вещь... за 17 долларов 50 центов.
- Беру. - Роберт вытащил двадцатку. Магазинщик отсчитал сдачу.
- Мне будет ее не хватать, - сказал он, - иногда она кажется почти настоящей.
Вам завернуть?
- Нет, возьму так.
Роберт взял манекен и донес до машины. Уложил на заднее сиденье. Затем сел сам и поехал к себе. Когда он добрался до дому, к счастью, кажется, ему никто не встретился, и он внес ее в подъезд незамеченным. Он установил манекен посередине комнаты и посмотрел на нее.
- Стелла, - сказал он, - Стелла, сука!
Он подошел и дал ей пощечину. Потом схватил за голову и поцеловал. Хорошим поцелуем. Его пенис начал твердеть - и тут зазвонил телефон.
- Алло, - ответил он.
- Роберт?
- Да. Конечно.
- Это Гарри.
- Как дела, Гарри?
- Нормально, что делаешь?
- Ничего.
- Я тут подумал, может зайти? Захвачу пару пива.
- Давай.
Роберт повесил трубку, взял манекен и отволок ее в чулан. Засунул в самый дальний угол и закрыл дверь.
Гарри, на самом деле, особо сказать было нечего. Он сидел, держа банку пива.
- Как Лора? - спросил он.
- О, - сказал Роберт, - между нами с Лорой все кончено.
- Что случилось?
- Вечная вампирша. Всегда на сцене. Она была неумолима. На мужиков кидалась повсюду - в бакалейной лавке, на улице, в кафе, везде и на всех. Неважно, что за мужик, лишь бы мужик. Заигрывала даже с парнем, который неправильный номер набрал. Я больше не смог.
- Ты сейчас один?
- Нет, у меня другая, Бренда. Ты ее видел.
- А, да. Бренда. Она ничего.
Гарри сидел и пил пиво. Женщин у Гарри никогда не было, но он постоянно о них говорил. В нем было что-то омерзительное. Роберт разговора не поддержал, и Гарри вскоре ушел. Роберт зашел в чулан и вытащил Стеллу.
- Блядь проклятая! - сказал он. - Обманывала меня, а?
Стелла не ответила. Она стояла холодно и строго. Он хорошенько вмазал ей по физиономии. Любой бабе нужно долгий день на солнцепеке провести, прежде чем Бобу Вилкенсону изменить. Он закатил ей еще одну пощечину.
- Пизда! Ты б и четырехлетнего малыша выебла, если б пипиську ему смогла поднять, правда?
Он ударил ее еще разок, затем схватил и поцеловал. Он присасывался к ней снова и снова. Потом запустил руки ей под платье. Формы у нее были хороши, очень хороши.
Стелла напоминала его учительницу алгебры в старших классах. Трусиков на Стелле не было.
- Прошмандовка, - сказал он, - кому трусы отдала?
Потом он прижался пенисом к ее переду. Отверстия не было. Но Роберта охватила неимоверная страсть. Он вставил ей между ног. Там было гладко и туго. Он работал, себя не помня. На какое-то мгновение он почувствовал себя крайне глупо, но страсть возобладала, и он стал целовать ей шею, работая между ее ног.
Роберт помыл Стеллу кухонной тряпкой, поставил в чулан за пальто, закрыл дверь и еще успел на последнюю четверть матча между "Детройтскими Львами" и "Лос-Анжелесскими Баранами" по телевизору.
Шло время, и Роберту было доврольно славно. Он кое-что исправил: купил Стелле несколько пар трусиков, подвязки, длинные прозрачные чулки и браслетик на лодыжку.
Сережки он ей тоже купил, и его несколько шокировало, когда он узнал, что у его возлюбленной нет ушей. Подо всей ее прической ушей не хватало. Но он все равно прицепил ей сережки клейкой лентой. Преимущества, правда, тоже были: не нужно выводить ее в ресторан обедать, таскаться на вечеринки, смотреть скучное кино - все бренное, что так много значит для средней женщины. Еще были споры. Споры всегда происходят, даже с манекеном. Она не была разговорчива, но Роберт был уверен, что один раз она ему сказала:
- Ты - величайший любовник из них всех. Тот старый еврей был скучным любовником.
А ты любишь душой, Роберт.
Да, преимущества были. Она не походила на всех остальных женщин, которых он знал. Ей не хотелось заниматься любовью в неудобное время. Выбирать время мог он. И у нее не было периодов. И он на нее ложился. Он срезал у нее с головы клочок волос и приклеил между бедер.
Роман у них был построен на одном сексе с самого начала, но постепенно он начал влюбляться в нее, он чувствовал, как это зарождается. Подумывал сходить к психиатру, но потом решил, что лучше не надо. В конце концов, так ли уж необходимо любить настоящего человека? Это никогда долго не длится. Между видами слишком много различий, и то, что начиналось любовью, чересчур часто заканчивалось войной.
Опять-таки, не нужно было лежать со Стеллой в постели и слушать ее воспоминания о бывших любовниках. Какая у Карла была здоровая штука, но Карл никогда на нее не ложился. И как хорошо танцевал Луи, Луи мог бы балетным танцором стать, а не торговать страховками. И как умел целоваться Марти. Он знал какой-то способ языками сплетаться. И так далее. И тому подобное. Какое говно. Стелла, правда, упомянула старого еврея. Но всего лишь один раз.
Роберт прожил со Стеллой недели две, когда позвонила Бренда.
- Да, Бренда? - ответил он.
- Роберт, ты мне не звонил.
- Я был ужасно занят, Бренда. Меня повысили до районного менеджера, и мне нужно было кое-что в конторе поменять.
- Ах вот как?
- Да.
- Роберт, что-то не так...
- Ты о чем?
- Я по голосу могу сказать. Что-то не так. Что случилось, к чертовой матери, Роберт? Другая женщина?
- Не совсем.
- Что значит - "не совсем"?
- Ох, Господи!
- В чем дело? В чем дело? Роберт, что-то не так. Я еду к тебе.
- Все в порядке, Бренда.
- Ты сукин сын, ты что-то от меня утаиваешь! Что-то происходит. Я к тебе еду!
Немедленно!
Бренда повесила трубку, а Роберт подошел, взял Стеллу и поставил ее в чулан, задвинув поглубже в угол. Он снял с вешалки пальто и завесил им Стеллу. Вышел в комнату, сел и стал ждать.
Бренда распахнула дверь и влетела в комнату.
- Ладно, что за чертовщина происходит? В чем дело?
- Послушай, малышка, - ответил он, - все нормально. Успокойся.
Бренда была неплохо сложена. Груди у нее немного провисали, зато прекрасные ноги и изумительная задница. Ее глаза всегда смотрели неистово и потерянно. Ему никогда не удавалось излечить ее от такого взгляда. Иногда после любви ее глаза наполняло временное спокойствие, но никогда не надолго.
- Ты меня еще не поцеловал!
Роберт встал со стула и поцеловал Бренду.
- Господи, да это же не поцелуй! В чем дело? - спросила она. - Что случилось?
- Да ничего, совершенно ничего...
- Если не скажешь, то я закричу!
- Говорю тебе, ничего.
Бренда закричала. Она подскочила к окну и завопила. Весь район ее услышал. Потом перестала.
- Боже мой, Бренда, больше никогда так не делай! Прошу тебя, пожалуйста!
- Я опять закричу! Опять закричу! Скажи мне, что не так, Роберт, или я закричу еще раз!
- Хорошо, - ответил он. - Подожди.
Роберт зашел в чулан, снял со Стеллы пальто и вынес ее в комнату.
- Что это? - спросила Бренда. - Что это такое?
- Манекен.
- Манекен? Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что люблю ее.
- Ох, господи! Ты имеешь в виду? Эту вещь? Эту вещь?
- Да.
- Ты любишь эту вещь больше меня? Этот кусок целлулоида, или из какого еще говна она там сделана? Ты хочешь сказать, что любишь эту дрянь больше меня?
- Да.
- Я полагаю, ты ее и в постель с собой кладешь? Наверное, ты ей... с ней...
разные вещи делаешь - с этой дрянью?
- Да.
- Ох...
Тут Бренда по-настоящему завопила. Просто стояла и орала. Роберт подумал, что она никогда не остановится. Потом она подскочила к манекену и начала царапать и бить его. Манекен опрокинулся и ударился о стену. Бренда выскочила за дверь, прыгнула в машину и с диким ревом стартанула. Она врезалась в бок стоявшего автомобиля, резко отвернула, уехала.
Роберт подошел к Стелле. Голова оторвалась и закатилась под стул. На полу остались дорожки чего-то белого, похожего на мел. Одна рука болталась, сломанная, торчали две проволоки. Роберт сел на стул. Просто посидел. Потом встал, зашел в ванную, постоял там минутку и снова вышел. Постоял в прихожей.
Оттуда виднелась голова под стулом. Он начал всхлипывать. Ужасно. Он не знал, что делать. Он вспомнил, как хоронил мать и отца. Но сейчас все по-другому. Все иначе. Он просто стоял в прихожей, вздыхал, ждал. Оба глаза Стеллы были открыты, холодны и прекрасны. Они смотрели прямо на него.
ПАРА ПЬЯНЧУГ
Мне уже было за 20, и хотя я сильно пил и почти не ел, но был по-прежнему силен.
Я имею в виду физически - хоть в этом человеку везет, когда все остальное не ладится. Мой ум взбунтовался против судьбы и жизни, и утихомирить его я мог, только если пил, пил и пил. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, и штат, наверное, был Калифорния, хотя я уже в этом не уверен. Вокруг лежала пустыня. Я шел по дороге, мои чулки задубели, гнили и воняли, гвозди протыкали стельки и впивались в пятки, и мне приходилось подкладывать картонки в башмаки - картонки, газеты, все, что удавалось найти. Гвозди дырявили и это, и я либо подкладывал еще, либо переворачивал эту дрянь, либо лепил ее по-другому.
Рядом остановился грузовик, я его проигнорировал и шел себе дальше. Грузовик взревел снова, и парень поехал рядом.
- Парнишка, - сказал водитель, - поработать хочешь?
- Кого надо прикончить? - спросил я.
- Никого, - ответил парень. - Давай, садись.
Я обошел кабину - дверца с той стороны уже была распахнута. Я шагнул на подножку, проскользнул внутрь, потянул на себя дверцу, захлопывая ее, и откинулся на кожаную спинку сиденья. Хоть в тенечке посижу.
- Хочешь у меня отсосать, - произнес парень, - получишь пять баксов.
Я двинул ему правой в брюхо, левой заехал куда-то между ухом и шеей, догнал правой в ебало, и грузовик съехал в кювет. Я схватил руль и снова поставил его на дорогу. Затем приглушил мотор и поставил на тормоз. Вылез и снова зашагал по дороге. Примерно пять минут спустя грузовик вновь оказался рядом.
- Парнишка, - сказал водитель, - прости меня. Я не хотел. Я не хотел сказать, что ты гомик. В смысле, ты как бы наполовину похож на гомика. Гомики, что - не люди?
- Если ты гомик, то ты - человек. Наверное.
- Ладно тебе, - сказал парень. - Залезай. У меня для тебя есть настоящая честная работа. Сможешь деньжат заработать, на ноги встать.
Я снова влез. Мы поехали.
- Извини, - сказал он, - на морду-то ты крутой, а руки у тебя... У тебя дамские руки.
- Не волнуйся о моих руках, - сказал я.
- Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?
- Нет.
- Тяжелая работа.
- У меня всю жизнь тяжелая работа.
- Ладно, - произнес парень. - Ладно.
Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли - пыли и пустыни - вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.
Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:
- Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?
- О, еще бы, сэр! - ответил мужик.
- Подвинься. Впусти его, - скомандовал мистер Бёркхарт.
Мужик залез - ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.
- Здрасьте, мистер Бёркхарт, - сказал он. - Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.
- Вот список, Джесс, - ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ.
Это заняло некоторое время. Потом он закончил:
- Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?
- Мне вина не надо, - сказал я.
- Тогда ладно, - отозвался мужик. - Я возьму обе.
- Я с тебя вычту, - сказал мужику Бёркхарт.
- Неважно, - ответил мужик, - вычитай.
- Ты уверен, что не хочешь вина? - спросил меня Бёркхарт.
- Хорошо, - ответил я. - Бутылочку возьму.
Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.
Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.
- Раз, два три, - командовал я, и мы бросали шпалу на место.
Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.
Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой - и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.
Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить - слишком туп, а бросишь - все равно деваться некуда.
- Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю.
Хорошая баба - самое лучшее, что на земле есть.
- Ага.
- Винца бы еще.
- Нет у нас винца. До вечера подожди.
- Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?
- Другие пьянчуги.
- А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?
- Хрен там; нам никогда не везло.
Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали.
Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.
- Вы, парни, все неправильно делаете, - сказал он.
- Это в каком смысле? - спросил я.
- Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.
- Ты прав, - сказал я, - спасибо.
Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось.
Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.
- Еще пять минут, - говорил он, - ну пять минуточек еще.
Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.
- Да все нормально, Папик.
Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.
- Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?
- С нас хватит, Бёркхарт, - сказал я. - Мы ждем расчета.
- У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.
- Если у тебя бывают хорошие мысли, - сказал я, - то ты заплатишь.
- Прошу вас, мистер Бёркхарт, - сказал старик, - пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!
- Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, - сказал я, - сейчас ему надо только сосчитать штабели - и мне тоже.
- 72 штабеля, - сказал Бёркхарт.
- 90 штабелей, - сказал я.
- 76 штабелей, - сказал Бёркхарт.
- 90 штабелей, - сказал я.
- 80 штабелей, - сказал Бёркхарт.
- Продано, - сказал я.
Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.
- Ей-богу, - сказал старик, - я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?
- Вряд ли.
Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:
- Меня зовут Шерри, - а я ответил:
- Это не по-мексикански, - и она ответила:
- И не надо, - и я сказал:
- Ты права.
И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски - нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.
Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.
Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать.
Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.
За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая.
Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.
МАДЖА ТУРУП
Пресса освещала это обширно, да и телевидиние тоже, и дамочка должна была написать об этом книгу. Дамочку звали Хестер Эдамс, дважды разведенная, двое детей. Ей было 35, и легко можно было догадаться, что это ее последний шанс. И морщинки уже прорезались, и груди провисали уже некоторое время, лодыжки и икры толстели, и появились признаки живота. Америку хорошо научили, что красота живет только в молодости, особенно у женщин. Но Хестер Эдамс обладала темной красотой досады и грядущей утраты; она ползала по ней, эта грядущая утрата, и придавала ей нечто сексуальное, будто отчаявшаяся и вянущая женщина сидит в баре, полном мужиков. Хестер повертела головой, заметила, что американский самец ей не очень-то поможет, и села в самолет до Южной Америки. Она вступила в джунгли с камерой, портативной машинкой, толстеющими лодыжками и белой кожей, и отхватила себе людоеда, черного людоеда - Маджу Турупа. У Маджи Турупа была привлекательная физиономия. Казалось, все его лицо исписано тысячей похмелий и тысячей трагедий. Так оно и было: тысячу похмелий он пережил, а все трагедии происходили из единственного корня - Маджа был чрезмерно украшен, просто чересчур украшен. Ни одна девушка из деревни не соглашалась принять его. Он уже разодрал двоих насмерть своим инструментом. В одну проник спереди, в другую - сзади. Без разницы.
Маджа был одинок, он пил и горевал над своим одиночеством, пока не появилась Хестер Эдамс вместе со своим проводником, белой кожей и камерой. После формального знакомства и нескольких стаканчиков у костра Хестер вошла в хижину Маджи, приняла в себя все, что Маджа мог собрать, и попросила еще. Для них обоих это было чудом, и они обвенчались в трехдневной племенной церемонии, по ходу которой захваченных в плен неприятелей из соседнего племени жарили и поглощали посреди танцев, песнопений и пьяного разгула. Только после церемонии, после того, как все бодуны выветрились, начались неприятности. Знахарь, приметив, что Хестер не отведала плоти зажаренного противника (приправленной ананасами, оливками и орехами), объявил всем и каждому, что она - отнюдь не белая богиня, а одна из дочерей злого бога Ритикана. (Много веков назад Ритикана согнали с небес племени за отказ есть все, кроме овощей, фруктов и орехов.) Это объявление породило раскол в племени, и двоих приятелей Маджи Турупа быстренько прикончили за то, что высказали предположение: мол, то, что Хестер справилась с украшением Маджи, - уже само по себе чудо, а тот факт, что она не переваривает иных форм человечьего мяса, можно и простить - на время, по крайней мере.
Хестер и Мадже пришлось бежать в Америку, в Северный Голливуд, если точнее, где Хестер начала процедуры для того, чтобы Маджа стал американским гражданином.
Бывшая учительница, Хестер также стала обучать Маджу пользоваться одеждой, английским языком, калифорнийским пивом и винами, телевидением и продуктами питания, купленными в ближайшем супермаркете "Счастливого Пути". Маджа не только смотрел телевидение, он в нем появлялся вместе с Хестер, и они объявили там о своей любви публично. Затем вернулись к себе в Северный Голливуд и занялись любовью. После этого Маджа сидел посередине ковра со своими английскими грамматиками, пил пиво с вином, пел свои народные песнопения и играл на бонгах.
Хестер работала над книгой о Мадже и Хестер. Крупный издатель ожидал. Хестер нужно было только записать книгу на бумагу.
Однажды утром около 8 часов я лежал в постели. За день до этого я проиграл 40 долларов в Санта-Аните, на сберкнижке в Калифорнийском Федеральном Банке денег оставалось до опасного мало, и я не написал ни единого приличного рассказа за весь месяц. Зазвонил телефон. Я проснулся, чуть не сблевнул, прокашлялся и снял трубку.
- Чинаски?
- Ну?
- Это Дэн Хадсон.
Дэн издавал в Чикаго журнальчик Огнь. Платил он хорошо. Он был и редактором, и издателем.
- Привет, Дэн, мать твою...
- Слушай, у меня как раз есть штучка для тебя.
- Какой базар, Дэн. Что такое?
- Я хочу, чтобы ты взял интервью у этой сучки, которая вышла замуж за людоеда.
Чтоб секса ПОБОЛЬШЕ. Намешай любви с ужасом, понял?
- Понял. Я этим всю жизнь занимаюсь.
- Тебе светит 500 баксов, если сделаешь к 27 марта.
- Дэн, за 500 баксов я сделаю Бчрта Рейнольдса лесбиянкой.
Дэн дал мне адрес и номер телефона. Я встал, сполоснул рожу, выпил две Алка-Зельцера, открыл бутылку пива и позвонил Хестер Эдамс. Я рассказал ей, что хочу увековечить их отношения с Маджей Турупом в виде одной из величайших историй любви ХХ века. Для читателей журнала Огнь. Я заверил ее, что это поможет Мадже добиться своего американского гражданства. Она согласилась на интервью в час дня.
Квартира у нее была на третьем этаже в доме без лифта. Она открыла дверь сама.
Маджа сидел на полу со своими бонгами, пил из пинтовой бутылки не шибко дорогой портвейн. Он сидел босиком, в узких джинсах, в белой майке с черными полосками, как у зебры. Хестер была одета идентично. Она вынесла мне бутылку пива, я вытащил сигарету из пачки на кофейном столике и начал интервью.
- Вы впервые встретили Маджу когда?
Хестер привела мне дату. А также точное время и место.
- Когда вы впервые начали испытывать к Мадже любовные чувства? Каковы именно были обстоятельства, вызвавшие их?
- Н-ну, - сказал Хестер, - это было...
- Она любить меня, когда я давать ей штука, - произнес Маджа с ковра.
- Он довольно быстро английский выучил, не правда ли?
- Да, он очень сообразительный.
Маджа взял с пола бутылку и высосал здоровенный глоток.
- Я вставлять эта штука в нее, она говорит: "О боже мой о боже мой о боже мой!"
Ха, ха, ха, ха!
- Маджа великолепно сложен, - сказала она.
- Она ест тоже, - произнес Маджа, - она ест хорошо. Глубокая глотка, ха, ха, ха!
- Я полюбила Маджу с самого начала, - сказала Хестер, - все в его глазах, в его лице... так трагично. И то, как он ходит. Он ходит, ну, он ходит, как будто тигр.
- Ебать, - произнес Маджа, - мы ебемся мы еби ебемся еб еб еб. Я уже уставать.
Маджа сделал еще глоток. Посмотрел на меня.
- Ты ее еби. Я устал. Она большой голодный туннель.
- У Маджи есть подлинное чувство юмора, - сказал Хестер. - Это еще один штрих, от которого он мне стал дороже.
- Одно дорогое тебе во мне, - произнес Маджа, - это мой телефонный столб писька-пулемет.
- Маджа пил сегодня с самого утра, - сказала Хестер, - вы должны его извинить.
- Возможно, мне лучше зайти в следующий раз, когда ему станет лучше.
- Я думаю, что да.
Хестер назначила мне встречу в 2 часа на следующий день.
Так тоже сгодится. Мне все равно нужны были фотографии. Я знал одного задроту-фотографа, некоего Сэма Джекоби - хороший фотограф, сделает все по дешевке. Я прихватил его с собой. Стоял солнечный день с очень тонким слоем смога. Мы поднялись к двери, и я позвонил. Никто не ответил. Я нажал еще раз.
- Беру. - Роберт вытащил двадцатку. Магазинщик отсчитал сдачу.
- Мне будет ее не хватать, - сказал он, - иногда она кажется почти настоящей.
Вам завернуть?
- Нет, возьму так.
Роберт взял манекен и донес до машины. Уложил на заднее сиденье. Затем сел сам и поехал к себе. Когда он добрался до дому, к счастью, кажется, ему никто не встретился, и он внес ее в подъезд незамеченным. Он установил манекен посередине комнаты и посмотрел на нее.
- Стелла, - сказал он, - Стелла, сука!
Он подошел и дал ей пощечину. Потом схватил за голову и поцеловал. Хорошим поцелуем. Его пенис начал твердеть - и тут зазвонил телефон.
- Алло, - ответил он.
- Роберт?
- Да. Конечно.
- Это Гарри.
- Как дела, Гарри?
- Нормально, что делаешь?
- Ничего.
- Я тут подумал, может зайти? Захвачу пару пива.
- Давай.
Роберт повесил трубку, взял манекен и отволок ее в чулан. Засунул в самый дальний угол и закрыл дверь.
Гарри, на самом деле, особо сказать было нечего. Он сидел, держа банку пива.
- Как Лора? - спросил он.
- О, - сказал Роберт, - между нами с Лорой все кончено.
- Что случилось?
- Вечная вампирша. Всегда на сцене. Она была неумолима. На мужиков кидалась повсюду - в бакалейной лавке, на улице, в кафе, везде и на всех. Неважно, что за мужик, лишь бы мужик. Заигрывала даже с парнем, который неправильный номер набрал. Я больше не смог.
- Ты сейчас один?
- Нет, у меня другая, Бренда. Ты ее видел.
- А, да. Бренда. Она ничего.
Гарри сидел и пил пиво. Женщин у Гарри никогда не было, но он постоянно о них говорил. В нем было что-то омерзительное. Роберт разговора не поддержал, и Гарри вскоре ушел. Роберт зашел в чулан и вытащил Стеллу.
- Блядь проклятая! - сказал он. - Обманывала меня, а?
Стелла не ответила. Она стояла холодно и строго. Он хорошенько вмазал ей по физиономии. Любой бабе нужно долгий день на солнцепеке провести, прежде чем Бобу Вилкенсону изменить. Он закатил ей еще одну пощечину.
- Пизда! Ты б и четырехлетнего малыша выебла, если б пипиську ему смогла поднять, правда?
Он ударил ее еще разок, затем схватил и поцеловал. Он присасывался к ней снова и снова. Потом запустил руки ей под платье. Формы у нее были хороши, очень хороши.
Стелла напоминала его учительницу алгебры в старших классах. Трусиков на Стелле не было.
- Прошмандовка, - сказал он, - кому трусы отдала?
Потом он прижался пенисом к ее переду. Отверстия не было. Но Роберта охватила неимоверная страсть. Он вставил ей между ног. Там было гладко и туго. Он работал, себя не помня. На какое-то мгновение он почувствовал себя крайне глупо, но страсть возобладала, и он стал целовать ей шею, работая между ее ног.
Роберт помыл Стеллу кухонной тряпкой, поставил в чулан за пальто, закрыл дверь и еще успел на последнюю четверть матча между "Детройтскими Львами" и "Лос-Анжелесскими Баранами" по телевизору.
Шло время, и Роберту было доврольно славно. Он кое-что исправил: купил Стелле несколько пар трусиков, подвязки, длинные прозрачные чулки и браслетик на лодыжку.
Сережки он ей тоже купил, и его несколько шокировало, когда он узнал, что у его возлюбленной нет ушей. Подо всей ее прической ушей не хватало. Но он все равно прицепил ей сережки клейкой лентой. Преимущества, правда, тоже были: не нужно выводить ее в ресторан обедать, таскаться на вечеринки, смотреть скучное кино - все бренное, что так много значит для средней женщины. Еще были споры. Споры всегда происходят, даже с манекеном. Она не была разговорчива, но Роберт был уверен, что один раз она ему сказала:
- Ты - величайший любовник из них всех. Тот старый еврей был скучным любовником.
А ты любишь душой, Роберт.
Да, преимущества были. Она не походила на всех остальных женщин, которых он знал. Ей не хотелось заниматься любовью в неудобное время. Выбирать время мог он. И у нее не было периодов. И он на нее ложился. Он срезал у нее с головы клочок волос и приклеил между бедер.
Роман у них был построен на одном сексе с самого начала, но постепенно он начал влюбляться в нее, он чувствовал, как это зарождается. Подумывал сходить к психиатру, но потом решил, что лучше не надо. В конце концов, так ли уж необходимо любить настоящего человека? Это никогда долго не длится. Между видами слишком много различий, и то, что начиналось любовью, чересчур часто заканчивалось войной.
Опять-таки, не нужно было лежать со Стеллой в постели и слушать ее воспоминания о бывших любовниках. Какая у Карла была здоровая штука, но Карл никогда на нее не ложился. И как хорошо танцевал Луи, Луи мог бы балетным танцором стать, а не торговать страховками. И как умел целоваться Марти. Он знал какой-то способ языками сплетаться. И так далее. И тому подобное. Какое говно. Стелла, правда, упомянула старого еврея. Но всего лишь один раз.
Роберт прожил со Стеллой недели две, когда позвонила Бренда.
- Да, Бренда? - ответил он.
- Роберт, ты мне не звонил.
- Я был ужасно занят, Бренда. Меня повысили до районного менеджера, и мне нужно было кое-что в конторе поменять.
- Ах вот как?
- Да.
- Роберт, что-то не так...
- Ты о чем?
- Я по голосу могу сказать. Что-то не так. Что случилось, к чертовой матери, Роберт? Другая женщина?
- Не совсем.
- Что значит - "не совсем"?
- Ох, Господи!
- В чем дело? В чем дело? Роберт, что-то не так. Я еду к тебе.
- Все в порядке, Бренда.
- Ты сукин сын, ты что-то от меня утаиваешь! Что-то происходит. Я к тебе еду!
Немедленно!
Бренда повесила трубку, а Роберт подошел, взял Стеллу и поставил ее в чулан, задвинув поглубже в угол. Он снял с вешалки пальто и завесил им Стеллу. Вышел в комнату, сел и стал ждать.
Бренда распахнула дверь и влетела в комнату.
- Ладно, что за чертовщина происходит? В чем дело?
- Послушай, малышка, - ответил он, - все нормально. Успокойся.
Бренда была неплохо сложена. Груди у нее немного провисали, зато прекрасные ноги и изумительная задница. Ее глаза всегда смотрели неистово и потерянно. Ему никогда не удавалось излечить ее от такого взгляда. Иногда после любви ее глаза наполняло временное спокойствие, но никогда не надолго.
- Ты меня еще не поцеловал!
Роберт встал со стула и поцеловал Бренду.
- Господи, да это же не поцелуй! В чем дело? - спросила она. - Что случилось?
- Да ничего, совершенно ничего...
- Если не скажешь, то я закричу!
- Говорю тебе, ничего.
Бренда закричала. Она подскочила к окну и завопила. Весь район ее услышал. Потом перестала.
- Боже мой, Бренда, больше никогда так не делай! Прошу тебя, пожалуйста!
- Я опять закричу! Опять закричу! Скажи мне, что не так, Роберт, или я закричу еще раз!
- Хорошо, - ответил он. - Подожди.
Роберт зашел в чулан, снял со Стеллы пальто и вынес ее в комнату.
- Что это? - спросила Бренда. - Что это такое?
- Манекен.
- Манекен? Ты хочешь сказать...
- Я хочу сказать, что люблю ее.
- Ох, господи! Ты имеешь в виду? Эту вещь? Эту вещь?
- Да.
- Ты любишь эту вещь больше меня? Этот кусок целлулоида, или из какого еще говна она там сделана? Ты хочешь сказать, что любишь эту дрянь больше меня?
- Да.
- Я полагаю, ты ее и в постель с собой кладешь? Наверное, ты ей... с ней...
разные вещи делаешь - с этой дрянью?
- Да.
- Ох...
Тут Бренда по-настоящему завопила. Просто стояла и орала. Роберт подумал, что она никогда не остановится. Потом она подскочила к манекену и начала царапать и бить его. Манекен опрокинулся и ударился о стену. Бренда выскочила за дверь, прыгнула в машину и с диким ревом стартанула. Она врезалась в бок стоявшего автомобиля, резко отвернула, уехала.
Роберт подошел к Стелле. Голова оторвалась и закатилась под стул. На полу остались дорожки чего-то белого, похожего на мел. Одна рука болталась, сломанная, торчали две проволоки. Роберт сел на стул. Просто посидел. Потом встал, зашел в ванную, постоял там минутку и снова вышел. Постоял в прихожей.
Оттуда виднелась голова под стулом. Он начал всхлипывать. Ужасно. Он не знал, что делать. Он вспомнил, как хоронил мать и отца. Но сейчас все по-другому. Все иначе. Он просто стоял в прихожей, вздыхал, ждал. Оба глаза Стеллы были открыты, холодны и прекрасны. Они смотрели прямо на него.
ПАРА ПЬЯНЧУГ
Мне уже было за 20, и хотя я сильно пил и почти не ел, но был по-прежнему силен.
Я имею в виду физически - хоть в этом человеку везет, когда все остальное не ладится. Мой ум взбунтовался против судьбы и жизни, и утихомирить его я мог, только если пил, пил и пил. Я шел по дороге, было пыльно, грязно и жарко, и штат, наверное, был Калифорния, хотя я уже в этом не уверен. Вокруг лежала пустыня. Я шел по дороге, мои чулки задубели, гнили и воняли, гвозди протыкали стельки и впивались в пятки, и мне приходилось подкладывать картонки в башмаки - картонки, газеты, все, что удавалось найти. Гвозди дырявили и это, и я либо подкладывал еще, либо переворачивал эту дрянь, либо лепил ее по-другому.
Рядом остановился грузовик, я его проигнорировал и шел себе дальше. Грузовик взревел снова, и парень поехал рядом.
- Парнишка, - сказал водитель, - поработать хочешь?
- Кого надо прикончить? - спросил я.
- Никого, - ответил парень. - Давай, садись.
Я обошел кабину - дверца с той стороны уже была распахнута. Я шагнул на подножку, проскользнул внутрь, потянул на себя дверцу, захлопывая ее, и откинулся на кожаную спинку сиденья. Хоть в тенечке посижу.
- Хочешь у меня отсосать, - произнес парень, - получишь пять баксов.
Я двинул ему правой в брюхо, левой заехал куда-то между ухом и шеей, догнал правой в ебало, и грузовик съехал в кювет. Я схватил руль и снова поставил его на дорогу. Затем приглушил мотор и поставил на тормоз. Вылез и снова зашагал по дороге. Примерно пять минут спустя грузовик вновь оказался рядом.
- Парнишка, - сказал водитель, - прости меня. Я не хотел. Я не хотел сказать, что ты гомик. В смысле, ты как бы наполовину похож на гомика. Гомики, что - не люди?
- Если ты гомик, то ты - человек. Наверное.
- Ладно тебе, - сказал парень. - Залезай. У меня для тебя есть настоящая честная работа. Сможешь деньжат заработать, на ноги встать.
Я снова влез. Мы поехали.
- Извини, - сказал он, - на морду-то ты крутой, а руки у тебя... У тебя дамские руки.
- Не волнуйся о моих руках, - сказал я.
- Ладно, работа суровая. Шпалы грузить. Ты когда-нибудь грузил шпалы?
- Нет.
- Тяжелая работа.
- У меня всю жизнь тяжелая работа.
- Ладно, - произнес парень. - Ладно.
Мы ехали, не разговаривая, грузовик шкивало. Кроме пыли - пыли и пустыни - вокруг ничего не было. У парня у самого рожа не бог весть была, у него все не бог весть каким было. Но иногда людишки, долго сидящие на одном месте, добиваются мелкого престижа и власти. У него был грузовик, и он нанимал на работу. Иногда с этим приходится мириться.
Мы ехали, а по дороге шел мужик. На вид далеко за сорок. Слишком старый вот так по дорогам гулять. Этот мистер Бёркхарт, он мне представился, притормозил и спросил у мужика:
- Эй, приятель, пару баксов подзаработать не хочешь?
- О, еще бы, сэр! - ответил мужик.
- Подвинься. Впусти его, - скомандовал мистер Бёркхарт.
Мужик залез - ну от него и несло: пойлом, потом, агонией и смертью. Мы ехали, пока не добрались до кучки каких-то зданий. Мы вместе с Бёркхартом вылезли и зашли в магазин. Там сидел мужик в зеленом козырьке и с браслетом из резинок на левом запястье. Он был лыс, но его руки покрывала тошнотно длинная светлая волосня.
- Здрасьте, мистер Бёркхарт, - сказал он. - Я вижу, вы нашли себе еще парочку пьянчуг.
- Вот список, Джесс, - ответил мистер Бёркхарт, и Джесс пошел выполнять заказ.
Это заняло некоторое время. Потом он закончил:
- Что-нибудь еще, мистер Бёркхарт? Пару бутылочек винца подешевле?
- Мне вина не надо, - сказал я.
- Тогда ладно, - отозвался мужик. - Я возьму обе.
- Я с тебя вычту, - сказал мужику Бёркхарт.
- Неважно, - ответил мужик, - вычитай.
- Ты уверен, что не хочешь вина? - спросил меня Бёркхарт.
- Хорошо, - ответил я. - Бутылочку возьму.
Нам дали палатку, и в тот вечер мы выпили вино, а мужик рассказал мне о своих бедах. Он потерял жену. До сих пор ее любит. Думает о ней все время. Великая женщина. Он раньше преподавал математику. Но потерял жену. Другой такой женщины нет. Хуё-моё.
Господи, когда мы проснулись, мужику было очень херово, мне не лучше, а солнце светит и пора на работу: железнодорожные шпалы складывать. Их надо было связывать в штабель. Поначалу было легко. Но штабель рос, и уже приходилось опускать их на счет.
- Раз, два три, - командовал я, и мы бросали шпалу на место.
Мужик повязал на голову платок, и кир так и сочился у него из башки, платок уже весь вымок и потемнел. То и дело щепка со шпалы протыкала гнилую рукавицу и возналась мне в ладонь. Обычно боль была бы невыносима, и я бы все давно уже бросил, но усталость притупила мне все чувства, в самом деле притупила их что надо. Когда такое случалось, я лишь злился мне хотелось кого-нибудь убить, но когда я оглядывался, вокруг были только песок, скалы, сухое ярко-желтое солнце, как в духовке, и некуда идти.
Время от времени железнодорожная компания выдирала старые шпалы и заменяла их новыми. А старые оставляла валяться рядом с полотном. Большого вреда от старых шпал-то не было, но железная дорога их повсюду разбрасывала, а Бёркхарт нанимал парней, вроде меня, складывать их в штабели, потом нагребал их в свой грузовик и вез продавать. Наверное, от них было много пользы. На некоторых ранчо их втыкали в землю, обматывали колючей проволокой - и забор готов. Другие применения, я полагаю, тоже существовали. Меня это сильно не интересовало.
Обычная невозможная работа, похожая на остальные: устаешь, хочется бросить, затем устаешь сильнее и забываешь, что хотел бросить, а минуты не шевелятся, живешь вечно в одной-единственной минуте, ни надежды, ни выхода, в западне, бросить - слишком туп, а бросишь - все равно деваться некуда.
- Парнишка, жену я потерял. Такая чудесная женщина была. Все время о ней думаю.
Хорошая баба - самое лучшее, что на земле есть.
- Ага.
- Винца бы еще.
- Нет у нас винца. До вечера подожди.
- Интересно, а пьянчуг кто-нибудь понимает?
- Другие пьянчуги.
- А как ты думаешь, эти занозы от шпал по венам могут до сердца добраться?
- Хрен там; нам никогда не везло.
Подошли два индейца и стали за нами наблюдать. Долго они за нами наблюдали.
Когда мы с мужиком сели на шпалу перекурить, один из индейцев подвалил к нам.
- Вы, парни, все неправильно делаете, - сказал он.
- Это в каком смысле? - спросил я.
- Вы работаете в самый солнцепек. А нужно так: встать утречком пораньше и все сделать, пока еще свежо.
- Ты прав, - сказал я, - спасибо.
Индеец был прав. Я решил, что мы встанем рано. Но нам это так и не удалось.
Мужику постоянно было слишком плохо после вечернего возлияния, и я никогда не мог поднять его вовремя.
- Еще пять минут, - говорил он, - ну пять минуточек еще.
Наконец, однажды старик выдохся. Не мог больше поднять ни единой шпалы. И все время извинялся.
- Да все нормально, Папик.
Мы вернулись в палатку и стали дожидаться вечера. Папик лежал и разглагольствовал. Он говорил о своей бывшей жене. Я слушал про его бывшую жену весь день и весь вечер. Потом приехал Бёркхарт.
- Господи Иисусе, парни, немного же вы сегодня сделали. Думаете, дарами земными проживете?
- С нас хватит, Бёркхарт, - сказал я. - Мы ждем расчета.
- У меня есть хорошая мысль не платить вам, парни.
- Если у тебя бывают хорошие мысли, - сказал я, - то ты заплатишь.
- Прошу вас, мистер Бёркхарт, - сказал старик, - пожалуйста, пожалуйста, мы так сильно работали, как проклятые, честно, мы работали!
- Бёркхарт знает, что мы заканчиваем, - сказал я, - сейчас ему надо только сосчитать штабели - и мне тоже.
- 72 штабеля, - сказал Бёркхарт.
- 90 штабелей, - сказал я.
- 76 штабелей, - сказал Бёркхарт.
- 90 штабелей, - сказал я.
- 80 штабелей, - сказал Бёркхарт.
- Продано, - сказал я.
Бёркхарт достал карандаш и бумажку и вычел с нас за вино и еду, транспорт и проживание. У нас с Папиком получилось по 18 долларов на брата за пять дней работы. Мы взяли деньги. И нас бесплатно довезли до города. Бесплатно? Бёркхарт наебал нас со всех сторон. Но поднять хай мы не могли, поскольку если у тебя нет денег, закон работать перестает.
- Ей-богу, - сказал старик, - я сейчас по-настоящему нажрусь. Я вот прямо сейчас соберусь и надерусь. А ты, парнишка?
- Вряд ли.
Мы зашли в единственный бар в городке, сели, и Папик заказал вина, а я заказал пива. Старик завел про свою бывшую жену снова, и я пересел на другой конец стойки. По лестнице спустилась мексиканская девчонка и подсела ко мне. Почему они всегда спускаются по лестницам, как в кино? Я сам себя даже почувствовал, как в кино, и взял ей пива. Она сказала:
- Меня зовут Шерри, - а я ответил:
- Это не по-мексикански, - и она ответила:
- И не надо, - и я сказал:
- Ты права.
И наверху стоило пять долларов, и она меня подмыла и сначала, и в конце. Она подмывала меня из маленькой белой миски - нарисованные цыплята гонялись на ней друг за другом по всей окружности. Она заработала за десять минут столько же, сколько я за день, если прибавить к нему еще несколько часов. В денежном смысле, как говно определенно, что лучше ходить с пиздой, чем с хуем.
Когда я спустился, старик уже уронил голову на стойку; его торкнуло. В тот день мы ничего не ели, и у него не осталось сил сопротивляться. Рядом с головой лежал доллар с мелочью. В какую-то минуту я подумал было прихватить старика с собой, но я и о себе-то позаботиться не мог. Я вышел наружу. Было прохладно, и я зашагал на север.
Мне было не по себе от того, что я бросил Папика на растерзание стервятникам маленького городка. Потом я подумал: интересно, а жена мужика о нем думает? Я решил, что нет, а если и думает, то едва ли так, как он о ней. Вся земля кишит печальными людьми, которым больно, вроде него. Мне нужно было где-то переспать.
Постель, в которой я оказался с мексиканской девчонкой, была первой за три недели.
За несколько ночей до этого, я обнаружил, что как только холодает, занозы у меня в ладонях начинают пульсировать сильнее. Я ощущал, где воткнулась каждая.
Становилось холодно. Не могу сказать, что я возненавидел мир мужчин и женщин, но некое отвращение отъединяло меня от ремесленников и торговцев, лжецов и любовников, и теперь, много десятков лет спустя, я испытываю то же самое отвращение. Конечно же, это история только одного человека и взгляд на реальность только одного человека. Если вы не закроете эту книжку, может, следующий рассказ покажется вам веселее, я надеюсь.
МАДЖА ТУРУП
Пресса освещала это обширно, да и телевидиние тоже, и дамочка должна была написать об этом книгу. Дамочку звали Хестер Эдамс, дважды разведенная, двое детей. Ей было 35, и легко можно было догадаться, что это ее последний шанс. И морщинки уже прорезались, и груди провисали уже некоторое время, лодыжки и икры толстели, и появились признаки живота. Америку хорошо научили, что красота живет только в молодости, особенно у женщин. Но Хестер Эдамс обладала темной красотой досады и грядущей утраты; она ползала по ней, эта грядущая утрата, и придавала ей нечто сексуальное, будто отчаявшаяся и вянущая женщина сидит в баре, полном мужиков. Хестер повертела головой, заметила, что американский самец ей не очень-то поможет, и села в самолет до Южной Америки. Она вступила в джунгли с камерой, портативной машинкой, толстеющими лодыжками и белой кожей, и отхватила себе людоеда, черного людоеда - Маджу Турупа. У Маджи Турупа была привлекательная физиономия. Казалось, все его лицо исписано тысячей похмелий и тысячей трагедий. Так оно и было: тысячу похмелий он пережил, а все трагедии происходили из единственного корня - Маджа был чрезмерно украшен, просто чересчур украшен. Ни одна девушка из деревни не соглашалась принять его. Он уже разодрал двоих насмерть своим инструментом. В одну проник спереди, в другую - сзади. Без разницы.
Маджа был одинок, он пил и горевал над своим одиночеством, пока не появилась Хестер Эдамс вместе со своим проводником, белой кожей и камерой. После формального знакомства и нескольких стаканчиков у костра Хестер вошла в хижину Маджи, приняла в себя все, что Маджа мог собрать, и попросила еще. Для них обоих это было чудом, и они обвенчались в трехдневной племенной церемонии, по ходу которой захваченных в плен неприятелей из соседнего племени жарили и поглощали посреди танцев, песнопений и пьяного разгула. Только после церемонии, после того, как все бодуны выветрились, начались неприятности. Знахарь, приметив, что Хестер не отведала плоти зажаренного противника (приправленной ананасами, оливками и орехами), объявил всем и каждому, что она - отнюдь не белая богиня, а одна из дочерей злого бога Ритикана. (Много веков назад Ритикана согнали с небес племени за отказ есть все, кроме овощей, фруктов и орехов.) Это объявление породило раскол в племени, и двоих приятелей Маджи Турупа быстренько прикончили за то, что высказали предположение: мол, то, что Хестер справилась с украшением Маджи, - уже само по себе чудо, а тот факт, что она не переваривает иных форм человечьего мяса, можно и простить - на время, по крайней мере.
Хестер и Мадже пришлось бежать в Америку, в Северный Голливуд, если точнее, где Хестер начала процедуры для того, чтобы Маджа стал американским гражданином.
Бывшая учительница, Хестер также стала обучать Маджу пользоваться одеждой, английским языком, калифорнийским пивом и винами, телевидением и продуктами питания, купленными в ближайшем супермаркете "Счастливого Пути". Маджа не только смотрел телевидение, он в нем появлялся вместе с Хестер, и они объявили там о своей любви публично. Затем вернулись к себе в Северный Голливуд и занялись любовью. После этого Маджа сидел посередине ковра со своими английскими грамматиками, пил пиво с вином, пел свои народные песнопения и играл на бонгах.
Хестер работала над книгой о Мадже и Хестер. Крупный издатель ожидал. Хестер нужно было только записать книгу на бумагу.
Однажды утром около 8 часов я лежал в постели. За день до этого я проиграл 40 долларов в Санта-Аните, на сберкнижке в Калифорнийском Федеральном Банке денег оставалось до опасного мало, и я не написал ни единого приличного рассказа за весь месяц. Зазвонил телефон. Я проснулся, чуть не сблевнул, прокашлялся и снял трубку.
- Чинаски?
- Ну?
- Это Дэн Хадсон.
Дэн издавал в Чикаго журнальчик Огнь. Платил он хорошо. Он был и редактором, и издателем.
- Привет, Дэн, мать твою...
- Слушай, у меня как раз есть штучка для тебя.
- Какой базар, Дэн. Что такое?
- Я хочу, чтобы ты взял интервью у этой сучки, которая вышла замуж за людоеда.
Чтоб секса ПОБОЛЬШЕ. Намешай любви с ужасом, понял?
- Понял. Я этим всю жизнь занимаюсь.
- Тебе светит 500 баксов, если сделаешь к 27 марта.
- Дэн, за 500 баксов я сделаю Бчрта Рейнольдса лесбиянкой.
Дэн дал мне адрес и номер телефона. Я встал, сполоснул рожу, выпил две Алка-Зельцера, открыл бутылку пива и позвонил Хестер Эдамс. Я рассказал ей, что хочу увековечить их отношения с Маджей Турупом в виде одной из величайших историй любви ХХ века. Для читателей журнала Огнь. Я заверил ее, что это поможет Мадже добиться своего американского гражданства. Она согласилась на интервью в час дня.
Квартира у нее была на третьем этаже в доме без лифта. Она открыла дверь сама.
Маджа сидел на полу со своими бонгами, пил из пинтовой бутылки не шибко дорогой портвейн. Он сидел босиком, в узких джинсах, в белой майке с черными полосками, как у зебры. Хестер была одета идентично. Она вынесла мне бутылку пива, я вытащил сигарету из пачки на кофейном столике и начал интервью.
- Вы впервые встретили Маджу когда?
Хестер привела мне дату. А также точное время и место.
- Когда вы впервые начали испытывать к Мадже любовные чувства? Каковы именно были обстоятельства, вызвавшие их?
- Н-ну, - сказал Хестер, - это было...
- Она любить меня, когда я давать ей штука, - произнес Маджа с ковра.
- Он довольно быстро английский выучил, не правда ли?
- Да, он очень сообразительный.
Маджа взял с пола бутылку и высосал здоровенный глоток.
- Я вставлять эта штука в нее, она говорит: "О боже мой о боже мой о боже мой!"
Ха, ха, ха, ха!
- Маджа великолепно сложен, - сказала она.
- Она ест тоже, - произнес Маджа, - она ест хорошо. Глубокая глотка, ха, ха, ха!
- Я полюбила Маджу с самого начала, - сказала Хестер, - все в его глазах, в его лице... так трагично. И то, как он ходит. Он ходит, ну, он ходит, как будто тигр.
- Ебать, - произнес Маджа, - мы ебемся мы еби ебемся еб еб еб. Я уже уставать.
Маджа сделал еще глоток. Посмотрел на меня.
- Ты ее еби. Я устал. Она большой голодный туннель.
- У Маджи есть подлинное чувство юмора, - сказал Хестер. - Это еще один штрих, от которого он мне стал дороже.
- Одно дорогое тебе во мне, - произнес Маджа, - это мой телефонный столб писька-пулемет.
- Маджа пил сегодня с самого утра, - сказала Хестер, - вы должны его извинить.
- Возможно, мне лучше зайти в следующий раз, когда ему станет лучше.
- Я думаю, что да.
Хестер назначила мне встречу в 2 часа на следующий день.
Так тоже сгодится. Мне все равно нужны были фотографии. Я знал одного задроту-фотографа, некоего Сэма Джекоби - хороший фотограф, сделает все по дешевке. Я прихватил его с собой. Стоял солнечный день с очень тонким слоем смога. Мы поднялись к двери, и я позвонил. Никто не ответил. Я нажал еще раз.