Букша Ксения. Питерские каникулы

   - Дебил, отдай мой инструмент! - ахнул мужик в изумленном гневе. Ребята, отбирай!
   - Шухер, менты!..
   Я повернулся и увидел, что в зал, топоча, парами влетают омоновцы, и что Варя и Катя, стоя в проходе, неистово машут им руками и торопят. Гвоздодер с размаху полетел в люстру; она с сипением брызнула искрами и погасла. Враждебные вихри сомкнулись над моей головой.
   11
   Из состояния небытия меня вывел рассудительный голос, предлагавший:
   - Давай я утром за машиной поеду, а ты мясо замаринуешь...
   "Какое еще мясо", - подумал я. Лежать мне было крайне неудобно и стремно; да и шашлыков мне, кстати, совершенно не хотелось, о чем я и заявил, не открывая глаз.
   - Ого! - изумились там, снаружи, на мое заявление. - Мы уже языком болтаем. - Соня, подержи вот так. - Мы уже очухались, или это во сне?
   - Уже, - ответил я кратко, и открыл глаза.
   Тотчас выяснилось, что лежу я на кушетке, в ослепительно красивой комнате сложной формы - углов там было то ли шесть, то ли двенадцать, и три окна в разные стороны. В окна лезла мокрая, яркая листва. В комнате не было ни одной живой души.
   - Понял, - доложил я неведомо кому. - Я тут типа болею. Только никак не врублюсь, что у меня болит. Может быть, у меня это откусили? - предположил я.
   - Ну, до этого не дошло, - засмеялся неведомо кто сбоку. - Однако ручки вам таки пообломали.
   - А вы что делаете? спички вставляете? - поинтересовался я, пытаясь повернуть голову.
   Пытался я зря: от этого движения мне стало хреново, и я чуть не перестал себя чувствовать.
   - ...вершенно верно, - услышал я между тем. - Именно вставляю спички; лежать вы будете, знаете ли, в той же позе, в которой в древности распинали воров и разбойников - вот так. К ручкам мы вам примотаем длинный кусок вагонки, так что если вы вдруг пожелаете встать, то пройти в дверь сможете только боком...
   - То есть как это - "если пожелаю"? - изумился я. - Я, конечно, пожелаю встать, потому что в девять часов у меня вступительный экзамен, и я обязан на нем быть.
   К этому времени комната несколько поблекла, да и углов в ней поубавилось; однако, по-видимому, я все же сказал что-то не то, потому что после продолжительного молчания мой собеседник сказал тоном ниже:
   - Пьяных на экзамен не пускают.
   - Я не пьяный, я с похмелья! - возразил я. - Причем с того самого, которое в чужом пиру. Я уже проспался.
   - Ну, положим, спали вы всего два часа, - а притащили вас ваши товарищи по партии в состоянии абсолютно бессмысленном. Вас ведь топили в бочке с водкой, вы в курсе?
   - О! - только и смог я сказать от гордости. - О!
   Действительно, даже первый Президент России, несмотря на то, что его политическая биография изобилует различными приключениями, не смог бы похвастаться тем, что его топили в бочке с водкой.
   - А где теперь мои товарищи по партии? - соображал между тем я.
   Здесь врач вошел в поле моего зрения, вытер руки и иронически переспросил:
   - По которой из двух?
   - Ах, вы уже в курсе, - смутился я. - По обоим в таком случае.
   - Они ждут известий о вашем состоянии, - сказал врач. - Что им сказать?
   - Сейчас я сам к ним выйду, - пообещал я. - Давайте соберемся и встанем.
   - Я-то встану, - пригрозил врач.
   - Я-то тоже, если вы мне поможете.
   - А если нет?
   - А клятва Гиппократа?
   На это врачу возразить было нечего, - он только скептически причмокнул, распахнул дверь и кликнул:
   - Эй, товарищи, или как вас там?
   Я тихо хихикнул: судя по негодующим воплям, товарищи, во-первых, не хотели называться товарищами, а во-вторых, уже начали поправлять утреннее свое здоровье.
   - Как он?
   - Живой?!
   Народ ввалился в дверь разом весь, охапкой, они пахли свежим ветром и свежим пивом. Катя вся сияла, Варька хитро усмехалась, остальные прямо-таки не могли сдержать слез радости.
   - Который час? - спросил я.
   Все разом выпростали часы из-под рукавов и хором воскликнули:
   - Восемь тридцать утра!
   - Можно и успеть, если поспешить, - сказал я.
   - Куда?? - перепугалась Александра Александровна, заламывая руки.
   - Как куда? На экзамен. У меня вступительный экзамен сегодня, - сообщил я. - А то ведь ручки-то как раз к осеннему призыву заживут!
   Народ переглянулся.
   - Доставим?
   - Доставим! - сказал Мишка.
   - Так.
   - Берись аккуратненько!
   - Вира помалу!
   Так, вшестером, они схватились за меня, как за Александрийский столп, и потихонечку, плавно стали придавать мне вертикальное положение; врач бегал кругами и следил, чтобы не нанесли урона.
   - Оппаньки, - крякнул Пармен. - Стоит! Отходи!
   Круг расступился и я встал крестом посреди комнаты. Варька и Катя осторожно поддерживали снизу ту самую вагонку, к которой были примотаны мои передние конечности.
   - Молодцы, - похвалил Пармен "товарищей". - Теперь ты, Мишка, откроешь дверь, а вы, девушки, выводите объект боком, чтобы он не застрял.
   - Семеро козлят, - умиленно сказал врач, глядя на нас. - Редкостное единодушие в нашем несовершенном мире.
   - Вы как думали! - похвалился я. - Через четыре года приходите за меня голосовать.
   - Непременно, - пообещал врач, и мы пошли.
   Идти было нелегко, тем более что я абсолютно не знал, где этот самый институт. Два раза меня поили пивом, один раз мы остановились пописать, причем выяснилось, что без рук это сделать, вероятно, ненамного легче, чем без письки. Вокруг было серое, мокрое, жаркое утро, без ветра, без солнца; такое сонное, что на половине пути я уснул и шел в дреме. Разбудил меня свежий ветер: меня вели через какой-то крутой и длинный мост, внизу текла теплая Нева.
   - Куда идем-то? - спросил я Александру Александровну. - По-моему, не туда!
   - Как не туда? - возразила она. - Университет?
   - Мда?
   У меня как-то совершенно вылетело из головы, как назывался тот вуз, куда я должен был сдавать экзамены. Впрочем, я не особенно беспокоился по этому поводу, и решил положиться на друзей. Куда-нибудь да приведут, подумал я. И точно: вели они вполне уверенно, мимо памятника Ломоносову, мимо роддома - в желтое здание, похожее на Гостиный двор, что на Невском, только поменьше.
   - Сюда будешь поступать, - сказала Катя нервно.
   Она, кажется, за меня волновалась.
   - А тут инженеров делают? - спросил я.
   - Инженерами не становятся, ими рождаются, - был ответ.
   Ладно, решил я; внутри здания оказалось полно народу, на стенах значились зеленые стрелочки: "Приемная комиссия", - на нас сбегались посмотреть, выкручивали шеи, выпучивали глаза, а мы спокойно шли себе, будто так и надо. Герман пил пиво, Мишка грыз сухарики, Пармен и Александра Александровна соизмеряли размах крыльев с поворотами. На третьем этаже, перед аудиторией с грозной табличкой "Имени профессора Нгадлы" мы притормозили. У дверей стоял распорядитель в красном замшевом пиджаке. Ему было жарко, но пиджак он не снимал, боясь потерять авторитет.
   - Так, вы на экзамен? - обратился он к нам.
   - Он на экзамен, а мы будем тянуть ему билеты, - сказала Катя гордо.
   Тут я вспомнил, что бабушка вроде бы говорила про сочинение, и мысленно порадовался - сочинение я бы точно писать не смог. Распорядитель поднял брови, оглянулся и махнул рукой:
   - Двух ассистентов можете взять, остальные стойте тут и ждите!
   Варя и Катя подхватили меня с двух сторон, и я полетел за билетами. Их было великое множество, и все одинаковые.
   - Какой предпочесть? - растерялся я. - Вот этот? Или вон тот?
   - Я бы взяла третий слева, - посоветовала Варька.
   - Ты дура, - фыркнула Катя. - Первый сверху бери, не прогадаешь.
   - Попрошу без подсказок, - строго заметил распорядитель. - Пусть молодой человек выберет сам, а уж вы хватайте, что он укажет.
   - Вон тот, - сказал я, показывая глазами. - Левее. Правее. Не этот, блин! Вон тот!
   Катя и Варя ухватили билет двумя пальцами, поднесли к моим глазам и прочли:
   - Первый вопрос. Воцарение Анны Иоанновны. Второй вопрос: купечество в России в начале двадцатого века.
   - Вать машу! - воскликнул я. - А ведь экзамен-то по истории!!!
   Распорядитель наклонил голову и подтвердил:
   - Совершенно верно, по истории, молодой человек... И я бы вам посоветовал поторопиться, потому что он уже заканчивается.
   - Куда вы меня привели, - запаниковал я. - Вы чего? Я даже учебника истории с собой не брал... Кой хрен инженеру история, люди?? Помогите!!!
   Но никто мне не помог, наоборот, не слушая моих воплей, Катя и Варя под аплодисменты членов партий "Выдембор" и "Дыборосс" ввели меня в аудиторию и торжественно остановили перед кафедрой, за которой, покосившись друг на друга, сидели два старых сумрачных профессора.
   - Поздновато вы пришли, молодой человек, - прохрипел тот, что слева. Мы у вас даже фамилию спрашивать не будем, потому что вы опоздун.
   - Опоздец, - меланхолически поправил его тот, что справа. - Опозданец. Да-с. Впрочем, рассказывайте, о чем у вас там?
   - Первый вопрос, - сказал я в тон профессорам, уныло и сумрачно. Воцарение... этой... Анны Ивановны...
   И тут я вспомнил, что как раз про воцарение именно Анны Ивановны я, кажется, что-то знаю. Немножко.
   - Девятнадцатого января 1730 года, - начал я робко, - император Петр Второй простудился на водосвятии, да вдобавок заболел оспой, и скончался, не оставив завещания...
   - Как? - прервал меня профессор слева с негодованием. - Вы забыли завещание Екатерины Первой.
   - Порядок престолонаследия по Тестаменту Екатерины был довольно сложным и запутанным, - оправдался я. - К тому же князь Голицын, ну, Дмитрий Михайлович, не признавал легитимности этой бумаги, к тому же подписанной, как он выражался, "Катькой-солдаткой". Головкин попросту стопил Тестамент в печке...
   Профессора переглянулись.
   - Откуда такие подробности, - угрожающе сказал профессор справа. Назовите главные противоборствующие группировки переворота 1730 года.
   - Верховники во главе с Голицыным, - перечислил я. - Сторонники самодержавия - Остерман, Прокопович, Кантемир и иже с ними. И, наконец, группа Черкасского и Татищева...
   - Татищев тоже был за самодержавие! - с горячностью вскричал профессор слева.
   - Да? - переспросил я с иронией в голосе. - Ну, то есть, прошение Кантемира Татищев, конечно, подписал. Но кто в последнюю ночь перед двадцать пятым февраля агитировал по казармам за голосование по дворянским проектам, принесенным в Совет? Может быть, это был Федор Матвеев, которого Иван Долгорукий лично обидел, или, может быть, это был Андрей Иванович Ушаков, или, наконец, не Ягужинский ли это был, которого Голицын посадил под арест? Нет, это был Татищев, а Черкасский в этой, так сказать, "партии" был просто подставным лицом, потому что Татищев был всего-навсего советником и не имел права являться на собрания генералитета и первых четырех классов...
   Профессор слева весь побагровел и хотел меня выгнать, но профессор справа погладил его по спине и что-то шепнул на ухо, а мне буркнул:
   - Переходим ко второму вопросу...
   По второму вопросу я знал чуточку больше, чем по первому, и такого откровенного позора уже не было; по крайней мере, я свободно отвечал на вопросы, и профессора, кажется, немножко помягчали.
   - ...если питерские купцы сильно зависели от чиновников, то московские нередко были в оппозиции к правительству, - говорил я скромно.
   - Ладно, хватит, - остановил меня профессор слева, нахмурившись. Давайте сюда вашу ведомость.
   - Катя и Варя, - обратился я к девушкам, которые стояли как влитые и держали меня, - давайте ведомость.
   - Так он же не сдавал документы, - объяснила Катя. - Он просто пришел.
   - То есть как это - "просто"? - зарычал профессор справа. - Что, вы хотите сказать, что вы не сдавали первые два экзамена... и мы не сможем вас взять?
   - Стоп, стоп, - поспешно завопил профессор слева. - Мы сможем. Ты забыл! Если на платное, то можно сдавать только историю.
   - Да у него, конечно, нет денег на платное, - махнул рукой профессор справа. - Черт! - и он стал рвать на себе волосы.
   Тут я решил вмешаться.
   - У меня у самого, конечно, нет денег, - осторожно начал я. - Однако директор завода, на котором держится весь наш город Каменный угол, часто соглашается заплатить за обучение детей работников его предприятия, чтобы потом получить высококлассных специалистов...
   - Звоните вашему директору! - рявкнули профессора. - Живо!
   Всей кодлой мы полетели в деканат, где стоял телефон; Герман и Пармен извлекли из Интернета телефон приемной директора Каменноугольского завода. На роль посредника была выбрана Александра Александровна как самая опытная из присутствующих дам.
   - Але, - сказала она нежным басом. - Позовите, пожалуйста, Алексея Петровича. - На заседании? Из Петербурга беспокоят.
   Александра Александровна облизнула губы и выждала. Мы сгрудились около телефона; девицы прильнули ко мне, как волны к берегу. Наконец, Александра Александровна заговорила.
   - Алексей Петрович, - сказала она. - Вы славитесь на всю Россию тем, что обучаете студентов за счет завода. Других таких примеров... Всего тридцать шесть тысяч в семестр, зато потом... Егор! Егор Крохин! Да! Давайте! Переводите! Спасибо вам огромное, Алексей Петрович...
   Александра Александровна положила трубку.
   - Молодец ваш директор завода, - рассмеялась она. - Только я разлилась - он как грянет: "Сколько?" Эх, надо было больше просить.
   - Да, - отметил я. - Что ж это вы!
   12
   Вскоре вернулись с юга дядя и тетя. Они страшно удивлялись, что я сдал экзамены, а еще им очень не понравилось, что в квартире постоянно толчется куча народу: народ приходил держать мне ложку и все прочее.
   - Приехал, был скромный мальчик, - охала тетя и пудрила загорелую шею. - А теперь стал такой вульгарный, навел каких-то девиц. Ой, а в твоем институте хоть на инженера-то тебя научат?
   Бабушка, которая, пока дяди и тети не было, жестоко меня тиранила, когда они приехали, превратилась в верного союзника. Ей стало возможно доверить любой секрет, - она только молчала и кокетливо стряхивала крошки с подола.
   - Совсем ты как прадед твой, - признавалась она в минуты откровенности. - Весь в него!
   Лето сворачивалось в трубочку; ночи стали синими, но по-прежнему солнце жарило; кругом звенела стройка. Строительные леса стояли, окропленные жирными застывшими каплями цемента; пробки по всем дорогам и ярко-розовое солнце в малиновом ободке. Плыл торфяной дым над железными крышами, а в нем просветом виднелся красный серп. В одну такую ночь приснился мне сон: будто бы началась война, и мне обязательно надо на нее идти, хоть я и отмазанный от армии, а все равно надо. И как будто стоим мы на вокзале - солнышко светит, а я прощаюсь с девчонками, с Катей и Варькой, и мне надо обеим сказать, что "они у меня единственные", а как это сделать, чтобы не соврать, неизвестно. А самое обидное, что девчонки прекрасно понимают, как мне трудно, но помочь ничем не хотят - в жизни они бы мне помогли, они отзывчивые, - а там, во сне, только смотрели укоризненно и плакали без звука, а меня уже торопили туда, в дым и гром - война шла уже близко.
   А поезд ехал все быстрее и быстрее, и все оставалось там, в мире, а я уезжал на войну, и мне там, во сне, было совсем-совсем не страшно.