Бушков Александр Александрович. Бульдожья схватка

   — Ладно, не ворчи, — сказала Катя, явно приведенная хорошей дозой коньяка в беззаботное состояние. — Все хорошо, что хорошо кончается. Но какой у меня был вид… Боюсь думать, на кого была и похожа…
   — На чертовски легкомысленную девицу.
   — На жертву маньяка, — поправила Катя весело. — Это ближе к реальности…
   — Она посмотрела на свое живописное подобие. — Пашка, ты все-таки и сам немножко маньячок. Что, твои иностранцы меня сегодня в таком виде лицезрели?
   — Они люди раскованные, — сказал Петр. — Что ты так озираешься?
   — Пытаюсь представить, где именно ты подружек располагаешь… Неужели прямо в кресле?
   — Кто тебе такое напел? — возмутился он. Однако в глубине души чуточку устыдился — как-никак, не только Пашка, но и он сам в этом кабинете развлекался довольно предосудительно — с точки зрения законной супруги. Вопрос, конечно, философский — этично ли изменять чужой жене, Пусть и свято верящей, что она — твоя жена? Ну, предположим, сии мысли есть не более чем увертки — речь ведь идет не о чужой жене, а о твоей любимой женщине. Но ведь, если что и случалось, то — по обязанности, в рамках взятой на себя роли…
   — А глаза забегали… — сказала раскрасневшаяся Катя, уже ничуть не похожая на удрученную жертву маньяка. — Уличила я тебя?
   — Катерина, обвинения насквозь беспочвенны… И вообще, запахни остатки блузки и одерни то, что ты именуешь юбкой. Иначе я за себя не ручаюсь, руки так и тянутся…
   — Ну и протяни, — с провоцирующей улыбкой сказала Катя, откинувшись на спинку и уже не придерживая разорванную блузку. — А то две ночи не протягивал…
   Петр поднял ее из кресла, в две секунды разделался с теми пуговицами блузки, что ухитрились сохраниться после елагинской атаки. Катя прильнула к нему. тяжело дыша, юбка упала на ковер. Опуская ее в кресло, Петр успел подумать, что в Пашкином безумии есть своя система, и в самом деле, как-то по особенному возбуждаешься, держа в объятиях женщину, которую оголтело хотят другие мужики, настолько, что средь бела дня пытаются претворить желания в жизнь. И тут же испугался — как бы не нахвататься от своего двойника такого, что потом сто лет не отделаешься… Гены ведь одни и те же?!
   Необычность ситуации придавала сил и толкала на новые подвиги. Прошло много времени, прежде чем Катя мягко высвободилась, расслабленно затихла в его объятиях. Не открывая глаз, засмеялась:
   — Лучше бы ты в свое время с этого и начал — вместо известных глупостей. Может, я и испорченная, но ведь возбуждает — когда собственный муж совращает в служебном кабинете… Паша?
   — Что? — спросил он, блаженно зажмурившись.
   — А ведь у тебя что-то очень уж ловко получается с этим креслом, чувствуется привычка…
   — Катенька, — сказал он беспомощно. — Давай все забудем и начнем все по-новому, все сначала?
   — Хорошо, — ответила она тихо. — Старому я бы не поверила, а вот тебе новому отчего-то верю, Савельев…
   Он напыжился от гордости, но, поразмыслив, пришел к выводу, что взлетать на седьмое небо рановато: слишком многое оставалось непроясненным и более того — откровенно настораживающим. Он даже в мыслях не мог решиться произнести — пугающим…
   Вскочил, шлепнув по полу босыми ногами, кинулся к залившемуся трелью селектору. Катя принялась торопливо одеваться.
   — Ну вот, — кривя рот в нехорошей ухмылке, Сказал он, повесив трубку. — Появился молодчик на территории. Сейчас я с ним как следует поговорю…
   — Паша! — она застыла с юбкой в руках. — Осторожнее! Он сумасшедший, точно тебе говорю! Ты бы глаза видел…
   — Я тоже не подарок, — отмахнулся Петр. — Тут у меня булавка завалялась, заколи юбку, плащик накинь сверху, сойдет… Потом я тебя сам домой отвезу.
   — Паша…
   — Не беспокойся, — бросил он на ходу. — Мы люди светские… временами. Светски поговорим…
   И зашагал по коридору, стараясь не выглядеть бегущим. Сначала, в первый миг, хотел вызвать Елагина в кабинет и учинить разборку там, но по размышлении это показалось недостойным настоящего мужика. Мало ли какой оборот примет светская беседа, лучше уж проводить ее на вольном воздухе… Пашка, может, и вызвал бы на ковер — но не я…
   Елагин как ни в чем не бывало стоял возле своей черной «тойоты», заменившей в качестве разъездной машины несчастный джипер. Кроме него, людей во дворе не было, что облегчало задачу.
   Завидев Петра, Елагин его непринужденно окликнул:
   — Никак марсиане прилетели, босс? Куда это вы галопом несетесь? Старательно пытаясь сохранять хладнокровие, Петр подошел вплотную и, не
   отводя глаз, сказал:
   — Я тебя, по-моему, предупреждал… Оба сошлись на том, что это — последнее предупреждение. Кто-то мне по-мужски обещал с этим делом завязать…
   — Ты о чем? — невинно уставился на него Елагин.
   — Где Катя?
   — Катя? — дернул Елагин плечом. — Я откуда знаю? Я ж ей не нянька. Когда я ее последний раз видел, со второй космической скоростью удалялась в сторону проспекта Мира, живехонькая и здоровехонькая. Ничего вроде бы с ней не могло стрястись…
   Он осклабился, глядя простецки, недоумевающе — Петр отлично знал эти приемчики, призванные спровоцировать собеседника, вынудить его стать нападающей стороной, а себя самого, понятно, выставить жертвой неспровоцированной агрессии. И потому собрал волю в кулак. Поиграем с ним в его же игру, тоже умеем…
   — Посмотри-ка мне в глаза, — сказал он.
   — Смотрю, — безмятежно кивнул Елагин. — А что?
   — Да ничего. Нормальные глазыньки, без следа Клиники. Тут кое-кто называет тебя сумасшедшим — на мой взгляд, совершенно безосновательно, старлей. Совершенно. Сдается мне, никакой ты не шизик, а попросту наглая скотина. У меня такие В противогазе отжимались со всем рвением, пока в него же блевать не начинали. И упаси их бог при этом пернуть.
   — Ты не особенно-то, штабная крыса, — не повышая голоса, ответил Елагин.
   — У меня такие, как ты, тоже, случалось, хрен посасывали со всем прилежанием. И добавки просили совершенно добровольно, чтоб ты знал…
   — Ну вот и внесли ясность, — осклабился Петр. — Давай уж до конца внесем… Дерьмо ты, старлей. И совсем не потому, что рвешь на бабе лифчик, когда она того не хочет… Дерьмо ты потому, что сначала даешь честное слово, а потом не соблюдаешь… Дешевка.
   — Слушай, вице-полковник, — все так же простецки улыбнулся Елагин. — Я искренне не пойму, чего ты дергаешься? Тебя наняли, чтобы постоял пугалом На огороде, вот и стой. Не поднимай кипеж. В конце-то концов, это не твоя мочалка и никогда твоей не была. Трахай эту блядешку, сколько вздумается, но и другим не мешай. Коллективистом надо быть, милый. — Он мечтательно потянулся. — Знал бы ты, Как я ее гнул вот этими ручками, шлюху белобрысую, как я ее на ощупь знаю… Положишь ей, бывало, ладонь на нижние губки, а она трепещет…
   Он сумел-таки уклониться от первого выпада, но второй удар пропустил — и спиной вперед вмазался в бок «тойоты», все еще с наглой, высокомерной усмешкой, не успевшей погаснуть. Тут же с нереальной быстротой извернулся, оказался на широко расставленных ногах, в сулившей неприятности стойке. Процедил сквозь зубы:
   — А потом средним пальчиком вовнутрь, невзначай этак…
   — Иди сюда, сука, — сказал Петр, отступая на шаг. — За все пальчики не говорю, а двадцать первый распинаю…
   Отчаянно затопотали ботинки. Во дворе вдруг стало очень много народу — надежно их разделив, трое охранников встали плотной стенкой, двое сторожили Елагина, третий развернулся к Петру, готовый то ли прикрыть, то ли перехватить. Сбоку появился Земцов, развел руками:
   — Павел Иванович, а мы вас повсюду ищем… Пойдемте? — он стоял на дороге с вежливой непреклонностью. — Нечего вам тут делать, поверьте моему слову…
   — и словно бы небрежно взял за локоть, с силой потянул к двери.
   Петр подчинился — драться при куче свидетелей, тем более с собственным шофером, было бы верхом идиотизма. Не барское это дело, в конце-то концов…
   Когда они вошли в здание, Земцов сказал:
   — Не самое умное поведение, Павел Иванович.
   — Знаю, — пробурчал Петр, остывая. — Но терпение у меня лопнуло… Напрочь.
   — Если вам интересно мое мнение, я удивляюсь, что вы столько терпели… Увольте вы его к чертовой матери, давно пора. А я с ним поговорю по уму, пусть считает, что ему крупно повезло, и не вздумает дергаться…
   — Без вас я бы и не догадался… — сварливо откликнулся Петр. — Где его личное дело?
   — У зама по персоналу, разумеется.
   — Пусть принесет.
   — Зачем?
   — Освежить хочу в памяти… — сказал Петр и быстрыми шагами направился на свой этаж. Остановился у стола Жанны, распорядился, понизив голос: — Лапочка, настучи приказ. Елагина с сегодняшнего дня — по собственному желанию. Заявление его насчет собственного желания возьмешь потом у Земцова. Выходное пособие, прочее, что там полагается… Ну, ты ж у меня умница, сама знаешь, как все оформить.
   — Конечно, Павел Иванович, не беспокойтесь. Давно пора… — она с любопытством распахнула глупенькие глазки. — Вы ему хоть навешали по фей-су? Как следует?
   — Работай, прелесть моя, работай… — хмыкнул Петр, входя в кабинет. Катя так и вскинулась:
   — Ну что?
   — А что? — елико мог беззаботнее усмехнулся Петр. — Поговорили, как цивилизованные люди, господин поручик согласился, что был не прав, высокие договаривающиеся стороны разошлись, довольные проведенным брифингом…
   — Врешь ведь?
   — Ну и вру, — согласился Петр. — Я ему высказал все, что о нем думаю… справедливости ради следует уточнить, что он тоже мне кое-что высказал без недомолвок, но это детали… Главное, я его, паршивца, уволил. С данного момента. Так что все кончилось. Шофера тебе подберем пожилого, солидного, которого заботят лишь внуки и радикулит… нет, с радикулитом не стоит брать, но вот насчет пожилого — непременно…
   Вскоре появилась дама средних лет, молча положила на стол перед Петром конверт из плотной бумаги, удалилась, словно бы не замечая запахнувшуюся в плащ Катю. Даму эту Петр не помнил — но в «его» фирме работало человек шестьдесят и девять десятых из них его вообще не интересовали.
   Гораздо больше интересовал конверт. Как офицер с приличным стажем, он без труда расшифровал суть некоторых сокращений и пометок в военном билете Елагина, а многое там значилось открытым текстом, без недомолвок. Высшее командное… оттуда, из этого городка, в спецназ частенько попадают… Чечня… так, знаем мы эти курсы, их шифр — снайперские, одна из лучших шарашек… орден, две медали… медосмотр… ни следов, ни намеков на «психическую» статью… Что ж, небезынтересно, однако ничего из ряда вон выходящего — стандартная биография, стандартный послужной список… если доведется все же драться, нужно помнить, что Митрий владеет стилем Кадочникова — рукопашку в том училище все еще преподает Люборец, а он на Кадочникове подвинут… Ну ничего, обойдется…
   Он сложил все обратно в конверт, размашисто подмахнул поданный Жанной приказ — уволился от нас по собственному желанию господин Елагин, ну что поделаешь, переживем боль утраты…
   В кабинет бесшумно просочился Косарев, вкрадчиво спросил:
   — Павел Иванович, можно, я заберу «дипломат»? Вы же сами говорили…
   — "Дипломат"? — Петр недоумевающе вскинул на него глаза. — А-а, конечно… Он там и стоит.
   Фомич нырнул в комнату отдыха, проворно вы-катился оттуда с «дипломатом» в руке, расшаркался перед Катей:
   — Вы прекрасно выглядите, Екатерина Алексеевна, должен вам заметить, просто-таки очаровательны сегодня…
   — Фомич, — сказал Петр. — У вас случайно нет адреса Марушкина?
   — Кого? — изобразил на лице величайшее изумление Фомич.
   — Художника, который приносил картины. Вы же их сами забирали.
   — Художника? А я и понятия не имел, что их художник принес… В жизни такой фамилии не слышал. Я думал, их шофер привез…
   — Ладно, идите.
   Когда Фомич выкатился колобком, Катя спросила:
   — Что за художник? Опять у тебя идеи… — и посмотрела на собственный портрет над столом.
   — Да нет, успокойся, — засмеялся Петр. — Говорю же, с этим покончено. С идеями… Постараемся прожить без идей. Это тебя не удручает?
   — Не особенно, — призналась Катя.
   — Может, мне и этот портрет снять? — А почему бы и нет? Никак я, сибирячка, раскованным европейским мышлением проникнуться не могу…
   — Ладно, — сказал Петр, окинув ее откровенным взглядом. — Но тот портрет, в кабинете, дома, пусть уж висит… Идет?

Глава десятая

ГОЛАЯ ПРАВДА

   Он отлично запомнил код, отпиравший электронный замок на двери «спецотдела»-пустышки. У него была хорошая память. Профессиональная… Никто, как и следовало ожидать, не выразил ни малейшего удивления, видя, как большой босс целеустремленно шагает к «спецотделу», сноровисто набирает код и скрывается за железной дверью. В самом деле, что в этом поступке такого уж удивительного? Точной информации нет, но ручаться можно — Пашка не раз пользовался барской забавой, потайным ходом на другую сторону улицы. По бабам хотя бы отправлялся, а возможно, и по серьезным делам. Вряд ли он приложил столько сил по возведению потайного хода исключительно для удобства других…
   Старательно закрыв за собой дверь и убедившись, что замок надежно защелкнут, Петр уселся за стол, ни разу в жизни не послуживший рабочим целям, — так что даже сигареты с зажигалкой на безукоризненную полировку класть не хотелось поначалу.
   Стряхивая пепел в целлофановую обертку от пачки, он не спеша проделал то, что их с Пашкой уговор категорически запрещал — набрал код межгорода, потом номер Кириной шарашки. Где-то в глубине души похныкивало недовольство собой, проистекавшее из добропорядочности и офицерского честного слова, но еще более мощно о себе заявило то ли чутье, то ли пресловутое седьмое чувство, тягостно-смутное предчувствие…
   Не занято, слава богу, удалось угодить с первого раза. Длинный гудок, еще один…
   — Институт биофизики, — лениво протянули на том конце канала.
   Петр моментально опознал голос — светленькая молодая лентяечка с углового стола. Никак не мог запомнить ее имя, не то чтобы заковыристое, но нестандартное какое-то, впервые встреченное. Ангелита? Алита? Алисса с двумя "с"? Вечно из памяти выпадает…
   — Здравствуйте, — сказал он слегка бурчливо, хрипловато, чтобы не опознала, чего доброго. — Киру Максимовну можно?
   — А кто ее спрашивает?
   Странное дело, голосок Алиты-Алиссы заметно изменился. Что-то новое в нем появилось, определенно новое. Тревога? Или настороженность? Почему-то первые пришедшие на ум определения — нехорош и…
   — Вряд ли вы меня знаете, — сказал Петр, старательно коверкая голос, насколько удавалось. — Уверен, не встречались. Собственно, это знакомый Петра Ивановича из Шантарска…
   — А не его брат? — моментально откликнулся девичий голосок с тем же нехорошим промедлением.
   — Вот уж нет, — сказал он. — Вообще не родственник. Честно говоря, даже нельзя сказать, что близкий знакомый Петра Ивановича. Если быть точным — далекий сослуживец. Я тут собирался к вам в Новосибирск, хотел ему вернуть должок. Сумма небольшая, но по нынешним временам с долгами лучше не тянуть, брал-то в переводе на зеленые…
   В Новосибирске помолчали.
   — Даже не знаю, как вам сказать… — протянула девчонка. — А долг-то отдавать и некому…
   — То есть как? — спросил он с ненаигранным недоумением.
   — Ну, они ж убились… Насмерть. Он заставил себя произнести совершенно спокойно:
   — Кто?
   — Петр Иваныч и Кира Максимовна. Четыре дня назад. Их и похоронили уже… Вопреки расхожим литературным штампам, перед глазами у него не плыло,
   ноги не подкашивались, стены вокруг не вертелись. Просто вискам стало невыносимо жарко, а во рту — сухо и как-то по-особенному непередаваемо. И незнакомо мерзко.
   — Девушка, простите, я не понял, — сказал он, заставляя себя сохранять то же расчетливое спокойствие. — Как это убились? Как похоронили? Я от него намедни письмо получил…
   — А число было какое? В письме?
   — Восьмое, — сказал он после короткого раздумья.
   — Ну вот, а десятого они и разбились. На савельевской «шестерке». Они ж заявление собирались подавать в загс, вы знаете?
   — Слышал.
   — Вот… Он, вообще-то, осторожно ездил, а тут, видимо, понадеялся на прежнее уменье… Экспертиза показала, что они оба… употребили. На радостях, наверное. Вот и получилась… не совсем чтобы радость.
   В ее голосе не слышалось и дежурного сочувствия — скорее уж азарт причастности к информации, нерассуждающее щенячье любопытство юного существа, не осознающего, что такое смерть.
   — Где это случилось? В городе?
   — То-то и оно, что за городом. Километрах в Трех от Академгородка. Там проселочная дорога, хитрый поворот, он, видимо, решил стороной объехать, не светиться перед гаишниками, или как они теперь там кличутся… Машина не загорелась, а вот разбило ее качественно. Петра Ивановича.., а вы правда не близкий знакомый?
   — Правда. Скорее и не знакомый вовсе. Так, сослуживцы, я же вам говорил уже…
   — В общем, Петра Ивановича опознали только по орденам и документам. Киру Максимовну, в общем, не особенно приложило, даже лицо целое… Затылок главным образом, она, видимо, не пристегнулась на проселочной. Меня муж, кстати, всегда заставляет пристегиваться…
   — Значит, похоронили? — перебил Петр.
   — Ну, я же говорю… Мы все ходили. И родители Киры Максимовны были. Вот только у Савельева — никого. У вас же там, в Шантарске, его родной брат живет?
   — Да.
   — Только ни у кого его адреса не было… Вы с ним, случаем, не знакомы?
   — Не знаком, — сказал Петр сквозь жар в висках и мерзкий вкус во рту. — Совершенно.
   — И адреса не знаете?
   — Соответственно. Не знаю.
   — Ну, я думала, мало ли… В общем, их вчера похоронили. Вы, кстати, не в курсе — ордена полагается на одну подушечку класть или каждый на отдельную? Мы на одну положили…
   — До свиданья, — сказал Петр.
   Нажал кнопочку «NO». Со стуком отложил телефон на стол, не сразу попал в рот сигаретой. Уж за то, что он не спит, а следовательно, происходящее вовсе не кошмар, можно было ручаться. Не сон это, а доподлинная явь. Явь, в которой ему лично, если прикинуть, не оставалось места. Он был жив, но в то же время лежал на новосибирском кладбище рядом с Кирой. «Только по орденам и документам и опознали…» Алкоголь в крови… заявление в загс…
   Нет нужды долго ломать голову, чтобы вспомнить, у кого остались его документы и ордена. У индивидуума по имени Павел Иванович Савельев.
   Несколько мгновений казалось, что сквозь его голову, сквозь мозги пронесся физически ощущавшийся вихрь. И этот вихрь все расставил на свои места. То, что смутными образами гуляло в подсознании, обрело ясные, четкие формулировки. То, что не оформлялось в мысли, отлилось. То, в чем самому себе было страшно признаться, всплыло на поверхность и звучало в ушах.
   А еще там настойчиво присутствовала цитата, уж и не вспомнить откуда: «голая, как правда». Как правда. Голая…
   Если набраться смелости и взглянуть фактам в лицо, голая правда такова: брательник Пашка — явный сексуальный маньяк, субъект с подозрительными связями, шантажист, мошенник и… Наберись смелости хоть теперь пойти до конца — и убийца, как ни страшно это произносить пусть про себя. И убийца. Врач Николай Петрович мог и в самом деле попасться вечером на глаза обкурившейся шпане. Марушкин мог и в самом деле вогнать себе убойную дозу героина. Но в сочетании с только что услышанным сообщением об аварии…
   Нет тут случайностей. Никаких. Доктор — один из немногих, кто знал о подмене. Марушкин — один из немногих, кто знал, что под «Панкратовым» скрывается нечто иное. Одному холсту — за триста, двум другим — за сотню лет. Что же там, интересно? Точнее, кто? Все документы на вывоз в порядке, за границу вот-вот уплывет нечто дорогое… а как же иначе? Зачем было огород городить? В точности как в деле Хромченко, вот только у генерала Хромченко не хватило ни ума, ни решимости пристукнуть художника, намалевавшего поверх Айвазовского и Врубеля весьма аляповатые пейзажики… предположим, генерала и смерть мазилки не спасла бы…
   Дело, конечно, не в картинах. Скрытые под современной живописью старые мастера — отнюдь не главное. И денежки Бацы — пожалуй что, не главное. Есть еще Тарбачанский проект. Сто пятьдесят миллионов долларов. Сто пятьдесят. Миллионов. Долларов…
   «Бог ты мой, — смятенно подумал Петр, — Пашка и в самом деле методично рубит хвосты…»
   Попробуем разобраться с нашей математикой. До сих пор братовьев Савельевых в полном соответствии с законами природы было двое, но нежданно-негаданно их стало трое. Один мертвый Петр и два живых Павла. Это, разумеется, непорядок. Это неправильно. Но уравнение мгновенно вернется к равновесию, если один из Павлов откинет копыта, склеит ласты, даст дуба, окочурится, одним словом, выпадет из списка живых не на бумаге, а в серьез. Лучше, если он растает в воздухе, пополнив ряды пропавших без вести…
   Нет и нет!
   Ошибка в уравнении. Выглядеть оно должно совершенно иначе.
   Один мертвый Петр. Один мертвый Павел. И третий живой, который — Непонятно Кто. Физически он — настоящий Павел, юридически же — Иван Суходрищев. Или, скажем, Костас Василидис. Или даже Токтахудыйберген Кажепежегельмесов. Не суть важно… Главное, юридически все в порядке. Петр спьяну разбился на машине. Павел… с Павлом что-то приключится в скором времени. Останется третий, который никому ничего не должен, свободен от всех обязательств и долгов, которого никому и не придет в голову искать, потому что о его существовании никто и не подозревает, кроме немногих посвященных, чьи ряды катастрофически редеют…
   Это и есть ответ. Другого в этой ситуации быть просто не может. Разбился Петр, покинул наш мир Павел — и третий, словно выпорхнувшая из куколки новорожденная бабочка, радостно и весело, беззаботно и вольно порхнет к сияющим горизонтам.
   Нет другого ответа, нет другого объяснения. Понятно, почему новосибирского «Петра» опознали только по документам и орденам — как же иначе? Коли это вовсе не Петр? А вот Павел должен, очень похоже, погибнуть так, чтобы его хладный труп видело и опознало как можно больше народа. Чтобы никаких сомнений не осталось…
   "ЧТО Я ПОДПИСЫВАЛ? — обожгла его незатейливая мысль, которой прийти бы в голову пораньше — ЧТО Я, ПРИДУРОК, НАПОДПИСЫВАЛ? Ведь это я все подписывал, я, Павел Иванович Савельев…
   Продолжая логично и трезво рассуждать в том же направлении, находим ответ и на этот вопрос: вероятнее всего, подмахивая гору бумаг, чье содержание до сих пор остается тайной, ненароком подписал пару-тропку документов, по которым все полномочия распоряжаться Тарбачанскими инвестициями в случае каких-либо недоразумений с П.И. Савельевым просто-таки автоматически переходят к некоему третьему лицу. облеченному всеми нужными полномочиями и доверием. Только так. Иначе не стоило и огород городить. Могучие финансовые потоки словно бы невзначай изменят направление, незнамо как свернут в сторону оффшорных банков, пропетляют по бумагам и электронным сетям, а там и ухитрятся раствориться в безвестности… И не такие суммы пропадали за пределами многострадального Отечества, словно вода в раскаленный песок… — ЧТО ЖЕ Я. ИДИОТ, НАДЕЛАЛ?
   Влез в расставленную ловушку, вот что. Как лишенная страха сибирская птица каряга, к которой можно преспокойненько подойти, накинуть на голову петлю и стащить с дерева — а она и не почует своей единственной извилиной, что пришли кранты…
   Сам сунул голову. Поверил. Сначала полсотни тысяч баксов отбили соображение и прежнюю наработанную подозрительность, а там остатки соображения вылетели из башки после дозы сладкого дурмана по имени Катя, Катенька…
   А ведь и она может погибнуть на пару с незадачливым супругом… Так гораздо надежнее. Чтобы не осталось никого, тесно общавшегося с подменышем и способного вспомнить о некоторых странностях… Врача уже нет. Катя, быть может, Марианна, Надя… Фомич? Елагин? А ведь отлучки Елагина совпадают по времени с новосибирской «аварией» и кое с чем еще…
   И покушения, покушения! Дважды коварный убийца покушался на Павла свет Иваныча неудачно — а в третий гаду повезло. Подфартило. Не промахнулся на сей раз. Елагин — снайпер, прошедший хорошую школу. Именно такой мог виртуозно пустить пулю возле самого уха, создавая иллюзию, буто это всего-навсего промах…
   Смешно и странно, но у него нет ни капли злобы — ни на Пашку, ни на Пашкиных сообщников. Проистекало это не из доброты душевной, а из проснувшегося житейского прагматизма. Инстинкта самосохранения, грубо говоря. Некогда сыпать проклятьями — нужно в лихорадочном темпе сообразить, как устроить так, чтобы не умереть во второй раз, окончательно…
   Ну, предположим, пара дней у него в запасе есть. Пока «Павел Иванович» не поставил последних, окончательных подписей на всех документах, никто его не тронет, пылинки с него сдувать будут. Зато потом… Сколько времени они ему отвели для потом?
   Вряд ли особенно много. У них тоже есть нервы. Ставки очень уж велики. Ни одна операция, сколь бы светлыми умами она ни планировалась, не может развиваться в точности по написанному. Гладко было на бумаге… Ди эрсте колонне марширт… Марушкин не утерпел, выломался из сроков, за что и поплатился. Баца тоже выломался, наверняка заставив этих не на шутку поволноваться. Возможны и другие накладки, вовсе уж непредсказуемые, наши достаточно умны, чтобы это отчетливо понимать. Значит, будут форсировать события. Времени мало, для пущего душевного спокойствия лучше считать, что его совсем нет…