– Я вкратце расскажу? – спросил я.
– Только вкратце. А то я из-за тебя не выспался. – Все ему было неладно.
Я рассказал о том, как было уговорено с дядей Мишей. Здесь слово «полковник» забылось – осталось «дядя».
– Мне нужно будет познакомиться с ребятами, которые служили в Чечне. Афганцы тоже подойдут, но они для меня староваты. У вас есть отделение «Союза ветеранов – XX век»?
– Я от этого далек, – сказал он. – Я не служил.
– Ты не слыхал – среди твоих знакомых никто в Абхазии не бывал?
– Ты имеешь в виду отдых или что?
– Нет, войну.
– А чего там делать?
– Некоторые воевали. Как наемники.
– Дурачье везде найдется.
– Значит, не знаешь?
– У нас один парень на фабрике в Приднестровье воевал. Только за кого – не знаю. Он себя казаком называет.
– Вот он мне и нужен. Познакомишь?
– Не пойдет. Он меня на дух не выносит. Я про этих воителей ему как-то сказал, что думал.
– И что?
– Хотели меня наказать. Но, к счастью, за мной ребята из моего цеха шли. Вот и сбежали твои казачки.
– Это не мои казачки.
– Так что же ты с ними в Абхазии делал?
Он налил мне чаю и подвинул по клеенке бутерброд.
– Давай договоримся, – сказал я миролюбиво. – У тебя какое отношение к дяде Мише? Ты ему доверяешь?
– Я ему обязан, – ответил Аркадий, не глядя на меня.
– Я спросил – доверяешь?
– У меня нет другого выхода, – сказал Аркадий. – Я ему обязан.
– Допустим, что все же доверяешь. И тогда постарайся доверять мне. Где я был, где я не был – не твое дело. Но если я был, то выполнял задание. И здесь тоже выполняю задание. Я думаю, что мы с тобой по одну сторону баррикады, если тебе это что-нибудь говорит.
– Значит, тебе надо внедриться к ветеранам?
– Значит, так.
– Только этот казачок из Приднестровья как узнает, что ты мой двоюродный, тебя сильно не полюбит.
– Это мои проблемы. Ты мне только его покажи... И подумай, пожалуйста, может быть, есть кто-то еще. Ну чтобы не был к тебе враждебен. Просто ветеран. Должны же здесь быть ребята, которые служили в «горячих точках».
– Пойди в военкомат.
Нет, расположения родственника я так и не добился.
Он долил себе кипятку в чашку и сказал задумчиво:
– А вы там, в Москве, меня разрабатывали. Как Кальтенбруннера.
– Не гордись. Просто дядя Миша не хотел завалить тебя, меня и все наше дело.
– Я в вашем деле не участвую.
– Ни в коем случае. Ты мне только помогаешь.
Аркадий стал собирать со стола.
– Мы так и не решили, – сказал я, – где я буду жить.
– Ладно, поживешь у меня. Куда тебе деваться? В Дом колхозника, что ли?
– А он есть?
– Его нету. Там дискотека. Смешно?
– А как я буду спать?
– Я раскладушку у соседей возьму.
– А Рита?
– А я к ней сам схожу, – ответил Аркадий. Ему бы тут улыбнуться, но он был совершенно серьезен.
Было уже около восьми, Аркадий стал собираться на службу.
– Ты, конечно, можешь дома посидеть, но, если пойдешь куда, оставь ключ под половиком на лестнице.
– Не боишься?
– У меня брать нечего, – сказал Аркадий.
Когда он ушел, я не спеша осмотрел квартиру. Я не обыскивал ее, не мое это дело, хотя дядя Миша осторожно сказал: «При первой возможности осмотрись – мы Аркадия давно не трогали, мало ли что могло измениться. Погляди, какие он письма получает, какие сувениры хранит и так далее...»
Я сказал тогда, что к этому не готов. Пускай они посылают еще одного человека. Специалиста.
– Некогда, – всерьез ответил дядя Миша, – хотя следовало бы. Ну ладно, надеюсь, тебя не покоробит моя просьба – поглядеть, какие он выписывает газеты и какие читает книжки. Не покоробит?
– Нет, не покоробит. Если увижу портрет президента, значит, наш человек, если значок с Анпиловым, то возвращаюсь в Москву?
– Будешь действовать по обстановке. Для нас Аркадий – как оболочка для куколки: под ней не видно, какие у тебя красивые крылья.
Нет, пожалуй, у дяди Миши было определенное чувство юмора.
Так что я послушался полковника.
Я прошел в комнату – там была широкая тахта, наскоро прибранная – видно, Рита спешила, – стол под цветной скатертью, шкаф, две полки с книгами. В самом деле Аркадий жил скудно.
Газет он не получал. Вернее, я нашел номер местной, городской газеты, но есть ли у нее политическое лицо, мне в Москве забыли сказать.
Значков тоже не было, а вместо портрета президента на стене висел коврик – такие, наверное, из Турции привозят – с двумя оленями на фоне леса. Один смотрел на тебя, другой перед собой, поджидая опасность.
Я собрался в город. Закрыл дверь, положил ключ под коврик. Когда я занимался этим, открылась соседняя дверь, из нее выглянула худая женщина лет пятидесяти и вопросительно поглядела на меня. Надо было оправдываться.
– Здравствуйте, – сказал я. – Меня Юрием зовут. Я двоюродный брат Аркадия, в гости приехал. Так что вы не волнуйтесь.
Я включил все свое обаяние. На ее лице, для улыбки не приспособленной, возникло ее подобие.
– Очень приятно, – сказала она. – Меня Дашей зовут. Если что надо, соль или масло – вы ко мне заходите, не стесняйтесь. Мы с мамой живем, она у меня пожилая. А то Аркадий-то у вас небогатый.
– Правда, я заметил, – согласился я с женщиной. – А он что, пьет разве?
Я старался быть таким же обаятельным, доверчивым и вызывающим доверие.
– Да зарплату им уже полгода не платят, – сказала Даша. – А он не очень энергичный. Другие у нас с этой фабрики давно уж ушли – кто в бизнес, а кто уехал. А Аркадий, он, знаете, какой-то вялый. Пьет он, конечно, ну кто не пьет? Но, в общем, не особенно. Просто нет денег.
– А как Рита? – спросил я, чувствуя, что мы с Дашей уже подружки и она от меня ничего не скроет.
– Рита? Шалава. В худшем смысле слова, – сказала Даша. – Я про людей плохо не говорю, но лучше бы Аркаше забыть про нее. У нее же муж есть.
– А он...
Я дал возможность ей развить начало фразы.
– Он-то, конечно, алкаш проклятый, но все равно это хорошо не кончится. Она, говорят, с милиционером жила и с Порейкой.
Тут я насторожился. Фамилия редкая. А я знал, что это глава «XX века».
– А он, Порейко, не возражает?
– Ты смешной, Юрик, – сказала Даша. – Он ее боится. Он только на митингах выступать умеет, а так она его пришибет – ведь моральных устоев никаких, вы меня понимаете? У нее знакомства – вся торговля. Там бандит на бандите ездит, бандитом погоняет.
– Извините. – Я улыбнулся самой трогательной из набора моих улыбок. – А она какое отношение имеет к торговле?
– Торгует, – ответила Даша с отвращением. Она осталась советским человеком. – В Турцию ездит, кожу возит. Докатилась.
Это было хуже распутства.
Конечно, я мог пойти прямо к Порейке или даже в комнатку, которую Союз снимал в горисполкоме, но не хотелось спешить – мне надо было сделать так, чтобы меня туда привели свои люди, местные ветераны.
Я вышел на улицу. Было уже позднее утро. Можно было подъехать до центра на автобусе, он как раз остановился возле наших домов, но народ лез в автобус с таким отчаянием, словно это был последний дилижанс на Клондайк.
Городок оказался оживленным и бестолковым, так как улицы тянулись по склонам, прорезанным ручьями, порой у улицы была всего одна сторона, вторая круто обрывалась к воде.
На площади, куда я добрался минут через десять, я увидел киоск с газетами и журналами. Купил местную, районную «Вперед!», основанную в 1926 году и даже украшенную орденом «Знак Почета». В ней мирно уживались таблица с данными по косовице в колхозах района и объявления вполне столичного характера, включая сообщения о гигиенических прокладках.
– А центральную прессу получаете? – спросил я у толстой грустной женщины армянского вида, которая заполняла собой все свободное пространство внутри киоска, так что ей трудно было поворачиваться.
– Центральный пресса на пятый день прибывает, – пропела женщина с гортанным кавказским акцентом.
Потом я пошел к продуктовым ларькам. Они стояли в ряд, все голубые и одинаковой формы, – видно, в городе были приняты соответствующие решения по эстетике.
Риту я там не встретил, хотя заглядывал в маленькие окошечки, и в последнем не выдержал, спросил:
– Рита не заходила?
Маленький человек в пенсне – это было удивительно, может быть, свежая мода? – высунулся наружу:
– Какую такую Риту?
Он сразу понял, что я – чужой.
– Рыжую, – сказал я.
– А зачем она вам?
– По делу.
– Не знаю никакой Риты.
И спрятался, как белка в дупле.
Придется идти в пивную. Пора показывать себя городку.
Спросить о пивной было некого – ведь еще неизвестно, где кто здесь собирается.
Но тут я увидел кафе «Синий ветер». Кафе занимало первый этаж каменного двухэтажного дома неподалеку от рынка. Кафе было знакомо – по фильму. Я, помню, обратил внимание, что здесь работает хорошенькая официантка. Агент запечатлел ее крупным планом.
Кафе оказалось столовой, переделанной под заведение более высокого класса. На стенах висели картины местного пейзажиста, столики были покрыты черным пластиком, стулья тоже выписали откуда-то издалека. Добавилась и полукруглая стойка – и уже совсем экзотично рядом с Гостиным двором выглядели иностранные бутылки за спиной бармена, читавшего дамский роман, – я даже прочел название – «Страсть без конца».
За одним из столиков сидел какой-то местный чиновник, умеренно одетый и умеренно сытый. Я спросил:
– У вас самообслуживание?
– Сейчас подойдет, – ответил бармен, не поднимая головы. И крикнул: – Александра, клиент пришел!
– Иду, – откликнулась откуда-то Александра и тут же появилась из-за занавески, заменявшей дверь на кухню. Она сразу увидела меня и подошла, вытаскивая из кармашка передника блокнотик.
Наш оператор не польстил ей – Одри Хепберн меховского края замерла надо мной с изяществом горной серны (в жизни не приходилось видеть горную серну!).
– Что будем заказывать? – спросила она добродушно, с легкой улыбкой девушки из хорошей детской. Я сразу понял, кто она такая: дочь английского посла, которая проходит летнюю практику в русском кафе, готовя диссертацию по психологии русского мещанина.
– А что у нас есть, Александра? – спросил я. – Только честно!
Взгляд ее, до того блуждавший где-то чуть выше моего затылка, тут же упал на мое лицо, в озерных глазах отразилось любопытство русалки.
– Я вас не знаю, – сказала она твердо.
Бармен отложил книжку и тоже стал смотреть на меня, словно я нарушил правила поведения и достоин того, чтобы меня вышибли из порядочного заведения.
– Я вас тоже в первый раз вижу, – сказал я. – Честное слово. Но очень рад.
– И я вас.
– Бармен вас назвал. Только что. Мне ничего не оставалось, как подслушать.
Загадка разрешилась буднично, и глаза ее стали обыкновенными и равнодушными.
Сам по себе я для нее интереса не представлял, что, разумеется, задело меня за живое, и я задумался: кто бы мог понравиться такой девушке? Ален Делон или Депардье? Скорей первый.
– Александра, – сказал я официантке, превращаясь для нее и только для нее в Алена Делона средних лет. И попросил, пытаясь внести смятение в ее неокрепшую душу: – Можно сделать яичницу с ветчиной из шести яиц?
Нет, я не угадал. Она и в грош не ставила Алена Делона.
– Нет ветчины, – сказала Александра и добавила: – А из шести яиц яичницу не делают.
Депардье, сказал я себе мысленно, вот кто меня спасет! И тут же подбородок Алена стал увеличиваться, и лицо приобрело характерный для Депардье грубый вид.
– Тогда с беконом, – сказал я, чуть играя голосом.
– Ну не привезли еще, – ответила Александра, глядя поверх прекрасной головы несчастного актера.
Ну кто же, кто же ее кумир? Как жаль, что я плохо знаю американцев. Может, попробовать Николсона? Но у Николсона отрицательное обаяние, ему только бы чертей и оборотней играть.
Размышляя так, я непроизвольно превратился в Николсона и понял, что Александра смотрит на меня с любопытством.
Я понадеялся, что она уже забыла о моих прежних обличьях. Мои жертвы обычно забывали о них мгновенно.
Девушка глазела на меня так, как я хотел бы, чтобы она глазела на меня. То есть на Гарика Гагарина, а не на проклятого Николсона.
– А если с сосисками? – спросила она. – У нас сосиски хорошие, местные.
– Отлично, – сказал я. – А вы сами-то завтракали?
– А я сама не завтракаю вообще, – с готовностью сообщила официантка. – Я фигуру берегу. Потерять легко, а потом ищи как ветра в поле.
– Разумно, – согласился я, – очень разумно.
Хотя мог бы поклясться, что еще лет двадцать ей придется оставаться горной серной. А может быть, всю жизнь.
– Значит, две яичницы, сосиски... Гарнир будет?
– Ну разумеется... а вы где так научились по-русски говорить?
– Вы имеете в виду Николсона? – спросил я.
Она кивнула, уже готовая к горькому разочарованию.
– Я прошу вас, умоляю, – прошептал я, – никто не должен знать, что я родом из этих мест. Меня мать в сорок первом отсюда вывезла, на Украину, спасала. Вот я и попал в руки гестапо. Она вырастила меня в приюте, и еще мальчиком меня выкрали агенты ЦРУ...
Я говорил тихо, быстро, настойчиво. Ни черта она не запомнит, кроме памяти о том, что я несчастен с детства и меня желательно согревать и спасать.
– Тогда яичницу, сосиски, два апельсиновых сока и два кофе – быстро! – приказал я, завершая монолог.
Бармен снова взял книжку, но читал еле-еле, ему хотелось подслушать, о чем мы так воодушевленно, но негромко говорим. Но не услышал.
Я надеялся, что не нарушил каких-нибудь местных табу. Ведь, допустим, в Москве вряд ли можно было пригласить за стол официантку... но мне нужно было, чтобы она побыла со мной, запомнила меня (конечно же, не Николсона) и, может быть, рассказала обо мне своим друзьям. У официантки в провинциальном кафе весь городок должен быть в знакомых.
Но все получилось не так, как я рассчитывал, лицедействуя перед принцессой официанток. В тот момент, когда она выплыла с тяжелым подносом из кухни и стала расставлять на столе тарелки и чашки, в кафе стало чуть темнее, я сразу поглядел вправо – тень падала от окна. Там, уперев в стекло рожу, стоял коротко стриженный амбал, бык, качок – черт знает, как их еще называют. Плечи его легли как раз по ширине окна.
Александра тоже заметила наблюдателя и мгновенно вышла из транса. Так гипнотизер может потерять клиента в одно мгновение, если в зале раздастся неожиданный свист.
– Только вкратце. А то я из-за тебя не выспался. – Все ему было неладно.
Я рассказал о том, как было уговорено с дядей Мишей. Здесь слово «полковник» забылось – осталось «дядя».
– Мне нужно будет познакомиться с ребятами, которые служили в Чечне. Афганцы тоже подойдут, но они для меня староваты. У вас есть отделение «Союза ветеранов – XX век»?
– Я от этого далек, – сказал он. – Я не служил.
– Ты не слыхал – среди твоих знакомых никто в Абхазии не бывал?
– Ты имеешь в виду отдых или что?
– Нет, войну.
– А чего там делать?
– Некоторые воевали. Как наемники.
– Дурачье везде найдется.
– Значит, не знаешь?
– У нас один парень на фабрике в Приднестровье воевал. Только за кого – не знаю. Он себя казаком называет.
– Вот он мне и нужен. Познакомишь?
– Не пойдет. Он меня на дух не выносит. Я про этих воителей ему как-то сказал, что думал.
– И что?
– Хотели меня наказать. Но, к счастью, за мной ребята из моего цеха шли. Вот и сбежали твои казачки.
– Это не мои казачки.
– Так что же ты с ними в Абхазии делал?
Он налил мне чаю и подвинул по клеенке бутерброд.
– Давай договоримся, – сказал я миролюбиво. – У тебя какое отношение к дяде Мише? Ты ему доверяешь?
– Я ему обязан, – ответил Аркадий, не глядя на меня.
– Я спросил – доверяешь?
– У меня нет другого выхода, – сказал Аркадий. – Я ему обязан.
– Допустим, что все же доверяешь. И тогда постарайся доверять мне. Где я был, где я не был – не твое дело. Но если я был, то выполнял задание. И здесь тоже выполняю задание. Я думаю, что мы с тобой по одну сторону баррикады, если тебе это что-нибудь говорит.
– Значит, тебе надо внедриться к ветеранам?
– Значит, так.
– Только этот казачок из Приднестровья как узнает, что ты мой двоюродный, тебя сильно не полюбит.
– Это мои проблемы. Ты мне только его покажи... И подумай, пожалуйста, может быть, есть кто-то еще. Ну чтобы не был к тебе враждебен. Просто ветеран. Должны же здесь быть ребята, которые служили в «горячих точках».
– Пойди в военкомат.
Нет, расположения родственника я так и не добился.
Он долил себе кипятку в чашку и сказал задумчиво:
– А вы там, в Москве, меня разрабатывали. Как Кальтенбруннера.
– Не гордись. Просто дядя Миша не хотел завалить тебя, меня и все наше дело.
– Я в вашем деле не участвую.
– Ни в коем случае. Ты мне только помогаешь.
Аркадий стал собирать со стола.
– Мы так и не решили, – сказал я, – где я буду жить.
– Ладно, поживешь у меня. Куда тебе деваться? В Дом колхозника, что ли?
– А он есть?
– Его нету. Там дискотека. Смешно?
– А как я буду спать?
– Я раскладушку у соседей возьму.
– А Рита?
– А я к ней сам схожу, – ответил Аркадий. Ему бы тут улыбнуться, но он был совершенно серьезен.
Было уже около восьми, Аркадий стал собираться на службу.
– Ты, конечно, можешь дома посидеть, но, если пойдешь куда, оставь ключ под половиком на лестнице.
– Не боишься?
– У меня брать нечего, – сказал Аркадий.
Когда он ушел, я не спеша осмотрел квартиру. Я не обыскивал ее, не мое это дело, хотя дядя Миша осторожно сказал: «При первой возможности осмотрись – мы Аркадия давно не трогали, мало ли что могло измениться. Погляди, какие он письма получает, какие сувениры хранит и так далее...»
Я сказал тогда, что к этому не готов. Пускай они посылают еще одного человека. Специалиста.
– Некогда, – всерьез ответил дядя Миша, – хотя следовало бы. Ну ладно, надеюсь, тебя не покоробит моя просьба – поглядеть, какие он выписывает газеты и какие читает книжки. Не покоробит?
– Нет, не покоробит. Если увижу портрет президента, значит, наш человек, если значок с Анпиловым, то возвращаюсь в Москву?
– Будешь действовать по обстановке. Для нас Аркадий – как оболочка для куколки: под ней не видно, какие у тебя красивые крылья.
Нет, пожалуй, у дяди Миши было определенное чувство юмора.
Так что я послушался полковника.
Я прошел в комнату – там была широкая тахта, наскоро прибранная – видно, Рита спешила, – стол под цветной скатертью, шкаф, две полки с книгами. В самом деле Аркадий жил скудно.
Газет он не получал. Вернее, я нашел номер местной, городской газеты, но есть ли у нее политическое лицо, мне в Москве забыли сказать.
Значков тоже не было, а вместо портрета президента на стене висел коврик – такие, наверное, из Турции привозят – с двумя оленями на фоне леса. Один смотрел на тебя, другой перед собой, поджидая опасность.
Я собрался в город. Закрыл дверь, положил ключ под коврик. Когда я занимался этим, открылась соседняя дверь, из нее выглянула худая женщина лет пятидесяти и вопросительно поглядела на меня. Надо было оправдываться.
– Здравствуйте, – сказал я. – Меня Юрием зовут. Я двоюродный брат Аркадия, в гости приехал. Так что вы не волнуйтесь.
Я включил все свое обаяние. На ее лице, для улыбки не приспособленной, возникло ее подобие.
– Очень приятно, – сказала она. – Меня Дашей зовут. Если что надо, соль или масло – вы ко мне заходите, не стесняйтесь. Мы с мамой живем, она у меня пожилая. А то Аркадий-то у вас небогатый.
– Правда, я заметил, – согласился я с женщиной. – А он что, пьет разве?
Я старался быть таким же обаятельным, доверчивым и вызывающим доверие.
– Да зарплату им уже полгода не платят, – сказала Даша. – А он не очень энергичный. Другие у нас с этой фабрики давно уж ушли – кто в бизнес, а кто уехал. А Аркадий, он, знаете, какой-то вялый. Пьет он, конечно, ну кто не пьет? Но, в общем, не особенно. Просто нет денег.
– А как Рита? – спросил я, чувствуя, что мы с Дашей уже подружки и она от меня ничего не скроет.
– Рита? Шалава. В худшем смысле слова, – сказала Даша. – Я про людей плохо не говорю, но лучше бы Аркаше забыть про нее. У нее же муж есть.
– А он...
Я дал возможность ей развить начало фразы.
– Он-то, конечно, алкаш проклятый, но все равно это хорошо не кончится. Она, говорят, с милиционером жила и с Порейкой.
Тут я насторожился. Фамилия редкая. А я знал, что это глава «XX века».
– А он, Порейко, не возражает?
– Ты смешной, Юрик, – сказала Даша. – Он ее боится. Он только на митингах выступать умеет, а так она его пришибет – ведь моральных устоев никаких, вы меня понимаете? У нее знакомства – вся торговля. Там бандит на бандите ездит, бандитом погоняет.
– Извините. – Я улыбнулся самой трогательной из набора моих улыбок. – А она какое отношение имеет к торговле?
– Торгует, – ответила Даша с отвращением. Она осталась советским человеком. – В Турцию ездит, кожу возит. Докатилась.
Это было хуже распутства.
Конечно, я мог пойти прямо к Порейке или даже в комнатку, которую Союз снимал в горисполкоме, но не хотелось спешить – мне надо было сделать так, чтобы меня туда привели свои люди, местные ветераны.
Я вышел на улицу. Было уже позднее утро. Можно было подъехать до центра на автобусе, он как раз остановился возле наших домов, но народ лез в автобус с таким отчаянием, словно это был последний дилижанс на Клондайк.
Городок оказался оживленным и бестолковым, так как улицы тянулись по склонам, прорезанным ручьями, порой у улицы была всего одна сторона, вторая круто обрывалась к воде.
На площади, куда я добрался минут через десять, я увидел киоск с газетами и журналами. Купил местную, районную «Вперед!», основанную в 1926 году и даже украшенную орденом «Знак Почета». В ней мирно уживались таблица с данными по косовице в колхозах района и объявления вполне столичного характера, включая сообщения о гигиенических прокладках.
– А центральную прессу получаете? – спросил я у толстой грустной женщины армянского вида, которая заполняла собой все свободное пространство внутри киоска, так что ей трудно было поворачиваться.
– Центральный пресса на пятый день прибывает, – пропела женщина с гортанным кавказским акцентом.
Потом я пошел к продуктовым ларькам. Они стояли в ряд, все голубые и одинаковой формы, – видно, в городе были приняты соответствующие решения по эстетике.
Риту я там не встретил, хотя заглядывал в маленькие окошечки, и в последнем не выдержал, спросил:
– Рита не заходила?
Маленький человек в пенсне – это было удивительно, может быть, свежая мода? – высунулся наружу:
– Какую такую Риту?
Он сразу понял, что я – чужой.
– Рыжую, – сказал я.
– А зачем она вам?
– По делу.
– Не знаю никакой Риты.
И спрятался, как белка в дупле.
Придется идти в пивную. Пора показывать себя городку.
Спросить о пивной было некого – ведь еще неизвестно, где кто здесь собирается.
Но тут я увидел кафе «Синий ветер». Кафе занимало первый этаж каменного двухэтажного дома неподалеку от рынка. Кафе было знакомо – по фильму. Я, помню, обратил внимание, что здесь работает хорошенькая официантка. Агент запечатлел ее крупным планом.
Кафе оказалось столовой, переделанной под заведение более высокого класса. На стенах висели картины местного пейзажиста, столики были покрыты черным пластиком, стулья тоже выписали откуда-то издалека. Добавилась и полукруглая стойка – и уже совсем экзотично рядом с Гостиным двором выглядели иностранные бутылки за спиной бармена, читавшего дамский роман, – я даже прочел название – «Страсть без конца».
За одним из столиков сидел какой-то местный чиновник, умеренно одетый и умеренно сытый. Я спросил:
– У вас самообслуживание?
– Сейчас подойдет, – ответил бармен, не поднимая головы. И крикнул: – Александра, клиент пришел!
– Иду, – откликнулась откуда-то Александра и тут же появилась из-за занавески, заменявшей дверь на кухню. Она сразу увидела меня и подошла, вытаскивая из кармашка передника блокнотик.
Наш оператор не польстил ей – Одри Хепберн меховского края замерла надо мной с изяществом горной серны (в жизни не приходилось видеть горную серну!).
– Что будем заказывать? – спросила она добродушно, с легкой улыбкой девушки из хорошей детской. Я сразу понял, кто она такая: дочь английского посла, которая проходит летнюю практику в русском кафе, готовя диссертацию по психологии русского мещанина.
– А что у нас есть, Александра? – спросил я. – Только честно!
Взгляд ее, до того блуждавший где-то чуть выше моего затылка, тут же упал на мое лицо, в озерных глазах отразилось любопытство русалки.
– Я вас не знаю, – сказала она твердо.
Бармен отложил книжку и тоже стал смотреть на меня, словно я нарушил правила поведения и достоин того, чтобы меня вышибли из порядочного заведения.
– Я вас тоже в первый раз вижу, – сказал я. – Честное слово. Но очень рад.
– И я вас.
– Бармен вас назвал. Только что. Мне ничего не оставалось, как подслушать.
Загадка разрешилась буднично, и глаза ее стали обыкновенными и равнодушными.
Сам по себе я для нее интереса не представлял, что, разумеется, задело меня за живое, и я задумался: кто бы мог понравиться такой девушке? Ален Делон или Депардье? Скорей первый.
– Александра, – сказал я официантке, превращаясь для нее и только для нее в Алена Делона средних лет. И попросил, пытаясь внести смятение в ее неокрепшую душу: – Можно сделать яичницу с ветчиной из шести яиц?
Нет, я не угадал. Она и в грош не ставила Алена Делона.
– Нет ветчины, – сказала Александра и добавила: – А из шести яиц яичницу не делают.
Депардье, сказал я себе мысленно, вот кто меня спасет! И тут же подбородок Алена стал увеличиваться, и лицо приобрело характерный для Депардье грубый вид.
– Тогда с беконом, – сказал я, чуть играя голосом.
– Ну не привезли еще, – ответила Александра, глядя поверх прекрасной головы несчастного актера.
Ну кто же, кто же ее кумир? Как жаль, что я плохо знаю американцев. Может, попробовать Николсона? Но у Николсона отрицательное обаяние, ему только бы чертей и оборотней играть.
Размышляя так, я непроизвольно превратился в Николсона и понял, что Александра смотрит на меня с любопытством.
Я понадеялся, что она уже забыла о моих прежних обличьях. Мои жертвы обычно забывали о них мгновенно.
Девушка глазела на меня так, как я хотел бы, чтобы она глазела на меня. То есть на Гарика Гагарина, а не на проклятого Николсона.
– А если с сосисками? – спросила она. – У нас сосиски хорошие, местные.
– Отлично, – сказал я. – А вы сами-то завтракали?
– А я сама не завтракаю вообще, – с готовностью сообщила официантка. – Я фигуру берегу. Потерять легко, а потом ищи как ветра в поле.
– Разумно, – согласился я, – очень разумно.
Хотя мог бы поклясться, что еще лет двадцать ей придется оставаться горной серной. А может быть, всю жизнь.
– Значит, две яичницы, сосиски... Гарнир будет?
– Ну разумеется... а вы где так научились по-русски говорить?
– Вы имеете в виду Николсона? – спросил я.
Она кивнула, уже готовая к горькому разочарованию.
– Я прошу вас, умоляю, – прошептал я, – никто не должен знать, что я родом из этих мест. Меня мать в сорок первом отсюда вывезла, на Украину, спасала. Вот я и попал в руки гестапо. Она вырастила меня в приюте, и еще мальчиком меня выкрали агенты ЦРУ...
Я говорил тихо, быстро, настойчиво. Ни черта она не запомнит, кроме памяти о том, что я несчастен с детства и меня желательно согревать и спасать.
– Тогда яичницу, сосиски, два апельсиновых сока и два кофе – быстро! – приказал я, завершая монолог.
Бармен снова взял книжку, но читал еле-еле, ему хотелось подслушать, о чем мы так воодушевленно, но негромко говорим. Но не услышал.
Я надеялся, что не нарушил каких-нибудь местных табу. Ведь, допустим, в Москве вряд ли можно было пригласить за стол официантку... но мне нужно было, чтобы она побыла со мной, запомнила меня (конечно же, не Николсона) и, может быть, рассказала обо мне своим друзьям. У официантки в провинциальном кафе весь городок должен быть в знакомых.
Но все получилось не так, как я рассчитывал, лицедействуя перед принцессой официанток. В тот момент, когда она выплыла с тяжелым подносом из кухни и стала расставлять на столе тарелки и чашки, в кафе стало чуть темнее, я сразу поглядел вправо – тень падала от окна. Там, уперев в стекло рожу, стоял коротко стриженный амбал, бык, качок – черт знает, как их еще называют. Плечи его легли как раз по ширине окна.
Александра тоже заметила наблюдателя и мгновенно вышла из транса. Так гипнотизер может потерять клиента в одно мгновение, если в зале раздастся неожиданный свист.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента