Страница:
Александр Бушков
Нечаянный король
"…И случилось так, что принц Люциар, вернувшись с охоты из лесной чащобы, увидел лишь пыль вдали, поднятую удалявшимся вскачь гонцом. И увидел он еще глубокую печаль на лице верного наставника своего и оберегателя от многих невзгод и опасностей, мага Шаалы, великого знатока как тайн земных и небесных, так и человеческой природы.
Тоска и тревога проникли в сердце принца, и он вопросил:
– Не печальную ли весть привез мне гонец, скакавший с прапорцем переносчика важнейших вестей на седле?
И ответил ему, не скрывая грусти, маг Шаалы:
– Печальнейшую, мой принц. Он привез вам королевскую корону…"
Истинная и подробная повесть о принце Люциаре и его рыцарях
В книге использованы в качестве иллюстраций к тексту стихиКристобаля де Вируэса, Мигеля де Сервантеса Сааведра, Алонсо де Эрсилья-и-Суньига, Леонида Филатова
Глава 1
ТАЙНЫ, ТАЙНЫ И ЕЩЕ РАЗ ТАЙНЫ
Как всегда бывало со здешней аппаратурой, четкость оказалась фантастической, а цвета, краски и оттенки смотрелись в несколько раз ярче, свежее и прекраснее естественных. Словно бы распахнулось окно, но не в реальный мир – в лучший, более красочный. Жаль только, что открывшееся взору зрелище было бесконечно далеким от идиллий и пасторалей. И представало самым что ни на есть будничным, и не только по здешним меркам, – те, за кем они наблюдали, воевали вновь, только-то и всего. Кого можно удивить войнами?
Сварог, однако, смотрел с любопытством: он впервые наблюдал со стороны осаду крепости. Все выглядело совсем иначе, нежели во время достопамятного сидения в осаде на хлебах у графа Сезара. Тогда подступившие к стенам воители выглядели и энергичнее, и даже романтичнее где-то, они старались изо всех сил, они с ног сбивались, ретиво суетясь, – по крайней мере, первое время.
Теперь же и неискушенному наблюдателю ясно было, что осада тянулась долгонько и давно превратилась из романтического предприятия в опостылевшую повинность. Уяснить это оказалось легко еще и оттого, что снимавший находился в лагере осаждающих, поодаль от передовой, но и не в самом глубоком тылу. Как уточнил с отрешенным видом Гаудин, примерно посередине, меж лагерем и первой линией апрошей и контрэскарпов, кое-где подобравшихся к темно-серым стенам крепости на расстояние выстрела из лука. Последнее обстоятельство играло на руку скорее осажденным: траншеи, хоть и защищенные земляными валами со щитами из толстых жердей, были пустехоньки. Сварог уже прожил в этом мире достаточно, чтобы знать, сколь искусны здешние лучники в стрельбе по настильной траектории – когда утяжеленная стрела, обрушившись словно бы с ясного неба, порой не просто убивает, а пришпиливает неудачника к земле, словно жука в гербарии. Стрел превеликое множество – торчат в жердяных щитах, валяются на земле. Прямо на камеру рысцой двигалась кучка людей – солдаты в фиолетовых с черным мундирах волокли легкие носилки, кусок парусины на жердях. На носилках неподвижно вытянулся офицер, и из груди у него торчало длинное древко с алым оперением.
Не так уж и много на Таларе мест, где луки с арбалетами до сих пор предпочитают огненному бою…
– Гланская граница? – отчего-то полушепотом спросил он. – Осаждающие – в мундирах горротской пехоты, это я уже могу определить…
Сидевший рядом Гаудин пошевелился, словно выйдя из задумчивости, хрустнул пальцами:
– Что ж, вы освоились. Не припоминаю, чтобы здесь вам вкладывали в голову знания о земных мундирах… Все верно. Горротско-гланская граница, неподалеку от Гасперийского перевала. Крепость Корромир, извечное яблоко раздора. Столько раз переходила из рук в руки, что известие об очередной схватке за нее вызывает нервный хохоток. Ронерцы даже сочинили поговорку: «Бесконечный, как драки за Корромир». Не слышали в Равене?
– Не доводилось.
И они вновь надолго замолчали, напряженно глядя на экран, не отводя глаз, ожидая неизвестно чего, – должно же что-то быть, не зря снимавший это человек погиб диковинной и жуткой смертью, превратившись в золотую статую…
Но ничего особенного не происходило. Дюжина пушек на высоких желтых лафетах, поставленных колесом к колесу, ни шатко ни валко постреливала по воротам, в свою очередь служа мишенью для крепостных лучников, для редких мушкетных выстрелов. Из-за немаленького расстояния до стены стрелы теряли убойную силу, но и пушкари по той же причине не могли похвастаться особенными успехами: ядра небольшого калибра мячиками отскакивали от толстенных железных полос, сплошь покрывавших низкие широкие ворота. Этакий вялотекущий пат. Разместившиеся справа от пушек спешенные драгуны в расстегнутых синих кафтанах даже не смотрели в сторону пушкарей – сидели на земле в расслабленно-удобных позах опытных вояк, наловчившихся использовать любую передышку. Кто жевал, кто дымил трубочкой, кто просто расслабился душою и телом, погрузившись в недолгую солдатскую нирвану. Не похоже, чтобы их готовили к атаке.
– Я, конечно, не специалист… – осторожно сказал Сварог. – Но есть стойкое подозрение, что с такими пушками они немногого добьются. Против крепости, я имею в виду. Это же дохлые полковушки, а тут нужны осадные орудия, жерла…
– Вот именно, – сказал Гаудин. – Но тут есть загвоздочка, благоприятствующая осажденным. По тамошним горным тропам чертовски трудно протащить осадные жерла. Недели две придется возиться. Потому-то Корромир всегда пытались брать лихим налетом. А если не получится сразу, осада затягивается надолго, как сейчас видим. Зауряднейшее зрелище.
– Но отчего-то же он снимал…
– Да, и отчего-то с ним обошлись… как обошлись. Не так уж и глупо было задумано. Не окажись там вас, мы могли и не узнать ничего. Золотую статую переплавили бы, а монета могла затеряться навсегда…
И вновь напряженно уставился на экран. Сварог примолк – видно было, что Гаудину не до разговоров, – курил в полумраке, чувствуя себя неловко в пурпурной мантии хелльстадского короля (хорошо еще, митра стояла где-то на столе, освободив голову от лишней тяжести), казавшейся сейчас маскарадным нарядом посреди высоких экранов, россыпей разноцветных огоньков, компьютеров и прочих электронных игрушек. Увы, ничего тут не поделаешь: согласно строгому этикету, в Канцелярию земных дел, где они сейчас пребывали, полагалось являться одетым по всей форме – если ты из тех, кому таковая полагается по званию, по должности, по чину. Гаудин тоже восседал сейчас в парадном мундире своего ведомства, щедро изукрашенном жестким золотым шитьем, кисточками и гербовыми пуговицами, при всех орденах. Тонкий и абсурдный, чисто бюрократический юмор ситуации заключался в том, что Канцелярия земных дел была единственным присутственным местом, где Сварог, будучи земным королем, обязан был появляться исключительно в королевской «парадке» и никак иначе. Во всех других случаях можно было выбирать самому – меж мундиром Яшмовых Мушкетеров, камергерским кафтаном или попросту подобающим дворянину костюмом. Но коли уж тебя занесло в Канцелярию земных дел – будь любезен одеться по всей форме. При всех здешних дворянских вольностях, заставлявших поневоле вспомнить то ли Польшу семнадцатого столетия, то ли Швецию – восемнадцатого, там и сям правили бал скрупулезнейшие и незыблемые бюрократические регламенты, ничуть не зависевшие от особы, восседавшей в данный момент на императорском троне.
С дворянской вольностью, между прочим, все обстоит гораздо проще, подумал он, невидяще уставясь на сонное шевеление канониров у окутанных тяжелым сизым дымом пушек. Все зависит от личности самодержца, от того, личность ли самодержец. Мало кто помнит, что во времена ставшего притчей во языцех польского шляхетского разгула по другую сторону Балтики, в Швеции, творилось то же самое. Словно отражение в зеркале, право слово. Заполнившее парламент шведское дворянство являло собою коллективного диктатора, плевавшего и на интересы всех прочих сословий, и на интересы государства. Единственной привилегией короля было то, что ему полагалось в парламенте два голоса, а не один, как у всех прочих (что, легко догадаться, ничего не решало). Жаркие дискуссии, кипевшие в парламенте, касались одного-единственного животрепещущего вопроса: кому продаваться? Выбор был невелик – Франция, Пруссия, Россия. Как легко догадаться, рвение парламентских ораторов, призывающих полностью подчинить шведскую политику и армию интересам одной из вышеназванных держав, напрямую зависело от полученного из данной державы золота, стыдливо именовавшегося «пенсионом». На горизонте реальнейшей угрозой замаячил неминуемый раздел Швеции меж тремя заинтересованными сторонами… как произошло с Польшей чуточку позже.
В Польше так и не нашлось твердой руки. Зато молодой шведский король Густав-Адольф оказался гораздо умнее и хитрее, чем о нем полагало обленившееся умом от долгой вседозволенности дворянство. И когда в один далеко не прекрасный день в провинции вспыхнули крестьянские мятежи, ничего не подозревавший парламент без особых опасений доверил королю временное командование армией, ведать не ведая, что означенные мятежи как раз и разожжены тайными королевскими агентами (ради вящей скрупулезности нелишне упомянуть, что параллельно вспыхнули и бунты, к которым король не имел никакого касательства). Нежданно-негаданно в королевских руках оказались отборные полки, которые он быстро сумел расположить к себе. И кончилось все тем, что вскорости парламент оказался окружен пушками. У орудий браво вытянулись канониры с зажженными фитилями, по близлежащим улицам маршировали гвардейцы с примкнутыми багинетами, грохотали рассыпчатой дробью барабаны, носились взад-вперед, пыжась от собственной значимости, конные безусые поручики… Словом, происходящее являло собою картину классического военного переворота согласно лучшим образцам. Энергичным шагом вступивши в зал заседаний, король объявил господам дворянам, что по зрелому размышлению он решил покончить с прежним бардаком и править отныне самодержавно. Вообще-то, согласно свидетельствам очевидцев, король вроде бы благородно соглашался выслушать и иные мнения, противоречившие его замыслам, о чем и заявил во всеуслышание, – но окружавшие монарха подвыпившие гвардейцы со шпагами наголо что-то чересчур уж пристально озирались в поисках оппонентов и выглядели довольно хмуро. А посему все королевские предложения были приняты единогласно, самодержавие оказалось провозглашенным с некоей долей будничности, чуть ли не рутины. Правда, королю этого не простили, несколько лет спустя некий граф смертельно ранил его на балу, но возврата к прежним вольностям дворянство так и не дождалось…
К превеликому сожалению, с бюрократией такие номера не проходят, потому что не существует, строго говоря, центра средоточия, некоего здания, которое можно захватить и парализовать лихим налетом подвыпивших гвардейцев с обнаженными клинками…
Вспомнив об этом, Сварог немного погрустнел. Было, правда одно утешение: в его собственных владениях, что в Хелльстаде, что в Трех Королевствах, ни бюрократии, ни чиновников не существовало вовсе, а значит, не с кем и воевать. Правда, и народонаселения не имеется, если не считать нескольких сотен одичавших анахоретов, пересидевших напасть в Трех Королевствах за изгородью из серебряных монет и утвари. Что до обитателей Хелльстада, то они, за исключением мэтра Лагефеля, к роду человеческому не принадлежали вовсе, а потому вовсе уж вопиющей нелепицей было бы создавать бюрократический аппарат для управления ими. Чиновнику, конечно, все равно – за приличную плату и красивый вицмундир он согласится управлять и ронерскими землепашцами, и хелльстадскими гигантскими змеями-глорхами, но на кой черт королю…
– Зашевелились!
– Что? – встрепенулся Сварог.
– Оживились что-то, – сказал Гаудин, не отрываясь от экрана.
Праздно сидевшие драгуны, очевидно, повинуясь чьей-то команде, стали дружно подниматься на ноги, без спешки, но и не копаясь застегивали мундиры, нахлобучивали рокантоны, разбирали короткие штурмовые протазаны – широкие лезвия порой сталкивались с протяжным звоном, – затягивали перевязи с мечами и пистолетами. Там и сям словно из-под земли возникли энергично размахивавшие руками сержанты, послышалось их повелительное рычание, одинаковое под любыми звездами и во все времена, кое-где замаячили лейтенанты и капитаны, на правом фланге тяжело хлопнуло вынутое из чехла знамя, которое развернули одним энергичным рывком. Откуда-то из-за спины снимавшего появились еще драгуны, уже выстроенные в густые, локоть к локтю, шеренги, с подтянутыми офицерами, а слева выдвинулись несколько платунгов в зеленом – судя по высоким колпакам без полей, с медной отделкой, гренадеры. Штурмом попахивало все явственнее: шеренга за шеренгой продвигалась к траншеям, сбиваясь в плотную массу, удаляясь от зрителя, но благоразумно не приближаясь пока что к той незримой границе, за которой можно получить пулю или стрелу. Сразу в нескольких местах раздались резкие трели рожков. Пушки вдруг загромыхали чаще; едва они успевали грузно откатиться назад после выстрела, пробороздив каменистую землю станинами, голые до пояса канониры бросались к дулам с банниками и шуфлами.
Сварог присмотрелся – и недоуменно воскликнул:
– Да они же холостыми бьют, вы только посмотрите!
– Очень похоже, – кивнул Гаудин. – Ни ядер не видно, ни картечи…
Тяжелый дым понемногу заволакивал пространство меж орудиями и стеной, канониры суетились в черно-сизых струях, словно черти на адской кухне, с крепостной стены, приглушенный немаленьким расстоянием, донесся звук горна – в крепости играли боевую тревогу. Шеренги горротцев все густели, знамен уже развернулось не менее полудюжины, справа над рядами поднялся вексиллум…
Изображение дернулось – снимавший, такое впечатление, переместился вперед. Объектив на уровне человеческой груди – уж не в орден ли камера вмонтирована? Или – в пуговицу? Сварог хотел спросить об этом, но постеснялся приставать с такими мелочами – очень уж напряженным, застывшим стало лицо начальника тайной полиции.
На правом фланге взвилось королевское знамя, белое с черным солнцем. Грохотали барабаны, но из-за безостановочного рева пушек это можно было понять лишь по бешеному мельканию палочек в руках застывших статуями барабанщиков. Ветер дул в спину снимавшему, и дым стелился к крепости, уже едва видневшейся за мутно-серой пеленой.
«Только идиот способен сейчас броситься на приступ, – подумал Сварог. – Штурмовых лестниц не видно, ворота целехоньки, со стен можно косить наступающих, как куропаток в садке. И все же они, несомненно, готовятся к броску… их командир то ли сошел с ума, то ли имеет в заначке что-то коварное».
Снимавший резко развернулся влево, захватив в объектив высокого генерала в перехваченной алой орденской лентой черной кирасе, окруженного кучкой раззолоченных штабных и адъютантов. Черная бородка с первыми седыми нитями, черные пронзительные глаза, отрешенно-умное лицо, судя по первому впечатлению – тот еще волк. Сварог поневоле оценил птицу по полету – если штабные нет-нет, да и принимали картинные позы, словно рассчитывая на восхищение дам или художников-баталистов (хотя поблизости не имелось ни первых, ни вторых), без нужды сжимали эфесы мечей и, горделиво этак подбочениваясь, отставляли ножку (один, болван этакий, даже поднес к глазу подзорную трубу, словно и впрямь надеялся рассмотреть что-то в непроглядном пушечном дыму), то бородатый генерал, не глядя по сторонам и не отвлекаясь на напыщенные позы, спокойно, несуетливо работал – отдавал короткие приказы, изредка сопровождая их скупыми жестами, и шеренга выстроившихся перед ним вестовых таяла в лихорадочном темпе. Отдав честь и крутнувшись на каблуках, юные кадеты опрометью разбегались в разные стороны, привычно придерживая ножны. Умел человек грамотно работать, Сварог даже залюбовался. Вот только лицо генерала было отчего-то исполнено то ли брезгливости, то ли неприязни, застывшей прямо-таки маской. Когда появились новые лица, числом трое, генерал откровенно отвернулся от них, зло поджав губы. Похоже, ему хотелось от души сплюнуть под ноги. Но не плюнул, а, явственно превозмогая себя, обернулся к подошедшим, преувеличенно низко поклонился. Что-то за всем этим должно было крыться…
Вообще-то, троица была странноватая. Можно выразиться, дисгармоничная. Молодцеватый полковник в неизвестном Сварогу мундире, гражданский чиновник неизвестного Сварогу ранга (не настолько уж хорошо он разбирался в горротских униформах), субъект в дворянском платье, не особенно и роскошном, державший на поводке высокого черного пса, похожего на гланского ладара – пастушьего волкодава. Полковник, хотя и молодцеват, все же не похож на строевого командира, что-то неуловимое в его поведении заставляет думать, что на боевых он оказался, очень может быть, впервые в жизни. А его цивильные спутники и вовсе уж неуместны здесь, на фоне подготовки к штурму. Однако держится троица вполне уверенно, подошли к генералу, словно не видя, насколько он недоволен их появлением, встали рядом как ни в чем не бывало…
– Что это за мундиры? – не выдержал Сварог.
– Военный – из Канцелярии Главного штаба. Судя по нашивкам на левом плече, труженик канцелярского стола. Среди наград ни одной боевой. Гражданский – в мундире Королевского кабинета, королевский советник. Чин немаленький. Но что ему тут понадобилось, ума не приложу. Генералу они не по нутру, сразу видно, однако терпит…
С изображением вдруг что-то произошло. В мгновение ока. Люди и предметы выглядели теперь резко-контрастными, почти что черно-белыми, поблекло многоцветье красок, исчезли полутона и оттенки, батальная сцена походила теперь на блеклую старинную гравюру. Зато исчез пушечный дым, ставший теперь едва заметным туманом, неуловимой дымкой, и можно было разглядеть крепостные стены. Конечно же, там готовились к отражению штурма – на стенах полно людей, над каждым зубцом поблескивает каска, а меж зубцами торчат дула мушкетов и в гораздо большем количестве – арбалеты. На площадке над воротами дымит круглый котел со смолой – совсем уж древнее средство, но по-прежнему эффективное… Ворота, как и следовало ожидать, целехоньки.
– Догадался переключить на другой диапазон… – машинально прокомментировал Гаудин. – Раньше нужно было…
– А кем он там был? – спросил Сварог.
– Не знаю, – сухо ответил Гаудин. – Долго не приходило отчетов, есть своя специфика…
Боевые порядки осаждающих были безукоризненны. Сварог физически ощущал повисшую над бранным полем напряженную тишину, знакомую по прежней жизни.
Он не уловил момента, когда черная собака сорвалась с поводка. А может, ее отпустили специально. Черное поджарое тело мелькнуло меж солдатами, стелясь в целеустремленном, неудержимом беге, перемахнуло траншею по широкому дощатому мостику. Две других траншеи пес просто-напросто перепрыгнул с изумительным проворством – и помчался к воротам, его бег напоминал полет стрелы по прямой. Со стен, насколько Сварог разглядел, по собаке не стреляли.
Он на секунду отвел глаза от собаки, привлеченный шевелением меж зубцов, и потому не успел заметить, как это произошло…
Казалось, крепость сотряслась, словно бумажная, – но это, скорее всего, вздрогнул снимавший, как любой на его месте. Ослепительное, лимонно-желтое пламя рванулось из проема ворот, мгновенно распространилось, взлетев над зубцами, – и с внутреннего двора крепости взлетели гейзеры огня, пожирая корчившиеся на стенах фигурки, взметнулись над зубцами чудовищными плюмажами, выше флюгеров на башнях… Крепость вмиг окуталась странным пламенем, напоминая теперь уголек в печи.
Горротские шеренги пришли в движение. Надрывались рожки, трещали барабаны, ряд за рядом, сомкнув строй, опустив протазаны, двигался к бушующему пламени – без особой, сразу видно, охоты, но сержанты неистовствовали, крутя палашами на головой, орали офицеры, в боевых порядках размеренно шагал генерал в черной кирасе, сопровождаемый штабными и адъютантами, уже не принимавшими картинных поз. Судя по поведению всех, происшедшее им было в диковинку, – но приказ и воинский долг гнали вперед, прямо в пламя, сожравшее уже, кажется, всех до единого защитников крепости.
Сварог отыскал взглядом странную троицу: они-то не двинулись с места, стояли, сложив руки на груди, переглядываясь с гордым видом несомненных триумфаторов. Удалось даже расслышать, как полковник проговорил:
– …не меньше, чем «Рубиновый клинок», господа мои, честью клянусь! А то и «Солнышко» с мечами и цепью! Вот попомните мои слова, такая удача…
Лимонно-желтое пламя волшебным образом утихло, унялось, исчезло совершенно. Что-то полыхало в крепости, что-то дымило, чадные языки огня вставали над стенами, но это было иное, привычное, человеческое, если можно так сказать, лишенное всякой необычности и странности… Стены были пусты, а вместо ворот зиял проем, камни покрывал слой копоти, и можно было рассмотреть валявшиеся во дворе ссохшиеся трупы, больше напоминавшие головешки…
По рядам прокатился рев – ободренные исчезновением диковинного пламени, штурмующие ринулись вперед, расстроив боевые порядки, сломав строй, обгоняя офицеров. Пытаясь опередить всех остальных, знаменосец с королевским штандартом, явно зарабатывая положенный за подвиг орден, припустил к воротам заячьими прыжками, так, что за ним с трудом поспевали четыре штандарт-юнкера с мечами наголо. Ну конечно, той дюжине, что первой ворвется в неприятельскую крепость, полагается не просто орден, а еще и почетная подвеска к нему, изображающая башню… Ах, как чешут ближайшие, отпихивая друг друга…
Знаменосец ухитрился-таки первым влететь в ворота, сообразив в последний миг наклонить знамя, чтобы не сломать о низкий свод золоченое навершие древка. Вот и готов свежий кавалер. Следом повалили окончательно сломавшие строй солдаты. Генерал в окружении блестящей, повеселевшей свиты остановился неподалеку от ворот, подбоченившись, – как и предписано здешними воинскими обычаями, дожидался, когда какой-нибудь прыткий офицерик, пыжась от выпавшей на его долю нешуточной чести, доложит по всем правилам, что фортеция взята. Тогда только и подобает полководцу величественно вступить под своды покоренной твердыни…
Вспыхнул свет. Изображение погасло.
– Раутар говорил, нужно просмотреть покадрово… – тусклым голосом сказал Сварог.
– Это успеется, – отмахнулся Гаудин. – По-моему, и так все ясно. Я помню ваш отчет. В точности так обстояло в Равене с теми двумя пожарами, верно? Разве что там были люди, а здесь – собака. Принцип один. Живые существа, представляющие собою мощные зажигательные бомбы…
– Ага, вот именно, – сказал Сварог. – Нет другого объяснения. Псина подбежала к воротам – и моментально полыхнуло… Что это было такое?
– Не знаю, – быстро, досадливо ответил Гаудин. – Не знаю, вот и все…
Впервые за все время, что Сварог его знал, бесстрастный и ироничный глава тайной полиции Империи выглядел растерянным. Но это моментально прошло, вернулась прежняя маска, олицетворение меланхоличной загадочности.
– Я не знаю, – повторил Гаудин совсем спокойно. – И не скажу, что это приводит меня в уныние, а о страхе и речи быть не может. Там, внизу, хватает неразрешенных пока загадок. Сейчас прибавилась новая, только и всего. Вздумай я предаваться терзаниям из-за каждой новой загадки, давно бы сошел с ума. Но зрелище впечатляет, признаться. Это что-то новенькое. Как бы мне хотелось добраться до короля Стахора…
– Но у вас есть…
– Эта запись? Увы, доказательством она служить не может. – Улыбка Гаудина тоже была прежней, насквозь знакомой. – Все доказательства – я имею в виду пса – бесследно исчезли. Как те, в Равене… Вам не раз уже, должно быть, приходилось слышать, что мы живем в эпоху просвещенной монархии. Нельзя призвать Стахора к ответу на основании этой записи. Что мы ему, собственно, можем предъявить? Вспомните, что вам сказал Раутар по поводу происшедшего с ним: не магия, а чистейшей воды наука. Подозреваю, мы и теперь имеем дело с чем-то похожим… а это опять-таки усложняет поиск доказательств. Неминуемы бюрократические игры и засасывающие, словно болото, бесконечные словопрения. С ходу можно сказать, что первым поднимет шум милорд имперский наместник Горрота, которому обязательно покажется, что данное разбирательство ставит под сомнение его компетентность и служебное рвение. Вам-то такое в диковинку, а я уже научен горьким опытом. Наместники – народец своеобразный. Снова начнут кричать, что я веду подкопы посредством данного случая под сам институт имперских наместников, пытаюсь создать впечатление, будто они не в силах сами контролировать происходящее во вверенных им королевствах, – и так далее, и тому подобное…
Сварог произнес безразличным тоном:
– Раутар говорил о некоем Ледяном Докторе. Он особенно подчеркивал, что Ледяной Доктор – в Горроте…
Гаудин выпрямился в кресле, его голос звучал сухо и непреклонно:
– Вздор. Даже у толковых профессионалов есть свои пунктики и заблуждения. К тому же состояние, в котором он тогда находился, могло повлиять на психику. Вы, конечно, не знаете, откуда вам знать… Так вот, за последние сорок лет Ледяного Доктора с превеликим шумом и вселенской помпою «обнаруживали» трижды. В разных уголках Талара. И всякий раз оказывалось, что тамошние странности имели более приземленное объяснение. Это порочная привычка, право, – связывать любую странность с Ледяным Доктором. Нет никакого Доктора. Больше нет. Был, да весь вышел. Когда сбили его драккар, я был в одной из боевых машин, ясно вам? Я вел погоню, я видел его труп, который впоследствии опознали… А вы говорите!
Сварог, однако, смотрел с любопытством: он впервые наблюдал со стороны осаду крепости. Все выглядело совсем иначе, нежели во время достопамятного сидения в осаде на хлебах у графа Сезара. Тогда подступившие к стенам воители выглядели и энергичнее, и даже романтичнее где-то, они старались изо всех сил, они с ног сбивались, ретиво суетясь, – по крайней мере, первое время.
Теперь же и неискушенному наблюдателю ясно было, что осада тянулась долгонько и давно превратилась из романтического предприятия в опостылевшую повинность. Уяснить это оказалось легко еще и оттого, что снимавший находился в лагере осаждающих, поодаль от передовой, но и не в самом глубоком тылу. Как уточнил с отрешенным видом Гаудин, примерно посередине, меж лагерем и первой линией апрошей и контрэскарпов, кое-где подобравшихся к темно-серым стенам крепости на расстояние выстрела из лука. Последнее обстоятельство играло на руку скорее осажденным: траншеи, хоть и защищенные земляными валами со щитами из толстых жердей, были пустехоньки. Сварог уже прожил в этом мире достаточно, чтобы знать, сколь искусны здешние лучники в стрельбе по настильной траектории – когда утяжеленная стрела, обрушившись словно бы с ясного неба, порой не просто убивает, а пришпиливает неудачника к земле, словно жука в гербарии. Стрел превеликое множество – торчат в жердяных щитах, валяются на земле. Прямо на камеру рысцой двигалась кучка людей – солдаты в фиолетовых с черным мундирах волокли легкие носилки, кусок парусины на жердях. На носилках неподвижно вытянулся офицер, и из груди у него торчало длинное древко с алым оперением.
Не так уж и много на Таларе мест, где луки с арбалетами до сих пор предпочитают огненному бою…
– Гланская граница? – отчего-то полушепотом спросил он. – Осаждающие – в мундирах горротской пехоты, это я уже могу определить…
Сидевший рядом Гаудин пошевелился, словно выйдя из задумчивости, хрустнул пальцами:
– Что ж, вы освоились. Не припоминаю, чтобы здесь вам вкладывали в голову знания о земных мундирах… Все верно. Горротско-гланская граница, неподалеку от Гасперийского перевала. Крепость Корромир, извечное яблоко раздора. Столько раз переходила из рук в руки, что известие об очередной схватке за нее вызывает нервный хохоток. Ронерцы даже сочинили поговорку: «Бесконечный, как драки за Корромир». Не слышали в Равене?
– Не доводилось.
И они вновь надолго замолчали, напряженно глядя на экран, не отводя глаз, ожидая неизвестно чего, – должно же что-то быть, не зря снимавший это человек погиб диковинной и жуткой смертью, превратившись в золотую статую…
Но ничего особенного не происходило. Дюжина пушек на высоких желтых лафетах, поставленных колесом к колесу, ни шатко ни валко постреливала по воротам, в свою очередь служа мишенью для крепостных лучников, для редких мушкетных выстрелов. Из-за немаленького расстояния до стены стрелы теряли убойную силу, но и пушкари по той же причине не могли похвастаться особенными успехами: ядра небольшого калибра мячиками отскакивали от толстенных железных полос, сплошь покрывавших низкие широкие ворота. Этакий вялотекущий пат. Разместившиеся справа от пушек спешенные драгуны в расстегнутых синих кафтанах даже не смотрели в сторону пушкарей – сидели на земле в расслабленно-удобных позах опытных вояк, наловчившихся использовать любую передышку. Кто жевал, кто дымил трубочкой, кто просто расслабился душою и телом, погрузившись в недолгую солдатскую нирвану. Не похоже, чтобы их готовили к атаке.
– Я, конечно, не специалист… – осторожно сказал Сварог. – Но есть стойкое подозрение, что с такими пушками они немногого добьются. Против крепости, я имею в виду. Это же дохлые полковушки, а тут нужны осадные орудия, жерла…
– Вот именно, – сказал Гаудин. – Но тут есть загвоздочка, благоприятствующая осажденным. По тамошним горным тропам чертовски трудно протащить осадные жерла. Недели две придется возиться. Потому-то Корромир всегда пытались брать лихим налетом. А если не получится сразу, осада затягивается надолго, как сейчас видим. Зауряднейшее зрелище.
– Но отчего-то же он снимал…
– Да, и отчего-то с ним обошлись… как обошлись. Не так уж и глупо было задумано. Не окажись там вас, мы могли и не узнать ничего. Золотую статую переплавили бы, а монета могла затеряться навсегда…
И вновь напряженно уставился на экран. Сварог примолк – видно было, что Гаудину не до разговоров, – курил в полумраке, чувствуя себя неловко в пурпурной мантии хелльстадского короля (хорошо еще, митра стояла где-то на столе, освободив голову от лишней тяжести), казавшейся сейчас маскарадным нарядом посреди высоких экранов, россыпей разноцветных огоньков, компьютеров и прочих электронных игрушек. Увы, ничего тут не поделаешь: согласно строгому этикету, в Канцелярию земных дел, где они сейчас пребывали, полагалось являться одетым по всей форме – если ты из тех, кому таковая полагается по званию, по должности, по чину. Гаудин тоже восседал сейчас в парадном мундире своего ведомства, щедро изукрашенном жестким золотым шитьем, кисточками и гербовыми пуговицами, при всех орденах. Тонкий и абсурдный, чисто бюрократический юмор ситуации заключался в том, что Канцелярия земных дел была единственным присутственным местом, где Сварог, будучи земным королем, обязан был появляться исключительно в королевской «парадке» и никак иначе. Во всех других случаях можно было выбирать самому – меж мундиром Яшмовых Мушкетеров, камергерским кафтаном или попросту подобающим дворянину костюмом. Но коли уж тебя занесло в Канцелярию земных дел – будь любезен одеться по всей форме. При всех здешних дворянских вольностях, заставлявших поневоле вспомнить то ли Польшу семнадцатого столетия, то ли Швецию – восемнадцатого, там и сям правили бал скрупулезнейшие и незыблемые бюрократические регламенты, ничуть не зависевшие от особы, восседавшей в данный момент на императорском троне.
С дворянской вольностью, между прочим, все обстоит гораздо проще, подумал он, невидяще уставясь на сонное шевеление канониров у окутанных тяжелым сизым дымом пушек. Все зависит от личности самодержца, от того, личность ли самодержец. Мало кто помнит, что во времена ставшего притчей во языцех польского шляхетского разгула по другую сторону Балтики, в Швеции, творилось то же самое. Словно отражение в зеркале, право слово. Заполнившее парламент шведское дворянство являло собою коллективного диктатора, плевавшего и на интересы всех прочих сословий, и на интересы государства. Единственной привилегией короля было то, что ему полагалось в парламенте два голоса, а не один, как у всех прочих (что, легко догадаться, ничего не решало). Жаркие дискуссии, кипевшие в парламенте, касались одного-единственного животрепещущего вопроса: кому продаваться? Выбор был невелик – Франция, Пруссия, Россия. Как легко догадаться, рвение парламентских ораторов, призывающих полностью подчинить шведскую политику и армию интересам одной из вышеназванных держав, напрямую зависело от полученного из данной державы золота, стыдливо именовавшегося «пенсионом». На горизонте реальнейшей угрозой замаячил неминуемый раздел Швеции меж тремя заинтересованными сторонами… как произошло с Польшей чуточку позже.
В Польше так и не нашлось твердой руки. Зато молодой шведский король Густав-Адольф оказался гораздо умнее и хитрее, чем о нем полагало обленившееся умом от долгой вседозволенности дворянство. И когда в один далеко не прекрасный день в провинции вспыхнули крестьянские мятежи, ничего не подозревавший парламент без особых опасений доверил королю временное командование армией, ведать не ведая, что означенные мятежи как раз и разожжены тайными королевскими агентами (ради вящей скрупулезности нелишне упомянуть, что параллельно вспыхнули и бунты, к которым король не имел никакого касательства). Нежданно-негаданно в королевских руках оказались отборные полки, которые он быстро сумел расположить к себе. И кончилось все тем, что вскорости парламент оказался окружен пушками. У орудий браво вытянулись канониры с зажженными фитилями, по близлежащим улицам маршировали гвардейцы с примкнутыми багинетами, грохотали рассыпчатой дробью барабаны, носились взад-вперед, пыжась от собственной значимости, конные безусые поручики… Словом, происходящее являло собою картину классического военного переворота согласно лучшим образцам. Энергичным шагом вступивши в зал заседаний, король объявил господам дворянам, что по зрелому размышлению он решил покончить с прежним бардаком и править отныне самодержавно. Вообще-то, согласно свидетельствам очевидцев, король вроде бы благородно соглашался выслушать и иные мнения, противоречившие его замыслам, о чем и заявил во всеуслышание, – но окружавшие монарха подвыпившие гвардейцы со шпагами наголо что-то чересчур уж пристально озирались в поисках оппонентов и выглядели довольно хмуро. А посему все королевские предложения были приняты единогласно, самодержавие оказалось провозглашенным с некоей долей будничности, чуть ли не рутины. Правда, королю этого не простили, несколько лет спустя некий граф смертельно ранил его на балу, но возврата к прежним вольностям дворянство так и не дождалось…
К превеликому сожалению, с бюрократией такие номера не проходят, потому что не существует, строго говоря, центра средоточия, некоего здания, которое можно захватить и парализовать лихим налетом подвыпивших гвардейцев с обнаженными клинками…
Вспомнив об этом, Сварог немного погрустнел. Было, правда одно утешение: в его собственных владениях, что в Хелльстаде, что в Трех Королевствах, ни бюрократии, ни чиновников не существовало вовсе, а значит, не с кем и воевать. Правда, и народонаселения не имеется, если не считать нескольких сотен одичавших анахоретов, пересидевших напасть в Трех Королевствах за изгородью из серебряных монет и утвари. Что до обитателей Хелльстада, то они, за исключением мэтра Лагефеля, к роду человеческому не принадлежали вовсе, а потому вовсе уж вопиющей нелепицей было бы создавать бюрократический аппарат для управления ими. Чиновнику, конечно, все равно – за приличную плату и красивый вицмундир он согласится управлять и ронерскими землепашцами, и хелльстадскими гигантскими змеями-глорхами, но на кой черт королю…
– Зашевелились!
– Что? – встрепенулся Сварог.
– Оживились что-то, – сказал Гаудин, не отрываясь от экрана.
Праздно сидевшие драгуны, очевидно, повинуясь чьей-то команде, стали дружно подниматься на ноги, без спешки, но и не копаясь застегивали мундиры, нахлобучивали рокантоны, разбирали короткие штурмовые протазаны – широкие лезвия порой сталкивались с протяжным звоном, – затягивали перевязи с мечами и пистолетами. Там и сям словно из-под земли возникли энергично размахивавшие руками сержанты, послышалось их повелительное рычание, одинаковое под любыми звездами и во все времена, кое-где замаячили лейтенанты и капитаны, на правом фланге тяжело хлопнуло вынутое из чехла знамя, которое развернули одним энергичным рывком. Откуда-то из-за спины снимавшего появились еще драгуны, уже выстроенные в густые, локоть к локтю, шеренги, с подтянутыми офицерами, а слева выдвинулись несколько платунгов в зеленом – судя по высоким колпакам без полей, с медной отделкой, гренадеры. Штурмом попахивало все явственнее: шеренга за шеренгой продвигалась к траншеям, сбиваясь в плотную массу, удаляясь от зрителя, но благоразумно не приближаясь пока что к той незримой границе, за которой можно получить пулю или стрелу. Сразу в нескольких местах раздались резкие трели рожков. Пушки вдруг загромыхали чаще; едва они успевали грузно откатиться назад после выстрела, пробороздив каменистую землю станинами, голые до пояса канониры бросались к дулам с банниками и шуфлами.
Сварог присмотрелся – и недоуменно воскликнул:
– Да они же холостыми бьют, вы только посмотрите!
– Очень похоже, – кивнул Гаудин. – Ни ядер не видно, ни картечи…
Тяжелый дым понемногу заволакивал пространство меж орудиями и стеной, канониры суетились в черно-сизых струях, словно черти на адской кухне, с крепостной стены, приглушенный немаленьким расстоянием, донесся звук горна – в крепости играли боевую тревогу. Шеренги горротцев все густели, знамен уже развернулось не менее полудюжины, справа над рядами поднялся вексиллум…
Изображение дернулось – снимавший, такое впечатление, переместился вперед. Объектив на уровне человеческой груди – уж не в орден ли камера вмонтирована? Или – в пуговицу? Сварог хотел спросить об этом, но постеснялся приставать с такими мелочами – очень уж напряженным, застывшим стало лицо начальника тайной полиции.
На правом фланге взвилось королевское знамя, белое с черным солнцем. Грохотали барабаны, но из-за безостановочного рева пушек это можно было понять лишь по бешеному мельканию палочек в руках застывших статуями барабанщиков. Ветер дул в спину снимавшему, и дым стелился к крепости, уже едва видневшейся за мутно-серой пеленой.
«Только идиот способен сейчас броситься на приступ, – подумал Сварог. – Штурмовых лестниц не видно, ворота целехоньки, со стен можно косить наступающих, как куропаток в садке. И все же они, несомненно, готовятся к броску… их командир то ли сошел с ума, то ли имеет в заначке что-то коварное».
Снимавший резко развернулся влево, захватив в объектив высокого генерала в перехваченной алой орденской лентой черной кирасе, окруженного кучкой раззолоченных штабных и адъютантов. Черная бородка с первыми седыми нитями, черные пронзительные глаза, отрешенно-умное лицо, судя по первому впечатлению – тот еще волк. Сварог поневоле оценил птицу по полету – если штабные нет-нет, да и принимали картинные позы, словно рассчитывая на восхищение дам или художников-баталистов (хотя поблизости не имелось ни первых, ни вторых), без нужды сжимали эфесы мечей и, горделиво этак подбочениваясь, отставляли ножку (один, болван этакий, даже поднес к глазу подзорную трубу, словно и впрямь надеялся рассмотреть что-то в непроглядном пушечном дыму), то бородатый генерал, не глядя по сторонам и не отвлекаясь на напыщенные позы, спокойно, несуетливо работал – отдавал короткие приказы, изредка сопровождая их скупыми жестами, и шеренга выстроившихся перед ним вестовых таяла в лихорадочном темпе. Отдав честь и крутнувшись на каблуках, юные кадеты опрометью разбегались в разные стороны, привычно придерживая ножны. Умел человек грамотно работать, Сварог даже залюбовался. Вот только лицо генерала было отчего-то исполнено то ли брезгливости, то ли неприязни, застывшей прямо-таки маской. Когда появились новые лица, числом трое, генерал откровенно отвернулся от них, зло поджав губы. Похоже, ему хотелось от души сплюнуть под ноги. Но не плюнул, а, явственно превозмогая себя, обернулся к подошедшим, преувеличенно низко поклонился. Что-то за всем этим должно было крыться…
Вообще-то, троица была странноватая. Можно выразиться, дисгармоничная. Молодцеватый полковник в неизвестном Сварогу мундире, гражданский чиновник неизвестного Сварогу ранга (не настолько уж хорошо он разбирался в горротских униформах), субъект в дворянском платье, не особенно и роскошном, державший на поводке высокого черного пса, похожего на гланского ладара – пастушьего волкодава. Полковник, хотя и молодцеват, все же не похож на строевого командира, что-то неуловимое в его поведении заставляет думать, что на боевых он оказался, очень может быть, впервые в жизни. А его цивильные спутники и вовсе уж неуместны здесь, на фоне подготовки к штурму. Однако держится троица вполне уверенно, подошли к генералу, словно не видя, насколько он недоволен их появлением, встали рядом как ни в чем не бывало…
– Что это за мундиры? – не выдержал Сварог.
– Военный – из Канцелярии Главного штаба. Судя по нашивкам на левом плече, труженик канцелярского стола. Среди наград ни одной боевой. Гражданский – в мундире Королевского кабинета, королевский советник. Чин немаленький. Но что ему тут понадобилось, ума не приложу. Генералу они не по нутру, сразу видно, однако терпит…
С изображением вдруг что-то произошло. В мгновение ока. Люди и предметы выглядели теперь резко-контрастными, почти что черно-белыми, поблекло многоцветье красок, исчезли полутона и оттенки, батальная сцена походила теперь на блеклую старинную гравюру. Зато исчез пушечный дым, ставший теперь едва заметным туманом, неуловимой дымкой, и можно было разглядеть крепостные стены. Конечно же, там готовились к отражению штурма – на стенах полно людей, над каждым зубцом поблескивает каска, а меж зубцами торчат дула мушкетов и в гораздо большем количестве – арбалеты. На площадке над воротами дымит круглый котел со смолой – совсем уж древнее средство, но по-прежнему эффективное… Ворота, как и следовало ожидать, целехоньки.
– Догадался переключить на другой диапазон… – машинально прокомментировал Гаудин. – Раньше нужно было…
– А кем он там был? – спросил Сварог.
– Не знаю, – сухо ответил Гаудин. – Долго не приходило отчетов, есть своя специфика…
Боевые порядки осаждающих были безукоризненны. Сварог физически ощущал повисшую над бранным полем напряженную тишину, знакомую по прежней жизни.
Он не уловил момента, когда черная собака сорвалась с поводка. А может, ее отпустили специально. Черное поджарое тело мелькнуло меж солдатами, стелясь в целеустремленном, неудержимом беге, перемахнуло траншею по широкому дощатому мостику. Две других траншеи пес просто-напросто перепрыгнул с изумительным проворством – и помчался к воротам, его бег напоминал полет стрелы по прямой. Со стен, насколько Сварог разглядел, по собаке не стреляли.
Он на секунду отвел глаза от собаки, привлеченный шевелением меж зубцов, и потому не успел заметить, как это произошло…
Казалось, крепость сотряслась, словно бумажная, – но это, скорее всего, вздрогнул снимавший, как любой на его месте. Ослепительное, лимонно-желтое пламя рванулось из проема ворот, мгновенно распространилось, взлетев над зубцами, – и с внутреннего двора крепости взлетели гейзеры огня, пожирая корчившиеся на стенах фигурки, взметнулись над зубцами чудовищными плюмажами, выше флюгеров на башнях… Крепость вмиг окуталась странным пламенем, напоминая теперь уголек в печи.
Горротские шеренги пришли в движение. Надрывались рожки, трещали барабаны, ряд за рядом, сомкнув строй, опустив протазаны, двигался к бушующему пламени – без особой, сразу видно, охоты, но сержанты неистовствовали, крутя палашами на головой, орали офицеры, в боевых порядках размеренно шагал генерал в черной кирасе, сопровождаемый штабными и адъютантами, уже не принимавшими картинных поз. Судя по поведению всех, происшедшее им было в диковинку, – но приказ и воинский долг гнали вперед, прямо в пламя, сожравшее уже, кажется, всех до единого защитников крепости.
Сварог отыскал взглядом странную троицу: они-то не двинулись с места, стояли, сложив руки на груди, переглядываясь с гордым видом несомненных триумфаторов. Удалось даже расслышать, как полковник проговорил:
– …не меньше, чем «Рубиновый клинок», господа мои, честью клянусь! А то и «Солнышко» с мечами и цепью! Вот попомните мои слова, такая удача…
Лимонно-желтое пламя волшебным образом утихло, унялось, исчезло совершенно. Что-то полыхало в крепости, что-то дымило, чадные языки огня вставали над стенами, но это было иное, привычное, человеческое, если можно так сказать, лишенное всякой необычности и странности… Стены были пусты, а вместо ворот зиял проем, камни покрывал слой копоти, и можно было рассмотреть валявшиеся во дворе ссохшиеся трупы, больше напоминавшие головешки…
По рядам прокатился рев – ободренные исчезновением диковинного пламени, штурмующие ринулись вперед, расстроив боевые порядки, сломав строй, обгоняя офицеров. Пытаясь опередить всех остальных, знаменосец с королевским штандартом, явно зарабатывая положенный за подвиг орден, припустил к воротам заячьими прыжками, так, что за ним с трудом поспевали четыре штандарт-юнкера с мечами наголо. Ну конечно, той дюжине, что первой ворвется в неприятельскую крепость, полагается не просто орден, а еще и почетная подвеска к нему, изображающая башню… Ах, как чешут ближайшие, отпихивая друг друга…
Знаменосец ухитрился-таки первым влететь в ворота, сообразив в последний миг наклонить знамя, чтобы не сломать о низкий свод золоченое навершие древка. Вот и готов свежий кавалер. Следом повалили окончательно сломавшие строй солдаты. Генерал в окружении блестящей, повеселевшей свиты остановился неподалеку от ворот, подбоченившись, – как и предписано здешними воинскими обычаями, дожидался, когда какой-нибудь прыткий офицерик, пыжась от выпавшей на его долю нешуточной чести, доложит по всем правилам, что фортеция взята. Тогда только и подобает полководцу величественно вступить под своды покоренной твердыни…
Вспыхнул свет. Изображение погасло.
– Раутар говорил, нужно просмотреть покадрово… – тусклым голосом сказал Сварог.
– Это успеется, – отмахнулся Гаудин. – По-моему, и так все ясно. Я помню ваш отчет. В точности так обстояло в Равене с теми двумя пожарами, верно? Разве что там были люди, а здесь – собака. Принцип один. Живые существа, представляющие собою мощные зажигательные бомбы…
– Ага, вот именно, – сказал Сварог. – Нет другого объяснения. Псина подбежала к воротам – и моментально полыхнуло… Что это было такое?
– Не знаю, – быстро, досадливо ответил Гаудин. – Не знаю, вот и все…
Впервые за все время, что Сварог его знал, бесстрастный и ироничный глава тайной полиции Империи выглядел растерянным. Но это моментально прошло, вернулась прежняя маска, олицетворение меланхоличной загадочности.
– Я не знаю, – повторил Гаудин совсем спокойно. – И не скажу, что это приводит меня в уныние, а о страхе и речи быть не может. Там, внизу, хватает неразрешенных пока загадок. Сейчас прибавилась новая, только и всего. Вздумай я предаваться терзаниям из-за каждой новой загадки, давно бы сошел с ума. Но зрелище впечатляет, признаться. Это что-то новенькое. Как бы мне хотелось добраться до короля Стахора…
– Но у вас есть…
– Эта запись? Увы, доказательством она служить не может. – Улыбка Гаудина тоже была прежней, насквозь знакомой. – Все доказательства – я имею в виду пса – бесследно исчезли. Как те, в Равене… Вам не раз уже, должно быть, приходилось слышать, что мы живем в эпоху просвещенной монархии. Нельзя призвать Стахора к ответу на основании этой записи. Что мы ему, собственно, можем предъявить? Вспомните, что вам сказал Раутар по поводу происшедшего с ним: не магия, а чистейшей воды наука. Подозреваю, мы и теперь имеем дело с чем-то похожим… а это опять-таки усложняет поиск доказательств. Неминуемы бюрократические игры и засасывающие, словно болото, бесконечные словопрения. С ходу можно сказать, что первым поднимет шум милорд имперский наместник Горрота, которому обязательно покажется, что данное разбирательство ставит под сомнение его компетентность и служебное рвение. Вам-то такое в диковинку, а я уже научен горьким опытом. Наместники – народец своеобразный. Снова начнут кричать, что я веду подкопы посредством данного случая под сам институт имперских наместников, пытаюсь создать впечатление, будто они не в силах сами контролировать происходящее во вверенных им королевствах, – и так далее, и тому подобное…
Сварог произнес безразличным тоном:
– Раутар говорил о некоем Ледяном Докторе. Он особенно подчеркивал, что Ледяной Доктор – в Горроте…
Гаудин выпрямился в кресле, его голос звучал сухо и непреклонно:
– Вздор. Даже у толковых профессионалов есть свои пунктики и заблуждения. К тому же состояние, в котором он тогда находился, могло повлиять на психику. Вы, конечно, не знаете, откуда вам знать… Так вот, за последние сорок лет Ледяного Доктора с превеликим шумом и вселенской помпою «обнаруживали» трижды. В разных уголках Талара. И всякий раз оказывалось, что тамошние странности имели более приземленное объяснение. Это порочная привычка, право, – связывать любую странность с Ледяным Доктором. Нет никакого Доктора. Больше нет. Был, да весь вышел. Когда сбили его драккар, я был в одной из боевых машин, ясно вам? Я вел погоню, я видел его труп, который впоследствии опознали… А вы говорите!