Страница:
— Это ж не экзамены… — сказал Петр.
— Да не о том ты! Берешься?
— Я бы с радостью, — признался Петр. — Ради таких денег. Но это, повторяю, не экзамены. И не история с олимпиадой. И даже не… не случай с Галочкой. Разоблачат.
— Кто?
— Ну, твои же сотруднички. Партнеры. Деловые знакомые. Весь привычный круг общения. Мне нужно будет знать столько… Всех и все. Куда там, к черту, Штирлицу… Не справлюсь.
— Петенька… — поморщился Павел. — Петюнчик… Ну какие в задницу разоблачения? Ты же будешь не в себе. Точнее, не совсем в себе.
— Это как?
— Ты. страдалец, то бишь я, страдалец, попал в аварию, — серьезно сказал Павел. — Я очень редко сажусь за руль, все знают. Решил вдруг проветриться, не справился на повороте с джипером… Когда приедет «скорая» и менты, их взорам предстанет натуральнейшим образом разбитый джипер. Митя постарается, у него голова светлая. Причем. повторяю, все продумано до мелочей. И обломки джипера будут живописно громоздиться на обочине, и шмотье на тебе будет изодрано художественно, и кровушка из тебя будет струиться… ну. что ты ежишься? В паре мест аккуратненько располосуем кожу, ничего страшного, и кровянка немного поструится, и веночки не будут задеты. Синячок там под глазом… За полсотни тонн зеленых, право же, стоит чуточку страдануть. Царапины заживут. В общем, авария. Джипер вдребезги. У тебя сотрясение мозга
— каковое, между прочим, диагностике не поддается совершенно. У меня то бишь сотрясение… ладно, отныне будет все-таки У тебя. Мало того, у тебя провалы в памяти, у тебя некие непонятные любому медицинскому светилу завихрения психики. Ну, врубился? Потому ты и не узнаешь старых знакомых, через одного. Потому у тебя прошлое из памяти выпало кусками, шматами, пластами. Месяцами и годами. Потому ты и в бытовых мелочах во мно-огом изменился. И кабинет свой не помнишь, где что лежит, в толк не возьмешь, и закадычного друга Вову видишь словно бы впервые… Железное объяснение, Пьер. Ну, недельку поскучаешь в больнице. Доктор свой. В курсе. За те денежки, что он получит, из кожи вывернется. Как и мой верный пес, коммерческий директор, — он тебя будет водить, как ребеночка за ручку, С глазу на глаз даст любые пояснения. Да и я, пожалуй что, навещу как-нибудь. Есть у меня гример, и бороду присобачит самую натуральную, и вообще внешность изменит. Сечешь? Любая нестыковка, любое неузнавание будут замотивированы железнейшим образом. Никто не удивится, ни одна живая душа. Тебя попросту будут жалеть. Бедный Павлик, увечный, ушибленный, с перевернутыми мозгами, жертва роковой аварии… Ну кому тут в голову придет подозревать? О том, что ты есть, мало кто и помнит. Слышали краем уха, что есть у меня брат; за тридевять земель, но про то, что он близнец, никто и не знает. Не было у меня времени за эти десять лет родню вспоминать принародно, уж извини за откровенность. Вообще у нас мало кто вспоминает о далеких родственниках. Не та среда. Голова постоянно забита другим. Делами. Ты-то многим рассказывал с подробностями и живописными деталями, что у тебя есть где-то в паре тысяч верст брат-близнец?
— А пожалуй что, и немногим, — задумчиво сказал Петр. — Не всегда и случай выпадает пооткровенничать о родне, тут ты прав…
— Вот видишь. Все шансы… Что до фирмы, то девять человек из десяти со мной, с биг-боссом, общаются настолько редко, что и не почувствуют разницы. И вообще, все ходят по струночке. Будут, конечно, сплетничать и об аварии, и о сопутствующем, но мой эскулап, будь уверен, дело знает. Преподнесет столь убедительную версию, что все поголовно схавают, не поморщатся и пальчики оближут. Проскочит. Говорю же. все будут у тебя за спиной понимающе переглядываться, головой кивать сожа-леючи — ах, жертва лихачества… Тебе, надеюсь, не так уж стрем но будет пережить смешки в мой адрес? Это ж меня будут считать убогоньким, приложившимся башкой…
— Подожди. — сказал Петр. — Подчиненные — ладно… А твои? Жена с дочкой?
— С падчерицей, брательник.
— Все равно.
Павел усмехнулся чуть беспомощно:
— Ох, сдается мне, не избежать краткого экскурса в интимную жизнь монархов… Во-первых, с Катькой — а соответственно, и с чадом ейным Наденькой — мы живем всего-то четыре с лишним года. Это не Женя, та-то меня за одиннадцать лет изучила досконально, на молекулярном уровне. Во-вторых, если уж откровенно, я и дома-то бываю этаким привидением. Мелькну утром, мелькну вечером, видят они меня пару часов в сутки. И так — все четыре года. Деньги, браток, сами в руки не плывут. Крутишься, как белка в колесе, ни ты света белого не видишь, ни дома тебя не видят. Ну и, в конце-то концов, опять-таки многие несообразности спишем на то самое сотрясение мозга. Проглотят мои бабы, как миленькие. В конце-то концов, мы здесь с тобой посидим пару дней, я тебя предварительно поднатаскаю, чтобы провал в памяти не был очень уж зияющим…
— Нет, ну а если она захочет…
— С муженьком потрахаться? — догадливо подхватил Павел. — Ну и флаг ей в руки, Катерине свет Алексеевне, пусть трахается. Что плохого, ежели с законным-то мужем? Она ж мне не изменяет, вот он я, в точности такой же… И потом, братуха, скажу тебе предельно откровенно — с Катькой у нас, похоже. окончательно все раздрызгалось. Склеить не получится, да и нет охоты. Мы и так на грани разбегания, все равно придется этак через полгодика цивилизованно разводиться. Ты мне только не выражай никаких соболезнований, нет нужды. Не то что плакать не стану, но и вообще печалиться — скорее уж от радости буду плясать. Ну не получилось у меня с Катькой, не получилось. И хрен с ею, если по правде…
— И все же как-то…
— Ох, да не строй ты из себя! — досадливо поморщился Павел. — Я же говорю, с Катькой у меня все кончено. Если придет ей такая блажь — исполняй супружеский долг, благословляю. Я тебе потом расскажу кратенько, как там у нас обычно, что де-лает, чего делать не хочет… А Надюха… Я сам по себе, она сама по себе. Есть контакт? Нет контакта. Девке четырнадцать, вещь в себе, дни напролет по Интернету шарит, как наркоманка, сосуществуем, и только. Нет, дома все должно пройти гладенько. Опять-таки жалеть тебя будут, то бишь меня…
— Твоими бы устами…
— Ладно, хватит, — с некоторой властностью поднял ладонь Павел. — Моральные препоны есть? Кажется, нет. Сумма устраивает? Кажется, да. Работа, в принципе, подходит. Нет, я не говорю, что тебе будет легко, и попотеть придется, и мозгами ворочать, и на нервах будешь… Все я понимаю. Только, брательничек мой дорогой, обеспеченное будущее стоит таких трудов, а? Честно заработал — честно получил.
Петр перевел дух. Ощущения, будто все это происходит в дурном сне, уже не было, но легонький приступ нереальности не отпускал. Кабанья голова равнодушно и тупо глазела на него со стены янтарно-желтыми бельмами. Пятьдесят тысяч долларов. Новая машина. Киру можно будет одеть, как куколку, да мало ли… Прав Пашка — это будущее. Обеспеченное, без унизительного привкуса бедности, никчемности.
Что удивительно, откуда-то из неведомых глубин вновь вернулся молодой азарт, с которым вроде бы расставался навсегда. Близнецы Савельевы через столько лет задумали очередную хохму, превосходящую все прежние по дерзости, по замаху. Сорок четыре года — это еще не старость, господа…
С улыбочкой наблюдавший за ним Павел нагнулся, похлопал по плечу:
— Помнишь «Принца и нищего»? Ведь любил ты когда-то товарища Твена, спасу нет…
— Я и теперь не разлюбил.
— Вот и отлично. Устроим переиздание бессмертного романа, братуха? По нашим наметкам?
— Устроим, — сказал Петр.
Павел длинно, шумно, с неподдельным облегчением вздохнул:
— Ф-фу… Семь потов сошло. Ну, выпьем за успех?
— Да не о том ты! Берешься?
— Я бы с радостью, — признался Петр. — Ради таких денег. Но это, повторяю, не экзамены. И не история с олимпиадой. И даже не… не случай с Галочкой. Разоблачат.
— Кто?
— Ну, твои же сотруднички. Партнеры. Деловые знакомые. Весь привычный круг общения. Мне нужно будет знать столько… Всех и все. Куда там, к черту, Штирлицу… Не справлюсь.
— Петенька… — поморщился Павел. — Петюнчик… Ну какие в задницу разоблачения? Ты же будешь не в себе. Точнее, не совсем в себе.
— Это как?
— Ты. страдалец, то бишь я, страдалец, попал в аварию, — серьезно сказал Павел. — Я очень редко сажусь за руль, все знают. Решил вдруг проветриться, не справился на повороте с джипером… Когда приедет «скорая» и менты, их взорам предстанет натуральнейшим образом разбитый джипер. Митя постарается, у него голова светлая. Причем. повторяю, все продумано до мелочей. И обломки джипера будут живописно громоздиться на обочине, и шмотье на тебе будет изодрано художественно, и кровушка из тебя будет струиться… ну. что ты ежишься? В паре мест аккуратненько располосуем кожу, ничего страшного, и кровянка немного поструится, и веночки не будут задеты. Синячок там под глазом… За полсотни тонн зеленых, право же, стоит чуточку страдануть. Царапины заживут. В общем, авария. Джипер вдребезги. У тебя сотрясение мозга
— каковое, между прочим, диагностике не поддается совершенно. У меня то бишь сотрясение… ладно, отныне будет все-таки У тебя. Мало того, у тебя провалы в памяти, у тебя некие непонятные любому медицинскому светилу завихрения психики. Ну, врубился? Потому ты и не узнаешь старых знакомых, через одного. Потому у тебя прошлое из памяти выпало кусками, шматами, пластами. Месяцами и годами. Потому ты и в бытовых мелочах во мно-огом изменился. И кабинет свой не помнишь, где что лежит, в толк не возьмешь, и закадычного друга Вову видишь словно бы впервые… Железное объяснение, Пьер. Ну, недельку поскучаешь в больнице. Доктор свой. В курсе. За те денежки, что он получит, из кожи вывернется. Как и мой верный пес, коммерческий директор, — он тебя будет водить, как ребеночка за ручку, С глазу на глаз даст любые пояснения. Да и я, пожалуй что, навещу как-нибудь. Есть у меня гример, и бороду присобачит самую натуральную, и вообще внешность изменит. Сечешь? Любая нестыковка, любое неузнавание будут замотивированы железнейшим образом. Никто не удивится, ни одна живая душа. Тебя попросту будут жалеть. Бедный Павлик, увечный, ушибленный, с перевернутыми мозгами, жертва роковой аварии… Ну кому тут в голову придет подозревать? О том, что ты есть, мало кто и помнит. Слышали краем уха, что есть у меня брат; за тридевять земель, но про то, что он близнец, никто и не знает. Не было у меня времени за эти десять лет родню вспоминать принародно, уж извини за откровенность. Вообще у нас мало кто вспоминает о далеких родственниках. Не та среда. Голова постоянно забита другим. Делами. Ты-то многим рассказывал с подробностями и живописными деталями, что у тебя есть где-то в паре тысяч верст брат-близнец?
— А пожалуй что, и немногим, — задумчиво сказал Петр. — Не всегда и случай выпадает пооткровенничать о родне, тут ты прав…
— Вот видишь. Все шансы… Что до фирмы, то девять человек из десяти со мной, с биг-боссом, общаются настолько редко, что и не почувствуют разницы. И вообще, все ходят по струночке. Будут, конечно, сплетничать и об аварии, и о сопутствующем, но мой эскулап, будь уверен, дело знает. Преподнесет столь убедительную версию, что все поголовно схавают, не поморщатся и пальчики оближут. Проскочит. Говорю же. все будут у тебя за спиной понимающе переглядываться, головой кивать сожа-леючи — ах, жертва лихачества… Тебе, надеюсь, не так уж стрем но будет пережить смешки в мой адрес? Это ж меня будут считать убогоньким, приложившимся башкой…
— Подожди. — сказал Петр. — Подчиненные — ладно… А твои? Жена с дочкой?
— С падчерицей, брательник.
— Все равно.
Павел усмехнулся чуть беспомощно:
— Ох, сдается мне, не избежать краткого экскурса в интимную жизнь монархов… Во-первых, с Катькой — а соответственно, и с чадом ейным Наденькой — мы живем всего-то четыре с лишним года. Это не Женя, та-то меня за одиннадцать лет изучила досконально, на молекулярном уровне. Во-вторых, если уж откровенно, я и дома-то бываю этаким привидением. Мелькну утром, мелькну вечером, видят они меня пару часов в сутки. И так — все четыре года. Деньги, браток, сами в руки не плывут. Крутишься, как белка в колесе, ни ты света белого не видишь, ни дома тебя не видят. Ну и, в конце-то концов, опять-таки многие несообразности спишем на то самое сотрясение мозга. Проглотят мои бабы, как миленькие. В конце-то концов, мы здесь с тобой посидим пару дней, я тебя предварительно поднатаскаю, чтобы провал в памяти не был очень уж зияющим…
— Нет, ну а если она захочет…
— С муженьком потрахаться? — догадливо подхватил Павел. — Ну и флаг ей в руки, Катерине свет Алексеевне, пусть трахается. Что плохого, ежели с законным-то мужем? Она ж мне не изменяет, вот он я, в точности такой же… И потом, братуха, скажу тебе предельно откровенно — с Катькой у нас, похоже. окончательно все раздрызгалось. Склеить не получится, да и нет охоты. Мы и так на грани разбегания, все равно придется этак через полгодика цивилизованно разводиться. Ты мне только не выражай никаких соболезнований, нет нужды. Не то что плакать не стану, но и вообще печалиться — скорее уж от радости буду плясать. Ну не получилось у меня с Катькой, не получилось. И хрен с ею, если по правде…
— И все же как-то…
— Ох, да не строй ты из себя! — досадливо поморщился Павел. — Я же говорю, с Катькой у меня все кончено. Если придет ей такая блажь — исполняй супружеский долг, благословляю. Я тебе потом расскажу кратенько, как там у нас обычно, что де-лает, чего делать не хочет… А Надюха… Я сам по себе, она сама по себе. Есть контакт? Нет контакта. Девке четырнадцать, вещь в себе, дни напролет по Интернету шарит, как наркоманка, сосуществуем, и только. Нет, дома все должно пройти гладенько. Опять-таки жалеть тебя будут, то бишь меня…
— Твоими бы устами…
— Ладно, хватит, — с некоторой властностью поднял ладонь Павел. — Моральные препоны есть? Кажется, нет. Сумма устраивает? Кажется, да. Работа, в принципе, подходит. Нет, я не говорю, что тебе будет легко, и попотеть придется, и мозгами ворочать, и на нервах будешь… Все я понимаю. Только, брательничек мой дорогой, обеспеченное будущее стоит таких трудов, а? Честно заработал — честно получил.
Петр перевел дух. Ощущения, будто все это происходит в дурном сне, уже не было, но легонький приступ нереальности не отпускал. Кабанья голова равнодушно и тупо глазела на него со стены янтарно-желтыми бельмами. Пятьдесят тысяч долларов. Новая машина. Киру можно будет одеть, как куколку, да мало ли… Прав Пашка — это будущее. Обеспеченное, без унизительного привкуса бедности, никчемности.
Что удивительно, откуда-то из неведомых глубин вновь вернулся молодой азарт, с которым вроде бы расставался навсегда. Близнецы Савельевы через столько лет задумали очередную хохму, превосходящую все прежние по дерзости, по замаху. Сорок четыре года — это еще не старость, господа…
С улыбочкой наблюдавший за ним Павел нагнулся, похлопал по плечу:
— Помнишь «Принца и нищего»? Ведь любил ты когда-то товарища Твена, спасу нет…
— Я и теперь не разлюбил.
— Вот и отлично. Устроим переиздание бессмертного романа, братуха? По нашим наметкам?
— Устроим, — сказал Петр.
Павел длинно, шумно, с неподдельным облегчением вздохнул:
— Ф-фу… Семь потов сошло. Ну, выпьем за успех?
Глава вторая
ЧТО-ТО С ПАМЯТЬЮ МОЕЙ СТАЛО…
Они явно торопились уйти, хотя и просидели совсем недолго — трое мужчин, отмеченные всеми признаками преуспеяния, от мобильников и впечатляющих перстней до невиданных Петром галстуков (правда, вопреки массе сочиненных оголодавшей интеллигенцией анекдотов никто из них не блистал малиновым пиджаком, никто не носил килограммовых золотых цепей и не гнул пальцы веером).
Заметно торопились, от них так и веяло брезгливой жалостью Полное впечатление, боялись подцепить некую заразу, которой тут было неоткуда взяться. Мешая друг другу, кинулись хлопать его по плечу, с ноткой растерянной фальши уверять: ерунда, Павлик, все образуется, платная медицина и не с такими казусами справлялась, вон и Семеныча ты сразу узнал, и меня помнишь, и физиономия поджила, и видок, в общем, посвежевший… В таком примерно духе. Петр механически кивал, отвечая что-то краткое, дежурное. Еще пара секунд — и за ними захлопнулась дверь. Отвернувшись к окну и тяжко вздохнув, Петр в уме посчитал: седьмой, восьмой, девятый. Сегодня нему наконец-то разрешили пускать посетителей. Сначала пришли трое, потом — двое и еще раз двое, теперь — эти трое… черт, сбился, десять получается, а не девять… Ерунда. Главное, ни одна из четырех компаний ничего не заподозрила. Соратники и партнеры, сытые капитаны шантарского бизнеса явились посочувствовать попавшему в беду собрату. Посидели на краешках мягких стульев, бормоча нечто сочувственное, но в глазах у каждого, право, так и полыхало примитивное любопытство, так и подмывало бухнуть: «Павлик, у тебя что, совсем память вырубило?»
Вслух, конечно, не спросили, люди воспитанные. Но глаза выдавали. Ну и наплевать. Экзамен, похоже, блистательно выдержал. Приходится при-знать, что Пашкины мозги дорого стоят — брательник рассчитал все отлично и оказался сущим пророком…
Тихонечко отворилась дверь, белая, бесшумная. Вошла Анжела, с утра выполнявшая при нем функ-ции опытной и придирчивой секретарши, — черноволосая красоточка в белоснежном, довольно-таки бессовестном халате, открывавшем ножки на всю длину и облегавшем, словно купальник. За неделю Петр немножко привык к ее убойной сексапильности, но все равно по спине всякий раз пробегали жаркие мурашки, поскольку юная чертовка, усугубляя ситуацию, держалась так, словно участвовала в конкурсе на очередную мисс, а он был жюри: колыханье бедрами, взгляды-улыбочки… Подозрение, что под безукоризненным халатиком ничего и нет, все больше превращалось в уверенность. Поскольку никаких таких особых медицинских процедур, исключением смены повязок и пластырей, Анжела с ним не учиняла, Петр так и не смог представить ее за рутинной медсестринской работой.
Вот и сейчас, убирая в роскошный импортный холодильник очередную порцию недоступных простому смертному яств — дары только что исчезнувшей компании,
— Анжела ухитрилась за пару минут четырежды ожечь его жарким взглядом трехдюймовых глазок, единожды словно бы невзначай задеть бедром, продемонстрировать фигурку со всех сторон и, наконец, без всякой необходимости поправить штору, грациозно взмыв при этом на цыпочки так, что «болящий» в полном смущении отвел глаза, обнаружив, что сравнение дамских трусиков с ниточкой есть не поэтический вымысел, а доподлинная реальность бытия.
Пашка заверял, что из всего медицинского персонала в курсе лишь доктор. Она и не подозревала, ручаться можно. Вот только что за всеми ее ужимками стояло — патологическое кокетство или? Очень может быть, что — «или». Не зря братец сунул в карман тот конвертик, ох, не зря…
— Пожелания будут, Павел Иванович? — осведомилась белоснежная прелестница, глядя вовсе уж недвусмысленно.
— Да нет, — сказал он неловко. — Я подремать хочу…
— Бога ради. Если появятся… пожелания, нажмите кнопочку, — Анжела крутнулась на каблучках и вышла такой походкой, что не смотреть ей вслед было решительно невозможно.
Он вовсе не считал себя столь уж высокоморальным субъектом, при других условиях, очень может быть, и попробовал бы, выражаясь деликатно, воспользоваться ситуацией, как большинство мужиков на его месте. Будь он собой. Сейчас, когда он, собственно говоря, был не собой, а кем-то совершенно другим, любые поползновения казались чем-то стыдным. Словно украдкой хватаешь с вешалки чужую песцовую шапку вместо своего драного, замызганного кролика и торопишься уйти тишком…
Он остался один в своем оазисе уюта и благоденствия, как выяснилось, скрывавшемся в здании обычной городской больницы, — широкая полированная кровать, холодильник, телевизор, телефон, дорогие тяжелые шторы… В коридоре тишина, там скучает на стуле вышколенный охранник из Пашкиных легальных мордоворотов, там не пахнет пригоревшей кашей и карболкой — поистине, никаких больничных запашков. Толи крыло сие предназначено для «белой кости», то ли весь этаж.
Неделю назад, ночью, у него не было возможности спокойно рассмотреть больницу, куда его привезли. — на месте аварии рожу замотали бинтами так, что и видел-то одним глазом, вокруг каталки, пока его везли, суетилась куча ничего не подозревающего народа. А выходить в коридор потом как-то не тянуло
— благо тут же, за второй белой дверью, как выяснилось, таился хоть и совмещенный, однакож великолепный санузел.
Значит, вот так они изволят болеть. С Анжелою… И прочим, соответствующим.
Но зависти не было — скорее унылое удивление перед этим роскошно-сверкающим Зазеркальем, в которое он неожиданно попал.
Есть не хотелось — успел потешить душу деликатесами от пуза. Он закурил, присел-полуприлег в кресло. Все, кажется, прошло гладко. Петр так и не понял, как плечистый Митя ухитрился это провернуть — артистически завалить джип в кювет, расхлестав его при этом так, что смотреть со стороны было жутко. При самой «аварии» он не присутствовал — привезли чуть позже, тот же Митя с Павлом, уже надлежащим образом подготовленного к роли жертвы собственного лихачества. Пятью минутами ранее в микроавтобусе с затемненными стеклами, стоявшем в тихом местечке неподалеку, врач сноровисто и качественно нанес Петру на лицо с дюжину царапин и порезов: как и обещали, неглубоких, но кровища всю физиономию выпачкала качественно. Напоследок Митя, с ухмылочкой извинившись предварительно: «Ничего личного, командир, служба…» двумя молниеносными ударами, жестокими и точными, влепил синяк под глаз и разбил нос. Пережить все это, оказалось, и общем, легко — пустяки по сравнению с иными эпизодами из прошлого. Рассуждая цинически, следовало признать, что это не столь уж и тягостные неудобства на пути к вознаграждению в пятьдесят тысяч американских денег… Благо на этом все повреждения организма и заканчивались.
Деликатно постучавшись, вошел доктор Николай Петрович — с благородной проседью в висках и участливым взором. Эскулап был человечнейший и заботливейший — интересно, сколько все это Пашке стоило? — держался так, что Петр поневоле стал ощущать себя пупом земли. Разве что пылинки не сдувал с пациента. Доктор, разумеется, был полностью в курсе, но все равно ухитрялся держаться так, словно считал Петра доподлинным Павлом, и ни о какой подмене не подозревал вовсе, и вообще резал Петру физиономию продезинфицированным скальпелем не он, а кто-то другой…
— Как себя чувствуете, Павел Иванович? — осведомился доктор с немыслимой степенью участия.
— Нормально, — кратко проинформировал Петр.
— Ну и прекрасно. Пора, я так думаю, покидать наше заведение. Медицина вам больше ничем помочь не в состоянии, сделали все, что в наших силах. Пора, пора… — послал он Петру значительный взгляд. — Самое время.
«Понятно», — подумал Петр. И сказал вслух:
— Ну, если вы так считаете…
— К чему вам у нас маяться? Завтра утречком сдадим с рук на руки родным и близким. Случай ваш, конечно, сложный и в чем-то для современной медицины до сих пор загадочный. Мы не боги-с, милый Павел Иванович… Основываясь на своем богачом опыте. должен предупредить: последствия аварии будут чувствоваться еще долго. Когда к вам вернется память в полном объеме, увы, сказать решительно невозможно. Боюсь, долго еще будете страдать провалами памяти… — он вновь одарил значительным взглядом посвященного. — Не огорчайтесь, когда-нибудь да и последуют позитивные перемены, вспомните все, подобно Шварценеггеру в известном фильме. Вашим сегодняшним посетителям я подробно объяснил ситуацию, они встретили с пониманием и сочувствием. Примерно через полчасика должна подъехать ваша супруга, я и с ней предварительно поговорю. Не беспокойтесь, постараюсь предельно ясно обрисовать ситуацию, она поймет…
— Уж постарайтесь, — попросил Петр искренне.
— Не беспокойтесь, медицина свое дело знает… Еще один нюанс, Павел Иванович. Тут к вам настоятельно просится Дарья Шевчук, известная милицейская дама…
— Я ее знаю? — спросил Петр напрямик.
— Ну, как сказать… Пару раз мимолетно общались по чисто деловым вопросам. Речь шла о сущих пустяках, так что вы и не обязаны эти беседы помнить в деталях, особенно в нынешнем вашем болезненном состоянии. Достаточно будет, если вспомните, что пару раз о каких-то пустяках беседовали… Пригласить?
— Ну, если это обязательно… — пожал плечами Петр.
— Если вам все равно, я бы порекомендовал лечь в постель. Не стоит показывать ей, что вы крепки, как молодой дуб, — скорее отвяжется. Вряд ли вам так уж необходимо точить с ней лясы…
— Да уж, — с чувством сказал Петр и быстренько пырнул под белоснежные простыни.
Доктор выскользнул за дверь и тут же вернулся в компании молодой женщины, рыжеволосой и чертовски симпатичной, в строгом сером костюме под распахнутым халатом. Указал ей на кресло — а сам не вышел, остался торчать рядом, многотерпеливо сложив руки на груди с видом надежды и опоры.
— Как вы себя чувствуете? — спросила рыжая с дежурной заботой.
Петр пожал плечами:
— Как вам сказать… Почти нормально.
— К сожалению, провалы в памяти пока не восстановлены, — веско добавил врач. — Во множестве наличествуют.
Она покивала:
— Да, вы уже говорили… Павел Иванович, простите, ну, а меня вы помните?
Он старательно наморщил лоб:
— Да. Вы из милиции, Шевчук, Дарья… отчества никак не могу вспомнить.
— Андреевна.
— Да, действительно… Мы с вами виделись, кажется, раза два. Речь шла о каких-то пустяках… Не могу припомнить.
— И не утруждайтесь, — махнула она рукой. — Не стоят того пустяки. Вот видите, во всем, что касается меня, вроде бы никаких провалов. Загадочная всё-таки вещь — медицина. Отец меня на заре туманной юности пытался отправить в медицинский, я наотрез отказалась и, скорее всего, правильно сделала… Павел Иванович, вы разрешите задать вам несколько вопросов? Медицина это допускает?
— Я не знаю, как… — сказал Петр и показал глазами на доктора.
Тот важно склонил голову:
— Только не усердствуйте, голубушка.
— Вы помните все, что произошло?
— Местами. — осторожно сказал Петр. — Полосами, этакая зебра… Вы лучше задавайте конкретные вопросы.
— Можно? Отлично… — рыжая выдержала небольшую паузу. — Это была ваша идея — сесть за руль и куда-то поехать без сопровождения?
— Да, — твердо сказал Петр. — Устал, заработался, вот и хотелось проветриться. За город выбраться…
— Значит, вы сами решили? Никто не подсказывал, не настаивал?
— Никто.
— Твердо помните?
— Твердо.
— И потом…
— Вот тут и начинаются полосы, — сказал Петр, придерживаясь заранее разработанного сценария. — Насколько помню, машин на шоссе не было. дорога хорошая, сухая, и я притоптал газку… Так вроде бы смутно припоминается, что не вписался в поворот, руль не довернул на самую чуточку…
— Насчет того, пили ли вы, не спрашиваю. Смотрела уже данные экспертизы, вы были трезвехоньки, образец дисциплинированного водителя… С вами в машине и правда никого не было?
— Никого.
— А кто же вызвал «скорую» и инспекцию?
— Вот этого уж я не знаю, — сказал Петр. — Кто-то мимо проезжал, надо полагать.
— Но вы сами никого не видели?
— Нет. Я так и валялся, когда они подъехали…
— Почему же ваш благородный спаситель не подождал?
— Откуда мне знать? Мало ли какие у человека бывают в жизни обстоятельства?
— Ну, например? — быстро спросила она.
— Мало ли… — повторил Петр. — С чужой женой, скажем, ехал. Или выпил немножко и боялся, что унюхают или попытаются его самого к аварии пристегнуть…
— Логично. Значит, никого с вами не было… И никакая другая машина вас не подрезала? Не вызвала аварию своими маневрами?
— Не было других машин, — сказал Петр. — Дорога была пустая, как Луна.
— Теперь попытаемся сформулировать новый вопрос… Если бы вы не сели за руль, кто поехал бы на этом джипе?
— Да никто, по-моему, — чуть подумав, выбрал Петр самый надежный вариант ответа, при котором никого не требовалось припутывать. — Стоял бы себе в гараже.
— А кто поехал бы на нем завтра? Дмитрий Елагин?
— Затрудняюсь вам и сказать, — очень натурально пожал он плечами. — Может, Елагин. А может, и я. А может, благополучно простоял бы в гараже неделю. Джип этот у нас, собственно, был разъездной машиной…
— Но ездил-то на нем главным образом Елагин?
— Ну да. И я.
— Елагин и вы, вы и Елагин… — рыжая, казалось, о чем-то сосредоточенно думает. — Как у вас с ним складывались отношения?
— Нормально. Я им доволен. Парень старательный.
— Вы сказали — «разъездная» машина. А куда она обычно разъезжала? Какой-то определенный круг обязанностей или — без руля и без ветрил, куда погонят?
Рыжая красотка и понятия не имела, конечно, что именно этот круг вопросов Пашка обговорил с ним подробнейше…
— Скорее уж — определенный круг обязанностей, — сказал Петр. — Обычно на этом джипе Митя возил супругу на работу, дочку в школу. По магазинам, когда моим дамам понадобится, в аэропорт — когда приезжали мои близкие знакомые или особо ценные партнеры… Примерно так это выглядело.
— Понятно… Вы, стало бы, Елагиным довольны… А ваши дамы?
— Без претензий.
— Так… Положительно, я что-то пока не нахожу следов тех самых провалов в памяти…
— Зато в других областях их предостаточно, — басом сообщил доктор.
— Ну что ж… Павел Иванович, можно, я задам вам парочку неприятных вопросов?
— Извольте.
— Вам не угрожали в последнее время? Какие-то конфликты, недоразумения?
— Ничего подобного, — твердо сказал Петр.
— Уверены?
— Уверен.
— Но вы же далеко не все помните… «Зебра»?
— Насколько я помню, не было ни угроз, ни, как вы выражаетесь, конфликтов.
— Решительно никаких?
Разговор начинал его тяготить — Петр искренне не понимал, куда она клонит.
— Послушайте, — сказал он. — У меня, действительно, мозги в каком-то смысле перемешались. И чувствую я себя не особенно бодрым. Вас что-то конкретное интересует?
— Нет, я так, вообще…
— А в чем, собственно, дело?
— В чем? — казалось, какое-то время она что-то для себя решала и взвешивала. — Видите ли, Павел Иванович, тормозные шланги вашего джипа оказались подрезанными. Довольно мастерски все было проделано, так, чтобы при нормальной езде это ничем себя не проявило, но вот при резком торможении… Каковое как раз и имело место, судя по моей беседе с инспектором…
— Чушь какая-то, — пожал он плечами.
«Лопухнулся Митька, — подумал он с неудовольствием. — Что-то в этом роде он и должен был устроить, Пашка говорил… но кто же мог предвидеть, что менты станут исследовать каждый винтик? Вот тут Пашка чего-то недодумал… Ничего, не смертельно».
— А вы не ошибаетесь? — спросил он равнодушно.
— Боюсь, что нет. Это не последствия аварии, а именно — подрезы. Мастерски сделанные. Сталкивалась я уже с подобным. Теперь понимаете? Конечно, не следовало бы выкладывать вам все это сейчас, когда вы еще не отошли… Но разговор у нас без протокола, чисто приватный, и я позволила себе… Вы учтите эти обстоятельства, Павел Иванович. Кто-то подрезал джиперу шланги, никаких сомнений. И это отнюдь не безобидная история, вы чудом не угробились… Не возражаете, если я в ближайшие дни появлюсь у вас на фирме?
Он посчитал нужным сделать крайне недовольную физиономию — какую, есть сильные подозрения, и состроил бы Пашка:
— А есть лив этом необходимость?
— Па-авел Иванович… — подняла она брови в наигранном удивлении. — Как-то очень уж легко вы к такому относитесь. Когда человеку кто-то неизвестный внезапно подрезает тормозные шланги, это всегда именуется скучным канцелярским термином «покушение». Неужели нет?
На миг он был сбит с толку. Черт, как Пашка вел бы себя в такой ситуации? Вдруг как раз озаботился бы до чрезвычайности, занервничал? Этот аспект они не отрабатывали. Кто ж мог знать, что милиция окажется столь дотошной и заявится эта вот рыжая?
— Ну, похоже… — протянул он, отчаянно пытаясь подыскать линию поведения.
— Не «похоже», а именно покушение, — решительно сказала рыжая. — Согласитесь, нужно принять меры. Для вашей же пользы.
— Ладно, — кивнул он. — Но вы же начнете дергать зря людей, вынюхивать…
— Ох, Павел Иванович… — сказала клятая Дарья. — Может, кто-то и решит, что вы после аварии изменились, но лично я никаких изменений не вижу, вы со мной держитесь в точности как в те разы…
«Слава те, господи!» — ликующе воскликнул он про себя. Уж если эта въедливая баба ничего не заподозрила…
— Не беспокойтесь, — заверила она. — Все будет проделано с максимальной деликатностью. Есть методы… Вот моя визитка, созвонимся?
Заметно торопились, от них так и веяло брезгливой жалостью Полное впечатление, боялись подцепить некую заразу, которой тут было неоткуда взяться. Мешая друг другу, кинулись хлопать его по плечу, с ноткой растерянной фальши уверять: ерунда, Павлик, все образуется, платная медицина и не с такими казусами справлялась, вон и Семеныча ты сразу узнал, и меня помнишь, и физиономия поджила, и видок, в общем, посвежевший… В таком примерно духе. Петр механически кивал, отвечая что-то краткое, дежурное. Еще пара секунд — и за ними захлопнулась дверь. Отвернувшись к окну и тяжко вздохнув, Петр в уме посчитал: седьмой, восьмой, девятый. Сегодня нему наконец-то разрешили пускать посетителей. Сначала пришли трое, потом — двое и еще раз двое, теперь — эти трое… черт, сбился, десять получается, а не девять… Ерунда. Главное, ни одна из четырех компаний ничего не заподозрила. Соратники и партнеры, сытые капитаны шантарского бизнеса явились посочувствовать попавшему в беду собрату. Посидели на краешках мягких стульев, бормоча нечто сочувственное, но в глазах у каждого, право, так и полыхало примитивное любопытство, так и подмывало бухнуть: «Павлик, у тебя что, совсем память вырубило?»
Вслух, конечно, не спросили, люди воспитанные. Но глаза выдавали. Ну и наплевать. Экзамен, похоже, блистательно выдержал. Приходится при-знать, что Пашкины мозги дорого стоят — брательник рассчитал все отлично и оказался сущим пророком…
Тихонечко отворилась дверь, белая, бесшумная. Вошла Анжела, с утра выполнявшая при нем функ-ции опытной и придирчивой секретарши, — черноволосая красоточка в белоснежном, довольно-таки бессовестном халате, открывавшем ножки на всю длину и облегавшем, словно купальник. За неделю Петр немножко привык к ее убойной сексапильности, но все равно по спине всякий раз пробегали жаркие мурашки, поскольку юная чертовка, усугубляя ситуацию, держалась так, словно участвовала в конкурсе на очередную мисс, а он был жюри: колыханье бедрами, взгляды-улыбочки… Подозрение, что под безукоризненным халатиком ничего и нет, все больше превращалось в уверенность. Поскольку никаких таких особых медицинских процедур, исключением смены повязок и пластырей, Анжела с ним не учиняла, Петр так и не смог представить ее за рутинной медсестринской работой.
Вот и сейчас, убирая в роскошный импортный холодильник очередную порцию недоступных простому смертному яств — дары только что исчезнувшей компании,
— Анжела ухитрилась за пару минут четырежды ожечь его жарким взглядом трехдюймовых глазок, единожды словно бы невзначай задеть бедром, продемонстрировать фигурку со всех сторон и, наконец, без всякой необходимости поправить штору, грациозно взмыв при этом на цыпочки так, что «болящий» в полном смущении отвел глаза, обнаружив, что сравнение дамских трусиков с ниточкой есть не поэтический вымысел, а доподлинная реальность бытия.
Пашка заверял, что из всего медицинского персонала в курсе лишь доктор. Она и не подозревала, ручаться можно. Вот только что за всеми ее ужимками стояло — патологическое кокетство или? Очень может быть, что — «или». Не зря братец сунул в карман тот конвертик, ох, не зря…
— Пожелания будут, Павел Иванович? — осведомилась белоснежная прелестница, глядя вовсе уж недвусмысленно.
— Да нет, — сказал он неловко. — Я подремать хочу…
— Бога ради. Если появятся… пожелания, нажмите кнопочку, — Анжела крутнулась на каблучках и вышла такой походкой, что не смотреть ей вслед было решительно невозможно.
Он вовсе не считал себя столь уж высокоморальным субъектом, при других условиях, очень может быть, и попробовал бы, выражаясь деликатно, воспользоваться ситуацией, как большинство мужиков на его месте. Будь он собой. Сейчас, когда он, собственно говоря, был не собой, а кем-то совершенно другим, любые поползновения казались чем-то стыдным. Словно украдкой хватаешь с вешалки чужую песцовую шапку вместо своего драного, замызганного кролика и торопишься уйти тишком…
Он остался один в своем оазисе уюта и благоденствия, как выяснилось, скрывавшемся в здании обычной городской больницы, — широкая полированная кровать, холодильник, телевизор, телефон, дорогие тяжелые шторы… В коридоре тишина, там скучает на стуле вышколенный охранник из Пашкиных легальных мордоворотов, там не пахнет пригоревшей кашей и карболкой — поистине, никаких больничных запашков. Толи крыло сие предназначено для «белой кости», то ли весь этаж.
Неделю назад, ночью, у него не было возможности спокойно рассмотреть больницу, куда его привезли. — на месте аварии рожу замотали бинтами так, что и видел-то одним глазом, вокруг каталки, пока его везли, суетилась куча ничего не подозревающего народа. А выходить в коридор потом как-то не тянуло
— благо тут же, за второй белой дверью, как выяснилось, таился хоть и совмещенный, однакож великолепный санузел.
Значит, вот так они изволят болеть. С Анжелою… И прочим, соответствующим.
Но зависти не было — скорее унылое удивление перед этим роскошно-сверкающим Зазеркальем, в которое он неожиданно попал.
Есть не хотелось — успел потешить душу деликатесами от пуза. Он закурил, присел-полуприлег в кресло. Все, кажется, прошло гладко. Петр так и не понял, как плечистый Митя ухитрился это провернуть — артистически завалить джип в кювет, расхлестав его при этом так, что смотреть со стороны было жутко. При самой «аварии» он не присутствовал — привезли чуть позже, тот же Митя с Павлом, уже надлежащим образом подготовленного к роли жертвы собственного лихачества. Пятью минутами ранее в микроавтобусе с затемненными стеклами, стоявшем в тихом местечке неподалеку, врач сноровисто и качественно нанес Петру на лицо с дюжину царапин и порезов: как и обещали, неглубоких, но кровища всю физиономию выпачкала качественно. Напоследок Митя, с ухмылочкой извинившись предварительно: «Ничего личного, командир, служба…» двумя молниеносными ударами, жестокими и точными, влепил синяк под глаз и разбил нос. Пережить все это, оказалось, и общем, легко — пустяки по сравнению с иными эпизодами из прошлого. Рассуждая цинически, следовало признать, что это не столь уж и тягостные неудобства на пути к вознаграждению в пятьдесят тысяч американских денег… Благо на этом все повреждения организма и заканчивались.
Деликатно постучавшись, вошел доктор Николай Петрович — с благородной проседью в висках и участливым взором. Эскулап был человечнейший и заботливейший — интересно, сколько все это Пашке стоило? — держался так, что Петр поневоле стал ощущать себя пупом земли. Разве что пылинки не сдувал с пациента. Доктор, разумеется, был полностью в курсе, но все равно ухитрялся держаться так, словно считал Петра доподлинным Павлом, и ни о какой подмене не подозревал вовсе, и вообще резал Петру физиономию продезинфицированным скальпелем не он, а кто-то другой…
— Как себя чувствуете, Павел Иванович? — осведомился доктор с немыслимой степенью участия.
— Нормально, — кратко проинформировал Петр.
— Ну и прекрасно. Пора, я так думаю, покидать наше заведение. Медицина вам больше ничем помочь не в состоянии, сделали все, что в наших силах. Пора, пора… — послал он Петру значительный взгляд. — Самое время.
«Понятно», — подумал Петр. И сказал вслух:
— Ну, если вы так считаете…
— К чему вам у нас маяться? Завтра утречком сдадим с рук на руки родным и близким. Случай ваш, конечно, сложный и в чем-то для современной медицины до сих пор загадочный. Мы не боги-с, милый Павел Иванович… Основываясь на своем богачом опыте. должен предупредить: последствия аварии будут чувствоваться еще долго. Когда к вам вернется память в полном объеме, увы, сказать решительно невозможно. Боюсь, долго еще будете страдать провалами памяти… — он вновь одарил значительным взглядом посвященного. — Не огорчайтесь, когда-нибудь да и последуют позитивные перемены, вспомните все, подобно Шварценеггеру в известном фильме. Вашим сегодняшним посетителям я подробно объяснил ситуацию, они встретили с пониманием и сочувствием. Примерно через полчасика должна подъехать ваша супруга, я и с ней предварительно поговорю. Не беспокойтесь, постараюсь предельно ясно обрисовать ситуацию, она поймет…
— Уж постарайтесь, — попросил Петр искренне.
— Не беспокойтесь, медицина свое дело знает… Еще один нюанс, Павел Иванович. Тут к вам настоятельно просится Дарья Шевчук, известная милицейская дама…
— Я ее знаю? — спросил Петр напрямик.
— Ну, как сказать… Пару раз мимолетно общались по чисто деловым вопросам. Речь шла о сущих пустяках, так что вы и не обязаны эти беседы помнить в деталях, особенно в нынешнем вашем болезненном состоянии. Достаточно будет, если вспомните, что пару раз о каких-то пустяках беседовали… Пригласить?
— Ну, если это обязательно… — пожал плечами Петр.
— Если вам все равно, я бы порекомендовал лечь в постель. Не стоит показывать ей, что вы крепки, как молодой дуб, — скорее отвяжется. Вряд ли вам так уж необходимо точить с ней лясы…
— Да уж, — с чувством сказал Петр и быстренько пырнул под белоснежные простыни.
Доктор выскользнул за дверь и тут же вернулся в компании молодой женщины, рыжеволосой и чертовски симпатичной, в строгом сером костюме под распахнутым халатом. Указал ей на кресло — а сам не вышел, остался торчать рядом, многотерпеливо сложив руки на груди с видом надежды и опоры.
— Как вы себя чувствуете? — спросила рыжая с дежурной заботой.
Петр пожал плечами:
— Как вам сказать… Почти нормально.
— К сожалению, провалы в памяти пока не восстановлены, — веско добавил врач. — Во множестве наличествуют.
Она покивала:
— Да, вы уже говорили… Павел Иванович, простите, ну, а меня вы помните?
Он старательно наморщил лоб:
— Да. Вы из милиции, Шевчук, Дарья… отчества никак не могу вспомнить.
— Андреевна.
— Да, действительно… Мы с вами виделись, кажется, раза два. Речь шла о каких-то пустяках… Не могу припомнить.
— И не утруждайтесь, — махнула она рукой. — Не стоят того пустяки. Вот видите, во всем, что касается меня, вроде бы никаких провалов. Загадочная всё-таки вещь — медицина. Отец меня на заре туманной юности пытался отправить в медицинский, я наотрез отказалась и, скорее всего, правильно сделала… Павел Иванович, вы разрешите задать вам несколько вопросов? Медицина это допускает?
— Я не знаю, как… — сказал Петр и показал глазами на доктора.
Тот важно склонил голову:
— Только не усердствуйте, голубушка.
— Вы помните все, что произошло?
— Местами. — осторожно сказал Петр. — Полосами, этакая зебра… Вы лучше задавайте конкретные вопросы.
— Можно? Отлично… — рыжая выдержала небольшую паузу. — Это была ваша идея — сесть за руль и куда-то поехать без сопровождения?
— Да, — твердо сказал Петр. — Устал, заработался, вот и хотелось проветриться. За город выбраться…
— Значит, вы сами решили? Никто не подсказывал, не настаивал?
— Никто.
— Твердо помните?
— Твердо.
— И потом…
— Вот тут и начинаются полосы, — сказал Петр, придерживаясь заранее разработанного сценария. — Насколько помню, машин на шоссе не было. дорога хорошая, сухая, и я притоптал газку… Так вроде бы смутно припоминается, что не вписался в поворот, руль не довернул на самую чуточку…
— Насчет того, пили ли вы, не спрашиваю. Смотрела уже данные экспертизы, вы были трезвехоньки, образец дисциплинированного водителя… С вами в машине и правда никого не было?
— Никого.
— А кто же вызвал «скорую» и инспекцию?
— Вот этого уж я не знаю, — сказал Петр. — Кто-то мимо проезжал, надо полагать.
— Но вы сами никого не видели?
— Нет. Я так и валялся, когда они подъехали…
— Почему же ваш благородный спаситель не подождал?
— Откуда мне знать? Мало ли какие у человека бывают в жизни обстоятельства?
— Ну, например? — быстро спросила она.
— Мало ли… — повторил Петр. — С чужой женой, скажем, ехал. Или выпил немножко и боялся, что унюхают или попытаются его самого к аварии пристегнуть…
— Логично. Значит, никого с вами не было… И никакая другая машина вас не подрезала? Не вызвала аварию своими маневрами?
— Не было других машин, — сказал Петр. — Дорога была пустая, как Луна.
— Теперь попытаемся сформулировать новый вопрос… Если бы вы не сели за руль, кто поехал бы на этом джипе?
— Да никто, по-моему, — чуть подумав, выбрал Петр самый надежный вариант ответа, при котором никого не требовалось припутывать. — Стоял бы себе в гараже.
— А кто поехал бы на нем завтра? Дмитрий Елагин?
— Затрудняюсь вам и сказать, — очень натурально пожал он плечами. — Может, Елагин. А может, и я. А может, благополучно простоял бы в гараже неделю. Джип этот у нас, собственно, был разъездной машиной…
— Но ездил-то на нем главным образом Елагин?
— Ну да. И я.
— Елагин и вы, вы и Елагин… — рыжая, казалось, о чем-то сосредоточенно думает. — Как у вас с ним складывались отношения?
— Нормально. Я им доволен. Парень старательный.
— Вы сказали — «разъездная» машина. А куда она обычно разъезжала? Какой-то определенный круг обязанностей или — без руля и без ветрил, куда погонят?
Рыжая красотка и понятия не имела, конечно, что именно этот круг вопросов Пашка обговорил с ним подробнейше…
— Скорее уж — определенный круг обязанностей, — сказал Петр. — Обычно на этом джипе Митя возил супругу на работу, дочку в школу. По магазинам, когда моим дамам понадобится, в аэропорт — когда приезжали мои близкие знакомые или особо ценные партнеры… Примерно так это выглядело.
— Понятно… Вы, стало бы, Елагиным довольны… А ваши дамы?
— Без претензий.
— Так… Положительно, я что-то пока не нахожу следов тех самых провалов в памяти…
— Зато в других областях их предостаточно, — басом сообщил доктор.
— Ну что ж… Павел Иванович, можно, я задам вам парочку неприятных вопросов?
— Извольте.
— Вам не угрожали в последнее время? Какие-то конфликты, недоразумения?
— Ничего подобного, — твердо сказал Петр.
— Уверены?
— Уверен.
— Но вы же далеко не все помните… «Зебра»?
— Насколько я помню, не было ни угроз, ни, как вы выражаетесь, конфликтов.
— Решительно никаких?
Разговор начинал его тяготить — Петр искренне не понимал, куда она клонит.
— Послушайте, — сказал он. — У меня, действительно, мозги в каком-то смысле перемешались. И чувствую я себя не особенно бодрым. Вас что-то конкретное интересует?
— Нет, я так, вообще…
— А в чем, собственно, дело?
— В чем? — казалось, какое-то время она что-то для себя решала и взвешивала. — Видите ли, Павел Иванович, тормозные шланги вашего джипа оказались подрезанными. Довольно мастерски все было проделано, так, чтобы при нормальной езде это ничем себя не проявило, но вот при резком торможении… Каковое как раз и имело место, судя по моей беседе с инспектором…
— Чушь какая-то, — пожал он плечами.
«Лопухнулся Митька, — подумал он с неудовольствием. — Что-то в этом роде он и должен был устроить, Пашка говорил… но кто же мог предвидеть, что менты станут исследовать каждый винтик? Вот тут Пашка чего-то недодумал… Ничего, не смертельно».
— А вы не ошибаетесь? — спросил он равнодушно.
— Боюсь, что нет. Это не последствия аварии, а именно — подрезы. Мастерски сделанные. Сталкивалась я уже с подобным. Теперь понимаете? Конечно, не следовало бы выкладывать вам все это сейчас, когда вы еще не отошли… Но разговор у нас без протокола, чисто приватный, и я позволила себе… Вы учтите эти обстоятельства, Павел Иванович. Кто-то подрезал джиперу шланги, никаких сомнений. И это отнюдь не безобидная история, вы чудом не угробились… Не возражаете, если я в ближайшие дни появлюсь у вас на фирме?
Он посчитал нужным сделать крайне недовольную физиономию — какую, есть сильные подозрения, и состроил бы Пашка:
— А есть лив этом необходимость?
— Па-авел Иванович… — подняла она брови в наигранном удивлении. — Как-то очень уж легко вы к такому относитесь. Когда человеку кто-то неизвестный внезапно подрезает тормозные шланги, это всегда именуется скучным канцелярским термином «покушение». Неужели нет?
На миг он был сбит с толку. Черт, как Пашка вел бы себя в такой ситуации? Вдруг как раз озаботился бы до чрезвычайности, занервничал? Этот аспект они не отрабатывали. Кто ж мог знать, что милиция окажется столь дотошной и заявится эта вот рыжая?
— Ну, похоже… — протянул он, отчаянно пытаясь подыскать линию поведения.
— Не «похоже», а именно покушение, — решительно сказала рыжая. — Согласитесь, нужно принять меры. Для вашей же пользы.
— Ладно, — кивнул он. — Но вы же начнете дергать зря людей, вынюхивать…
— Ох, Павел Иванович… — сказала клятая Дарья. — Может, кто-то и решит, что вы после аварии изменились, но лично я никаких изменений не вижу, вы со мной держитесь в точности как в те разы…
«Слава те, господи!» — ликующе воскликнул он про себя. Уж если эта въедливая баба ничего не заподозрила…
— Не беспокойтесь, — заверила она. — Все будет проделано с максимальной деликатностью. Есть методы… Вот моя визитка, созвонимся?