Булыга Сергей. Красные сапоги (Черная сага - 4)

   Я засмеялся и сказал:
   - Что он в конце концов и сделал. Так чего ты добился, Цемиссий?
   - Время покажет, брат.
   - Брат! - снова засмеялся я. - Хвала Всевышнему, но я тебе не брат, иначе б ты давно уже подло прикончил меня.
   - О, нет, - улыбнулся Цемиссий. - Напрасно ты меня в этом подозреваешь. Ты слишком искусный и удачливый воин, Нечиппа, чтобы я мог позволить себе такую роскошь, как лишиться тебя. Мало того, я никому никогда не позволю причинить тебе хоть малейшее неудобство. Но и это не все: я прекрасно осведомлен и о том, в каких именно отношениях ты состоял с моей любимой и благословенной супругой вплоть до того момента, как ты отправился покорять Великую Пустыню. Но разве я хоть словом упрекнул тебя? Или ее? Да и как мне было ее упрекать? Ведь я же понимал: разве могла она устоять пред столь неистребимым искушением, как...
   - Замолчи! - крикнул я.
   Он замолчал... Но очень ненадолго! И вновь заговорил:
   - И вот что получается, Нечиппа! Я - автократор, ты - архистратиг, у нас с тобой одна судьба, одна Держава. И оба мы, не щадя своих сил, радеем за ее мощь и процветание. Да, к сожалению, порой между нами случаются досадные размолвки, недоразумения. Вот так и в этот раз: ты гневаешься на меня за то, что я, поцеловав руку варвару, убедил его покинуть наши пределы и тем самым лишил тебя удовольствия разгромить его бесчисленные орды. На самом же деле все было не так, ибо я унижался перед Старым Колдуном единственно ради того, чтобы еще хоть на некоторое, пусть даже на самое непродолжительное время задержать его под неприступными стенами нашей славной столицы, однако ему уже донесли о том, что ты, Нечиппа Бэрд Великолепный, спешишь тройными переходами - и он бежал самым постыдным образом! А ты...
   Он нагло лгал! Бесстыжий лжец! Я задыхался от негодования! А Тонкорукий уже схватил две чаши, полные вина, одну из них взял себе, вторую протянул мне и сказал:
   - Так выпьем же, брат, за тебя! За истинного и единственного спасителя Наиполя от беспощадного вражеского нашествия!
   Но я стоял, не шевелясь. Эти чаши явно были заготовлены загодя, вино в одной из них отравлено! И я сказал:
   - Мне кажется... - но тут же замолчал.
   - Ты хочешь поменяться чашами? - спросил Цемиссий. - Да?
   Но я молчал. Мне было стыдно признаваться в трусости. А он сказал:
   - Тогда бери другую.
   Я не взял. Но сказал:
   - Если со мной, не допусти Всевышний, что-нибудь случится, то ты, надеюсь, знаешь, что тебя ждет?
   - Да, безусловно, знаю, - совершенно спокойно ответил Цемиссий. - Я знаю даже больше: что будет со мной, если с тобой ничего не случится.
   - Что?
   - Ты убьешь меня. Вот прямо здесь. Ведь ты за этим и пришел. Но все равно я считаю своим святым долгом осушить эту чашу в честь того, одно имя которого привело неисчислимые полчища варваров в трепет!
   Я прекрасно понимал, что он чудовищно неискренен. Но в то же время мне было приятно наблюдать за тем, с каким бесстрашием он движется навстречу своей смерти.
   И мы выпили. Он тотчас же спросил:
   - И как вино?
   - Чудесное, - ответил я... точнее, мой язык. Ибо не я это сказал! Не я!
   - Еще?
   - Достаточно.
   - Тогда ты можешь приступать.
   - К чему?
   - К тому, зачем ты и пришел сюда. Ведь ты желал меня убить.
   - За что?
   Он рассмеялся и сказал:
   - Вот в том-то все и дело, что я этого не знаю. Ведь и действительно: я - автократор, ты - архистратиг, у нас с тобой одна судьба, одна Держава, и оба мы, не щадя своих сил... Так?
   - Так, - ответил мой язык, а после продолжал: - Мы шли тройными переходами, я не щадил людей, но, видно, так того хотел Всевышний, что подлый псевдоархонт севера был вовремя предупрежден о нашем приближении - и снялся, и ушел. Увы!
   - Увы, - кивнул Цемиссий.
   - Но, повелитель, - сказал мой язык, - я и мой меч...
   - Не повелитель - брат! - поправил он.
   - Брат! - отозвался мой язык...
   Подлый язык! Не мой язык! Он еще много говорил, не умолкал. Цемиссий улыбался. Потом мы вместе с ним спустились вниз и говорили перед войском. Я их благодарил. Цемиссий им сулил награды. Они были в большом смущении, но все же поддались нашим речам и позволили, чтобы их увели, разместили по разным казармам. И в тот же вечер их действительно примерно наградили, выплатив удвоенное жалованье на три года вперед. Однако их это не очень-то обрадовало, ибо им было сказано, что сумма, выплаченная мне, втрое превышает то, что получили они все, вместе взятые. И потому если бы уже назавтра я бы вновь явился к ним и призвал к выступлению, то в ответ услышал лишь брань да упреки. И я это прекрасно понимал, и ни к кому я не являлся. Да если б я того и пожелал, то бы не смог осуществить по той простой причине, что на следующий день я был уже довольно далеко от Наиполя - сразу же после того, как войско покинуло дворцовую площадь, Цемиссий обратился ко мне со словами:
   - Любезный брат! Мне кажется, что после всех тех утомительнейших усилий, которые ты приложил на благо Державы, тебе необходим отдых. А посему я настоятельнейшим образом рекомендую тебе отбыть на Санти, чтобы ты смог там, в тиши целительного уединения...
   - О, брат! - с восторгом перебил его мой мерзкий бескостный язык. Это как раз то, о чем я и хотел испросить твоего участливейшего позволения!
   И было посему. Меня тут же препроводили в гавань, посадили на корабль - и мы двинулись к Санти. Ветер в тот вечер был довольно сильный, море изрядно волновалось, изнурительная, как мне тогда показалось, килевая качка лишила меня последних сил, и я заснул.
   Проснулся я уже на следующий день с гудящей головой и ломотой по всему телу. Зато я был в своей постели, с ясным умом и послушным себе языком! Санти - это наше родовое поместье, расположенное на довольно-таки обширном и в меру гористом острове. Мои предки полновластно и законно владели им еще за триста лет до того, как Хризостол, прапрадед Тонкорукого, явился в столицу на поиски счастья. И был тот Хризостол одет в вонючий козий тулуп, нечесан и немыт, не отличал, где право, а где лево, а из всего великого числа ремесел он освоил всего лишь одно - искусство объезжать норовистых лошадей. И это (таковы уж наши нравы) и сослужило ему великую пользу, и вскоре вознесло на самую вершину людской пирамиды, лишний раз подтвердив ту печальную мысль, что грубый и неотесанный возница с ипподрома...
   Однако довольно об этом! Итак, после довольно-таки длительного отсутствия я снова оказался дома. Никто не смел меня о чем-либо расспрашивать. Все делали вид, будто ничего особенного не случилось. Но, тем не менее, все старались меня сторониться. Наложницы, и те были не в меру молчаливы, холодны. Но ладно женщины! Однако же и Кракс, с которым я ежедневно упражнялся в искусстве владения мечом, и тот был осторожен и немногословен. А с ним-то мы знакомы с самого раннего детства, и это именно он, Кракс, и нанес мне когда-то первую настоящую рану! Теперь же он молчал. Молчал и виночерпий. Молчал и псарь. Молчал конюший. Один лишь секретарь, добрейший Иокан, каждый раз после завтрака являлся ко мне в кабинет, раскладывал письменные принадлежности, разворачивал свиток пергамента... и, как и в прежние годы, пускался в пространные рассказы о всякой любопытной всячине, почерпнутой им частью из письменных трудов, частью из чьих-то устных рассказов, а частью выдуманных им же самим... а после спрашивал:
   - О чем ты сегодня желаешь сказать?
   Я неизменно благодарил его за верную службу и отсылал от себя. А после я призывал Кракса, мы спускались с ним в оружейную, служители плотно занавешивали окна и, очутившись в полной темноте, мы обнажали мечи и начинали сражаться. Потом я отдыхал. Потом обедал - в одиночестве, я так того желал. Потом вновь отдыхал, а Иокан читал мне что-нибудь из древней философии. Потом я выходил купаться в море. Вернувшись же...
   И так я прожил целый месяц. За это время Тонкорукий ни разу не напомнил о себе. Также никак не обнаружили своего внимания ко мне и члены Благородного Синклита. Не подавала о себе вестей и Теодора. Не могу сказать, что последнее меня очень тревожило, однако не стану и скрывать, что ее молчание было для меня более всего неприятно. Один лишь верный человек, не буду называть ни его имени, ни должности, и то только уже на тридцать первый день (точнее, в ночь) тайно явился ко мне, и я имел с ним длительную и весьма важную беседу. Верный человек поведал мне о последних столичных новостях и клятвенно уверил, что то неблагоприятное впечатление, которое я имел неосторожность оставить о себе во время своего последнего прихода в Наиполь, постепенно сглаживается и, следовательно, вскоре должны наступить более споспешествующие нам времена. Тогда я спросил, каково положение на границах Державы, и верный человек с прискорбием сообщил, что на границах все спокойно. А как идут дела в Великой Пустыне? Верный человек сразу просветлел лицом и ответил, что вот там-то как раз дела идут, в порядке исключения, из рук вон плохо - курчавые черные варвары многократно усилили свой натиск, и Армилай был вынужден отступить, и это отступление грозит вот-вот перерасти в беспорядочное и паническое бегство. Я ничего на это не сказал, а только подумал, что, значит, то необычное белое облако, которое я видел на горизонте, и действительно предвещало о возможности близкого и счастливого окончания Великого Южного Похода - но это если б я остался там, ибо при мне бы варвары...
   Однако так уж повелось от самого Творения, что человеку лишь потом, когда уже все равно ничего не изменишь, становится понятен истинный замысел Всевышнего. И я повеселел! Ибо, подумал я, еще вполне возможно, что - в свою очередь - и Тонкорукий тоже слишком рано возрадовался своей победе! И уж совсем напрасно задумала Теодора изображать из себя верную жену вместо того, чтобы...
   И я спросил о Теодоре. Вместо ответа верный человек с превеликой осторожностью извлек из пояса многократно сложенный и хитроумно завязанный пурпурный шелковый платок и подал его мне. Я развязал знакомые узлы, развернул... И на моей ладони оказался перстень, сработанный из душистого бронзового дерева и увенчанный кроваво-черным и весьма искусно ограненным камнем. Я повернул камень к свету... и, словно в уменьшительном зеркале, увидел в нем Теодору! Я еще повернул - Теодора исчезла. Еще - и вновь она смотрела на меня. Я улыбнулся.
   - Что, на нем что-то написано? - поинтересовался верный человек.
   - Нет, ничего, - ответил я. - Да, кстати: а письмо? Записка? Просто слово?
   Но верный человек каждый раз отрицательно качал головой. Тогда я надел перстень на безымянный палец правой руки - и перстень оказался точно впору - и принялся расспрашивать о членах Благородного Синклита, а верный человек подробно и охотно отвечал. Потом мы еще долго говорили о доместиках фем - кому из них и в какой степени возможно будет доверять, если придется начинать большое и серьезное дело. А потом я спросил, как поживает тот, с кем мне так и не посчастливилось встретиться.
   - Старый Колдун вернулся к Безголовому, - кратко ответил верный человек.
   А больше он ничего о нем не знал. Тогда я попросил, чтоб верный человек как можно быстрей исправил это упущение, ибо, как подсказывает мне мой опыт, именно со стороны Старого Колдуна и следует всем нам - и правым, и неправым - ожидать наибольшей опасности для Державы. Верный человек со мной полностью в этом согласился, а от себя еще прибавил, что точно такого же мнения придерживается и простратиг Полиевкт, однако автократор не желает его слушать.
   Я засмеялся и сказал:
   - А чего еще можно ожидать от подлого отродья грязного возничего? Откуда у него возьмется ум?! А вот что касается благородного Полиевкта, то передай ему при случае, что наши с ним общие предки некогда покрыли себя неувядаемой славой на Карилаунских полях, и я весьма этим горжусь!
   После этого мы еще некоторое время поговорили о делах второстепенной важности, и верный человек тайно покинул наш дом, оставив меня в наилучшем расположении духа. Назавтра, сразу после завтрака, как только мой добрейший секретарь разложил на столе свои письменные принадлежности и развернул чистый пергамент, я тотчас же сказал:
   - Записывай! Название: "О тактике ведения поиска в условиях, крайне неблагоприятных для передвижения кавалерийских масс".
   И Иокан, ничуть не удивившись столь чудесному повороту моего настроения, взялся старательно записывать.
   Продиктовав положенное время, я отпустил добрейшего Иокана, но тотчас вызвал Кракса, спустился с ним в оружейную - и мы сражались так, что от искр, высекаемых нашими мечами, в дотоле непроглядной тьме стало светло как днем. Потом, обедая, я пил столько вина, что виночерпий и не думал скрывать своего радостного удивления и все подбадривал меня, подбадривал! А когда, после весьма непродолжительного послеобеденного отдыха, я вышел к морю и поплыл, то удалился так далеко от берега, что воины со сторожевого дромона всполошились настолько, что похватали дротики и стали в меня целиться. Но я не собирался покидать свой остров. Зачем? Цемиссий еще сам ко мне придет. Нет, даже приползет на брюхе, когда Старый Колдун опять заявится сюда!
   И я вернулся в дом. Все было хорошо. Я снова чувствовал себя архистратигом, замыслившим великое сражение. Я диктовал трактат, много читал, обдумывал, советовался с верным человеком, который навещал меня довольно часто и убеждал, что все идет прекрасно, и называл все большее число доместиков и членов Благородного Синклита, готовых в нужный срок перейти на мою сторону. И то же самое мне говорилось и о легионах: Первый, Второй, Шестой, Седьмой, даже Девятый, с которым я в последний раз весьма недружелюбно обошелся...
   Да! Однако перстень, переданный мне от Теодоры, оказался куда как опасней вина, поднесенного мне Тонкоруким. Выпив того вина, я уже на следующий день почувствовал себя совершенно свободным от давешнего мерзкого наваждения. Но перстень... Что наложницы! Я повелел, чтоб их всех увезли и заменили новыми. Потом еще раз я менял наложниц. И еще... И вот что я скажу тому, кто задумает поступить так же, как поступил тогда я: не вините наложниц, вините себя, свой извращенный ум, доказывающий вам, будто есть на свете та единственная женщина, перед которою все прочие - ничто. Это ложь! Все они, я скажу...
   Но говорить легко! А как поверить в это? Я не смог. Мало того: я чувствовал, как чары Теодоры все более и более опутывают меня, мою волю. Я диктовал трактат - но думал лишь о ней. Сражался на мечах - думал о ней. Я призывал наложницу - и снова думал лишь о ней, о Теодоре! Так прошло много времени. Я потерял и сон, и аппетит, я перестал диктовать Иокану, я перестал читать...
   И тогда я однажды утром, сразу же после ужаснейшей бессонной ночи, вышел на террасу, с гневными проклятиями сорвал с руки злосчастный перстень и зашвырнул его подальше в море! Я думал, что теперь я быстро успокоюсь, что это наваждение бесследно исчезнет, как бесследно исчез и тот хмель, которым одурманил меня Тонкорукий. Но тщетно! Как только верный человек в очередной раз посетил меня, я первым делом заявил ему:
   - Мне нужно срочно побывать в столице!
   - О! - сказал он. - Это весьма небезопасно!
   А я сказал:
   - Это меня не беспокоит.
   - Но дело! - сказал он. - Ведь если ты...
   - Молчи!
   Он замолчал. И мы договорились, что в следующий раз, через два дня, он все устроит самым лучшим образом. А после он спросил:
   - Кого ты хочешь повидать?
   - Ну, это мое дело! - резко ответил я.
   Он помрачнел, сказал:
   - Которое разрушит все, что только можно.
   Я засмеялся, не ответил. Он сразу же ушел, даже забыв проститься.
   Прошло еще два дня, и я покинул Санти. Санти, как я уже упоминал, это довольно большое поместье. Здесь есть и гранитный карьер, и медный рудник, и, конечно же, виноградники. Есть и свой небольшой гарнизон. А посему между островом и материком постоянно курсирует множество самого разного народа, тем более что пролив неширок - всего каких-то тридцать стадий. Сторожевые дромоны, выставленные после известных событий, неизменно производят досмотр проезжающих, но это скорее формальность, нежели добросовестный обыск, и потому, если вы пожелаете покинуть Санти, то сделать это несложно.
   Итак, покинув Санти, мы прибыли в порт. Там я поспешно сбросил с себя хламиду десятника, переоделся в приличествующие своему званию одежды, сел в паланкин - и мы двинулись к центру города. Вскоре мой верный человек начал выказывать уж очень сильное волнение, и я был вынужден расстаться с ним. Чего было бояться? По некоторым, не скажу по каким именно, приметам я уже понял, что Тонкорукий знает о моем приезде. Однако приезд мой был скрытен, я соблюдал приличия - и автократор, будучи мне за это благодарным, не чинил никаких препятствий. Кроме того он, возможно, надеялся на то, что я ищу с ним примирения. Или, быть может, он готовился устроить мне какую-нибудь очередную каверзу...
   И потому я был предельно осторожен. За полгода, проведенных на острове, я успел поразмыслить о многом. Прошлой осенью я был глуп и самонадеян, но нынешней весной я (так мне, по крайней мере, хотелось думать) стал значительно умней. Приблизившись к Наидворцу, я, миновав Красный Подъезд, остановился возле Золотого. Там меня уже ждали - и помогли быстро и не привлекая лишнего внимания подняться в здание, а там, опять же избегая посторонних глаз, очутиться в Верхних Покоях.
   Когда за мной плотно закрылась дверь, Теодора встала мне навстречу и сказала:
   - Ну вот, еще и двух лет не миновало, а ты уже здесь!
   - Винюсь, - скромно ответил я.
   - Ты раб!
   - Твой раб!
   На это Теодора только рассмеялась. Я ее обнял - она замолчала. Я поднял ее на руки - она улыбнулась и тихо сказала:
   - Мы не одни.
   - Я к этому привык.
   Она зажмурилась...
   Нет, к этому, конечно, не привыкнуть. Это очень противно, когда ты знаешь, что за тобой постоянно кто-нибудь да подсматривает. Проклятые рабы! Все стены в дырах, в щелочках! Вот почему я часто говорю, что когда стану автократором, то велю сжечь Наидворец, построю новый, у себя на Санти, но Теодора отвечает, что вскоре то же самое будет устроено и там. Вполне возможно, что она права, ибо все дело в нашем, руммалийском духе. Мы слишком лживы, недоверчивы. А что пока еще сильны... так ведь сказано же: здание на вид еще крепкое, но стропила уже напрочь прогнили, и потому от первого же порыва свежего, по-настоящему крепкого ветра, мы сразу же...
   Нет, все это ложь! Да и потом, какое мне сейчас до всего этого дело?! Я - у нее, ночь, тишина, мы счастливы. А если кто-то и приник ухом к стене, пусть даже это сам Тонкорукий или весь Благородный Синклит в своем полном составе...
   - Вина, еще вина, любовь моя!
   И мы пили вино, вели неспешную беседу. Клянусь моим верным мечом, мы ни единым словом не обмолвились ни о короне, ни о легионах, ни о... Она это она, я - это я, и с нас того было вполне довольно.
   Под утро я ушел. И с той поры мои приезды в Наиполь стали довольно частым делом. Тонкорукий не чинил мне никаких видимых препятствий. А заговор тем временем все ширился, срок выступления все приближался. А Армилай, как нам стало известно, уже покинул Великую Пустыню и с жалкими остатками войска прибыл в Миссаполь. А с севера тоже приходили все более тревожные вести: Старый Колдун готовит новое нашествие. И сил у него на этот раз будет втрое больше прежнего. Кроме того, теперь с ним будет много знатных мастеров по осадному делу.
   Но это бы ладно! Но Полиевкт, которому Тонкорукий поручил вести северные дела, рассказывает о тамошних правителях весьма необычные вещи, и все ему верят! Мой верный человек передавал мне его слова самым подробнейшим образом и каждый раз был очень возбужден, но я лишь пожимал плечами. Ведь если бы он знал, каких только небылиц я не наслушался в Великой Пустыне! Варвары, они все таковы и вечно норовят придать себе значительности всякими баснями о своей якобы несокрушимости, а на самом же деле, при ближайшем рассмотрении, все это не стоит и выеденного яйца! И я так прямо и сказал. И велел передать Полиевкту, чтобы он не забивал себе голову всякими недостойными его внимания пустяками, а лучше б поскорее выяснил, можем мы рассчитывать на Пятый легион или нет.
   Но Полиевкт словно сошел с ума - связался с каким-то мошенником и проходимцем, который не так давно уже обесчестил свое имя, предлагая Благородному Синклиту секрет превращения свинца в золото. Ну а теперь этот мошенник утверждал, будто ему почти удалось разгадать тайну Абсолютного Эликсира - то есть состав этой чудесной жидкости ему пока еще неведом, но зато он знает, где находится некий источник... Ну, и так далее. Не стану отвлекать ваше внимание - это во-первых. А во-вторых, все разговоры об Абсолютном Эликсире держатся в строжайшем секрете, знают о нем лишь сам мошенник, а также Полиевкт, Тонкорукий, мой верный человек и я. Однако вся эта мышиная возня вокруг Эликсира мне очень и очень не нравится, потому что Полиевкт настолько сильно увлекся этой идеей, что стал все более и более удаляться от участия в заговоре. Мало того, он стал убеждать и других, будто бы выступление нужно на некоторое время отложить. Опасность, исходящая от страны северных варваров, столь велика, говорил Полиевкт, что мы должны на некоторое время забыть все свои внутренние распри и сперва разобраться со Старым Колдуном, а уж потом только обратить взор на себя и навести порядок в Наиполе. И он, Полиевкт, приводил в подтверждение этому такое невообразимое число самых различных и внешне весомых доводов, что мало-помалу убедил в своей правоте многих. То есть, в итоге он нанес нашему делу куда больший урон, нежели это мог сделать сам Тонкорукий, если б узнал (не допусти того, Всевышний!) о заговоре. Ведь заговор только тогда хорош, когда он составляется довольно быстро, а затем происходит мгновенная развязка - и все получают обещанное, так и не успев даже понять, какому же риску они подвергались. Но как только подобное дело откладывается на значительный срок, то кто-нибудь из его участников непременно задумается о том, о чем не следует думать - а там, глядишь, и охладеет к предприятию и даст увлечь себя другим, менее важным делам. А кто-то, сам того не желая, неосторожно обмолвится о доверенной ему тайне. А кто-то и намеренно... И в итоге, как тому мы имеем немало поучительных примеров, отсроченный заговор всегда - я повторяю: всегда! - оказывается обреченным на неудачу. И потому, как только я узнал, что Полиевкт вместо того, чтобы отправиться в Ларкодский фем с важнейшим поручением, согласился возглавить посольство на варварский север... я пришел в неописуемый гнев и велел верному человеку немедленно призвать его ко мне для личной беседы.
   Полиевкт явился ко мне уже на следующее утро. Я терпеливо его выслушал, затем сказал:
   - Ну, хорошо. Пусть даже все это правда - и волшебный источник, и некие магические письмена на ножнах, и приставленная голова, и прочий несусветный вздор. Но что мешает тебе, брат, заняться всем этим уже после того, как мы закончим свое дело в Наиполе? Поверь, что уже следующим летом я предоставлю в твое полное распоряжение столько когорт и столько кораблей, сколько ты пожелаешь. И отправляйся тогда, на здоровье, хоть на север, хоть на юг.
   - Боюсь, мой брат, - ответил Полиевкт, - что следующего года нам с тобой не видать.
   - Ты хочешь сказать, что Старый Колдун...
   - Да, брат. С ним не стоит шутить. И это вовсе не потому, что я сомневаюсь в том, что ты сможешь достойно его встретить. Нет! Но зачем нам подвергать Державу новым испытаниям, когда все можно решить намного проще? Я тебе уже говорил о том, каковы истинные взаимоотношения между Старым Колдуном и Безголовым. И вот именно на эту их вражду я и рассчитываю. Кроме того, мне совершенно точно известно, что Безголовый не собирается с нами враждовать, и потому как только Старый Колдун переселится в иной мир, а там ему и место, то Безголовый немедленно отменит поход. А если б даже и не отменил! Поверь, брат мой, уже на следующий день после внезапной и загадочной смерти Старого Колдуна войско, стоящее под стенами Ерлполя, взбунтуется, Безголовому вторично - и на этот раз уже окончательно отрежут голову, потом между младшими архонтами начнется борьба за первенство и каждый будет думать только о себе, никто не пожелает признавать кого-то старшим над собой... И потому я еще не успею вернуться сюда, а от ныне могучей северной державы уже не останется следа! И тогда мы сможем со спокойной совестью приступить к нашим важным делам. А посему я говорю: как только вы увидите, что мой корабль входит в Золотую Гавань, то сразу начинайте штурм дворца. Будет, конечно же, и предварительный сигнал, чтобы вы успели изготовиться. Итак, мне Колдун, а тебе Тонкорукий. Годится?
   - Что ж, может быть, оно и так, - задумчиво ответил я. - Но вот вопрос: как ты думаешь, сколько тебе потребуется на все это времени?
   Полиевкт назвал срок и прибавил, что всем прочим участникам нашего общего дела этот срок уже назван.
   - И это тоже хорошо, - не очень-то довольным голосом отозвался я. Теперь последнее: а каким образом ты намереваешься в столь быстрый срок посчитаться со Старым Колдуном?
   Полиевкт рассказал мне свой план и при этом заверил, что яд уже испытан на рабах и результат превзошел самые смелые ожидания. На это я сказал:
   - Что ж, брат, вполне возможно, что и там, на севере, удача не отвернется от тебя.
   Полиевкт поблагодарил меня за мои добрые слова. А после этого мы еще некоторое время побеседовали на не столь важные темы, после чего тепло расстались. А если говорить начистоту, то нужно признать, что он уходил от меня с нетерпением, а я же провожал его с печалью. Да, я завидовал ему! Он покидал Наиполь и делал это с радостью, ибо у него была некая тайная цель, которую он, правда, довольно-таки неискусно скрывал. А я? Мое затянувшееся бездействие весьма и весьма утомило меня, и даже встречи с Теодорой уже не были для меня столь желанными, как прежде. Когда я впервые это заметил, то поначалу сильно удивился. А потом, поразмыслив, понял, что это вполне объяснимо. Что более всего привлекало меня в Теодоре? Да, конечно ее... Но и моя гордыня, несомненно! Ведь если уже мне, архистратигу, и покорять кого, то, несомненно, только первую матрону! И если уж куда и отправляться на тайное любовное свидание, то, конечно же, в Наидворец! И уже там, лежа в жарких объятиях, знать, что в любое мгновение ко мне могут ворваться стражники и изрубить, поднять на копья, обезглавить! А могут тихо, улыбаясь, отравить. А могут заточить в такое подземелье, о самом существовании которого никто и понятия не имеет. Но я, все это зная, преспокойно сажусь в паланкин, откидываюсь на мягких подушках... и раз за разом отправляюсь к ней, в ее объятия. И...