Булгаков Михаил Афанасьевич. Батум

   говорю.
   Кякива переводит эти слова. Толпа отвечает: "Не исполнят
   требования - не станем на работу!" Гул.
   Губернатор. Что они? Кякива. Они не хотят. Губернатор. Ах, так? Упорствовать? Ну, так вот что: предупреждаю, что, если
   завтра, когда дадут гудок, не станете на работу, я вас... по этапу... в
   Сибирь! Кякива (кричит рабочим,). Сибирь! Климов. Сибирью грозите? Порфирий. Не пугайте, не станем! Геронтий. Не станем на работу! Губернатор. Ах вот что! Бунт? (Полицеймейстеру.) Арестовать этих трех
   подстрекателей! Я вам покажу! Полицеймейстер (городовым). Берите этих трех! Климов. Вон оно что! Вон оно как! Товарищи, полюбуйтесь на отца на родного,
   губернатора! Выманил вперед, а теперь брать! Геронтий (по-грузински). Обманул нас! Порфирий. Берите... Берите...
   Рабочие: "Обманул губернатор!" Выбегает несколько
   человек, кричат: "Берите и нас вместе с ними!"
   Губернатор. Стражников сюда!
   Выбегают несколько человек стражников, бросаются на
   помощь городовым.
   Трейниц (полицеймейстеру). Берите и этих, которые выбежали. Ничего.
   Толпа возмущенно кричит. Послышался свист в толпе, ему
   отвечает свисток одного из городовых.
   Губернатор. Вы у меня в Сибири опомнитесь! (Полицеймейстеру.) Лошадей мне!
   Темно.
   КАРТИНА ШЕСТАЯ
   Серенькое мартовское утро. Широкая улица в Батуме перед
   зданием пересыльных казарм. Забор с воротами. Груды
   щебня. На улице полицеймейстер и шеренга городовых.
   Полицеймейстер бледен, взволнован, глядит то вдаль, то
   на казармы. Из-за забора казарм слышен говор и гул. А
   издали слышится приближающийся шум громаднейшей толпы.
   Городовые испуганы, волнуются. Простучали подкатившие
   фаэтоны. Выходит Трейниц. С ним - двое жандармов и
   Кякива.
   Трейниц (глядя вдаль). Ого! Слились? Сколько же это их? Полицеймейстер (глухо). Тысяч пять, а то и все шесть. Трейниц. Ого! Полицеймейстер (тревожно). А что же его превосходительство? Трейниц. Едет. (Глядит вдаль.) Ну, все как полагается... флаги... так,
   так... и, кажется, чужие есть? Интересно... (Кякиве.) Кто впереди? Не
   различишь? Кякива. Не могу разобрать. Полицеймейстер. С флагом, кажется, ротшильдовский... Трейниц. Так.
   Толпа слышна все ближе и ближе. В ней поют. Слышны
   слова: "...нам не нужно златого кумира, ненавистен нам
   царский чертог..." На "Марсельезу" накатывает другая
   песня.
   И "Марсельеза"... (Вглядывается.) А вот там, рядом с флагом... блуза,
   пальто, шарф... Ведь это, пожалуй, чужой? Полицеймейстер. Трудно сказать... Трейниц. Да, чужой, чужой. Полковник, надо будет, как только приблизятся,
   оторвать передовых и взять их. Полицеймейстер. Трудно. С одними городовыми не справиться. Плотно идут. Надо
   войска. Трейниц. Нет, до войск надо. Надо, полковник. Полицеймейстер (городовым). Как подойдут, отрезать переднюю шеренгу, взять
   этих, у флага. Городовой (с сомнением). Слушаю. Кякива (Трейницу). Чужой, чужой, вижу теперь. Трейниц. Ну конечно.
   Послышался стук коляски, конский топот, входит
   губернатор, с ним два казака.
   Губернатор (остолбенев при виде надвигающейся толпы). Что же это такое? Полицеймейстер. Войска бы, ваше превосходительство. Губернатор. Надо было раньше разрезать их! Э... Как же это допустили? Полицеймейстер. Ваше превосходительство, шесть тысяч... Губернатор (казаку). Лети к капитану Антадзе, скажи, чтобы спешно выводил
   роту сюда, к казармам!
   Казак убегает. Толпа подходит с тяжким гулом. Впереди:
   Хиримьянц с красным флагом, Теофил, Наташа, Миха. Сталин
   рядом с Хиримьянцем. За ними стеной рабочие, среди них
   есть женщины.
   Сталин (обращаясь к окнам казарм). Здравствуйте, товарищи! Теофил. Здравствуйте! Мы пришли!
   Рабочие: "Мы пришли за вами!" Из окон казарм подошедших
   увидели, из двора казарм их услышали. Двор отвечает
   подошедшим криками: "Пришли! Товарищи! Глядите, пришли!
   Освободите нас! Освободите!"
   Трейниц (Кякиве). Он? Как думаешь? Губернатор (толпе). Что это? Бунт? Убрать флаги! Остановиться! Сталин. Мы больше никуда и не идем. Мы пришли. Освобождайте арестованных
   рабочих! Хиримьянц. Не уйдем без этого!
   Рабочие: "Выпустите арестованных". В казармах крики:
   "Освободите нас!"
   Губернатор. Убрать флаги! Разойтись! Трейниц (губернатору). Ваше превосходительство, попрошу вас немного назад...
   Губернатор отступает, Трейниц обращается к
   полицеймейстеру.
   Ну-ка, попробуйте...
   Полицеймейстер (городовым). Ну-ка, вперед, берите передних...
   Городовые и двое жандармов врезываются в толпу.
   Теофил. Куда?! Ах, драться? Сталин. Не бойтесь их!.
   Толпа наваливается на городовых, мнет их.
   Теофил. Не бейте их! Не бейте! Только гоните их!
   Крик в толпе: "Бей их, проклятых!"
   Миха. Что ты делаешь?!
   Покатились две полицейские фуражки, с одного из
   городовых сорвали шашку.
   Теофил. Вон отсюда!
   Городовые побежали.
   Сталин. Вы ничего не сделаете с нами! Освободите арестованных!
   В казармах гул.
   Губернатор (в смятении отступая). Всех перестреляю!
   В это время ветхие ворота казарм начинают трясти
   изнутри, а издали послышался приближающийся грохот
   барабанов, а затем солдатская песня:
   "Барабан наш громко бьет,
   Царский воин шибко идет..."
   Приближение войска взволновало толпу. Послышались крики:
   "Войско идет! Ой, войско идет!" Выбежавшая из толпы
   женщина кричит Сильвестру по-грузински: "Ой, войско!
   Стрелять будет!"
   Сильвестр (кричит по-грузински). Не посмеют стрелять в безоружных!
   Крик в толпе: "Стрелять будут!"
   Миха. Не будут стрелять! Стойте крепко!
   Рота поет:
   "Шел я речкой, камышом,
   Видел милку нагишом!.."
   Сталин. Товарищи! Нельзя бежать! Стойте тесно, стеной!
   Рота поет:
   "Шел я с милкою в лесу,
   Милку дернул за косу!.."
   Иначе солдаты навалятся, озвереют! Прикладами покалечат! Пропадет
   народ!
   Губернатор оборачивается в сторону войск, машет рукой,
   что-то показывает. Вдали послышались глухо слова:
   "Рота... стой!" Тотчас песню как будто обрубили. Донесся
   глухо голос: "Горнист!.." Тогда тоскливо запел вдали
   рожок. Кякива срывается с места и убегает.
   Трейниц (губернатору). Ваше превосходительство! Что вы делаете?! Ведь вы на
   линии!.. Сюда, сюда!.. (Убегает вместе с губернатором.) Полицеймейстер (смертельно побледнев, метнулся). Эй! Эй! Эй! Городовые!..
   (Убегает вместе с городовыми.)
   Вторично спел рожок.
   Наташа (вырвавшись из ряда). Солдаты, что вы делаете? Не смейте стрелять! Сталин. Не смейте стрелять! Теофил. Не смейте стрелять!
   В это время ворота казарм начинают трещать. Отскакивает
   скобка, ворота то приоткрываются, то закрываются. В них
   видна спина околоточного без фуражки. Околоточный с
   кем-то борется. Мелькнули еще две спины городовых, потом
   лицо Порфирия. Околоточного выталкивают на улицу. В
   это время в третий раз спел рожок, глухо долетели слова:
   "Первая шеренга!.." Околоточный оборачивается в ту
   сторону, откуда слышится рожок, бросается к забору, как
   бы прилипает к нему. Выбегает рабочий вслед за
   околоточным, кричит: "Товарищи!", бежит к флагу. За ним
   выбегают Порфирий, еще двое рабочих, за ними Климов и
   Геронтий.
   Порфирий. Да здравст...
   В это мгновенье ударил первый залп вдали. Порфирий
   падает на колено. Геронтий падает, схватившись за плечо.
   Наташа, закрываясь рукой как будто от резкого света,
   бежит к забору, прижимается к нему, рядом с
   околоточным. Падает ничком и остается неподвижен рабочий
   рядом с Хиримьянцем. Выпадает из рук Хиримьянца флаг с
   перебитым древком.
   Порфирий (поднимается, кричит тем, что показались в воротах). Назад! Назад!
   (Хромая, отходит к флагу, грозит кулаком, кричит.) Да сгорит ваше
   право! Сгорит в аду!
   Ударил второй залп, упал рабочий рядом с Теофилом.
   Климов (схватываясь за грудь). Ах, это мне?.. Ну, бей, бей, еще!..
   В толпе послышался истерический женский крик: "Убивают!"
   Климов падает и затихает.
   Сталин. Так?.. Так?.. (Разрывает на себе ворот, делает несколько шагов
   вперед.) Собаки!.. Негодяи!.. (Наклоняется, поднимает камень, хочет
   швырнуть его, но бросает его, грозит кулаком, потом наклоняется к
   убитому Климову.)
   Хиримьянц, Теофил, Миха схватывают камни, швыряют их.
   Сталин (обернувшись к ним, кричит). Не надо! Назад! Сильвестр (Порфирию). Берись за меня. (Выводит Порфирия.)
   Ударил третий залп повыше. Толпа побежала. Сталин
   оставляет Климова, наклоняется к Геронтию.
   Геронтий. Воды дай... Сталин. Берись этой рукой за шею... Берись! (Поднимает Геронтия, выводит
   его, кричит Теофилу, который наклонился над убитым рабочим.) Не трогай
   мертвых! Их поднимут! Уходите скорее!
   Хиримьянц, Теофил, Миха скрываются. Вдали пропел рожок,
   послышался глухо, далеко голос: "Рота!.. Рота,
   кругом..." Сцена опустела, остаются лежащие неподвижно
   Климов и двое рабочих.
   Околоточный (отделяется от забора, крестится, бормочет). Господи Иисусе...
   господи... Наташа (приближается к нему медленно, вцепляется в грудь, рвет с плеч
   погоны, хватает за горло). Ах ты... ах ты, палач... Околоточный. Что ты?.. Что ты?.. Пусти! Я не убивал... я не убивал, я не
   убивал... это капитан Антадзе убивал! А я... пусти!
   В это время вбегают Сталин и Сильвестр.
   Сильвестр. Наташа, что ты!.. Скорей! Сталин. Бери ее силой!
   Схватывают Наташу и увлекают ее со сцены. Околоточный,
   крадучись под забором, удаляется. Послышался вдали
   выкрик: "Марш!", грохнули барабаны, рота запела,
   удаляясь:
   "Барабан наш громко бьет,
   Царский воин шибко идет!..
   Жить солдату тяжело,
   Между прочим, ничего!.."
   Занавес
   Конец второго действия
   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
   КАРТИНА СЕДЬМАЯ
   Батум. Апрельская ночь. В квартире рабочего Дариспана.
   За столиком сидит Сталин. Лампа с зеленым абажуром.
   Рядом со Сталиным висит на стуле пальто, лежит фуражка.
   Перед Сталиным - книга, он читает, делает пометки
   карандашом. Где-то послышался стук, Сталин поднимает
   голову, прислушивается.
   Дариспан (в дверях). Это Константин. (Скрывается.)
   Входит Канделаки.
   Сталин. Выкопали? Канделаки. Выкопали и отвезли. Там не найдут. (Садится.) Но, понимаешь,
   Coco, я, клянусь богом, в жизни не видел таких беспокойных людей, как
   эти жандармы. Такие вредные люди, что прямо невозможно работать. Мне
   сейчас Качахмадзе рассказал, что они у него вчера на кладбище побывали.
   Говорил, чтобы в течение некоторого времени на кладбище никто носу не
   показывал бы. Они уж его на заметку взяли. Прямо деваться некуда. Такую
   суету в жизни вызвали, что немыслимо. Сталин. Надо и в их положение входить, и им посочувствовать. Жалованье
   получают, пускай работают.
   Пауза.
   Канделаки. Coco! У меня мрачные мысли появились. Какое-то нехорошее
   предчувствие. Сталин. Да ведь предчувствия иногда обманывают. Они не всегда верные. А что
   такое? Канделаки. Эту квартиру, по-моему. Coco, надо менять. Томит меня
   предчувствие, что они нитку к ней нашли. За типографию теперь я
   спокоен. А вот квартира мне эта не нравится. Они теперь не успокоятся,
   они за тобой, как за зверем, будут идти. Сталин. Завтра утром выдумаем что-нибудь. Куда же сейчас, ночью? Еще хуже
   можно попасться.
   Пауза.
   Канделаки. Да, не нравится... ох, не нравится мне Кединский переулок!.. Ну,
   я пойду в кухню поесть, а то я проголодался. (Выходит.)
   Где-то стук, потом глухие голоса.
   Дариспан (в дверях). Там этот старик пришел, Реджеб, очень хочет с тобой
   поговорить. Говорит, на минутку. Сталин. Ну конечно, зови.
   Дариспан уходит. Входит Реджеб.
   Здравствуй, Реджеб. Реджеб. Здравствуй. Я к тебе пришел. Сталин. Садись, будь гостем.
   Реджеб садится. Молчит.
   Что скажешь приятного?
   Реджеб молчит, вздыхает.
   Ты что же, помолчать со мной пришел?
   Молчание.
   Ну, помолчим еще.
   Молчание. Сталин начинает читать.
   Ты так, старик, вздыхаешь, что я заплакать могу. Скажи хоть одно слово,
   зачем меня мучаешь? Ты для чего пришел? Какое горе тебя терзает? Реджеб. Я вчера важный сон видел. Сталин. Какой сон? Реджеб. Понимаешь, будто бы к нам в Зеленый Мыс приехал царь Николай. Сталин. На дачу? Реджеб. Конечно, на дачу. И, понимаешь, стал купаться. Снял мундир, брюки,
   сапоги, все положил на берегу, намылился, и полез в море. А мы с тобой
   сидим на берегу и смотрим. И ты говоришь: "А он хорошо плавает!" А я
   говорю: "А как он голый пойдет, если кто-нибудь его мундир украдет?
   Солдат нету..." А он, понимаешь, поплыл и утонул. И мы с тобой
   побежали, кричим всем: "Царь потонул! Царь потонул!" И весь народ
   обрадовался. Сталин. Хороший сон. Так ты для того из Махинджаури шел в Батум, чтобы мне
   сон рассказать? Реджеб. Нарочно для этого шел. Сталин. Хороший сон, но, что бы он такое значил, я не понимаю. Реджеб. Значит, что царя не будет и ты всю Абхазию освободишь.
   Молчание.
   Я тебе скажу, что никакого сна я не видел. Сталин. Я знаю, что ты не видел. Реджеб. Я потому сон рассказывать стал, что не знаю, что тебе сказать. Сижу,
   а выговорить не могу. Меня к тебе наши старики послали, чтобы ты одну
   тайну открыл. Сталин. Какую? Реджеб. Слушай меня. Coco. Я - старик, и ты на меня не обижайся. Все тебя
   уважают, говорят: модзгвари. Мы, абхазцы, - бедные и знаем, что ты нам
   хочешь помочь. Но мы узнали, что ты по ночам печатаешь. Ведь печатаешь? Сталин. Да. Реджеб. А когда ты их в ход пустишь? Сталин. Что? Реджеб. Фальшивые деньги. Наши старики долго ломали головы: что человек
   тайно печатает? Один старик, самый умный, догадался - фальшивые деньги.
   И мы смутились. Говорят, хороший человек, но, понимаешь, мы ему деньги
   помогать печатать не можем. Мы это не понимаем. Меня послали к тебе.
   Говорят: узнай, зачем печатает? Что, он будет раздавать их народу?
   Когда будет раздавать? По сколько? Сталин. Да, дела... Коция! Канделаки (входит). Что? Сталин. При тебе есть хоть одна прокламация? Канделаки. Одна есть. Сталин. Дай-ка мне ее.
   Канделаки дает листок Сталину, уходит.
   Вот видишь: эти листки печатаем. Краски нет, это не деньги. А печатаем
   вот зачем: народу живется очень худо, и, чтобы его поднять против царя,
   нужно, чтобы все знали, что худо. Но если я начну по дворам ходить и
   говорить - худо живется, худо живется, - меня, понимаешь ли, в цепи
   закуют. А это мы раздаем, и тогда все знают. А деньги мы не печатаем,
   это народу не поможет. Реджеб (внезапно поднимаясь). До свиданья. Прости, что я тебе заниматься
   помешал. Сталин. Нет, ты погоди. Ты, пожалуйста, покажи эту бумажку вашим и объясни. Реджеб. Хорошо, хорошо. Сталин. Только осторожно. Реджеб. Да понимаю я! (Идет к дверям.) Ц... ц.. Аллах, аллах...
   (Останавливается.) Одно жалко, Что ты не мусульманин. Сталин. А почему? Реджеб. Ты прими нашу веру обязательно, я тебе советую. Примешь - я за тебя
   выдам семь красавиц. Ты человек бедный, ты даже таких не видел. Одна
   лучше другой, семь звезд! Сталин. Как же мне жениться, когда у меня даже квартиры нет. Реджеб. Потом, когда все устроишь, тогда женим. Прими мусульманство. Сталин. Подумать надо. Реджеб. Обязательно подумай. Прощай. (Идет.) Ц... ц.. фальшивые деньги...
   ай, как неприятно! (Выходит.)
   Сталин читает.
   Канделаки (входит). Этот гимназист пришел, Вано, которого ты звал. Сталин. Ага... Канделаки (в дверях). Вот товарищ Coco. Входи. (Скрывается.)
   Входит Вано в штатском пальто.
   Вано. Я думал, что вы пожилой. Сталин. Я тебя тоже не знал, но догадался, что ты молодой, потому что
   сказали, что ты гимназист. Ты в шестом классе? Вано. В шестом. Сталин. Садись, закуривай. Я тоже был в шестом классе, но у нас, в
   семинарии, другое разделение... Кроме того, в силу некоторых причин, я
   не кончил курса. Работает кружок? Вано. Работает. Сталин. Сколько вас человек? Вано. Двенадцать человек. Старшие классы. Сталин. Ну конечно, не приготовишки, те от занятий политикой упорно
   отлынивают. У вас месаме-дасисты работали? Вано. Да. Но мы хотим с вами объединиться для борьбы. Сталин. Правильно. Ты читал статью Ноя в "Квали"? Вано. Читал. Сталин. Ну, скажи сам, к чему будут годны люди, которых они воспитывают
   такой литературой? Интеллигентные чернокнижники. Ты знаешь, они ко мне
   прислали гонца. И он меня уговаривал, чтобы я уехал из Батума. Они
   говорят, что здесь, в Батуме, невозможно вести борьбу и нелегальную
   работу. А когда я спросил, почему? - он говорит: рабочие, говорит,
   темные, а кроме того, улицы хорошо освещены, прямые, все, говорит,
   видно как на ладони! До чего должен дойти человек, чтобы такую вещь
   сказать. Выходит, не боритесь, потому что рабочие темные, а улицы
   светлые! Впрочем, тебе нечего доказывать... Дариспан (внезапно появляясь). Пастырь, беги! Канделаки (вбегает). Туда, туда!
   Послышался упорный стук с одной стороны, а потом
   застучали и в другом месте.
   И здесь уже! Сталин (глянув в окно). Поздно. (Обращаясь к Вано.) И ты еще... ах, бедняга! И нужно было, как на грех, тебе сегодня... Вано. Я не боюсь. Лампу потушить, и в темноте... Сталин. Что ты? Не трогай! Ну, слушай: прежде всего, не волнуйся, сиди
   спокойно и держи себя вежливо. Меня ты не знаешь, я - безработный,
   уроков ищу, вот тебя Канделаки и привел...
   Стук становится громче, послышались глухие голоса.
   Дариспан. Ну что же, открывать? Сталин. Открывай.
   Дариспан выходит, открывает. Громче застучали с другой
   стороны, туда идет Канделаки, открывает там. Со стороны
   кухни появляются околоточный, городовые, полицеймейстер.
   Полицеймейстер. Останьтесь так, на местах.
   С другого хода - два жандарма, Трейниц и Кякива.
   Трейниц (околоточному). Сколько комнат в квартире? Околоточный. Три комнаты, галерейка и погреб. Трейниц. Так. (Дариспану, Канделаки, Сталину и Вано.) Прошу вывернуть
   карманы. Дариспан. Я не понимаю, почему... Трейниц. Прошу вывернуть карманы.
   Сталин, Канделаки, Вано показывают свои карманы. Жандарм
   шарит в карманах сталинского пальто.
   (Обращаясь к полицеймейстеру.) Прошу, полковник, приступить к обыску. В
   особенности погреб.
   Околоточный с двумя городовыми выходит, за ними один из
   жандармов. Полицеймейстер выходит с двумя городовыми в
   соседнюю комнату. Начинается обыск повсюду. Трейниц с
   несколькими городовыми и жандармом остается в комнате.
   Также и Кякива. Трейниц садится за стол.
   Прошу всех сесть.
   Сталин, Канделаки, Вано и Дариспан садятся, возле них
   четверо городовых. Жандарм становится позади Сталина.
   Кто хозяин квартиры? Дариспан. Я. А что это значит, что в карманах шарят? Кто здесь что украл?
   Кякива говорит что-то по-грузински Дариспану. Тот
   отвечает неприязненно по-грузински же.
   Трейниц. Переведи, что он сказал. Сталин. Я могу перевести вам. Он говорит, что не хочет разговаривать с этим
   человеком. (Указывает на Кякиву.) Это ему неприятно. Трейниц (пристально смотрит на Сталина, но ничего ему не говорит и
   обращается к Дариспану). Кто такой? Дариспан. Паяльщик на заводе Манташева. Трейниц. Имя как? Дариспан. Дариспан. Кякива. Да, он Дариспан. Трейниц. Паспорт?
   Дариспан вынимает из ящика стола паспорт, кладет на
   стол. Трейниц обращается к Канделаки.
   Ваше имя? Канделаки. Константин Канделаки. Трейниц. Ваш паспорт, пожалуйста. Канделаки. Я потерял паспорт. Трейниц. Напрасно, напрасно... (Обращается к Вано.) А вы, молодой человек? Вано. Я - Вано Рамишвили. Трейниц. Чем занимаетесь? Вано. Ученик шестого класса Батумской гимназии. Трейниц. Скажите! Никак нельзя этого подумать, глядя на ваше пальто. Что же,
   вам, надо полагать, не нравится императорская форма, присвоенная
   воспитанникам средних учебных заведений? Или выгнали? Вано. Нет, не выгоняли. Трейниц. Ну, это не уйдет, скоро выгонят. Ваш билет.
   Вано подает билет.
   По всему видно, что вы делаете большие успехи в науках. Церкви и
   отечеству на пользу, родителям же вашим на утешение. Сталин. Я сперва вас принял за жандармского офицера, но вы, по-видимому,
   классный наставник. Трейниц (внимательно и довольно долго смотрит на Сталина, но ничего не
   отвечает и обращается к Вано). Зачем пришли в эту квартиру? Хорошо
   знаком с хозяином? Вано. Нет, я в первый раз здесь.
   Полицеймейстер появляется в комнате, ведет обыск.
   Трейниц. На огонек, что ли, забежал к незнакомому человеку?
   Городовой, шаря в буфете, уронил и разбил тарелку.
   Сталин (в это время тихо Канделаки). Выручай мальчишку. Трейниц (полицеймейстеру). Нельзя ли, полковник, чтобы люди работали
   поаккуратнее? Полицеймейстер (городовому). Орясина! На трое суток. Ты что же? Забыл, что
   на обыске? Трейниц (Вано). Так зачем же сюда попал? Канделаки. Это я его привел. Трейниц. Я его спрашивал, а не вас. Зачем привел? Канделаки (указывая на Сталина). Вот он приехал безработный искать уроков.
   Вот я и привел Вано. Трейниц (глядя на Сталина). Ах, интеллигентный человек? Очень приятно. Полицеймейстер (городовому). Печку осмотри. Трейниц (Вано). Почему в цивильном платье? Вано. Я пальто разорвал под мышкой. Трейниц. Надо было маме сказать, она бы зашила. Полицеймейстер (городовому). Пепел есть? Городовой. Никак нет, ваше высокоблагородие. Полицеймейстер (Дариспану). Твоя книжка? Дариспан. Нет. Сталин. Это моя книжка. Полицеймейстер (читает). "Философия природы. Перевод Чижова. Сочинение
   Гегеля". (Кладет книжку Трейницу на стол.) Трейниц (Сталину). Философией занимаетесь? Смешанное общество в Кединском
   переулке мы застали, полковник: манташевский паяльщик, другой без
   документа, подозрительный гимназист и философ. (Сталину.) Итак, с кем
   имею удовольствие разговаривать? Сталин (указывая на разгром от обыска). Признаюсь, я этого удовольствия не
   испытываю. Кякива (Трейницу). Господин полковник, покорнейше вас прошу, чтобы я с ним
   не разговаривал. Трейниц. Что это значит? Кякива. Язык у него такой резкий, он мне что-нибудь скажет, а я человек
   тихий... Трейниц. Это глупости. (Сталину.) Будьте добры, скажите, вы не были девятого
   марта у здания Ардаганских казарм в толпе, произведшей беспорядки? Сталин. Я вообще не был девятого марта в Батуме. Трейниц. Гм... странно... мне показалось, что я вас видел. Впрочем, возможна
   ошибка. (Кякиве.) А ты видел?
   Кякива кивает головой.
   Вот и он... Сталин. Позвольте! Зачем же вы так верите с первого слова? Мало ли что ему
   могло померещиться? Ведь он же кривой на один глаз! Кякива (грустно улыбнувшись). Я - кривой... Трейниц. Так позвольте узнать, кто вы такой? Сталин. Позвольте мне, в свою очередь, узнать, кто вы такой? Трейниц. Извольте-с, извольте-с. Помощник начальника Кутаисского губернского
   жандармского управления полковник Трейниц. Владимир Эдуардович... Сталин. Благодарю вас, дело не в фамилии, а я хочу узнать, чем вызвано это
   посещение мирной рабочей квартиры, где нет никаких преступников,
   полицией и жандармерией ? Трейниц. Оно вызвано тем, что наружность этих мирных квартир часто бывает
   обманчивой. Разрешите спросить, где вы остановились в Батуме? Сталин. Я здесь остановился. Трейниц (указывая на Дариспана). У него? Канделаки. Нет, у меня. Трейниц. Ах, вы тоже здесь живете? Позвольте, а вы не жили на Пушкинской
   улице? Канделаки. Жил и сюда переехал. Трейниц. Часто квартиры меняете... (Сталину.) Итак, как ваша фамилия? Сталин. Нижерадзе. Трейниц. А имя и отчество? Сталин. Илья Георгиевич. Трейниц. Так.
   Возвращаются околоточный и городовые, которые делали
   обыск в погребе.
   Околоточный (полицеймейстеру). Ничего не обнаружено. Трейниц. Ну, это так и следовало ожидать. (Сталину.) Да, простите, еще один
   вопрос... а впрочем, Иосиф Виссарионович, какие тут еще вопросы... Не
   надо. По-видимому, от занятий философией вы стали настолько рассеянны,
   что забыли свою настоящую фамилию? Сталин. Ваши многотрудные занятия и вас сделали рассеянным. Оказывается, вы
   меня знаете, а спрашиваете, как зовут. Трейниц. Это шутка. Сталин. Конечно, шутка. И я тоже пошутил. Какой же я Нижерадзе? Я даже такой
   фамилии никогда не слыхал. Трейниц (полицеймейстеру). У вас все, полковник? Полицеймейстер. Все. Трейниц. Все четверо арестованы. (Арестованным.) Предупреждаю на всякий
   случай: чтобы в дороге без происшествий, конвой казачий. А они никаких
   шуток не признают. Сталин. Мы тоже вовсе не склонны шутить. Это вы начали шутить. Трейниц (жандармам). С Джугашвили глаз не спускать! Марш!
   Темно.
   КАРТИНА ВОСЬМАЯ
   Прошло более года. Жаркий летний день. Часть тюремного
   двора, в который выходят окна двух одиночек. Вход в
   канцелярию. Длинная сводчатая подворотня. Что происходит
   в подворотне, - из окон тюрьмы не видно. Во дворе
   появляются несколько уголовных с метлами. С уголовными
   первый надзиратель.
   Первый надзиратель. Подметайте, сволочи. И чтобы у меня соринки не было, а
   то вы все это у меня языком вылижете. Уголовный. Как паркет будет!
   Надзиратель уходит.
   Пошел ты к чертовой матери вместе со своим губернатором!
   Бросает метлу, садится на скамейку, делает затяжку,
   передает окурок другому уголовному, который начал
   подметать. Тот затягивается И передает третьему.
   Сталин (появляется в окне за решеткой). Здорово. Уголовный. А! Мое почтение. Сталин. Какие новости? Уголовный. Губернатор сегодня будет. Сталин. Уже знаю. Уголовный. Ишь ты как! Сталин. Просьба есть. Уголовный. Беспокойные вы, господа политические, ей-богу, не можете просто
   сидеть. То у вас просьбы, то протесты, то газеты вам подай! А у нас