Страница:
Булыга Сергей
Красные сапоги (Черная сага - 4)
Сергей Булыга
Черная сага
Книга четвертая
Красные сапоги
1.
Люди только сражаются, а судьбу сражения решает Всевышний, дарующий силу тому или иному сопернику. И еще: нет надежды совершенно бесполезной, но нет и владения совершенно надежного. Вот, впрочем, и все. Мне уже сорок лет, и если я проживу еще столько же, и даже еще и еще, большего мне не узнать. И не надо! Ничего особенного я не жду от этой жизни, но исправно беру все, что она мне дает. Тонкорукий спросил:
- Ты согласен?
- Да, - сказал я. - А что?
Он промолчал. И я ушел. Все знают, что я не люблю Тонкорукого, что я много достойней его, и что когда-нибудь я с ним обязательно посчитаюсь за все. И Тонкорукий тоже это знает. Но он надеется, что я прежде умру. Но это уже как пожелает Всевышний! А пока что Всевышний желает, чтобы я жил, и я живу. А еще Всевышний желает, чтобы я был - до поры - покорен воле Тонкорукого, и я покорен. Я, конечно же, мог отказаться от столь сомнительной чести и оставаться в Наиполе, но я тем не менее принял вверенное мне командование и выехал к войску.
Сказать по чести, я не знаю, для чего велась, ведется и еще, похоже, долго будет вестись эта война. Ведь продвигаться далее на юг давно уже бессмысленно! Однако же, приказ - это приказ. И я прибыл к войску. Моего предшественника унесла какая-то неведомая болезнь, для которой еще и названия-то не придумали. Но так сказали в Наиполе. А здесь, в песках, эту болезнь уже не первый год именуют трехдневною хворью - человек высыхает в три дня, превращается в мумию и умирает. И это, говорят, совсем не больно.
Другое дело, если ты отведаешь вредных кореньев! Тогда тебя уже буквально через час начинает выворачивать наизнанку, потом из ушей идет кровь, а после разжижаются мозги... Но самое неприятное во всей этой истории то, что вредные коренья ровным счетом ничем не отличаются от целебных - ни вкусом, ни цветом, ни запахом. То есть, тут уже как кому повезет. В иные дни вредные коренья уносят до сотни воинов за раз, а потом вдруг наступает затишье и по несколько недель никто ничем не страдает, все здоровы, войско уверенно движется вперед - и мы за каждый переход преодолеваем по двести, двести двадцать стадий, роем колодцы, строим укрепления, получаем и отправляем обратно почту, принимаем пополнение и хороним умерших.
Последним, как я заметил, многие очень завидуют. А зря! По крайней мере, я часто так говорю:
- Зря! И еще раз зря! Потому что нет на этом свете ничего беспредельного, а, значит, есть предел и у этой пустыни. И тот, кто пересечет ее, вступит на земли одной из прекраснейших и богатейших стран на свете!
Когда я это говорю, все опускают головы. Им тяжело, ибо им кажется, что если есть на свете нечто достойное, то оно должно наступить немедленно. А так не бывает! Это во-первых. А во-вторых, почему это достойное должно достаться именно им? Они что, лучше прочих?
Но иногда и в пустыне становится весело - это когда к нам приходят здешние варвары. У здешних варваров очень темная, почти что черная кожа, короткие курчавые волосы, приплюснутые носы и толстые губы. И все они рослые, хорошо сложены, необычайно выносливы и бесстрашны. Сражаются они копьями и деревянными мечами, а из средств защиты применяют только высокие и продолговатые щиты, сработанные из слоновьих шкур. Слонов в здешней пустыне нет, и это лишний раз подтверждает то мнение, что здешние варвары имеют общение с иными, недоступными нам богатыми и благословенными землями, расположенными где-то далеко на юге. Но истинно ли это, неизвестно, ибо взятые в плен варвары молчат. Мы используем их на земляных работах, а эти варвары, как я уже указывал, очень выносливы. Однако и их ненадолго хватает, и поэтому мы всегда с большим нетерпением ждем нового прихода варваров.
Когда же варваров подолгу не бывает, то я беру под свое начало две-три сотни лучших всадников, и мы отправляемся в поиск. Порой такие экспедиции затягиваются на неделю, а то и на две, но их результаты, увы, почти всегда бывают очень скромными, ибо у здешних варваров нет постоянных поселков, они ведут кочевой образ жизни и потому, предупрежденные своими сторожами, они при первой же малейшей опасности тут же снимаются с места. А за верблюдами на лошадях не очень-то угонишься по здешнему довольно вязкому песку, ведь стопа у верблюда устроена так... И вообще, мне кажется, что не так уж и много на свете такого, за чем бы стоило гоняться, сломя голову, ибо если ты действительно чего-то достоин, то оно и так в нужный срок само собой придет тебе в руки. Так уже неоднократно случалось в моей жизни.
И так случилось и на этот раз. Правда, этот нужный срок несколько затянулся - я провел в Великой Пустыне ровно год и один месяц, прежде чем мне наконец доставили письмо от Тонкорукого. Письмо это, как и положено, было помещено в крепкостенный бронзовый цилиндр, крышка которого была запечатана кроваво-красной сургучной печатью. Я очень ждал его, этот заветный цилиндр! Зато теперь, получивши его, я уже не спешил. А посему я повертел его в руках, потом тяжко - так, чтобы это было хорошо заметно тяжко вздохнул, вернул цилиндр гонцу и сказал так:
- Нет, я еще не чувствую себя достойным принять слова Владыки Полумира. Так и скажи ему, Владыке: Нечиппа, подлый раб, раб от рождения и трижды раб, жадно целует пыль в тени его величия и кланяется, кланяется, кланяется... Понял меня? Ступай! Я больше не держу тебя.
Гонец ушел. И снова потянулось время. Дул сильный южный ветер. Если внимательно прислушаться к его вою, то можно было разобрать слова: "Ух-ходи-и! Ух-ходи-и! Ух-ходи-и!" Однако вместо этого я каждое утро выстраивал вверенные мне когорты в походную колонну и шел навстречу ветру. Ввиду неблагоприятных погодных условий я сократил длину дневного перехода вдвое. Потом я сократил еще раз. И еще. А потом мы и вовсе остановились, ибо из-за поднявшейся песчаной бури ровным счетом ничего не было видно. Да и дышалось нам с большим трудом. Столичные книжные мудрецы утверждают, будто бы неумеренный экваториальный пояс не столь уж и широк, а посему если как следует набраться мужества и терпения, то его вполне можно преодолеть, и тогда отважным путникам откроются доселе невиданные, но столь же плодородные, как и на благодатном умеренном севере, страны. И все свои рассуждения столичные книжные мудрецы подкрепляют великим множеством математических выкладок вкупе с пространными цитатами, надерганными из трудов древних философов. Я ничуть не отрицаю того, что все это с научной точки зрения совершенно логично и здраво, однако кроме чисто познавательного интереса у меня есть и еще одна забота: содержать вверенное мне войско здоровым и боеспособным. А вы представляете, что это такое, когда от здешней грязной и тухлой воды половина моих людей страдает жесточайшим, простите за низкое слово, поносом? Или еще: эти самые столичные умники советовали нам пересесть с лошадей на верблюдов. Да, на первый взгляд, это довольно резонный совет. Однако сколько мы с этим ни бились, ничего путного не вышло - проклятые горбатые твари не желали нас слушаться, ибо они приучены лишь к варварским командам и варварскому обращению, но варварский язык, равно как и варварские обычаи, нам неизвестны. Тогда я велел перерезать верблюдов на мясо, однако оказалось, что это мясо не годится в пищу, ибо у отведавших верблюжатины начинаются страшные галлюцинации, человек становится совершенно безумным и крайне опасным для окружающих. Мы с великим трудом усмирили несчастных, и это стоило нам немалых потерь в людской силе. С тех пор верблюдов мы не трогаем, а если чем-то и разнообразим свой стол, то лишь песчаными грибами. Грибы эти, как ни странно, по вкусу очень напоминают смокву. Однако песчаные грибы встречаются крайне редко, и потому далеко не у всякого желающего хватает средств на их покупку. А самочинно собирать грибы весьма опасно - всякий, кто решается в одиночку отойти от лагеря на сотню-другую шагов, рискует получить отравленную стрелу в горло. Я уж не знаю, почему, но здешние варвары стараются поражать моих людей именно в горло. Возможно, они это делают для того, чтоб несчастный не успел призвать на помощь, и тогда они, беспрепятственно подобравшись к убитому, успевают вырезать у него печень, ибо, как они считают...
Но я отвлекаюсь. Итак, песчаная буря держала нас в бездействии двенадцать дней. А когда, наконец, наступило затишье, мы продолжили свое победное движение на юг. Прошло еще двенадцать дней. За это время мы отбили два приступа варваров и взяли довольно большое количество пленных. А на тринадцатый день на юге показалось облако. Это было самое обычное белое облако. Таких облаков там, на севере, можно каждый день увидеть великое множество. Но мы их там не замечаем. А здесь, на бескрайних просторах Великой Пустыни...
Здесь ветераны говорили мне, что это - первое облако с самого начала войны. И они ликовали! Им казалось, что осталось совсем немного - и окончится этот многолетний кошмар, они наконец-таки выйдут из этого раскаленного песчаного ада и окажутся в дивной и благодатной стране, где на земле растет трава, кругом полно воды и эту воду можно пить - и не отравишься. А если захочешь оказаться в тени, то и это легко достижимо, ибо в этой счастливой стране есть и деревья. И есть там женщины. Есть хлеб. И есть вино... А о большем они не мечтали. Я им завидовал. И ждал гонца - я знал, что гонец скоро явится, а облако сегодня же рассеется - если это и на самом деле это облако, а не мираж. Но, может быть, это и действительно самое настоящее облако, которое появилось в ознаменование того, что мои здешние труды подходят к концу, что мое пересохшее от жары горло наконец-то...
И я угадал! Под вечер вновь прибыл гонец. На этот раз он протянул мне уже не бронзовый, а золотой цилиндр, который был к тому же весь усыпан драгоценными каменьями. Я с достоинством принял цилиндр, небрежно сковырнул с него печать, достал письмо и развернул его. Письмо было короткое, всего в одну строку: "Брат мой, я крайне нуждаюсь в твоей помощи!", а чуть пониже подпись с завитушками: "Цемиссий".
Я усмехнулся. Брат! Сам лично я не видел, но мне не раз рассказывали, как Тонкорукий расправился со своим родным и, между прочим, единственным братом: тот взял горящую свечу - и загорелся сам! И он горел, дико кричал, молил о помощи, однако никто и не подумал его спасать. И это, кстати, было в храме. Вот что такое для Тонкорукого брат. И Всевышний! И после этого можно только удивляться, как это Всевышний до сих пор терпит то, что Тонкорукий жив и, мало того, властвует. Однако, мне подумалось, вполне возможно, что...
Но я не позволил себе думать об этом в присутствии постороннего, а только спросил:
- Что случилось?
Гонец сказал:
- В наши пределы вторглись северные варвары.
- Старый Колдун?
Гонец кивнул. И было видно, что ему очень хотелось, чтобы я расспросил его поподробнее, однако я не приучен обсуждать важные государственные дела с людьми низкой породы. Я только спросил:
- А какой паланкин?
- Золотая тафта. С пурпурными кистями.
- А лошадей?
- Шестнадцать, господин.
Это меня вполне устроило. Пока! И я призвал в свою палатку командиров когорт, потребовал от них полный отчет, потом возложил временное управление на Армилая, потом было общее построение и я поблагодарил их всех за верную службу, пожелал им скорейшего преодоления песков, потом сел в золоченый паланкин, несомый шестнадцатью белыми лошадьми, откинулся на подушки, закрыл глаза, уже хотел было велеть...
Да передумал, отогнул занавесь, выглянул наружу и посмотрел на юг. Там, над самым горизонтом, по-прежнему висело небольшое белое облако. Было уже довольно поздно, быстро сгущались сумерки, а облако продолжало оставаться абсолютно белым. И мне подумалось: а может быть, я зря взял письмо Тонкорукого? Может быть, через неделю-другую войско действительно вступит на земли неведомой и благословенное страны, в то время как я, уже в который раз обманутый...
Нет ничего опаснее минутной слабости! Я с раздражением задернул занавесь, упал на подушки и велел гнать лошадей со всей доступной для них резвостью.
Обратная дорога из пустыни заняла не так уж и много времени, ибо порядок на пути следования поддерживался образцовый, и я всякий раз не скупился на похвалы и раздачи чинов. Приятно наблюдать плоды своих трудов!
Однако не стану скрывать, что наибольшую радость я испытал тогда, когда моему взору открылась покрытая сочной травою земля. Я немедленно приказал остановиться, вышел из паланкина, лег на траву и пролежал так несколько часов кряду.
А прибыв в Миссаполь, я и вовсе задержался на целых две недели. Доместик Лев изрядно принимал меня, да я и сам не выказывал ни малейшего желания спешить. В конце концов, могу ведь я после четырнадцати месяцев, проведенных в крайне неприглядных условиях, позволить себе некоторый отдых! Да, я не падок до телесных наслаждений, однако я и не собираюсь изображать из себя человека, которому чуждо хоть что-нибудь из того, что даровано ему Всевышним. Каждое утро вместе с первыми лучами солнца меня будили шаги очередного посланца Тонкорукого, и я был вынужден раз за разом читать его письма, написанные все более и более неряшливым почерком. Тонкорукий явно нервничал, перо в его руке дрожало, цеплялось за пергамент и разбрызгивало кляксы. А так как автократор обязан использовать лишь красные чернила, то кляксы из-под его руки выходят похожими на капли крови. Я забавлялся, разглядывая эти кляксы, и даже пытался гадать по их форме...
А на пятнадцатый день посланец не явился, но нам и без того стало известно, что Старый Колдун обложил Наиполь со всех сторон и приступил к правильной (по варварским понятиям) осаде. И Лев сказал:
- Любезный друг! Если ты еще немного повременишь, то, боюсь, позже тебе уже не от кого будет получать благодарность.
- Да, - сказал я. - Похоже, он уже достаточно напуган.
И, облачившись в приличествующие такому случаю одежды, я прибыл к легионам. Хотя это слишком громко сказано! Ко дню моего приезда в Миссаполь в окрестностях города было собрано всего несколько разрозненных когорт, и то не боевых, а предназначенных для внутренней караульной службы. Я же настоятельно требовал, чтоб мне были немедленно приданы Девятый и Шестой, расквартированные вдоль Восточной Границы. Но Тонкорукий упорствовал, боясь моего чрезмерного, как ему казалось усиления - и вот результат! Когда я во второй раз прибыл в лагерь, то там меня, кроме территориальных когорт, теперь еще приветствовал всего только один Девятый легион, и то лишенный кавалерии и лучников дальнего боя. Невероятным усилием воли я сдержал переполнявший меня гнев, благосклонно принял обращенные ко мне жаркие приветствия, облобызал поднесенные мне боевые знамена - и приказал немедленно выступать в поход.
Сказать по совести, Старый Колдун не представлялся мне серьезным оппонентом, и потому в своем близком успехе я не сомневался. Мало того: мне думалось, что самое большее, на что наши враги могут рассчитывать, так это на сожжение предместий столицы (что они уже и сделали) да и на некоторое ублажение своих варварских амбиций в виде шумного, но абсолютно безрезультатного штурма. И потому я не спешил, наши дневные переходы по своей длительности не превышали обычных, регламентированных походным уставом. А принимая гонцов, прибывавших из окрестностей осажденного Наиполя, я даже позволял себе шутить...
Но когда через несколько дней мне стало известно, чего сумел-таки достичь Старый Колдун в результате своего первого штурма, я уже кое о чем пожалел, но все же сохранил спокойствие и не стал удлинять переходы, ибо, как сказал я тогда на совете, воин хорош, пока он свеж, сыт и весел, а когда же он изможден и загнан, как ломовая лошадь, то уже никуда не годится и дрогнет перед первым встречным варваром.
Однако скорое известие о втором варварском штурме заставило меня окончательно изменить свое мнение о Старом Колдуне. Да он, тогда подумал я, весьма сметлив в ратном искусстве! И, кроме того, в моей голове роилось еще множество прочих, весьма противоречивых мыслей. А посему, дабы дать этим мыслям улечься, я приказал войску остановиться. Стояли мы три дня. За это время в моей палатке - кроме, конечно, тех, о ком даже сейчас не стоит упоминать - перебывало немало лазутчиков, каждый из которых приносил все более и более страшные (как им казалось) вести о том, что творилось вокруг столицы, а также и в ней самой. Да-да, и в ней самой, ибо за эти дни я дважды принимал посланцев и от самого Тонкорукого. Этим счастливцам удалось пробраться незамеченными через вражеский лагерь. В своих слезных посланиях Цемиссий заклинал меня Всевышним немедленно ударить по врагу, ну а он, в свою очередь, тоже... Глупец! Время упущено! Ведь если раньше мы действительно могли совместными усилиями разбить варваров в поле, то теперь, когда Старый Колдун отравил все колодцы и наипольский гарнизон лишился кавалерии, в открытом поле нам успеха не видать! А посему...
Я долго думал, я никак не мог решиться. И, наконец, послал ему депешу. В ней было сказано: "Открой ворота, я закрою". Вы, кажется, не поняли? Так объясню. План был таков: пусть варвары потешатся, поверят в то, что третий штурм приносит им успех - и входят в Наиполь, и начинают грабить, пьянствовать и прочее, то есть стремительно терять свою боеспособность... и тут-то явлюсь я и заблокирую их в городе, и начну отсекать, разрезать по кварталам, и выжигать, загонять в катакомбы, топить - и ни один из них не скроется, все лягут, до единого! Вы скажете: "Но город! Но..." А мне смешно! Да, Наиполь, конечно, сильно пострадает, а то и вовсе будет полностью уничтожен. Однако в этом нет ничего ужасного, ибо Держава от этого не рухнет - Держава держится не на столице, а на мечах. А посему доколе у Державы есть мечи, дотоле всегда можно будет набрать нужное число добросовестных и умелых строителей и с их помощью, на то же самом месте, возвести еще более прекрасный и величественный город, чем прежде. И этот новый город, как это ни удивительно, тут же наполнится новыми, невесть откуда взявшимися государственными мужами, которые будут ничуть не менее чванливы и лживы, чем прежние. А что касается судьбы самого Тонкорукого, то, думаю, и тут найдется немало желающих примерить оставшиеся без хозяина красные сапоги. А так как сапоги, в отличие от сандалий, обувь, более приличествующая человеку военному, нежели гражданскому, то надо думать, что...
Однако я отвлекся. Итак, собрав Большой Совет, я обсказал им свой план, а после зачитал депешу, потом призвал гонца, при всех напутствовал его - ибо, увы, я знаю Тонкорукого, - затем гонец ушел. Мы ждали, приведя войско в готовность. Ночью гонец вернулся и сказал, что уже утром, видимо, начнется штурм, и будет все, как я того хотел. Прекрасно! И мы двинулись. На пятый час движения я приказал вдвое ускорить шаг, а когда на горизонте показалась полуобгоревшая кровля Влакернской Башни, я повелел трубить в трубы, бить в тимпаны и бряцать в кимвалы. Подобный шум обычно поднимается непосредственно перед атакой, но тем не менее я нисколько не нарушил боевого устава, ибо намеревался не прекращать движения колонн до той поры, пока мы не войдем в действенное соприкосновение с противником. План был хорош. И все было рассчитано до самых мелочей...
Но Тонкорукий все испортил! Явившись к варвару, он пал перед ним на колени и, как последний раб, облобызал его руку. Что ж, тонкая рука всегда склоняется перед рукою крепкою. Но в этом мало утешения. Когда мы явились под стены Наиполя, нашим взорам предстали лишь догоравшие костры противника, а сам же он, на многочисленных челнах, уже скрывался за горизонтом. И уносил с собой несметную добычу. Я был в гневе! Да и не я один - мы все! А объяснения, которые представил нам спешно прибывший к нам личный посланник Тонкорукого, привели моих храбрецов в еще большее неистовство. "Барра! Предательство! - ревели легионы. - Кто предал? Он! Дал варварам уйти! В костер его! Как варвара! Как пса!" И я... Я положился на Всевышнего, не стал их останавливать. Ибо кто я такой? Пока архистратиг. А коли так, то моя главная задача состоит в том, чтоб вверенные мне войска не теряли боевого духа, держали строй... Ну, и так далее. А посему я вновь приказал трубить в трубы, бить в тимпаны, бряцать в кимвалы - и направил войско к Красным Воротам. Ворота нам не открывали. Вновь измена! Тогда я повелел выдвинуть на боевой рубеж все бывшие в нашем распоряжении осадные орудия, что и было незамедлительно сделано. Кроме того, я приказал, чтоб первая когорта славного Девятого легиона выступила в направлении...
Однако направления я вам не назову, ибо совсем не исключаю того, что сказанное мною станет каким-то образом известно варварам и тогда они при следующей своей осаде смогут воспользоваться этими знаниями, и...
И точно так же рассудил и Тонкорукий. И повелел немедленно открыть нам Красные Ворота. Так мы вступили в Наиполь.
Уже двенадцать раз до этого я приводил войско в столицу. Но я тогда въезжал на золоченой колеснице и в золоченом плаще, а голова моя была увенчана золоченым лавровым венком, а следом за мною - в таких же венках шли мои воины. Народ, стоявший вдоль дороги, ликовал. Ибо тогда, все те двенадцать раз, мы вступали в город победителями, вернувшимися из славного похода. Ну а на этот раз трусливый Тонкорукий вырвал победу из самых наших рук, а посему я въезжал в город верхом, на мне был черный запыленный плащ. Народ молчал. А мои доблестные воины, полные негодования и праведного гнева, кричали, озираясь на толпу:
- Ублюдки! Целовали варварам руки! И это еще хорошо, что они большего с вас не потребовали!
И выли трубы, и гремели тимпаны, визжали кимвалы. Мы шли по улицам, как будто шли в атаку. Тонкорукому некого было нам противопоставить - одним он не доверял, другие полегли в недавних битвах с северными варварами. Так разве это автократор, если он...
Вот потому-то мы и шли! Шли. Шли...
И подошли к Наидворцу. И окружили его со всех сторон. Я вызвал к себе начальника дворцовой стражи и повелел, чтобы его люди немедленно покинули здание. И это повеление было неукоснительно и в самый кратчайший срок выполнено.
Когда из дворца вышел последний стражник, я обратился к своим воинам, сказав:
- Божья помощь всегда бывает с теми, кто выступает за правое дело. Вот потому-то мы и пришли сюда, не потеряв ни единого человека. Однако это только начало. Так сказал я, Нечиппа Бэрд!
- Дер-жава! - прокричали воины. - Нечиппа! Автокр-р-ра!..
А я верхом на лошади поднялся по мраморным ступеням дворца, еще раз поприветствовал своих верных соратников, они еще раз громогласно мне ответили - и только после этого я сошел с седла и двинулся во внутренние покои. Дворец без стражи - это уже не дворец, а нечто вроде огромной, помпезной, запутанной мышеловки. Бедняжка мышь, пятнадцать лет тому назад попавшая сюда, сейчас сидит в своей золоченой каморке на третьем этаже справа по лестнице налево поворот еще налево а потом уже направо, вцепилась в сыр, дрожит и думает...
Однако на самом деле Цемиссий был тогда не один - он не спеша расхаживал по кабинету и диктовал писцу какой-то весьма маловажный документ касательно чиновничьих злоупотреблений в Ларкодском феме. То есть он делал вид, будто ему нет совершенно никакого дела до того, что творится в столице, и что его совершенно не впечатляет то, что я привел под его окна легионы, и что я сам, в конце концов, пришел прямо к нему. А он ведь знал, зачем я пришел! И тем не менее он лишь рассеяно кивнул мне в знак приветствия, а затем вновь повернулся к писцу и как ни в чем не бывало продолжил:
- А посему напомните ему, что я, великий и могучий государь, более не стану терпеть подобные нарушения, а собственноручно вычеркну его имя из Второй Почетной Книги, а самого его и всю его родню вплоть до четвертой степени родства повелю уморить посредством посажения на осиновые колья. Кроме того, еще хочу сказать...
- Цемиссий! - сказал я.
Он замолчал. И я продолжил:
- Ты призывал меня, и я пришел.
Он усмехнулся и сказал писцу:
- Ступай, я после призову тебя.
Писец ушел. Цемиссий же стоял, опершись одной рукой о стол, а вторую держал на поясе - в том самом месте, где у настоящих мужчин крепятся ножны. Однако при тех просторных и бесформенных одеждах, в кои был облачен автократор, ножны смотрелись бы смешно. Да и обут он был не в красные сапоги, а в золоченые сандалии. И волосы у него были подстрижены на женский манер, пальцы холеные, бородка чуть заметная.
- Цемиссий, я пришел, - напомнил я. - И я хочу узнать, почему ты посмел нарушить данное мне слово?!
- А потому, - с усмешкой сказал он, - что это слово было вырвано из меня силой. Да, я хоть и пообещал, но не открыл ворота варварам. Я и тебе бы не открыл. Но в том и в другом случае я поступил так, как поступил, единственно ради того, чтоб оградить от бед своих любезных подданных.
- Но честь автократора втоптана в грязь! - гневно воскликнул я.
- Грязь смыть недолго, это пустяки. Зато я дважды спас Наиполь от разорения. И именно об этом и будет помнить мой народ.
- Народ не может помнить о том, чего не случалось.
- Конечно! И потому они не смогут вспоминать о том, какую блистательную победу ты одержал над северными варварами.
- Но эти самые варвары никогда не осмелились бы вступать в наши пределы, если бы знали, что будут вынуждены встретиться с Нечиппой! Однако вместо того, чтобы успешно противостоять вражескому нашествию, вышеупомянутый Нечиппа был вынужден сохнуть в Великой Пустыне.
- Но если бы Нечиппа не был отправлен туда, куда он был отправлен, он бы взбунтовал легионы, пришел в Наиполь, ворвался во дворец...
Черная сага
Книга четвертая
Красные сапоги
1.
Люди только сражаются, а судьбу сражения решает Всевышний, дарующий силу тому или иному сопернику. И еще: нет надежды совершенно бесполезной, но нет и владения совершенно надежного. Вот, впрочем, и все. Мне уже сорок лет, и если я проживу еще столько же, и даже еще и еще, большего мне не узнать. И не надо! Ничего особенного я не жду от этой жизни, но исправно беру все, что она мне дает. Тонкорукий спросил:
- Ты согласен?
- Да, - сказал я. - А что?
Он промолчал. И я ушел. Все знают, что я не люблю Тонкорукого, что я много достойней его, и что когда-нибудь я с ним обязательно посчитаюсь за все. И Тонкорукий тоже это знает. Но он надеется, что я прежде умру. Но это уже как пожелает Всевышний! А пока что Всевышний желает, чтобы я жил, и я живу. А еще Всевышний желает, чтобы я был - до поры - покорен воле Тонкорукого, и я покорен. Я, конечно же, мог отказаться от столь сомнительной чести и оставаться в Наиполе, но я тем не менее принял вверенное мне командование и выехал к войску.
Сказать по чести, я не знаю, для чего велась, ведется и еще, похоже, долго будет вестись эта война. Ведь продвигаться далее на юг давно уже бессмысленно! Однако же, приказ - это приказ. И я прибыл к войску. Моего предшественника унесла какая-то неведомая болезнь, для которой еще и названия-то не придумали. Но так сказали в Наиполе. А здесь, в песках, эту болезнь уже не первый год именуют трехдневною хворью - человек высыхает в три дня, превращается в мумию и умирает. И это, говорят, совсем не больно.
Другое дело, если ты отведаешь вредных кореньев! Тогда тебя уже буквально через час начинает выворачивать наизнанку, потом из ушей идет кровь, а после разжижаются мозги... Но самое неприятное во всей этой истории то, что вредные коренья ровным счетом ничем не отличаются от целебных - ни вкусом, ни цветом, ни запахом. То есть, тут уже как кому повезет. В иные дни вредные коренья уносят до сотни воинов за раз, а потом вдруг наступает затишье и по несколько недель никто ничем не страдает, все здоровы, войско уверенно движется вперед - и мы за каждый переход преодолеваем по двести, двести двадцать стадий, роем колодцы, строим укрепления, получаем и отправляем обратно почту, принимаем пополнение и хороним умерших.
Последним, как я заметил, многие очень завидуют. А зря! По крайней мере, я часто так говорю:
- Зря! И еще раз зря! Потому что нет на этом свете ничего беспредельного, а, значит, есть предел и у этой пустыни. И тот, кто пересечет ее, вступит на земли одной из прекраснейших и богатейших стран на свете!
Когда я это говорю, все опускают головы. Им тяжело, ибо им кажется, что если есть на свете нечто достойное, то оно должно наступить немедленно. А так не бывает! Это во-первых. А во-вторых, почему это достойное должно достаться именно им? Они что, лучше прочих?
Но иногда и в пустыне становится весело - это когда к нам приходят здешние варвары. У здешних варваров очень темная, почти что черная кожа, короткие курчавые волосы, приплюснутые носы и толстые губы. И все они рослые, хорошо сложены, необычайно выносливы и бесстрашны. Сражаются они копьями и деревянными мечами, а из средств защиты применяют только высокие и продолговатые щиты, сработанные из слоновьих шкур. Слонов в здешней пустыне нет, и это лишний раз подтверждает то мнение, что здешние варвары имеют общение с иными, недоступными нам богатыми и благословенными землями, расположенными где-то далеко на юге. Но истинно ли это, неизвестно, ибо взятые в плен варвары молчат. Мы используем их на земляных работах, а эти варвары, как я уже указывал, очень выносливы. Однако и их ненадолго хватает, и поэтому мы всегда с большим нетерпением ждем нового прихода варваров.
Когда же варваров подолгу не бывает, то я беру под свое начало две-три сотни лучших всадников, и мы отправляемся в поиск. Порой такие экспедиции затягиваются на неделю, а то и на две, но их результаты, увы, почти всегда бывают очень скромными, ибо у здешних варваров нет постоянных поселков, они ведут кочевой образ жизни и потому, предупрежденные своими сторожами, они при первой же малейшей опасности тут же снимаются с места. А за верблюдами на лошадях не очень-то угонишься по здешнему довольно вязкому песку, ведь стопа у верблюда устроена так... И вообще, мне кажется, что не так уж и много на свете такого, за чем бы стоило гоняться, сломя голову, ибо если ты действительно чего-то достоин, то оно и так в нужный срок само собой придет тебе в руки. Так уже неоднократно случалось в моей жизни.
И так случилось и на этот раз. Правда, этот нужный срок несколько затянулся - я провел в Великой Пустыне ровно год и один месяц, прежде чем мне наконец доставили письмо от Тонкорукого. Письмо это, как и положено, было помещено в крепкостенный бронзовый цилиндр, крышка которого была запечатана кроваво-красной сургучной печатью. Я очень ждал его, этот заветный цилиндр! Зато теперь, получивши его, я уже не спешил. А посему я повертел его в руках, потом тяжко - так, чтобы это было хорошо заметно тяжко вздохнул, вернул цилиндр гонцу и сказал так:
- Нет, я еще не чувствую себя достойным принять слова Владыки Полумира. Так и скажи ему, Владыке: Нечиппа, подлый раб, раб от рождения и трижды раб, жадно целует пыль в тени его величия и кланяется, кланяется, кланяется... Понял меня? Ступай! Я больше не держу тебя.
Гонец ушел. И снова потянулось время. Дул сильный южный ветер. Если внимательно прислушаться к его вою, то можно было разобрать слова: "Ух-ходи-и! Ух-ходи-и! Ух-ходи-и!" Однако вместо этого я каждое утро выстраивал вверенные мне когорты в походную колонну и шел навстречу ветру. Ввиду неблагоприятных погодных условий я сократил длину дневного перехода вдвое. Потом я сократил еще раз. И еще. А потом мы и вовсе остановились, ибо из-за поднявшейся песчаной бури ровным счетом ничего не было видно. Да и дышалось нам с большим трудом. Столичные книжные мудрецы утверждают, будто бы неумеренный экваториальный пояс не столь уж и широк, а посему если как следует набраться мужества и терпения, то его вполне можно преодолеть, и тогда отважным путникам откроются доселе невиданные, но столь же плодородные, как и на благодатном умеренном севере, страны. И все свои рассуждения столичные книжные мудрецы подкрепляют великим множеством математических выкладок вкупе с пространными цитатами, надерганными из трудов древних философов. Я ничуть не отрицаю того, что все это с научной точки зрения совершенно логично и здраво, однако кроме чисто познавательного интереса у меня есть и еще одна забота: содержать вверенное мне войско здоровым и боеспособным. А вы представляете, что это такое, когда от здешней грязной и тухлой воды половина моих людей страдает жесточайшим, простите за низкое слово, поносом? Или еще: эти самые столичные умники советовали нам пересесть с лошадей на верблюдов. Да, на первый взгляд, это довольно резонный совет. Однако сколько мы с этим ни бились, ничего путного не вышло - проклятые горбатые твари не желали нас слушаться, ибо они приучены лишь к варварским командам и варварскому обращению, но варварский язык, равно как и варварские обычаи, нам неизвестны. Тогда я велел перерезать верблюдов на мясо, однако оказалось, что это мясо не годится в пищу, ибо у отведавших верблюжатины начинаются страшные галлюцинации, человек становится совершенно безумным и крайне опасным для окружающих. Мы с великим трудом усмирили несчастных, и это стоило нам немалых потерь в людской силе. С тех пор верблюдов мы не трогаем, а если чем-то и разнообразим свой стол, то лишь песчаными грибами. Грибы эти, как ни странно, по вкусу очень напоминают смокву. Однако песчаные грибы встречаются крайне редко, и потому далеко не у всякого желающего хватает средств на их покупку. А самочинно собирать грибы весьма опасно - всякий, кто решается в одиночку отойти от лагеря на сотню-другую шагов, рискует получить отравленную стрелу в горло. Я уж не знаю, почему, но здешние варвары стараются поражать моих людей именно в горло. Возможно, они это делают для того, чтоб несчастный не успел призвать на помощь, и тогда они, беспрепятственно подобравшись к убитому, успевают вырезать у него печень, ибо, как они считают...
Но я отвлекаюсь. Итак, песчаная буря держала нас в бездействии двенадцать дней. А когда, наконец, наступило затишье, мы продолжили свое победное движение на юг. Прошло еще двенадцать дней. За это время мы отбили два приступа варваров и взяли довольно большое количество пленных. А на тринадцатый день на юге показалось облако. Это было самое обычное белое облако. Таких облаков там, на севере, можно каждый день увидеть великое множество. Но мы их там не замечаем. А здесь, на бескрайних просторах Великой Пустыни...
Здесь ветераны говорили мне, что это - первое облако с самого начала войны. И они ликовали! Им казалось, что осталось совсем немного - и окончится этот многолетний кошмар, они наконец-таки выйдут из этого раскаленного песчаного ада и окажутся в дивной и благодатной стране, где на земле растет трава, кругом полно воды и эту воду можно пить - и не отравишься. А если захочешь оказаться в тени, то и это легко достижимо, ибо в этой счастливой стране есть и деревья. И есть там женщины. Есть хлеб. И есть вино... А о большем они не мечтали. Я им завидовал. И ждал гонца - я знал, что гонец скоро явится, а облако сегодня же рассеется - если это и на самом деле это облако, а не мираж. Но, может быть, это и действительно самое настоящее облако, которое появилось в ознаменование того, что мои здешние труды подходят к концу, что мое пересохшее от жары горло наконец-то...
И я угадал! Под вечер вновь прибыл гонец. На этот раз он протянул мне уже не бронзовый, а золотой цилиндр, который был к тому же весь усыпан драгоценными каменьями. Я с достоинством принял цилиндр, небрежно сковырнул с него печать, достал письмо и развернул его. Письмо было короткое, всего в одну строку: "Брат мой, я крайне нуждаюсь в твоей помощи!", а чуть пониже подпись с завитушками: "Цемиссий".
Я усмехнулся. Брат! Сам лично я не видел, но мне не раз рассказывали, как Тонкорукий расправился со своим родным и, между прочим, единственным братом: тот взял горящую свечу - и загорелся сам! И он горел, дико кричал, молил о помощи, однако никто и не подумал его спасать. И это, кстати, было в храме. Вот что такое для Тонкорукого брат. И Всевышний! И после этого можно только удивляться, как это Всевышний до сих пор терпит то, что Тонкорукий жив и, мало того, властвует. Однако, мне подумалось, вполне возможно, что...
Но я не позволил себе думать об этом в присутствии постороннего, а только спросил:
- Что случилось?
Гонец сказал:
- В наши пределы вторглись северные варвары.
- Старый Колдун?
Гонец кивнул. И было видно, что ему очень хотелось, чтобы я расспросил его поподробнее, однако я не приучен обсуждать важные государственные дела с людьми низкой породы. Я только спросил:
- А какой паланкин?
- Золотая тафта. С пурпурными кистями.
- А лошадей?
- Шестнадцать, господин.
Это меня вполне устроило. Пока! И я призвал в свою палатку командиров когорт, потребовал от них полный отчет, потом возложил временное управление на Армилая, потом было общее построение и я поблагодарил их всех за верную службу, пожелал им скорейшего преодоления песков, потом сел в золоченый паланкин, несомый шестнадцатью белыми лошадьми, откинулся на подушки, закрыл глаза, уже хотел было велеть...
Да передумал, отогнул занавесь, выглянул наружу и посмотрел на юг. Там, над самым горизонтом, по-прежнему висело небольшое белое облако. Было уже довольно поздно, быстро сгущались сумерки, а облако продолжало оставаться абсолютно белым. И мне подумалось: а может быть, я зря взял письмо Тонкорукого? Может быть, через неделю-другую войско действительно вступит на земли неведомой и благословенное страны, в то время как я, уже в который раз обманутый...
Нет ничего опаснее минутной слабости! Я с раздражением задернул занавесь, упал на подушки и велел гнать лошадей со всей доступной для них резвостью.
Обратная дорога из пустыни заняла не так уж и много времени, ибо порядок на пути следования поддерживался образцовый, и я всякий раз не скупился на похвалы и раздачи чинов. Приятно наблюдать плоды своих трудов!
Однако не стану скрывать, что наибольшую радость я испытал тогда, когда моему взору открылась покрытая сочной травою земля. Я немедленно приказал остановиться, вышел из паланкина, лег на траву и пролежал так несколько часов кряду.
А прибыв в Миссаполь, я и вовсе задержался на целых две недели. Доместик Лев изрядно принимал меня, да я и сам не выказывал ни малейшего желания спешить. В конце концов, могу ведь я после четырнадцати месяцев, проведенных в крайне неприглядных условиях, позволить себе некоторый отдых! Да, я не падок до телесных наслаждений, однако я и не собираюсь изображать из себя человека, которому чуждо хоть что-нибудь из того, что даровано ему Всевышним. Каждое утро вместе с первыми лучами солнца меня будили шаги очередного посланца Тонкорукого, и я был вынужден раз за разом читать его письма, написанные все более и более неряшливым почерком. Тонкорукий явно нервничал, перо в его руке дрожало, цеплялось за пергамент и разбрызгивало кляксы. А так как автократор обязан использовать лишь красные чернила, то кляксы из-под его руки выходят похожими на капли крови. Я забавлялся, разглядывая эти кляксы, и даже пытался гадать по их форме...
А на пятнадцатый день посланец не явился, но нам и без того стало известно, что Старый Колдун обложил Наиполь со всех сторон и приступил к правильной (по варварским понятиям) осаде. И Лев сказал:
- Любезный друг! Если ты еще немного повременишь, то, боюсь, позже тебе уже не от кого будет получать благодарность.
- Да, - сказал я. - Похоже, он уже достаточно напуган.
И, облачившись в приличествующие такому случаю одежды, я прибыл к легионам. Хотя это слишком громко сказано! Ко дню моего приезда в Миссаполь в окрестностях города было собрано всего несколько разрозненных когорт, и то не боевых, а предназначенных для внутренней караульной службы. Я же настоятельно требовал, чтоб мне были немедленно приданы Девятый и Шестой, расквартированные вдоль Восточной Границы. Но Тонкорукий упорствовал, боясь моего чрезмерного, как ему казалось усиления - и вот результат! Когда я во второй раз прибыл в лагерь, то там меня, кроме территориальных когорт, теперь еще приветствовал всего только один Девятый легион, и то лишенный кавалерии и лучников дальнего боя. Невероятным усилием воли я сдержал переполнявший меня гнев, благосклонно принял обращенные ко мне жаркие приветствия, облобызал поднесенные мне боевые знамена - и приказал немедленно выступать в поход.
Сказать по совести, Старый Колдун не представлялся мне серьезным оппонентом, и потому в своем близком успехе я не сомневался. Мало того: мне думалось, что самое большее, на что наши враги могут рассчитывать, так это на сожжение предместий столицы (что они уже и сделали) да и на некоторое ублажение своих варварских амбиций в виде шумного, но абсолютно безрезультатного штурма. И потому я не спешил, наши дневные переходы по своей длительности не превышали обычных, регламентированных походным уставом. А принимая гонцов, прибывавших из окрестностей осажденного Наиполя, я даже позволял себе шутить...
Но когда через несколько дней мне стало известно, чего сумел-таки достичь Старый Колдун в результате своего первого штурма, я уже кое о чем пожалел, но все же сохранил спокойствие и не стал удлинять переходы, ибо, как сказал я тогда на совете, воин хорош, пока он свеж, сыт и весел, а когда же он изможден и загнан, как ломовая лошадь, то уже никуда не годится и дрогнет перед первым встречным варваром.
Однако скорое известие о втором варварском штурме заставило меня окончательно изменить свое мнение о Старом Колдуне. Да он, тогда подумал я, весьма сметлив в ратном искусстве! И, кроме того, в моей голове роилось еще множество прочих, весьма противоречивых мыслей. А посему, дабы дать этим мыслям улечься, я приказал войску остановиться. Стояли мы три дня. За это время в моей палатке - кроме, конечно, тех, о ком даже сейчас не стоит упоминать - перебывало немало лазутчиков, каждый из которых приносил все более и более страшные (как им казалось) вести о том, что творилось вокруг столицы, а также и в ней самой. Да-да, и в ней самой, ибо за эти дни я дважды принимал посланцев и от самого Тонкорукого. Этим счастливцам удалось пробраться незамеченными через вражеский лагерь. В своих слезных посланиях Цемиссий заклинал меня Всевышним немедленно ударить по врагу, ну а он, в свою очередь, тоже... Глупец! Время упущено! Ведь если раньше мы действительно могли совместными усилиями разбить варваров в поле, то теперь, когда Старый Колдун отравил все колодцы и наипольский гарнизон лишился кавалерии, в открытом поле нам успеха не видать! А посему...
Я долго думал, я никак не мог решиться. И, наконец, послал ему депешу. В ней было сказано: "Открой ворота, я закрою". Вы, кажется, не поняли? Так объясню. План был таков: пусть варвары потешатся, поверят в то, что третий штурм приносит им успех - и входят в Наиполь, и начинают грабить, пьянствовать и прочее, то есть стремительно терять свою боеспособность... и тут-то явлюсь я и заблокирую их в городе, и начну отсекать, разрезать по кварталам, и выжигать, загонять в катакомбы, топить - и ни один из них не скроется, все лягут, до единого! Вы скажете: "Но город! Но..." А мне смешно! Да, Наиполь, конечно, сильно пострадает, а то и вовсе будет полностью уничтожен. Однако в этом нет ничего ужасного, ибо Держава от этого не рухнет - Держава держится не на столице, а на мечах. А посему доколе у Державы есть мечи, дотоле всегда можно будет набрать нужное число добросовестных и умелых строителей и с их помощью, на то же самом месте, возвести еще более прекрасный и величественный город, чем прежде. И этот новый город, как это ни удивительно, тут же наполнится новыми, невесть откуда взявшимися государственными мужами, которые будут ничуть не менее чванливы и лживы, чем прежние. А что касается судьбы самого Тонкорукого, то, думаю, и тут найдется немало желающих примерить оставшиеся без хозяина красные сапоги. А так как сапоги, в отличие от сандалий, обувь, более приличествующая человеку военному, нежели гражданскому, то надо думать, что...
Однако я отвлекся. Итак, собрав Большой Совет, я обсказал им свой план, а после зачитал депешу, потом призвал гонца, при всех напутствовал его - ибо, увы, я знаю Тонкорукого, - затем гонец ушел. Мы ждали, приведя войско в готовность. Ночью гонец вернулся и сказал, что уже утром, видимо, начнется штурм, и будет все, как я того хотел. Прекрасно! И мы двинулись. На пятый час движения я приказал вдвое ускорить шаг, а когда на горизонте показалась полуобгоревшая кровля Влакернской Башни, я повелел трубить в трубы, бить в тимпаны и бряцать в кимвалы. Подобный шум обычно поднимается непосредственно перед атакой, но тем не менее я нисколько не нарушил боевого устава, ибо намеревался не прекращать движения колонн до той поры, пока мы не войдем в действенное соприкосновение с противником. План был хорош. И все было рассчитано до самых мелочей...
Но Тонкорукий все испортил! Явившись к варвару, он пал перед ним на колени и, как последний раб, облобызал его руку. Что ж, тонкая рука всегда склоняется перед рукою крепкою. Но в этом мало утешения. Когда мы явились под стены Наиполя, нашим взорам предстали лишь догоравшие костры противника, а сам же он, на многочисленных челнах, уже скрывался за горизонтом. И уносил с собой несметную добычу. Я был в гневе! Да и не я один - мы все! А объяснения, которые представил нам спешно прибывший к нам личный посланник Тонкорукого, привели моих храбрецов в еще большее неистовство. "Барра! Предательство! - ревели легионы. - Кто предал? Он! Дал варварам уйти! В костер его! Как варвара! Как пса!" И я... Я положился на Всевышнего, не стал их останавливать. Ибо кто я такой? Пока архистратиг. А коли так, то моя главная задача состоит в том, чтоб вверенные мне войска не теряли боевого духа, держали строй... Ну, и так далее. А посему я вновь приказал трубить в трубы, бить в тимпаны, бряцать в кимвалы - и направил войско к Красным Воротам. Ворота нам не открывали. Вновь измена! Тогда я повелел выдвинуть на боевой рубеж все бывшие в нашем распоряжении осадные орудия, что и было незамедлительно сделано. Кроме того, я приказал, чтоб первая когорта славного Девятого легиона выступила в направлении...
Однако направления я вам не назову, ибо совсем не исключаю того, что сказанное мною станет каким-то образом известно варварам и тогда они при следующей своей осаде смогут воспользоваться этими знаниями, и...
И точно так же рассудил и Тонкорукий. И повелел немедленно открыть нам Красные Ворота. Так мы вступили в Наиполь.
Уже двенадцать раз до этого я приводил войско в столицу. Но я тогда въезжал на золоченой колеснице и в золоченом плаще, а голова моя была увенчана золоченым лавровым венком, а следом за мною - в таких же венках шли мои воины. Народ, стоявший вдоль дороги, ликовал. Ибо тогда, все те двенадцать раз, мы вступали в город победителями, вернувшимися из славного похода. Ну а на этот раз трусливый Тонкорукий вырвал победу из самых наших рук, а посему я въезжал в город верхом, на мне был черный запыленный плащ. Народ молчал. А мои доблестные воины, полные негодования и праведного гнева, кричали, озираясь на толпу:
- Ублюдки! Целовали варварам руки! И это еще хорошо, что они большего с вас не потребовали!
И выли трубы, и гремели тимпаны, визжали кимвалы. Мы шли по улицам, как будто шли в атаку. Тонкорукому некого было нам противопоставить - одним он не доверял, другие полегли в недавних битвах с северными варварами. Так разве это автократор, если он...
Вот потому-то мы и шли! Шли. Шли...
И подошли к Наидворцу. И окружили его со всех сторон. Я вызвал к себе начальника дворцовой стражи и повелел, чтобы его люди немедленно покинули здание. И это повеление было неукоснительно и в самый кратчайший срок выполнено.
Когда из дворца вышел последний стражник, я обратился к своим воинам, сказав:
- Божья помощь всегда бывает с теми, кто выступает за правое дело. Вот потому-то мы и пришли сюда, не потеряв ни единого человека. Однако это только начало. Так сказал я, Нечиппа Бэрд!
- Дер-жава! - прокричали воины. - Нечиппа! Автокр-р-ра!..
А я верхом на лошади поднялся по мраморным ступеням дворца, еще раз поприветствовал своих верных соратников, они еще раз громогласно мне ответили - и только после этого я сошел с седла и двинулся во внутренние покои. Дворец без стражи - это уже не дворец, а нечто вроде огромной, помпезной, запутанной мышеловки. Бедняжка мышь, пятнадцать лет тому назад попавшая сюда, сейчас сидит в своей золоченой каморке на третьем этаже справа по лестнице налево поворот еще налево а потом уже направо, вцепилась в сыр, дрожит и думает...
Однако на самом деле Цемиссий был тогда не один - он не спеша расхаживал по кабинету и диктовал писцу какой-то весьма маловажный документ касательно чиновничьих злоупотреблений в Ларкодском феме. То есть он делал вид, будто ему нет совершенно никакого дела до того, что творится в столице, и что его совершенно не впечатляет то, что я привел под его окна легионы, и что я сам, в конце концов, пришел прямо к нему. А он ведь знал, зачем я пришел! И тем не менее он лишь рассеяно кивнул мне в знак приветствия, а затем вновь повернулся к писцу и как ни в чем не бывало продолжил:
- А посему напомните ему, что я, великий и могучий государь, более не стану терпеть подобные нарушения, а собственноручно вычеркну его имя из Второй Почетной Книги, а самого его и всю его родню вплоть до четвертой степени родства повелю уморить посредством посажения на осиновые колья. Кроме того, еще хочу сказать...
- Цемиссий! - сказал я.
Он замолчал. И я продолжил:
- Ты призывал меня, и я пришел.
Он усмехнулся и сказал писцу:
- Ступай, я после призову тебя.
Писец ушел. Цемиссий же стоял, опершись одной рукой о стол, а вторую держал на поясе - в том самом месте, где у настоящих мужчин крепятся ножны. Однако при тех просторных и бесформенных одеждах, в кои был облачен автократор, ножны смотрелись бы смешно. Да и обут он был не в красные сапоги, а в золоченые сандалии. И волосы у него были подстрижены на женский манер, пальцы холеные, бородка чуть заметная.
- Цемиссий, я пришел, - напомнил я. - И я хочу узнать, почему ты посмел нарушить данное мне слово?!
- А потому, - с усмешкой сказал он, - что это слово было вырвано из меня силой. Да, я хоть и пообещал, но не открыл ворота варварам. Я и тебе бы не открыл. Но в том и в другом случае я поступил так, как поступил, единственно ради того, чтоб оградить от бед своих любезных подданных.
- Но честь автократора втоптана в грязь! - гневно воскликнул я.
- Грязь смыть недолго, это пустяки. Зато я дважды спас Наиполь от разорения. И именно об этом и будет помнить мой народ.
- Народ не может помнить о том, чего не случалось.
- Конечно! И потому они не смогут вспоминать о том, какую блистательную победу ты одержал над северными варварами.
- Но эти самые варвары никогда не осмелились бы вступать в наши пределы, если бы знали, что будут вынуждены встретиться с Нечиппой! Однако вместо того, чтобы успешно противостоять вражескому нашествию, вышеупомянутый Нечиппа был вынужден сохнуть в Великой Пустыне.
- Но если бы Нечиппа не был отправлен туда, куда он был отправлен, он бы взбунтовал легионы, пришел в Наиполь, ворвался во дворец...