Страница:
правило: сел - сиди! Сталин. За что сидишь? Уголовный (декламирует).
...А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?
Это, барин, трудно помнить,
Есть и вор здесь, и бандит!
Домушники мы, например. Сталин. Письмо на волю надо передать. Уголовный. Сегодня какой хохот у нас в камере стоял! Хватились - глядь, а
папиросы кончились! Прямо животики надорвали, до того смешно: курить
хочется, а курить нечего. Сталин. Лови... (Выбрасывает во двор пачечку.) Уголовный. Данке зер! Ну-ка, от окна отходи! (Усердно подметает.)
Проходит надзиратель, скрывается.
Письмо в пачке? Сталин. Ну конечно. Уголовный (хлопнув кулаком по ладони). Марка, штемпель, пошло ваше письмо. Сталин. Есть еще вопрос. В женском отделении есть одна, по имени Наташа.
Сидит в одиночной камере, из Батума недавно переведена. Волосы такие
пышные. Уголовный. Гм... волосы пышные? Понимаем. Сталин. Тут очень просто понимать: сидит женщина в тюрьме, и все. Так вот,
требуется узнать, как она себя чувствует. Уголовный. Плакать стала. Сталин. Плакать? (Пауза.) Ты, я вижу, человек очень ловкий и остроумный... Уголовный. Не заливай, не заливай, мы не горим. Сталин. Я не заливаю. А просто я тебя наблюдал из окна. Сейчас женщин
поведут на прогулку, так ты бы ее научил, чтобы она прошлась здесь, а
то она все в том конце, как на зло, ходит. А ты чем-нибудь займи
надзирателя.
Уголовный становится грустен, свистит.
Сталин. Лови. (Бросает пачечку.) Уголовный. Отходи! эээПервый надзиратель. А что же вы, бестии, не поливаете?
Проходят три женщины, за ними медленно идет Наташа.
Надзиратель проходит.
Уголовный (с лейкой, перед Наташей). Вы, барышня, здесь погуляйте, у этого
окошка вам будет очень интересно. Там вас ваш главный спрашивал. Наташа. Какой главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите от меня. Уголовный. Вы в тюрьме в первый раз, а я, надо вам доложить, в пятый.
Домушники наседками не бывают. Наше дело - с фомкой замки проверять.
Идите к тому окну. (Уходит.) Наташа (ему вслед). Шпион проклятый! Первый надзиратель (появился, смотрит вдаль). Что же вы, сукины дети,
крыльцо поливаете? Это чтобы губернатор поскользнулся? (Устремляется
вон.)
Наташа присаживается на скамейку.
Сталин (появляется в окне). Что значат, орлица, твои слезы? Неужели тюрьма
надломила тебя? Наташа. Coco? Сталин. Не называй. Наташа. Ты здесь? Ты... Я думала, что ты уже в Сибири... ты... эээ? Сталин. Второй год пошел, как здесь сижу. А ты, говорят люди, плачешь? А?
Наташа? Наташа. Плачу, плачу, сознаюсь. Одна сижу, тоска меня затерзала, вот и
плачу. Сталин. Когда началось? Наташа. С неделю. Сталин. Перестань, не плачь, они тебя сжуют... погибнешь... Что хочешь делай
в тюрьме, только не плачь! Наташа. Я повеситься хотела... Сталин. Что ты?! Своими руками отдать им свою жизнь? Я не слыхал этих слов,
а ты их не говорила. Слушай меня: тебе осталось терпеть очень немного.
Имей в виду, что и Сильвестра, и Порфирия уже выпустили. Наташа. Что? Выпустили? Правда? Сталин. Точно знаю. И тебе, конечно, остались последние дни здесь, в тюрьме.
Они за тобой ничего не могут найти. Но заклинаю - не плачь! Уголовный (появляется). Эй... эй... эй... Первый надзиратель (как коршун, влетает за ним). Я тебе покажу! Ты что же,
мне, стерва, дорогу режешь? (Ударяет уголовного, подбегает к Наташе.)
Это что такое? (Бьет Наташу ножнами шашки.) Уголовный. Эх... сгорели. Наташа. Не смейте! Не смейте! Он бьет меня! Сталин (приближает лицо к решетке, взявшись за нее обеими руками). Эй,
товарищи! Слушайте! Передавайте! Женщину тюремщик бьет! Женщину
тюремщик бьет! Канделаки (появляется в соседнем окне). Протестуйте, товарищи! Женщину бьют!
Женщину бьют! (Стучит металлической кружкой по решетке.)
Крик побежал дальше по тюрьме: "Женщину бьют!"
Уголовный. Ну, теперь пошло! Первый надзиратель (Сталину). Долой с окна!
Второй надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.
Наташа. Не трогай меня! Сталин. Оставь руку, собака! Канделаки. Смотрите, во дворе женщину истязают! (Выбрасывает в окно свою
кружку.)
Сталин выбрасывает в окно кружку,
Уголовный. Так их, так!.. Первый надзиратель. Слезай, стрелять буду! Сталин. Стреляй.
Первый надзиратель стреляет в воздух. От этого шум
разрастается, вся тюрьма кричит, грохочет. Из канцелярии
выбегает начальник тюрьмы, за надзиратель.
А ты выстрели в окно. Наташа. Меня бьют! Второй надзиратель. Я тебя не трогаю.эээ Начальник тюрьмы. Прекратить это! Первый надзиратель (указывая на окно Сталина). Вот, ваше высокоблагородие...
В тюрьме послышались разрозненные голоса: "Отречемся от
старого мира!.."
Начальник тюрьмы. Уводите ее скорее отсюда!
Двое надзирателей тащат Наташу.
Наташа. Помогите! Начальник тюрьмы (надзирателям). За мной!.. (Убегает в тюрьму с
надзирателями.)
Появляются уголовные, оставшиеся без надзора.
Уголовный. Что ж, подбавим, чтоб веселей было? (Швыряет кружку в подвальное
окно.)
Слышно, как лопнуло стекло.
(Поет, весело приплясывая.)
Царь живет в больших палатах,
И гуляет, и поет! Уголовные (подхватывают).
Здесь же, в сереньких халатах,
Дохнет в карцерах народ!..
Из подворотни выходит губернатор, адъютант и казак.
Уголовный немедленно выстраивает своих в шеренгу.
Губернатор. Что такое здесь?! Уголовный. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство! Адъютант (тихо). Действительно... Губернатор. Телефонируйте в Хоперский полк, вызывайте сотню.
Адъютант убегает в канцелярию.
А это что за люди? Уголовный. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (С чувством,)
Чистота кругом и строго!
Где соринка или вошь?
В каждой камере убогой
Подметалу ты найдешь! Губернатор (механически). Молодцы! (Опомнившись.) Ты мне стихи какие-то
сказал? Кто вы такие, политические? Уголовный. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами
нету. Рецидивисты мы, домушники, ширмагалы, мойщики. Губернатор. Черт знает что такое!
Уголовный подает засаленную бумагу губернатору.
Губернатор. А это что... э... Уголовный. Прошение, ваше высокопревосходительство. Курева нет. Припадаем к
вам. Губернатор. Гм... дай сюда.
Выбегает начальник тюрьмы, столбенеет при виде
губернатора. Тюрьма начинает стихать.
Что у вас происходит в тюрьме?! В тюремном замке поют, полное
безначалие... Меня встречает неизвестный, рапортует почему-то стихами! Начальник тюрьмы (грозно уголовным). По камерам... Губернатор. И, должен сказать, единственный человек со светлой головой
этот рецидивист, толково очертивший положение. Начальник тюрьмы (смягчаясь). По камерам, по камерам... Уголовный. Кругом марш!.. (Уводит уголовных.)
В это время выходит из тюрьмы Сталин в сопровождении
двух надзирателей. Тюрьма затихает.
Губернатор. Кто это такой? Начальник тюрьмы. Иосиф Джугашвили, ваше превосходительство. Из-за него все
и загорелось. Губернатор. Это что же значит? Сталин. Надзиратели вызвали беспорядки в тюрьме. Губернатор. То есть как?! Как же надзиратели могут вызвать беспорядки в
тюремном замке?
В это время появляется Трейниц и становится сзади
губернатора.
Сталин. Они зверски обращаются с заключенными. Тюрьма требует, чтобы
устранили вот этого человека, который сегодня избил заключенную
женщину. Губернатор. То есть как требуют? Как это тюрьма может требовать? А, Владимир
Эдуардович, здравствуйте. Вот этот самый, Джугашвили. Трейниц. Я его хорошо знаю. (Тихо губернатору.) Я специально приехал.
Расследование по делу Джугашвили закончено. Самое лучшее было бы
перевести его из этой тюрьмы в батумскую, затем останется только ждать
высочайшего повеления. Что касается надзирателя, то я полагал бы, что
его действительно лучше отстранить и дело разобрать. Это приведет к
успокоению. Губернатор. Вы полагаете? Адъютант (подходит). Сотня выехала. Губернатор (Сталину). Мы и без вас разберем дело надзирателя. (Начальнику
тюрьмы.) Разобрать дело этого надзирателя и отстранить от службы впредь
до выяснения. Первый надзиратель. Ваше превосходительство... Губернатор. Молчать. Сталин. У заключенных есть еще одно требование. Губернатор. У них не может быть требований, а только прошения. Сталин. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность купить на свои
деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу и от этого болеют и мучаются. Трейниц (тихо губернатору). Эту претензию можно удовлетворить. Губернатор. Удовлетворить эту претензию! Разрешить им... э... приобрести на
рынке за свой счет тюфяки. Сталин. Товарищи! Администрация удовлетворила требования! Канделаки (в окне). Товарищи, передавайте! Администрация удовлетворила
требования!
Крик передается дальше.
Губернатор. Прошу не делать никаких оповещений. Трейниц (начальнику тюрьмы). Будьте добры... чтобы вещи его вынесли сюда. Начальник тюрьмы (надзирателю). Вещи Джугашвили сюда.
Надзиратель убегает.
Губернатор (Сталину). А вас оповещаю: расследование по вашему делу
закончено. Вас Переводят в другой тюремный замок, где вы будете
пребывать до тех пор, пока не получится о вас высочайшего повеления.
Послышался топот подъехавшей к тюрьме конной сотни.
Владимир Эдуардович, вы возьмете на себя осуществить его перевод? Трейниц. Конечно, ваше превосходительство. Губернатор. А как быть с казаками? Трейниц. Я попрошу сотню отпустить, оставив мне один взвод для конвоя
Джугашвили. Губернатор. Очень хорошо. Ну, я еду. До свиданья, полковник. (Начальнику
тюрьмы.) А вам объявляю строгий выговор. Я застал в замке у вас полное
безобразие. (Удаляется в сопровождении адъютанта.)
Надзиратель выносит сундучок.
Трейниц (Сталину). Извольте следовать. (Начальнику тюрьмы.) Отправьте,
пожалуйста, его к фаэтону.
Начальник тюрьмы делает знак надзирателям. Те выбегают в
подворотню и там становятся цепью под стеной.
Сталин (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят! Канделаки (в окне). Прощай! Прощай! Прощай!
Побежал по тюрьме крик: "Прощай!" Один из надзирателей
вынимает револьвер, становится сзади Сталина.
Трейниц. Опять демонстрируете? Сталин. Это не демонстрация, мы попрощались. (Идет в подворотню.) Начальник тюрьмы (тихо). У, демон проклятый... (Уходит в канцелярию).
Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того
искажается.
Первый надзиратель. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все... (Ударяет ножнами
шашки Сталина.}
Сталин вздрагивает, идет дальше. Второй надзиратель
ударяет Сталина ножнами.
Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин
поднимает руки и скрещивает их над головой, так, чтобы
оградить ее от ударов. Идет. Каждый из надзирателей, с
которым он равняется, норовит его ударить хоть раз.
Трейниц появляется в начале подворотни, смотрит в небо.
Сталин (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!
Тюрьма молчит.
Первый надзиратель. Отсюда не услышат. Трейниц. А что же там вещи разроняли? Подберите вещи.
Первый надзиратель подбегает к сундучку, поднимает его,
направляется к воротам. Сталин встречается взглядом с
Трейницем. Долго смотрят друг на друга.
Сталин (поднимает руку, грозит Трейницу). До свиданья!
Занавес
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
До открытия занавеса глухо слышна военная музыка,
которая переходит в звон музыкальной шкатулки. Затем он
прекращается, и идет занавес. Летний день. Кабинет
Николая II во дворце в Петергофе. На одном из окон висит
клетка с канарейкой. Музыкальная шкатулка стоит на
маленьком столе недалеко от письменного стола. Николай
II, одетый в малиновую рубаху с полковничьими погонами и
с желтым поясом, плисовые черные шаровары и высокие
сапоги со шпорами, стоит у открытого окна и курит,
поглядывая на взморье. Потом открывает дверь, выходящую
в сад, и садится за письменный стол. Нажимает кнопку
звонка. В дверях, ведущих во внутренние помещения,
показывается флигель-адъютант.
Николай. Пригласите. Флигель-адъютант. Слушаю, ваше императорское величество. (Выходит.)
Входит министр, кланяется, в руках у министра портфель.
Николай (приподнимаясь министру навстречу). Очень рад вас видеть, Николай
Валерианович, прошу садиться. (Пожимает руку министру.)
Министр садится.
А вы портфель сюда... а то вам будет неудобно. (Указывает на стол.)
Министр кладет портфель на край стола. Николай
предлагает министру папиросы.
Прошу вас, курите. Министр. Благодарствуйте, ваше величество, я только что курил. Николай. Как здоровье вашей супруги? Министр. Благодарствуйте, ваше величество, но, увы, не совсем благополучно. Николай. Ай-яй-яй! А что такое? Министр. Последний месяц ее беспокоят какие-то боли вот здесь... в
особенности по ночам... Николай. Между ребрами? Министр. Да. Николай. Я вам могу дать очень хороший совет, Николай Валерианович. У
императрицы были точно такие же боли и совершенно прошли после одного
купанья в Саровском прудике. Да я сам лично, искупавшись, получил
полное физическое и душевное облегчение. Министр. Это тот самый прудик, в котором купался святой? Николай. Да. Министр. Говорят, что были случаи полного исцеления от самых тяжелых
недугов? Николай. Помилуйте! Я сам на открытии видел, как вереницы людей на костылях
(приподнимается, показывает разбитого человека на костылях) буквально
ползли к прудику и, после погружения в воду, выходили, отбрасывали
костыли и - хоть сейчас в гвардию! Министр. Мне остается очень пожалеть, что моя жена не могла приехать на
открытие мощей. Николай. Этому горю можно помочь. Императрица захватила с собой оттуда ведра
четыре этой воды, и мы ее разлили по пузырькам. И если б вы знали,
сколько народу являлось уже к императрице благодарить ее! Я сегодня же
попрошу ее, чтобы она послала вашей супруге пузыречек. Министр. Чрезвычайно обяжете, ваше величество. Только позвольте спросить,
каким способом лечить этой водой? Николай. Просто натереть ею больное место, несильно, а потом завязать
старенькой фланелькой. Недурно при этом отслужить и молебен
новоявленному угоднику божию преподобному Серафиму, чудотворцу
Саровскому. Министр. Сию секунду. Я запишу, ваше величество. (Записывает сказанное
Николаем.) А я ничего этого не знал. Николай. Не удивительно, что помогает затворник угодник божий. А вот там
же, на открытии, мне представили обыкновенного странника. Василий
босоногий. Никогда сапог не надевает. Министр. Неужели и зимой? Николай. Да. Он мне объяснил, что раз уж снял сапоги, то не надо их надевать
никогда. Так вот Владимир Борисович... у него сделались судороги в ноге
там же, в Сарове. Доктора ничем не могли помочь, а выкупаться ему было
нельзя, потому что он был слегка простужен. И вот этот самый Василий,
на моих глазах, исцелил Владимира Борисовича. Велел ему обыкновенные
бутылочные пробки нарезать ломтиками, как режут колбасу, и нанизать на
ниточку. И это ожерелье надеть на голую ногу, предварительно намазав
слюною под коленом. Владимир Борисович пять минут походил с голою
ногой, и все кончилось!
Дунул ветер, шевельнул бумаги на столе. Министр
кашлянул.
Простите, вы боитесь сквозняка? (Поднимается, чтобы закрыть дверь.) Министр. Нет, ради бога, не беспокойтесь, ваше величество! (Закрывает
дверь.) Николай. Что же у вас там, в портфеле? Министр (вынув бумаги). На ваше повеление дело о государственном
преступлении, совершенном крестьянином Горийского уезда Тифлисской
губернии Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. Николай. Вот так-так! Крестьянин! Министр. Он, ваше величество, крестьянин только по сословию, землепашеством
не занимался. Он проходил курс духовной семинарии в Тифлисе. Николай. Срам! Министр. Обвинен в подстрекательстве батумских рабочих к стачкам и в участии
в мартовской демонстрации прошлого года в Батуме. Николай. Какая же это демонстрация? Министр (поглядывая в бумаги). Шеститысячная толпа рабочих явилась к зданию
казарм с требованием освобождения арестованных. Николай. Ай-яй-яй! Министр. Толпа была рассеяна войсками. Николай. Были ли убитые? Министр (глянув в бумаги). Четырнадцать убитых пятьдесят четыре раненых. Никола Это самое неприятное из всего, что мне доложили. Какая часть
стреляла? Министр. Рота 7-го кавказского батальона. Николай. Этого без последствий оставить нельзя. Придется отчислить от
командования командира батальона, и командира роты. Батальон стрелять
не умеет. Шеститысячная толпа - и четырнадцать человек. Министр. Что угодно будет вашему величеству повелеть относительно
Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное совершенному
Джугашвили, закон карает высылкой в Восточную Сибирь. Николай. Мягкие законы на святой Руси.
В это время донеслась из Петергофа военная музыка.
Канарейка вдруг оживилась, встопорщилась и пропела
тенором: "...жавный!..", потом повторила: "...жавный
ца...", засвистела и еще раз пропела: "си... жавный!"
Николай. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться! (Очень
оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать пальцами и
дирижировать.)
Канарейка засвистела.
Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу... ей надо подыграть на
органчике... будьте так добры, там, на столике... повертите ручку!
Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка
играет. Канарейка начинает петь: "Боже, царя храни!",
свистит, потом опять поет то же самое; "...боже, царя
храни..."
Министр. Поразительно!
Военная музыка уходит.
Что же это за такая чудесная птица? Николай. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник. Год учил ее. Министр. Потрясающее явление! Николай. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие! (Щелкает
пальцами.)
Канарейка: "...бо... ря... ни... ца...", свистит, потом
опять налаживается: "храни!.. боже, царя храни..." и
наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше
петь. Министр перестает крутить ручку.
Опять что-то в ней заело! Министр. Все-таки какое же искусство! Николай. Среди тульских чиновников вообще попадаются исключительно
талантливые люди. Министр. Она поет только первую фразу гимна? Николай. И то слава богу! Так на чем же мы остановились, Николай
Валерианович? Министр. Срок. Полагается трехлетний. Николай. Эхе-хе... Ну что же... Министр. Разрешите формулировать, ваше величество? (Читает по бумаге, правя
карандашом.) "На основании высочайшего повеления, последовавшего сего
числа июля 1903 года по всеподданнейшему докладу министра юстиции,
крестьянин Иосиф Виссарионович Джугашвили, за государственное
преступление, подлежит высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор
полиции сроком на три года". Николай. Утверждаю. Министр. Разрешите откланяться, ваше величество? Николай. До свиданья, Николай Валерианович, был очень рад повидать вас.
Министр, кашляя, выходит. Оставшись один, Николай
открывает балконную дверь, садится за стол, нажимает
кнопку. Появляется флигель-адъютант.
Пригласите.
Флигель-адъютант. Слушаю, ваше величество. (Выходит.)
В дверях появляется военный министр Куропаткин,
кланяется.
Темно.
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
...Из темноты - огонь в печке. Опять Батум, опять в
домике Сильвестра. Зимний вечер. С моря слышен шторм.
Порфирий у огня сидит на низенькой скамеечке. Потом
встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает
ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собою тихо
разговаривая.
Порфирий (горько усмехнувшись). Она больше Франции... Что ж тут поделаешь...
тунгузы... (Подходит к окну.) Вот так ночка... Черт месяц украл и
спрятал в карман... Да...
Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.
Ну что, есть что-нибудь? Наташа (снимая пальто). Ничего нет ни у кого. Порфирий. Я так и ожидал. (Пауза.) Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни
у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит. Наташа. Что это значит? Почему? Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб. Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно
иметь хоть какое-нибудь основание. Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И
я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел
бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его
нет в живых. Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен был
погибнуть? Порфирий. Грудь... у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись: одних
они хоронят, прямо в землю зарывают, а других в снег! А ты не знаешь,
что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция! Там в
июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там
захворать, и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я
знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что
его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме? Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то
малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда
надеяться. Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я
спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей
организации среди оставшихся и тех, что погибли, я был одним из самых
боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я
горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он
допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и
твердил одно и то же - не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на
долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от
меня не добился! А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем
вы, ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся...
почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть! Наташа. Это был безумный план. Порфирий. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем чувствую, что
некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для того, чтобы мы зря себя
не терзали. Это бесполезно.
Послышался тихий стук в окно.
Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет. (Подходит к окну.) Наташа. Кто там? Порфирий. Такая тьма, не разберу... Наташа (глядя в окно). Солдат не солдат... Чужой... Порфирий. Ах, чужой... Тогда это нам не надо. Я знаю, какие чужие иногда
попадаются. Опытные люди! Погоди, я спрошу. (Уходит из комнаты.
Послышался глухо его голос.) Что нужно, кто там? Сталин (очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр еще здесь
живет? Порфирий (глухо). Но его нету дома. А кто вы такой? Сталин. А Наташу можно позвать? Порфирий. Да вы скажите, кто спрашивает? Сталин. А кто это говорит? Порфирий. Квартирант. Сталин. А Порфирия нету дома? Порфирий. Да вы скажете, кто вы такой, или нет?
Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.
Наташа (смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты делаешь? (Срывается
с места.)
Порфирий выбегает ей навстречу из передней.
Порфирий. Что такое? Наташа (убегая в переднюю). Да ты глянь!..
Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул
крючок, стукнула дверь в передней. Наташа выбежала из
дому. Ее голос послышался глухо во дворе.
Постой! Остановись, вернись! Порфирий (некоторое время смотрит в окно, потом пожимает плечами). Не
разберу... (Идет к передней.)
Из передней входят Наташа и Сталин. Сталин в солдатский
шинели и фуражке.
Наташа. Смотри! Порфирий. Этого не может быть!.. Coco!.. Сталин. Здравствуй, Порфирий. Ты меня поверг в отчаяние своими ответами. Я
подумал, куда же я теперь пойду? Порфирий. Но, понимаешь... понимаешь, я не узнал твой голос... Наташа (Сталину). Да снимай шинель! Порфирий. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно
слово... а то я с ума сойду! Как?! Сталин. Бежал. (Начинает снимать шинель.) Порфирий. Из Сибири?! Ну, это... это... я хотел бы, чтобы его увидел только
один человек, полковник Трейниц! Я хотел бы ему его показать! Пусть он
посмотрит! Через месяц бежал! Из Сибири! Что же это такое? Впрочем, у
меня было предчувствие на самом дне души... Наташа. У тебя было предчувствие? На дне души? Кто его сейчас хоронил,
только что вот? (Сталину.) Он тебя сейчас только похоронил здесь, у
печки... у него, говорит, грудь слабая...
Сталин идет к печке, садится на пол, греет руки у огня.
Сталин. Огонь, огонь... погреться... Порфирий. Конечно, слабая грудь, а там - какие морозы! Ты же не знаешь
Иркутской губернии, что это такое! Сталин. У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратился...
Теперь, когда Сталин начинает говорить, становится
понятным, что он безмерно утомлен.
Я, понимаете, провалился в прорубь... там... но подтянулся и вылез... а
там очень холодно, очень холодно... И я сейчас же обледенел... Там все
далеко так, ну, а тут повезло: прошел всего пять верст и увидел
огонек... вошел и прямо лег на пол... а они сняли с меня все и тулупом
покрыли... Я тогда подумал, что теперь я непременно умру, потому что
лучший доктор... Порфирий. Какой доктор? Сталин. А?.. В Гори у нас был доктор, старичок, очень хороший... Порфирий. Ну? Сталин. Так он мне говорил: ты, говорит, грудь береги... ну, я, конечно,
...А скажи-ка мне, голубчик,
Кто за что же здесь сидит?
Это, барин, трудно помнить,
Есть и вор здесь, и бандит!
Домушники мы, например. Сталин. Письмо на волю надо передать. Уголовный. Сегодня какой хохот у нас в камере стоял! Хватились - глядь, а
папиросы кончились! Прямо животики надорвали, до того смешно: курить
хочется, а курить нечего. Сталин. Лови... (Выбрасывает во двор пачечку.) Уголовный. Данке зер! Ну-ка, от окна отходи! (Усердно подметает.)
Проходит надзиратель, скрывается.
Письмо в пачке? Сталин. Ну конечно. Уголовный (хлопнув кулаком по ладони). Марка, штемпель, пошло ваше письмо. Сталин. Есть еще вопрос. В женском отделении есть одна, по имени Наташа.
Сидит в одиночной камере, из Батума недавно переведена. Волосы такие
пышные. Уголовный. Гм... волосы пышные? Понимаем. Сталин. Тут очень просто понимать: сидит женщина в тюрьме, и все. Так вот,
требуется узнать, как она себя чувствует. Уголовный. Плакать стала. Сталин. Плакать? (Пауза.) Ты, я вижу, человек очень ловкий и остроумный... Уголовный. Не заливай, не заливай, мы не горим. Сталин. Я не заливаю. А просто я тебя наблюдал из окна. Сейчас женщин
поведут на прогулку, так ты бы ее научил, чтобы она прошлась здесь, а
то она все в том конце, как на зло, ходит. А ты чем-нибудь займи
надзирателя.
Уголовный становится грустен, свистит.
Сталин. Лови. (Бросает пачечку.) Уголовный. Отходи! эээПервый надзиратель. А что же вы, бестии, не поливаете?
Проходят три женщины, за ними медленно идет Наташа.
Надзиратель проходит.
Уголовный (с лейкой, перед Наташей). Вы, барышня, здесь погуляйте, у этого
окошка вам будет очень интересно. Там вас ваш главный спрашивал. Наташа. Какой главный? Никакого я главного не знаю. Отойдите от меня. Уголовный. Вы в тюрьме в первый раз, а я, надо вам доложить, в пятый.
Домушники наседками не бывают. Наше дело - с фомкой замки проверять.
Идите к тому окну. (Уходит.) Наташа (ему вслед). Шпион проклятый! Первый надзиратель (появился, смотрит вдаль). Что же вы, сукины дети,
крыльцо поливаете? Это чтобы губернатор поскользнулся? (Устремляется
вон.)
Наташа присаживается на скамейку.
Сталин (появляется в окне). Что значат, орлица, твои слезы? Неужели тюрьма
надломила тебя? Наташа. Coco? Сталин. Не называй. Наташа. Ты здесь? Ты... Я думала, что ты уже в Сибири... ты... эээ? Сталин. Второй год пошел, как здесь сижу. А ты, говорят люди, плачешь? А?
Наташа? Наташа. Плачу, плачу, сознаюсь. Одна сижу, тоска меня затерзала, вот и
плачу. Сталин. Когда началось? Наташа. С неделю. Сталин. Перестань, не плачь, они тебя сжуют... погибнешь... Что хочешь делай
в тюрьме, только не плачь! Наташа. Я повеситься хотела... Сталин. Что ты?! Своими руками отдать им свою жизнь? Я не слыхал этих слов,
а ты их не говорила. Слушай меня: тебе осталось терпеть очень немного.
Имей в виду, что и Сильвестра, и Порфирия уже выпустили. Наташа. Что? Выпустили? Правда? Сталин. Точно знаю. И тебе, конечно, остались последние дни здесь, в тюрьме.
Они за тобой ничего не могут найти. Но заклинаю - не плачь! Уголовный (появляется). Эй... эй... эй... Первый надзиратель (как коршун, влетает за ним). Я тебе покажу! Ты что же,
мне, стерва, дорогу режешь? (Ударяет уголовного, подбегает к Наташе.)
Это что такое? (Бьет Наташу ножнами шашки.) Уголовный. Эх... сгорели. Наташа. Не смейте! Не смейте! Он бьет меня! Сталин (приближает лицо к решетке, взявшись за нее обеими руками). Эй,
товарищи! Слушайте! Передавайте! Женщину тюремщик бьет! Женщину
тюремщик бьет! Канделаки (появляется в соседнем окне). Протестуйте, товарищи! Женщину бьют!
Женщину бьют! (Стучит металлической кружкой по решетке.)
Крик побежал дальше по тюрьме: "Женщину бьют!"
Уголовный. Ну, теперь пошло! Первый надзиратель (Сталину). Долой с окна!
Второй надзиратель выбегает, схватывает Наташу за руку.
Наташа. Не трогай меня! Сталин. Оставь руку, собака! Канделаки. Смотрите, во дворе женщину истязают! (Выбрасывает в окно свою
кружку.)
Сталин выбрасывает в окно кружку,
Уголовный. Так их, так!.. Первый надзиратель. Слезай, стрелять буду! Сталин. Стреляй.
Первый надзиратель стреляет в воздух. От этого шум
разрастается, вся тюрьма кричит, грохочет. Из канцелярии
выбегает начальник тюрьмы, за надзиратель.
А ты выстрели в окно. Наташа. Меня бьют! Второй надзиратель. Я тебя не трогаю.эээ Начальник тюрьмы. Прекратить это! Первый надзиратель (указывая на окно Сталина). Вот, ваше высокоблагородие...
В тюрьме послышались разрозненные голоса: "Отречемся от
старого мира!.."
Начальник тюрьмы. Уводите ее скорее отсюда!
Двое надзирателей тащат Наташу.
Наташа. Помогите! Начальник тюрьмы (надзирателям). За мной!.. (Убегает в тюрьму с
надзирателями.)
Появляются уголовные, оставшиеся без надзора.
Уголовный. Что ж, подбавим, чтоб веселей было? (Швыряет кружку в подвальное
окно.)
Слышно, как лопнуло стекло.
(Поет, весело приплясывая.)
Царь живет в больших палатах,
И гуляет, и поет! Уголовные (подхватывают).
Здесь же, в сереньких халатах,
Дохнет в карцерах народ!..
Из подворотни выходит губернатор, адъютант и казак.
Уголовный немедленно выстраивает своих в шеренгу.
Губернатор. Что такое здесь?! Уголовный. Бунт происходит, ваше высокопревосходительство! Адъютант (тихо). Действительно... Губернатор. Телефонируйте в Хоперский полк, вызывайте сотню.
Адъютант убегает в канцелярию.
А это что за люди? Уголовный. Подметалы, ваше высокопревосходительство! (С чувством,)
Чистота кругом и строго!
Где соринка или вошь?
В каждой камере убогой
Подметалу ты найдешь! Губернатор (механически). Молодцы! (Опомнившись.) Ты мне стихи какие-то
сказал? Кто вы такие, политические? Уголовный. Помилуйте, ваше высокопревосходительство, ничего такого за нами
нету. Рецидивисты мы, домушники, ширмагалы, мойщики. Губернатор. Черт знает что такое!
Уголовный подает засаленную бумагу губернатору.
Губернатор. А это что... э... Уголовный. Прошение, ваше высокопревосходительство. Курева нет. Припадаем к
вам. Губернатор. Гм... дай сюда.
Выбегает начальник тюрьмы, столбенеет при виде
губернатора. Тюрьма начинает стихать.
Что у вас происходит в тюрьме?! В тюремном замке поют, полное
безначалие... Меня встречает неизвестный, рапортует почему-то стихами! Начальник тюрьмы (грозно уголовным). По камерам... Губернатор. И, должен сказать, единственный человек со светлой головой
этот рецидивист, толково очертивший положение. Начальник тюрьмы (смягчаясь). По камерам, по камерам... Уголовный. Кругом марш!.. (Уводит уголовных.)
В это время выходит из тюрьмы Сталин в сопровождении
двух надзирателей. Тюрьма затихает.
Губернатор. Кто это такой? Начальник тюрьмы. Иосиф Джугашвили, ваше превосходительство. Из-за него все
и загорелось. Губернатор. Это что же значит? Сталин. Надзиратели вызвали беспорядки в тюрьме. Губернатор. То есть как?! Как же надзиратели могут вызвать беспорядки в
тюремном замке?
В это время появляется Трейниц и становится сзади
губернатора.
Сталин. Они зверски обращаются с заключенными. Тюрьма требует, чтобы
устранили вот этого человека, который сегодня избил заключенную
женщину. Губернатор. То есть как требуют? Как это тюрьма может требовать? А, Владимир
Эдуардович, здравствуйте. Вот этот самый, Джугашвили. Трейниц. Я его хорошо знаю. (Тихо губернатору.) Я специально приехал.
Расследование по делу Джугашвили закончено. Самое лучшее было бы
перевести его из этой тюрьмы в батумскую, затем останется только ждать
высочайшего повеления. Что касается надзирателя, то я полагал бы, что
его действительно лучше отстранить и дело разобрать. Это приведет к
успокоению. Губернатор. Вы полагаете? Адъютант (подходит). Сотня выехала. Губернатор (Сталину). Мы и без вас разберем дело надзирателя. (Начальнику
тюрьмы.) Разобрать дело этого надзирателя и отстранить от службы впредь
до выяснения. Первый надзиратель. Ваше превосходительство... Губернатор. Молчать. Сталин. У заключенных есть еще одно требование. Губернатор. У них не может быть требований, а только прошения. Сталин. Заключенные требуют, чтобы им была дана возможность купить на свои
деньги тюфяки. Люди спят на холодном полу и от этого болеют и мучаются. Трейниц (тихо губернатору). Эту претензию можно удовлетворить. Губернатор. Удовлетворить эту претензию! Разрешить им... э... приобрести на
рынке за свой счет тюфяки. Сталин. Товарищи! Администрация удовлетворила требования! Канделаки (в окне). Товарищи, передавайте! Администрация удовлетворила
требования!
Крик передается дальше.
Губернатор. Прошу не делать никаких оповещений. Трейниц (начальнику тюрьмы). Будьте добры... чтобы вещи его вынесли сюда. Начальник тюрьмы (надзирателю). Вещи Джугашвили сюда.
Надзиратель убегает.
Губернатор (Сталину). А вас оповещаю: расследование по вашему делу
закончено. Вас Переводят в другой тюремный замок, где вы будете
пребывать до тех пор, пока не получится о вас высочайшего повеления.
Послышался топот подъехавшей к тюрьме конной сотни.
Владимир Эдуардович, вы возьмете на себя осуществить его перевод? Трейниц. Конечно, ваше превосходительство. Губернатор. А как быть с казаками? Трейниц. Я попрошу сотню отпустить, оставив мне один взвод для конвоя
Джугашвили. Губернатор. Очень хорошо. Ну, я еду. До свиданья, полковник. (Начальнику
тюрьмы.) А вам объявляю строгий выговор. Я застал в замке у вас полное
безобразие. (Удаляется в сопровождении адъютанта.)
Надзиратель выносит сундучок.
Трейниц (Сталину). Извольте следовать. (Начальнику тюрьмы.) Отправьте,
пожалуйста, его к фаэтону.
Начальник тюрьмы делает знак надзирателям. Те выбегают в
подворотню и там становятся цепью под стеной.
Сталин (взяв сундучок). Прощайте, товарищи! Меня переводят! Канделаки (в окне). Прощай! Прощай! Прощай!
Побежал по тюрьме крик: "Прощай!" Один из надзирателей
вынимает револьвер, становится сзади Сталина.
Трейниц. Опять демонстрируете? Сталин. Это не демонстрация, мы попрощались. (Идет в подворотню.) Начальник тюрьмы (тихо). У, демон проклятый... (Уходит в канцелярию).
Когда Сталин равняется с первым надзирателем, лицо того
искажается.
Первый надзиратель. Вот же тебе!.. Вот же тебе за все... (Ударяет ножнами
шашки Сталина.}
Сталин вздрагивает, идет дальше. Второй надзиратель
ударяет Сталина ножнами.
Сталин швыряет свой сундучок. Отлетает крышка. Сталин
поднимает руки и скрещивает их над головой, так, чтобы
оградить ее от ударов. Идет. Каждый из надзирателей, с
которым он равняется, норовит его ударить хоть раз.
Трейниц появляется в начале подворотни, смотрит в небо.
Сталин (доходит до ворот, поворачивается, кричит). Прощайте, товарищи!
Тюрьма молчит.
Первый надзиратель. Отсюда не услышат. Трейниц. А что же там вещи разроняли? Подберите вещи.
Первый надзиратель подбегает к сундучку, поднимает его,
направляется к воротам. Сталин встречается взглядом с
Трейницем. Долго смотрят друг на друга.
Сталин (поднимает руку, грозит Трейницу). До свиданья!
Занавес
Конец третьего действия
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
До открытия занавеса глухо слышна военная музыка,
которая переходит в звон музыкальной шкатулки. Затем он
прекращается, и идет занавес. Летний день. Кабинет
Николая II во дворце в Петергофе. На одном из окон висит
клетка с канарейкой. Музыкальная шкатулка стоит на
маленьком столе недалеко от письменного стола. Николай
II, одетый в малиновую рубаху с полковничьими погонами и
с желтым поясом, плисовые черные шаровары и высокие
сапоги со шпорами, стоит у открытого окна и курит,
поглядывая на взморье. Потом открывает дверь, выходящую
в сад, и садится за письменный стол. Нажимает кнопку
звонка. В дверях, ведущих во внутренние помещения,
показывается флигель-адъютант.
Николай. Пригласите. Флигель-адъютант. Слушаю, ваше императорское величество. (Выходит.)
Входит министр, кланяется, в руках у министра портфель.
Николай (приподнимаясь министру навстречу). Очень рад вас видеть, Николай
Валерианович, прошу садиться. (Пожимает руку министру.)
Министр садится.
А вы портфель сюда... а то вам будет неудобно. (Указывает на стол.)
Министр кладет портфель на край стола. Николай
предлагает министру папиросы.
Прошу вас, курите. Министр. Благодарствуйте, ваше величество, я только что курил. Николай. Как здоровье вашей супруги? Министр. Благодарствуйте, ваше величество, но, увы, не совсем благополучно. Николай. Ай-яй-яй! А что такое? Министр. Последний месяц ее беспокоят какие-то боли вот здесь... в
особенности по ночам... Николай. Между ребрами? Министр. Да. Николай. Я вам могу дать очень хороший совет, Николай Валерианович. У
императрицы были точно такие же боли и совершенно прошли после одного
купанья в Саровском прудике. Да я сам лично, искупавшись, получил
полное физическое и душевное облегчение. Министр. Это тот самый прудик, в котором купался святой? Николай. Да. Министр. Говорят, что были случаи полного исцеления от самых тяжелых
недугов? Николай. Помилуйте! Я сам на открытии видел, как вереницы людей на костылях
(приподнимается, показывает разбитого человека на костылях) буквально
ползли к прудику и, после погружения в воду, выходили, отбрасывали
костыли и - хоть сейчас в гвардию! Министр. Мне остается очень пожалеть, что моя жена не могла приехать на
открытие мощей. Николай. Этому горю можно помочь. Императрица захватила с собой оттуда ведра
четыре этой воды, и мы ее разлили по пузырькам. И если б вы знали,
сколько народу являлось уже к императрице благодарить ее! Я сегодня же
попрошу ее, чтобы она послала вашей супруге пузыречек. Министр. Чрезвычайно обяжете, ваше величество. Только позвольте спросить,
каким способом лечить этой водой? Николай. Просто натереть ею больное место, несильно, а потом завязать
старенькой фланелькой. Недурно при этом отслужить и молебен
новоявленному угоднику божию преподобному Серафиму, чудотворцу
Саровскому. Министр. Сию секунду. Я запишу, ваше величество. (Записывает сказанное
Николаем.) А я ничего этого не знал. Николай. Не удивительно, что помогает затворник угодник божий. А вот там
же, на открытии, мне представили обыкновенного странника. Василий
босоногий. Никогда сапог не надевает. Министр. Неужели и зимой? Николай. Да. Он мне объяснил, что раз уж снял сапоги, то не надо их надевать
никогда. Так вот Владимир Борисович... у него сделались судороги в ноге
там же, в Сарове. Доктора ничем не могли помочь, а выкупаться ему было
нельзя, потому что он был слегка простужен. И вот этот самый Василий,
на моих глазах, исцелил Владимира Борисовича. Велел ему обыкновенные
бутылочные пробки нарезать ломтиками, как режут колбасу, и нанизать на
ниточку. И это ожерелье надеть на голую ногу, предварительно намазав
слюною под коленом. Владимир Борисович пять минут походил с голою
ногой, и все кончилось!
Дунул ветер, шевельнул бумаги на столе. Министр
кашлянул.
Простите, вы боитесь сквозняка? (Поднимается, чтобы закрыть дверь.) Министр. Нет, ради бога, не беспокойтесь, ваше величество! (Закрывает
дверь.) Николай. Что же у вас там, в портфеле? Министр (вынув бумаги). На ваше повеление дело о государственном
преступлении, совершенном крестьянином Горийского уезда Тифлисской
губернии Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. Николай. Вот так-так! Крестьянин! Министр. Он, ваше величество, крестьянин только по сословию, землепашеством
не занимался. Он проходил курс духовной семинарии в Тифлисе. Николай. Срам! Министр. Обвинен в подстрекательстве батумских рабочих к стачкам и в участии
в мартовской демонстрации прошлого года в Батуме. Николай. Какая же это демонстрация? Министр (поглядывая в бумаги). Шеститысячная толпа рабочих явилась к зданию
казарм с требованием освобождения арестованных. Николай. Ай-яй-яй! Министр. Толпа была рассеяна войсками. Николай. Были ли убитые? Министр (глянув в бумаги). Четырнадцать убитых пятьдесят четыре раненых. Никола Это самое неприятное из всего, что мне доложили. Какая часть
стреляла? Министр. Рота 7-го кавказского батальона. Николай. Этого без последствий оставить нельзя. Придется отчислить от
командования командира батальона, и командира роты. Батальон стрелять
не умеет. Шеститысячная толпа - и четырнадцать человек. Министр. Что угодно будет вашему величеству повелеть относительно
Джугашвили? (Закашлялся.) Преступление, подобное совершенному
Джугашвили, закон карает высылкой в Восточную Сибирь. Николай. Мягкие законы на святой Руси.
В это время донеслась из Петергофа военная музыка.
Канарейка вдруг оживилась, встопорщилась и пропела
тенором: "...жавный!..", потом повторила: "...жавный
ца...", засвистела и еще раз пропела: "си... жавный!"
Николай. Запела! Целое утро ничего не мог от нее добиться! (Очень
оживившись, подходит к клетке и начинает щелкать пальцами и
дирижировать.)
Канарейка засвистела.
Николай Валерианович, не в службу, а в дружбу... ей надо подыграть на
органчике... будьте так добры, там, на столике... повертите ручку!
Министр подходит к шкатулочке, вертит ручку, шкатулочка
играет. Канарейка начинает петь: "Боже, царя храни!",
свистит, потом опять поет то же самое; "...боже, царя
храни..."
Министр. Поразительно!
Военная музыка уходит.
Что же это за такая чудесная птица? Николай. Ее презентовал мне один тульский почтовый чиновник. Год учил ее. Министр. Потрясающее явление! Николай. Ну, правда, у них там, в Туле, и канарейки какие! (Щелкает
пальцами.)
Канарейка: "...бо... ря... ни... ца...", свистит, потом
опять налаживается: "храни!.. боже, царя храни..." и
наконец, запустив руладу, наотрез отказывается дальше
петь. Министр перестает крутить ручку.
Опять что-то в ней заело! Министр. Все-таки какое же искусство! Николай. Среди тульских чиновников вообще попадаются исключительно
талантливые люди. Министр. Она поет только первую фразу гимна? Николай. И то слава богу! Так на чем же мы остановились, Николай
Валерианович? Министр. Срок. Полагается трехлетний. Николай. Эхе-хе... Ну что же... Министр. Разрешите формулировать, ваше величество? (Читает по бумаге, правя
карандашом.) "На основании высочайшего повеления, последовавшего сего
числа июля 1903 года по всеподданнейшему докладу министра юстиции,
крестьянин Иосиф Виссарионович Джугашвили, за государственное
преступление, подлежит высылке в Восточную Сибирь под гласный надзор
полиции сроком на три года". Николай. Утверждаю. Министр. Разрешите откланяться, ваше величество? Николай. До свиданья, Николай Валерианович, был очень рад повидать вас.
Министр, кашляя, выходит. Оставшись один, Николай
открывает балконную дверь, садится за стол, нажимает
кнопку. Появляется флигель-адъютант.
Пригласите.
Флигель-адъютант. Слушаю, ваше величество. (Выходит.)
В дверях появляется военный министр Куропаткин,
кланяется.
Темно.
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ
...Из темноты - огонь в печке. Опять Батум, опять в
домике Сильвестра. Зимний вечер. С моря слышен шторм.
Порфирий у огня сидит на низенькой скамеечке. Потом
встает (он стал чуть заметно прихрамывать) и начинает
ходить по комнате, что-то обдумывая и сам с собою тихо
разговаривая.
Порфирий (горько усмехнувшись). Она больше Франции... Что ж тут поделаешь...
тунгузы... (Подходит к окну.) Вот так ночка... Черт месяц украл и
спрятал в карман... Да...
Послышался звук отпираемой ключом двери. Входит Наташа.
Ну что, есть что-нибудь? Наташа (снимая пальто). Ничего нет ни у кого. Порфирий. Я так и ожидал. (Пауза.) Надо глядеть правде в глаза. Нет вести ни
у кого. И больше никто и никогда от него вестей не получит. Наташа. Что это значит? Почему? Порфирий. Потому, Наташа, что он погиб. Наташа. Что ты говоришь и зачем? Ведь для того, чтобы так сказать, нужно
иметь хоть какое-нибудь основание. Порфирий. Основание у меня есть. Никто так, как я, не знал этого человека! И
я тебе скажу, что, куда бы его ни послали, за эти два месяца он сумел
бы откуда угодно подать весть о себе. А это молчание означает, что его
нет в живых. Наташа. Что ты каркаешь, как ворон? Почему непременно он должен был
погибнуть? Порфирий. Грудь... у него слабая грудь. Они знают, как с кем обойтись: одних
они хоронят, прямо в землю зарывают, а других в снег! А ты не знаешь,
что такое Сибирь. Эта Иркутская губерния больше, чем Франция! Там в
июле бывает иногда иней, а в августе идет снег! Стоило ему там
захворать, и ему конец. Я долго ломал голову над этим молчанием, и я
знаю, что говорю. Впрочем, может быть и еще одно: кто поручится, что
его не застрелили, как Ладо Кецховели, в тюрьме? Наташа. Все это может быть, но мне больно слушать. Ты стал какой-то
малодушный. Что ты все время предполагаешь только худшее? Надо всегда
надеяться. Порфирий. Что ты сказала? Я малодушный? Как у тебя повернулся язык? Я
спрашиваю, как у тебя повернулся язык? Кто может отрицать, что во всей
организации среди оставшихся и тех, что погибли, я был одним из самых
боевых! Я не сидел в тюрьме? А? Я не был ранен в первом же бою, чем я
горжусь? Тебя не допрашивал полковник Трейниц? Нет? А меня он
допрашивал шесть раз! Шесть ночей я коверкал фамилию Джугашвили и
твердил одно и то же - не знаю, не знаю, не знаю такого! И разучился на
долгое время мигать глазами, чтобы не выдать себя! И Трейниц ничего от
меня не добился! А ты не знаешь, что это за фигура! Я не меньше, чем
вы, ждал известий оттуда, чтобы узнать, где он точно! Я надеялся...
почему? Потому что составлял план, как его оттуда добыть! Наташа. Это был безумный план. Порфирий. Нет! Он безумным стал теперь, когда я всем сердцем чувствую, что
некого оттуда добывать! И сказал я тебе это для того, чтобы мы зря себя
не терзали. Это бесполезно.
Послышался тихий стук в окно.
Кто же это может быть? Отец стучать в окно не станет. (Подходит к окну.) Наташа. Кто там? Порфирий. Такая тьма, не разберу... Наташа (глядя в окно). Солдат не солдат... Чужой... Порфирий. Ах, чужой... Тогда это нам не надо. Я знаю, какие чужие иногда
попадаются. Опытные люди! Погоди, я спрошу. (Уходит из комнаты.
Послышался глухо его голос.) Что нужно, кто там? Сталин (очень глухо, неразборчиво, сквозь вой непогоды). Сильвестр еще здесь
живет? Порфирий (глухо). Но его нету дома. А кто вы такой? Сталин. А Наташу можно позвать? Порфирий. Да вы скажите, кто спрашивает? Сталин. А кто это говорит? Порфирий. Квартирант. Сталин. А Порфирия нету дома? Порфирий. Да вы скажете, кто вы такой, или нет?
Сталин умолкает. Послышались удаляющиеся шаги.
Наташа (смотрит в окно). Постой, постой, постой! Что ты делаешь? (Срывается
с места.)
Порфирий выбегает ей навстречу из передней.
Порфирий. Что такое? Наташа (убегая в переднюю). Да ты глянь!..
Порфирий подбегает к окну, всматривается. Брякнул
крючок, стукнула дверь в передней. Наташа выбежала из
дому. Ее голос послышался глухо во дворе.
Постой! Остановись, вернись! Порфирий (некоторое время смотрит в окно, потом пожимает плечами). Не
разберу... (Идет к передней.)
Из передней входят Наташа и Сталин. Сталин в солдатский
шинели и фуражке.
Наташа. Смотри! Порфирий. Этого не может быть!.. Coco!.. Сталин. Здравствуй, Порфирий. Ты меня поверг в отчаяние своими ответами. Я
подумал, куда же я теперь пойду? Порфирий. Но, понимаешь... понимаешь, я не узнал твой голос... Наташа (Сталину). Да снимай шинель! Порфирий. Нет, постой! Не снимай! Не снимай, пока не скажешь только одно
слово... а то я с ума сойду! Как?! Сталин. Бежал. (Начинает снимать шинель.) Порфирий. Из Сибири?! Ну, это... это... я хотел бы, чтобы его увидел только
один человек, полковник Трейниц! Я хотел бы ему его показать! Пусть он
посмотрит! Через месяц бежал! Из Сибири! Что же это такое? Впрочем, у
меня было предчувствие на самом дне души... Наташа. У тебя было предчувствие? На дне души? Кто его сейчас хоронил,
только что вот? (Сталину.) Он тебя сейчас только похоронил здесь, у
печки... у него, говорит, грудь слабая...
Сталин идет к печке, садится на пол, греет руки у огня.
Сталин. Огонь, огонь... погреться... Порфирий. Конечно, слабая грудь, а там - какие морозы! Ты же не знаешь
Иркутской губернии, что это такое! Сталин. У меня совершенно здоровая грудь и кашель прекратился...
Теперь, когда Сталин начинает говорить, становится
понятным, что он безмерно утомлен.
Я, понимаете, провалился в прорубь... там... но подтянулся и вылез... а
там очень холодно, очень холодно... И я сейчас же обледенел... Там все
далеко так, ну, а тут повезло: прошел всего пять верст и увидел
огонек... вошел и прямо лег на пол... а они сняли с меня все и тулупом
покрыли... Я тогда подумал, что теперь я непременно умру, потому что
лучший доктор... Порфирий. Какой доктор? Сталин. А?.. В Гори у нас был доктор, старичок, очень хороший... Порфирий. Ну? Сталин. Так он мне говорил: ты, говорит, грудь береги... ну, я, конечно,