Букша Ксения. Питерские каникулы

   - Да он же, - пригляделся самый толстый лысик, - вообще никакой не кобель, а щенок! Он же, небось, еще в армии не служил!
   Когда я услышал это слово, мне стало страшно, но я хоть бы что, даже рассердился якобы:
   - Я вам говорю, что "Зенит" выиграет! Тем более "Анжа" играет грубо. Ну и что, что два-ноль, еще много времени!
   И тут, как на заказ, "Анжа" хрясь - и третий гол. Что творилось, описать вам не могу. Лысики бросили телевизор смотреть, орут, рожи скорчили, скачут, как будто им отдавили все места (ну, я же не болельщик, вы понимаете), и вопят, что самое интересное:
   - Не пускать этого гаденыша, его надо в милицию сдать! Это все из-за него!
   Нашли, значит, виноватого. Я хотел свалить потихоньку, но самый толстый лысик меня ухватил за штаны и шипит:
   - Ну уж нет, не уйдешь от нас, сука!
   Я хотел поправить его, что я не сука, а кобель все-таки, но там было так шумно, а мужик так хотел меня побить, что я просто вырвался и побежал к выходу. Но там уже стоял вышибала с распростертыми объятиями - пришлось мне срочно менять траекторию и скакать в глубину зала. Все за мной прыгают, пивные животы трясутся, красные рожи обступают - и тут!
   - Го-о-о-ол! - завопил диктор.
   Народ разом от меня отвлекся и в телевизор вперился, а лысик руки опустил и буркнул:
   - Ну хоть не всухую.
   А дикторы в телевизоре спокойно мнениями обмениваются:
   - ..."Зенит" заметно активизировался, в то время как "Анжа", кажется, выбивается из сил, и как знать, Сергей, - все еще возможно?
   - Да, Андрей, я с вами совершенно согласен, бывали такие случаи... Го-о-о-ол!
   Тут уже все рты раззявили, глазами радостно заблестел.
   - До конца игры осталось полторы минуты.
   - Что ж ты нас так, а? - говорит мне толстый лысик в волнении. - За что ж ты нас так, а, кобелина?
   Как будто я в чем виноват. В общем, забили они еще два гола за эти полторы минуты; тут как раз судья свистнул, все обнимаются, касса выигрыши выплачивает.
   - А-а-а! - кричит толстый лысик. - Качать его! Обнимать! Целовать!
   Тут все на меня навалились потной кучей, плачут, душат, поят. Ажиотаж вокруг меня развели.
   - Он лучший кобель города! - вопит лысик. - Его жена заперла, а он вырвался!
   Я вчерашнее вспомнил, хотел уже не пить, да разве тут откажешься? Если бы я отказался, они бы, наверное, насильно, через воронку влили, как в том моем сне. Ну, и халява опять-таки. После пятой я и стесняться перестал, стал хвастаться:
   - Могу, - говорю, - влить в себя бутылку водки на четыре секунды быстрее, чем она сама из горлышка вытечет!
   И - под общие аплодисменты.
   Когда на улицу вышли, уже вечер наступал, дождь давно кончился, солнце из-за домов рыжее сияло во всей красе, по мокрым улицам разливалось, сквозь крапиву и тополя просвечивало.
   - Ах, как хорошо, - хотел я сказать, но вместо этого у меня получилось:
   - А-а-а о-о-о!
   И еще рукой я так повел, что, мол, все это мое, все кругом - мое! Все дыбом встало, солнышко восходить принялось, - это меня кто-то перевернул вверх ногами, и ночь скрыла остальное. Последнее, что помню: лица лысиков, испуганные, и моя бабушка на пороге, и чей-то абсолютно обалдевший голос:
   - Ну, братцы, от такой-то жены я бы и без веревки...
   8
   ...одним словом, экзамен по физике я проспал. Проспал я и всю субботу. Бабушка клялась потом, что она меня как бы будила, и что я даже как бы проснулся, но потом уснул опять прямо в тарелке с горячей кашей, и спал, уютно свернувшись там калачиком, хотя каша была действительно горячая и даже обжигающая. Окончательно я проснулся только к шести вечера, - хотя бабушка утверждает, что окончательно я так и не проснулся до сих пор.
   В шесть вечера бабушка, уже несколько робея, вошла ко мне со своими мятыми листиками и доложила:
   - Егор, у тебя в понедельник сочинение в Горном институте. Там ваш директор завода учился.
   - Ну и что? - спрашиваю я. - Ты хочешь, чтобы я стал как наш директор завода?
   - Конечно, - удивляется бабушка. - А ты не хочешь?
   - Не, - говорю. - Я уже сейчас лучше него.
   - Люди не бывают лучше и хуже, - важно говорит бабушка. - Люди все разные.
   - Березки в лесу, - говорю, - тоже все разные, а все равно есть лучше и хуже. И все они одинаковые тем более.
   Это я бабушку с сочинения сбивал, отвлекал. А тут как раз телефон зазвонил, даже два раза подряд, на разные лады. Сначала позвонил Мишка из партии дыбороссов и пригласил:
   - У нас завтра в Стрельне будет большой митинг с праздником. Или митник с празднингом. Будем единого кандидата выдвигать. Выдвигана кандидать.
   - В общем, пьянка, - догадался я проницательно. - А Катя будет?
   - Ага! - весело кричит Мишка. - Мы будем петь и смеяться, как дети!
   Такой уж этот Мишка заводной, кто тут сможет отказать, да еще и Катя будет. Буквально безвыходное положение. Правда же?
   Потом позвонил Герман из партии выдемборцев и тоже пригласил:
   - У нас, - говорит таинственно, - завтра будет в Зеленогорске
   - Пьянка! - радостно заключил я.
   - О! - кричит Герман. - Молодец! Пармен, он у нас молодец!
   - А вы думали, я девица? - говорю я.
   - Ну так как, поедешь?
   - А Варька будет? - спрашиваю.
   - А как же!
   Ну и опять-таки, кто ж тут откажется.
   Бабушка по итогам подслушанного выходит ко мне и говорит, качая головой:
   - Все-таки ты у нас дурак. Как же ты поедешь и туда, и туда? Это же через Залив.
   - Какая, - усмехаюсь я, - ты все-таки, однако! Ну и через Залив. Там же небось и доплыть недалеко.
   - Да как тебе сказать, - хихикает бабушка. - Оно, конечно, можно и доплыть, хе-хе. Ха-ха.
   Меня просто зло взяло, чего она хихикает? Утащил я из коварной мсти со стола бутерброд с колбасой, да и побежал к дыбороссам. У меня целые выходные были, вот я и побежал. Я-то думал, как все будет? А как все вышло? Я так и не думал, как все вышло. Совсем даже не думал, а то бы так не вышло!
   Может, это и хорошо, что я не думал.
   А то бы ведь небось и не вышло.
   9
   Стрельна - это такое специальное место, где лучше всего видно, как хорошо было при старом (очень старом) режиме, и как плохо стало при коммунистах. А также, если кому угодно: как много в Питере и окрестностях всякого красивого, на что надо выделить деньги и немедленно их украсть.
   Вот там дыбороссы единого кандидата выдвигать и собрались. Подъезжаю к платформе, выскакиваю, вижу: уже все стоят, Александра Александровна, полная дама с усиками, которая меня в партию принимала, вся от жары колышется, и Мишка рядом пляшет, и Катя стоит все как на блюдечке, а хвостик пушистый над головой и за головой светится в лучах.
   Мишка первым делом, как меня увидел, ехидно кричит:
   - Ну чего, лучший кобель города, отпустила тебя жена?
   Наверное, у меня страшные глаза стали, а я ведь амбал, как я уже докладывал. Мишка испугался и кричит:
   - Тихо! Спокойно. Просто Питер маленький город.
   - Питер маленький? - кричу. - Нихренаська!
   Александра Александровна прогудела примирительно:
   - Это только кажется, что он большой, а на самом деле его можно весь уместить в одном кармане.
   Мишка набрал воздуху и громко крикнул:
   - Что этот тип и делает!
   Кого он имел в виду, я, честно говоря, не понял. Но тот, кого Мишка имел в виду, видать, понял все отлично, потому что стояли мы под деревом, и на Мишку тут же сверху, подломившись, рухнул огромный сук прямо с цветами и неясно какими плодами. Мишка еле-еле успел отскочить.
   - Живая иллюстрация произвола и тирании властей! - высказался он мрачно. - Видали?
   - Да ну, - хмыкнула Катя, - тоже мне.
   И закурила.
   Клуб, в котором мы устраивали общее собрание, находился где-то на окраине этой самой Стрельны, и туда пришлось долго идти по заброшенным садам вдоль моря. Крапива цвела, иван-чай рассыпал лепестки по огромным матерым лопухам. Тропинка была так тепла, что все мы сняли обувь и пошли босиком. Катя шла впереди меня, и я шел, словно по воздуху; море стояло абсолютно гладкое, как пруд, на нем было ни тени, ни маленькой волны, только изредка валялись тут и там ржавые консервные банки да на привязи застыли невзрачные лодочки.
   - Скажите, - спросил я сразу всех, - а далеко ли до Зеленогорска?
   - А зачем тебе? - насторожилась Катя. - Сан Саныч, зачем ему?
   Александра Александровна успокоила ее:
   - Да ты что, не может быть, чтобы он знал про выдемборцев.
   - Кто такие выдемборцы? - поинтересовался я.
   - Жуткие люди! - возгласил Мишка, забежал впереди меня (а шли мы довольно чинно), и стал изображать. - Главарь у них Пармен, - тут Мишка закатил глаза и сложил ручки, - он толкает речи на три часа, как Фидель, пьет как сапожник, а недавно, - Мишка прыснул, - он украл мороженое!..
   - Ну, он роздал его избирателям, - ради справедливости пояснила Александра Александровна. - Понимаешь, Егор, у них сегодня тоже собрание. Только в Зеленогорске. И Катя, дурочка, испугалась, что ты собираешься нас с ними помирить.
   - Это абсолютно невозможно, - строго сказала Катя.
   - Вот еще! - фыркнул я. - Очень мне надо кого-то там мирить! Да я их и знать не знаю!
   И я для обострения кровожадности сорвал голыми руками охапку зрелой мучнистой крапивы. Слева сквозь жирную зелень виднелись разваленные посеревшие дворцы, и сады, заросшие снытью, и остатки фонтанов - кубик на кубике.
   Наконец, мы пришли. Клуб оказался огромным голубым сараем с рюшками. Краска на нем местами облупилась, но крыльцо было новое, а над крыльцом было написано по-русски: "Мерри Крисмас!"
   - Очень актуально, в июле-то, - прыснула Катя.
   - С Рождеством, любезные мои конфиденты! - крикнул Мишка.
   Вишь культурный какой, подумал я с неприязнью. Мне-то все эти исторические подробности под страшной тайной рассказывали, по капельке выжимали и в воде разводили. А эти, питерские, небось, хлебают культуру в немереных дозах, и хлебом не заедают! А Мишка вообще выпендривался. Мы все нормально на крыльцо зашли, а он разбежался и прямо на перила заскакнул и на них на голову встал, столбиком, да так, что они треснули.
   На этот звук выбежал представитель местной партийной элиты. По нему было видно, что выбирать единого кандидата начали без нас.
   - А-а! - радушно приветствовал он нас. - Давайте скорее, а то мы все вы... выберем!
   - Без нас нельзя, - добродушно пожурила его Александра Александровна, закрутила ус и стала пробираться в дверь. За ней повалили и мы.
   Сначала мне показалось, что внутри полный мрак - так светло и хорошо было снаружи. Однако потом глаза привыкли к темноте, и я понял, что где-то под сценой даже горит лампочка. Потом я увидел и саму сцену. Сцена была разломана на дощечки; где-то посередке торчал дохлый микрофон, сзади виднелся рояль с гнилыми зубами и прилипшей папиросой в углу рта. Он явно не знал ничего, кроме "Собачьего вальса" и, может быть, "Мурки". В самом зале, среди битых стульев и трухлявых пюпитров, сидели на корточках кандидаты и простые члены партии. Все они были веселы. Посередке на бывшем контрабасе стояли вина и закуски.
   - Но почему, - изумилась Катя, - мы не пойдем на улицу, где так много солнца, света, и есть можно с листа?
   - А капелла, сударыня, а капелла! - ххекнул местный главарь.
   - Как вы наивны, дитя мое...
   - Нас давно ищут с собаками!
   - Нужна строжайшая конспирация, - сверкнула глазами пожилая грузинка в цветастом платке. - Поэтому мы уж лучше посидим чуть-чуть здесь...
   - Чем сидеть двадцать пять лет на Колыме без права переписки! - упоенно завопил Мишка. - Да!
   - Усаживайтесь, усаживайтесь, - пригласил нас местный главарь. - Вот черносливовая наливка "Спотыкач" от псковских друзей. Не пейте местный "Спотыкач", - псст, это не то, - главарь изобразил на лице брезгливое снисхождение. - А вот псковский - это да...
   - Но это не мужской напиток, - гордо сказала Александра Александровна. - Мне бы чего покрепче, позабористее.
   - А вот, например, перцовка, - выхватила грузинка, - ух, забористая. И перчик внутри.
   - Егор, покажи, как у вас на Урале, - потребовал Мишка.
   У меня были планы на дальнейшую жизнь, я намерен был оставаться трезвым сколько возможно, но как-то независимо от рассудка мои руки быстренько налили полный стакан перцовки, и только когда она наполовину опрокинулась внутрь меня, я сообразил, что поступаю не в согласии со стратегией. Надежда была теперь только на закусь, - однако и местные, и наши будто с голодного города приехали. Даже Катя, божественное, небесное существо, незаметно тащила в ротик все новые кусочки и только облизывала губки.
   - Чтоб не последний! - провозглашал Мишка, и крутился на голове. Веселися, дыборосс!
   - Виват Дыбороссия! - откликались члены.
   Надо сказать, что приходило все больше и больше народу, пока не набился полный сарай. Солнце сияло снаружи, у нас же царила темнота, еле прерываемая пыльной лампочкой, так что было и не видно: кто пришел, чего хотят. Впрочем, чего хотят, можно было угадать по повсеместному бульканью и блеску очей.
   - А "Владимирский централ" кто-нибудь нам слабает? - наконец закричал Мишка. - Ну-ка, ну-ка!
   Кто-то вылез на сцену и пошел мучить роялю. Голосовать никто и не думал, и я наконец принял решение: не дожидаясь темноты, отправиться по чистой глади Залива в Зеленогорск и там принять учение в голосовании выдемборцев, а потом, утром, приехать обратно - наверняка к этому времени у дыбороссов тоже дойдет до дела, и так я смогу проголосовать и там, и там. Одно было плохо: Катя все время на меня смотрела, улизнуть от нее было трудно. - "Еще поплывет за мной, - думал я, - с нее станется".
   Незаметно, под надрывное блатное пение товарищей по партии, я выполз по гнилому полу к двери, открыл ее, выпрыгнул на солнышко и опять закрыл. Лес сверкал передо мною сосновыми стволами; вблизи, в костре, лежало огромное бревно, довольно-таки прямое, сухое и крепкое, почти не обгоревшее. Не теряя ни секунды, я подволок его к крыльцу, хрястнул на перила (они, конечно, сломались, да уж это издержки) и наглухо припер дверь снаружи под углом примерно сорок градусов к земле. Сдвинуть бревно с той стороны не было никакой возможности, а чтобы ломать дверь, нужна была политическая воля, судя по голосам, доносившимся изнутри сарая, ее уже ни в ком, кроме Кати, не оставалось.
   И уж теперь-то, вполне спокойный, я отправился по блистающим солнцем дюнам к морю.
   10
   Тишь и гладь стояла абсолютная, как я уже говорил; лодочки сиротливо болтались на привязи у лодочной станции. Я поплевал на руки и передернул веревочку так, что она оторвалась от лодки, выломав небольшой кусок борта. Ни единой души не было по всему берегу, и пропажу лодки, по-видимому, никто не заметил. Сначала мне пришлось тащить лодку за собой и вымокать, потому что со мной она так оседала, что весла скребли по дну. Когда я выгреб на глубину и смог залезть на борт, берег уже скрылся из глаз, и мне пришлось ориентироваться по солнцу, одновременно имея в виду и то, что человек, когда идет, загребает правой ногой больше, чем левой. Учитывая это, я старался загребать обеими ногами поровну.
   Зеленогорск показался впереди очень скоро, но только показался. Он казался мне то справа, то слева, а то, злодейски ухмыляясь, трогал меня за плечо и заставлял обернуться:
   - Ты че, друг, едешь не туда!
   Никогда не думал, что Финский залив такой большой. Для ориентации я бросил в воду кусок весла (оно было красное) и поплыл от него, загребая совершенно одинаково, но не прошло и трех минут, как кусок опять показался впереди.
   - Я плаваю кругами, - доложил я заходящему солнцу, которое уже, наверное, обалдело следить за мной.
   При этом сама вода была чистая, а дно виднелось прямо под лодкой вместе со всеми подводными жителями и растениями. Вы не представляете себе, как обидно моряку гибнуть на такой мелкоте, да еще при полном штиле и хорошей погоде!
   Но тут мой острый глаз различил на горизонте неподвижный объект над водою; на этом объекте даже росло нечто живое. Подплыв, я увидел, что объект - камень, а растительность - это волосы на груди спящего человека. Подплыв же еще ближе, я разразился радостным воплем:
   - Пармен!
   От звука своего имени лидер партии "Выдембор" тотчас проснулся, пригладил трусы и стал уверять, что он не спит, а слушает, но потом повел взглядом вокруг себя и разволновался:
   - Понимаешь, Егор, сбежал я от них! Ихнее голосование, оно нечестное совсем. Понимаешь, порочат идею демократических выборов.
   - Как же, - поинтересовался я, - они ее порочат?
   - Я говорил, для закрытого голосования надо песок в шляпу набирать, невнятно объяснял Пармен, - а они прямо на пляже, эдак всякую бумажку можно подсунуть под ковром... то есть под песком...
   Тут Пармен чуть не свалился с камня, и мне пришлось его поддержать, потому что мелко не мелко, а утонуть можно и в луже, тем более в Маркизовой.
   - Надо дальше идти, - продолжил Пармен, смутно глядя на меня. - Они за мной погоню устроили, я быстро бежал и старался запутать следы, но они унюхают запах водки, и меня вернут.
   - Не беспокойтесь, у меня есть лодка, - обрадовал я Пармена. - Лидеру такой партии как наша невместно ходить пешком по воде.
   С Парменом лодка сразу хорошенько осела, да и вообще начались трудности: подул ветер, по небу начали прохаживаться тучки. Они синели на глазах, как сливы. Ветер был тоже коварный, весь какой-то сонный, и вода от этого ветра начала вязнуть, густеть. Я бросил весла и уснул рядом с Парменом.
   Разбудил меня крупный раскат грома; я быстро сел и огляделся. Вокруг по-прежнему простиралось только море; места были незнакомые.
   - Куда ты плывешь! - заорал Пармен, очухавшись. - В какую сторону! Там же Стрельна!
   - Ну и что? - спросил я, перекрикивая гром.
   - Там же дыбороссы собрались!
   - А кто это?
   - Это страшные люди! - засвистел Пармен сипло. - Туда нельзя.
   Вы себе представляете? На четыре стороны бушующее море, мы вдвоем в утлом (противное, малоупотребительное слово) челне, а он еще разбирает, куда плыть! Хоть он и лидер партии, но меня зло взяло.
   - Я, - говорю, - человек в политике в общем-то случайный. Но я не могу понять, почему дыбороссы и выдемборцы не хотят бухать и оттягиваться вместе. Ведь чем больше компания, тем дешевле обходится выпивка. Я говорю это вам; скажу обязательно и лидеру дыбороссов, как только мы приплывем в Стрельну.
   И я пристально посмотрел на Пармена, а он пристально посмотрел на меня и с изумленной ненавистью выдохнул:
   - Предатель?!
   Новый удар грома потряс надводное пространство; Пармен налился кровью, выскочил из лодки и помчался куда глаза глядят, путаясь в волнах.
   - Стойте! - закричал я в отчаянии, тоже выпрыгнул из лодки и припустил за ним.
   Тут рванул дождь, как из ведра, и полил, и бежать стало еще труднее; я с трудом различал Пармена впереди. Дно то заглублялось, так что временами мы даже плыли, то опять подбрасывало нас к небу. Я стал задыхаться и изнемогать, дождь тек по ушам и по спине, а ведь я был, в отличие от Пармена, еще и одетый, хотя ботинки оставил в лодке.
   - Сто-о-о-ойте! - кричал я, захлебываясь, и какое-то странное эхо, как будто я сидел в зале, отдавалось близко-близко.
   Неожиданно я понял, что мы уже забежали на сушу; кругом росли сосны, а воды под ногами немного убавилось. Я промчался по песку, потом через ложбинку сквозь сиреневый иван-чай, пулей вылетел на пригорок - и остолбенел.
   Под сосной сидели Пармен и Александра Александровна и целовались.
   На сосне, на первой толстой ветке, сидели под зонтиком Катя и Варя и кусали от одного бублика.
   В развилке сосны разместились кривоногий Герман и Мишка и пили из одной бутылки.
   Иван-чай за мною потряхивал вершинами.
   - А вот и наш единый кандидат, - хором сказали Пармен и Александра Александровна.
   - Да он же еще не знает, - переглянулись Варька и Катя
   - Ты выбран, - торжественно оповестили меня сверху Герман и Мишка. Выбран единым кандидатом.
   - От дыбороссов, - сказала Варька.
   - От выдемборцев, - сказала Катя.
   И все посмотрели на вечернее небо, которое отражалось у меня в глазах.
   - Но за что? - вскричал я в потрясении и запрыгал босиком по песку с шишечками. - Я же недавно в партиях! И я не интересуюсь политикой! И к тому же... нет, нет, я не могу, я не оправдаю!
   И я застыл в полном изумлении.
   - Ты расскажешь это избирателям, - засмеялся Герман и стал, прихрамывая, слезать с верхушки ели.
   - То есть, ты, конечно, гад, - отметил Пармен. - Но харизму не пропьешь. А теперь пошли скорее в клуб "Кронштадт", избиратели заждались!
   Пока мы бежали, Катя рассказала мне, что дыбороссам пришлось выбираться из сарайчика по трубе, для Александры Александровны разломали крышу, а сук так никто сдвинуть с места и не смог.
   - В такие могучие руки и страну отдать не жалко! - восхищался Мишка завистливо.
   - Да не хочу я такую тяжесть, - отнекивался я.
   - Избирателям объяснишь! - хором налетели Пармен и Александра Александровна.
   Клуб "Кронштадт" оказался таким же, как в Стрельне, только с колоннами и желтенький, да и народу в него могло войти раз в сто больше. Весь этот народ, однако, входить до меня не хотел, а приветствовал меня, неустойчиво волнуясь на крыльце, и прыгая, и бия себя в грудь.
   - Пустите, мы привели единого кандидата! - рокотала Александра Александровна.
   - А у него с собой есть? - волновались избиратели.
   - Целая бочка! - потрясал Пармен.
   Избиратели расступились, по-прежнему волнуясь; Варька и Катя взяли меня под руки, и мы, подняв носы к небу, проплыли среди толпы втроем. За нами протиснулась Александра Александровна, а уж за ней Герман, Пармен и Мишка. Они несли бочку, и их охраняло кольцо ментов, чтобы избиратели раньше времени нас не растерзали.
   Сцена все близилась; наконец Варька и Катя разошлись в стороны, а я взошел к микрофону. Толпа волновалась и лезла в двери. - "Однако как много народу живет в Питере!" - подумал я.
   - Лучший кобель города! - вскричали избиратели.
   - Егор, достань мороженого!
   - Егор, Егор, кто чемпионом мира будет?
   - Егор, покажи, как ты бутылку водки на четыре секунды быстрее, чем она сама!..
   Я сделал руками умиротворяющие пассы.
   - Все по порядку. Чемпионом мира будут немцы. Водку уже наливают и сейчас принесут. Мороженое в другой раз. А сейчас я хотел бы все же...
   Избиратели насторожились. Я смущенно хмыкнул и облизнул губы.
   - Понимаете, я не могу быть кандидатом.
   - Но почему? - крикнул мой знакомый лысик откуда-то от дверей.
   - Видите ли, мне нет двадцати одного года. Пока.
   - А когда у тебя день рождения? - поинтересовались из толпы.
   - В сентябре, - ответил я.
   - А в чем же дело тогда? - простодушно удивились люди.
   Тут до меня наконец дошел весь идиотизм ситуации. Наступила милая тишина; народ хмурил брови и ждал от меня ответа.
   - Ах ты черт, тебе что, и восемнадцати нет?! - шепотом догадался Герман где-то сбоку. - Ай, блин, молчи, не признавайся, съедят!
   Я поднатужился и посмотрел людям в глаза. - "Ты не рожден для политики", - сказала, перебирая четки, королева Изабелла, усмехнулась, вспыхнула красно-черным пламенем и ушла насовсем.
   - Да нет, - сказал я, прокашлявшись. - Вы не так поняли. Понимаете, мне семнадцать лет. Вот какое дело. Я приехал поступать в вуз, и если не поступлю, то меня заметут в армию...
   Катя и Варька переглянулись и посмотрели на меня как на сумасшедшего; Герман в ужасе схватился за голову. Я же ждал с бестрепетной душой деянью правому последствий. Последствия не замедлили: ропот пошел по нарастающей, по толпе прошел дружный вздох негодования, а потом из задних рядов послышался одинокий подозрительный голос:
   - А где наша водка?
   - Чем же это она ваша, - не выдержал Мишка. - Она теперь наша, а не ваша! Если Егор не кандидат, то и поить вас не за что! Эта водка нам для другого раза пригодится.
   - Э, э! - завопили уже несколько голосов. - Водка наша, вы обещали!
   - Так мы что обещали! - закричал Герман, бледнея и пытаясь повалить бочку набок, чтобы укатить ее. - Егор, помогай! - Мы обещали... если вы за Егора!..
   - Жадина-говядина, пустая шоколадина! - взревели уже все хором.
   Кое-кто уже карабкался к нам; Пармен скакал по краю сцены и отчаянно отпихивал народ каблуком, что-то беспорядочно выкрикивая; Александра Александровна пыталась пробиться ко мне, Катя и Варька, как княжны Таракановы, залезли на спинку задней скамьи и прижались к стене - лица у обеих были бледные и перепуганные.
   - Эй, Герман, - попытался я позвать на помощь, но кривоногий герцог уже залез на занавеску, откуда разъяренная толпа пыталась его сдернуть.
   Меня обступили какие-то абсолютно дикие мужики; никогда не думал, что в Питере, культурной столице, люди позволяют себе выходить на улицу с такими мордасами; потрясла меня, признаться, и переменчивость нашего народа, и та легкость, с которой они сменили уважение к мне на полное непонимание и агрессию.
   - Водку отдай, щенок! - шумели они, злобно выпихивая из-под меня бочку.
   - Слезай с бочки, кому говорят!
   - Вместо рук спички вставим!
   - Знаете что, - еще раз попытался я, - это не моя компетенция, вон на люстре сидит Мишка, обращайтесь к нему...
   Ляснуло, треснуло, выбило искрами, потолок кувырнулся.
   - Задушу! - закричал я из последних сил.
   Кругом мелькали потрепанные брюки, наши беспорядочно бежали, народные массы ломились к спиртному.
   - Эй, потеснитесь! - я раздвинул лес чужих ног, привстал, как против ветра, и пошел к бочке.
   Там, у бочки, мужик с победным кряхтением ковырял крышку гвоздодером, одновременно другой рукой хватая за лицо всех, кто приближался к нему слишком близко. Давка там была такая, что мне пришлось подпрыгнуть, - я схватил гвоздодер за другой конец, и мужик от неожиданности его выпустил.