Страница:
Не нравилось мне все это, ох, не нравилось… На всякий случай мы договорились вооружиться. За годы гастрольной жизни у меня накопилось довольно много разных разрешенных защитных примочек, и все их я сейчас распихал по карманам: зуду, электрошоковый жезл, вспышку-парализатор, кольцегравитат и тому подобное.
Собираясь, я нечаянно уронил гранату-невидимку, она сработала, и, разбуженный ее хлопком, захныкал Степка. С ним проснулась и Кристина, сонно посмотрела в мою сторону и проницательно спросила:
– Совсем обнаглел? Хочешь сына сиротой оставить?
И это при том, что, повторяю, граната сработала, и видеть меня Кристина не могла всяко.
– Все нормально, – промямлил я, выскальзывая за дверь.
… В ожидании прибытия шаттла мы сидели с Бобом в просторном зале для встречающих, и от безделья я предложил ему сочинять текст для новой песни. Пусть она называется «Неприкаянная душа». Этакий рок-н-ролльчик на тему козлыблинских злоключений.
Вообще-то, Боб – техник группы, и в сочинении песен участия никогда раньше не принимал. Но на мое предложение он откликнулся с воодушевлением. Первую строчку задал, естественно, я:
– Ну, это образно, – смутился Боб. – Имеется в виду, что душа не материальна, и никакого толку ее помещать в не свойственную ей оболочку нет. Вот, например, душа Вадика, она должна быть в его же теле, иначе – все неправильно. А «ни шиша» это я так специально по-рок-н-ролльному грубовато придумал.
Я внимательно к нему присмотрелся. Нет, вроде, не шутит и не издевается. Ладно…
– Давай-ка еще раз попробуем, – предложил я и, отбивая ритм по коленке, повторил:
– Потому что с насеста, – не напрягаясь объяснил он.
– А почему шурша?! Чем?!!
– Крыльями! Что ты придираешься?! Придумай лучше, если такой умный!
– И придумаю, – пообещал я и, опять постукивая себя по коленке, тихонько, почти про себя, повторил «для разгона»:
– Чего, тебе опять не нравится?! Идеальные строчки! Когда мой Рыжий беспокоится, у него шерсть дыбом встает! А у твоей Мурки нет, что ли?!
– Встает, – вынужден был признать я.
– Вот я и применил аллегорию. Душа не хотела жить скучно, то есть, пресно, а хотела жить неспокойно, то есть, шерсть дыбом! То есть, беспокойно! То есть, пуша!
– Нет такого слова – «пуша»! – заорал я.
– Нет, так будет! – парировал Боб. – Это поэзия! В поэзии надо идти непроторенными тропами! Бездарь несчастный!
– Вот что, – сказал я, заставляя себя успокоиться. – Ну ее, эту песню. Давай не будем ее сочинять.
– Ну и не сочиняй, – пожал плечами Боб. – Тебя никто и не просит. Я ее сам сочиню.
Я даже не знал, что ему и ответить, но наш неожиданный поэтический конфликт разрядился сам собой. Раздался голос деспетчера:
– Внимание. Межпланетный шаттл «Золотой хвост», прибывающий с Марса, заходит на посадку. Встречающих просим пройти к площадке номер четыре.
Народ зашевелился. Мы тоже снялись со своих мест и направились к подземному переходу.
Зависнув над космодромом, многотонная туша корабля медленно опускалась на один из зеркальных приемных кругов, разбросанных по зеленому полю аккуратно постриженной травы. Все-таки я до сих пор не могу смотреть на это без благоговения. При том, что я – один из немногих, кому посчастливилось слетать в космос. Перелеты в пределах Солнечной системы – дело сегодня все-таки очень ещё дорогое.
Самое замечательное в посадке шаттла – тишина. Абсолютная, но не ватная. Тишина живая, естественная. Слышно дуновение ветра, слышно сопение соседа, слышно, как что-то хрустнуло под чьей-то ногой, но это шумы посторонние. А сам гигантский конус космического судна слипается с площадкой, не издав ни звука.
И только через несколько секунд после полного приземления, когда отключаются антигравы, ноги ощущают волну сотрясения почвы, и раздается низкий утробный раскат, словно сама Земля стонет, приняв на себя невыносимую тяжесть… Класс! Но мы сюда не любоваться приехали.
Мы изо всех сил вглядывались в фигурки высыпавших на траву пассажиров, ища глазами медицинскую каталку. Но нет, никаких каталок не было. Люди тонким ручейком двинулись в нашу сторону. Я уже понял, что информация Козлыблина о прибытии тела оказалась неверной, когда Боб возбужденно загомонил:
– Смотри! Вон! Двое в форме! Видишь?! Вон! А между ними?.. Видишь?!
И я увидел. Тело очнулось. Оно преспокойно шло собственными ногами под ненавязчивым конвоем двух офицеров космической медслужбы.
– Ёлки! – воскликнул Боб. – Это ж надо!
– Ничего не понимаю… – признался я.
– Чего тут понимать-то? – всплеснул руками Боб. – Ты что, правда, не въезжаешь? Никуда он не скачался, а все-таки только скопировался. И теперь на свете есть два Козлыблина – один этот, реальный, другой у нас – виртуальный.
– Думаешь?
– Чего тут думать? Факт налицо.
Вадик узнал нас издалека, запрыгал и замахал руками, а когда поравнялся с нами, принялся обниматься и жать руки с криками:
– Ребята! Привет! А вы как тут?! Кого встречаете?!
– Кого встречаем? – саркастически усмехнулся Боб, но я ткнул его локтем в бок, и он закончил: – Да никого. Так. Песню сочиняем. Впечатлений набираемся. Для вдохновения.
– Козлы, блин! – обрадовался Козлыблин. – Я вам потом такого нарасскажу, на целую оперу хватит! Я ведь с Марса.
– А мы не догадались, – съязвил Боб.
– Прошу прощения, – вмешался один из козлыблинских сопровождающих, мужчина неопределенного возраста. Выглядел он слегка растерянно. – Ваш друг находится во временном карантине. Мы уполномочены свести к минимуму его контакты с посторонними лицами…
– Да ладно, – махнул рукой Боб, – у нас еще есть…
Я снова ткнул его в бок, да так, что он аж вздрогнул и выдавил из себя:
– … Друзья. Другие.
– Извините, – вмешался я, – один вопрос. Скоро этот карантин закончится?
– Трудно сказать, – сказал мужчина. – Думаю, дня через два. Насколько я понимаю, раз вы находитесь здесь, значит вы имеете допуск к определенной информации о Марсе?
– Да, – подтвердил я, – мы были там и подписывали бумагу о неразглашении.
– В таком случае, пожалуйста, имейте в виду, что все, касающееся пребывания на Марсе вашего друга и его возвращения, относится к информации того же разряда.
– Хорошо, – отозвался я, – мы учтем это.
– Всего доброго, – кивнул он, и троица двинулась дальше, к выходу.
– Я скоро буду! – крикнул нам Козлыблин, обернувшись. – Всем привет!
Когда мы рассказали об этом нашем свидании Козлыблину виртуальному, мы ожидали с его стороны чего угодно, только не радости. Но мы ошиблись.
– Значит живой?! – орал он, приплясывая на экране. – Вот класс! Вот ништяк! И на Земле?!
– Чему ты радуешься, я не пойму? – удивился Боб. – Тебе-то что с этого? Его тело занято, а он радуется.
– Дурак ты, Боб! – откликнулся Козлыблин. – Я ведь почему хотел в тело вернуться? Потому что жаба давила: есть тело, оно, вроде бы, моё, а его убить могут. А теперь, когда выяснилось, что у него есть хозяин, чего мне жалеть-то?
– Не понимаю, – упрямо покачал головой Боб.
– Ну-у, как если бы тебе двоюродная прабабушка оставила в наследство дом где-нибудь в Сибири, в каком-нибудь Томске, например. Так себе домишко, развалину. Но это твое имущество, ты за него отвечаешь, даром ты его не отдашь никому. Но на самом-то деле тебе от него одна морока.
Тут уже и я не выдержал:
– Странная логика. Нормальное у тебя тело, никакая не развалина.
– Да я не про него говорил, а про всю эту вашу «реальность». Тут-то, в сети, у меня простору в сто раз больше! Тут чего только нет! И он, моя матрица, тоже своего добился – вернулся на Землю! Да как вы не понимаете, нас ведь теперь двое – один там, другой здесь, и оба – на своем месте! И мы обязательно найдем друг друга!.. Вот только чем бы мне сейчас-то заняться? – вдруг поскучнел он. – Времени у меня – вечность, да и спать не надо. А живых тут, кроме меня, пока никого.
– Вот ведь тамагочи, – усмехнулся Боб и пояснил: – Были такие в двадцатом веке игрушки. Типа компьютерных зверушек. Детям нравилось за ними ухаживать.
И тут меня осенило:
– Слушай, – сказал я ему. – А пойдешь к моему Степке гувернером?
Он на миг задумался, а потом радостно кивнул:
– Почему бы и нет? – тут же его нос неимоверно разбух, стал разноцветной пластмассовой погремушкой, и он, заставляя ее шуметь, быстро потряс головой, бормоча: – Я детей люблю, даже очень! Они прикольные!
Боб задумчиво произнес:
И Боб расцвел.
2
Собираясь, я нечаянно уронил гранату-невидимку, она сработала, и, разбуженный ее хлопком, захныкал Степка. С ним проснулась и Кристина, сонно посмотрела в мою сторону и проницательно спросила:
– Совсем обнаглел? Хочешь сына сиротой оставить?
И это при том, что, повторяю, граната сработала, и видеть меня Кристина не могла всяко.
– Все нормально, – промямлил я, выскальзывая за дверь.
… В ожидании прибытия шаттла мы сидели с Бобом в просторном зале для встречающих, и от безделья я предложил ему сочинять текст для новой песни. Пусть она называется «Неприкаянная душа». Этакий рок-н-ролльчик на тему козлыблинских злоключений.
Вообще-то, Боб – техник группы, и в сочинении песен участия никогда раньше не принимал. Но на мое предложение он откликнулся с воодушевлением. Первую строчку задал, естественно, я:
Боб подумал-подумал и выдал:
– Ты нашла свое место,
Неприкаянная душа…
– Ты чего это несешь? – удивился я. – Какое тесто, какой пельмень?!
– … Ты закатана в тесто,
Но не вышел пельмень ни шиша.
– Ну, это образно, – смутился Боб. – Имеется в виду, что душа не материальна, и никакого толку ее помещать в не свойственную ей оболочку нет. Вот, например, душа Вадика, она должна быть в его же теле, иначе – все неправильно. А «ни шиша» это я так специально по-рок-н-ролльному грубовато придумал.
Я внимательно к нему присмотрелся. Нет, вроде, не шутит и не издевается. Ладно…
– Давай-ка еще раз попробуем, – предложил я и, отбивая ритм по коленке, повторил:
На этот раз Боб выдал даже без паузы:
– Ты нашла свое место,
Неприкаянная душа…
– Почему петухом? – снова потребовал я объяснений.
– … Ты с родного насеста
Петухом упорхнула, шурша.
– Потому что с насеста, – не напрягаясь объяснил он.
– А почему шурша?! Чем?!!
– Крыльями! Что ты придираешься?! Придумай лучше, если такой умный!
– И придумаю, – пообещал я и, опять постукивая себя по коленке, тихонько, почти про себя, повторил «для разгона»:
Но Боб, не дав мне опомнится, выпучил глаза и выкрикнул:
– Ты нашла свое место,
Неприкаянная душа…
Увидев испуг в моих глазах, Боб завопил:
– … Не желая жить пресно,
А, как кот, свою шерсть пуша!
– Чего, тебе опять не нравится?! Идеальные строчки! Когда мой Рыжий беспокоится, у него шерсть дыбом встает! А у твоей Мурки нет, что ли?!
– Встает, – вынужден был признать я.
– Вот я и применил аллегорию. Душа не хотела жить скучно, то есть, пресно, а хотела жить неспокойно, то есть, шерсть дыбом! То есть, беспокойно! То есть, пуша!
– Нет такого слова – «пуша»! – заорал я.
– Нет, так будет! – парировал Боб. – Это поэзия! В поэзии надо идти непроторенными тропами! Бездарь несчастный!
– Вот что, – сказал я, заставляя себя успокоиться. – Ну ее, эту песню. Давай не будем ее сочинять.
– Ну и не сочиняй, – пожал плечами Боб. – Тебя никто и не просит. Я ее сам сочиню.
Я даже не знал, что ему и ответить, но наш неожиданный поэтический конфликт разрядился сам собой. Раздался голос деспетчера:
– Внимание. Межпланетный шаттл «Золотой хвост», прибывающий с Марса, заходит на посадку. Встречающих просим пройти к площадке номер четыре.
Народ зашевелился. Мы тоже снялись со своих мест и направились к подземному переходу.
Зависнув над космодромом, многотонная туша корабля медленно опускалась на один из зеркальных приемных кругов, разбросанных по зеленому полю аккуратно постриженной травы. Все-таки я до сих пор не могу смотреть на это без благоговения. При том, что я – один из немногих, кому посчастливилось слетать в космос. Перелеты в пределах Солнечной системы – дело сегодня все-таки очень ещё дорогое.
Самое замечательное в посадке шаттла – тишина. Абсолютная, но не ватная. Тишина живая, естественная. Слышно дуновение ветра, слышно сопение соседа, слышно, как что-то хрустнуло под чьей-то ногой, но это шумы посторонние. А сам гигантский конус космического судна слипается с площадкой, не издав ни звука.
И только через несколько секунд после полного приземления, когда отключаются антигравы, ноги ощущают волну сотрясения почвы, и раздается низкий утробный раскат, словно сама Земля стонет, приняв на себя невыносимую тяжесть… Класс! Но мы сюда не любоваться приехали.
Мы изо всех сил вглядывались в фигурки высыпавших на траву пассажиров, ища глазами медицинскую каталку. Но нет, никаких каталок не было. Люди тонким ручейком двинулись в нашу сторону. Я уже понял, что информация Козлыблина о прибытии тела оказалась неверной, когда Боб возбужденно загомонил:
– Смотри! Вон! Двое в форме! Видишь?! Вон! А между ними?.. Видишь?!
И я увидел. Тело очнулось. Оно преспокойно шло собственными ногами под ненавязчивым конвоем двух офицеров космической медслужбы.
– Ёлки! – воскликнул Боб. – Это ж надо!
– Ничего не понимаю… – признался я.
– Чего тут понимать-то? – всплеснул руками Боб. – Ты что, правда, не въезжаешь? Никуда он не скачался, а все-таки только скопировался. И теперь на свете есть два Козлыблина – один этот, реальный, другой у нас – виртуальный.
– Думаешь?
– Чего тут думать? Факт налицо.
Вадик узнал нас издалека, запрыгал и замахал руками, а когда поравнялся с нами, принялся обниматься и жать руки с криками:
– Ребята! Привет! А вы как тут?! Кого встречаете?!
– Кого встречаем? – саркастически усмехнулся Боб, но я ткнул его локтем в бок, и он закончил: – Да никого. Так. Песню сочиняем. Впечатлений набираемся. Для вдохновения.
– Козлы, блин! – обрадовался Козлыблин. – Я вам потом такого нарасскажу, на целую оперу хватит! Я ведь с Марса.
– А мы не догадались, – съязвил Боб.
– Прошу прощения, – вмешался один из козлыблинских сопровождающих, мужчина неопределенного возраста. Выглядел он слегка растерянно. – Ваш друг находится во временном карантине. Мы уполномочены свести к минимуму его контакты с посторонними лицами…
– Да ладно, – махнул рукой Боб, – у нас еще есть…
Я снова ткнул его в бок, да так, что он аж вздрогнул и выдавил из себя:
– … Друзья. Другие.
– Извините, – вмешался я, – один вопрос. Скоро этот карантин закончится?
– Трудно сказать, – сказал мужчина. – Думаю, дня через два. Насколько я понимаю, раз вы находитесь здесь, значит вы имеете допуск к определенной информации о Марсе?
– Да, – подтвердил я, – мы были там и подписывали бумагу о неразглашении.
– В таком случае, пожалуйста, имейте в виду, что все, касающееся пребывания на Марсе вашего друга и его возвращения, относится к информации того же разряда.
– Хорошо, – отозвался я, – мы учтем это.
– Всего доброго, – кивнул он, и троица двинулась дальше, к выходу.
– Я скоро буду! – крикнул нам Козлыблин, обернувшись. – Всем привет!
Когда мы рассказали об этом нашем свидании Козлыблину виртуальному, мы ожидали с его стороны чего угодно, только не радости. Но мы ошиблись.
– Значит живой?! – орал он, приплясывая на экране. – Вот класс! Вот ништяк! И на Земле?!
– Чему ты радуешься, я не пойму? – удивился Боб. – Тебе-то что с этого? Его тело занято, а он радуется.
– Дурак ты, Боб! – откликнулся Козлыблин. – Я ведь почему хотел в тело вернуться? Потому что жаба давила: есть тело, оно, вроде бы, моё, а его убить могут. А теперь, когда выяснилось, что у него есть хозяин, чего мне жалеть-то?
– Не понимаю, – упрямо покачал головой Боб.
– Ну-у, как если бы тебе двоюродная прабабушка оставила в наследство дом где-нибудь в Сибири, в каком-нибудь Томске, например. Так себе домишко, развалину. Но это твое имущество, ты за него отвечаешь, даром ты его не отдашь никому. Но на самом-то деле тебе от него одна морока.
Тут уже и я не выдержал:
– Странная логика. Нормальное у тебя тело, никакая не развалина.
– Да я не про него говорил, а про всю эту вашу «реальность». Тут-то, в сети, у меня простору в сто раз больше! Тут чего только нет! И он, моя матрица, тоже своего добился – вернулся на Землю! Да как вы не понимаете, нас ведь теперь двое – один там, другой здесь, и оба – на своем месте! И мы обязательно найдем друг друга!.. Вот только чем бы мне сейчас-то заняться? – вдруг поскучнел он. – Времени у меня – вечность, да и спать не надо. А живых тут, кроме меня, пока никого.
– Вот ведь тамагочи, – усмехнулся Боб и пояснил: – Были такие в двадцатом веке игрушки. Типа компьютерных зверушек. Детям нравилось за ними ухаживать.
И тут меня осенило:
– Слушай, – сказал я ему. – А пойдешь к моему Степке гувернером?
Он на миг задумался, а потом радостно кивнул:
– Почему бы и нет? – тут же его нос неимоверно разбух, стал разноцветной пластмассовой погремушкой, и он, заставляя ее шуметь, быстро потряс головой, бормоча: – Я детей люблю, даже очень! Они прикольные!
Боб задумчиво произнес:
Посмотрел на меня осторожно и закончил:
– Ты нашла свое место,
Неприкаянная душа…
– Что-то типа того, – кивнул я одобрительно.
– Жизнь всегда интересна, –
Ты твердишь, – жизнь всегда хороша!
И Боб расцвел.
2
Кристина разбудила меня среди ночи зловещим шепотом:
– Милый. Я боюсь.
– Чего? – так же шепотом спросил я.
– А ты послушай! – все с той же интонацией прошептала она.
Я прислушался. Сперва мне показалось, что в доме царит полная тишина. Но только я собрался сообщить ей об этом, как понял, что не прав, и какой-то, хоть и слабый, звук все-таки действительно присутствует. За стенкой. Еле слышное равномерное бормотание. Нет, не совсем равномерное, а с небольшими паузами.
– Где это? – тихо спросил я.
– В детской, – отозвалась Кристина.
– И что это такое?
– Это твой странный гувернер разговаривает с ребенком, – прошептала она зловеще.
– Ты хочешь сказать, он читает ему сказку?
– Если бы я хотела сказать так, я бы так и сказала. В том-то и дело, что ничего он не читает. Он разговаривает.
– Бред, – не поверил я. – Может, он и разговаривает, только сам с собой. Степке ведь нет еще и двух месяцев.
– В том-то и дело, – кивнула Кристина. – Потому я и боюсь.
– Ты его еще вчера хвалила…
– Конечно. Другим мамам по десять раз за ночь приходится вскакивать – то кормить, то пеленать, а я второй месяц сплю себе, как слон. И днем Степка почти не капризничает… Но я же не знала, что они ночь напролет разговаривают. И теперь я думаю: может быть, это и удобно, когда грудной ребенок и есть просит, и какает в строго определенное время, но естественно ли это?
– Да ну, – сел я на кровати. – Чепуха какая-то. Пойду гляну.
– Не вспугни! – предупредила Кристина и поползла по простыням ко мне. – Возьмем с поличным.
Она просто детективов начиталась, как я сразу не догадался! Я уже хотел попытаться уговорить ее не дергаться и продолжить здоровый сон, когда из-за стенки явственно раздался смех. Смеялись двое: ребенок – заливисто, самозабвенно, и взрослый – глухо ухая.
И вот тут мне стало страшно и самому. Да, Степка умеет смеяться, он смеялся уже на второй день после того, как Кристина привезла его домой. Но смеялся он оттого, что, например, я щекотал ему живот своей укороченной «волосней»… Чувство юмора тут ни при чем, чисто физиологическая реакция. У него и эрекция случается, это ведь не значит, что он испытывает желание… Но сейчас он смеется от чего-то, что сказал ему виртуальный гувернер Козлыблин. Более того, они смеются над чем-то вместе!
Я вовсе не против здорового чувства юмора у своего сына. Но всему свое время. Играющий в песочнице сорокалетний дебил – это неприятное, но, по большому счету, вполне объяснимое зрелище. А вот смеющийся над удачной шуткой грудной младенец – это противоестественно, а потому довольно жутко. Тем более, если это твой родной сын…
Мы прокрались коридором и тихонько приоткрыли дверь в детскую. В бледном мерцании стерео я разглядел кроватку-манеж и облился холодным потом: я увидел в ней темный силуэт, и мне почудилось, что это стоит, держась за спинку, и неотрывно смотрит в экран наш малыш… Моя жена родила монстра? «Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку?..» Похоже, это архетипический страх русского мужчины, но мне от этого не легче.
Но нет, это, конечно же, не Степка, а здоровенный плюшевый медведь, прислоненный к решетке манежа. Сын же, как и положено полуторамесячному ребенку, лежит себе на спине. Правда, лицо его действительно обращено к экрану, а на губах и впрямь блуждает улыбка, которая вовсе не кажется мне бессмысленной.
Я перевел взгляд на стерео. Там, на полянке, окруженной высокой травой и радужными цветами, скакала и приплясывала на двух тоненьких задних лапках здоровенная божья коровка с головой Козлыблина. Когда прыжок был особенно высоким, пятнистые чешуйки на ее спинке раздвигались, и оттуда высовывалась пара вибрирующих полупрозрачных подкрылков.
Приплясывая, коровка-Козлыблин размахивала двумя парами рук, сжимавших искрящийся бенгальский огонь, клетку с попугаем, надкусанное яблоко и попискивающий древний автомобильный клаксон. При этом она сосредоточенно бормотала:
Мы переглянулись… То есть переглянулись мы настоящие, а не компьютерные. Мало того, что и в самом деле, на мне были полосатые трусы, а на Кристине кружевная ночная рубашка, но и выражение лица у Кристины было точно такое же, как у ее экранной копии. И у меня, наверное, тоже.
Мы вновь уставились в проем двери. Там, разделавшись со снегирями и хищно приоткрыв клюв, гигантский соловей уже нарезал круги над нашими с Кристиной головами. Божья коровка-Козлыблин затараторила:
– Ну?
– Всё нормально, – сказал я. – Обычная компьютерная анимация. Специальная программа для самых маленьких. – Я врал с такой уверенностью в голосе, что мне и самому стало казаться, что это так. – Сейчас этим пользуются все виртуальные гувернантки.
– Да?! – в отличие от меня самого, Кристину мне провести не удалось. – А вот эта ночная рубашка? – она потрепала себя за подол. – А твои трусы?! А то, что ребенок смеется над тем, чего еще не может понимать?!
– Да, это развивающая программа, – продолжал я импровизировать. – Она разработана психологами. Это мы думаем, что ребенок ничего не понимает, а на самом деле он уже многое может понять, но только на уровне образов…
– Мне кажется, ты врешь, – просто сказала Кристина. – Я хочу поговорить с ним.
– С кем? – не понял я.
– «С кем, с кем», – передразнила меня Кристина. – Ну не со Степкой же. С Вадимом.
– Так и поговори, кто тебе мешает, – нарочито безмятежно пожал я плечами, вполз на кровать и растянулся во весь рост. – Хоть сейчас.
– Я не хочу разговаривать с ним по стерео, – возразила она, но по голосу я понял, что она уже успокаивается. – Я хочу встретиться с ним. Я живьем его ни разу даже не видела.
– А-а, – откликнулся я, как мог равнодушнее, делая для пущего правдоподобия вид, что одновременно с этим зеваю. – Ладно, встретишься…
Легко сказать! Как это она, интересно, встретится с этой неприкаянной душой?!
– Завтра, – сказала Кристина.
– Завтра, так завтра, – сказал я. – Давай спать.
«Завтра?! – лихорадочно вертелось у меня в голове. – Как же мы выкрутимся?!»
– Ты скажи ему, чтобы он зашел к нам, – продолжала она. – В любое время. Мне самой как-то неудобно, еще подумает, что я его невзлюбила. Только будь тогда же и сам дома. Позови, как будто в гости.
«Настоящий Козлыблин! – внезапно озарило меня. – Он ведь вернулся! Его отпустили! Он выручит!»
– О’кей, – сказал я. – Завтра он будет. Всё. Спим.
– Спим, – согласилась она, погладила меня по голове и заметила умиротворенно: – Как пёсик. Короткошерстный…
А за стенкой всё гудело еле слышное бормотание:
Но назавтра о нашем ночном разговоре с Кристиной я вспомнил только ближе к концу плотно загруженного работой дня. Сперва мы с остальными RSSS-овцами работали над новой песней Петруччио, которая обещала стать хитом. Называлась она «Бинокль», и речь в ней шла о доблестном капитане корабля, который очень любил смотреть в соответственный предмет.
Кончилось это капитанское увлечение, само собой, довольно плачевно:
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что музыка «Russian Soft Star’s Soul» в сто раз современнее и мы популярны сегодня, как никто. Но, боюсь, местечко в вечности я обеспечу себе все-таки этим римейком «Abbey Road»… Лишь около семи вечера я стукнул себя по лбу: «Козлыблин!!!», и попытался связаться с ним, но ответил мне его ДУРдом:
– К сожалению, хозяина нет. И он просил ни с кем его не соединять и лишний раз не беспокоить.
Я уже пытался пару раз связаться с Вадимом после того, как он вернулся на Землю. Но все время натыкался на его Дом, который всякий раз сообщал что-либо подобное. Я не спорил, главное, Вадим жив и здоров, а понадобится, сам на меня выйдет. Но сегодня ситуация была особенная, и я спросил:
– Но ты можешь хотя бы передать ему информацию?
– Если сильно надо.
– А спросить можешь?
– Ну?
Козлыблинский ДУРдом – ужасно наглый. Весь в хозяина.
– Баранки гну! Спроси его, не сможет ли он ко мне подъехать сегодня к девяти. Скажи, что мне это ОЧЕНЬ нужно. Скажи, что я его просто у-мо-ля-ю!
– Сейчас, – откликнулся Дом и примолк. Потом сообщил: – Хозяин сказал: «Буду», и отключился напрочь. Больше у меня с ним связи нет.
И на том спасибо. Придется ловить его перед домом и инструктировать. Он ведь не знает о существовании своего виртуального двойника, и уж тем более о том, что тот служит у нас гувернером.
– Кажется, он на меня рассержен, – продолжал ДУРдом расстроенно. – Всё из-за вас…
– Ну, извини, – пробормотал я и прервал связь. Только перед Домами я еще не оправдывался.
Без четверти девять я уже дежурил на улице возле своей двери, ожидая Вадима. Но его все не было и не было. Я глянул на часы. Пять минут десятого. Что же он опаздывает-то, бестолочь?! Ё-моё! Виртуального-то ведь тоже надо было предупредить, чтобы отключился минут за пятнадцать до нашего прихода. Ладно, тут что-нибудь придумаем…
Я снова посмотрел время. Десять минут.
… В половину десятого я понял, что ждать далее бессмысленно и, придумывая отмазки, вошел в дом. На звук захлопнувшийся двери из гостиной выпорхнула Кристина. Ее лицо сияло. Мне стало стыдно, что сейчас придется ей врать, но что я мог сделать?
– Как дела, милый? – спросила она, целуя меня в щеку.
– Все прекрасно, – заверил я. – Вот только я не смог выполнить свое обещание насчет Вадика.
– А он здесь, – сказала Кристина. – Он сказал тебе, что будет в девять, а сам приехал на полчаса раньше. И мы уже всё обсудили.
Я почувствовал, что у меня подкашиваются коленки.
– И-извини меня, по-пожалуйста, – сказал я, заикаясь от волнения и стыда. – Я хо-хотел тебе все рассказать. Потом…
– Да уж, милый… Ты меня удивил, – она смотрела на меня все с той же торжествующей улыбочкой. И теперь мне было абсолютно ясно, что улыбочка эта означает: «То, что ты – безответственный негодяй, я подозревала всегда. И я очень рада, что убедилась в этом ещё до того, как ты окончательно погубил меня и ребенка, подсунув ему в воспитатели виртуальное существо…» Я не сразу понял смысл сказанных ею дальше слов: – Это непростительно с твоей стороны, скрыть от меня, что Вадим Евгеньевич – ведущий российский специалист по уходу за детьми дошкольного возраста и их интеллектуальному развитию.
– Ва-ва-вадим? – переспросил я.
– Что это с тобой? – вгляделась она в мое лицо. – Почему ты такой бледный? Ты не заболел?
– Н-нет… Я здоров.
– Ну, проходи же, поздоровайся!
Я шагнул в гостиную, и мы с Козлыблиным, усиленно мне подмигивающим, пожали друг другу руки. На прозрачном столике стояла бутылка коньяка и рюмка, это Кристина угощала «высокого гостя». Еще там стояла бутылка сока и бокал, это она пила сама. И еще коробка конфет.
– Вадим Евгеньевич, – обратилась Кристина к Козлыблину, присев вместе с нами за столик. – Вы не могли бы побыть у нас еще хотя бы часик? Я уже два месяца почти совсем не выхожу из дома…
– И совершенно, блин, напрасно, – важно сказал Козлыблин. – Ребенок находится под моим неусыпным контролем… Доверять людям надо.
– Но ведь при этом вы далеко, – напомнила Кристина. – А доверяю я вам, как себе. Даже больше. И Степашку с вами я оставлю без всяких опасений. Как раз сегодня в нашей школе моделей выпускной показ, и мне так хочется взглянуть, хотя бы одним глазком…
– Да идите, чего там, – жеманясь, махнул рукой Козлыблин, вороватым движением сунув при этом в рот конфету. – Я тут посижу, сколько надо. Пока не вернетесь. Я ж, блин, все-таки ваш гувернер, – и закинул в рот еще одну конфету. Я понял, что он все-таки нервничает.
– Спасибо! – возликовала Кристина, вскочила, подлетела к Козлыблину и чмокнула его в лоб. – Я так и знала! Я уже и такси вызвала! – Она метнулась в спальню.
– Чего ты ей…? – начал, было, я, но тот прижал к губам палец, и я замолчал. Буквально через три минуты, за которые Козлыблин зажевал не меньше десятка конфет, Кристина влетела в гостиную уже в роскошном вечернем платье и с макияжем на лице.
– Я постараюсь как можно быстрее! – заверила она.
– Да ничего, ничего, – с набитым конфетами ртом замахал руками Козлыблин, – сколько вам надо, столько и тусуйтесь.
– Милый, я тебя с собой не зову. Ты, надеюсь, не обижаешься? – обратилась она ко мне. – Нельзя же бросать гостя одного.
– Милый. Я боюсь.
– Чего? – так же шепотом спросил я.
– А ты послушай! – все с той же интонацией прошептала она.
Я прислушался. Сперва мне показалось, что в доме царит полная тишина. Но только я собрался сообщить ей об этом, как понял, что не прав, и какой-то, хоть и слабый, звук все-таки действительно присутствует. За стенкой. Еле слышное равномерное бормотание. Нет, не совсем равномерное, а с небольшими паузами.
– Где это? – тихо спросил я.
– В детской, – отозвалась Кристина.
– И что это такое?
– Это твой странный гувернер разговаривает с ребенком, – прошептала она зловеще.
– Ты хочешь сказать, он читает ему сказку?
– Если бы я хотела сказать так, я бы так и сказала. В том-то и дело, что ничего он не читает. Он разговаривает.
– Бред, – не поверил я. – Может, он и разговаривает, только сам с собой. Степке ведь нет еще и двух месяцев.
– В том-то и дело, – кивнула Кристина. – Потому я и боюсь.
– Ты его еще вчера хвалила…
– Конечно. Другим мамам по десять раз за ночь приходится вскакивать – то кормить, то пеленать, а я второй месяц сплю себе, как слон. И днем Степка почти не капризничает… Но я же не знала, что они ночь напролет разговаривают. И теперь я думаю: может быть, это и удобно, когда грудной ребенок и есть просит, и какает в строго определенное время, но естественно ли это?
– Да ну, – сел я на кровати. – Чепуха какая-то. Пойду гляну.
– Не вспугни! – предупредила Кристина и поползла по простыням ко мне. – Возьмем с поличным.
Она просто детективов начиталась, как я сразу не догадался! Я уже хотел попытаться уговорить ее не дергаться и продолжить здоровый сон, когда из-за стенки явственно раздался смех. Смеялись двое: ребенок – заливисто, самозабвенно, и взрослый – глухо ухая.
И вот тут мне стало страшно и самому. Да, Степка умеет смеяться, он смеялся уже на второй день после того, как Кристина привезла его домой. Но смеялся он оттого, что, например, я щекотал ему живот своей укороченной «волосней»… Чувство юмора тут ни при чем, чисто физиологическая реакция. У него и эрекция случается, это ведь не значит, что он испытывает желание… Но сейчас он смеется от чего-то, что сказал ему виртуальный гувернер Козлыблин. Более того, они смеются над чем-то вместе!
Я вовсе не против здорового чувства юмора у своего сына. Но всему свое время. Играющий в песочнице сорокалетний дебил – это неприятное, но, по большому счету, вполне объяснимое зрелище. А вот смеющийся над удачной шуткой грудной младенец – это противоестественно, а потому довольно жутко. Тем более, если это твой родной сын…
Мы прокрались коридором и тихонько приоткрыли дверь в детскую. В бледном мерцании стерео я разглядел кроватку-манеж и облился холодным потом: я увидел в ней темный силуэт, и мне почудилось, что это стоит, держась за спинку, и неотрывно смотрит в экран наш малыш… Моя жена родила монстра? «Не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку?..» Похоже, это архетипический страх русского мужчины, но мне от этого не легче.
Но нет, это, конечно же, не Степка, а здоровенный плюшевый медведь, прислоненный к решетке манежа. Сын же, как и положено полуторамесячному ребенку, лежит себе на спине. Правда, лицо его действительно обращено к экрану, а на губах и впрямь блуждает улыбка, которая вовсе не кажется мне бессмысленной.
Я перевел взгляд на стерео. Там, на полянке, окруженной высокой травой и радужными цветами, скакала и приплясывала на двух тоненьких задних лапках здоровенная божья коровка с головой Козлыблина. Когда прыжок был особенно высоким, пятнистые чешуйки на ее спинке раздвигались, и оттуда высовывалась пара вибрирующих полупрозрачных подкрылков.
Приплясывая, коровка-Козлыблин размахивала двумя парами рук, сжимавших искрящийся бенгальский огонь, клетку с попугаем, надкусанное яблоко и попискивающий древний автомобильный клаксон. При этом она сосредоточенно бормотала:
В этот миг из кустов высыпала стая пегих гусей и, окружив божью коровку-Козлыблина, запрыгала вокруг него.
– … Гуси, гуси, гуси, гульки,
У бабуси есть свистульки…
Тут же на стереоэкране не замедлил появиться белый, как снег, котище, ухитряющийся одновременно пританцовывать, держать в зубах голубой конверт и, плутовато ухмыляясь, исподтишка цеплять когтями гусей. А коровка-Козлыблин, впадая во все большую экзальтацию, продолжала бормотать:
– … Гуськи, гуськи у ворот,
С ними наш почтовый кот…
Эти слова немедленно подтвердились живой иллюстрацией: в небе разразилась настоящая битва пернатых, и снегириные перышки посыпались на головы всей честной компании розовым снегом.
– … Вот он – наш почтовый кот,
Он нам почту принесёт.
А на ветке соловей
Отгоняет снегирей…
И тут на полянке, так же, как и остальные, нелепо подскакивая, появились мы с Кристиной. Росточком мы были не больше гусей и, озираясь по сторонам, выглядели крайне растерянными. На мне были полосатые трусы, а на Кристине кружевная ночная рубашка.
– … Соловей, соловей,
Улетай-ка поскорей,
Улетай-ка поскорей,
Папу с мамой пожалей…
Мы переглянулись… То есть переглянулись мы настоящие, а не компьютерные. Мало того, что и в самом деле, на мне были полосатые трусы, а на Кристине кружевная ночная рубашка, но и выражение лица у Кристины было точно такое же, как у ее экранной копии. И у меня, наверное, тоже.
Мы вновь уставились в проем двери. Там, разделавшись со снегирями и хищно приоткрыв клюв, гигантский соловей уже нарезал круги над нашими с Кристиной головами. Божья коровка-Козлыблин затараторила:
Сейчас же из цветочных зарослей выскочил обнаженный младенец, правда, одного с нами роста. Он легко поймал зловредного соловья и, раскрутив над головой, выбросил его за пределы видимости. Тут же мы трое схватились за руки и, вместе с гусями и почтовым котом, высоко вскидывая коленки, пустились в пляс вокруг коровки-Козлыблина, которая возбужденно выкрикивала:
– … Злой разбойник-соловей,
Улетай-ка поскорей,
Степа-Степочка придет,
Папу с мамочкой спасёт…
Пацан в кроватке залился радостным смехом. Захохотал и Козлыблин. Они смеялись, наверное, минуты три. А как только смолкли, картинка тут же сменилась. Теперь дело происходило на морском дне. Туда-сюда по экрану сновали разноцветные рыбки. Из огромной перламутровой раковины высунулась голова Козлыблина с длинными рожками на лбу и забормотала все в том же ритме:
– … Ах, класс, класс, класс,
Степа всех нас спас!..
Но чем там всё закончилось у Шмуля, я не узнал, так как Кристина тихонько прикрыла дверь и мрачно уставилась на меня. Я сокрушенно пожал плечами. Она схватила меня за руку и поволокла обратно в спальню. Там, усевшись на кровать и усадив меня напротив, она спросила:
– В Черном море, буль, буль, буль,
Жил моллюск по кличке Шмуль…
– Ну?
– Всё нормально, – сказал я. – Обычная компьютерная анимация. Специальная программа для самых маленьких. – Я врал с такой уверенностью в голосе, что мне и самому стало казаться, что это так. – Сейчас этим пользуются все виртуальные гувернантки.
– Да?! – в отличие от меня самого, Кристину мне провести не удалось. – А вот эта ночная рубашка? – она потрепала себя за подол. – А твои трусы?! А то, что ребенок смеется над тем, чего еще не может понимать?!
– Да, это развивающая программа, – продолжал я импровизировать. – Она разработана психологами. Это мы думаем, что ребенок ничего не понимает, а на самом деле он уже многое может понять, но только на уровне образов…
– Мне кажется, ты врешь, – просто сказала Кристина. – Я хочу поговорить с ним.
– С кем? – не понял я.
– «С кем, с кем», – передразнила меня Кристина. – Ну не со Степкой же. С Вадимом.
– Так и поговори, кто тебе мешает, – нарочито безмятежно пожал я плечами, вполз на кровать и растянулся во весь рост. – Хоть сейчас.
– Я не хочу разговаривать с ним по стерео, – возразила она, но по голосу я понял, что она уже успокаивается. – Я хочу встретиться с ним. Я живьем его ни разу даже не видела.
– А-а, – откликнулся я, как мог равнодушнее, делая для пущего правдоподобия вид, что одновременно с этим зеваю. – Ладно, встретишься…
Легко сказать! Как это она, интересно, встретится с этой неприкаянной душой?!
– Завтра, – сказала Кристина.
– Завтра, так завтра, – сказал я. – Давай спать.
«Завтра?! – лихорадочно вертелось у меня в голове. – Как же мы выкрутимся?!»
– Ты скажи ему, чтобы он зашел к нам, – продолжала она. – В любое время. Мне самой как-то неудобно, еще подумает, что я его невзлюбила. Только будь тогда же и сам дома. Позови, как будто в гости.
«Настоящий Козлыблин! – внезапно озарило меня. – Он ведь вернулся! Его отпустили! Он выручит!»
– О’кей, – сказал я. – Завтра он будет. Всё. Спим.
– Спим, – согласилась она, погладила меня по голове и заметила умиротворенно: – Как пёсик. Короткошерстный…
А за стенкой всё гудело еле слышное бормотание:
Шмуль дело свое знал. Очень, видно, был продвинутый моллюск.
– … Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу,
Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу…
Но назавтра о нашем ночном разговоре с Кристиной я вспомнил только ближе к концу плотно загруженного работой дня. Сперва мы с остальными RSSS-овцами работали над новой песней Петруччио, которая обещала стать хитом. Называлась она «Бинокль», и речь в ней шла о доблестном капитане корабля, который очень любил смотреть в соответственный предмет.
«… Если только корабль не по курсу пойдет,
Он в бинокле своем окуляр подведет,
И снова близко цель видна,
Близка волшебная страна…»
Кончилось это капитанское увлечение, само собой, довольно плачевно:
Вещичка получалась забойная и с коммерческой точки зрения многообещающая. А когда все разошлись, я снова взялся за свои сольные дела и до посинения шлифовал харрисоновские «Something» и «Here Comes The Sun». Самое сложное поймать интонацию, ведь голос я синтезирую из собственного… Я уже свел половину альбома! И, по-моему, очень достойно. Ещё немного, и я заново открою миру «Битлз».
«… Сгнили снасти давно,
В трюме скисло вино
И команда от скуки готова на дно…
Но так же весел
старый капитан:
Бинокль повесил
и свято верит в свой обман».
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что музыка «Russian Soft Star’s Soul» в сто раз современнее и мы популярны сегодня, как никто. Но, боюсь, местечко в вечности я обеспечу себе все-таки этим римейком «Abbey Road»… Лишь около семи вечера я стукнул себя по лбу: «Козлыблин!!!», и попытался связаться с ним, но ответил мне его ДУРдом:
– К сожалению, хозяина нет. И он просил ни с кем его не соединять и лишний раз не беспокоить.
Я уже пытался пару раз связаться с Вадимом после того, как он вернулся на Землю. Но все время натыкался на его Дом, который всякий раз сообщал что-либо подобное. Я не спорил, главное, Вадим жив и здоров, а понадобится, сам на меня выйдет. Но сегодня ситуация была особенная, и я спросил:
– Но ты можешь хотя бы передать ему информацию?
– Если сильно надо.
– А спросить можешь?
– Ну?
Козлыблинский ДУРдом – ужасно наглый. Весь в хозяина.
– Баранки гну! Спроси его, не сможет ли он ко мне подъехать сегодня к девяти. Скажи, что мне это ОЧЕНЬ нужно. Скажи, что я его просто у-мо-ля-ю!
– Сейчас, – откликнулся Дом и примолк. Потом сообщил: – Хозяин сказал: «Буду», и отключился напрочь. Больше у меня с ним связи нет.
И на том спасибо. Придется ловить его перед домом и инструктировать. Он ведь не знает о существовании своего виртуального двойника, и уж тем более о том, что тот служит у нас гувернером.
– Кажется, он на меня рассержен, – продолжал ДУРдом расстроенно. – Всё из-за вас…
– Ну, извини, – пробормотал я и прервал связь. Только перед Домами я еще не оправдывался.
Без четверти девять я уже дежурил на улице возле своей двери, ожидая Вадима. Но его все не было и не было. Я глянул на часы. Пять минут десятого. Что же он опаздывает-то, бестолочь?! Ё-моё! Виртуального-то ведь тоже надо было предупредить, чтобы отключился минут за пятнадцать до нашего прихода. Ладно, тут что-нибудь придумаем…
Я снова посмотрел время. Десять минут.
… В половину десятого я понял, что ждать далее бессмысленно и, придумывая отмазки, вошел в дом. На звук захлопнувшийся двери из гостиной выпорхнула Кристина. Ее лицо сияло. Мне стало стыдно, что сейчас придется ей врать, но что я мог сделать?
– Как дела, милый? – спросила она, целуя меня в щеку.
– Все прекрасно, – заверил я. – Вот только я не смог выполнить свое обещание насчет Вадика.
– А он здесь, – сказала Кристина. – Он сказал тебе, что будет в девять, а сам приехал на полчаса раньше. И мы уже всё обсудили.
Я почувствовал, что у меня подкашиваются коленки.
– И-извини меня, по-пожалуйста, – сказал я, заикаясь от волнения и стыда. – Я хо-хотел тебе все рассказать. Потом…
– Да уж, милый… Ты меня удивил, – она смотрела на меня все с той же торжествующей улыбочкой. И теперь мне было абсолютно ясно, что улыбочка эта означает: «То, что ты – безответственный негодяй, я подозревала всегда. И я очень рада, что убедилась в этом ещё до того, как ты окончательно погубил меня и ребенка, подсунув ему в воспитатели виртуальное существо…» Я не сразу понял смысл сказанных ею дальше слов: – Это непростительно с твоей стороны, скрыть от меня, что Вадим Евгеньевич – ведущий российский специалист по уходу за детьми дошкольного возраста и их интеллектуальному развитию.
– Ва-ва-вадим? – переспросил я.
– Что это с тобой? – вгляделась она в мое лицо. – Почему ты такой бледный? Ты не заболел?
– Н-нет… Я здоров.
– Ну, проходи же, поздоровайся!
Я шагнул в гостиную, и мы с Козлыблиным, усиленно мне подмигивающим, пожали друг другу руки. На прозрачном столике стояла бутылка коньяка и рюмка, это Кристина угощала «высокого гостя». Еще там стояла бутылка сока и бокал, это она пила сама. И еще коробка конфет.
– Вадим Евгеньевич, – обратилась Кристина к Козлыблину, присев вместе с нами за столик. – Вы не могли бы побыть у нас еще хотя бы часик? Я уже два месяца почти совсем не выхожу из дома…
– И совершенно, блин, напрасно, – важно сказал Козлыблин. – Ребенок находится под моим неусыпным контролем… Доверять людям надо.
– Но ведь при этом вы далеко, – напомнила Кристина. – А доверяю я вам, как себе. Даже больше. И Степашку с вами я оставлю без всяких опасений. Как раз сегодня в нашей школе моделей выпускной показ, и мне так хочется взглянуть, хотя бы одним глазком…
– Да идите, чего там, – жеманясь, махнул рукой Козлыблин, вороватым движением сунув при этом в рот конфету. – Я тут посижу, сколько надо. Пока не вернетесь. Я ж, блин, все-таки ваш гувернер, – и закинул в рот еще одну конфету. Я понял, что он все-таки нервничает.
– Спасибо! – возликовала Кристина, вскочила, подлетела к Козлыблину и чмокнула его в лоб. – Я так и знала! Я уже и такси вызвала! – Она метнулась в спальню.
– Чего ты ей…? – начал, было, я, но тот прижал к губам палец, и я замолчал. Буквально через три минуты, за которые Козлыблин зажевал не меньше десятка конфет, Кристина влетела в гостиную уже в роскошном вечернем платье и с макияжем на лице.
– Я постараюсь как можно быстрее! – заверила она.
– Да ничего, ничего, – с набитым конфетами ртом замахал руками Козлыблин, – сколько вам надо, столько и тусуйтесь.
– Милый, я тебя с собой не зову. Ты, надеюсь, не обижаешься? – обратилась она ко мне. – Нельзя же бросать гостя одного.