Булгаков Михаил Афанасьевич. Батум

   всем присутствующим известен?
   Голоса: "Всем! Всем!"
   Товарищи предлагают, чтобы возглавил этот список товарищ Coco! Кто за
   то, чтобы эти лица, перечисленные в списке, вошли в состав комитета?
   Поднимите руки...
   Все поднимают руки.
   Мне остается только закончить словами: да здравствует... Порфирий (перебивает). Да здравствует батумский комитет!
   Миха, махнув Наташе, поднимает обе руки. Все поют
   "Мравалжамиер".
   Миха. Ну, а теперь. Coco, скажи нам что-нибудь! Сталин. Почему же непременно я? Я, товарищи, сегодня выступал в кружках
   четыре раза. А здесь нас, за столом, двадцать пять человек, и каждый из
   них оратор, я в этом убедился. Вот, например, я вижу, Порфирий
   порывается произнести речь, которая у него, по-видимому, уже готова. Миха. Нет, я, как тамада, против этого! Потом Порфирий!
   Многие голоса: "Потом Порфирий!"
   Сталин. Ну что же... По поводу Нового года можно сказать и в пятый раз.
   Хотя, собственно, я и не приготовился. Существует такая сказка, что
   однажды в рождественскую ночь черт украл месяц и спрятал его в карман.
   И вот мне пришло в голову, что настанет время, когда кто-нибудь сочинит
   - только не сказку, а быль. О том, что некогда черный дракон похитил
   солнце у всего человечества. И что нашлись люди, которые пошли, чтобы
   отбить у дракона это солнце, и отбили его. И сказали ему: "Теперь стой
   здесь в высоте и свети вечно! Мы тебя не выпустим больше!" Что же я
   хотел сказать еще? Выпьем за здоровье этих людей!.. Ваше здоровье,
   товарищи! Порфирий. Твое здоровье. Coco!
   Все: "Твое здоровье!"
   Тамада лишил меня моего существенного права произнести тост. А теперь я
   требую его. Миха. Говори, но кратко. Порфирий (обращаясь к Сталину). Я хочу тебе сказать, что я никогда не забуду
   твой первый разговор со мной, и прибавить, что я не хочу умирать в
   постели! Все! Миха. В первый раз, сколько я тебя ни слышал, ты сказал хорошо. Сядь,
   Порфирий. Сталин. Доживешь? Порфирий. Безусловно! Сталин. Твое здоровье!
   Порфирий запел "Хасан-Бегура", другие голоса к нему
   начинают присоединяться. В это время вбегает Котэ.
   Котэ. Зарево! Где-то пожар! Миха. Что? Пожар?
   Наташа бросается к окну, отодвигает занавеску. В окне
   дальнее зарево.
   Наташа. Смотрите!
   Многие бросаются к окнами
   Климов. Постой-ка... Это где же?
   Выбегает, за ним бросается Порфирий.
   Миха. Постойте, это в стороне Ротшильда? Ну да. Теофил. Там и есть! Канделаки. Сильвестр, да это, кажется, у вас! Сильвестр. Что ты говоришь! Быть не может, неужели! Хиримьянц. Да там, там! Ротшильд горит! Тодрия. Что, Ротшильд?
   Вбегают Климов и Порфирий.
   Климов. Вот те с новым годом, с новым счастьем! Вот те
   Каспийско-черноморское нефтепромышленное... Оно горит! Братцы, это
   Ротшильд горит!
   Многие голоса: "Ротшильд? Ротшильд?"
   Порфирий. Горит кровопийское гнездо! Туда ему и дорога! Климов. Что ты плетешь? Что ж мы есть-то будем теперь? Миха. Надо помогать тушить. Наташа. Как же не тушить? Теофил. Тушить? Сталин. Конечно, тушить. Всеми мерами тушить. Но только слушай, Сильвестр:
   нужно потребовать от управляющего вознаграждение за тушение огня. Сильвестр. Верно, товарищи!
   В это время послышался конский топот во дворе.
   Вот он, уже тут! Приказчик (вбегает). Братцы, что ж вы? Не видите, что ли?! Лесной склад на
   нашем заводе горит! Бросится огонь дальше, все слизнет! Братцы! Летите
   на завод помогать! Сильвестр. Платить будут? Приказчик. Обязательно! Будут платить щедрой рукой! Что же вы сидите,
   братцы? Аль не жалко завода? Тодрия. Мы - типографские. Приказчик. Независимо! Независимо! Всем будут платить! Помогайте! Сталин (приказчику). Мы список составим. Всем уплатят по списку? Приказчик. Икону сниму, всем, конечно! Сильвестр. Поспешим, товарищи! Приказчик. Скорее, братцы! (Убегает.)
   Рабочие начинают выбегать. Сталин надевает пальто, идет
   к двери.
   Наташа. Что ж, Coco, ты приказчику прямо в лицо показался? Сталин. Он сейчас в таком состоянии, что ничего не видит и не понимает. Он
   сейчас сам себя в зеркале не узнает. Наташа. Куда ты? Сталин. На пожар, тушить. Наташа. Да нельзя тебе туда. Coco! Ведь там вся полиция будет! Сталин (указав в окно, где зарево уже стоит до полнеба). Неужели ты думаешь,
   что им сейчас до меня? (Выходит.)
   Занавес
   Конец первого действия
   ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
   КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
   Прошло два месяца. Начало марта.
   Кабинет кутаисского военного генерал-губернатора.
   Губернатор сидит за письменным столом и читает "Новое
   время". И, судя по всему, прочитанным недоволен.
   Адъютант (входит). Телеграмма, ваше превосходительство. Губернатор. Нуте-с... Адъютант (читает). "Кутаисскому военному губернатору. Секретно. Доношу о
   небывало беспокойном поведении рабочих на заводе Ротшильда. Подпись.
   Полицеймейстер города Батума". Губернатор. Пожалуйста! Опять!.. Ах да... ведь это на другом заводе тогда
   было? У меня все путается в голове из-за этих батумских сюрпризов. Адъютант. Тогда было на манташевском. Губернатор. Безобразие... (Перечитывает телеграмму.) И притом какая манера
   телеграфировать! Вот я, например, сижу перед вами, вообразите - Соломон
   Мудрый, ничего не разберу! Что это значит - "беспокойное поведение"?
   Беспокойное поведение может принимать различные формы, что подтвердит
   вам любой врач. Можно, например, вскрикивать и заламывать руки. Но
   если, предположим, я вас укушу или, скажем, начну бить стекла в
   кабинете, то это будет уж совсем другой вид беспокойного поведения. Как
   вы полагаете? Адъютант. Я полагаю, ваше превосходительство, что они хотят устроить
   забастовку. Губернатор. Безобразие! Тогда так и надо телеграфировать: они хотят... и...
   это... устроить... эту... А то он своими телеграммами только сеет во
   мне тревогу. Он нервирует. И что случилось с Батумом? Было
   очаровательное место, тихое, безопасное, а теперь черт знает что там
   началось! "Небывало беспокойное..." Темно, воля ваша, темно. Пишет вот
   вроде этого журналиста. (Подчеркивает ногтем место в газете.) "Время,
   которое мы переживаем, исполнено глубочайшего смысла". И все!
   Спрашивается, какого смысла? Что это за смысл? (Смотрит на стенную
   карту.) Прямо на карту не могу смотреть... Как увижу "Батум", так и
   хочется, простите за выражение, плюнуть! Нервы напряжены, ну буквально
   как струны. Адъютант. Что прикажете ответить полицеймейстеру, ваше превосходительство? Губернатор. Прежде всего, чтобы он телеграфировал внятно. Внятно-с. Адъютант. Подробности? Губернатор. Ну да... э... нет, нет! Только, бога ради, без этого слова! Я
   его хорошо знаю: он накатает мне страниц семь самых омерзительных
   подробностей. А просто - внятно. Что там и как. Адъютант. Слушаю. (Выходит.) Губернатор (над газетой). Но какого смысла? Вот в чем весь вопрос и штука! Адъютант (входит). Телеграмма, ваше превосходительство. Губернатор. Пожалуйста. Адъютант (читает). "Вайнштед уволил на Ротшильде 375 человек. Подпись:
   полицеймейстер города Батума". Губернатор. Сколько? Адъютант. 375. Губернатор. Гм... И опять - не угодно ли! Уволил! Почему уволил? Зачем? Ведь
   он целую, так сказать, роту уволил. Позвольте, этот Вайнштейн... это...
   э... управляющий? Адъютант. Так точно. Вайнштед. Губернатор. Это безразлично. А важна, опять таки, причина увольнения и смысл
   его. Смысл! Запросить. Адъютант. Слушаю. (Выходит и через короткое время возвращается.) Срочные,
   ваше превосходительство. Губернатор. Да, да. Содержание. Адъютант (читает). "Вследствие падения спроса на керосин жестянках на заводе
   Ротшильда Вайнштейном уволено 390 человек. Подпись: корпуса жандармов
   ротмистр Бобровский". Губернатор. По крайней мере, ясная телеграмма. Толковая. Неприятная, но
   отчетливая телеграмма. Но, позвольте, тут уж кто-то другой, какой-то
   Вайнштейн? Адъютант. Это тот же самый, просто в одной из телеграмм ошибка. Губернатор. Но в какой из телеграмм? Адъютант. Затрудняюсь сказать, ваше превосходительство. Губернатор. Ну конечно, это все равно. А важно вот что... гм... "Падения"...
   Полицеймейстер телеграфирует - 375 человек, а ротмистр - уже 390...
   Впрочем, и это не важно, а важно... э... Вторую телеграмму, пожалуйста. Адъютант (читает). "На Сидеридисе неспокойно. Умоляю обратить внимание.
   Подпись: Сидеридис". Губернатор. Так. Прежде всего, кто этот, как его?.. Адъютант. Сидеридис, ваше превосходительство. Губернатор. Ах да, завод. Адъютант. Так точно, керосин. Губернатор. И обратите внимание на стиль: "Сидеридис", "на Сидеридисе"... И
   опять это противное слово "неспокойно". Что это за пошлую манеру они
   взяли так телеграфировать! Не всякая краткость хороша. "Умоляю"! Вместо
   того чтобы умолять, он бы лучше толком сообщил, что там такое.
   Запросить объяснения. Адъютант. А на телеграмму Бобровского? Губернатор. А что же на телеграмму Бобровского? Что-с? "Падения". Что же я
   тут-то могу поделать? Не закупать же мне у него керосин! Законы
   экономики и... э... К сведению. Адъютант. Слушаю. (Выходит и вскоре возвращается.) Помощник начальника
   жандармского управления полковник Трейниц. Губернатор. Да, да, да, пожалуйста. (Входящему Трейницу.) Очень рад вас
   видеть, Владимир Эдуардович. Трейниц. Здравия желаю, ваше превосходительство. Губернатор. Прошу садиться, полковник. Я пригласил вас специально, чтобы
   серьезно побеседовать насчет Батума. В течение самого короткого времени
   этот прелестнейший, можно сказать, уголок земного шара превратился черт
   знает во что! Трейниц. Да, в Батуме нехорошо. Губернатор. Ну, вот видите! Сегодня меня буквально завалили телеграммами,
   одна неприятнее другой. Вдруг начал вопить этот... э... Сидеридис. Это
   какое-то непрерывное напряжение. Я уж говорил, нервы как струны.
   Вибрация... Нужно уяснить причины батумских явлений. Ведь они имеют
   какой-нибудь корень. Трейниц. Как же. Мне лично корни батумских явлений уже ясны. Губернатор. Ну, вот видите, как хорошо. Так в чем же там суть? Трейниц. По моим сведениям, в Батуме сейчас работает целая группа агитаторов
   во главе с Пастырем. Губернатор. Пастырем? А это еще кто? Пастырь... Трейниц. Это - некий Иосиф Джугашвили. Губернатор. Джугашвили... Кто же он такой? Трейниц. Года три тому назад его, ваше превосходительство, исключили из
   Тифлисской семинарии за неблагонадежность. После этого он в течение
   некоторого времени работал в Тифлисе же, в обсерватории. Очень скоро
   сказались первые плоды его деятельности, в том числе организация
   социал-демократического кружка на заводе Карапетова, забастовки на
   конке и в железнодорожных мастерских и, наконец, прошлогодняя
   первомайская демонстрация. Впрочем, всего не перечислишь. Губернатор. Я не могу понять, простите, как же тифлисский... этот... розыск
   не ликвидировал этого музыканта сразу? Трейниц. Почему музыканта, ваше превосходительство? Губернатор. Вы сказали, служил в консерватории? Трейниц. В обсерватории. Губернатор. Да, да. Но это безразлично. А как же они так? Э... не
   обезвредили?.. Трейниц. Они потеряли его, ваше превосходительство. Губернатор. Ай-яй-яй! Да как же так? Ведь они должны же были... Трейниц. Ну, формально они сделали что полагается. В том числе бесплодный
   обыск. Они отнеслись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в
   проследку, н он ушел в подполье. Губернатор. Ай-яй-яй! Трейниц. Да вот, не угодно ли. На мою телеграмму о приметах они отвечают
   буквально (вынимает из портфеля листок, читает): "Джугашвили.
   Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На
   левом ухе родинка". Все. Губернатор. Ну, скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да, позвольте!
   Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! (Подходит к зеркалу.)
   Положительно, это я! Трейниц. Ну, не совсем так, ваше превосходительство. Дальше телеграфирую:
   "Сообщите впечатление, которое производит его наружность". Ответ:
   "Наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит". Губернатор. Действительно, это... э... Я не понимаю, что нужно для того,
   чтобы, ну, скажем, я произвел на них впечатление? Неужели же нужно,
   чтобы у меня из ноздрей хлестало пламя? Но, однако, придется заняться
   этим... э... семинаристом серьезно. Трейниц. Он теперь уже не семинарист. Он, ваше превосходительство, член
   тифлисского комитета РСДРП. Губернатор. Виноват?.. Трейниц. Российской социал-демократической рабочей партии. Губернатор. Так это, стало быть, э... важное лицо? Трейниц. Да, это очень опасный человек. Предупреждаю вас, ваше
   превосходительство, что движение в Батуме теперь пойдет на подъем. Губернатор. Что же вы намерены предпринять? Трейниц. В два двадцать пять я уезжаю в Батум. Губернатор. Очень, очень хорошо. Желаю вам полного успеха. Трейниц. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. (Выходит.)
   Губернатор подходит к зеркалу, рассматривает ухо.
   Скрипнула дверь.
   Губернатор (вздрогнув). Телеграмма? Адъютант. Никак нет, ваше превосходительство. К вам господин Вайншед. Губернатор. Тот самый? Сам приехал? Что такое? Пожалуйста. Адъютант (в дверь). Прошу вас. (Пропускает входящего и скрывается.)
   В руках у вошедшего измятый котелок. Вошедший в пальто.
   Ваншейдт. Ваше превосходительство. (Кланяется.) Губернатор. Прошу садиться. Вы из Батума? Ваншейдт. Из Батума. Губернатор. Вы... э... управляющий ротшильдовским заводом? Э... этого...
   Черноморско-каспийского? Ваншейдт. Управляющий. Губернатор. Да, простите, как, собственно, точно ваша фамилия? Вайнштейн или
   Вайнштедт? Ваншейдт. Ваншейдт, ваше превосходительство. Губернатор. Тэ дэ? Ваншейдт. Дэ тэ. Губернатор. Ну, вот видите... это уж совсем по-новому! Но что же вы так
   официально... э... в верхней одежде? Не угодно ли вам снять пальто? Ваншейдт. У меня, ваше превосходительство, рукав в пиджаке с корнем вырван.
   Я ведь прямо с завода, на квартиру даже не заезжал, кинулся в поезд и к
   вам. (Идет к вешалке в углу, снимает пальто, вешает его, кладет па
   полочку котелок.) Губернатор. Что же случилось? На вас лица нет. Ваншейдт. Ваше превосходительство, ужас! Что у нас на заводе творится, это
   прямо нельзя описать! Пришлось уволить триста восемьдесят девять
   человек. Губернатор. Триста восемьдесят девять? Большое количество! Я полагаю, что
   это вследствие падения спроса? Ваншейдт (удивленный проницательностью губернатора). Вы угадали, ваше
   превосходительство. И они после этого устроили настоящий ад! Губернатор. Чего же они хотят? Ваншейдт. Они, конечно, хотят, чтобы их обратно приняли. Губернатор. Так, так... Ваншейдт. Но этого мало. Они такие требования выставили... Губернатор. Агитаторы, конечно, работали? Ваншейдт. Тучи агитаторов, нельзя себе представить, что там делается! Губернатор. Вы пробовали повлиять на них? Ваншейдт. Пробовал, ваше превосходительство. Губернатор. И что же? Ваншейдт. Они меня кровопийцей назвали. Губернатор. Что же вы?.. Ваншейдт, Не на дуэль же мне их вызвать, ваше превосходительство. Я еле из
   конторы выскочил. Ведь они меня уж за пиджак хватали. Губернатор. Что такое! Это чудовищно... Вы в список этих уволенных, я
   надеюсь, поместили самых беспокойных? Ваншейдт. Само собой разумеется. Я захватил список с собой. (Роется в
   карманах, вытаскивает листок.) Ну уж это прямо чудеса! Как же это
   так?.. Извольте поглядеть. Губернатор. Но позвольте... ведь это прокламация?.. Ваншейдт. Конечно, прокламация. Губернатор. Какая наглость! Ваншейдт. А где же список? (Идет к вешалке, шарит в карманах пальто.)
   Пожалуйста, ваше превосходительство еще одна. Губернатор. Hо каким же образом... э... это к Вам попало? Ваншейдт. Не знаю. Прошу на завод войска. Губернатор. Гм... Сколько ж вам нужно войск на завод? Ваншейдт. Два батальона. Губернатор. Помилуйте, господин Ванштейн! У вас сколько в Батуме заводов? Ваншейдт. Восемь керосиновых. Губернатор. Ну вот-с! Ведь это, господин Ванштедт... язык арифметики
   неумолим... потребуется шестнадцать батальонов! А шестнадцать
   батальонов - это дивизия! И если к ней придать, как это полагается,
   конный дивизион артиллерии... а госпиталя, интендантство!.. Это... э...
   Я понимаю серьезность вашего положения и, конечно, дам вам стражников. Ваншейдт. Сколько дадите, ваше превосходительство? Губернатор. Пять человек. Ваншейдт. Дайте сорок. Губернатор. Ну, шесть. Ваншейдт. Тридцать пять. Губернатор. Помилуйте, господин Ваншейт... ну семь. Ваншейдт. Пятнадцать. Губернатор. Господин Вайнштейн, это странно, мы как будто торгуемся... Адъютант (входя). Срочная, ваше превосходительство. Губернатор. Читайте. Адъютант (читает). "Кутаисскому военному губернатору. Копия - жандармское
   управление, полковнику Трейницу. Секретно. Срочно. Батуме забастовал
   ротшильдовский завод. Стали все цеха. Тысяча пятьсот человек. Ожидаю
   беспорядков. Ротмистр Бобровский". Губернатор. Что?! Ваншейдт. Вот, ваше превосходительство! Губернатор. Сколько времени? Адъютант. Половина третьего. Губернатор. Ушел! Телефонируйте сейчас же на вокзал, чтобы дали паровоз,
   салон. Я еду в Батум. И... это... ко мне на квартиру чтобы... это...
   чемодан! Адъютант. Слушаю. (Бежит к дверям.) Ваншейдт. Я с вами, ваше превосходительство. Губернатор. Что? Ах, да, да.
   Чья-то рука в самых дверях подает адъютанту телеграмму.
   Адъютант. Срочная! Губернатор. Ну, ну? Адъютант (читает). "Панаиота побили на Сидеридисе. Подпись: Сидеридис". Губернатор (взревел). Что же это такое?! Я вас спрашиваю! Это еще что? Какой
   Панаиот? Что это значит? Почему побили? Телеграфируйте этому
   Сидеридису, чтобы он сию минуту перестал телеграфировать мне глупости!
   Кто этот Панаиот?! Ваншейдт. Панаиот, ваше превосходительство, это главный приказчик у
   Сидеридиса. Губернатор. Так, черт же их... так и телеграфируй - почему его побили?!
   Шинель мне!
   Курьер бросается к вешалке, Ваншейдт также.
   Губернатор (всовывая руки в рукава). Зачем побили? Ведь если побили, значит,
   есть в этом избиении какой-то смысл! Подкладка, цель, смысл!
   Поспешно выходит, за ним бросается Ваншейдт.
   Темно.
   КАРТИНА ПЯТАЯ
   Через сутки. Мартовский день. Наполовину выгоревший цех
   на заводе в Батуме. Чувствуется, что и цех и двор залиты
   громаднейшей толпой (ее самое не видно). Цепь городовых
   не подпускает ее к какому-то помосту, на котором стоят
   Трейниц, полицеймейстер, Ваншейдт и Кякива. Слышен
   ровный гул толпы. Входит губернатор в сопровождении двух
   казаков.
   Губернатор. Здравствуйте, господа! Полицеймейстер. Здравия желаю, ваше
   превосходительство. Губернатор. Это что же? Целая толпа, как я вижу? Полицеймейстер вздыхает. Губернатор. Безобразие! Здравствуйте, рабочие! (Молчание.) Безобразие!
   (Обращает свое внимание на Кякиву.) Это кто такой? Трейниц. Переводчик при жандармском управлении, ваше превосходительство. Кякива. Кякива, ваше превосходительство. Губернатор. Безобра... а, хорошо. Вы им... ты им... э... любезнейший,
   будете, будешь переводить. (Толпе.) Ну-с, выпустите вперед главных!
   Толпа закричала на русском, грузинском языках: "У нас
   нету главных!.. Нету у нас никаких главных!.. Все
   одинаково терпим!.. Все мы здесь главные!.. Все!.."
   Кякива. Они, ваше превосходительство, говорят, что нету главных, все
   одинаково, говорят... Губернатор. Что это значит - одинаково? Кякива (кричит по-русски). Что
   значит - одинаково? Губернатор. Не могут же объясняться сразу две тысячи человек! Пусть вперед
   выпустят того, кто изложит их желания! (Полицеймейстеру.) Всегда надо
   пробовать подействовать мерами кротости.
   Полицеймейстер вздыхает. Выходят Геронтий, Порфирий и
   Климов.
   Губернатор. Ну, вот так-то лучше. Потолкуем, разберемся в ваших нуждах.
   (Геронтию.) Ну, говори, что у вас тут, чем это вы недовольны? Геронтий. Очень тяжко живем. Мучаемся. Кякива. Он говорит, мучаются. Губернатор. Понимаю я.
   Толпа: "Нету житья!.. Плохо живем!.. Мучаемся!.."
   Полицеймейстер. Тише вы! Один будет говорить! Геронтий. Человек не может работать по шестнадцать часов в сутки. Поэтому
   рабочие выставляют такие требования: рабочий день не должен превышать
   десяти часов. Губернатор. Гм... Геронтий. Накануне воскресных и праздничных дней работу заканчивать в четыре
   часа пополудни. Без разбору не штрафовать. Штраф не должен превышать
   трети жалования. (По-грузински повторяет эти слова.)
   Толпа: "Замучили штрафами!"
   Климов. Штрафами последнюю рубаху снимают! Ваншейдт. Это, ваше превосходительство, неправда. Климов. Как это-неправда?
   Толпа: "Как это неправда? Догола раздевают рабочего!
   Живодерствуют!"
   Полицеймейстер. Тише! Губернатор. Дальше! Геронтий. Всем поденным прибавить по двадцать копеек. Рабочим, которые возят
   пустые банки, прибавить на каждую тысячу банок одну копейку.
   Заготовщикам ручек прибавить десять копеек с тысячи. В лесопильном
   прибавить двадцать копеек на каждую тысячу ящиков. Ваншейдт (полицеймейстеру). Нет, вы все это слышите!
   Полицеймейстер вздыхает.
   Геронтий. И требуем мы еще, чтобы всех уволенных до последнего человека
   приняли бы обратно. Ваншейдт (полицеймейстеру). Нет, вы прислушайтесь! Геронтий. И еще мы требуем, чтобы с нами не поступали как со скотом, чтобы
   не избивали рабочих. Бьют рабочих на заводе. Губернатор (Ваншейдту). То есть как?.. Ваншейдт. Я никогда не видел! Этого не может быть... клевета... Порфирий. Не может быть?.. Климов. А вы посмотрите!
   Из толпы выбегает рабочий-грузин, сбрасывает башлык с
   головы, показывает лицо в кровоподтеках и ссадинах,
   что-то выкрикивает по-грузински, потом кричит по-русски:
   "Палкой, палкой!"
   Губернатор (Ваншейдту). Э?.. Ваншейдт. В первый раз вижу... может быть, он что-нибудь украл? Климов. Он щепок взял на растопку! Цена этой растопки на базаре меньше
   копейки! И его били сторожа, как ломовую лошадь! Все свидетели! Весь
   цех видел! Били!
   Толпа вскричала страшно: "Били! Истязали! Насмерть
   забивали! Все свидетели!"
   Ваншейдт. Я же, ваше превосходительство, не могу отвечать за сторожа...
   сторожа уволю... Полицеймейстер. Замолчать!
   Послышался полицейский свисток. Толпа стихает.
   Губернатор (Геронтию). Все? Порфирий (выступая вперед и стараясь держаться как можно спокойнее и
   деловитее). Нет, еще не все. Есть еще одно, последнее требование: когда
   мы работаем, мы получаем полную плату. Но если на заводе временно не
   будет для всех работы, то чтобы устроили две смены и чтобы неработающая
   смена получала половину платы. Губернатор. Что? Я спрашиваю: что такое? Я ослышался или ты угорел? Э...
   (Кякиве.) Переведи ему.
   Кякива укоризненно вертит пальцами перед лбом, показывая
   Порфирию, что тот угорел.
   Губернатор. Где же это видано?.. Чтобы рабочий не работал, а деньги получал?
   Я просто... э... не понимаю... (Трейницу.) Где же тут здравый смысл?
   Порфирий, поворачиваясь к толпе, говорит раздельно и
   внятно по-грузински. На лице у него выражение полного
   удовлетворения, видно, что все козыри у него на руках.
   Толпа в ответ весело прогудела.
   Губернатор (Кякиве). Переведи. Кякива (конфузясь). Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит про
   ваших лошадей... Губернатор. Ничего не понимаю! При чем здесь лошади? Кякива. Он, я извиняюсь, ваше превосходительство, говорит, что, когда вы на
   лошадях ездите, кормите их, а когда они в конюшне стоят, то ведь тоже
   кормите. А иначе, говорит, они околеют и вам не на чем будет ездить. А
   разве, говорит, человек не достоин того, чтобы его все время кормили?
   Разве он хуже лошади? Это он говорит!
   Полное молчание.
   Трейниц (полицеймейстеру). Ага. Ну, понятно, чья это выдумка. Не будет добра
   в Батуме. Губернатор. Это... это что-то совершенно нелогичное... Возрази ему... то
   есть переведи... Лошади - лошадями, а люди - это совсем другой, так
   сказать, предмет. (Порфирию, укоризненно.) Драгоценнейший дружок!..
   Переводи! Кякива (Порфирию). Драгоценнейший дружок! Губернатор. Что ты, черт тебя возьми, разве так переводят?! Кякива. Он понимает, ваше превосходительство! "Драгоценнейший дружок" так и
   будет на всех языках - драгоценнейший дружок! Губернатор. Пошел вон!
   Кякива скрывается за спиной губернатора.
   Что такое? (Трейницу.) Я не совсем понимаю, полковник... это какой-то
   идиот! Неужели жандармское управление не могло найти другого? Это же
   попугай! Трейниц (сухо). До сих пор он, ваше превосходительство, работал толково. Губернатор. Не понимаю-с! (Рабочим.) Нет, друзья мои, это невиданно и
   неслыханно! Климов. А Путиловский? Губернатор. Что Путиловский? Климов. Когда Путиловский сгорел, покуда новые цеха отстроили, рабочие
   получали половину жалованья. Губернатор. Это... э... Путиловский - это Путиловский... а тут это
   совершенно невозможно. Да-с! Нет, друзья мои, я вижу, что какие-то
   злонамеренные люди вас смутили, пользуясь вашей доверчивостью... и...
   требования ваши чрезмерны и нелепы. Насчет избитого будет произведено
   строжайшее расследование, и, всеконечно, виновный понесет заслуженную
   кару... а требования ваши... нет... Куда он девался, черт его возьми?
   (Кякиве.) Что ты стоишь как истукан? Переводи.
   Кякива кричит толпе по-грузински. Толпа отвечает
   по-русски и по-грузински: "Не станем на работу, если
   требования не будут выполнены!"
   Губернатор. Что это они? Кякива. Они не хотят. Губернатор. Друзья мои! Как отец обращаюсь к вам, и притом отец родной:
   прекратите забастовку и станьте на работу! Любя вас всей душой и жалея,