Страница:
– По рукам? – спросил Берт и протянул ладонь.
– По рукам, – вздохнул Джон, чувствуя, что совершает маленькое предательство. После рукопожатия он обернулся к Стюарту:
– Не обижайся…
– Да ладно, чего там, – махнул рукой тот. – Все нормально. Хочешь совет?
– Ну?
– Пусть на записи стучит Ринго. Как в тот раз… – Стюарт не заметил, что сзади к ним подошел Пит.
– С чего это вдруг?! – возмутился тот. – Если ты сам играть не хочешь, не решай за других!
– Ладно, проехали, – поморщился Стюарт.
– Почему это проехали?! Я уже давно заметил, что ты под меня копаешь!
– Перестань, Пит, – вмешался Пол.
– Что перестань?! Носитесь со своим Стюартом, как с писанной торбой, а я как будто и не с вами играю.
– Мне кажется, ты сам держишься отдельно… – начал Пол, но Пит его перебил:
– Не знаю, что тебе кажется! Не надо решать за меня! – И в который уже раз повторил свою присказку: – Каждый делает то, что хочет!
Впервые Пол подумал о том, что они оба – Пит, и Стью – чужие для остальных. Пит был симпатичнее ему. Его желания были понятны, как и сам Пол, он любил комфорт, красивую одежду и девочек. А Стюарт чертовски умен… Но для них обоих музыка была только средством. Для остальных же она была сутью.
До сих пор молчавший Джордж, заметил:
– Если мы будем работать в том же режиме, мы или свихнемся, или начнем грызть друг другу глотки.
Действительно, ежедневная восьмичасовая игра делала их раздражительными и агрессивными. Спасали наркотики.
Вскоре Пол припомнил брошенную Джорджем фразу при совсем других обстоятельствах. Как-то, проснувшись среди ночи, он, в сочившемся через окно лунном свете увидел Джорджа, в одних трусах стоящего на карачках перед кроватью Джона. Он что-то тихонько бормотал, и Пол подумал, не рехнулся ли тот окончательно на религиозной почве или от передозировки транквилизаторов.
Пол прислушался.
– …Мне тоже иногда бывает одиноко, – говорил Джордж. – Но я знал, что может спасти нас от депрессии. Маленький кусочек сыра. И я не ошибся. Наша жизнь снова имеет смысл…
Пол перепугался окончательно, тихонько повернулся носом к стенке и постарался заснуть.
Весь следующий день он с нездоровым интересом приглядывался к Джорджу, но тот вел себя, как нормальный.
На самом деле Джордж не сошел с ума. Просто он обнаружил в их квартире еще одного жильца. Это была мышь. Она жила в норе с выходом под кроватью Джона.
Джордж был склонен дружески относиться к любой твари Божьей. Почему-то уверенный, что имеет дело с представителем сильного пола, он окрестил мыша Марком и, подкармливая его по ночам, вел с ним житейские, а порой и теологические беседы.
Их квартира в портовом районе Гамбурга превратилась в натуральный клуб. Реже остальных тут бывали Пит и Стью. Пит ночевал то у одной, то у другой подружки, а Стюарт практически жил у Астрид.
Зато подруга Пола – «головокружительная Лиззи» – постоянно торчала здесь. «Прописался» тут и Клаус Воорман, сдружившийся с Джоном и как бы заменявший ему Стью. Ринго Старр, теперь – лучший друг Джорджа, иногда даже оставался у них ночевать.
Вот и сегодня вечером они сидели именно в таком составе.
В огромной кастрюле Лиззи сварила глинтвейн – из дешевого вина и дешевых яблок, и все потягивали горячий и терпкий, отдающий корицей напиток.
– Я предлагать сегодня играть в правда, – заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.
– В правду? – не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. – А мы что, разве врем все время?
– Пол, ты быть глупей, чем мне, – улыбнулась Лиззи. – Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! – вскочила она. – Сейчас!
Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечей. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством.) Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.
– Теперь – говорить правду, – сказала она. – Что любим, что хотим. – И она сказала что-то еще, по-немецки, Клаусу.
– Иммер берайт[35], – отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.
Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.
– Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили русские в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев.
А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.
Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас – очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу, смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри, и от желанного тела Лиззи, снаружи, делало окружающее ясным и звонким.
Неловкое молчание прервал Джон:
– Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, – сказал он. – Это будет очень хорошая пластинка.
– Теперь ты, Джон, – предложила Лиззи.
Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, подполз к свече на карачках. Встал перед ней, как и Клаус, на колени. Вдруг посерьезнел, поправил очки и задумался. Потом сказал:
– Я хочу, чтобы была жива мама. Но это невозможно. А раз так, я хочу только одного: быть знаменитым и богатым. Все.
Он, было, начал подниматься, но, передумав, снова опустился на колени. – Когда я стану богатым, я хочу, чтобы ко мне явился мой отец, который предал маму и меня. И я спущу его с лестницы своего роскошного особняка. Вот теперь точно – все.
Возвращаясь на свое место, Джон бросил: «Похоже на игру в раздевание».
Ринго сам, без приглашения, приблизился к свече и принял соответствующую позу. Свет, падавший снизу, делал его похожим на сказочного гнома. «Почему он до сих пор не носит кольцо в носу? – подумал Пол и усмехнулся. – Носик подходящий».
– Я – Ричард Старки, неграмотный облезлый кот, – сказал Ринго и зачем-то покивал, как бы усиливая этим правдивость сказанного. – И никому я, братцы мои, не нужен, кроме своих друзей. Потому я хочу больше всего на свете, чтобы мои друзья всегда были со мной. Я знаю, так не бывает, но мне очень хочется. Вот так. Это я, как трибун вам говорю.
Последнюю его фразу никто не понял, но атмосфера разрядилась.
На исповедальную позицию выдвинулся Джордж. Неожиданно он воздел руки вверх:
– Господин мой, – сказал он, обращаясь к Тому, Кто не мог не слышать его. – Я хочу быть ближе к Тебе. Музыка, вино, любовь, друзья… Я чувствую Тебя во всем этом… Мы с Тобой. Не забывай нас… и Марка. – Он хотел сказать что-то еще, но, оглядевшись, опустил руки и вернулся на место.
– Какого еще Марка? – спросил из своего угла Джон.
– Это мой друг. Такая же тварь, как и все мы.
– Аллилуйя, – ехидно протянул Джон.
А Пол внезапно осознал ускользавший от него второй смысл происходящего. «Что бы мы сейчас не говорили, – подумал он, – это мы клянемся друг другу в верности…»
– Шнеллер, – подтолкнула его Лиззи.
Пол встал перед свечой. И вдруг оказался в центре мира. И стало ужасно трудно собраться с мыслями. Или виноват глинтвейн?
– Недавно мне приснилась мама Мэри, – начал он, сам не понимая, почему заговорил именно об этом. – Она вошла в мою комнату и спросила: «Ну, как ты, сынок?» А я сказал ей: «Я не знаю, как я. Я хотел стать учителем, мама, чтобы ты гордилась мной на небесах. Но выходит по-другому. Похоже, я буду музыкантом…» И вдруг она сказала мне: «Пусть будет так…» И исчезла…
Пол вздрогнул и огляделся. Все внимательно и очень серьезно смотрели на него. При чем здесь сон? Он почувствовал, что должен продолжать.
– И если уж мне суждено стать музыкантом, я хочу быть самым знаменитым в мире. Вот! – Сказал он. – А еще я, в конце концов, хочу трахнуть свою подружку Лиззи.
Джон поперхнулся вином и закашлялся. А Пол покраснел от смущения, сам удивляясь собственной выходке. И, в то же время, он был горд своей смелостью.
Прокашлявшись, Джон захлопал ему в ладоши, и его поддержали остальные.
Пол вернулся на диван, а Лиззи уже стояла на его месте:
– Я говорить по-английски, чтобы все понимай меня, – сказала она. – Я хочу ехать в Париж. Моя мечта быть балерина, чтобы все сказать: «Какая она прекрасная». Маме стыдно, что я танцевать в ресторане. Я хочу, чтобы она сказала: «Ты умница, Лиззи»… Хочу много денег. Но это за себя. А больше я хотеть за вас. Вы все такие хорошие… Я хотеть, чтобы все, что вы говорить сегодня, сбылось.
– Особенно у Пола, – с усмешкой проворчал Джон из своего угла.
– Особенно у Пола, – с вызовом посмотрела Лиззи в его сторону. – Да.
И она вернулась на свое место. И никто не засмеялся. Даже Джон. Но удержаться от ехидного замечания он все же не сумел:
– Только не сейчас, потерпите, – сказал он, зажигая свет. И волшебство рассеялось. – Пора топать в клуб.
Запись с Тони Шериданом длилась несколько дней. Он был «свой в доску» и большинство песен, которые он спел, были самыми популярными хитами. Кроме того «Битлз» уже давно и сами играли их в клубе. Так что особых проблем не возникло.
Правда, Берт Кемпферт заявил, что название «Битлз» немецкую публику вряд ли привлечет, да, к тому же, оно созвучно с местным сленговым словечком «пидлз», означавшим член. И он предложил назваться по-другому – «Бит Бразерз». Как ни странно, Джон легко проглотил это. Его сговорчивость объяснялась просто: если бы они записывались на диск сами, это были бы «Битлз» и только «Битлз», а как аккомпаниаторам, не все ли равно, как называться?
Для пластинки они записали шесть песен, но к июню, когда они собрались обратно в Ливерпуль, диск еще не вышел. Появился только сигнальный миньон с двумя песнями – «My Bonnie»[36] и «When The Saints Go Marching In»[37].
Но и это, наряду с отъездом, стало достаточным поводом для грандиозного сабантуя в «Топ Тене». Тут уж в гримерку набились все – и музыканты, и друзья, и подруги.
Шнапс и пиво лились рекой. Проигрыватель надрывался американскими рок-н-роллами вперемешку со слащавыми немецкими шлягерами. Астрид Кирхгерр фотографировала всех на память.
Это было грустное веселье.
– Я вернусь, честное слово вернусь, – говорил Пол, обнимая свою Лиззи. – Не могу же я остаться, когда уезжают все…
И, как гром среди ясного неба, прозвучал тост Стюарта:
– Ребята! – начал он. – Ребята, я хочу сказать что-то важное. Сделайте музыку потише.
Проигрыватель выключили, все зашикали друг на друга.
– Ребята. Сегодня у нас масса причин для выпивки. Во-первых, расставание, это знают все. А во-вторых, мы с Астрид решили пожениться.
– О-о-о! – обрадованно загалдели все. Только Джон, смекнув, что из этого следует, помрачнел и выкрикнул:
– Ты что, остаешься тут?!
– Да Джон. Прости. Профессор Лерхенфельд сказал, что подготовит меня, и с сентября я буду принят в Гамбургскую академию художеств. Ты знаешь, я плохой музыкант, и до сих пор я был с вами только потому, что очень люблю вас. Но игра в музыку кончилась. Началась настоящая музыка… Эта пластинка, – он взял с колонки миньон и помахал им, – начало больших побед.
Он замолчал, притихли и остальные. Трудно было представить «Битлз» без Стюарта.
– Ты не можешь нас бросить сейчас! – крикнул Джон.
– Я не бросаю. Я отпускаю вас. Я выпрыгиваю из корзины, и шар под названием «Битлз» устремляется к звездам.
А это, – Стюарт положил диск на место и взял за гриф бас-гитару, – это – тебе. – И он протянул инструмент Полу.
Даже по нынешним временам это был королевский подарок, и у Пола, когда он принимал гитару из рук Стюарта, к горлу подкатил комок.
– А теперь – выпьем! – закончил тот.
И в то время, когда все последовали его призыву, он, понизив голос, добавил специально для Пола:
– И не забудь о том, что я тебе говорил, – он показал глазами на Ринго Старра, который, никого не слушая, с идиотским выражением выстукивал что-то ладонями по ляжкам. – Вместе вы будете рядом с Богом.
Пол кивнул. И, сквозь радость от ощущения всеобщего братства, сквозь горечь от расставания с другом, в его душе, словно чернильная клякса через промокашку, проступило пятно безотчетного страха.
Ему нравился Ринго. Но он уже почти не сомневался, что мистические выкладки Стюарта верны.
Так кто же станет следующей потерей?
13
14
– По рукам, – вздохнул Джон, чувствуя, что совершает маленькое предательство. После рукопожатия он обернулся к Стюарту:
– Не обижайся…
– Да ладно, чего там, – махнул рукой тот. – Все нормально. Хочешь совет?
– Ну?
– Пусть на записи стучит Ринго. Как в тот раз… – Стюарт не заметил, что сзади к ним подошел Пит.
– С чего это вдруг?! – возмутился тот. – Если ты сам играть не хочешь, не решай за других!
– Ладно, проехали, – поморщился Стюарт.
– Почему это проехали?! Я уже давно заметил, что ты под меня копаешь!
– Перестань, Пит, – вмешался Пол.
– Что перестань?! Носитесь со своим Стюартом, как с писанной торбой, а я как будто и не с вами играю.
– Мне кажется, ты сам держишься отдельно… – начал Пол, но Пит его перебил:
– Не знаю, что тебе кажется! Не надо решать за меня! – И в который уже раз повторил свою присказку: – Каждый делает то, что хочет!
Впервые Пол подумал о том, что они оба – Пит, и Стью – чужие для остальных. Пит был симпатичнее ему. Его желания были понятны, как и сам Пол, он любил комфорт, красивую одежду и девочек. А Стюарт чертовски умен… Но для них обоих музыка была только средством. Для остальных же она была сутью.
До сих пор молчавший Джордж, заметил:
– Если мы будем работать в том же режиме, мы или свихнемся, или начнем грызть друг другу глотки.
Действительно, ежедневная восьмичасовая игра делала их раздражительными и агрессивными. Спасали наркотики.
Вскоре Пол припомнил брошенную Джорджем фразу при совсем других обстоятельствах. Как-то, проснувшись среди ночи, он, в сочившемся через окно лунном свете увидел Джорджа, в одних трусах стоящего на карачках перед кроватью Джона. Он что-то тихонько бормотал, и Пол подумал, не рехнулся ли тот окончательно на религиозной почве или от передозировки транквилизаторов.
Пол прислушался.
– …Мне тоже иногда бывает одиноко, – говорил Джордж. – Но я знал, что может спасти нас от депрессии. Маленький кусочек сыра. И я не ошибся. Наша жизнь снова имеет смысл…
Пол перепугался окончательно, тихонько повернулся носом к стенке и постарался заснуть.
Весь следующий день он с нездоровым интересом приглядывался к Джорджу, но тот вел себя, как нормальный.
На самом деле Джордж не сошел с ума. Просто он обнаружил в их квартире еще одного жильца. Это была мышь. Она жила в норе с выходом под кроватью Джона.
Джордж был склонен дружески относиться к любой твари Божьей. Почему-то уверенный, что имеет дело с представителем сильного пола, он окрестил мыша Марком и, подкармливая его по ночам, вел с ним житейские, а порой и теологические беседы.
Их квартира в портовом районе Гамбурга превратилась в натуральный клуб. Реже остальных тут бывали Пит и Стью. Пит ночевал то у одной, то у другой подружки, а Стюарт практически жил у Астрид.
Зато подруга Пола – «головокружительная Лиззи» – постоянно торчала здесь. «Прописался» тут и Клаус Воорман, сдружившийся с Джоном и как бы заменявший ему Стью. Ринго Старр, теперь – лучший друг Джорджа, иногда даже оставался у них ночевать.
Вот и сегодня вечером они сидели именно в таком составе.
В огромной кастрюле Лиззи сварила глинтвейн – из дешевого вина и дешевых яблок, и все потягивали горячий и терпкий, отдающий корицей напиток.
– Я предлагать сегодня играть в правда, – заявила вдруг Лиззи, сидевшая с Полом на диване.
– В правду? – не понял Пол, неловко обнимая ее одной рукой. – А мы что, разве врем все время?
– Пол, ты быть глупей, чем мне, – улыбнулась Лиззи. – Самый главный правда. Самый-самый! Подождите! – вскочила она. – Сейчас!
Она сбегала на кухню и принесла оттуда подсвечник со свечей. (В Гамбурге нередко случались перебои с электричеством.) Она поставила свечу на пол посередине комнаты, зажгла ее, потушила свет и снова примостилась возле Пола.
– Теперь – говорить правду, – сказала она. – Что любим, что хотим. – И она сказала что-то еще, по-немецки, Клаусу.
– Иммер берайт[35], – отозвался тот и, поднявшись со стула, вышел в центр комнаты.
Новый обряд рождался на ходу. Клаус встал перед свечой на колени. Английским он владел сносно.
– Я, Клаус Воорман, студент Гамбургской академии художеств, говорю свою правду. Мой отец был солдатом. Он был хорошим солдатом. Так мне рассказывали, сам я его никогда не видел. Его убили русские в сорок четвертом, когда мне было только шесть месяцев.
А я не хочу быть солдатом. Я хочу рисовать картины о любви. Только о любви. Я хочу, чтобы войны больше никогда не было. Я хочу рисовать обложки для пластинок с песнями, и эти песни должны быть о любви. Вот так. Можете считать меня идиотом.
Он поднялся и вернулся на свое место. Пламя свечи колыхнулось, тени людей и предметов заплясали на стене. Полу казалось, что все происходящее сейчас – очень значимо, что оно имеет какой-то второй, не видный сразу, смысл. Тепло от горячего хмельного напитка внутри, и от желанного тела Лиззи, снаружи, делало окружающее ясным и звонким.
Неловкое молчание прервал Джон:
– Когда-нибудь я попрошу тебя оформить нашу пластинку, – сказал он. – Это будет очень хорошая пластинка.
– Теперь ты, Джон, – предложила Лиззи.
Джон съехал с кровати на пол и, нарушая возникшую атмосферу благоговения, подполз к свече на карачках. Встал перед ней, как и Клаус, на колени. Вдруг посерьезнел, поправил очки и задумался. Потом сказал:
– Я хочу, чтобы была жива мама. Но это невозможно. А раз так, я хочу только одного: быть знаменитым и богатым. Все.
Он, было, начал подниматься, но, передумав, снова опустился на колени. – Когда я стану богатым, я хочу, чтобы ко мне явился мой отец, который предал маму и меня. И я спущу его с лестницы своего роскошного особняка. Вот теперь точно – все.
Возвращаясь на свое место, Джон бросил: «Похоже на игру в раздевание».
Ринго сам, без приглашения, приблизился к свече и принял соответствующую позу. Свет, падавший снизу, делал его похожим на сказочного гнома. «Почему он до сих пор не носит кольцо в носу? – подумал Пол и усмехнулся. – Носик подходящий».
– Я – Ричард Старки, неграмотный облезлый кот, – сказал Ринго и зачем-то покивал, как бы усиливая этим правдивость сказанного. – И никому я, братцы мои, не нужен, кроме своих друзей. Потому я хочу больше всего на свете, чтобы мои друзья всегда были со мной. Я знаю, так не бывает, но мне очень хочется. Вот так. Это я, как трибун вам говорю.
Последнюю его фразу никто не понял, но атмосфера разрядилась.
На исповедальную позицию выдвинулся Джордж. Неожиданно он воздел руки вверх:
– Господин мой, – сказал он, обращаясь к Тому, Кто не мог не слышать его. – Я хочу быть ближе к Тебе. Музыка, вино, любовь, друзья… Я чувствую Тебя во всем этом… Мы с Тобой. Не забывай нас… и Марка. – Он хотел сказать что-то еще, но, оглядевшись, опустил руки и вернулся на место.
– Какого еще Марка? – спросил из своего угла Джон.
– Это мой друг. Такая же тварь, как и все мы.
– Аллилуйя, – ехидно протянул Джон.
А Пол внезапно осознал ускользавший от него второй смысл происходящего. «Что бы мы сейчас не говорили, – подумал он, – это мы клянемся друг другу в верности…»
– Шнеллер, – подтолкнула его Лиззи.
Пол встал перед свечой. И вдруг оказался в центре мира. И стало ужасно трудно собраться с мыслями. Или виноват глинтвейн?
– Недавно мне приснилась мама Мэри, – начал он, сам не понимая, почему заговорил именно об этом. – Она вошла в мою комнату и спросила: «Ну, как ты, сынок?» А я сказал ей: «Я не знаю, как я. Я хотел стать учителем, мама, чтобы ты гордилась мной на небесах. Но выходит по-другому. Похоже, я буду музыкантом…» И вдруг она сказала мне: «Пусть будет так…» И исчезла…
Пол вздрогнул и огляделся. Все внимательно и очень серьезно смотрели на него. При чем здесь сон? Он почувствовал, что должен продолжать.
– И если уж мне суждено стать музыкантом, я хочу быть самым знаменитым в мире. Вот! – Сказал он. – А еще я, в конце концов, хочу трахнуть свою подружку Лиззи.
Джон поперхнулся вином и закашлялся. А Пол покраснел от смущения, сам удивляясь собственной выходке. И, в то же время, он был горд своей смелостью.
Прокашлявшись, Джон захлопал ему в ладоши, и его поддержали остальные.
Пол вернулся на диван, а Лиззи уже стояла на его месте:
– Я говорить по-английски, чтобы все понимай меня, – сказала она. – Я хочу ехать в Париж. Моя мечта быть балерина, чтобы все сказать: «Какая она прекрасная». Маме стыдно, что я танцевать в ресторане. Я хочу, чтобы она сказала: «Ты умница, Лиззи»… Хочу много денег. Но это за себя. А больше я хотеть за вас. Вы все такие хорошие… Я хотеть, чтобы все, что вы говорить сегодня, сбылось.
– Особенно у Пола, – с усмешкой проворчал Джон из своего угла.
– Особенно у Пола, – с вызовом посмотрела Лиззи в его сторону. – Да.
И она вернулась на свое место. И никто не засмеялся. Даже Джон. Но удержаться от ехидного замечания он все же не сумел:
– Только не сейчас, потерпите, – сказал он, зажигая свет. И волшебство рассеялось. – Пора топать в клуб.
Запись с Тони Шериданом длилась несколько дней. Он был «свой в доску» и большинство песен, которые он спел, были самыми популярными хитами. Кроме того «Битлз» уже давно и сами играли их в клубе. Так что особых проблем не возникло.
Правда, Берт Кемпферт заявил, что название «Битлз» немецкую публику вряд ли привлечет, да, к тому же, оно созвучно с местным сленговым словечком «пидлз», означавшим член. И он предложил назваться по-другому – «Бит Бразерз». Как ни странно, Джон легко проглотил это. Его сговорчивость объяснялась просто: если бы они записывались на диск сами, это были бы «Битлз» и только «Битлз», а как аккомпаниаторам, не все ли равно, как называться?
Для пластинки они записали шесть песен, но к июню, когда они собрались обратно в Ливерпуль, диск еще не вышел. Появился только сигнальный миньон с двумя песнями – «My Bonnie»[36] и «When The Saints Go Marching In»[37].
Но и это, наряду с отъездом, стало достаточным поводом для грандиозного сабантуя в «Топ Тене». Тут уж в гримерку набились все – и музыканты, и друзья, и подруги.
Шнапс и пиво лились рекой. Проигрыватель надрывался американскими рок-н-роллами вперемешку со слащавыми немецкими шлягерами. Астрид Кирхгерр фотографировала всех на память.
Это было грустное веселье.
– Я вернусь, честное слово вернусь, – говорил Пол, обнимая свою Лиззи. – Не могу же я остаться, когда уезжают все…
И, как гром среди ясного неба, прозвучал тост Стюарта:
– Ребята! – начал он. – Ребята, я хочу сказать что-то важное. Сделайте музыку потише.
Проигрыватель выключили, все зашикали друг на друга.
– Ребята. Сегодня у нас масса причин для выпивки. Во-первых, расставание, это знают все. А во-вторых, мы с Астрид решили пожениться.
– О-о-о! – обрадованно загалдели все. Только Джон, смекнув, что из этого следует, помрачнел и выкрикнул:
– Ты что, остаешься тут?!
– Да Джон. Прости. Профессор Лерхенфельд сказал, что подготовит меня, и с сентября я буду принят в Гамбургскую академию художеств. Ты знаешь, я плохой музыкант, и до сих пор я был с вами только потому, что очень люблю вас. Но игра в музыку кончилась. Началась настоящая музыка… Эта пластинка, – он взял с колонки миньон и помахал им, – начало больших побед.
Он замолчал, притихли и остальные. Трудно было представить «Битлз» без Стюарта.
– Ты не можешь нас бросить сейчас! – крикнул Джон.
– Я не бросаю. Я отпускаю вас. Я выпрыгиваю из корзины, и шар под названием «Битлз» устремляется к звездам.
А это, – Стюарт положил диск на место и взял за гриф бас-гитару, – это – тебе. – И он протянул инструмент Полу.
Даже по нынешним временам это был королевский подарок, и у Пола, когда он принимал гитару из рук Стюарта, к горлу подкатил комок.
– А теперь – выпьем! – закончил тот.
И в то время, когда все последовали его призыву, он, понизив голос, добавил специально для Пола:
– И не забудь о том, что я тебе говорил, – он показал глазами на Ринго Старра, который, никого не слушая, с идиотским выражением выстукивал что-то ладонями по ляжкам. – Вместе вы будете рядом с Богом.
Пол кивнул. И, сквозь радость от ощущения всеобщего братства, сквозь горечь от расставания с другом, в его душе, словно чернильная клякса через промокашку, проступило пятно безотчетного страха.
Ему нравился Ринго. Но он уже почти не сомневался, что мистические выкладки Стюарта верны.
Так кто же станет следующей потерей?
13
Нельзя сказать, чтобы Брайан Эпштейн уж очень любил музыку. Но во всяком случае, против музыки он не имел ничего. И, раз уж вышло так, что ему пришлось заведовать отделом грампластинок, он решил подойти к этому делу серьезно.
Во-первых, он выписал самые крупные музыкальные журналы и иногда листал их. Во-вторых, стал лично, часто не без отвращения, прослушивать все поступающие к нему диски. А в-третьих, завел «книгу спроса», в которой фиксировал поступающие заказы и каждый факт продажи. Он хотел ориентироваться в музыкальном рынке.
К его прискорбию, наибольшим спросом у ливерпульцев пользовались не Сибелиус и Григ, а разная грохочущая и бренчащая, преимущественно американская, ерунда. В качестве нештатного корреспондента Брайан стал сотрудничать с местной музыкальной газеткой «Мерси Бит», пытаясь хотя бы таким образом возвышать эстетические пристрастия сограждан.
Однако, бизнес есть бизнес. И потомственный торговец Эпштейн делал все для того, чтобы каждый покупатель мог найти у него то, что хотел.
Неожиданно для Эпштейна-старшего, отдел его непутевого сына на Шарлот-Стрит стал процветать и расширяться.
Настолько, что вскоре появилась возможность превратить его в самостоятельный магазин.
Поначалу Брайан относился к своей работе, как к тяжкой повинности. Но только не теперь. Теперь он летел в свой магазинчик «Немз» как на крыльях. И дело тут было не в коммерческом процветании. Дело было в том, что на днях он принял на работу продавщицу – молоденькую аппетитную еврейку Риту.
Брайан был без ума от нее.
Только для того, чтобы пустить ей пыль в глаза, он купил подержанный, но еще вполне приличный «Форд-зодиак». Только из-за нее он перед выходом на работу не меньше часа проводил перед зеркалом, наводя марафет, оценивая свою внешность, а, соответственно, и шансы.
Именно этим занимался он и сейчас.
«Зрелище не из приятных, – уныло констатировал он, разглядывая свои худые и кривые ноги, не желающие признавать моду курчавые волосы, а так же розовые, без тени одухотворенной бледности, щеки… – Как не соответствует все это моей тонкой поэтической душе! Но если девушка полюбит меня, она почувствует за этой обманчивой грубой внешностью нежное и трепетное сердце художника!.. Решено! Сегодня я буду настойчив и смел!»
Узрев через стекло витрины машину управляющего, Рита торопливо сказала в трубку телефона:
– Ну, все, Мейбл, мой болван приехал! О, Боже, видела бы ты какой ужасающий куст герани он тащит в своих лапах! Купил?! Жди! У мамочки из горшка украл, точно говорю! Ну все, пока! Позвоню позже…
Рита торопливо бросила трубку, одернула юбку, подтянула грудь вверх и поспешила встречать хозяина к дверям.
Увидев ее на пороге, Брайан, несший цветок впереди себя, вдруг испуганно спрятал руки за спину.
– Какие новости? – спросил он, неловко протискиваясь между продавщицей и косяком. – Много ли посетителей?
– Что это у вас в руках, мистер Эпштейн? – вместо ответа спросила Рита, изогнув роскошную черную бровь.
– В руках? – Брайан вынул из-за спины левую руку. – Ничего…
Рита продолжала смотреть на него все с тем же выражением. Брайан нехотя достал и правую руку.
– Ах это?! – воскликнул он в притворном удивлении. – Чуть не забыл! Это вам.
Сунув ей букет, он, не оглядываясь, быстрыми шагами протопал в свой кабинет. Щелкнул замок.
– Болван… – покачала головой Рита.
А Брайан в это время, бормоча то же самое слово, бегал из угла в угол своего кабинета, то и дело ударяя себя ладонью по лбу:
– Болван! Болван! Какой же я болван! Полное ничтожество!.. – Он остановился. – Я должен немедленно исправить ситуацию!
Он кинулся к телефону и, покопавшись в записной книжке, набрал номер:
– Муниципальный театр? Что у вас сегодня вечером? Премьера? «Сигурд Крестоносец»? А нельзя ли чего-нибудь повеселее? Ах да, простите… Я могу заказать у вас два билета? Все продано? Как же быть? Мне совершенно необходимо попасть туда! Может быть у вас найдется бронь для газеты «Мерси бит»? Кто говорит? Брайан Эпштейн, музыкальный обозреватель… Почему не представился сразу? Как-то не подумал… Ах, это ты, Мордыхай? Да, да, конечно! Конечно напишу. Спасибо, спасибо, ты меня очень выручил!
Положив трубку, Эпштейн опять принялся клясть себя: «Действительно, какого беса я не представился сразу, ведь администратор театра мой старый знакомый. Папа прав, я никогда не стану настоящим евреем…»
– Рита, – позвал он, отперев дверь.
– Да, сэр?
– Рита, э-э-э… Нам не привезли ничего новенького?
– Нет, мистер Эпштейн. Но поступило два заказа на миньон ансамбля «Битлз».
– Какое дурацкое название… Рита, – продолжал он, пряча глаза, – вы знаете, мамочка купила мне билет в театр. Сегодня вечером там дают «Сигурда Крестоносца». Прекрасное произведение. Почему-то она купила два билета. Не могли бы вы, э-э-э… Не составите ли вы мне компанию?
Рита возвела очи к потолку:
– О, нет, мистер Эпштейн! «Сигурд Крестоносец» – это же такая скучища… Вы уж не сердитесь на меня…
– Ну что вы, Рита, раз вам неинтересно…
Брайан попятился обратно в кабинет. Заперевшись, он приник горячим лбом к холодному стеклу дверцы книжного шкафа и прикрыл веки. «Как все глупо, как глупо!..»
Открыв глаза, он увидел прямо перед собой корешок книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».
«Нет! Только не опускать руки! – сказал себе Брайан решительно. – Надо что-то делать! Все что угодно, только не отступать!»
Набрав прежний номер, он выпалил:
– Мордыхай? Это снова я. Пожалуйста, извини, но я не приду сегодня. Мне и самому жаль, но ситуация изменилась.
Он нажал клавишу сброса и тут же набрал следующий номер:
– «Адельфи»? Добрый день. Я могу заказать столик на двоих на сегодняшний вечер? Да, да, прекрасно. Эпштейн. Брайан Эпштейн.
Бросив трубку, он опять появился в отделе. Рита в этот миг тоже разговаривала по телефону.
– Вы знаете, Рита, у меня ужасная память! Как я мог собираться в театр, если у меня сегодня юбилей?!
– О?! Какой юбилей? – сделала заинтересованный вид Рита.
– День рождения… День рождения… моей любимой лошади. Да.
– Лошади?!
– Да. Ее звали «Эмбер». Вы не представляете, Рита, как много она для меня значила! Но нас разлучили. Мы не виделись уже много лет. Я собираюсь отметить эту дату в «Адельфи». Может быть, вы пойдете со мной?
– Мистер Эпштейн, мне так жаль… Я сейчас на диете. Мне ничего нельзя – ни есть, ни пить. Совсем нельзя… – Всем своим видом она просила извинения за свой отказ. – Может быть, как-нибудь в другой раз?
– Действительно, жаль, ужасно жаль, – кивнул Брайан и, чуть не плача, убрался обратно в кабинет.
– Ты слышала, Мейбл? – тихо спросила Рита в трубку, которую все это время держала в руках. – Похоже, мне придется увольняться. Этот болван окончательно обезумел. Теперь он пригласил меня в ресторан, отмечать день рождения какой-то лошади… Да! Именно лошади!
«Все! – сказал себе Брайан, – хватит бродить вокруг да около! Я должен открыться ей… Пусть я буду отвергнут, но я должен знать точно!»
И он в какой уже раз выскочил в отдел.
В этот миг в магазин вошел патлатый юноша в кожаной куртке.
– Крошка, – обратился он к Рите, – сделай-ка мне сингл «My Bonnie» ансамбля «Битлз».
«Крошка!» – повторил Брайан про себя, мгновенно приходя в ярость.
– У нас нет этой пластинки! – рявкнул он посетителю.
Рита удивленно покосилась на него, а паренек пожал плечами и пошел к выходу.
«Как некрасиво вышло», – тут же пожалел Брайан о своей выходке и крикнул посетителю вдогонку:
– Одну минутку!
Паренек обернулся.
– Давайте, я запишу ваш заказ, и в течении недели мы постараемся найти для вас эту пластинку.
– Валяйте, – согласился тот, снова пожав плечами.
– Так, так, так, – сказал Брайан, доставая из-под прилавка книгу спроса, – ваше имя?
– Курт Раймонд Джонс.
– Ансамбль… ансамбль…
– «Битлз». Еще их называют «Бит бразерз». Пластинка «My Bonnie». Записана в Гамбурге.
Открыв журнал на «би», Брайан уставился на его страницу, как на гремучую змею. Вся она была исписана заказами на этот самый диск!
Брайан внес данные заказчика, а когда тот вышел, обернулся к Рите:
– Почему вы мне не сказали о том, что эти «Битлз» пользуются таким спросом? Мы теряем прибыль, теряем заказчиков!
– Я обзвонила всех наших поставщиков, – стала оправдываться Рита, – этой пластинки нет ни у кого.
– А есть ли она вообще? Лично я такого названия никогда не слышал.
– Есть, есть, – я слушала ее у подруги.
Эпштейн тут же набрал номер редакции «Мерси Бит».
– Джим, это я, – обратился он, услышав голос знакомого журналиста. – Что ты знаешь о «Битлз»?
– О! И ты туда же! – заорал ему в ответ коллега. – Нас уже замучили с этими «Битлз»!
– Кто замучил?
– Фанаты! Пустоголовые тинейджеры.
– Ну, я-то не тинейджер. И не пустоголовый, надеюсь. Мой вопрос связан с бизнесом. Заказывают пластинку, а я не знаю, где ее взять. Что посоветуешь?
– Спроси у самих «Битлз».
– Глупая шутка. Я что должен отправляться для этого в Гамбург? Или они американцы?
– В какой Гамбург?! Это наша, местная, ливерпульская группа. Честно говоря, я не уверен, что пластинка, о которой ты говоришь, действительно существует. Кому могли понадобиться наши провинциальные лоботрясы?
– Местная группа? – не поверил своим ушам Брайан. – И пользуется таким спросом?
– Да-да! Ко мне толпами ходят их поклонники, все, как один, в кожаных куртках и с нечесаными шевелюрами! И они требуют, чтобы я написал о «Битлз» хоть что-нибудь… Слушай, может быть ты выручишь меня? У меня совершенно нет времени на эту чепуху.
Тут только Эпштейн заметил, что прежде флегматичная Рита вдруг оживилась и делает ему какие-то отчаянные знаки.
– Подожди-ка минутку, – бросил он журналисту и прикрыл трубку ладонью. – В чем дело?
– «Битлз» играют в клубе «Каверна», это в двухстах ярдах отсюда. Мистер Эпштейн, возьмите меня туда, я столько слышала о них, мне так понравилась пластинка, я просто мечтаю на них посмотреть!
Не веря своему счастью, Брайан вновь поднес трубку к уху.
– Джим, оказывается, они работают в «Каверне». Ты можешь сделать мне контрамарку на двоих?
– Все что угодно, Брайан, лишь бы ты написал материал! Ты меня просто спасаешь! Я немедленно позвоню хозяину «Каверны» и обо всем с ним договорюсь. Ты пойдешь сегодня?
– Сегодня? – спросил Эпштейн Риту, вновь прикрыв трубку ладонью.
Та усиленно закивала, сделав большие глаза.
– Да, – сегодня, – ответил он журналисту.
– Приходишь, называешь свое имя, и все проблемы решены. Начало в восемь. Дерзай!
Услышав гудки, Брайан положил трубку на аппарат.
– Идем?! – с мольбой и надеждой в голосе спросила Рита.
– Идем, – кивнул тот, приглядываясь к ней. Такой он ее еще не видел.
– Вы – просто гений! – закричала она, подскочила к нему и страстно поцеловала.
Эпштейн ошарашено потрогал щеку.
«Что же это за „Битлз“ такие? – подумал он. – Кто бы они ни были, но они умеют творить чудеса».
Во-первых, он выписал самые крупные музыкальные журналы и иногда листал их. Во-вторых, стал лично, часто не без отвращения, прослушивать все поступающие к нему диски. А в-третьих, завел «книгу спроса», в которой фиксировал поступающие заказы и каждый факт продажи. Он хотел ориентироваться в музыкальном рынке.
К его прискорбию, наибольшим спросом у ливерпульцев пользовались не Сибелиус и Григ, а разная грохочущая и бренчащая, преимущественно американская, ерунда. В качестве нештатного корреспондента Брайан стал сотрудничать с местной музыкальной газеткой «Мерси Бит», пытаясь хотя бы таким образом возвышать эстетические пристрастия сограждан.
Однако, бизнес есть бизнес. И потомственный торговец Эпштейн делал все для того, чтобы каждый покупатель мог найти у него то, что хотел.
Неожиданно для Эпштейна-старшего, отдел его непутевого сына на Шарлот-Стрит стал процветать и расширяться.
Настолько, что вскоре появилась возможность превратить его в самостоятельный магазин.
Поначалу Брайан относился к своей работе, как к тяжкой повинности. Но только не теперь. Теперь он летел в свой магазинчик «Немз» как на крыльях. И дело тут было не в коммерческом процветании. Дело было в том, что на днях он принял на работу продавщицу – молоденькую аппетитную еврейку Риту.
Брайан был без ума от нее.
Только для того, чтобы пустить ей пыль в глаза, он купил подержанный, но еще вполне приличный «Форд-зодиак». Только из-за нее он перед выходом на работу не меньше часа проводил перед зеркалом, наводя марафет, оценивая свою внешность, а, соответственно, и шансы.
Именно этим занимался он и сейчас.
«Зрелище не из приятных, – уныло констатировал он, разглядывая свои худые и кривые ноги, не желающие признавать моду курчавые волосы, а так же розовые, без тени одухотворенной бледности, щеки… – Как не соответствует все это моей тонкой поэтической душе! Но если девушка полюбит меня, она почувствует за этой обманчивой грубой внешностью нежное и трепетное сердце художника!.. Решено! Сегодня я буду настойчив и смел!»
Узрев через стекло витрины машину управляющего, Рита торопливо сказала в трубку телефона:
– Ну, все, Мейбл, мой болван приехал! О, Боже, видела бы ты какой ужасающий куст герани он тащит в своих лапах! Купил?! Жди! У мамочки из горшка украл, точно говорю! Ну все, пока! Позвоню позже…
Рита торопливо бросила трубку, одернула юбку, подтянула грудь вверх и поспешила встречать хозяина к дверям.
Увидев ее на пороге, Брайан, несший цветок впереди себя, вдруг испуганно спрятал руки за спину.
– Какие новости? – спросил он, неловко протискиваясь между продавщицей и косяком. – Много ли посетителей?
– Что это у вас в руках, мистер Эпштейн? – вместо ответа спросила Рита, изогнув роскошную черную бровь.
– В руках? – Брайан вынул из-за спины левую руку. – Ничего…
Рита продолжала смотреть на него все с тем же выражением. Брайан нехотя достал и правую руку.
– Ах это?! – воскликнул он в притворном удивлении. – Чуть не забыл! Это вам.
Сунув ей букет, он, не оглядываясь, быстрыми шагами протопал в свой кабинет. Щелкнул замок.
– Болван… – покачала головой Рита.
А Брайан в это время, бормоча то же самое слово, бегал из угла в угол своего кабинета, то и дело ударяя себя ладонью по лбу:
– Болван! Болван! Какой же я болван! Полное ничтожество!.. – Он остановился. – Я должен немедленно исправить ситуацию!
Он кинулся к телефону и, покопавшись в записной книжке, набрал номер:
– Муниципальный театр? Что у вас сегодня вечером? Премьера? «Сигурд Крестоносец»? А нельзя ли чего-нибудь повеселее? Ах да, простите… Я могу заказать у вас два билета? Все продано? Как же быть? Мне совершенно необходимо попасть туда! Может быть у вас найдется бронь для газеты «Мерси бит»? Кто говорит? Брайан Эпштейн, музыкальный обозреватель… Почему не представился сразу? Как-то не подумал… Ах, это ты, Мордыхай? Да, да, конечно! Конечно напишу. Спасибо, спасибо, ты меня очень выручил!
Положив трубку, Эпштейн опять принялся клясть себя: «Действительно, какого беса я не представился сразу, ведь администратор театра мой старый знакомый. Папа прав, я никогда не стану настоящим евреем…»
– Рита, – позвал он, отперев дверь.
– Да, сэр?
– Рита, э-э-э… Нам не привезли ничего новенького?
– Нет, мистер Эпштейн. Но поступило два заказа на миньон ансамбля «Битлз».
– Какое дурацкое название… Рита, – продолжал он, пряча глаза, – вы знаете, мамочка купила мне билет в театр. Сегодня вечером там дают «Сигурда Крестоносца». Прекрасное произведение. Почему-то она купила два билета. Не могли бы вы, э-э-э… Не составите ли вы мне компанию?
Рита возвела очи к потолку:
– О, нет, мистер Эпштейн! «Сигурд Крестоносец» – это же такая скучища… Вы уж не сердитесь на меня…
– Ну что вы, Рита, раз вам неинтересно…
Брайан попятился обратно в кабинет. Заперевшись, он приник горячим лбом к холодному стеклу дверцы книжного шкафа и прикрыл веки. «Как все глупо, как глупо!..»
Открыв глаза, он увидел прямо перед собой корешок книги Даниэля Дефо «Робинзон Крузо».
«Нет! Только не опускать руки! – сказал себе Брайан решительно. – Надо что-то делать! Все что угодно, только не отступать!»
Набрав прежний номер, он выпалил:
– Мордыхай? Это снова я. Пожалуйста, извини, но я не приду сегодня. Мне и самому жаль, но ситуация изменилась.
Он нажал клавишу сброса и тут же набрал следующий номер:
– «Адельфи»? Добрый день. Я могу заказать столик на двоих на сегодняшний вечер? Да, да, прекрасно. Эпштейн. Брайан Эпштейн.
Бросив трубку, он опять появился в отделе. Рита в этот миг тоже разговаривала по телефону.
– Вы знаете, Рита, у меня ужасная память! Как я мог собираться в театр, если у меня сегодня юбилей?!
– О?! Какой юбилей? – сделала заинтересованный вид Рита.
– День рождения… День рождения… моей любимой лошади. Да.
– Лошади?!
– Да. Ее звали «Эмбер». Вы не представляете, Рита, как много она для меня значила! Но нас разлучили. Мы не виделись уже много лет. Я собираюсь отметить эту дату в «Адельфи». Может быть, вы пойдете со мной?
– Мистер Эпштейн, мне так жаль… Я сейчас на диете. Мне ничего нельзя – ни есть, ни пить. Совсем нельзя… – Всем своим видом она просила извинения за свой отказ. – Может быть, как-нибудь в другой раз?
– Действительно, жаль, ужасно жаль, – кивнул Брайан и, чуть не плача, убрался обратно в кабинет.
– Ты слышала, Мейбл? – тихо спросила Рита в трубку, которую все это время держала в руках. – Похоже, мне придется увольняться. Этот болван окончательно обезумел. Теперь он пригласил меня в ресторан, отмечать день рождения какой-то лошади… Да! Именно лошади!
«Все! – сказал себе Брайан, – хватит бродить вокруг да около! Я должен открыться ей… Пусть я буду отвергнут, но я должен знать точно!»
И он в какой уже раз выскочил в отдел.
В этот миг в магазин вошел патлатый юноша в кожаной куртке.
– Крошка, – обратился он к Рите, – сделай-ка мне сингл «My Bonnie» ансамбля «Битлз».
«Крошка!» – повторил Брайан про себя, мгновенно приходя в ярость.
– У нас нет этой пластинки! – рявкнул он посетителю.
Рита удивленно покосилась на него, а паренек пожал плечами и пошел к выходу.
«Как некрасиво вышло», – тут же пожалел Брайан о своей выходке и крикнул посетителю вдогонку:
– Одну минутку!
Паренек обернулся.
– Давайте, я запишу ваш заказ, и в течении недели мы постараемся найти для вас эту пластинку.
– Валяйте, – согласился тот, снова пожав плечами.
– Так, так, так, – сказал Брайан, доставая из-под прилавка книгу спроса, – ваше имя?
– Курт Раймонд Джонс.
– Ансамбль… ансамбль…
– «Битлз». Еще их называют «Бит бразерз». Пластинка «My Bonnie». Записана в Гамбурге.
Открыв журнал на «би», Брайан уставился на его страницу, как на гремучую змею. Вся она была исписана заказами на этот самый диск!
Брайан внес данные заказчика, а когда тот вышел, обернулся к Рите:
– Почему вы мне не сказали о том, что эти «Битлз» пользуются таким спросом? Мы теряем прибыль, теряем заказчиков!
– Я обзвонила всех наших поставщиков, – стала оправдываться Рита, – этой пластинки нет ни у кого.
– А есть ли она вообще? Лично я такого названия никогда не слышал.
– Есть, есть, – я слушала ее у подруги.
Эпштейн тут же набрал номер редакции «Мерси Бит».
– Джим, это я, – обратился он, услышав голос знакомого журналиста. – Что ты знаешь о «Битлз»?
– О! И ты туда же! – заорал ему в ответ коллега. – Нас уже замучили с этими «Битлз»!
– Кто замучил?
– Фанаты! Пустоголовые тинейджеры.
– Ну, я-то не тинейджер. И не пустоголовый, надеюсь. Мой вопрос связан с бизнесом. Заказывают пластинку, а я не знаю, где ее взять. Что посоветуешь?
– Спроси у самих «Битлз».
– Глупая шутка. Я что должен отправляться для этого в Гамбург? Или они американцы?
– В какой Гамбург?! Это наша, местная, ливерпульская группа. Честно говоря, я не уверен, что пластинка, о которой ты говоришь, действительно существует. Кому могли понадобиться наши провинциальные лоботрясы?
– Местная группа? – не поверил своим ушам Брайан. – И пользуется таким спросом?
– Да-да! Ко мне толпами ходят их поклонники, все, как один, в кожаных куртках и с нечесаными шевелюрами! И они требуют, чтобы я написал о «Битлз» хоть что-нибудь… Слушай, может быть ты выручишь меня? У меня совершенно нет времени на эту чепуху.
Тут только Эпштейн заметил, что прежде флегматичная Рита вдруг оживилась и делает ему какие-то отчаянные знаки.
– Подожди-ка минутку, – бросил он журналисту и прикрыл трубку ладонью. – В чем дело?
– «Битлз» играют в клубе «Каверна», это в двухстах ярдах отсюда. Мистер Эпштейн, возьмите меня туда, я столько слышала о них, мне так понравилась пластинка, я просто мечтаю на них посмотреть!
Не веря своему счастью, Брайан вновь поднес трубку к уху.
– Джим, оказывается, они работают в «Каверне». Ты можешь сделать мне контрамарку на двоих?
– Все что угодно, Брайан, лишь бы ты написал материал! Ты меня просто спасаешь! Я немедленно позвоню хозяину «Каверны» и обо всем с ним договорюсь. Ты пойдешь сегодня?
– Сегодня? – спросил Эпштейн Риту, вновь прикрыв трубку ладонью.
Та усиленно закивала, сделав большие глаза.
– Да, – сегодня, – ответил он журналисту.
– Приходишь, называешь свое имя, и все проблемы решены. Начало в восемь. Дерзай!
Услышав гудки, Брайан положил трубку на аппарат.
– Идем?! – с мольбой и надеждой в голосе спросила Рита.
– Идем, – кивнул тот, приглядываясь к ней. Такой он ее еще не видел.
– Вы – просто гений! – закричала она, подскочила к нему и страстно поцеловала.
Эпштейн ошарашено потрогал щеку.
«Что же это за „Битлз“ такие? – подумал он. – Кто бы они ни были, но они умеют творить чудеса».
14
Вечером Рита удивила Брайана. Сев в автомобиль, она моментально перестала быть его подчиненной, а превратилась в капризную, знающую себе цену светскую даму.
Но он не сразу заметил эту перемену.
Вставив ключ, но не поворачивая его, Брайан решил развлечь свою спутницу беседой:
– Вы знаете, Рита, вчера мне приснился удивительный сон. Как будто я лезу на высоченный столб и никак на могу добраться даже до половины. И я сползаю вниз. Я плачу и повторяю попытки – снова и снова… И вдруг я вижу, что из-за горизонта в мою сторону ветер несет облако. Но не простое, а состоящее из цветочных лепестков и стофунтовых банкнот! Увидев это, я, конечно, сразу смог забраться на самый верх. Но только я добрался до облака, деньги дождем посыпались вниз. А я не могу ловить их, ведь тогда я упаду. И я вижу, что внизу множество людей с радостными песнями собирают этот урожай. А мне – не успеть спуститься. И я торчу на этом столбе, как осел. К чему это, как вы думаете, Рита?
– К тому, что вы – осел, Брайан. Мы когда-нибудь, наконец, поедем?
«Вот тебе раз, – подумал он, заткнувшись и поворачивая ключ, – все-таки она ко мне неравнодушна…»
Их провели и усадили за отдельный столик, как особо уважаемых гостей. Тут было душно, сыро и шумно. «Лучше бы мы все-таки сходили на „Сигурда Крестоносца“», – мелькнуло в голове Эпштейна, но сказать об этом Рите он не посмел. Ей-то тут явно нравилось, она вертела головой, с любопытством разглядывая посетителей. И он побаивался, что она снова назовет его «ослом».
Но он не сразу заметил эту перемену.
Вставив ключ, но не поворачивая его, Брайан решил развлечь свою спутницу беседой:
– Вы знаете, Рита, вчера мне приснился удивительный сон. Как будто я лезу на высоченный столб и никак на могу добраться даже до половины. И я сползаю вниз. Я плачу и повторяю попытки – снова и снова… И вдруг я вижу, что из-за горизонта в мою сторону ветер несет облако. Но не простое, а состоящее из цветочных лепестков и стофунтовых банкнот! Увидев это, я, конечно, сразу смог забраться на самый верх. Но только я добрался до облака, деньги дождем посыпались вниз. А я не могу ловить их, ведь тогда я упаду. И я вижу, что внизу множество людей с радостными песнями собирают этот урожай. А мне – не успеть спуститься. И я торчу на этом столбе, как осел. К чему это, как вы думаете, Рита?
– К тому, что вы – осел, Брайан. Мы когда-нибудь, наконец, поедем?
«Вот тебе раз, – подумал он, заткнувшись и поворачивая ключ, – все-таки она ко мне неравнодушна…»
Их провели и усадили за отдельный столик, как особо уважаемых гостей. Тут было душно, сыро и шумно. «Лучше бы мы все-таки сходили на „Сигурда Крестоносца“», – мелькнуло в голове Эпштейна, но сказать об этом Рите он не посмел. Ей-то тут явно нравилось, она вертела головой, с любопытством разглядывая посетителей. И он побаивался, что она снова назовет его «ослом».