Страница:
Маршал Жуков представлял СССР в Контрольном совете и довольно часто ездил туда на заседания. Без шика: два флажка на передних крыльях "паккарда", "шевроле" с охраной. Все. Я старался водить аккуратнее, тем более что приходилось часть пути проделывать через американский сектор. Союзные войска уже вступили в город и заняли отведенные им сектора. Однажды слышу сзади резкий рев сирен, шум мотоциклов. За нами кортеж - машина Эйзенхауэра в сопровождении мотоциклистов и машин охраны. В зеркало вижу водителя автомобиля Эйзенхауэра - мулат в темных очках. Идут на обгон, сиренами расчищают дорогу.
Я Жукову: "Товарищ маршал, непорядок, мы такие же хозяева. Можно?" Георгий Константинович понял, одобрительно бросил: "Давай!" Я на газ, и только показали хвост американцам. Подъехали к зданию Контрольного совета. Жуков вышел, я отогнал машину на стоянку. Через несколько минут визг, шум, треск прибыл Эйзенхауэр. Он прошел в Контрольный совет, а весь кортеж развернулся и на стоянку, к нам. Американцы высыпали из машин, слезли с мотоциклов, улыбки, похлопывание по спинам, смех. На ломаном русском языке кто-то объяснил: они не знали, что в нашей машине сам Жуков. Исчерпав запас слов, предложили "махнуться" наручными часами. Какие часы тогда у нас? Не было. Обмен не получился.
Отношения с американцами складывались самые сердечные. Характерно, что в тот день несостоявшегося обмена сувенирами на стоянке были автомобили всех четырех главкомов оккупационных войск в Германии. Но англичане и французы ставили свои машины подальше и не подходили к нам. Американцы же размещались рядом и тут же пытались завязать разговоры. Славные времена: много света, солнца, берлинский ветер, молодость, хорошие люди. Лица Серова и Бедова (кто-нибудь из них обязательно вертелся на площадке) при виде наших "контактов" с Западом каменели. Но на первых порах они ничего нам не говорили, не считая ритуальных заклинаний при случае о "бдительности".
Н. Я.: Несомненно, так же каменели лица и у сотрудников американских спецслужб по поводу контактов подопечных им с "русскими", и они при случае призывали своих к "бдительности". Процесс развивался одновременно с обеих сторон. Можно привести массу свидетельств на этот счет. Доходило до смешного. В американском исследовании генезиса политики США к СССР (У.Изаксон и Э. Томас. Мудрецы, 1986) эпически повествуется: немало высокопоставленных американских деятелей тогда, включая ответственных работников штаба Эйзенхауэра, заподозрили его в том, что он "попал под влияние Жукова"! Тогдашний посол США в СССР А. Гарриман сетовал на то, что "военные лидеры последними приходят к пониманию - эра военного сотрудничества приходит к концу".
Если на Эйзенхауэра американская элита смотрела через такие очки, то кремлевская взирала на Жукова как бы через сильный бинокль. А что смотреть? По любым критериям маршал был блистательным полководцем. Тот же Эйзенхауэр в своей книге "Крестовый поход в Европу", припоминая личное сотрудничество с Георгием Константиновичем, написал: Жуков "имел самый большой опыт руководителя величайшими сражениями, чем кто-либо другой в наше время... Совершенно очевидно, что он был величайшим полководцем". Зафиксировано на бумаге и стало достоянием читателей уже в 1948 году, когда книга вышла в свет. В частных беседах среди своих Эйзенхауэр заверял Гарримана, что "мой друг Жуков будет преемником Сталина, и это откроет эру добрых отношений" между СССР и США. О чем можно прочитать в "Мудрецах", опубликованных в 1986 году. А быть может, суждения эти, относившиеся к 1945-1946 годам, уже тогда дошли до ушей Сталина? Вопрос, разумеется, риторический.
А. Б.: Авторитет и популярность Г. К. Жукова в то время были громадными. Мне довелось наблюдать за маршалом в дни подготовки и проведения Парада Победы в Москве. Это проявлялось в большом и малом. В столицу прилетели обычным порядком. Правда, с окончанием войны Георгий Константинович внес изменение в график моей работы - взяли напарником Витю Давыдова, и мы были заняты через сутки. Маршал придирчиво проверил готовность к параду, присутствовал на репетициях на Ходынке, то есть там, где был столь памятный Центральный аэродром, на который он прилетал и улетал с фронта и на фронт.
В ненастный день 24 июня я привез в Кремль Георгия Константиновича за несколько минут до начала парада. За стеной у Спасских ворот держали белого коня для маршала. Увидев Жукова, конь потянулся к нему - маршал несколько дней работал с ним, и конь привык к всаднику. Жуков буквально вспрыгнул в седло, а я отогнал машину в ГОН, где слушал парад по радио. Когда звучали марши и шли войска, у всех нас, собравшихся у приемников, сложилось твердое убеждение боевые батальоны демонстрировали свою готовность перед маршалом Жуковым. После завершения парада отвез Георгия Константиновича на дачу. В машине он допытывался у меня и Бедова, как прозвучала его речь с Мавзолея. Мы заверили отлично! Жуков остался доволен. На даче сказал мне - вы свободны.
Я вернулся в ГОН, поставил машину и направился руки в брюки домой на Старопанский. Несмотря на скверную погоду, настроение было безоблачное. Но у царь-пушки остановил хамский чекистский окрик: "Лейтенант, вынуть руки из карманов!" Град угроз, обещание доставить в комендатуру и т. д. Смотрю, дармоед, капитан МГБ из охраны Кремля. Обругав меня, рявкнул: кто такой? У меня погоны и фуражка танкиста.
Ответил: "Бучин, водитель Маршала Советского Союза Жукова. Поставил машину в бокс и следую по месту жительства". Лицо чекиста мгновенно потекло, он залепетал испуганным голосом, взывая к товарищу Бучину не умалять свой ответственный пост (шофера?) держанием рук в карманах и т. д. Я не дослушал, плюнул и пошел домой. Имя Г. К. Жукова магически действовало даже на чекистов, стоявших вплотную к высшей партийной власти, привыкших к полной безнаказанности. В обыденном сознании маршал стал человеком-легендой.
Когда во второй половине июля и начале августа 1945 года в Потсдаме под Берлином проходила Потсдамская конференция глав правительств СССР, США и Англии, Жуков по положению предстал гостеприимным хозяином. По указаниям Жукова был капитально отремонтирован в Бабельсберге дворец кронпринца, подготовлены резиденции для трех делегаций. Инженерные войска работали круглосуточно. Вокруг устроили множество клумб, высадили около десяти тысяч цветов, сотни декоративных деревьев. Георгий Константинович подробно рассказал обо всем этом в своих мемуарах, но по понятным причинам умолчал об одном - он, реальный маршал, вызывал больший интерес, чем приехавший в Берлин генералиссимус-фантом Сталин, наглухо изолированный охраной от всех и вся, за исключением партнеров за столом конференции. Г. К. Жукова неизбежно почитали полномочным представителем советского народа, ибо вооруженная мощь великой страны находилась, на первый и непросвещенный взгляд, именно в его руках.
Даже мы, близкие к самой вершине нашей власти в оккупированной части Германии, не получили возможности и взглянуть на Сталина. Он пребывал в своей резиденции в Бабельсберге на вилле, принадлежавшей в свое время немецкому генералу Людендорфу. Сталина оберегали не войска и не СМЕРШ, а люди, привезенные из Москвы пресловутым "Николаем Сидоровичем", генералом Власиком, ведавшим охраной вождя и учителя. Мне не удалось перекинуться словом даже с водителями машин Сталина, которых я знал по ГОНу. Как конспиратор Сталин незаметно проскользнул в Берлин - никто не знал, где и когда остановился его поезд, так и неприметно ускользнул из Берлина по окончании конференции. Мне довелось, по крайней мере, увидеть хвост сталинского "паккарда", машина Жукова под моим управлением следовала за ним до Фюрстемвальде около Франкфурта-на-Одере. Там Сталин поднялся в ожидавший его поезд. Единственный провожающий - Жуков.
Примерно через неделю после конференции Жуков вылетел в Москву с гостем Эйзенхауэром. Они следовали в первом, мы, водители, охрана и прочие, во втором самолете. В Москве я и Витя Давыдов обслуживали через день Жукова и Эйзенхауэра, когда они ездили в одной машине. Эйзенхауэр и его сын Джон узнали меня и приветливо поздоровались, произнося какие-то слова, которые я не понял. Из нескольких поездок маршала с американским гостем самой интересной было посещение колхоза имени Ленина по Ярославскому шоссе. Конечно, наши чиновники устроили показуху. Для гостей заготовили подарки с дарами земли. Американцы их не взяли, а я бы схватил с превеликим удовольствием.
Поездка была довольно длительная. Жуков с Эйзенхауэром, сидя на заднем сиденье, вели через переводчика беседу о стратегии второй мировой войны. Я слышал ее всю, в "бьюике" (том самом, что прислали из США в 1943 году) не было стекла между кабиной водителя и салоном. За давностью трудно воспроизвести детали, но суть запомнилась - Жуков рассказывал о сражениях на нашем фронте. Эйзенхауэр задавал вопросы и резюмировал - операции, проведенные под руководством маршала Жукова, долго будут изучаться в американских военных академиях как высшее достижение стратегической мысли. Мне показалось, что собеседники понимали друг друга с полуслова.
Прием, устроенный в резиденции американского посла по случаю визита Эйзенхауэра в Москву, прошел демократично. Хотя яств особых не было - по большей части бутерброды, кормили всех: важных гостей на втором этаже, остальных, включая нас, водителей, на первом. Веселились от души.
Единство союзников в дни мира после Потсдама должен был продемонстрировать совместный военный парад. Маршал с головой окунулся в его подготовку. Наши войска нещадно гоняли на репетициях. Жуков часто выезжал к будущим участникам парада. Из западных секторов сообщений о подготовке не поступало, что, по-моему, озадачивало Георгия Константиновича. Наконец 7 сентября 1945 года в районе Бранденбургских ворот выстроились войска СССР, США, Англии и Франции, выделенные для участия в параде.
Маршал Жуков в парадном мундире объехал выстроившиеся войска, стоя в открытом "паккарде", который довелось вести мне. Волнующее зрелище. Увы, западные правительства не захотели прислать своих высших командующих в оккупированной Германии. Что делать, Георгий Константинович занял место на трибуне, произнес приличествующую случаю речь, и перед ним прошли войска четырех держав. Технику западные державы не вывели, протопали части, несшие оккупационную службу в своих секторах в Берлине. Довольно комично выглядели шотландцы, здоровые ножищи с голыми коленками из-под клетчатых юбок.
Наши войска были великолепны, продемонстрировали безупречную строевую выучку. Трудно было поверить - перед трибуной, чеканя шаг, прошли ветераны Великой Отечественной, которые привыкли воевать, а не маршировать в парадном строю. Земля задрожала, когда пошла техника - тяжелые танки и самоходные орудия. Хотя наша армия преобладала, 7 сентября у Бранденбургских ворот символизировало единство победителей. Во всяком случае, в глазах побежденных. По оценке маршала Жукова, собралось поглазеть на парад тысяч двадцать берлинцев. Я внимательно наблюдал за зрителями и с удовлетворением отметил: они наверняка испытывали приличествующие случаю чувства, ибо стали тревожно перешептываться при виде наших танков и САУ. Именно перешептываться, а не говорить в полный голос.
Н. Я.: Вы совершенно справедливо подчеркиваете, что мы тогда в проведении парада видели триумф сотрудничества с союзниками и в дни мира. Полезно для понимания, откуда уже тогда потянул сквозняк недоброжелательства, скоро перешедший в "холодную войну", взглянуть на парад с другой стороны. Обратимся к той же книге американца У. Спара о Жукове. Он написал:
"День парада приближался, и тут Жукову сообщили, что главнокомандующие трех остальных держав не смогут присутствовать и пришлют своих заместителей. Когда Жуков доложил об этом Сталину, диктатор отнес это за счет стремления союзников преуменьшить значение парада войск антигитлеровской коалиции. Он приказал Жукову самому принять парад. С точки зрения Жукова, парад оказался успешным и достиг своей цели.
Парадом достигли и другого. Советы смогли показать высокопоставленным союзным военачальникам новейшие образцы танков и самоходных орудий. Старшим американским генералом на параде оказался Джордж С. Паттон. Встреча с Жуковым не произвела на него впечатления. Он писал жене:
"В парадном мундире, увешанном орденами, Жуков выглядел как персонаж из оперетки. Низкорослый, пожалуй, жирный, с доисторической нижней челюстью, как у обезьяны, но хорошими голубыми глазами". Нутряное неприятие Жукова не дало возможности Паттону рассмотреть в нем равного себе военного деятеля, понять, что их методы командования имели много общего, и Жуков достиг, по крайней мере, таких же военных успехов. Предрассудки Паттона не позволили ему понять, что крепко сколоченный Жуков обладал большой физической силой. На Паттона наверняка произвел скверное впечатление советский военный обычай носить многие экземпляры одной и той же награды. (В Америке жалуют значки с дубовыми листьями вместо того, чтобы давать во второй или третий раз тот же орден.) Паттону представлялось, что даже для широкой груди Жукова наград было слишком. Прискорбно также и то, что кавалеристу Паттону не довелось увидеть Жукова на арабском скакуне".
Паттон ума не выдал, в США он был такой же политик, как у нас С. М. Буденный, разве американский рубака не имел громадных усов. Парад 7 сентября 1945 года оказался лебединой песней прежних межсоюзнических отношений, хотя мы прилагали отчаянные усилия не только сохранить, но и укрепить и развить их.
А. Б.: Я видел попытки Жукова действовать в этом направлении даже в мелочах. В здании Контрольного совета кормили по очереди всех, имевших к нему отношение, - месяц американцы, затем англичане, французы и мы. Когда наступала наша очередь, количество питавшихся удваивалось. "Это объяснялось широким русским гостеприимством, хорошо зарекомендовавшей себя русской кухней и, разумеется, знаменитой русской икрой и водкой", -восторгается в мемуарах Г. К. Жуков. Конечно, не тощие бутерброды, предлагавшиеся в американский месяц.
Идеализм высшей пробы отмечал работу маршала Жукова как в отношении союзников, так и местного населения. Идеализм, отвечавший сущности нашего государства в его представлении. Читайте, например, на странице 360 третьего тома "Воспоминаний и размышлений": "По просьбе Коммунистической партии и лично В. Ульбрихта Советское правительство установило для берлинцев повышенные нормы продовольствия".
Н. Я.: Эти гуманные меры, несомненно, отвечали уму и сердцу Георгия Константиновича. Профессиональный военный, привыкший к стремительным решениям, маршал, видимо, стремился двинуть демократизацию Германии гигантскими шагами. Он рвался творить добро. Но маршал оказался в центре клубка резких противоречий как межгосударственных (игнорирование главкомами западных держав парада 7 сентября хоть и пустяковый, но тревожный сигнал), так и наших внутренних. Недавно опубликованные документы наших самых секретных архивов пролили свет на положение военного Жукова в системе партийного сталинского государства. Ему не было суждено стать в Восточной Германии тем, кем стали американские военные лидеры в Западной Германии и особенно в Японии (Макартур). За этим внимательно приглядывали советские спецслужбы, и только склока между ними - МВД (Серов) и МГБ (Абакумов) - позволила измерить глубину недоброжелательства к маршалу там, где таилась подлинная власть, - в карательных и партийных структурах.
"В Германии ко мне обратился из ЦК компартии Ульбрихт, - докладывал Серов Сталину, - и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии, поэтому там невозможно организовать партийную работу. В конце беседы попросил помощь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь.
Когда англичане и американцы узнали о пропаже трех судей в их секторах Берлина, то на Контрольном совете сделали заявление с просьбой расследовать, кто арестовал судей.
Жуков позвонил мне и в резкой форме потребовал их освобождения. Я не считал нужным их освобождать и ответил ему, что мы их не арестовывали. Он возмущался и всем говорил, что Серов неправильно работает. Затем Межсоюзная комиссия расследовала, не подтвердила факта, что судьи арестованы нами. ЦК компартии развернул свою работу в этих районах... Абакумов начал мне говорить, что он установил точно, что немецкие судьи мной арестованы, и знает, где они содержатся. Я подтвердил это, так как перед чекистом не считал нужным скрывать. Тогда Абакумов спросил меня, а почему я скрыл это от Жукова. Я ответил, что не все нужно Жукову говорить. Абакумов было попытался прочесть мне лекцию, что "Жукову надо все рассказывать", что "Жуков первый заместитель Верховного" и т. д. Я оборвал его вопросом, почему он так усердно выслуживается перед Жуковым. На это мне Абакумов заявил, что он Жукову рассказал об аресте судей и что мне будет неприятность. Я за это Абакумова обозвал дураком, и мы разошлись. А сейчас позволительно спросить Абакумова, чем вызвано такое желание выслужиться перед Жуковым".
Серов со слезой и дрожью пера заклинал вождя: "Сейчас для того, чтобы очернить меня, Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, так как, кроме Абакумова, есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик. Приведу факты, товарищ Сталин. Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов, распространял слухи, что "Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут". Теперь Абакумов, несомненно, откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить" и т. д.
Откуда такой накал злобы у Серова к Абакумову, попытки забить его до смерти увесистыми политическими обвинениями, главное из которых - мнимая связь с Жуковым? Частично, наверное, потому, что Серов платил той же монетой Абакумову, а главное - Серов стремился вывернуться из неприглядного положения. Докладная Сталину ушла в самом начале февраля 1948 года и посвящалась делам минувшим по той причине, что абакумовское МГБ, в ведение которого была передана оперативная работа в Германии, первым делом кинулось разбираться с соперниками - органами МВД, трудившимися под руководством Серова в Германии. Обращение Серова к Сталину последовало буквально по пятам за представлением Абакумова Сталину соответствующих материалов. Абакумов переслал вождю протокол допроса арестованного генерал-майора А. М. Сиднева, в 1944 году заместителя начальника Управления СМЕРШа 1-го Украинского фронта, где его высмотрел Серов и вытянул в 1945-1947 годах на пост начальника оперативного сектора МВД Берлина. Прекрасный был человек Сиднев, по собственному признанию: из военных инженеров, "по партийной линии был мобилизован в органы НКВД и направлен на руководящую работу. На этой работе я был всем обеспечен, честно, с любовью относился к труду". При обыске у прекрасного чекиста изъяли "около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра". Озадаченные следователи допытывались, зачем ему "гобелены, место которым в музее", или "вы очищали не только немецкие хранилища, но и грабили арестованных, как разбойник с большой дороги", или "шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли... Можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем же вы наворовали столько столовых приборов?" Сиднев мямлил: "Затрудняюсь ответить".
Он распелся канарейкой, когда зашла речь о воровстве других. "Надо мной стоял Серов, - патетически декламировал генерал-вор, - который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я. Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что Серов являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного. Самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для Серова. С таким же грузом в Москву Серов отправлял вагоны и автомашины... Жена Серова и его секретарь Тужлов неоднократно приезжали на склад берлинского оперативного сектора, где отбирали в большом количестве ковры, гобелены, лучшее белье, серебряную посуду и столовые приборы, а также другие вещи и увозили с собой".
Ворюга признался, что "передал в аппарат Серова в изделиях примерно 30 килограммов золота и других ценностей". Сиднев, взяв разгон на изобличениях родных чекистов, наверняка не без внушения следователей, продолжил: "Серов же, помимо того, что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга".
Вот оно, искомое, ликовало следствие, ибо тут же последовал "уточняющий" вопрос: "Разъясните это ваше заявление!" Вор, к глубокому прискорбию инквизиторов, не мог ничего сообщить осязаемого. Он выдавил всего-навсего: "Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: "Лучшему боевому другу и товарищу на память". Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене".
Абакумовские следователи, однако, достигли своей цели, повязав Серова с Жуковым. Тогда тяжкий криминал в глазах властей предержащих. Я больше чем уверен, хотя это гипотеза, нуждающаяся в подкреплении фактами: вождь улыбнулся в усы, читая стряпню абакумовцев, - Иван прекрасно спра-вился со своим поручением. Влез в доверие к Жукову. То, что Абакумову представлялось изобличением Серова, на деле пошло в Ванькин актив. Провокатора и лицедея.
А. Б.: Георгий Константинович едва ли догадывался о возне за его спиной. Да мудрено было бы догадаться. На первый взгляд с приходом мира жизнь возвращалась в нормальную колею. Осенью 1945 года отправился в отпуск Бедов и больше к нам не вернулся. Исчез источник раздражения для маршала, ибо его роль "государева ока" вполне прояснилась. Сменивший Бедова Агеев был спокойным человеком, не досаждавшим никому. В свете известного, хотя бы из процитированных вами документов, ясно, что мы не разглядели Серова. Кто мог подумать, что он способен писать такое. С получением высокого поста в Управлении советской военной администрации в Берлине он, теперь генерал армии, заважничал и внешне перестал вязаться по каждому поводу. Было смешно, как он тужился разговаривать с маршалом на равных.
Жуков работал, и жизнь его в то время текла ровно в трудах и заботах, очень много времени и сил отнимали хозяйственные дела. Ездили по гарнизонам, особенно во время послевоенной кампании по выборам в Верховный Совет СССР. Георгия Константиновича выдвинули в одном из особых избирательных округов, созданных в наших оккупационных войсках. При встречах были взволнованы как кандидат, так и избиратели. Выступления Жукова прерывались неоднократно аплодисментами, как тогда говорили, "бурными и продолжительными". Конечно, Жукова избрали, и в середине марта мы примерно на неделю слетали в Москву, Г. К. Жуков присутствовал на сессии Верховного Совета. Когда я достал газету с материалами сессии, то ахнул - случилось как-то так, что в первом ряду в зале заседаний сидели военные делегаты Г. К. Жуков, маршал П. С. Рыбалко, а между ними Абакумов. Была ли это случайность или злой умысел, никто из близко знавших Жукова понять не мог. Меньше всех я.
О маршале начали распространяться самые различные слухи, обычно передававшиеся шепотом. Говорили, и очень настойчиво, что Георгий Константинович поссорился с ведомством всемогущего Берии. Не знаю, откуда, но узнали - Жуков выставил из нашей зоны оккупации Абакумова, явившегося было арестовывать генералов и офицеров. Достоверно было известно, что некоторых военных, служивших в Берлине, арестовали и тут же отпустили. Отсюда и удивление, когда увидели снимок Жукова рядом с Абакумовым на сессии Верховного Совета СССР. Поползли слухи о всемогуществе маршала, "осведомленные" заверяли: со дня на день будет сообщено о его назначении министром Вооруженных Сил СССР. Все произошло по-иному.
По возвращении в Берлин почти сразу все пошло, покатилось. Маршала Жукова действительно назначили в Москву, но всего-навсего главкомом сухопутных войск. По-военному быстро собрались со всем имуществом, и к середине апреля все Георгий Константинович с "сопровождающими лицами" - вернулись на Родину. Я в клетушку в Старопанском переулке, откуда ушел на войну. Как ушел, так и пришел. С тощим солдатским вещевым мешком. "Трофеев" не привез, хотя и проходил по спискам работавших в МГБ. Мама не находила места от радости. Сын вернулся живым и невредимым. А сколько семей в Москве оплакивали своих сыновей, братьев, мужей. Сколько инвалидов, безногих, безруких, слепых ковыляло тогда по московским улицам. Как бы то ни было, я был дома и стал планировать с мамой, братьями и сестрой, что нужно сделать по хозяйству, как наладить быт. Время было, я работал через день. Нередко Жуков даже не вызывал машину, по утрам ходил на работу пешком.
Я Жукову: "Товарищ маршал, непорядок, мы такие же хозяева. Можно?" Георгий Константинович понял, одобрительно бросил: "Давай!" Я на газ, и только показали хвост американцам. Подъехали к зданию Контрольного совета. Жуков вышел, я отогнал машину на стоянку. Через несколько минут визг, шум, треск прибыл Эйзенхауэр. Он прошел в Контрольный совет, а весь кортеж развернулся и на стоянку, к нам. Американцы высыпали из машин, слезли с мотоциклов, улыбки, похлопывание по спинам, смех. На ломаном русском языке кто-то объяснил: они не знали, что в нашей машине сам Жуков. Исчерпав запас слов, предложили "махнуться" наручными часами. Какие часы тогда у нас? Не было. Обмен не получился.
Отношения с американцами складывались самые сердечные. Характерно, что в тот день несостоявшегося обмена сувенирами на стоянке были автомобили всех четырех главкомов оккупационных войск в Германии. Но англичане и французы ставили свои машины подальше и не подходили к нам. Американцы же размещались рядом и тут же пытались завязать разговоры. Славные времена: много света, солнца, берлинский ветер, молодость, хорошие люди. Лица Серова и Бедова (кто-нибудь из них обязательно вертелся на площадке) при виде наших "контактов" с Западом каменели. Но на первых порах они ничего нам не говорили, не считая ритуальных заклинаний при случае о "бдительности".
Н. Я.: Несомненно, так же каменели лица и у сотрудников американских спецслужб по поводу контактов подопечных им с "русскими", и они при случае призывали своих к "бдительности". Процесс развивался одновременно с обеих сторон. Можно привести массу свидетельств на этот счет. Доходило до смешного. В американском исследовании генезиса политики США к СССР (У.Изаксон и Э. Томас. Мудрецы, 1986) эпически повествуется: немало высокопоставленных американских деятелей тогда, включая ответственных работников штаба Эйзенхауэра, заподозрили его в том, что он "попал под влияние Жукова"! Тогдашний посол США в СССР А. Гарриман сетовал на то, что "военные лидеры последними приходят к пониманию - эра военного сотрудничества приходит к концу".
Если на Эйзенхауэра американская элита смотрела через такие очки, то кремлевская взирала на Жукова как бы через сильный бинокль. А что смотреть? По любым критериям маршал был блистательным полководцем. Тот же Эйзенхауэр в своей книге "Крестовый поход в Европу", припоминая личное сотрудничество с Георгием Константиновичем, написал: Жуков "имел самый большой опыт руководителя величайшими сражениями, чем кто-либо другой в наше время... Совершенно очевидно, что он был величайшим полководцем". Зафиксировано на бумаге и стало достоянием читателей уже в 1948 году, когда книга вышла в свет. В частных беседах среди своих Эйзенхауэр заверял Гарримана, что "мой друг Жуков будет преемником Сталина, и это откроет эру добрых отношений" между СССР и США. О чем можно прочитать в "Мудрецах", опубликованных в 1986 году. А быть может, суждения эти, относившиеся к 1945-1946 годам, уже тогда дошли до ушей Сталина? Вопрос, разумеется, риторический.
А. Б.: Авторитет и популярность Г. К. Жукова в то время были громадными. Мне довелось наблюдать за маршалом в дни подготовки и проведения Парада Победы в Москве. Это проявлялось в большом и малом. В столицу прилетели обычным порядком. Правда, с окончанием войны Георгий Константинович внес изменение в график моей работы - взяли напарником Витю Давыдова, и мы были заняты через сутки. Маршал придирчиво проверил готовность к параду, присутствовал на репетициях на Ходынке, то есть там, где был столь памятный Центральный аэродром, на который он прилетал и улетал с фронта и на фронт.
В ненастный день 24 июня я привез в Кремль Георгия Константиновича за несколько минут до начала парада. За стеной у Спасских ворот держали белого коня для маршала. Увидев Жукова, конь потянулся к нему - маршал несколько дней работал с ним, и конь привык к всаднику. Жуков буквально вспрыгнул в седло, а я отогнал машину в ГОН, где слушал парад по радио. Когда звучали марши и шли войска, у всех нас, собравшихся у приемников, сложилось твердое убеждение боевые батальоны демонстрировали свою готовность перед маршалом Жуковым. После завершения парада отвез Георгия Константиновича на дачу. В машине он допытывался у меня и Бедова, как прозвучала его речь с Мавзолея. Мы заверили отлично! Жуков остался доволен. На даче сказал мне - вы свободны.
Я вернулся в ГОН, поставил машину и направился руки в брюки домой на Старопанский. Несмотря на скверную погоду, настроение было безоблачное. Но у царь-пушки остановил хамский чекистский окрик: "Лейтенант, вынуть руки из карманов!" Град угроз, обещание доставить в комендатуру и т. д. Смотрю, дармоед, капитан МГБ из охраны Кремля. Обругав меня, рявкнул: кто такой? У меня погоны и фуражка танкиста.
Ответил: "Бучин, водитель Маршала Советского Союза Жукова. Поставил машину в бокс и следую по месту жительства". Лицо чекиста мгновенно потекло, он залепетал испуганным голосом, взывая к товарищу Бучину не умалять свой ответственный пост (шофера?) держанием рук в карманах и т. д. Я не дослушал, плюнул и пошел домой. Имя Г. К. Жукова магически действовало даже на чекистов, стоявших вплотную к высшей партийной власти, привыкших к полной безнаказанности. В обыденном сознании маршал стал человеком-легендой.
Когда во второй половине июля и начале августа 1945 года в Потсдаме под Берлином проходила Потсдамская конференция глав правительств СССР, США и Англии, Жуков по положению предстал гостеприимным хозяином. По указаниям Жукова был капитально отремонтирован в Бабельсберге дворец кронпринца, подготовлены резиденции для трех делегаций. Инженерные войска работали круглосуточно. Вокруг устроили множество клумб, высадили около десяти тысяч цветов, сотни декоративных деревьев. Георгий Константинович подробно рассказал обо всем этом в своих мемуарах, но по понятным причинам умолчал об одном - он, реальный маршал, вызывал больший интерес, чем приехавший в Берлин генералиссимус-фантом Сталин, наглухо изолированный охраной от всех и вся, за исключением партнеров за столом конференции. Г. К. Жукова неизбежно почитали полномочным представителем советского народа, ибо вооруженная мощь великой страны находилась, на первый и непросвещенный взгляд, именно в его руках.
Даже мы, близкие к самой вершине нашей власти в оккупированной части Германии, не получили возможности и взглянуть на Сталина. Он пребывал в своей резиденции в Бабельсберге на вилле, принадлежавшей в свое время немецкому генералу Людендорфу. Сталина оберегали не войска и не СМЕРШ, а люди, привезенные из Москвы пресловутым "Николаем Сидоровичем", генералом Власиком, ведавшим охраной вождя и учителя. Мне не удалось перекинуться словом даже с водителями машин Сталина, которых я знал по ГОНу. Как конспиратор Сталин незаметно проскользнул в Берлин - никто не знал, где и когда остановился его поезд, так и неприметно ускользнул из Берлина по окончании конференции. Мне довелось, по крайней мере, увидеть хвост сталинского "паккарда", машина Жукова под моим управлением следовала за ним до Фюрстемвальде около Франкфурта-на-Одере. Там Сталин поднялся в ожидавший его поезд. Единственный провожающий - Жуков.
Примерно через неделю после конференции Жуков вылетел в Москву с гостем Эйзенхауэром. Они следовали в первом, мы, водители, охрана и прочие, во втором самолете. В Москве я и Витя Давыдов обслуживали через день Жукова и Эйзенхауэра, когда они ездили в одной машине. Эйзенхауэр и его сын Джон узнали меня и приветливо поздоровались, произнося какие-то слова, которые я не понял. Из нескольких поездок маршала с американским гостем самой интересной было посещение колхоза имени Ленина по Ярославскому шоссе. Конечно, наши чиновники устроили показуху. Для гостей заготовили подарки с дарами земли. Американцы их не взяли, а я бы схватил с превеликим удовольствием.
Поездка была довольно длительная. Жуков с Эйзенхауэром, сидя на заднем сиденье, вели через переводчика беседу о стратегии второй мировой войны. Я слышал ее всю, в "бьюике" (том самом, что прислали из США в 1943 году) не было стекла между кабиной водителя и салоном. За давностью трудно воспроизвести детали, но суть запомнилась - Жуков рассказывал о сражениях на нашем фронте. Эйзенхауэр задавал вопросы и резюмировал - операции, проведенные под руководством маршала Жукова, долго будут изучаться в американских военных академиях как высшее достижение стратегической мысли. Мне показалось, что собеседники понимали друг друга с полуслова.
Прием, устроенный в резиденции американского посла по случаю визита Эйзенхауэра в Москву, прошел демократично. Хотя яств особых не было - по большей части бутерброды, кормили всех: важных гостей на втором этаже, остальных, включая нас, водителей, на первом. Веселились от души.
Единство союзников в дни мира после Потсдама должен был продемонстрировать совместный военный парад. Маршал с головой окунулся в его подготовку. Наши войска нещадно гоняли на репетициях. Жуков часто выезжал к будущим участникам парада. Из западных секторов сообщений о подготовке не поступало, что, по-моему, озадачивало Георгия Константиновича. Наконец 7 сентября 1945 года в районе Бранденбургских ворот выстроились войска СССР, США, Англии и Франции, выделенные для участия в параде.
Маршал Жуков в парадном мундире объехал выстроившиеся войска, стоя в открытом "паккарде", который довелось вести мне. Волнующее зрелище. Увы, западные правительства не захотели прислать своих высших командующих в оккупированной Германии. Что делать, Георгий Константинович занял место на трибуне, произнес приличествующую случаю речь, и перед ним прошли войска четырех держав. Технику западные державы не вывели, протопали части, несшие оккупационную службу в своих секторах в Берлине. Довольно комично выглядели шотландцы, здоровые ножищи с голыми коленками из-под клетчатых юбок.
Наши войска были великолепны, продемонстрировали безупречную строевую выучку. Трудно было поверить - перед трибуной, чеканя шаг, прошли ветераны Великой Отечественной, которые привыкли воевать, а не маршировать в парадном строю. Земля задрожала, когда пошла техника - тяжелые танки и самоходные орудия. Хотя наша армия преобладала, 7 сентября у Бранденбургских ворот символизировало единство победителей. Во всяком случае, в глазах побежденных. По оценке маршала Жукова, собралось поглазеть на парад тысяч двадцать берлинцев. Я внимательно наблюдал за зрителями и с удовлетворением отметил: они наверняка испытывали приличествующие случаю чувства, ибо стали тревожно перешептываться при виде наших танков и САУ. Именно перешептываться, а не говорить в полный голос.
Н. Я.: Вы совершенно справедливо подчеркиваете, что мы тогда в проведении парада видели триумф сотрудничества с союзниками и в дни мира. Полезно для понимания, откуда уже тогда потянул сквозняк недоброжелательства, скоро перешедший в "холодную войну", взглянуть на парад с другой стороны. Обратимся к той же книге американца У. Спара о Жукове. Он написал:
"День парада приближался, и тут Жукову сообщили, что главнокомандующие трех остальных держав не смогут присутствовать и пришлют своих заместителей. Когда Жуков доложил об этом Сталину, диктатор отнес это за счет стремления союзников преуменьшить значение парада войск антигитлеровской коалиции. Он приказал Жукову самому принять парад. С точки зрения Жукова, парад оказался успешным и достиг своей цели.
Парадом достигли и другого. Советы смогли показать высокопоставленным союзным военачальникам новейшие образцы танков и самоходных орудий. Старшим американским генералом на параде оказался Джордж С. Паттон. Встреча с Жуковым не произвела на него впечатления. Он писал жене:
"В парадном мундире, увешанном орденами, Жуков выглядел как персонаж из оперетки. Низкорослый, пожалуй, жирный, с доисторической нижней челюстью, как у обезьяны, но хорошими голубыми глазами". Нутряное неприятие Жукова не дало возможности Паттону рассмотреть в нем равного себе военного деятеля, понять, что их методы командования имели много общего, и Жуков достиг, по крайней мере, таких же военных успехов. Предрассудки Паттона не позволили ему понять, что крепко сколоченный Жуков обладал большой физической силой. На Паттона наверняка произвел скверное впечатление советский военный обычай носить многие экземпляры одной и той же награды. (В Америке жалуют значки с дубовыми листьями вместо того, чтобы давать во второй или третий раз тот же орден.) Паттону представлялось, что даже для широкой груди Жукова наград было слишком. Прискорбно также и то, что кавалеристу Паттону не довелось увидеть Жукова на арабском скакуне".
Паттон ума не выдал, в США он был такой же политик, как у нас С. М. Буденный, разве американский рубака не имел громадных усов. Парад 7 сентября 1945 года оказался лебединой песней прежних межсоюзнических отношений, хотя мы прилагали отчаянные усилия не только сохранить, но и укрепить и развить их.
А. Б.: Я видел попытки Жукова действовать в этом направлении даже в мелочах. В здании Контрольного совета кормили по очереди всех, имевших к нему отношение, - месяц американцы, затем англичане, французы и мы. Когда наступала наша очередь, количество питавшихся удваивалось. "Это объяснялось широким русским гостеприимством, хорошо зарекомендовавшей себя русской кухней и, разумеется, знаменитой русской икрой и водкой", -восторгается в мемуарах Г. К. Жуков. Конечно, не тощие бутерброды, предлагавшиеся в американский месяц.
Идеализм высшей пробы отмечал работу маршала Жукова как в отношении союзников, так и местного населения. Идеализм, отвечавший сущности нашего государства в его представлении. Читайте, например, на странице 360 третьего тома "Воспоминаний и размышлений": "По просьбе Коммунистической партии и лично В. Ульбрихта Советское правительство установило для берлинцев повышенные нормы продовольствия".
Н. Я.: Эти гуманные меры, несомненно, отвечали уму и сердцу Георгия Константиновича. Профессиональный военный, привыкший к стремительным решениям, маршал, видимо, стремился двинуть демократизацию Германии гигантскими шагами. Он рвался творить добро. Но маршал оказался в центре клубка резких противоречий как межгосударственных (игнорирование главкомами западных держав парада 7 сентября хоть и пустяковый, но тревожный сигнал), так и наших внутренних. Недавно опубликованные документы наших самых секретных архивов пролили свет на положение военного Жукова в системе партийного сталинского государства. Ему не было суждено стать в Восточной Германии тем, кем стали американские военные лидеры в Западной Германии и особенно в Японии (Макартур). За этим внимательно приглядывали советские спецслужбы, и только склока между ними - МВД (Серов) и МГБ (Абакумов) - позволила измерить глубину недоброжелательства к маршалу там, где таилась подлинная власть, - в карательных и партийных структурах.
"В Германии ко мне обратился из ЦК компартии Ульбрихт, - докладывал Серов Сталину, - и рассказал, что в трех районах Берлина англичане и американцы назначили районных судей из немцев, которые выявляют и арестовывают функционеров ЦК Компартии Германии, поэтому там невозможно организовать партийную работу. В конце беседы попросил помощь ЦК в этом деле. Я дал указание негласно посадить трех судей в лагерь.
Когда англичане и американцы узнали о пропаже трех судей в их секторах Берлина, то на Контрольном совете сделали заявление с просьбой расследовать, кто арестовал судей.
Жуков позвонил мне и в резкой форме потребовал их освобождения. Я не считал нужным их освобождать и ответил ему, что мы их не арестовывали. Он возмущался и всем говорил, что Серов неправильно работает. Затем Межсоюзная комиссия расследовала, не подтвердила факта, что судьи арестованы нами. ЦК компартии развернул свою работу в этих районах... Абакумов начал мне говорить, что он установил точно, что немецкие судьи мной арестованы, и знает, где они содержатся. Я подтвердил это, так как перед чекистом не считал нужным скрывать. Тогда Абакумов спросил меня, а почему я скрыл это от Жукова. Я ответил, что не все нужно Жукову говорить. Абакумов было попытался прочесть мне лекцию, что "Жукову надо все рассказывать", что "Жуков первый заместитель Верховного" и т. д. Я оборвал его вопросом, почему он так усердно выслуживается перед Жуковым. На это мне Абакумов заявил, что он Жукову рассказал об аресте судей и что мне будет неприятность. Я за это Абакумова обозвал дураком, и мы разошлись. А сейчас позволительно спросить Абакумова, чем вызвано такое желание выслужиться перед Жуковым".
Серов со слезой и дрожью пера заклинал вождя: "Сейчас для того, чтобы очернить меня, Абакумов всеми силами старается приплести меня к Жукову. Я этих стараний не боюсь, так как, кроме Абакумова, есть ЦК, который может объективно разобраться. Однако Абакумов о себе молчит, как он расхваливал Жукова и выслуживался перед ним как мальчик. Приведу факты, товарищ Сталин. Когда немцы подошли к Ленинграду и там создалось тяжелое положение, то ведь не кто иной, как всезнающий Абакумов, распространял слухи, что "Жданов в Ленинграде растерялся, боится там оставаться, что Ворошилов не сумел организовать оборону, а вот приехал Жуков и все дело повернул, теперь Ленинград не сдадут". Теперь Абакумов, несомненно, откажется от своих слов, но я ему сумею напомнить" и т. д.
Откуда такой накал злобы у Серова к Абакумову, попытки забить его до смерти увесистыми политическими обвинениями, главное из которых - мнимая связь с Жуковым? Частично, наверное, потому, что Серов платил той же монетой Абакумову, а главное - Серов стремился вывернуться из неприглядного положения. Докладная Сталину ушла в самом начале февраля 1948 года и посвящалась делам минувшим по той причине, что абакумовское МГБ, в ведение которого была передана оперативная работа в Германии, первым делом кинулось разбираться с соперниками - органами МВД, трудившимися под руководством Серова в Германии. Обращение Серова к Сталину последовало буквально по пятам за представлением Абакумова Сталину соответствующих материалов. Абакумов переслал вождю протокол допроса арестованного генерал-майора А. М. Сиднева, в 1944 году заместителя начальника Управления СМЕРШа 1-го Украинского фронта, где его высмотрел Серов и вытянул в 1945-1947 годах на пост начальника оперативного сектора МВД Берлина. Прекрасный был человек Сиднев, по собственному признанию: из военных инженеров, "по партийной линии был мобилизован в органы НКВД и направлен на руководящую работу. На этой работе я был всем обеспечен, честно, с любовью относился к труду". При обыске у прекрасного чекиста изъяли "около сотни золотых и платиновых изделий, тысячи метров шерстяной и шелковой ткани, около 50 дорогостоящих ковров, большое количество хрусталя, фарфора и другого добра". Озадаченные следователи допытывались, зачем ему "гобелены, место которым в музее", или "вы очищали не только немецкие хранилища, но и грабили арестованных, как разбойник с большой дороги", или "шестьсот серебряных ложек, вилок и других столовых предметов вы также украли... Можно подумать, что к вам ходили сотни гостей. Зачем же вы наворовали столько столовых приборов?" Сиднев мямлил: "Затрудняюсь ответить".
Он распелся канарейкой, когда зашла речь о воровстве других. "Надо мной стоял Серов, - патетически декламировал генерал-вор, - который, являясь моим начальником, не только не одернул меня, а, наоборот, поощрял этот грабеж и наживался в значительно большей степени, чем я. Вряд ли найдется такой человек, который был в Германии и не знал бы, что Серов являлся, по сути дела, главным воротилой по части присвоения награбленного. Самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество, меха, ковры, картины и драгоценности для Серова. С таким же грузом в Москву Серов отправлял вагоны и автомашины... Жена Серова и его секретарь Тужлов неоднократно приезжали на склад берлинского оперативного сектора, где отбирали в большом количестве ковры, гобелены, лучшее белье, серебряную посуду и столовые приборы, а также другие вещи и увозили с собой".
Ворюга признался, что "передал в аппарат Серова в изделиях примерно 30 килограммов золота и других ценностей". Сиднев, взяв разгон на изобличениях родных чекистов, наверняка не без внушения следователей, продолжил: "Серов же, помимо того, что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым он был тесно связан. Оба они были одинаково нечистоплотны и покрывали друг друга".
Вот оно, искомое, ликовало следствие, ибо тут же последовал "уточняющий" вопрос: "Разъясните это ваше заявление!" Вор, к глубокому прискорбию инквизиторов, не мог ничего сообщить осязаемого. Он выдавил всего-навсего: "Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал. Бывая в кабинете Серова, я видел у него на столе портрет Жукова с надписью на обороте: "Лучшему боевому другу и товарищу на память". Другой портрет Жукова висел в том же кабинете Серова на стене".
Абакумовские следователи, однако, достигли своей цели, повязав Серова с Жуковым. Тогда тяжкий криминал в глазах властей предержащих. Я больше чем уверен, хотя это гипотеза, нуждающаяся в подкреплении фактами: вождь улыбнулся в усы, читая стряпню абакумовцев, - Иван прекрасно спра-вился со своим поручением. Влез в доверие к Жукову. То, что Абакумову представлялось изобличением Серова, на деле пошло в Ванькин актив. Провокатора и лицедея.
А. Б.: Георгий Константинович едва ли догадывался о возне за его спиной. Да мудрено было бы догадаться. На первый взгляд с приходом мира жизнь возвращалась в нормальную колею. Осенью 1945 года отправился в отпуск Бедов и больше к нам не вернулся. Исчез источник раздражения для маршала, ибо его роль "государева ока" вполне прояснилась. Сменивший Бедова Агеев был спокойным человеком, не досаждавшим никому. В свете известного, хотя бы из процитированных вами документов, ясно, что мы не разглядели Серова. Кто мог подумать, что он способен писать такое. С получением высокого поста в Управлении советской военной администрации в Берлине он, теперь генерал армии, заважничал и внешне перестал вязаться по каждому поводу. Было смешно, как он тужился разговаривать с маршалом на равных.
Жуков работал, и жизнь его в то время текла ровно в трудах и заботах, очень много времени и сил отнимали хозяйственные дела. Ездили по гарнизонам, особенно во время послевоенной кампании по выборам в Верховный Совет СССР. Георгия Константиновича выдвинули в одном из особых избирательных округов, созданных в наших оккупационных войсках. При встречах были взволнованы как кандидат, так и избиратели. Выступления Жукова прерывались неоднократно аплодисментами, как тогда говорили, "бурными и продолжительными". Конечно, Жукова избрали, и в середине марта мы примерно на неделю слетали в Москву, Г. К. Жуков присутствовал на сессии Верховного Совета. Когда я достал газету с материалами сессии, то ахнул - случилось как-то так, что в первом ряду в зале заседаний сидели военные делегаты Г. К. Жуков, маршал П. С. Рыбалко, а между ними Абакумов. Была ли это случайность или злой умысел, никто из близко знавших Жукова понять не мог. Меньше всех я.
О маршале начали распространяться самые различные слухи, обычно передававшиеся шепотом. Говорили, и очень настойчиво, что Георгий Константинович поссорился с ведомством всемогущего Берии. Не знаю, откуда, но узнали - Жуков выставил из нашей зоны оккупации Абакумова, явившегося было арестовывать генералов и офицеров. Достоверно было известно, что некоторых военных, служивших в Берлине, арестовали и тут же отпустили. Отсюда и удивление, когда увидели снимок Жукова рядом с Абакумовым на сессии Верховного Совета СССР. Поползли слухи о всемогуществе маршала, "осведомленные" заверяли: со дня на день будет сообщено о его назначении министром Вооруженных Сил СССР. Все произошло по-иному.
По возвращении в Берлин почти сразу все пошло, покатилось. Маршала Жукова действительно назначили в Москву, но всего-навсего главкомом сухопутных войск. По-военному быстро собрались со всем имуществом, и к середине апреля все Георгий Константинович с "сопровождающими лицами" - вернулись на Родину. Я в клетушку в Старопанском переулке, откуда ушел на войну. Как ушел, так и пришел. С тощим солдатским вещевым мешком. "Трофеев" не привез, хотя и проходил по спискам работавших в МГБ. Мама не находила места от радости. Сын вернулся живым и невредимым. А сколько семей в Москве оплакивали своих сыновей, братьев, мужей. Сколько инвалидов, безногих, безруких, слепых ковыляло тогда по московским улицам. Как бы то ни было, я был дома и стал планировать с мамой, братьями и сестрой, что нужно сделать по хозяйству, как наладить быт. Время было, я работал через день. Нередко Жуков даже не вызывал машину, по утрам ходил на работу пешком.