Буало-Нарсежак. Жизнь вдребезги

   – Она там?
   –Да.
   – Мне бы все же хотелось ее увидеть.
   – Послушайте, – сказал Рауль, – когда все наладится, я вам сообщу, согласны?
   . – Обритая голова…, кругом шрамы, – шептала задумчиво Тереза, – простите, я не расслышала.
   – Я говорю, что сообщу вам, как только ей станет лучше.
   – Да да. А если появится Фабиана, не впускайте ее. В вас чувствуется характер. Не бойтесь быть поэнергичнее с Вероникой. Ей необходима опора…
   Рауль посадил ее в машину. Она в последний раз оглядела
   – Он слишком велик для двоих, -сказала она.
   – У вас есть багаж?
   – Чемодан. Он в камере хранения.
   Дюваль повернул ключ в калитке.
   – Вы боитесь, что ее украдут? – спросила она. – Любопытно было с вами познакомиться, с человеком во вкусе Вероники.
   – Вы удивляетесь, что мы поженились? Он не торопясь поехал к Майи.
   – Да, немного, – сказала она, чуть помедлив. – Вы так отличаетесь от того, другого.
   – От кого? От Чарли?
   – Огромный, грузный, с кожей англичанина. Я видела его мельком и не была ему представлена.
   – Думаю, что он платит большие алименты Веронике. Сказав это, Дюваль почувствовал болезненный укол. Еще забытая деталь: каким образом осуществлялось поступление этих денег.
   – Он? Это удивительно. Я вижу, Вероника вам ничего не рассказывала о своем прошлом.
   – Ничего.
   – Ну и девка! Во всяком случае, сомневаюсь, чтобы ей что-то перепадало от него, поскольку у них не было детей. Более того, я думаю…
   Она наклонилась, чтобы лучше рассмотреть панораму Луары и продолжила:
   – Я полагаю, что вы хорошо зарабатываете на жизнь. Думаю, что такой поспешный брак после развода произошел из-за денег.
   В голове Дюваля вспыхнуло: деньги! миллионы!
   – Может, вам кажется, что у меня дурной язык, но вы мне симпатичны, и мне не хотелось бы так уж все вам рассказывать. Вероника всегда много тратила, и мне было неясно, откуда берутся эти средства. Наверное, она в больших долгах, иначе этого не объяснишь. Теперь мне понятно, почему мне не сказали о замужестве.
   – Почему же?
   – Не обижайтесь, но вы не такая завидная партия, как Чарли. Массажист после дворянина. Практично, но не звучит. В этом вся Вероника. Я вас огорчила.
   Дюваль не ответил. Он смущенно чувствовал, что эта женщина, ядовитая как паучиха, где-то права, и она прикоснулась к чему-то гнусному и опасному. Он чуть не забыл, что Вероника мертва. Они доехали до вокзала.
   – У вас растерянный вид, – оглядела его Тереза, разыскивая багажную квитанцию.
   – Скорее любопытствующий, – поправил он. – Когда мы поженились, деньги были у Вероники, а не у меня.
   Они постояли немного около ее чемодана, вопросительно глядя в глаза друг другу.
   – Напомните мне ваш адрес, – наконец, сказал он.
   – Дакс, ул. Генерала де Голля, 17. Напишите мне о ее здоровье и держите меня в курсе дел. У меня есть еще многое вам рассказать. Если понадобится помощь, не стесняйтесь.
   Она протянула ему руку, и в этом жесте ощутилось немое лукавство.
   Дюваль с отвращением сжал ей пальцы.
   – Поцелуйте Веронику за меня.
   Он проводил ее взглядом пока она не исчезла. Пока опасность миновала, но надолго ли? Может, уехать из Амбуаза? Спрятаться? Уехать за границу?
   Дюваль медленно возвращался. Он вконец запутался: Чарли, Вероника, Клер, нет, Фабиана… потому что она была Фабианой. Что между ними общего? Не нужно понимать слова этой ведьмы буквально, и тем не менее… Он все повторял: Фабиана, Фабиана, чтобы привыкнуть к этому имени, почувствовать его на губах и услышать отзвук на него в своем сердце… Фабиана, которая просила прощения… Фабиана – центр интриг… Фабиана, которая подделалась под Дюваль… Фабиана, которую он любил по-прежнему.
   Настал час массажа. Рауль опустил в ящик письмо к Фарлини. „Шевроле", словно умный ослик, сам знал дорогу домой и довез Дюваля к „Гран Кло" без его вмешательства. Всю дорогу он думал о Веронике. Это она настояла на браке, а Фабиана, ближайшая подруга, конечно, знала зачем. Трудно было во всем этом разобраться. Вероника знала о миллионах, поскольку ей было известно о существовании Уильяма Хопкинса, и все это не без участия Чарли, который частенько околачивался в Америке. Какова связь Чарли с Хопкинсом нужно узнать у Фабианы…
   „Хопкинс, – думал Дюваль, – я так говорю о нем, словно он мне не отец. А о Веронике думаю не как о своей жене. У меня теперь никого нет, кроме Фабианы…"
   Он еще раз повторил ее имя, тихо остановился у ограды, как-будто это слово само могло открыть калитку и высветить ему правду. Он стал поворачивать ключ в замке и обнаружил, что калитка заперта только на засов. Он точно помнил… Еще эта жуткая женщина заметила: „Вы боитесь, что ее украдут?" Кто-то приходил. Он был в этом уверен. Он почти пробежал парк, лестницу и остановился на пороге спальни. Фабиана лежала в той же позе, в какой он ее оставил. Она с трудом посмотрела в его сторону.
   Он состроил мину спокойствия и прошел к окну, чтобы отворить его и впустить предвечерний свет. Глаза его быстро обежали все предметы. Все было на месте. Стулья никто не сдвигал. Запах был все тот же. Он присел на край кровати, погладил лоб больной.
   – Знаешь, кто здесь только что был? Ты, небось, слышала наш разговор. Одна особа; которую ты раньше встречала.
   Голубые глаза вперились в него и снова обозначился тик.
   – Думаю, что ты ее не особенно любишь. А она, в свою очередь, тебя… Сестра твоей подруги, Вероники. От нее-то я и узнал твое имя, Фабиана. Красивое имя. Оно мне очень нравится, очень женственное.
   Глаза отчаянно вопрошали его о чем-то.
   – Мы долго болтали. Она обязательно хотела подняться и посмотреть на тебя, потому что уверена, что ты Вероника. Никто не знает, что Вероника мертва, я надеюсь. Но достаточно кому-нибудь появится здесь, как случится катастрофа. Никто не приходил в мое отсутствие? Сожми мне руку, если нет.
   Она сжала его запястье.
   – Хорошо. Я ведь недоверчив, как ты поняла. Мы оба ходим по острию ножа. Мы зависим от малейшего случая. Понимаешь ли ты это? Если, к несчастью, кто-либо узнает, что ты не Вероника, я пропал. Раз ты была ее ближайшей подругой, то должна знать, что произошло на шоссе. Закрой глаза, если это так.
   Она закрыла.
   – Но ты не знаешь обстоятельств. Она, очевидно, обманула тебя. Это неправда, я не хотел ее убивать. Посмотри, похож ли я на преступника. Посмотри хорошенько.
   Голубые глаза были глубоки как море. Он вздохнул и продолжал:
   – Мне она просто надоела, но особенно надоел я сам себе. Мы оба, эта нелепая жизнь, которую мы вели. Да, я ослабил колесо…, чтобы испытать судьбу…" пусть решит случай… А она потом заставила меня написать то письмо. Я мог бы отказаться, заметь…, но потом подумал, что тем облегчу наш развод… Мне и в голову не пришло, что Вероника может исчезнуть. Я допускаю, что у вас в самом деле случилась авария. Закрой глаза, если так… Хорошо. И никто ее не устроил нарочно? Сожми мне руку, если нет. Она сжала.
   – Не хватает только, чтобы узнали, что Вероника утонула, тогда письмо будет вскрыто и передано полиции… Знаешь ли ты, кому Вероника его доверила? Закрой глаза, если да… Нет? Это правда?
   Он нащупал ее пульс на левой руке.
   – Пульс частит! Она старается обмануть, чему я не удивляюсь… Берегись, Фабиана. Это вопрос жизни и смерти. Вероника ничего тебе не сказала?… По словам ее сестры, она ничего от тебя не скрывала. Ну, ладно. Сейчас не время плакать… Отвечай же… Ну же, Фабиана! Подумай о нас. Разве нам плохо вдвоем? Ты хочешь, чтобы меня арестовали? Хочешь, чтобы допрашивали? Фабиана, я люблю тебя. Ты должна мне все сказать, все, только так мы сможем защититься.
   Он тронул губами ее лоб, скользнул к изуродованному виску, почувствовал слезы и прошептал:
   – Любовь моя, Фабиана, я не знаю роль, которая принадлежала тебе во всей этой истории. Подозреваю, что она была не из благородных, но хочу сказать наперед, что я на тебя не сержусь. Ты слышишь? Мы оба, ты и я, покинуты всеми, сироты. Ведь когда утратишь надежду, то совершишь не знаю что… Я женился на Веронике потому что думал, что она богата. Ведь когда сердце мертво, остаются только деньги, не так ли? Теперь, видишь, мы квиты. Я женился из-за денег и хотел покончить с Вероникой и собой. Чудовищно, но теперь извинительно, поскольку я люблю тебя. Я тебе совершенно доверяю. Твоя вина не больше моей. Я ведь не судья. Я пойму. Только правда может нас спасти. Кому же Вероника доверила письмо?
   Он поднялся, чтобы сверху лучше видеть ее лицо.
   – Отказываешься отвечать? Она моргнула.
   – Что это значит? Ты отказываешься? Она снова моргнула.
   – Прекрасно. Но ты заговоришь, я тебя уверяю. Он вышел, хлопнув дверью.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

   Так началась война, война взглядов, молчаний, смешков, заклинаний, пауз, уловок, хитростей, угроз. Дюваль терпел поражение. Фабиана не уступала. Она забралась в свою болезнь как в бункер, и такое положение могло существовать бесконечно. Дюваль выдвинул массу различных гипотез, всех и не упомнишь. Все возможные пути были испробованы. Его старания оказались тщетными. Итак, ему пришлось вернуться в то место, где, казалось ему, оставался какой-то просвет.
   – Фабиана. Ты слушаешь?… Я хотел уточнить кое-какие мелочи о твоих документах. Они ведь были поддельными, да? Безусловно, для этого необходим был специалист. Может, даже кто-то из твоих близких… Ты ведь не можешь этого отрицать… Открой глаза. Посмотри на меня. Я ведь не враг тебе, Фабиана. Ты должна была прибегнуть к помощи какой-нибудь лаборатории… Это нетрудно сделать. Я знаю, что понадобись мне фальшивые бумаги в Канне, у меня не возникли бы затруднения, тем более в Париже… Я полагаю, что ты жила в Париже… Или я ошибаюсь? Ты жила в Париже, Фабиана?… Да или нет?… Ну, ладно, оставим это. В конце концов не это главное. Единственно, что я хотел бы знать, зачем ты выдавала себя за Веронику…, а особенно, почему Вероника на это пошла?
   Он закурил. Стал ходить по комнате, повторяя как диктант. „Почему Вероника с этим согласилась?"… Резко повернувшись на каблуках, он бросился к постели.
   – Почему она согласилась?
   Фабиана оставалась мертвенно неподвижной.
   – Почему она приезжала сюда, как гостья, но так, чтобы ее не видели? А? Ты должна помочь мне разобраться в этом. В противном случае я должен подозревать самое плохое…, глупое…, на что ты, наверное, вовсе неспособна. Если ты мне ответишь, то я оставлю тебя в покое. Обещаю… Ведь это ты сняла этот дом, а Вероника знала об этом. Ты же не станешь это отрицать. Ты сняла его несколько месяцев назад. Вот что главное… Соседи в округе знали, что ты замужем и что твой муж, сейчас очень усталый, в Канне, должен вот-вот приехать отдохнуть, как только освободится. Этим человеком и был я. Итак, объясни, зачем тебе и Веронике понадобилось привезти меня сюда? Что вы расчитывали получить от этого?
   Фабиана больше не плакала. Несколько раз она бледнела или рот ее вдруг принимался дрожать, как будто ей делали укол. Дюваль подошел к столу, взял бумагу и карандаш.
   – Одно слово – и я буду на пути к разгадке. Ведь ничего не стоит, одно только слово… А потом будет спокойно. Кто мог заставить приехать меня в Амбуаз?… Я не знаю… Допустим, что вопрос о разводе с Вероникой вообще никогда не возникал. К тому же, когда ты сняла этот дом, он еще не возник. Хорошо. Допустим, я приезжаю сюда. Вероника ведь не исчезла бы, оставив это место тебе. А ты ведь не могла бы появиться передо мной, заявив: „Я – Вероника". На что вы рассчитывали? Заметь, у меня уже есть точный ответ, но я пока его не скажу… Сначала ты скажи. Прошу тебя, Фабиана… Не заставляй меня приставать к тебе с этим! Это ужасно! Я ведь вижу, как ты страдаешь. Попытайся понять, что мы в невероятном положении. Подумай хорошенько… Даю тебе четверть часа.
   Он спустился вниз с опустошенным сердцем, подошел к калитке и через решетку осмотрел округу. Его не оставляло чувство, что кто-то приходил и видел Фабиану. Может, это только психоз, поскольку эти ощущения ничем не подтверждены, но только с этого момента началось сопротивление Фабиа-ны. Ее упрямство, очевидно, вызвано страхом. „Мне пора писать роман, – подумал Рауль. – Ей никто кроме меня не угрожает". Он вернулся наверх.
   – Ну и как? Что же вы обе собирались делать? А! Я вижу, что ты написала. В добрый час. „ХВАТИТ". Ты что, не нашла ничего другого? Ну, нет… конечно, не хватит… Я хочу знать… Бедняжка Фабиана! Ладно, на сегодня хватит. Если бы я смог понять сам, то не терзал бы тебя.
   Он снова принялся ходить от стены к стене, из комнаты в комнату. Пришла мадам Депен.
   – Эй, влюбленные, как дела?
   Она весело принялась хлопотать по дому. Дюваль оставил на ее попечение Фабиану, прислушиваясь из своей комнаты. Он знал, что обе женщины нашли общий язык, подобный языку глухонемых. Ему удавалось иногда уловить глухой голос Фабианы. Для мадам Депен она старалась менять модуляцию своих ворчаний, даже старалась составлять слова. Рауль ревновал, сжимая кулаки: ему-то за все его заботы доставались лишь молчаливые грубые отказы за то, что он пытался проникнуть в тайну, которая касалась прямо его. Разве это справедливо? Иногда он думал, что делает ошибку, прошлое есть прошлое, лучше заняться будущим. Но где оно, будущее? При всем при том еще эта Тереза, которая в любой момент могла возникнуть, и еще какой-то мужчина, тот самый, который дергал за нужные веревочки. Чарли! В его существовании Дюваль был почти уверен.
   Мадам Депен прощалась.
   – Курица будет готова через полчаса. Последите за ней, не сожгите, как в прошлый раз.
   Он засмеялся. Не была ли эта женщина доверенным лицом, посредницей между Фабианой и… кем? Чарли, безусловно, сыграл свою роль, но как он отыскал следы Фабианы? Дюваль боялся уходить из дома. Он заказывал продукты по телефону. Вечерами проверял все запоры, чердак, подвал. Однажды, проходя мимо ружей, достал их из подставок и обследовал. Они были заботливо смазаны и находились в прекрасном состоянии. Дюваль вложил патроны и закрыл резким движением затворы. Если вокруг дома обнаружится что-либо подозрительное, он не колеблясь будет стрелять в воздух, чтобы дать понять, что он начеку, и что Фабиану украсть не удастся. Он поставил ружья на место. Вот до чего он дожил, до полного абсурда. Настроение его становилось все хуже.
   – Фабиана, я знаю, вы обе сговорились. Я сам скажу тебе, раз ты не хочешь этого сделать… Вы целились на мое богатство. Это очевидно… Не нужно быть такими хитроумными, чтобы
 
   догадаться. Муж Вероники часто бывал в Америке. Я думаю, что он торговал лошадьми или чем-то вроде этого. Мой отец заправлял грузовым транспортом. Лошади… Транспорт… А? Видишь, где связь?
   На этот раз Фабиана открыла глаза.
   – Ага, я вижу, ты заинтересовалась. Начала понимать, что бедный Дюваль не такой уж и дурак! И в то же время дурак. Доказательство? Он женился на Веронике, ничего не понимая. И правда, я ничего не понял, я даже не предполагал, что мой отец был так богат, и я однажды получу наследство. Но Вероника знала об этом от вашего пресловутого Чарли… Это все Тереза, добрая Тереза надоумила меня. Но будем, пожалуй, завтракать. Остальное расскажу на десерт.
   Он накрыл на стол, удивляясь своему злорадству. Откуда эта дрожь, эта ярость? Посмотри на нее, она так бледна. Если хочешь убить ее, продолжай. Эй, Фабиана… Прости меня.
   Он приподнял ее, положил другую подушку под спину. Она отказывалась открывать рот.
   – Ну, ладно… Ешь сама. Ты ведь уже можешь. Сожми покрепче ложку, еще крепче. Посмотри, как я делаю. А ведь я плохо управляюсь левой рукой… Фабиана, не хочешь ли ты отказаться от пищи? Ты думаешь, мне это приятно? Хорошо, я покажу тебе, как поступала моя мама, когда я был маленьким. Она всегда спешила, и я не имел права привередничать.
   Он зажал Фабиане нос и сунул ложку в рот. Она задохнулась и выплюнула рис, который он аккуратно собрал.
   – Нет, нет, малышка. Со мной голодная забастовка не пройдет. Мне нужна твоя жизнь. Вспомни о письме. Как только его раскроют, я окажусь на скамье подсудимых. Ну, давай. Хоп! Еще ложечку. Думай о том, что вы мне сделали.
   Она кашляла, и в глазах стояли слезы, протестуя, она напрягала половину тела, а он был при этом угрожающе спокоен.
   – Ты знаешь, я ведь могу привязать твою руку. Лучше сохраняй спокойствие. К тому же рис замечательный.
   Ложка натыкалась на сжатые зубы.
   – Нужно, чтобы тебя мучили угрызения совести. Ты сама себя наказала. Тем хуже. Ты будешь есть.
   Лицо ее поворачивалось то вправо, то влево. Она сдерживала стоны, чтобы пища не попала в рот. Ложка стерегла у рта, и как только рот приоткрывался, она оказывалась в нем.
   – Попей немного. Она задыхалась.
   – У меня полно времени. И эта Вероника! Что она натворила! Ей нужен был не свадебный контракт, а совместное право пользования имуществом. Какое прекрасное доказательство любви! А я-то поверил! Казню теперь себя за то, что был таким негодяем и женился из-за денег. Я-то вообразил, что у нее есть солидный доход. А оказалось, ее финансировал все тот же Чарли. Я все спрашиваю себя, а не разошлись ли они нарочно, чтобы Вероника была свободна и очутилась в руках будущего наследника Хопкинса… Рис остывает, поторопись, Фабиана.
   Он наполнил ложку. Она смотрела с животным страхом на его приближение.
   – Открывай!
   Она уступила и откинулась, разбросав влажные от пота волосы.
   – Мне хотелось бы знать, что вы делали, чтобы разыскать меня. Кругом полно Дювалей. Вы поделили работу на троих. Видно, мой папенька здорово заинтересовал вашего покровителя. Ах, знал бы я об этом раньше!
   Он задумался, в блюде дымилась еда. Фабиана неловко вытерла салфеткой рот.
   – Как вы, должно быть, издевались надо мной!… Этот идиот Дюваль, разве он догадается? Теперь я понимаю, зачем эти фото. Вероника прислала их тебе, чтобы ты увидела, как жалок ее муж.
   Он поднялся и вышел. Он больше не мог. Потаскухи! Ежедневно он вспоминал, что одна из них мертва, другая парализована. Он вернулся и с отвращением оглядел стол.
   – Вечером поедим получше. От этих историй можно свихнуться. – Он собрал со стола, пошел за туалетной перчаткой и одеколоном.
   – Давай сюда свою рожицу, я ее вытру.
   Он успокоился, умывая Фабиану. Потом причесал ее, наложил грим, превратив в куклу, обнял и стал укачивать, приговаривая:
   – Забудем это, все не так уж страшно. Не нужно мне было жениться на Веронике, только и всего, вы же не могли тащить меня за руку. Вы просто решили рискнуть. Что меня бесит, так это то, что вы изучали мои привычки, разглядывая как в лупу. Раз у меня не было денег, вы решили: „Они будут", – и оказались правы. Как же мне упрекать вас, когда я сам все это устроил. Я целился на доходы Вероники, в то время как вы хотели наложить лапу на милионы.
   Переживания стали душить его с новой силой. Он принялся снова за прежние рассуждения.
   – Должно быть, у твоего приятеля, этого лошадника, тяжело на сердце… Фабиана! Отдаешь ли ты себе во всем отчет?! Теперь ты мадам Дюваль, моя жена, которая мне и была нужна. Вот уж верно, что жизнь смахивает на игру в покер: то все теряешь, то снова отыгрываешь.
   Он опять разволновался, обвинял себя в несправедливости к Фабиане. Ведь настоящая мошенница – Вероника. Да и так ли это? Его самого кто вел в мэрию? Никто не угрожал ему пистолетом, он сказал „да" от души. Рауль так расходился, что никак не мог успокоиться в течение часа, словно принял наркотик. Он спустился в сад, нарвал охапку цветов для Фабианы и, вернувшись, спросил:
   – Чего бы тебе хотелось? Напиши… Может, какую безделушку… браслет, да, вместо того, из-за которого произошла эта путаница в больнице. Кому пришло бы в голову, что такой же браслет может носить другая. А почему, собственно, нет?
   Он внезапно умолк. Его снова терзали демоны сомнения. Да, в самом деле, почему?: те же безделушки, книги, пластинки, картина? А потом и удостоверение личности. Может, Вероника подражала Фабиане? А может, кроется за этим что-то другое?
   Он принялся ходить взад-вперед, курил одну сигарету за другой так, что комната наполнилась дымом.
   – Раздел имущества, вот, что не укладывается в моей голове. Перед свадьбой я ведь очень сомневался, меня мучила совесть. Может, она тебе не рассказывала. Я ведь предложил разделить наши доходы. Это было что-то вроде приступа… порядочности, что ли. Правда, он продолжался недолго, она вскоре поставила все на место: „Ты ведь вносил свой труд…, свой талант…" Когда надо, ей ловкости не занимать. В самом деле, она ведь не всегда выполняла условия, но это тоже входило в ее расчеты.
   Рауль задержался возле кровати.
   – Не так ли? Это ведь было частью плана? После замужества – развод и раздел имущества. А я-то ей сам протянул соломинку. Забавно! Тот случай на дороге – я ведь сам преподнес его ей на блюдечке, Она его и использовала, чтобы я написал эту чушь, это письмо. Гениально! С этим письмом она не только разводилась со мной с пользой для себя, но и заставила меня плясать под свою дудку. Наконец-то все позади!
   На все эти тяжкие вопросы Фабиана не отвечала. Между ними установилась молчаливая вражда.
   Дюваль бесшумно скользил по дому. Иногда он пропадал в гостиной, рассматривая портрет Фабианы, перед которым, словно перед хитрым противником, он высказывал, свои соображения. Рауль напоминал шахматиста, нащупывающего слабые места в партии: Например: если Вероника с самого начала все подстроила специально, надеясь получить развод, то почему она стала говорить о нем лишь после того случая на шоссе? Ведь до того она ничего не предпринимала. Чего она ждала? А если развод был единственной целью ее планов, то зачем дом в Амбуазе? И почему Фабиана выдавала себя за Веронику? Опять круг замкнулся. Женщина с портрета по-прежнему смотрела голубыми глазами, словно знала какую-то тайну. Дюваль почувствовал, что сделал еще один шаг к разгадке. Он сказал Фабиане.
   – Я все ближе и ближе к открытию тайны.
   Доктор Блеш навещал больную не чаще раза в неделю и становился все озабоченнее, хотя перед больной старался выглядеть оптимистом:
   – Совсем неплохо… Пошевелите-ка рукой, ногой… Вот видите, получается. Вы должны неустанно тренироваться и, конечно же, пытаться говорить. Вы должны мысленно сосредоточиться на каких-нибудь простых вещах… хлебе, молоке. В один прекрасный день речь вернется; скажите-ка: хлеб.
   Все это было и трагично, и смешно. Однажды, когда Дюваль провожал его, доктор задержался.
   – Я начинаю беспокоиться, – сказал он. – Уж очень низок тонус. С ней что-то происходит. Очевидно, ей не хочется жить. Ее воля подавлена. Она ведь должна бы уже ходить одна, опираясь на палку. Поймите, она должна быть активнее, а она угнетена. По-моему ей необходима специальная клиника. Подумайте над этим, месье Дюваль.
   Рауль долго размышлял. Да, конечно, клиника – это хорошо, но позже. Когда он узнает правду. Иначе он никогда ничего не узнает. Может, эта самая правда и разрушает Фабиану? И он снова принялся умолять ее, а потом снова стал мучить, громко рассуждая в ее присутствии.
   – Отнять у меня половину состояния – это легко, но причем тут мадам лже-Дюваль?
   Именно этот вопрос и стоил длительных размышлений для того, чтобы найти настоящий ответ. Рауль повторял его до полного отупения. Он варил кофе, убирал в кухне, усаживал Фабиану в кресле, перестилал кровать, укладывал калеку в постель, массировал ее по всем правилам своего ремесла, задавая себе все тот же вопрос: зачем понадобилась мадам псевдо-Дюваль?
   Однажды после обеда, закрыв все двери и обняв Фабиану, он сказал: „Спи спокойно… Я рядом с тобой… Тебе нечего бояться… Он устроился в гостиной, положив рядом пачку сигарет: „Начнем сначала, – сказал он себе – в „Гран Кло" должны жить мадам и месье Дюваль… Знали лишь одну мадам Дюваль, но это бы выглядело неважно… Все должно было быть солидным… Поскольку псевдо мадам Дюваль не должна была попадаться мне на глаза, значит, мужчина, который должен был приехать…"
   Тут– то он все понял. Сердце его забилось так гулко, что он, казалось, услышал его в тишине. Значит, человек, который должен был приехать, выдавал бы себя за Дюваля, а он настоящий Дюваль, должен был исчезнуть. Для этого и нужны были его фотографии. Итак, речь шла о наследстве, а не о половине. Значит, я должен был умереть…
   В эту ночь он не спал. Его лихорадило, словно ученого на пороге открытия, а все, что он раскрыл по крупицам, было преступлением. Он готовил себе кофе, зажег везде свет, который ему был необходим физически, и принялся шагать по дому. Понемногу ситуация приняла четкие очертания во всех деталях и оказалась такой простой, что он удивился своей прежней недогадливости. Его должны были убить, да только упустили из виду, что всегда подозрительно, когда женщина внезапно наследует огромное состояние. Тут вмешательство полиции неизбежно. Труп бы тотчас изучили, и, если бы убийство было обставлено как дорожная авария, все равно полиция отнесласть бы к этому недоверчиво.
   Ведь заинтересовалась же она таким обычным случаем на дороге в Блуа. Стало быть, нужно было действовать хитроумно, распустив слух, что Дюваль думает приехать попозже, не уточняя сроков… В конце концов достаточно было того, что один Дюваль исчезнет из Канн, а другой появится в Амбуазе. Никто бы и не подумал, что это другой человек. Ведь у Дюваля не было близких и друзей. Люди приезжают, уезжают. О них быстро забывают. Его бы убрали незаметно, возможно, отравили бы, где-нибудь тайком схоронили бы и дело в шляпе. Псевдо-Дюваль, притаившись в „Гран Кло", ждал бы, когда, наконец, он сможет вступить в свои права. В случае необходимости он вел бы двойную жизнь, уезжая в Париж или еще куда, чтобы его приняли за настоящего. У него-то, небось, была семья и друзья. Сначала он написал бы в Канн, в банк или метру Фарлини, подделав, почерк настоящего Дюваля. Он перевел бы миллионы в Амбуаз. Для такого умелого дельца ничего не стоило бы переправить капитал за границу, вслед за чем выехали бы сами "Дювали". Рауль теперь все видел так ясно. Всю свою жизнь он был тенью, которую легко стереть. Ему не хватало прочности, чтобы быть достойным богатства. А Фабиана! Разве можно любить отражение, туман? Для Фабианы он просто не существовал. До той дорожной аварии, разумеется. Негодяи! Низкие негодяи! Он не мог больше сдерживаться. Посмотрел на часы: пять часов, помчался по лестнице, зажег плафон в спальне.