Булычев Кир. Старый год

   Или чудеса все же бывают? Чудеса с точки зрения обыкновенного человека, потому что мир вовсе не такой простой, как на уроке естествознания. Я потерплю, и все вернется на свои места – как спадает вода после наводнения, если ты сумел отсидеться на крыше.
   Неужели я начал бояться?»
   Послышался глухой удар, словно в отдалении выстрелила пушка. Егор вздрогнул. Поглядел в ту сторону, ничего особенного не увидел, если не считать, что за избой стояла большая, в два метра высотой, тумба для афиш.
   Егор подошел к тумбе. Поверх прочих листов была наклеена афиша о выступлении джаз-оркестра Олега Лундстрема во Дворце культуры имени Лихачева. Но кто такой Лундстрем и что это за Дворец культуры, Егор не знал. Он попытался оторвать край афиши, и под ней обнаружилась знакомая ему картинка: женщина, подняв руку, призывает к защите Родины. Сквозь дыру на груди воинственной женщины видны были старинные, тесно стоящие буквы. «Казино «Чардаш» с твердым знаком на конце. Там были и другие бумажки. Почему-то от руки большими кривыми буквами на желтом листе – к сожалению, от него остался лишь верхний край – было начертано: «Голосуйте за четвертый список – партию Народной свободы!» Но почему и когда голосовать, осталось непонятным.
   Он постарался осторожно оторвать репертуар Молодежного театра, чтобы узнать, что же обещает человечеству партия Народной свободы. Но тумба от такого несильного толчка стала заваливаться и падать... Егор испугался, хотел удержать ее, но его руки вошли внутрь тумбы, и она рассыпалась, превратившись в кучу ржавого железа, бумаги и трухи... Неожиданный порыв ветра поднял эти бумажки...
   По улице быстро ехал человек на велосипеде, переднее колесо которого было больше маленького, заднего. На человеке были высокие сапоги, перетянутый поясом блестящий резиновый плащ и каска наподобие пожарной, надвинутая так низко, что из-под нее был виден лишь кончик носа и короткая черная борода.
   Надо было окликнуть его, спросить... но о чем? Человек оглянулся, словно уловил мысль Егора. Оказалось, что у него на носу черные очки и он похож на муравья. Гигантского блестящего муравья.
   Человек нажал на педали, и велосипед, тяжело крутя колесами, покатил дальше.
   Нельзя было его окликать. Человек был чужим.
   Если в мире, который окружал Егора, были свои точки отсчета – обернись и увидишь свой дом в ряду таких же, – то человек на велосипеде, подобно старым избушкам, ничего общего с нормальным прошлым не имел. И глядеть на него было страшно.
   Надо кого-то найти. Любого обыкновенного человека.
   Это желание означало, что страх приближался к Егору. Чувство освобождения улетучивалось. Еще немного – и он попросится обратно.
   Егор взглянул на часы. Стрелки стояли на двенадцати.
   Они не сдвинулись ни на секунду с того момента, как он вышел из подъезда. Егор потряс рукой, щелкнул по стеклу – часы стояли. Секундная стрелка не двигалась.
   Значит, там, куда попал Егор, нет времени. А так не бывает. Старик Эйнштейн лопнул бы от зависти. Эйнштейн, где ты? Но шутить не хотелось.
   Страх наползал, как высокая волна – от нее убегаешь, увязая босыми ногами в песке, а она поднимается, закрывая солнце зеленым занавесом, и вот-вот поглотит тебя, как маленькую букашку.
   Вдруг Егору показалось, что кто-то ползет за скамейкой. Он замер. Оказывается, ветер пошевелил тряпкой.
   Егор побежал. Он бежал, как по темному лесу, боясь оглянуться. Наверное, страх перед лесом и есть самое древнее из человеческих чувств, сохранившееся с тех пор, когда по лесу бродили волки и тигры, а человек был беззащитен.
   Но лес кончается. Из него можно убежать. И за краем леса есть дом...
   Скамейки отлетали назад, как столбы за окнами поезда. Егор метнулся было к дому, но потом свернул в сторону, к метро, словно там было безопаснее. Оттого, что в городе не осталось звуков: ни щебетания птиц, ни звона трамвая, ни далекого гудка, ни голосов, – стук шагов Егора заполнял истосковавшийся по шуму воздух, который пережевывал звуки, смаковал, наслаждался ими, выпускал, как голубей, летать над крышами, дробил на части и рассыпал по мостовой.
   Деревья и кусты между метро и кварталом массивных позднесталинских домов тоже исчезли, и круглая банка наземного вестибюля выглядела одиноко и нелепо, как голый толстяк посреди улицы. Часть коммерческих киосков, что еще вчера вечером окружали метро, пропали, другие стояли, как прежде, но были закрыты железными ставнями, и непонятно, остались там товары или нет. Мир без времени подчинялся своим нелогичным законам. Например, вывеска магазина «Рыба», составленная из стеклянных букв, свалилась на землю, и похожие на аквариум буквы разбились. На месте ее висела другая вывеска, тоже «Рыба», но не стеклянная, а нарисованная на металле. Рядом с ней из открытого окна свисало выцветшее красное знамя. Киоск «Мороженое» был открыт, но мороженого в нем не оказалось. Только картонные коробки.
   Еще одна неожиданность: в вестибюле метро горел свет – слабый, желтый, живой свет. Словно изнутри кто-то звал Егора.
   Егор толкнул дверь в метро, она послушно отворилась. В ряд у стены висели телефоны-автоматы, напротив стоял театральный киоск с приклеенными изнутри к стеклу афишами и непроданными билетами на хоккей. За проемом был круглый зал, из которого вниз шли эскалаторы. Над круглым залом горел светильник.
   Сначала Егору показалось, что зал пуст, но тут за металлическим барьером он заметил краешек клетчатого пальто. Он сделал несколько шагов и увидел замеченную им ночью девочку в поношенном пальто и туго повязанном сером платке. Девочка сидела, сложившись калачиком. Она спала.
   Егор не знал, как разбудить ее, чтобы не испугать. Но девочка даже во сне почувствовала его взгляд и подняла голову. Она смотрела на Егора без страха и любопытства. Потом легко поднялась и взглянула на замерший эскалатор. Эскалатор уходил вниз, в темноту, и оттого казался бесконечным. Егору показалось, что девочка ждет, когда же эскалатор поедет вновь.
   Между Егором и девочкой был невысокий металлический барьер. Егор перепрыгнул через него.
   – Ты что здесь делаешь? – спросил Егор.
   Девочка не ответила.
   – Я тебя еще вечером видел, – сказал Егор. – Я на тебя обратил внимание.
   Девочка молчала и смотрела на эскалатор. Будто терпеливо ждала, когда же этот парень уйдет и оставит ее в покое.
   – Честное слово, я рад тебя видеть, – сказал Егор. – Все-таки теперь я здесь не один.
   Девочка пожала плечами. Клетчатое пальто было ей коротко, из-под него торчали ноги – прямые и тонкие как палки. Лампа над головами начала тускнеть, словно кто-то включил реостат.
   – Больше никто не придет, – сказал Егор. – Пошли отсюда.
   – Я не пойду, – сказала девочка. Голос у нее был хриплый, низкий. Наверное, она простудилась.
   – Но почему?
   – Он обещал приехать. Он сказал, что приедет.
   – Метро не работает. – Егор старался не сердиться на упрямство этого ребенка. – Поезда не ходят. Ты же видишь, что никто не поднимается.
   – Я подожду, пока оно снова заработает.
   Лампа над головами замигала и погасла. Лишь слабый свет проникал снаружи сквозь проем. Девочка вдруг пошла к эскалатору, словно хотела убедиться в том, что он и на самом деле не движется. Егор не стал ей мешать. Девочка остановилась перед непроницаемой темнотой и вдруг спросила:
   – Ты где?
   – Я жду, – сказал Егор, – пошли.
   Они вышли в серый воздух. Девочка схватилась за рукав куртки Егора, будто испугалась, неожиданно проснувшись. И Егору сразу стало спокойнее – как будто девочка забрала у него страх, а ему оставила заботу о слабом существе.
   Они стояли под навесом у метро.
   – Светает уже, – сказала девочка.
   – Здесь всегда так, – сказал Егор. Хотя, конечно, не был в этом уверен. Но он был старожилом этого мира, а девочка только в него входила.
   – Светает, – упрямо повторила девочка.
   – Посмотри! – громко сказал Егор и осекся – слишком уж далеко разнесся голос. – Снега-то нет.
   – Снега нет, – в тон ему произнесла девочка.
   От входа был виден вагон трамвая. Вагон был старый, стекла разбиты, как будто его привезли со съемок про войну сорок первого года.
   – Как тебя зовут? – спросил Егор.
   – Люся, – ответила девочка. – Люська Тихонова.
   Она обернулась к Егору и впервые поглядела на него, словно признала его существование. Глаза у Люськи были серые с черным ободком, а брови оказались тонкими и будто проведенными циркулем, прядь темных волос выбилась сбоку из-под платка. Когда Люська говорила, брови двигались, уезжали вверх, выражая удивление. Люська часто удивлялась.
   – Ну, я пошла, – сказала Люська.
   – Куда же ты пойдешь? – спросил Егор.
   – Домой? – Получилось не утверждение, а вопрос. Словно она и сама в этом не была уверена.
   Егор решил было, что Люська сообразила, что она попала в другой мир, но оказалось – причина куда более земная.
   – Ты хочешь домой? – спросил Егор.
   – А куда же мне теперь? Константин не приехал.
   – Кто такой Константин?
   – Отец мой, – ответила девочка. – Обещал, а не приехал. А домой я не хотела. И сейчас не хочу.
   – Я думаю, что дома у тебя никого нет, – сказал Егор.
   Брови опять убежали наверх. Люська молчала – брови спрашивали.
   – Ты ведь не хотела Нового года?
   – А на что он мне? – спросила Люська. – Только бить будут.
   – Кто?
   – А все – и мать, и отчим. Они напьются и будут бить меня. В четыре руки.
   – Я думаю, – сказал Егор, – что случилась страшная штука. Мы с тобой остались на платформе, а поезд ушел.
   – Ты чего говоришь?
   – Может, я неправильно понимаю, а может быть, я, к сожалению, прав, – сказал Егор. – Но если очень не хочешь переходить в новый год со всеми людьми, то можно остаться.
   – Где?
   – Наверное, в старом году.
   – А это старый год? – Люська обвела рукой вокруг. Рука высунулась из короткого рукава пальто.
   – Ты же видишь – людей нет, даже деревьев нет.
   – Ну уж! – вдруг ожила Люська. – Так не бывает.
   – Я тоже знаю, что не бывает, – согласился Егор. – Но вот случилось.
   – А я не хочу домой идти, – сказала Люська. – Я же убежала, потому что Константин обещал ко мне приехать. А теперь уж, наверное, не приедет. Но мне все равно некуда идти. Придется домой.
   – А ты далеко живешь? – Егору надоело втолковывать этой тупой девочке простые вещи.
   – Вон там, за углом.
   – Ну хорошо, – сказал Егор, – пошли, ты сама посмотришь, что там никого нет.
   – А ты иди по своим делам, – сказала Люська – Я без тебя дом найду.
   – Как хочешь, – согласился Егор. – Я здесь подожду. Если никого не найдешь, возвращайся. Но думаю, мы с тобой здесь вдвоем остались.
   – Я пошла, – сказала Люська, но не двинулась с места. Егор стоял, ждал. – А куда они в самом деле делись?
   – Опять двадцать пять!
   Тогда Люська побежала прочь. Это было так неожиданно, что Егор кинулся было вслед, потом взял себя в руки. Он был уверен, что никого она дома не найдет.
   Правда, ему было страшновато, потому что он понимал, что какие-то люди здесь все же есть и девочку могут обидеть. Поэтому Егор медленно пошел следом за Люськой.
   Но тут его внимание отвлек звук разбитого стекла. Звук донесся сверху. Егор поглядел туда. Блестя на фоне бегущих облаков, с высокого шестого или седьмого этажа падали осколки стекол. А в самом окне был виден человек, совсем голый, с длинными волосами, но не разберешь – мужчина или женщина – далеко и освещение не очень хорошее.
   Осколки разбитого окна зазвенели, рассыпаясь на кусочки, о мостовую.
   Тот человек, наверху, смотрел на них, словно удивлялся. Потом неловко перевалился через подоконник – Егор даже крикнуть ему не успел, чтобы был поосторожнее, – и медленно, а главное, совершенно беззвучно полетел к земле, будто испытывал себя, может ли он летать. Он плавно переворачивался в полете, и казалось, что ему лететь нравится.
   Но полет оборвался тупым и влажным ударом.
   Человек лежал на асфальте.
   Егор кинулся было к нему – может, нужна помощь. Ведь в таких случаях не думаешь... Егор пробежал несколько шагов по направлению к лежащему телу. И замер.
   Потому что из-за угла быстро, как таракан, выскочил давешний велосипедист. Или другой, но на него похожий. Он словно поджидал там, за углом, и подъехал буквально через минуту после смерти самоубийцы.
   Велосипедиста Егор боялся – с первой встречи. Велосипедист был деловит и бесстрастен. Как робот.
   Он подъехал к стене, прикоснулся к ней рукой и повернул большое колесо так, чтобы удобнее ступить на землю. Оставив велосипед прислоненным к дому, он сделал два шага и наклонился над распростертым телом самоубийцы. И хотя Егору было до него метров сто, он довольно четко видел, что происходит.
   Как бы стремясь ожить, самоубийца двинул рукой – Егор видел, как его пальцы сжимались и разжимались. Затем дернулась голова.
   Велосипедист внимательно рассматривал лежащего на асфальте человека. Затем откинул назад черную блестящую полу плаща и, сделав резкое движение рукой, вытащил из ножен короткий меч. Или длинный нож. Меч блеснул в руке. Велосипедист тщательно прицелился и занес меч. Самоубийца робким движением поднял руку, будто стараясь защититься от удара. Но было поздно. Меч опустился на шею самоубийцы, и его голова покатилась в сторону. Велосипедист шагнул следом за головой, нагнулся и быстрым движением поднял ее за волосы. Темная кровь лилась из шеи, как из опрокинутого кувшина.
   Движения велосипедиста были деловитыми, экономными. Под другой полой плаща обнаружился мешок. Велосипедист сунул голову в мешок и затянул его.
   Затем свистнул. Переливчато, долго – Егору было видно, как вытянулись трубочкой его губы.
   Ничего не случилось. Велосипедист отошел к стене, взялся за руль велосипеда и ловким движением взобрался на седло. Велосипед совершил полукруг, прежде чем человек сумел направить его по проспекту.
   Егор смотрел вслед велосипедисту.
   Он не мог бы сказать себе, испуган ли тем, что увидел, или нет. Он смотрел на эту сцену без интереса, внутренне сжавшись, но не более как на отвратительную сцену в фильме. Его это как будто не касалось.
   Егор кинул взгляд в ту сторону, куда убежала Люська. Вот ей этого видеть не следует. Но Люська не возвращалась.
   Надо бы отыскать ее. Но какое-то неясное, даже стыдное любопытство заставило Егора вместо этого медленно направиться к обезглавленному трупу. Ему самому непонятно было, что же он собирается там увидеть. Да и не хотелось видеть.
   Но он шел.
   Не доходя шагов десяти, Егор заметил какое-то движение возле тела, как будто покойник снова намеревался ожить.
   Егор замер. Потом все же проклятое любопытство заставило его двинуться дальше.
   Но не до конца.
   Он остановился в пяти метрах от тела и тогда понял, что же движется. Это были большие светло-коричневые муравьи, размером с пчелу, – они выбегали вереницей из открытого подвального окна и стремились к телу. Они окружили лужу крови на асфальте, облепили шею и руки. Их становилось все больше, и уже казалось, что весь человек шевелится.
   Егор решил, что именно велосипедист свистком вызывал муравьев, которые здесь служат как бы санитарами. Иначе откуда взяться муравьям во вчерашнем мире?
   И тут до него донесся высокий крик.
   Кричал ребенок.
   Егор сообразил, что это Люська.
   И сразу забыл о страшном велосипедисте, муравьях и самоубийце – главным в этом мире была Люська. Она возвращала Егора к разумным действиям и чувствам. Пока она есть, с ума не сойдешь, хотя бы потому, что надо заботиться о ребенке.
   Егор побежал через площадку у метро к домам, что толпились за круглым вестибюлем. Крик оборвался. Стало совсем тихо.
   Егор бежал и мысленно уговаривал Люську не кричать, потому что ее может услышать велосипедист.
   Егор вбежал во двор дома, в котором был магазин «Рыба».
   И сразу увидел Люську. Люська неслась по пустынному двору, но не к нему, не к метро, а к арке, ведущей на проспект.
   – Люся! – позвал Егор. – Ты куда?
   Люся остановилась как вкопанная. Повернула голову. С надеждой и страхом – не показалось ли ей. И тут увидела Егора.
   – Ну где же ты! – закричала она с укором. – Почему тебя нет?
   – Ты заблудилась? – спросил Егор.
   Он был несказанно рад тому, что ничего плохого не случилось.
   – Я пошла к нам, – сказала Люська. Она протянула руку и взяла его за пальцы. Ее рука была невесомой и пальцы такими тонкими, что страшно было ей сделать больно. – Дверь открыта, а дома никого. И вещи унесли. Кто унес вещи?
   – Не знаю, – сказал Егор. – Какие-то вещи здесь остаются, другие исчезают. Разве нам с тобой понять?
   – А что случилось? – На этот раз Люська спрашивала без упрямства, просто с интересом.
   – Я тебе объяснял.
   – Да, ты объяснял, – согласилась печально Люська. – Только я с самого начала не поняла, а теперь тем более не понимаю. Я бы обратно вернулась.
   – А ты хочешь?
   – Здесь так плохо.
   – Здесь плохо, – согласился Егор.
   – Куда мы пойдем?
   – Ты устала?
   – Нет, только хочу спрятаться. Может, в метро спрячемся и ты мне все расскажешь?
   – Не надо в метро, – сказал Егор.
   Если есть муравьи, подумал он, то могут быть и крысы. И всякие гады. Вернее всего, они таятся в темных местах. Так что лучше оставаться на свету.
   Они вышли под аркой на проспект. Лишенный деревьев и снега, лишенный машин и людей, проспект стал невероятно широким и тоскливым. Казалось, что до домов на той стороне не добежишь.
   – Скорей бы люди возвращались, – сказала Люська. – Если бы была золотая рыбка, я бы ее попросила, чтобы люди возвратились.
   У закрытого железными ставнями коммерческого киоска возилась какая-то фигура. В руке у этого человека был лом. Человек был странно одет – в черное длинное пальто без одного рукава, вместо него был виден оранжевый рукав рубашки.
   Волосы у человека были серыми, они окружали тусклым венчиком блестящую лысину.
   – Пойдем отсюда, – сказал Егор.
   – Погоди, – возразила Люська. – Давай посмотрим, что он делать будет.
   Человек ковырял ломом в замке ставня, поддел ее и с натугой рванул. Ставень страшно заскрипел, замок отлетел и со звоном упал на тротуар.
   Ставень открылся, и оказалось, что за стеклом палатки осталось немало бутылок.
   Человек с размаху ударил ломом в стекло. Несколько бутылок вывалилось наружу. Человек подхватывал падающие бутылки. Одну сунул в карман пальто, вторую за пазуху. Третью держал в руке. Лом мешал ему, но человек с ним не расставался.
   Теперь, когда он обернулся, можно было увидеть его лицо, мятое, серое, как и волосы. Все в нем было обвислым – нижняя губа, нос, щеки.
   Егор попытался закрыть собой Люську, но она вырвалась.
   – Пыркин! – крикнула Люська. – Ты что здесь делаешь?
   – Люська! – Пыркин обрадовался. – Ты меня помнишь, скворец?
   Пыркин с трудом закинул лом на плечо. Егор заметил, что он бос, но ноги у него такие грязные, что не сразу сообразишь, ботинки это или пальцы наружу.
   – Пыркин, – спросила Люська, – ты зачем хулиганишь?
   – А я не хулиганю, – с достоинством ответил Пыркин. – Я делаю тщетную попытку. А кто с тобой?
   – Это Егор, – сказала Люська. – Он меня в метро нашел. А что случилось?
   – В каком смысле, скворец?
   – Где все люди?
   – Нету людей, – грустно произнес Пыркин, покачнулся, лом вырвался у него из руки, скользнул по спине и грохнулся об асфальт. – Мы с тобой, Люська, оказались на том свете. Хотя есть и другие теории, с которыми ты имеешь возможность познакомиться.
   – Пыркин раньше учителем был, – сообщила Люська, пропустившая мимо ушей сентенцию о том свете. – А потом спился.
   – А собачку мою не видели? – спросил Пыркин. – Черная такая собачка Жулик. Может, сманили? Нелюди его не любят.
   – Нет, не видели, – сказала Люська. – Не было у тебя никогда собачки.
   – Это в той жизни не было, – сказал Пыркин.
   – А он у нас во дворе жил, – сообщила Люська Егору. – В прошлом году пропал.
   – В позапрошлом, – поправил ее Пыркин. – Под Новый год. Сегодня справляем вторую годовщину моего пребывания на том свете.
   Егор понимал, что никакой это не тот свет. На том свете трубят ангелы и так далее. Это для религиозных людей. А Егор не был религиозным человеком.
   – Точно, под Новый год, – согласилась Люська. – Его с милицией искали. Овчарку приводили, честное слово. Сама черная, а брюхо серое. Не веришь?
   – А Жулик весь черный, – сказал Пыркин.
   – Не нашли? – спросил Егор. Вопрос казался странным. Если он здесь, то, конечно же, не нашли. Но Егор спрашивал не зря. Ему интересно было узнать, не остается ли что-нибудь от человека в том, настоящем мире? А вдруг это и в самом деле царство мертвых? Тогда должны были найти труп Пыркина. А перед ними сейчас – его душа.
   – Не нашли, – сказала Люська. – Мать говорила, что и хорошо, что пропал. Он как напьется, дикий становился, безумный.
   – Вот это лишнее, скворец. Пыркин теперь – другой человек. И вы, молодой человек, не обращайте внимания на детский лепет. Людмила светлая, но замученная жизнью девочка. Не исключено, что мы имеем дело с генетическим дефектом, – заявил Пыркин.
   – Какой еще дефект! – обиделась Люська.
   – Ну что, вспомним старое? – спросил Пыркин и, поднеся к зубам бутылку водки «Русская», сорвал крышечку. Затем коротко и энергично взболтал водку и воткнул горлышко себе в рот, как будто кормил младенца детским питанием.
   Голова Пыркина запрокинулась, кадык ходил по горлу, вот-вот разорвет кожу! Егор и Люська смотрели как завороженные. Водка в бутылке колыхалась, втягиваясь, как в воронку, в горлышко, и пропадала в Пыркине. Когда оставалось около половины, Пыркин вдруг оторвал горлышко от губ и, неловко замахнувшись, кинул бутылку. Она разбилась об асфальт, брызги стекла и жидкости разлетелись букетом, напомнив Егору, как прыгал из окна самоубийца.
   – Чепуха, чепуха и всяческая чепуха! – закричал Пыркин, закашлялся и стал отплевываться. Это было неприятное зрелище.
   Люська сказала:
   – Пойдем отсюда, бог с ним. Алкоголик.
   – Не уходите! – откашлялся Пыркин. – Я не пью вовсе. Это так, для памяти.
   – Ничего себе память! А еще учителем был, – сказала Люська.
   – Ничего ты не понимаешь, – ответил с чувством Пыркин. – Скорбь моя происходит оттого, что здесь нельзя насытить желудок и напоить мою голову. Здесь нельзя напиться, отключить мозги и забыть об ужасной своей судьбе. Понятно?
   – Понятно, – сказала Люська, хотя не поняла.
   – Эх, одно утешение, что вкус остался.
   – Вы только из-за вкуса пьете? – спросил Егор.
   – А ты попробуй, давай я тебе другую бутылку открою. Ты попробуй, внутрь проходит, а реакции никакой. Хоть ведро выпей. Дать попробовать?
   – Егор, не смей и думать! – приказала Люська, опытная в обращении с пьяницами. – Это так начинают с глоточка, с рюмки. А потом вся жизнь будет поломанная.
   – Не буду я пить. Видите, – сказал Егор, улыбнувшись, потому что его вдруг тронула забота Люськи.
   – И правильно, – сказал Пыркин. – Мне больше останется.
   Он громко засмеялся, хотя смеяться ему не хотелось.
   Потом оборвал смех, и сразу стало тихо. Тишина напомнила, что они здесь одни.
   – Ну пошли, что ли, – сказал Пыркин.
   – Куда? – спросил Егор.
   – Вам здесь оставаться нельзя. Сожрут, убьют, издеваться будут. Пошли к нам. На передовой пост империи.
   – А вы там не пьянствуете? – спросила Люська.
   – Объяснили же тебе! Рады бы пьянствовать, но водка на мозг не действует. Ну, пошли, пошли, а то кто-нибудь придет.
   – Пошли, – сказала Люська и, взяв Егора за руку, потянула за собой.
   Пыркин пошел впереди.
   – Тут недалеко, – сказал он. – У речки живем. На Воробьевых горах, у речки.
   – На Ленинских горах? – догадался Егор.
   – Называй как знаешь. Может, они и Ленинские, если он с Огаревым тут клятву давал на верность народу.
   – Нет, – попался на удочку Егор. – С Огаревым тут клятву давал Герцен.
   – Точно, – хмыкнул Пыркин. – Ленин давал клятву с Троцким.
   И громко засмеялся. Пыркин не умел иначе смеяться. Он смеялся, широко открыв рот, зубы наружу, щеки трясутся, нос болтается – ну как будто индюк смеется. Только очень отощавший индюк.
   Пыркин наступил на стекло, подпрыгнул, задрал ногу и стоял на одной, выковыривая стекло из черной подошвы.
 
   Они прошли мимо круглой громады нового цирка, некоторые стекла его были еще целы. Слева поднимался из пустыря университет, справа пошли причудливые здания Детского музыкального театра. Когда переходили улицу, Егор непроизвольно посмотрел налево.
   – Нет здесь троллейбусов, – сказал Пыркин.
   За бензозаправкой у Дома пионеров стояло несколько избушек. Еще одна деревня. Пыркин немного прихрамывал, горлышко бутылки высовывалось из кармана пальто. Люська семенила рядом с ним. Егор чуть отстал и попытался прогнать это бредовое видение. Он зажмурился и сосчитал до десяти. Дальше считать не решился, чтобы не упасть. Открыл глаза, но ничего не пропало: на фоне серого неба шагали две фигуры. Впереди сутулый Пыркин в черном пальто, один рукав оранжевый, за ним в клетчатом пальтишке девочка Люська.
   – Ты в каком классе учишься? – спросил Пыркин, не оборачиваясь.
   – В девятом.
   – Может быть, я тебе буду курс истории читать, – сказал Пыркин, – чтобы ты не отставал от программы. Мы тебе и физика найдем. Есть у нас один.
   Егор пожал плечами – предложение звучало глупо.
   – Меня называй Вениамином Сергеевичем, – сказал Пыркин. – Я не люблю, когда по фамилии называют старших, словно алкоголика какого-то.