более нечего, нужно отсюда убираться поскорее!..
Номер в гостинице. Вечер. Свеча.
Чичиков. Петрушка! Селифан!
Селифан. Чего изволите?
Чичиков. Будь готов! На заре едем отсюда.
Селифан. Да ведь, Павел Иванович, нужно бы лошадей ковать.
Чичиков. Подлец ты! Убить ты меня собрался? А? Зарезать? А? Разбойник!
Страшилище морское! Три недели сидели на месте, и хоть бы заикнулся,
беспутный, а теперь к последнему часу пригнал. Ведь ты знал это прежде,
знал? А? Отвечай!
Селифан. Знал.
Петрушка. Вишь ты, как оно мудрено получилось. И знал ведь, да не
сказал.
Чичиков. Ступай, приведи кузнеца, чтоб в два часа все было сделано.
Слышишь? А если не будет, я тебя в рог согну и узлом завяжу.
Селифан и Петрушка выходят. Чичиков садится и задумывается.
Первый. ...В продолжение этого времени он испытал минуты, когда человек
не принадлежит ни к дороге, ни к сидению на месте, видит из окна плетущихся
в сумерки людей, стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то
притупленное внимание на все, что перед ним движется и не движется, и душит
с досады какую-нибудь муху, которая жужжит и бьется под его пальцем. Бедный,
неедущий путешественник!..
Стук в дверь. Появляется Ноздрев.
Ноздрев. Вот говорит пословица: для друга семь верст не околица...
Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю, зайду... Прикажи-ка набить мне
трубку. Где твоя трубка?
Чичиков. Да ведь я не курю трубки.
Ноздрев. Пустое, будто я не знаю, что ты куряка. Эй, Вахрамей!
Чичиков. Не Вахрамей, а Петрушка.
Ноздрев. Как же, да ведь у тебя прежде был Вахрамей.
Чичиков. Никакого не было у меня Вахрамея.
Ноздрев. Да, точно, это у Дерябина Вахрамей. Вообрази, Дерябину какое
счастье... Тетка его поссорилась с сыном... А ведь признайся, брат, ведь ты,
право, преподло поступил тогда со мною, помнишь, как играли в шашки? Ведь я
выиграл... Да, брат, ты просто поддедюлил меня. Но ведь я, черт меня знает,
никак не могу сердиться! Ах, да я ведь тебе должен сказать, что в городе все
против тебя, они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки... Пристали ко
мне, да я за тебя горой... Наговорил, что я с тобой учился... и отца знал...
Чичиков. Я делаю фальшивые бумажки?!
Ноздрев. Зачем ты, однако ж, так напугал их! Они, черт знает, с ума
сошли со страху... Нарядили тебя в разбойники и в шпионы, а прокурор со
страху умер, завтра будет погребение. Они боятся нового генерал-губернатора.
А ведь ты ж, однако ж, Чичиков, рискованное дело затеял!
Чичиков. Какое рискованное дело?
Ноздрев. Да увезти губернаторскую дочку.
Чичиков. Что? Что ты путаешь? Как увезти губернаторскую дочку? Я -
причина смерти прокурора.
Входят Селифан и Петрушка с испуганными физиономиями.
Послышалось за сценой брякание шпор.
Петрушка. Павел Иванович, там за вами полицеймейстер с квартальными.
Чичиков. Как, что это?..
Ноздрев (свистит). Фью. (Внезапно и быстро скрывается через окно.)
Входят Полицеймейстер, Жандармский полковник и Квартальный.
Полицеймейстер. Павел Иванович, приказано вас сейчас же в острог.
Чичиков. Алексей Иванович, за что?.. Как это?.. Без суда?.. Безо
всего!.. В острог... Дворянина?..
Жандармский полковник. Не беспокойтесь, есть приказ губернатора.
Полицеймейстер. Вас ждут.
Чичиков. Алексей Иванович, что вы?.. Выслушайте... Меня обнесли
враги... Я... Бог свидетель, что здесь просто бедственное стечение
обстоятельств...
Полицеймейстер. Взять вещи.
Квартальный завязывает шкатулку, берет чемодан.
Чичиков. Позвольте. Вещи... Шкатулка... Там все имущество, которое
кровным потом приобрел... Там крепости...
Жандармский полковник. Крепости-то и нужны.
Чичиков (отчаянно). Ноздрев! (Оборачивается.) Ах, нету... Мерзавец!
Последний негодяй. За что же он зарезал меня?!
Квартальный берет его под руку.
Спасите! Ведут в острог! На смерть!
Его уводят, Селифан и Петрушка стоят безмолвны, смотрят друг на друга.
Занавес
Арестное помещение.
Первый. ...С железной решеткой окно. Дряхлая печь. Вот обиталище. И вся
природа его потряслась и размягчилась. Расплавляется и платина - твердейший
из металлов, когда усилят в горниле огонь, дуют меха и восходит нестерпимый
жар огня, белеет, упорный, и превращается в жидкость, поддается и крепчайший
муж в горниле несчастий, когда они нестерпимым огнем жгут отверделую
природу...
...И плотоядный червь грусти страшной и безнадежной обвился около
сердца! И точит она это сердце, ничем не защищенное...
Чичиков. Покривил!.. Покривил, не спорю, но ведь покривил, увидя, что
прямой дорогой не возьмешь и что косою больше напрямик. Но ведь я
изощрялся... Для чего? Чтобы в довольстве прожить остаток дней. Я хотел
иметь жену и детей, исполнить долг человека и гражданина, чтоб действительно
потом заслужить уважение граждан и начальства! Кровью нужно было добыть
насущное существование! Кровью! За что же такие удары? Где справедливость
небес? Что за несчастье такое, что как только начнешь достигать плодов и уж
касаться рукой, вдруг буря и сокрушение в щепки всего корабля? Я разве
разбойник? От меня пострадал кто-нибудь? Разве я сделал несчастным человека?
А эти мерзавцы, которые по судам берут тысячи, и не то чтобы из казны, не
богатых грабят, последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего. Сколько
трудов, железного терпения, и такой удар... За что? За что такая судьба?
(Разрывает на себе фрак.) Первый. ...Тсс! Тсс!
За сценой послышалась печальная музыка и пение.
(Чичиков утихает и смотрит в окно.) А, прокурора хоронят. (Грозит кулаком
окну.) Весь город мошенники. Я их всех знаю! Мошенник на мошеннике сидит и
мошенником погоняет. А вот напечатают, что скончался, к прискорбию
подчиненных и всего человечества, редкий отец, примерный гражданин, а на
поверку выходит - свинья!
Первый. ... Несчастный ожесточенный человек, еще недавно порхавший
вокруг с резвостью, ловкостью светского человека, метался теперь в
непристойном виде, в разорванном фраке, с окровавленным кулаком, изливая
хулу на вражеские силы.
Стук. Входят Полицеймейстер и Жандармский полковник.
Чичиков (прикрывая разорванный ворот фрака). Благодетели...
Жандармский полковник. Что ж, благодетели. Вы запятнали себя
бесчестнейшим мошенничеством, каким когда-либо пятнал себя человек.
(Вынимает бумаги.) Мертвые? Каретник Михеев!
Чичиков. Я скажу... я скажу всю истину дела. Я виноват, точно,
виноват... Но не так виноват... Меня обнесли враги... Ноздрев.
Жандармский полковник. Врешь! Врешь. (Распахивает дверь. В соседнем
помещении видно зерцало и громадный портрет Николая I.) Воровство,
бесчестнейшее дело, за которое кнут и Сибирь!
Чичиков (глядя на портрет). Губитель!.. Губитель... Зарежет меня как
волк агнца... Я последний негодяй! Но я человек, ваше величество!
Благодетели, спасите, спасите... Искусил, шельма, сатана, изверг
человеческого рода, секретарь опекунского совета...
Жандармскии полковник (тихо). Заложить хотели?
Чичиков (тихо). Заложить. Благодетели, спасите... Пропаду, как
собака...
Жандармский полковник. Что ж мы можем сделать? Воевать с законом?
Чичиков. Вы все можете сделать! Не закон меня страшит. Я перед законом
найду средства... Только бы средство освободиться... Демон-искуситель сбил,
совлек с пути, сатана... черт... исчадие... Клянусь вам, поведу отныне
совсем другую жизнь. (Пауза.)
Полицеймейстер (тихо, Чичикову). Тридцать тысяч. Тут уж всем вместе - и
нашим, и полковнику, и генерал-губернаторским.
Чичиков (шепотом). И я буду оправдан?
Полицеймейстер (тихо). Кругом.
Чичиков (тихо). Но позвольте, как же я могу? Мои вещи, шкатулка... Все
запечатано.
Полицеймейстер (тихо). Сейчас все получите.
Чичиков. Да... Да...
Полицеймейстер вынимает из соседней комнаты шкатулку, вскрывает ее. Чичиков
вынимает деньги, подает Полицеймейстеру.
Жандармский полковник (тихо, Чичикову). Убирайтесь отсюда как можно
поскорее, и чем дальше - тем лучше. (Рвет крепости.)
Послышались колокольчики тройки, подъехала бричка. Чичиков оживает.
Эй!..
Чичиков вздрагивает.
Полицеймейстер. До свидания, Павел Иванович! (Уходит вместе с
Жандармским полковником.)
Раскрывается дверь, входят Селифан и Петрушка - взволнованы.
Чичиков. Ну, любезные... (Указывая на шкатулку.) Нужно укладываться да
ехать...
Селифан (страстно). Покатим, Павел Иванович! Покатим!.. Дорога
установилась. Пора уж, право, выбраться из города, надоел он так, что и
глядеть на него не хотел бы! Тпрру... Балуй...
Петрушка. Покатим, Павел Иванович! (Накидывает на Чичикова шинель.)
Все трое выходят. Послышались колокольчики.
Первый. ...В дорогу! В дорогу! Сначала он не чувствовал ничего и
поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города. И
увидел, что город уже давно скрылся. Ни кузниц, ни мельниц, ни всего того,
что находится вокруг городов, не было видно. И даже белые верхушки каменных
церквей давно ушли в землю. И город как будто и не бывал в памяти, как будто
проезжал его давно, в детстве!..
О, дорога, дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за
тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала. И сколько
родилось в тебе замыслов и поэтических грез...
Конец
Москва, 1930
Комедия по поэме Н.В. Гоголя в четырех актах (двенадцать картин с
прологом)
Основной источник текста: Мертвые души. М.,1930. Авторский экземпляр
(Музей МХАТ БРЧ э 834. Авторизованная машинопись).
Опубликован впервые в книге: Булгаков М. Пьесы. М., Советский писатель,
1986. Составители: Л. Е. Белозерская, И. Ю. Ковалева.
Публикуется по ксерокопии книги: Булгаков М. Кабала святош. М.,
Современник, - 1991. Составители В. И. Лосев, В. В. Петелин.
Булгаков приступил к инсценировке, как только его приняли во МХАТ в
качестве режиссера. Театр давно собирался поставить спектакль по "Мертвым
душам", но инсценировки романа были неудачными.
Уже в мае 1930 года Булгаков делает первые наброски инсценировки по
"Мертвым душам". Намерен показать и самого Гоголя, диктующего свое сочинение
в Риме, а значит - и Рим, с его солнцем, гитарами и макаронами. Летом он
работает с "трамовцами" на юге, а вернувшись, вместе с
режиссером-постановщиком В. Сахновским и завлитом П. Марковым обсуждают
общий замысел комедии по Гоголю: "Рим мой был уничтожен, лишь только я
доложил exposu. И Рима моего мне безумно жаль!" - писал Булгаков 7 мая 1932
года, вспоминая начало работы над "Мертвыми душами".
31 октября 1930 года состоялось первое чтение инсценировки в
присутствии В. И. Немировича-Данченко, в целом одобрившего комедию.
Наметились и противоречия с Театром: Булгакову хотелось ввести в
комедию образ Первого в спектакле как равноправное действующее лицо, в
чем-то напоминающего самого Гоголя, но Театр усмотрел в этом образе
резонера, комментатора событий, мешающего развитию действия.
18 ноября 1930 года Булгаков, направляя Немировичу-Данченко текст
комедии, попытался защитить свой замысел: "Повторный анализ текста моей
инсценировки, и в особенности плюшкинской сцены, что можно сделать попытку
расширить роль Первого в спектакле с целью органически вплести ее во все
сцены спектакля, сделав Первого в полном смысле слова ведущим спектакль...
по-видимому, пьеса станет значительнее при введении роли Чтеца, или Первого,
но при непременном условии, если Чтец, открыв спектакль, поведет его в
непосредственном и живом движении вместе с остальными персонажами, то есть
примет участие не только в "чтении", но и в действии". (См.: Ежегодник
Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год, с. 65.)
Вначале это намерение Булгакова было поддержано, но в ходе репетиций в
этой роли В. И. Качалов показался слабым связующим звеном всего спектакля.
Отказались от этой роли, потом снова приступили к репетициям с Качаловым. Но
эта роль была в целом снята из спектакля. Булгаков очень жалел, что роль
Первого не получилась в спектакле. Да и сам спектакль претерпевал большие
изменения в ходе его постановки. Сахновскому и художнику В. В. Дмитриеву не
удалось осуществить свой замысел. Е. Кухта, исследовавшая творческую историю
постановки "Мертвых душ", писала в комментариях к публикации комедии:
"Режиссер ориентировал спектакль на гротескного трагического Гоголя,
открытого сценой 20-х годов, а значит, в первую очередь В. Э. Мейерхольдом,
фантазировал спектакль скорее на мейерхольдовские, чем булгаковские темы.
Оставленные им описания сцен камерального заседания чиновников и поисков
пропавшего с губернаторского бала Чичикова выдают сильное влияние
мейерхольдовского "Ревизора". Символистский мотив страха как субстанции
иррационального мира, столь явный у Сахновского, Булгакову мало близок, в
его тексте такого мотива нет". (См.: Булгаков М. Собрание сочинений. М.,
Художественная литература, 1990, т.4, с.601)
С февраля 1931 года в постановку спектакля включился К. С.
Станиславский, и спектакль стал приобретать реалистические черты, в духе
системы Станиславского.
У Булгакова возникли надежды вернуться к первоначальному замыслу
инсценировки, когда сам автор был как равный среди действующих лиц и
высказывал свои суждения по ходу развития событий. В воображении Булгакова
формировался образ самого Николая Васильевича Гоголя, он разговаривал с ним,
переживал вместе с ним во время его работы над "Мертвыми душами". Чтобы быть
точным и достоверным, Булгаков тщательно выписывает из переписки Гоголя
нужные ему фразы. И он вновь с надеждой возвращается к первым наброскам
текста: "Картина 1.
Комната в доме на Виа Феличе в Риме. В прорезях ставень раскаленный
Рим. Мозаичный пол. Книжный шкаф. Древняя римская лампа. Громаднейший графин
с холодной водой.
Великий чтец без фрака. Поклонник за бюро пишет под его диктовку.
Слышно бряцание трех гитар, и нежный тенор поет по-итальянски. Слышен
женский голос:
Чтец - худой человек с неопрятными длинными волосами, острым длинным
носом, неприятными глазами, со странными ухватками, очень нервный человек.
Пьет воду.
Поклонник (робко). Что это вы, Николай Васильевич, все воду пьете?
Чтец (таинственно). Гемороид мне бросился на грудь и нервическое
раздражение...
Поклонник смотрит, открыв рот.
Чтец. Облегчение приписываю я холодной воде, которую стал я пить...
(См: ОР РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 4.)
Видимо, этот текст не понравился и Станиславскому, постепенно роль
Первого, который возник вместо Чтеца, сходила на нет, в конце концов и
Станиславский от него отказался.
Репетиции шли долго, измотали Булгакова до изнеможения, потому что в
ходе репетиций менялся замысел инсценировки: Станиславский как художник
увидел "Мертвые души" по-своему и поставил их, основываясь на своем видении.
Ход работы над "Мертвыми душами", переживания Булгакова в эти месяцы
работы в Театре переданы в письме П. С. Попову 7 мая 1932 г.:
"Итак, мертвые души... Через девять дней мне исполнится 41 год Это -
чудовищно! Но тем не менее это так.
И, вот, к концу моей писательской работы я был вынужден сочинять
инсценировки. Какой блистательный финал, не правда ли? Я смотрю на полки и
ужасаюсь: кого, кого еще мне придется инсценировать завтра? Тургенева,
Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, по счастью, сам себя
инсценировал, очевидно предвидя то, что случится со мною в 1929-1931 гг.
Словом...
1) "Мертвые души" инсценировать нельзя. Примите это за аксиому от
человека, который хорошо знает произведение. Мне сообщили, что существуют
160 инсценировок. Быть может, это и неточно, но во всяком случае играть
"Мертвые души" нельзя.
2) А как же я-то взялся за это?
Я не брался, Павел Сергеевич. Я ни за что не берусь уже давно, так как
не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берет меня за горло. Как
только меня назначили в МХТ, я был введен в качестве режиссера-ассистента в
"М. Д" (старший режиссер Сахновский, Телешева и я). Одного взгляда моего в
тетрадку с инсценировкой, написанной приглашенным инсценировщиком,
достаточно было, чтобы у меня позеленело в глазах. Я понял, что на пороге
еще Театра попал в беду - назначили в несуществующую пьесу. Хорош дебют?
Долго тут рассказывать нечего. После долгих мучений выяснилось то, что мне
давно известно, а многим, к сожалению, неизвестно: для того, чтобы что-то
играть, надо это что-то написать. Коротко говоря, писать пришлось мне.
Первый мой план: действие происходит в Риме (не делайте больших глаз!).
Раз он видит ее из "прекрасного далека" - и мы так увидим!
Рим мой был уничтожен, лишь только я доложил exposfi. И Рима моего мне
безумно жаль!
3) Без Рима, так без Рима.
Именно, Павел Сергеевич, резать! И только резать! И я разнес всю поэму
по камням. Буквально в клочья. Картина 1 (или пролог) происходит в трактире
в Петербурге или в Москве, где секретарь Опекунского совета дал случайно
Чичикову уголовную мысль покойников купить и заложить (загляните в т. I гл.
XI). Поехал Чичиков покупать. И совсем не в том порядке, как в поэме. В
картине X-й, называемой в репетиционных листках "Камеральной", происходит
допрос Селифана, Петрушки, Коробочки и Ноздрева, рассказ про капитана
Копейкина и приезжает живой капитан Копейкин, отчего прокурор умирает.
Чичикова арестовывают, сажают в тюрьму и выпускают (полицмейстер и
жандармский полковник), ограбив дочиста. Он уезжает.
"Покатим, Павел Иванович!".
Вот-с, какие дела.
Что было с Немировичем, когда он прочитал! Как видите, это не 161-я
инсценировка и вообще не инсценировка, а совсем другое. (Всего, конечно, не
упишешь в письме, но, например, Ноздрев всюду появляется в сопровождении
Мижуева, который ходит за ним как тень. Текст сплошь и рядом передан в
другие уста, совсем не в те, что в поэме, и так далее.)
Владимир Иванович был в ужасе и ярости. Был великий бой, но все-таки
пьеса в этом виде пошла в работу. И работа продолжается около 2-х лет.
4) Ну и что же, этот план сумели выполнить? Не беспокойтесь. Павел
Сергеевич, не сумели. Почему же? Потому что, к ужасу моему. Станиславский
всю зиму прохворал, в Театре работать не мог (Немирович же за границей).
На сцене сейчас черт знает что. Одна надежда, что Ка-Эс поднимется в
мае, глянет на сцену.
Когда выйдут "Мертвые души". По-моему - никогда. Если же они выйдут в
том виде, в каком они сейчас, будет большой провал на Большой Сцене.
В чем дело? Дело в том, что для того, чтобы гоголевские пленительные
фантасмагории ставить, нужно режиссерские таланты в Театре иметь..." (См.:
Письма, М., 1989, с.239-241.)
Но Станиславский выздоровел, активно взялся за работу, репетиции пошли
полным ходом. Возникали несколько другие "Мертвые души", Булгаков
сопротивлялся, как мог, происходящей ломке его замысла, но и не мог не
восхищаться талантливой работой великого художника. Во всяком случае после
одной из репетиций Булгаков написал письмо Станиславскому.
"Дорогой Константин Сергеевич!
Я на другой же день после репетиции вечеринки в "Мертвых душах" хотел
написать это письмо, - писал Булгаков 31 декабря 1931 года, - но, во-первых,
стеснялся, а во-вторых, не был связан с Театром (простужен).
Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием
которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту
узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует
театральное волшебство!
Во мне оно возбуждает лучшие надежды и поднимает меня, когда падает мой
дух. Я затрудняюсь сказать, что более всего восхитило меня. Не знаю по
чистой совести. Пожалуй Ваша фраза по образу Манилова: "Ему ничего нельзя
сказать, ни о чем нельзя спросить - сейчас же прилипнет" - есть высшая
точка. Потрясающее именно в театральном смысле определение, а показ - как
это сделать - глубочайшее мастерство!
Я не беспокоюсь относительно Гоголя, когда Вы на репетиции. Он придет
через Вас. Он придет в первых картинах представления в смехе, а в последней
уйдет, подернувшись пеплом больших раздумий. Он придет. Ваш М. Булгаков".
Эти письма - Попову и Станиславскому - вроде бы написаны разными
людьми, настолько суждения об одном и том же "предмете" разноречивы, но я их
привел специально, чтобы показать живого Булгакова, острого, думающего,
противоречивого, склонного поддаваться сиюминутным настроениям.
В ходе работы со Станиславским от многого пришлось отказаться, заботясь
прежде всего о "нарастании сценического действия".
Выпала роль Первого, сокращены одни, переработаны другие сцены.
Возникла другая редакция комедии, театральный ее вариант.
28 ноября 1932 года состоялась премьера "Мертвых душ". В спектакле
принимали участие Топорков, Москвин, Тарханов, Леонидов, Кедров и другие
блистательные актеры и актрисы МХАТа. Спектакль начал успешное шествие.
Выдержал сотни представлений с различным составом, стал классикой русского
театрального искусства. Об игре актеров написаны сотни статей, а в книгах о
МХАТе и Станиславском непременно подробно рассказывается и анализируется.
При этом обращаем внимание на следующее: Булгаков создал
самостоятельное произведение, яркое, сценическое, многие актеры с упоением
отдавались игре, потому что, как говорилось, роли были "играбельными", были
индивидуальные сцены, были массовые, где были заняты десятки актеров и
актрис... Так что Театр торжествовал свой успех.
И вместе с тем в пьесе "все из Гоголя, ни одного слова чужого", не раз
утверждал сам Булгаков, а исследователи лишь подтвердили истинность его
слов.
"Доктор Лесли Милн, английский литературовед и прекрасный знаток
творчества, - писала Л. Яновская, - проделала интереснейшую работу:
"разнесла по источникам" монолог Первого, установила источник каждой фразы и
почти каждого слова. Булгаков последовательно использовал здесь повесть
Гоголя "Рим", причем строки и слова из разных мест совместил, свободно
перскомпановав; "Мертвые души", письмо Гоголя, воспоминания Анненкова... А
далее включается "Невский проспект" - строки из разных мест "Невского
проспекта" - и снова "Мертвые души"... И весь этот из гоголевских слов
состоящий текст звучит необыкновенно и ново и свежо в завораживающем ритме
Михаила Булгакова, с гоголевской необычайностью выражений, с лаконизмом XX
века". (См.: Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., Советский
писатель, 1983, с. 209.)
Сохранились стенограммы обсуждений спектакля: в декабре 1932 года
состоялось обсуждение во МХАТе в присутствии нового председателя
Главреперткома Осафа Литовского под председательством Вс. Вишневского (см.:
РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, ел, хр. 672) и обсуждение во Всероскомдраме 15 января
1933 г. На последнем заседании присутствовал Юрий Слезкин, оставивший
любопытные записи в дневнике: "Вечером доклад Андрея Белого о "Мертвых
душах" Гоголя и постановке их в МХАТе. Битком набито. Мейерхольд,
Эйзенштейн, Попова (от Корша), Топорков, (играющий Чичикова в МХАТе)...
- Возмущение, презрение, печаль вызвала во мне постановка "Мертвых душ"
в МХАТе, - резюмировал Белый, - так не понять Гоголя! Так заковать его в
золотые, академические ризы, так не суметь взглянуть на Россию его глазами!
И это в столетний юбилей непревзойденного классика. Давать натуралистические
усадьбы николаевской эпохи, одну гостиную, другую, третью и не увидеть
гоголевских просторов... гоголевской тройки, мчащей Чичикова-Наполеона к
новым завоеваниям... Позор!"
Ушел с печалью. Все меньше таких лиц, как у Белого, встречаешь на своем
пути... Вокруг свиные рыла - хрюкающие, жующие, торжествующие..." - гневно
заканчивал Ю. Слезкин запись этого дня. (См.: Письма, с. 241-242.)
Ушел с печалью, я уверен в этом, и М. А. Булгаков... Сколько бился он
за то, чтобы дать роль Первому, то есть самому Николаю Васильевичу Гоголю,
работающему в Риме над "Мертвыми душами", дать его в римской обстановке и из
этого "прекрасного далека" с болью и смехом описывающего события в России.
Сколько бился он за свой творческий замысел, но победить в этой битве ему не
удалось: Станиславский увидел "Мертвые души" по-своему, он тоже художник, он
имеет право на свое видение.
Номер в гостинице. Вечер. Свеча.
Чичиков. Петрушка! Селифан!
Селифан. Чего изволите?
Чичиков. Будь готов! На заре едем отсюда.
Селифан. Да ведь, Павел Иванович, нужно бы лошадей ковать.
Чичиков. Подлец ты! Убить ты меня собрался? А? Зарезать? А? Разбойник!
Страшилище морское! Три недели сидели на месте, и хоть бы заикнулся,
беспутный, а теперь к последнему часу пригнал. Ведь ты знал это прежде,
знал? А? Отвечай!
Селифан. Знал.
Петрушка. Вишь ты, как оно мудрено получилось. И знал ведь, да не
сказал.
Чичиков. Ступай, приведи кузнеца, чтоб в два часа все было сделано.
Слышишь? А если не будет, я тебя в рог согну и узлом завяжу.
Селифан и Петрушка выходят. Чичиков садится и задумывается.
Первый. ...В продолжение этого времени он испытал минуты, когда человек
не принадлежит ни к дороге, ни к сидению на месте, видит из окна плетущихся
в сумерки людей, стоит, то позабываясь, то обращая вновь какое-то
притупленное внимание на все, что перед ним движется и не движется, и душит
с досады какую-нибудь муху, которая жужжит и бьется под его пальцем. Бедный,
неедущий путешественник!..
Стук в дверь. Появляется Ноздрев.
Ноздрев. Вот говорит пословица: для друга семь верст не околица...
Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю, зайду... Прикажи-ка набить мне
трубку. Где твоя трубка?
Чичиков. Да ведь я не курю трубки.
Ноздрев. Пустое, будто я не знаю, что ты куряка. Эй, Вахрамей!
Чичиков. Не Вахрамей, а Петрушка.
Ноздрев. Как же, да ведь у тебя прежде был Вахрамей.
Чичиков. Никакого не было у меня Вахрамея.
Ноздрев. Да, точно, это у Дерябина Вахрамей. Вообрази, Дерябину какое
счастье... Тетка его поссорилась с сыном... А ведь признайся, брат, ведь ты,
право, преподло поступил тогда со мною, помнишь, как играли в шашки? Ведь я
выиграл... Да, брат, ты просто поддедюлил меня. Но ведь я, черт меня знает,
никак не могу сердиться! Ах, да я ведь тебе должен сказать, что в городе все
против тебя, они думают, что ты делаешь фальшивые бумажки... Пристали ко
мне, да я за тебя горой... Наговорил, что я с тобой учился... и отца знал...
Чичиков. Я делаю фальшивые бумажки?!
Ноздрев. Зачем ты, однако ж, так напугал их! Они, черт знает, с ума
сошли со страху... Нарядили тебя в разбойники и в шпионы, а прокурор со
страху умер, завтра будет погребение. Они боятся нового генерал-губернатора.
А ведь ты ж, однако ж, Чичиков, рискованное дело затеял!
Чичиков. Какое рискованное дело?
Ноздрев. Да увезти губернаторскую дочку.
Чичиков. Что? Что ты путаешь? Как увезти губернаторскую дочку? Я -
причина смерти прокурора.
Входят Селифан и Петрушка с испуганными физиономиями.
Послышалось за сценой брякание шпор.
Петрушка. Павел Иванович, там за вами полицеймейстер с квартальными.
Чичиков. Как, что это?..
Ноздрев (свистит). Фью. (Внезапно и быстро скрывается через окно.)
Входят Полицеймейстер, Жандармский полковник и Квартальный.
Полицеймейстер. Павел Иванович, приказано вас сейчас же в острог.
Чичиков. Алексей Иванович, за что?.. Как это?.. Без суда?.. Безо
всего!.. В острог... Дворянина?..
Жандармский полковник. Не беспокойтесь, есть приказ губернатора.
Полицеймейстер. Вас ждут.
Чичиков. Алексей Иванович, что вы?.. Выслушайте... Меня обнесли
враги... Я... Бог свидетель, что здесь просто бедственное стечение
обстоятельств...
Полицеймейстер. Взять вещи.
Квартальный завязывает шкатулку, берет чемодан.
Чичиков. Позвольте. Вещи... Шкатулка... Там все имущество, которое
кровным потом приобрел... Там крепости...
Жандармский полковник. Крепости-то и нужны.
Чичиков (отчаянно). Ноздрев! (Оборачивается.) Ах, нету... Мерзавец!
Последний негодяй. За что же он зарезал меня?!
Квартальный берет его под руку.
Спасите! Ведут в острог! На смерть!
Его уводят, Селифан и Петрушка стоят безмолвны, смотрят друг на друга.
Занавес
Арестное помещение.
Первый. ...С железной решеткой окно. Дряхлая печь. Вот обиталище. И вся
природа его потряслась и размягчилась. Расплавляется и платина - твердейший
из металлов, когда усилят в горниле огонь, дуют меха и восходит нестерпимый
жар огня, белеет, упорный, и превращается в жидкость, поддается и крепчайший
муж в горниле несчастий, когда они нестерпимым огнем жгут отверделую
природу...
...И плотоядный червь грусти страшной и безнадежной обвился около
сердца! И точит она это сердце, ничем не защищенное...
Чичиков. Покривил!.. Покривил, не спорю, но ведь покривил, увидя, что
прямой дорогой не возьмешь и что косою больше напрямик. Но ведь я
изощрялся... Для чего? Чтобы в довольстве прожить остаток дней. Я хотел
иметь жену и детей, исполнить долг человека и гражданина, чтоб действительно
потом заслужить уважение граждан и начальства! Кровью нужно было добыть
насущное существование! Кровью! За что же такие удары? Где справедливость
небес? Что за несчастье такое, что как только начнешь достигать плодов и уж
касаться рукой, вдруг буря и сокрушение в щепки всего корабля? Я разве
разбойник? От меня пострадал кто-нибудь? Разве я сделал несчастным человека?
А эти мерзавцы, которые по судам берут тысячи, и не то чтобы из казны, не
богатых грабят, последнюю копейку сдирают с того, у кого нет ничего. Сколько
трудов, железного терпения, и такой удар... За что? За что такая судьба?
(Разрывает на себе фрак.) Первый. ...Тсс! Тсс!
За сценой послышалась печальная музыка и пение.
(Чичиков утихает и смотрит в окно.) А, прокурора хоронят. (Грозит кулаком
окну.) Весь город мошенники. Я их всех знаю! Мошенник на мошеннике сидит и
мошенником погоняет. А вот напечатают, что скончался, к прискорбию
подчиненных и всего человечества, редкий отец, примерный гражданин, а на
поверку выходит - свинья!
Первый. ... Несчастный ожесточенный человек, еще недавно порхавший
вокруг с резвостью, ловкостью светского человека, метался теперь в
непристойном виде, в разорванном фраке, с окровавленным кулаком, изливая
хулу на вражеские силы.
Стук. Входят Полицеймейстер и Жандармский полковник.
Чичиков (прикрывая разорванный ворот фрака). Благодетели...
Жандармский полковник. Что ж, благодетели. Вы запятнали себя
бесчестнейшим мошенничеством, каким когда-либо пятнал себя человек.
(Вынимает бумаги.) Мертвые? Каретник Михеев!
Чичиков. Я скажу... я скажу всю истину дела. Я виноват, точно,
виноват... Но не так виноват... Меня обнесли враги... Ноздрев.
Жандармский полковник. Врешь! Врешь. (Распахивает дверь. В соседнем
помещении видно зерцало и громадный портрет Николая I.) Воровство,
бесчестнейшее дело, за которое кнут и Сибирь!
Чичиков (глядя на портрет). Губитель!.. Губитель... Зарежет меня как
волк агнца... Я последний негодяй! Но я человек, ваше величество!
Благодетели, спасите, спасите... Искусил, шельма, сатана, изверг
человеческого рода, секретарь опекунского совета...
Жандармскии полковник (тихо). Заложить хотели?
Чичиков (тихо). Заложить. Благодетели, спасите... Пропаду, как
собака...
Жандармский полковник. Что ж мы можем сделать? Воевать с законом?
Чичиков. Вы все можете сделать! Не закон меня страшит. Я перед законом
найду средства... Только бы средство освободиться... Демон-искуситель сбил,
совлек с пути, сатана... черт... исчадие... Клянусь вам, поведу отныне
совсем другую жизнь. (Пауза.)
Полицеймейстер (тихо, Чичикову). Тридцать тысяч. Тут уж всем вместе - и
нашим, и полковнику, и генерал-губернаторским.
Чичиков (шепотом). И я буду оправдан?
Полицеймейстер (тихо). Кругом.
Чичиков (тихо). Но позвольте, как же я могу? Мои вещи, шкатулка... Все
запечатано.
Полицеймейстер (тихо). Сейчас все получите.
Чичиков. Да... Да...
Полицеймейстер вынимает из соседней комнаты шкатулку, вскрывает ее. Чичиков
вынимает деньги, подает Полицеймейстеру.
Жандармский полковник (тихо, Чичикову). Убирайтесь отсюда как можно
поскорее, и чем дальше - тем лучше. (Рвет крепости.)
Послышались колокольчики тройки, подъехала бричка. Чичиков оживает.
Эй!..
Чичиков вздрагивает.
Полицеймейстер. До свидания, Павел Иванович! (Уходит вместе с
Жандармским полковником.)
Раскрывается дверь, входят Селифан и Петрушка - взволнованы.
Чичиков. Ну, любезные... (Указывая на шкатулку.) Нужно укладываться да
ехать...
Селифан (страстно). Покатим, Павел Иванович! Покатим!.. Дорога
установилась. Пора уж, право, выбраться из города, надоел он так, что и
глядеть на него не хотел бы! Тпрру... Балуй...
Петрушка. Покатим, Павел Иванович! (Накидывает на Чичикова шинель.)
Все трое выходят. Послышались колокольчики.
Первый. ...В дорогу! В дорогу! Сначала он не чувствовал ничего и
поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города. И
увидел, что город уже давно скрылся. Ни кузниц, ни мельниц, ни всего того,
что находится вокруг городов, не было видно. И даже белые верхушки каменных
церквей давно ушли в землю. И город как будто и не бывал в памяти, как будто
проезжал его давно, в детстве!..
О, дорога, дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за
тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала. И сколько
родилось в тебе замыслов и поэтических грез...
Конец
Москва, 1930
Комедия по поэме Н.В. Гоголя в четырех актах (двенадцать картин с
прологом)
Основной источник текста: Мертвые души. М.,1930. Авторский экземпляр
(Музей МХАТ БРЧ э 834. Авторизованная машинопись).
Опубликован впервые в книге: Булгаков М. Пьесы. М., Советский писатель,
1986. Составители: Л. Е. Белозерская, И. Ю. Ковалева.
Публикуется по ксерокопии книги: Булгаков М. Кабала святош. М.,
Современник, - 1991. Составители В. И. Лосев, В. В. Петелин.
Булгаков приступил к инсценировке, как только его приняли во МХАТ в
качестве режиссера. Театр давно собирался поставить спектакль по "Мертвым
душам", но инсценировки романа были неудачными.
Уже в мае 1930 года Булгаков делает первые наброски инсценировки по
"Мертвым душам". Намерен показать и самого Гоголя, диктующего свое сочинение
в Риме, а значит - и Рим, с его солнцем, гитарами и макаронами. Летом он
работает с "трамовцами" на юге, а вернувшись, вместе с
режиссером-постановщиком В. Сахновским и завлитом П. Марковым обсуждают
общий замысел комедии по Гоголю: "Рим мой был уничтожен, лишь только я
доложил exposu. И Рима моего мне безумно жаль!" - писал Булгаков 7 мая 1932
года, вспоминая начало работы над "Мертвыми душами".
31 октября 1930 года состоялось первое чтение инсценировки в
присутствии В. И. Немировича-Данченко, в целом одобрившего комедию.
Наметились и противоречия с Театром: Булгакову хотелось ввести в
комедию образ Первого в спектакле как равноправное действующее лицо, в
чем-то напоминающего самого Гоголя, но Театр усмотрел в этом образе
резонера, комментатора событий, мешающего развитию действия.
18 ноября 1930 года Булгаков, направляя Немировичу-Данченко текст
комедии, попытался защитить свой замысел: "Повторный анализ текста моей
инсценировки, и в особенности плюшкинской сцены, что можно сделать попытку
расширить роль Первого в спектакле с целью органически вплести ее во все
сцены спектакля, сделав Первого в полном смысле слова ведущим спектакль...
по-видимому, пьеса станет значительнее при введении роли Чтеца, или Первого,
но при непременном условии, если Чтец, открыв спектакль, поведет его в
непосредственном и живом движении вместе с остальными персонажами, то есть
примет участие не только в "чтении", но и в действии". (См.: Ежегодник
Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год, с. 65.)
Вначале это намерение Булгакова было поддержано, но в ходе репетиций в
этой роли В. И. Качалов показался слабым связующим звеном всего спектакля.
Отказались от этой роли, потом снова приступили к репетициям с Качаловым. Но
эта роль была в целом снята из спектакля. Булгаков очень жалел, что роль
Первого не получилась в спектакле. Да и сам спектакль претерпевал большие
изменения в ходе его постановки. Сахновскому и художнику В. В. Дмитриеву не
удалось осуществить свой замысел. Е. Кухта, исследовавшая творческую историю
постановки "Мертвых душ", писала в комментариях к публикации комедии:
"Режиссер ориентировал спектакль на гротескного трагического Гоголя,
открытого сценой 20-х годов, а значит, в первую очередь В. Э. Мейерхольдом,
фантазировал спектакль скорее на мейерхольдовские, чем булгаковские темы.
Оставленные им описания сцен камерального заседания чиновников и поисков
пропавшего с губернаторского бала Чичикова выдают сильное влияние
мейерхольдовского "Ревизора". Символистский мотив страха как субстанции
иррационального мира, столь явный у Сахновского, Булгакову мало близок, в
его тексте такого мотива нет". (См.: Булгаков М. Собрание сочинений. М.,
Художественная литература, 1990, т.4, с.601)
С февраля 1931 года в постановку спектакля включился К. С.
Станиславский, и спектакль стал приобретать реалистические черты, в духе
системы Станиславского.
У Булгакова возникли надежды вернуться к первоначальному замыслу
инсценировки, когда сам автор был как равный среди действующих лиц и
высказывал свои суждения по ходу развития событий. В воображении Булгакова
формировался образ самого Николая Васильевича Гоголя, он разговаривал с ним,
переживал вместе с ним во время его работы над "Мертвыми душами". Чтобы быть
точным и достоверным, Булгаков тщательно выписывает из переписки Гоголя
нужные ему фразы. И он вновь с надеждой возвращается к первым наброскам
текста: "Картина 1.
Комната в доме на Виа Феличе в Риме. В прорезях ставень раскаленный
Рим. Мозаичный пол. Книжный шкаф. Древняя римская лампа. Громаднейший графин
с холодной водой.
Великий чтец без фрака. Поклонник за бюро пишет под его диктовку.
Слышно бряцание трех гитар, и нежный тенор поет по-итальянски. Слышен
женский голос:
Чтец - худой человек с неопрятными длинными волосами, острым длинным
носом, неприятными глазами, со странными ухватками, очень нервный человек.
Пьет воду.
Поклонник (робко). Что это вы, Николай Васильевич, все воду пьете?
Чтец (таинственно). Гемороид мне бросился на грудь и нервическое
раздражение...
Поклонник смотрит, открыв рот.
Чтец. Облегчение приписываю я холодной воде, которую стал я пить...
(См: ОР РГБ, ф. 562, к. 17, ед. хр. 4.)
Видимо, этот текст не понравился и Станиславскому, постепенно роль
Первого, который возник вместо Чтеца, сходила на нет, в конце концов и
Станиславский от него отказался.
Репетиции шли долго, измотали Булгакова до изнеможения, потому что в
ходе репетиций менялся замысел инсценировки: Станиславский как художник
увидел "Мертвые души" по-своему и поставил их, основываясь на своем видении.
Ход работы над "Мертвыми душами", переживания Булгакова в эти месяцы
работы в Театре переданы в письме П. С. Попову 7 мая 1932 г.:
"Итак, мертвые души... Через девять дней мне исполнится 41 год Это -
чудовищно! Но тем не менее это так.
И, вот, к концу моей писательской работы я был вынужден сочинять
инсценировки. Какой блистательный финал, не правда ли? Я смотрю на полки и
ужасаюсь: кого, кого еще мне придется инсценировать завтра? Тургенева,
Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, по счастью, сам себя
инсценировал, очевидно предвидя то, что случится со мною в 1929-1931 гг.
Словом...
1) "Мертвые души" инсценировать нельзя. Примите это за аксиому от
человека, который хорошо знает произведение. Мне сообщили, что существуют
160 инсценировок. Быть может, это и неточно, но во всяком случае играть
"Мертвые души" нельзя.
2) А как же я-то взялся за это?
Я не брался, Павел Сергеевич. Я ни за что не берусь уже давно, так как
не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берет меня за горло. Как
только меня назначили в МХТ, я был введен в качестве режиссера-ассистента в
"М. Д" (старший режиссер Сахновский, Телешева и я). Одного взгляда моего в
тетрадку с инсценировкой, написанной приглашенным инсценировщиком,
достаточно было, чтобы у меня позеленело в глазах. Я понял, что на пороге
еще Театра попал в беду - назначили в несуществующую пьесу. Хорош дебют?
Долго тут рассказывать нечего. После долгих мучений выяснилось то, что мне
давно известно, а многим, к сожалению, неизвестно: для того, чтобы что-то
играть, надо это что-то написать. Коротко говоря, писать пришлось мне.
Первый мой план: действие происходит в Риме (не делайте больших глаз!).
Раз он видит ее из "прекрасного далека" - и мы так увидим!
Рим мой был уничтожен, лишь только я доложил exposfi. И Рима моего мне
безумно жаль!
3) Без Рима, так без Рима.
Именно, Павел Сергеевич, резать! И только резать! И я разнес всю поэму
по камням. Буквально в клочья. Картина 1 (или пролог) происходит в трактире
в Петербурге или в Москве, где секретарь Опекунского совета дал случайно
Чичикову уголовную мысль покойников купить и заложить (загляните в т. I гл.
XI). Поехал Чичиков покупать. И совсем не в том порядке, как в поэме. В
картине X-й, называемой в репетиционных листках "Камеральной", происходит
допрос Селифана, Петрушки, Коробочки и Ноздрева, рассказ про капитана
Копейкина и приезжает живой капитан Копейкин, отчего прокурор умирает.
Чичикова арестовывают, сажают в тюрьму и выпускают (полицмейстер и
жандармский полковник), ограбив дочиста. Он уезжает.
"Покатим, Павел Иванович!".
Вот-с, какие дела.
Что было с Немировичем, когда он прочитал! Как видите, это не 161-я
инсценировка и вообще не инсценировка, а совсем другое. (Всего, конечно, не
упишешь в письме, но, например, Ноздрев всюду появляется в сопровождении
Мижуева, который ходит за ним как тень. Текст сплошь и рядом передан в
другие уста, совсем не в те, что в поэме, и так далее.)
Владимир Иванович был в ужасе и ярости. Был великий бой, но все-таки
пьеса в этом виде пошла в работу. И работа продолжается около 2-х лет.
4) Ну и что же, этот план сумели выполнить? Не беспокойтесь. Павел
Сергеевич, не сумели. Почему же? Потому что, к ужасу моему. Станиславский
всю зиму прохворал, в Театре работать не мог (Немирович же за границей).
На сцене сейчас черт знает что. Одна надежда, что Ка-Эс поднимется в
мае, глянет на сцену.
Когда выйдут "Мертвые души". По-моему - никогда. Если же они выйдут в
том виде, в каком они сейчас, будет большой провал на Большой Сцене.
В чем дело? Дело в том, что для того, чтобы гоголевские пленительные
фантасмагории ставить, нужно режиссерские таланты в Театре иметь..." (См.:
Письма, М., 1989, с.239-241.)
Но Станиславский выздоровел, активно взялся за работу, репетиции пошли
полным ходом. Возникали несколько другие "Мертвые души", Булгаков
сопротивлялся, как мог, происходящей ломке его замысла, но и не мог не
восхищаться талантливой работой великого художника. Во всяком случае после
одной из репетиций Булгаков написал письмо Станиславскому.
"Дорогой Константин Сергеевич!
Я на другой же день после репетиции вечеринки в "Мертвых душах" хотел
написать это письмо, - писал Булгаков 31 декабря 1931 года, - но, во-первых,
стеснялся, а во-вторых, не был связан с Театром (простужен).
Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием
которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту
узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует
театральное волшебство!
Во мне оно возбуждает лучшие надежды и поднимает меня, когда падает мой
дух. Я затрудняюсь сказать, что более всего восхитило меня. Не знаю по
чистой совести. Пожалуй Ваша фраза по образу Манилова: "Ему ничего нельзя
сказать, ни о чем нельзя спросить - сейчас же прилипнет" - есть высшая
точка. Потрясающее именно в театральном смысле определение, а показ - как
это сделать - глубочайшее мастерство!
Я не беспокоюсь относительно Гоголя, когда Вы на репетиции. Он придет
через Вас. Он придет в первых картинах представления в смехе, а в последней
уйдет, подернувшись пеплом больших раздумий. Он придет. Ваш М. Булгаков".
Эти письма - Попову и Станиславскому - вроде бы написаны разными
людьми, настолько суждения об одном и том же "предмете" разноречивы, но я их
привел специально, чтобы показать живого Булгакова, острого, думающего,
противоречивого, склонного поддаваться сиюминутным настроениям.
В ходе работы со Станиславским от многого пришлось отказаться, заботясь
прежде всего о "нарастании сценического действия".
Выпала роль Первого, сокращены одни, переработаны другие сцены.
Возникла другая редакция комедии, театральный ее вариант.
28 ноября 1932 года состоялась премьера "Мертвых душ". В спектакле
принимали участие Топорков, Москвин, Тарханов, Леонидов, Кедров и другие
блистательные актеры и актрисы МХАТа. Спектакль начал успешное шествие.
Выдержал сотни представлений с различным составом, стал классикой русского
театрального искусства. Об игре актеров написаны сотни статей, а в книгах о
МХАТе и Станиславском непременно подробно рассказывается и анализируется.
При этом обращаем внимание на следующее: Булгаков создал
самостоятельное произведение, яркое, сценическое, многие актеры с упоением
отдавались игре, потому что, как говорилось, роли были "играбельными", были
индивидуальные сцены, были массовые, где были заняты десятки актеров и
актрис... Так что Театр торжествовал свой успех.
И вместе с тем в пьесе "все из Гоголя, ни одного слова чужого", не раз
утверждал сам Булгаков, а исследователи лишь подтвердили истинность его
слов.
"Доктор Лесли Милн, английский литературовед и прекрасный знаток
творчества, - писала Л. Яновская, - проделала интереснейшую работу:
"разнесла по источникам" монолог Первого, установила источник каждой фразы и
почти каждого слова. Булгаков последовательно использовал здесь повесть
Гоголя "Рим", причем строки и слова из разных мест совместил, свободно
перскомпановав; "Мертвые души", письмо Гоголя, воспоминания Анненкова... А
далее включается "Невский проспект" - строки из разных мест "Невского
проспекта" - и снова "Мертвые души"... И весь этот из гоголевских слов
состоящий текст звучит необыкновенно и ново и свежо в завораживающем ритме
Михаила Булгакова, с гоголевской необычайностью выражений, с лаконизмом XX
века". (См.: Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., Советский
писатель, 1983, с. 209.)
Сохранились стенограммы обсуждений спектакля: в декабре 1932 года
состоялось обсуждение во МХАТе в присутствии нового председателя
Главреперткома Осафа Литовского под председательством Вс. Вишневского (см.:
РГАЛИ, ф. 1038, оп. 1, ел, хр. 672) и обсуждение во Всероскомдраме 15 января
1933 г. На последнем заседании присутствовал Юрий Слезкин, оставивший
любопытные записи в дневнике: "Вечером доклад Андрея Белого о "Мертвых
душах" Гоголя и постановке их в МХАТе. Битком набито. Мейерхольд,
Эйзенштейн, Попова (от Корша), Топорков, (играющий Чичикова в МХАТе)...
- Возмущение, презрение, печаль вызвала во мне постановка "Мертвых душ"
в МХАТе, - резюмировал Белый, - так не понять Гоголя! Так заковать его в
золотые, академические ризы, так не суметь взглянуть на Россию его глазами!
И это в столетний юбилей непревзойденного классика. Давать натуралистические
усадьбы николаевской эпохи, одну гостиную, другую, третью и не увидеть
гоголевских просторов... гоголевской тройки, мчащей Чичикова-Наполеона к
новым завоеваниям... Позор!"
Ушел с печалью. Все меньше таких лиц, как у Белого, встречаешь на своем
пути... Вокруг свиные рыла - хрюкающие, жующие, торжествующие..." - гневно
заканчивал Ю. Слезкин запись этого дня. (См.: Письма, с. 241-242.)
Ушел с печалью, я уверен в этом, и М. А. Булгаков... Сколько бился он
за то, чтобы дать роль Первому, то есть самому Николаю Васильевичу Гоголю,
работающему в Риме над "Мертвыми душами", дать его в римской обстановке и из
этого "прекрасного далека" с болью и смехом описывающего события в России.
Сколько бился он за свой творческий замысел, но победить в этой битве ему не
удалось: Станиславский увидел "Мертвые души" по-своему, он тоже художник, он
имеет право на свое видение.