Буркин Юлий Сергеевич. Бриллиантовый дождь

   Небольшую сцену нам соорудили прямо по центру ангара. Мощность и качество фронта приятно удивили. Десяток колонок, выставленных вокруг сцены, легко прошибали помещение и заставили нас поломать голову: зачем сюда заброшена эта специфическая техника шоу-бизнеса, кому и для каких целей она могла понадобиться? Но думали мы недолго, потому что всякие вопросы отступали на второй план перед величием открывшегося нашим глазам пейзажа. Он был просто потрясающим.
   Мы знали, что температура снаружи – почти сто градусов по Цельсию ниже нуля, но поверить в это было трудно. Потому что марсианская «пустыня», искрясь, сияла разноцветьем и была насквозь пронизана солнечными лучами. Всюду виднелись бесконечные леса «марсианских кораллов» или «марсианских сталактитов» – каменных подобий деревьев самых разнообразных расцветок и форм, в зависимости от состава примесей к их основной субстанции – кристаллическому аммиаку.
   Одно дело видеть все это в записи и на стерео, другое – своими глазами. У нас захватывало дух и даже тянуло отправиться туда порезвиться… Но мы прекрасно понимали, что эта разноцветная картинка – лишь пестрая маска, за которой прячется смерть.
   … Ночь наступила резко, без всякого перехода. Солнце выключилось моментально, как электрический светильник. Техники притушили освещение и под куполом. Мы стояли на сцене в полутьме и чувствовали себя довольно дико. Обычно мы выходим уже после того, как зал набьется публикой, но тут этот вариант не пройдет: когда ангар наполнится людьми, на сцену будет не протолкнуться. Ведь даже если на концерт явится только каждый десятый колонист, все равно их соберется около десяти тысяч. Контролировать такую толпу довольно трудно. Могут и помять.
   Глаза привыкли, и оказалось, что не так уж тут и беспросветно: марсианская пустыня за прозрачными стенами мерцала, словно фосфор. Пилецкий закурил. Не по себе было всем, даже Чекисту, тем более что на время концерта ему придется со сцены соскочить и сесть с Бобом возле пульта. Туда, где обычно сидит Петруччио.
   – У вас лишней сигаретки не найдется? – обратился чекист к Пиле.
   – Говно – вопрос, – отозвался тот и одарил Смирнова куревом.
   – Что-то не нравится мне тут, – вздохнул Чуч, глянув на часы.
   – Не бери в голову, – посоветовал ему я. – Думай о борьбе бобра с ослом… Сколько у нас еще?
   – Двадцать минут.
   Внезапно двери ангара со скрежетом распахнулись, и мы рефлекторно уставились туда. Затылок в затылок, колонной по четыре под купол легкой трусцой вбегали бойцы спецназа в полной боевой оснастке. Я таких только по стерео видел. Бронированный скафандр, тяжелый армейский бластер… Две центральные шеренги бежали к нам, две крайние – растекались влево и вправо по периметру вдоль стены.
   Охрана. Но зачем её так много? Первая пара уже почти поравнялась со сценой, а из дверей сыпались все новые и новые воины. Их было не меньше тысячи. Да нет, значительно больше. Тысячи две, наверное. По периметру они жались плечом к плечу, а сцену окружили аж тремя кольцами… Я глянул на наших. Пила стоял с отвисшей челюстью, и недокуренная сигарета болталась, прилипнув к нижней губе.
   – Так, ребята, – сказал Смирнов, – приготовьтесь. Они с Бобом спрыгнули со сцены и направились к пульту. Чуч щелкнул выключателем гарнитуры под подбородком, и его голос, тысячекратно усиленный колонками, прогрохотал под куполом:
   – Мы уже готовы. Ко всему…
   И оказался неправ. К следующему сюрпризу мы готовы не были. Дикий рёв и топот возникли из тишины и достигли апогея буквально за несколько секунд. Охранники ощетинились бластерами. Вспыхнул свет. И тут всё из тех же дверей хлынул поток зрителей.
   Передние неслись так, словно боялись быть задавленными задними, да, скорее всего, так оно и было. Пространство между сценой и периметром купола стало быстро заполняться людьми, одетыми почти одинаково. Разница была лишь в цветах: грязно-коричневый комбинезон и блекло-зелёная рубашка, блекло-желтая рубашка и грязно-синий комбинезон, серый комбинезон и грязно-голубая рубашка…
   Народу становилось все больше. И вот, в считанные минуты, они уже заполнили всю площадь под куполом… Каждый десятый? Да нет, какое там… Хорошо, если не все поголовно… Толпа становилась все плотнее и плотнее. Кто-то выкрикнул нашу аббревиатуру:
   – Эр-эс-эс-эс!
   И тысячи глоток тут же подхватили, скандируя:
   – Эр-эс-эс-эс! Эр-эс-эс-эс!
   Такая толпень, и все как один – наши фанаты? Я вышел из оцепенения, схватил с подставки свой ритмер-балисет «Fernandes-Classic» и тут же почувствовал себя в своей тарелке. Хотите скандировать? Пж-жалуйста! Я помогу вам, это мне раз плюнуть, это мы проходили. Вы, главное, не передавите друг друга, лучше уж пойте…
   И я стал поддерживать пульсацию их выкриков простеньким, но заводным ритм-басовым рифом. Тут же включился и Чуч, его «Simpho» выплеснул мне в поддержку курчавую волну струнных и духовых… «Молодец, Серж!» – глянул я на него и хотел подмигнуть, но он покосился на меня такими дикими глазами, что я сразу же отвел свой взгляд в сторону. Похоже, не скоро он запоет. Ладно, будем тянуть вступление пока он не придет в себя. Где Пила? Где его соло?!
   Мелодист очнулся только такте на двадцатом, но там уж запилил – будь здоров! Народ даже притих – заслушался. Теперь главное не дать им опомниться. Дождавшись удобного момента, когда Пилецкий сделал в своем проигрыше паузу, я сменил основу на ритм нашего коронного хита – «Ангелы в аду», который критики окрестили «пост-н-роллом». Очень удобная песня для этого случая: никаких эмоциональных тонкостей, сплошной истошный крик. И в нужный момент Серж заорал на автомате:

 
– Мы их ловили в сети,
Ощипывали враз,
Наивные, как дети,
Они молили нас…
 

   – А-а!!! – услышав первую строчку, заревела публика, чуть ли не заглушая фронт. Хорошо еще, что звук с пульта идет на гарнитуры прямо нам в уши, и Чуч не сбился:

 
– … «Пожалуйста, отпустите,
Мы так боимся тьмы…»
А мы: «Ну нет, простите,
Вас слишком любим мы!»
 

   Кивком головы я нажал кнопку включения гарнитуры, и припев мы заорали в три голоса:

 
– Гей, гей, веселей,
Что за чёрт там сто-онет?!
Гей, гей, веселей,
Жар костей не ло-омит!
 

   И снова Чуч один стал выкрикивать незатейливые рубленые фразы:

 
– Перо пойдет в перины,
Мясцо на шашлычок,
Уже стоят графины,
Горчица и лучок.
 
 
Какой там «отпустите»…
Не надо слезы лить,
И хватит, не учите
Нас, как нам надо жить!
 

   Когда Петруччио только-только сочинил это и впервые показал нам, Чуч сказал: «Живодерская какая-то песенка». «Дурак ты, – отозвался Петруччио. – Тут показана сила духа, сила святой идеи. Просто она показана от противного». «От очень противного», – понимающе кивнул Чуч.

 
– Гей, гей, веселей,
Что за чёрт там сто-онет?!
Гей, гей, веселей,
Жар костей не ло-омит!
 

   – на этот раз толпа внизу орала вместе с нами. И мне подумалось, что, наверное, зря мы начали с этой песни, в которой есть нечто первобытное. Нет чтобы исполнить что-нибудь любовно-лирическое со щемящим соло на терменвоксе… Эту толпу разогревать не надо, она и без того чересчур горячая. А главное, людей СЛИШКОМ МНОГО. Такое количество уже может перейти в неожиданное и опасное качество.

 
– Когда-то все мы были,
 

   – продолжал Чуч, –

 
Такими же точь в точь,
Но вовремя сменили
Ваш «божий день» на ночь.
 
 
Скажите, что мешает
Вам сделать тот же шаг?
Но каждый вновь решает
Быть твердым, как ишак…
 

   И мы опять заголосили припев, но тут что-то грохнуло, да так, что подпрыгнула сцена, и у меня заложило уши. Фронт обесточился, и музыка смолкла. Теперь-то я уже понимаю, что в какой-то степени нам даже повезло, что мы начали именно с этой песни. Если бы мы, например, поставили её в конец, мы отыграли бы весь двухчасовой концерт, прежде чем вся эта буча началась бы. А так хоть зря не мучались.
   Ведь, как стало ясно позже, никому тут наша музыка не нужна была, и возбуждение толпы имело совсем иной характер. Просто какое-то ключевое слово, «ишак» например, или сочетание «быть твердым, как ишак», был назначено командой к началу бунта, и когда мы начали именно с той песни, в которой эта команда содержалась, они и возликовали.
   Сразу за грохотом и вспышкой сверху раздался оглушительный хруст, это из чего-то пальнули в алмазный купол. Наверху в нем появилась дыра диаметром в несколько метров, и во все стороны от нее протянулась паутина играющих разноцветными искрами трещин. А вниз, в толпу, полетели осколки – куски с тазик величиной. Толпа взвыла и колыхнулась. То, что сейчас погибнет несколько десятков человек, было неизбежно.
   Одна такая стеклень, ударившись о какую-то протянувшуюся под потолком балку, изменила траекторию полета и, бешено вращаясь, под углом помчалась в нашу сторону. Мы замерли, задрав головы. Было ясно, что осколок упадет где-то в районе сцены, но бежать мы не пытались. Ведь, где точно он упадет, было не ясно, и можно было прибежать точняк на собственные похороны.
   Я глянул на Чекиста. Уж кто-кто, а он-то должен моментально вычислить, куда рухнет осколок. И действительно, похоже, он уже определил это, потому что вскочил со своего места, отпрыгнул на несколько шагов в сторону и что-то кричал сейчас Бобу. Но тот не слышал его и, оцепенев, сидел, уставившись вверх. Осколок стремительно приближался. Вдруг Боб обхватил руками голову и повалился лицом на то место, где Смирнов только что сидел.
   И тогда чекист совершил совсем уже неожиданный для меня поступок. В два скачка он вернулся обратно, а третьим – упал сверху на Боба. В тот же миг осколок вошел в его спину и остался торчать между лопатками.
   Я вскрикнул и оглянулся на Чуча с Пилой. Похоже, они ничего этого не видели. Их взгляды так и остались прикованными к куполу. В отверстие наверху с гулом и свистом уходил воздух. Вокруг дыры образовалось облако какой-то бурлящей субстанции, и из него на нас уже сыпались едко-вонючие капли.
 

* * *

 
   Внизу бушевала паника. Люди пытаются спастись или просто бессмысленно калечат друг друга, понять было невозможно. Однако на многих лицах я с удивлением увидел что-то вроде респираторов. То есть, кое-кто был готов к тому, что случилось. Охранники перед сценой задраили забрала скафандров и эпизодически пстреливали из бластеров. Но вряд ли они надеялись навести порядок, скорее они защищали собственные шкуры. Их еще три минуты назад идеально ровный строй скомкался.
   Чуч что-то крикнул мне, я услышал только:
   – … кальная ситуация.
   – Уникальная? – переспросил я.
   – Нет, кальная, – пояснил он, приблизившись.
   Я увидел, что Боб выбрался из-под тела Смирнова, подскочил к сцене, и мы с Чучем, побросав инструменты, помогли ему забраться к нам. И вовремя. Ситуация внизу стала совсем уже кальной, охранники окончательно смешались с толпой, и та бурлила под самой сценой. Температура под куполом основательно упала, холодный ветер носил по воздуху какие-то обломки и ошмётки, от едких примесей дышать становилось все труднее. Пилецкий стоял, согнувшись от кашля в три погибели.
   Тут случилась новая напасть. Один за другим к нам на сцену забрались трое в робах и респираторах, и я сразу приготовился драться. Но они вели себя миролюбиво, и один из них протянул нам гроздь таких же намордников, что были на них. Я наивно возомнил, что это маленькое приспособление каким-то чудесным образом вырабатывает воздух, но оказалось, что это именно респиратор – всего лишь фильтр, частично устраняющий примеси марсианской атмосферы из земного воздуха. А фильтры имеют свойство забиваться. Значит, уносить ноги отсюда нужно как можно скорее.
   Чуч так спешил натянуть намордник, что забыл сперва снять гарнитуру и теперь, чертыхаясь, пытался вытащить ее прямо из-под маски. Пила перхал и в респираторе. Один из колонистов жестом предложил нам двигаться за ним, и мы послушались. Соскочив со сцены, наши спасители стали пролагать дорогу через толпу, размахивая и нанося беспощадные удары обрезками металлической трубы.
   Точнее, обрезки были у двоих, а третий дубасил соотечественников чем-то средним между газовым ключом и монтировкой. Эта штуковина была даже поопаснее труб, потому вооруженный ею абориген шел впереди, а двое других – по бокам и чуть поодаль. Похоже, эта троица была хорошо подготовлена, и сквозь бестолково буйствующую толпу мы продвигались легко, как стальной клинок через подтаявшее масло. По пути двое боковых ухитрились оглоушить двоих охранников и завладеть бластерами, но в ход их не пускали.
   Мы ломились не к выходу, а куда-то вбок. Но не успел я задуматься, почему, как это стало ясно. Мы добрались до еле различимой квадратной крышки в полу. Оказалось, что хреновина, которой дрался передний колонист, и правда – ключ. Он припал на одно колено и, пока остальные двое отгоняли от нас народ, вставил ключ поочередно в четыре отверстия по углам и несколько раз проворачивал его. Потом сунул ладонь в паз посередине и потянул. Но крышка не шелохнулась. Он поднял голову и сделал знак Чучу, который был ближе. Мол, пособи.
   Они потянули за рукоятку вдвоем, и крышка сдвинулась вбок, открывая жерло провала. Когда щель стала достаточной, командир, а он явно был командиром, подтолкнул к ней Чуча. Тот без разговоров полез вниз, и я разглядел обыкновенные железные скобы лестницы. Следующим полез я, за мной Пила и Боб. Было тут не слишком высоко, метров семь-восемь.
   Когда я спрыгнул с лестницы на пол, Чуч уже был там, а остальные висели на ступеньках. Последний из колонистов пальнул из бластера вверх, по-видимому, кто-то непрошеный хотел составить нам компанию, затем вдвоем аборигены задвинули крышку изнутри и легко закрутили какие-то барашки: тут ключ был уже не нужен. Всё это я сумел разглядеть потому, что внизу было довольно светло, свет давали продолговатые технологичные бра.

3

   И вот мы все стоим на дне колодца – четверо землян и трое марсиан. Они сдернули с себя маски, и мы последовали их примеру. Воздух вонял мерзко, но дышать было можно. Приятно, что тут почти тихо, лишь что-то гудит и булькает во множестве тянущихся вдоль тоннеля труб, да сверху толпа топчется по металлу.
   “Командир”, оказавшийся лысоватым голубоглазым мужчиной лет сорока с тонкими губами, выхватил из рук одного из своих помощников, черноволосого усатого парня помладше, бластер и скомандовал нам:
   – Бегом вперед! Ты – первый, – добавил он, обращаясь лично ко мне. Это фамильярное «ты» меня слегка покоробило.
   – Я никуда не пойду, пока вы не объясните нам, что здесь происходит, – отозвался я. – Я не потерплю…
   Но договорить я не успел, потому что голубоглазый резким движением вскинул бластер, одновременно с этим снимая его с предохранителя, и ткнул его ствол мне в лицо. Я машинально отшатнулся и слегка развернулся, так, что моя щека прижалась к шершавой бетонной стене. А ствол бластера уперся мне в челюсть, чуть ниже левого уха. И я подумал о том, что все на этих гастролях пошло у нас наперекосяк. С самого начала.
   Голубоглазый процедил:
   – А мне насрать, что ты потерпишь, а чего нет. Мне вообще насрать на тебя. Вы – заложники и больше ничего, запомни это.
   С перепугу я начал мыслить абстрактно. «Мы спустились сюда с неба, как ангелы, – думал я, – знать не зная, что это ад. Наши перышки пойдут на перины, а наше мясо – на шашлычок…»
   Командир продолжал:
   – Если будете слушаться, выполнять команды быстро и беспрекословно, можете остаться в живых. Нет – сдохнете точно. Это единственное правило. Ясно?
   – Якхно, – прошамкал я перекошенными губами, чувствуя, как струйка пота ползет мне с позвоночника в задницу.
   – Тогда бегом! – рявкнул голубоглазый, опуская бластер. – Вы, – обернулся он к нашим, – за ним!
   – Не люблю я такую романтику… – тихо сказал Пила, и мы помчались по этой коммуникационной шахте. И бежали так минут пятнадцать, пока не уперлись в наглухо закрытую типовую титановую дверь шлюза. Мы во множестве видели такие в этом «турне». «Командир» выругался и приказал:
   – Всё. Отдыхать, – и сам первый выполнил свою команду, опускаясь на пол. И добавил безнадежно: – Не успели.
   – Что теперь, Веня? – спросил его, падая рядом, колонист, которого я без маски еще не видел, а теперь узнал в нем ту самую рожу со шрамом во лбу, которая встречала нас, когда мы только прибыли на Марс.
   – Будем ждать, – отозвался командир. – Если это наши почему-то закрыли, откроют. Если нет… Подождем.
   – Может быть, сейчас, раз уж мы сидим… – начал, было, я, но «командир» оборвал меня:
   – Заткнись!
   Мы просидели так минимум минут двадцать, утирая липкий пот и озираясь по сторонам. Сбоку от двери я заметил стандартный модуль переговорника. Почему они не воспользуются им? Ах, да, они же не знают, кто их запер, «свои» или чужие, не хотят выдавать свое присутствие…
   Безмолвие нарушил бородач:
   – Похоже на абзац, – сказал он.
   – Очень, – отозвался «командир».
   – Слишком! – отчего-то радостно добавила рожа со шрамом.
   И вновь повисла тишина. Вдруг переговорник зашипел, а затем раздался голос с поразительно будничными интонациями:
   – Вениамин Аркадьевич, вы меня слышите? Это вас Потехин беспокоит.
   «Потехин» – фамилия губернатора Марсианской колонии. Я ни разу не видел и не слышал его, но сразу понял, что это именно он. Аборигены переглянулись. Голубоглазый тяжело поднялся, подошел к двери и коснулся сенсорной клавиши.
   – Да? – отозвался он.
   – Хорошо, – донеслось из коммуникатора, – рад вас слышать.
   – А я не очень, – признался голубоглазый.
   – А я вот, представьте, рад. Что не заставляете нас действовать вслепую. Спасибо.
   – Не за что, – усмехнулся командир.
   – Ну, не за что, так не за что, – согласился губернатор. – Есть предложение. Ваших всех мы уже отловили, мятеж подавлен. Затея с захватом заложников и корабля провалилась. Так что, давайте так. Наши люди открывают шлюз, и вы без шума сдаетесь.
   – Вообще-то заложники пока у нас. Наши требования…
   – Бросьте, Вениамин Аркадьевич, – перебил его губернатор. – Какие они, к свиньям, заложники? Добрались бы вы до корабля, тогда – да: связались бы с Землей, показали бы их всему миру. Тогда бы и требования диктовали. А сейчас, если сдадитесь, мы их на Землю отправим, а не сдадитесь, – перестреляем вместе с вами.
   – Надо сдаваться, – тихонько сказал Чуч, словно бы разговаривая с самим собой. Но никто на него не обратил внимания. А губернатор продолжал:
   – На Земле прекрасно знают, что Марс – место опасное. Несчастные случаи тут – дело привычное…
   – С-суки, – сквозь зубы сплюнула рожа со шрамом.
   – Вы не посмеете… – начал командир.
   – Легко! – вновь перебил его губернатор. – И не надо горячиться, Вениамин Аркадьевич, мы же с вами интеллигентные люди.
   – Если сдадимся, что они обещают? – тихо спросил бородатый, обращаясь к командиру.
   – Я расслышал вопрос, – отозвался губернатор. – Мы ничего не обещаем. В случае, если вы сдадитесь, ваше будущее неопределенно. Но это, друг мой, очень много в сравнении с тем, что известно о вашем ближайшем будущем, если вы НЕ сдадитесь. По большому счету, мне все равно. Но мне жалко моих людей, я не хочу, чтобы вы стреляли в них. Вы и так погубили сегодня многих. Да и наши гости тут ни при чем. Короче, – в голосе губернатора появилось нетерпение. – На обсуждение вам – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут вы не дадите определенного ответа, мои будут штурмовать.
   И разговорник отключился. Голубоглазый обернулся.
   – Вот так, – сказал он. Потом, помолчав, добавил: – Я живым не сдамся.
   – Я тоже, – отозвался бородатый. – Рудники. Лучше уж сразу.
   – А я бы сдался, – сказала рожа со шрамом. – Душа – не воробей, вылетит, не поймаешь. Хоть месяцок, да пожить еще.
   – Хорошо, договорились, – вдруг заторопился командир, – это твой выбор. Сделаем хотя бы что-то. – Он обратился к нам, точнее ко мне: – Слушайте меня. Мы умрем, но вы – единственная надежда, что это будет не зря.
   За ухом еще саднило, и мне сильно хотелось сказать что-нибудь злорадное, типа: «А-а, вот ты как запел, когда прижало…» Но удержался, понимая, что им сейчас много хуже, чем нам.
   – Земля должна знать правду, – продолжал «командир».
   – Какую правду? – впервые за все это время открыл рот Боб. Я глянул на него. Видок у него был не самый бравый. Еще бы. Каково это – сознавать, что только сейчас кто-то погиб, закрыв тебя своим телом.
   – Что на Марсе нет свободных колонистов, – ответил голубоглазый.
   – Заключенные-смертники? – догадался Боб.
   «Командир» отрицательно покачал головой. Тут влез Чуч:
   – А спецназ?
   – Да, вольнонаемную охрану с большой натяжкой можно назвать свободными колонистами. Но основная часть населения – убитые на войне.
   – Как это? – не поверил я своим ушам и вспомнил Козлыблина с его игрушкой.
   – Вы вообще-то знаете, что на Земле идет война? – устало спросил командир.
   – Когда мы улетали, никакой войны не было, – возразил Чуч.
   – А я что-то такое слышал, – вмешался Пилецкий. – Но не поверил. Глупость какая-то. Будто идет война, но она виртуальная. Вроде компьютерной игры.
   Повстанцы переглянулись и невесело посмеялись.
   – Значит, информация все-таки просачивается, – сказал командир. Я тоже ничего толком не знал, пока сам не попал сюда. И это при том, что я больше десяти лет преподавал в университете историю. На Земле, милые вы мои заложники, идет мировая война. В ней участвуют прямо – двенадцать держав, косвенно – все остальные. Но, как вы верно заметили, никто никого не убивает, никто не портит технику и не сносит с лица земли города. Война ведется на виртуальном уровне. Но периодически подводятся итоги в реале. Во-первых, выплачиваются контрибуции, во-вторых, в программах этих виртуальных войн фигурируют реальные люди…
   – И всех, кого «убивают», отправляют на Марс! – догадался я.
   «Командир» покачал головой:
   – Всей Солнечной системы не хватило бы. Слава Богу, отправляют не всех, а только разность. Например, в определенный период с одной стороны «погибло» три миллиона двести человек, а с другой – три миллиона сто восемьдесят. Вот эти двадцать человек разницы и изымаются. Из обращения. И тут они работают в пользу противника.
   – Ужас какой-то, – сказал Чуч.
   – Это не ужас. Ужас был, когда их изымали, но никуда не отправляли, а просто расстреливали. Так было лет двадцать назад, еще до колонизации Марса.
   – Не верю, – помотал головой Чуч.
   – Станиславский тоже не верил, – сказала рожа со шрамом.
   – Как выбирают, кого из «погибших» отправить? – спросил Пилецкий.
   – Имена всех виртуально погибших известны. Но это сотни тысяч, а то и миллионы. Вычисляют разницу, а потом конкретные имена получают с помощью жребия. Точнее, методом случайных чисел.
   – Как вы узнали, что вы… погибли? – спросил я.
   – Вы военнообязанный?
   – Да.
   – Я тоже. Меня призвали. А о том, что я убит, я узнал уже на Марсе.
   – Дикость какая-то, – потряс головой Чуч.
   – Война – всегда дикость, – возразил командир. – Сейчас человечество пришло к самой, пожалуй, гуманной ее разновидности. И заметьте, это говорю я, человек, которого «убили».
   – Колония международная? – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Боб.
   – Да, она делится на двенадцать губерний.
   – Если вы сами говорите, что нынешняя война – самая гуманная, чего же вы тогда хотите? – спросил Пиоттух-Пилецкий. – Дезертировать из мертвецов?
   – Это было бы неплохо, – сказал командир, – но сейчас – неактуально. Мы хотим, чтобы эта информация была открытой. Нельзя превращать людей в стадо, из которого на убой берут по жребию. А если уж это неизбежно, то человек должен хотя бы знать о такой возможности. Мы имеем сведения, что уже несколько лет жребий проходит нечестно, и в порядке вещей, когда тем или иным персонам правительство устанавливает бронь задним числом.
   Меня осенило:
   – А почему вы не торгуетесь? Поставьте условие, чтобы вас отправили с нами, дайте подписку о неразглашении…
   Командир покачал головой:
   – Во-первых, я просто не могу так поступить. Мятеж готовили сотни людей, я не могу их предать. Пусть лучше улетите вы, а с вами правда, чем мы – с завязанными ртами. Во-вторых, живыми нас с Марса не отпустят все равно, скорее перебьют вместе с вами, вы же слышали… Да я не уверен, если честно, что и вас-то отпустят.
   – Отпустят, – возразил бородатый. – Если бы они хотели…
   Но тут снова ожил коммуникатор:
   – Что решили? – спросил губернатор. – У вас осталась одна минута.
   – Сдаемся! – крикнул «командир» и взглянул на бородатого: – Ты не передумал?
   Тот покачал головой.
   – Тогда отойдем. Стреляем на счет «три». Режим поражения максимальный. Пока, ребята, – кивнул он нам, а роже со шрамом сказал: – Если получится, передай привет нашим. Сейчас посчитаешь нам.
   – А может… – начал, было, я, но «командир» перебил:
   – Не надо нас жалеть. Мы уже давно умерли.
   Взяв по бластеру, они с бородатым отошли от нас на несколько шагов и встали друг против друга, прижавшись спинами к стенам тоннеля.
   – Давай, считай, – скомандовал «командир».
   – Раз.
   Щелкнули предохранители.
   – Два.
   Они направили стволы друг на друга.