6



   Гвардейца красит алый цвет, да только не такой.

   Он пролил красное вино, и кровь лилась рекой, когда любимую свою убил своей рукой.

О.Уайльд



   Жемчужно-серая машина показалась в зеркальце заднего вида, выросла на глазах, промчалась мимо, обдав всплеском ветра, один мимолетный взгляд, и машина уже далеко, словно собралась навсегда исчезнуть из жизни Даниила, но его «опель» уже вырвался на дорогу, мчится следом, следом, легко обходит жемчужно-серый «роллс-ройс», идет впритирку, так что между машинами — не больше миллиметра теплого осеннего воздуха, и Ирина еще успевает бросить удивленный взгляд на полускрытое темными очками лицо Даниила, явно не узнавая его, а больше она ничего не успевает, потому что дорога круто сворачивает вправо, но «опель» со страшной силой ударяет хромированным боком в бампер «ройса», и «ройс» летит с обрыва, гремя на камнях, лязгая, превращаясь в груду взлохмаченного металла, словно доказывая неизвестно кому и зачем, что жизнь наша соткана из нелепостей и чем больше в ней нелепостей, тем чаще, упорнее и терпеливее ее называют разумной. А потом с грохотом взрывается бензобак, и там, где была машина, взметывается черно-желтый огненный клубок, похожий на миниатюрный ядерный взрыв…
   …на лоб ему легла маленькая теплая ладонь. Даниил медленно вынырнул из кошмара.
   Слабо мерцала на столике сиреневая сова, идиотский символ мудрости. Он увидел испуганные глаза Ирины.
   — Сон?
   — Сон, девочка. Противный и страшный.
   — Расскажешь?
   — Нет.
   — А я приказываю. Слышите, ротмистр? Царевна приказывает.
   — Я тебя убил, — сказал Даниил. — Там, в кошмаре.
   — Вот злодей, карбонарий… — Ирина привычно умостила голову у него на груди. — Значит, будем любить друг друга долго и счастливо, есть такая примета, и старые сонники пишут…
   Сиренево рдела сова. Утыканную белыми звездами тишину за окном внезапно разорвал заполошный, пульсирующий, захлебывающийся рев черного фургона МУУ. Ирина вздрогнула, прижалась теснее, сердце ее под ладонью Даниила заколотилось чаще.
   Альтаирец Кфансут смирненько сидел на обочине, прикинувшись закрытым на учет пивным ларьком.


7



   Гусарская рулетка — жестокая игра…

Е.Евтушенко



   Штаб-ротмистр Даниил Батурин восседал за столом и тупо пялился на запечатленную с самолета высотной разведки Чертову Хату. Больше всего ему хотелось разодрать цветную фотографию на кусочки — медленно и старательно. Но что меняло?
   История Чертовой Хаты была недолгой, но загадочной, смутной и жутковатой, всплыла она совершенно неожиданно, как всплывают из морских глубин проржавевшие, пережившие тех, кто их поставил, морские мины. И смерть эта история сеяла, подобно мине.
   Первым оказался штык-корнет Котя Верхоленский из хрусталевского ведомства, светский раздолбай и баламут, так себе работничек. Однажды его с приятелями занесло в диковатые леса Радомежской губернии, где поддавшая золотая молодежь, числом четыре человека, обнаружила в распадке, в отдалении от дорог трехэтажную виллу современной постройки. Находясь в состоянии алкогольного опьянения, господа офицеры возымели желание туда попасть — Коте почему-то взбрело в голову, что там скучает молодая хозяйка неописуемой красоты, которую старый ревнивый муж упрятал подальше от столицы. Однако вместо красотки в воротах появился здоровенный лоб и, поигрывая автоматом, предложил гостям убираться к той самой матери.
   Котя на него наорал, махая удостоверением, после чего получил по сусалам. В подкрепление привратнику прибыли еще четверо столь же устрашающего сложения и не менее серьезно вооруженные. Они популярно объяснили, что гости лезут на территорию сверхсекретного военного объекта. Гости стушевались и ретировались.
   Но Коте шлея попала под хвост. Как он по секрету рассказал Даниилу с Хрусталевым, он голову мог дать на отсечение, что вилла ничуть не походит на секретный объект, тем более военный. Будь это генеральская дача, он бы докопался. И корнет решил копнуть еще глубже, используя светские связи и погоны своего ведомства. Юношеска любопытства ради.
   Видимо, по молодости лет копать он начал чересчур открыто и нахраписто и с маху наступил на чью-то любимую мозоль, иначе почему через три дня его пристрелили у собственной калитки? Одного из его спутников по той поездке сшибла на перекрестке так и не отысканная впоследствии машина, второй исчез, растворился, как сахар в чае, а третий по пьянке утонул в дальнем уголке торгового порта — однако вскрытие показало, что дышать он перестал за час до того, как оказался в воде. Эта череда смертей прошла незамеченной никем, кроме Даниила с Хрусталевым, а уж те призадумались.
   Для начала они хитроумными окольными путями подкинули довольно влиятельному полковнику из конторы, как раз и охранявшей секретные военные объекты, хитро сработанную дезу — информацию о вилле, служащей, по некоторым данным, гнездом иностранного военного шпионажа. Полковник засучил рукава.
   Так, с засученными рукавами, он и переселился в мир иной буквально через два дня, сгорев со своими помощниками в рухнувшем вертолете. Авария. Несовершенство техники, или усталость металла, или пьяные механики закандрючили не ту херовину не в ту дырку, или похмельный пилот дернул не ту ручку. Бывает. Даже с полковниками…
   Даниил с Хрусталевым поняли, что дело весьма нешуточное — каким бы рассекретным ни был объект, принадлежи он в самом деле армии, полковника всего-навсего обматерили бы в каком-нибудь высоком кабинете…
   Тогда столь же хитроумными окольными тропками деза пропутешествовала в МУУ, к начальнику одного из отделов, ярому карьеристу — на сей раз как информация о гнезде террористов, притаившихся в радомежских лесах, о хазе, где злодеи пляшут с девицами в мини-юбках, лопают жареных дроздов, поклоняются Большой Медведице и замышляют поджечь штаб-квартиру МУУ.
   Не успев добраться со сногсшибательной информацией до Морлокова, ярый карьерист утонул в собственной ванне. Глубоко нырнул, попал в омут… Бывает. Выходило, что и хозяйством МУУ виллу считать нельзя.
   Тогда? Триада спецслужб — хрусталевское ведомство, военная разведка и МУУ — отпадали. Других тайных служб в стране не имелось. Вдобавок сообщение Даниила крайне заинтересовало.
   Резидента — в особенности когда Резидент лишился трех своих агентов, сунувшихся было прощупать дальние подступы… Впервые Даниил узрел Резидента в некоторой растерянности. Ни одна из разведок мира не могла бы организовать все эти фантасмагории без того, чтобы в мире, набитом двойниками и тройниками, об этом не пронюхали бы конкуренты. Но никто ничего не знал. Ни на одной из полулегальных «черных бирж» торговли разведсекретами ничего проясняющего не всплывало. Разве что виной всему был дьявол, в которого как-то неудобно верить, ибо его существование никакими агентурными данными не подтверждено…
   Словом, на шее у немногих посвященных повисла тягостная загадка, ларчик с ключиком внутри. Нетрудно было выбросить на виллу батальон коммандос, но где гарантии, что в руках окажутся улики и доказательства? Хэккеры Хрусталева принялись беззастенчиво шарить по закоулкам компьютерной памяти самых разных ведомств, но пока что реальной выгоды не обрели.
   Бонч-Мечидол, которого по размышлении Хрусталев взял в сообщники, послал пошнырять на большой высоте над виллой самолет электронной разведки, но толку от этого научного аэроплана оказалось чуть. Хрусталев озлился до того, что разыскал в глухих закоулках Сердоблинской губернии деревенского колдуна, окруженного в родных местах почтительным страхом, запер его в подвале и велел расшибиться в лепешку, но выколдоватъ отгадку. Параллельно Пал Палыч велел хэккерам удвоить труды, надеясь, что дикий и дурацкий сплав языческого ведовства с кибернетикой к чему-нибудь да приведет.
   А наблюдение за виллой продолжали. Судя по всему, ее таинственные хозяева, запасшись всем необходимым, сидели там безвылазно, и их таинственные замыслы контактов с внешним миром пока что не требовали. Однажды, правда, перехватили кодированную радиопередачу с виллы, но краткость ее позволяла думать, что это было обычное донесение: «Все в порядке, ничего нового». А может, и нет…
   Замигала лампочка селектора, и Даниил щелкнул клавишей.
   — Чем занимаешься? — раздался бодрый голос Жени.
   — Да голову ломаю, — сказал он вяло.
   — Вот и давай к нам. Хрусталев опять в разносе, тебя требует, прямо-таки в приказном порядке. Езжай давай.
   «Вот и прекрасно, — подумал Даниил. — К черту и Резидента с его стойкой коммунистической идеологией, и Морлокова с его синемундирными сержантами, и Чертову Хату…»
   Он спустился вниз. В вестибюле навстречу выскочил душевный человек Методам, председатель месткома, запойный общественник в есаульском чине. Сейчас алкоголем от него не пахло, глаза у него были рыбьи, а из его потертой дерматиновой палочки торчали листки машинописи с грифами: «неописуемо секретно», «секретно значительно менее», «секретно постольку-поскольку».
   Даниил попробовал увернуться, но Методам прижал его к перилам и жарко зашептал в ухо:
   — Ротмистр, дорогуша, вы ведь на древнешумерском не читаете?
   — И не пишу тоже, — сказал Даниил.
   — Вот и хорошо, золотко, вот и ладненько, распишитесь-ка.
   Методам сунул ему синий с золотым обрезом бланк МУУ. Настоящим компетентно разъяснялось, что согласно последним идеологическим изысканиям древнешумерский язык оказался буржуазным псевдодиалектом загнивающего класса, а посему все, имевшие политическую близорукость его знать, автоматически являются врагами народа и безусловно подлежат. Чем и предписывалось заняться всем низовым организациям.
   На проспекте Бречислава Крестителя было тесно от черных фургонов МУУ — там искореняли. Подотдел Шумера Института прикладной лингвистики был оцеплен тройным кольцом. Из окон летели, рассыпаясь снегопадом, пачки рукописей, звенели выбиваемые стекла, доносились крики и женский визг. По двору гнали прикладами мужичка в замасленной робе, он стряхивал ладонью кровь и орал:
   — Да говорю: кочегар я, кочегар! Сроду не был в вашем Химере!
   Его хрястнули прикладом по затылку, раскачали за руки за ноги и швырнули в фургон. Следом отправили девушек в разодранных платьях, толстяка в академической шапочке, кричавшего что-то про пыль веков, и табунок мужчин аспирантского вида. Сине-малиновые деловито добили стекла, собрали бумаги, сорвали вывеску и написали мелом на воротах: «Гниздо лекведеровано». Старшина со скуластой половецкой харей (среди сержантов МУУ было много половцев и хазар, по причине неграмотности считавшихся наиболее благонадежными) размашисто расписался и заорал:
   — Значитца, так: враг народа в турма, девкам в караулка, бумага в котельный! Зевака, прочь ходи, иначе кишка штыком пори!
   Немногочисленные зеваки торопливо засеменили врассыпную. Вереница огромных черных фургонов, завывая, умчалась. Даниил поехал дальше.
   Отправляясь в разнос, Хрусталев, как правило, выезжал на природу, к речке в Ведьмином бору, где, как гласило официально запрещенное предание, тысячу лет назад сам Бречислав Креститель остановился под дубом по некоторой надобности. В свое время на дубу красовалась мемориальная доска, привлекавшая вереницы паломников, но с восшествием Морлокова компетентные, идеологически подкованные лица под руководством академика Фалакрозиса установили, что Бречислав Креститель, будучи исторической личностью, не мог иметь абсолютно никаких вульгарных некоторых надобностей. Паломников разогнали, доску увезли под конвоем в неизвестном направлении, а дуб искоренили. Приближаясь к месту, Даниил все чаще замечал в кронах сосен охранников в серых плащах, шляпах и темных очках. Они бдительно озирали местность в мощные стереотрубы, что-то писали в блокнотах и неумело перекликались птичьими голосами.
   Поляну у ручья тесно окружали вековые сосны жуткого облика, обросшие зелеными кружевами лишайника. Впритык к соснам стоял длинный черный «гамаюн» с распахнутыми дверцами. На углях вкусно дымили шашлыки, из ручья торчала батарея оплетенных золотистой фольгой горлышек. Магнитофон истошно орал на толстом пне:
   Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули, когда мои родители зачать меня надумали в те времена укромные, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные…
   Хрусталев был аккурат с тридцать седьмого года, и его мать, беременная им, бежала с севера в Древлянию, когда сухорукий семинарист объявил себя господом богом. Об отце Хрусталев ничего не знал даже теперь, и каждый сентябрь на него находило — вот как сегодня.
   Он сидел, уютно опершись спиной о колесо, в расстегнутом кителе, растрепанный, и тянул шампанское из горлышка, задрав толстое донышко бутылки к небесам. У шашлыков хлопотала Женя, бывшая военная летчица (ее вышибли из полка, когда папа-дипломат пополнил ряды невозвращенцев, а от остального ее спас Хрусталев) — точеная фигурка, русая, стрижка под мальчика, лицо то дерзкое, то детски невинное. Вопреки массе бородатых анекдотов про шефа и секретаршу любовь здесь была серьезная.
   — Здорово, ханурики, — сказал Даниил. — Гудите?
   — Как паровозы! — радостно заорал Хрусталев. — Евгения, мечи на пень! — Он отшвырнул пустую бутылку, на четвереньках добрел до ручья и вытащил две новых. — Так выпьем же за Шумер! Видал, что в городе делается? Ну, погоди, ну, помрет император, околеет маленько, я же из Вукола краковской колбасы наверчу!
   Опорожнили. Съели по шашлычку. На деревьях каркали и свиристели охранники.
   — Цыц, пернатые! — гаркнул Хрусталев, и птичий гомон стих. — Ох, Данька, Данька, что за жизнь у охранника, не представляешь ты себе… — Он звучно икнул и продолжал с цыганским надрывом. — Каждого подозревай, на каждого смотри волком, жди пакости от любого, весь свет во врагах держи. Иногда сам на себя покосишься: а почему эта харя все трется возле императора, кто таков, откуда и зачем? Эх, пошло оно все в…
   Женя мимоходом залепила ему подзатыльник, и Хрусталев покорно умолк. Вытянув еще бутылку, он заплакал и, загибая пальцы, путаясь и датах, ошибаясь в именах, принялся перечислять самодержцев, в результате недосмотра охраны померших от апоплексического удара, несварения желудка, прежестокой колики и общей меланхолии организма. Временами он начинал матюгаться, но Женя была наготове, и подзатыльники прилетали как раз вовремя.
   — А все почему? Недостаточно бдим, мать их… — Хрусталев блаженно улыбнулся очередному подзатыльнику. — А Вукола я все одно пришибу. Деленда эст.
   Человек он был от природы добрый, ранимый, а жизнь и долг понимал исключительно прямолинейно — охранять подлежащего его заботам императора, не жалея души и сил, а при необходимости и жизни. Он и охранял. Изобретательно и неустанно, с использованием всех чудес технической мысли. Он терпеть не мог Морлокова, по убеждениям был стойким республиканцем, но тщательно это скрывал, потому что принес присягу на верность императорскому дому…
   — Вот, смотри! — Хрусталев ткнул пальцем. — Ты скажешь, что это благонамеренный лесной обыватель? Может быть. Я же обязан подозревать, что это — агент. Эй ты, руки вверх!
   На том бережку встал на дыбки заяц и с любопытством взирал на генерала. Хрусталев достал пистолет. Вокруг зайца взлетели мох и песок. Заяц невредимо сидел. Хрусталев звонко защелкнул новую обойму, высадил и ее. Заяц сидел. Потом презрительно прищурил и без того косые глаза, плюнул и, непристойно повиливая задом, направился в кусты.
   — Охрана! — взревел Хрусталев.
   Охранники понеслись за зайцем, сталкиваясь и шумно проламываясь сквозь бурелом. Лес наполнился уханьем, гоготом, топотом и свистом.
   — Вот такая работа, — печально сказал Хрусталев. — Брать отпечатки пальцев у леших и водовозных кляч, шарахаться от теней, разгонять метлой привидения и выть на луну. А тот, кого ты охраняешь, никому не нужен, даже себе самому, и сиди гадай, откуда придет то, что нас сметет, — должно же нас что-то вымести поганой метлой по причине нашей полной никчемности?
   Лицо у него набрякло и покраснело, а упрямые серые глаза оставались осмысленными и трезвыми. Иногда Даниил его упорно не понимал — когда он валял ванечку, когда говорил серьезно.
   Подошла Женя, присела на корточки, пересчитала пустые бутылки:
   — Семь. Ох, генерал, начну я тебя от алкоголизма лечить…
   — Вылечи меня лучше от дурных предчувствий, — Хрусталев невозмутимо откручивал проволочку. — Женечка, милая, когда же ты поймешь — если не буду периодически отключаться, я с ума сойду, с ума сбегу… Перейдем на коньяк?
   — Я тебе перейду, — грозно пообещала Женя. — Жрите пока что послабее. Даниил, это и к тебе относится — я вас боюсь временами, кажется, будто вы мертвые, психи этакие…
   Она ушла возиться с новыми шашлыками. Хрусталев, подмигнув Даниилу, извлек из сапога старый нетабельный револьвер. Вставил один патрон, раскрутил барабан, уткнул дуло в висок и нажал на спуск. Сухо, противно щелкнуло. Хрусталев горстью смахнул со лба пот и сунул наган Даниилу.
   Даниил с замиранием сердца повторил его манипуляции. Щелкнуло, словно сломалась кость. Он помотал головой, ощущая во рту поганый привкус медной дверной ручки.
   Незаметно подошедшая Женя вырвала у него наган, забросила в речку. Что есть силы ударила по лицу его, потом Хрусталева, ушла в машину и заплакала.
   Смущенно переглядываясь, они допили коньяк. Издали доносились топот, вопли и хруст сучьев — охота на длинноухого агента продолжалась. Хрусталев подпер щеку ладонью, сделал жалостливое бабье лицо и заголосил тоненько:
   — Мой костер в тумане светит, искры гаснут на лету…
   — Ну почему я тебя до сих пор не бросила, алкаш несчастный, — печально поинтересовалась Женя.
   — Потому что я тебя люблю, — сказал Хрусталев. — Чисто и нежно. Сам удивляюсь. Слушай, Женька, если я умру — ты умрешь за компанию?
   — Ага, — сказала Женя. — Обязательно и непременно. А пока ты еще живой, иди ты к черту… Пойду за грибами, надоели мне ваши пьяные рожи, господа офицеры. На шашлыки поглядывайте — подгорят.
   Взяла лукошко и ушла в лес.
   — Коньячком, молодые люди, господа военные, не разодолжите ли? — послышался сзади вкрадчивый козлетон.
   Рядом сидел на перевернутом ведре неизвестно откуда взявшийся старичок в полосатых шароварах и драненьком армяке — маленький такой, морщинистый такой, с седой бороденкой и колючими молодыми глазами. Даниил недоуменно подумал: почему он назвал нас обоих военными, когда в форме один Пашка?
   — Эт-то что за явление хлюста народу? — спокойно поинтересовался Хрусталев и поднял свой «Ауто Маг» — огромнющую американскую машинку с силой удара пули в сто шестьдесят пять килограммов, дуру длинноствольную.
   — Тихо, милай, — сказал старичок, и от вкрадчивой властности его голоса массивная американская дура опустилась сама собой.
   — Шашлычки сними, подгорают. Ну, первая колом, вторая соколом?
   Как-то само по себе получилось, что деда автоматически приняли в компанию. Он о удовольствием выпил два стакашка, сжевал палочку шашлыка и предложил:
   — Погадать, ребята?
   Они переглянулись и кивнули. Дед добыл из недр армяка пригоршню потрепанных старомодных карт, разметал их на донышке ведра по какой-то хитрой системе, дул на них, подравнивал, перекладывал. Закончив, полюбовался и спросил:
   — На что — на смерть или на жизнь?
   — На смерть, — шепотом попросил Хрусталев.
   — Ага, — вгляделся дед. — Ехал «мусор» на телеге, а телега на боку… Так вот, не будет тебе смерти ни от ножа, ни от пули, ни от яда, ни от воды. Смерть тебе будет знатная, синяя, на большом стечении народа и в лихой коловерти…
   — А точнее?
   — Точнее в женской бане, там все напоказ, — веско сказал дед. — Народная мудрость — она, мусор, туманнее… А тебе… — Он посмотрел на Даниила. — Тебе, касатик, смерть будет серая и тусклая, несущаяся… Прощевайте, робяты, спасибочко за алкоголь, покедова, тудыть вашу в хрендибобер. Эскьюз ми, ежели что не так, и оревуар!
   Он зашел за машину, а когда они бросились следом, никакого деда там не оказалось.
   — Тоже мне — ворон здешних мест… — плюнул смачно Хрусталев.
   Из леса чинно и торжественно двигалась процессия. Четверо охранников несли на плечах длиннющую оглоблю, на которой болтался привязанный за задние лапы давешний заяц. Следом гурьбой валили остальные особисты, перемазанные смолой, исцарапанные и гордые.
   — А я ему — в затылок!
   — Каратэ знал, гад…
   — Старшина, ты живой? Как он тебе, а?
   — Не свисти. Чижиков, лучше ремень подтяни…
   Старшина отрапортовал:
   — Неопознанный агент оказал сопротивление и убит при попытке к бегству. Протокол составлен. Компромата не обнаружено.
   Хрусталев отмахнулся:
   — Зажарьте в сметане, что ли… По деревьям!
   У машины стояла Женя с лукошком грибов.
   — Синяя смерть, — прошептал Хрусталев, пихая Даниила под ребра.
   — Чего?
   — Забыл, что говорил старикашка? Мне причитается синяя смерть, тебе серая.
   — Ну и что?
   — Болван! У Женьки глаза синие, а у твоей Ирины серые. Дошло? Ну, дед!
   Они загоготали так, что притихшие было на деревьях охранники снова заголосили кукушками и попугаями.
   Стараниями Жени хрусталевский загул и на сей раз превратился во вполне приличный пикник. Она поджарила грибы, красиво накрыла стол на пне, согнала с деревьев охранников, заставила их похоронить несчастного зайца, потом построила в колонну по двое и турнула в столицу. Они послушно затопотали по тропинке. Удалялась, стихала знаменитая строевая песня хрусталевцев «Абраша»:
   Имел наш Абраша денег миллион, и был наш Абраша в Ривочку влюблен.
   И долго наш Абраша с Ривочкой дружил, пока проклятый Гитлер войны не объявил.
   Пошла пехота наша, а с нею и Абраша…
   Чинно распили последнюю бутылку. В машине потрескивала рация — секретную антенну мимоходом задевали пролетавшие государственные тайны. Бутылка пустела быстро, и Женя, положив гитару на колено, склонившись над ней, пела старинную английскую балладу:
   Ну что же, у нас неплохие дела, так выпей же с нами, красотка!
   И с ними была, и с ними пила Джейн — Оловянная Глотка…
   Она вскидывала голову, чтобы бросить взгляд на Хрусталева, и синие глаза так сияли из-под рассыпавшейся русой челки, что Даниил поневоле испытывал жгучую тоскливую зависть: у них с Ириной не было и никогда не будет такого вот пикника…
   Женя последний раз ударила по струнам и резко отставила звякнувшую гитару:
   — Собирайтесь, пьянчуги. Хорошее нужно уметь не затягивать, обрывать в подходящий момент…
   Она ушла собирать посуду, и Хрусталев насквозь трезвым голосом шепнул Даниилу на ухо:
   — Вчера днем в Чертовой Хате побывал первый за все время наблюдения посетитель — действительный тайный советник Радомиров. Дипломатическая звезда, мать его так…


8



   …От смертного духа морозного, от синих чертей, шевелящих в аду царя Иоанна Грозного…

З.Луговской



   Точная дата прибытия Аспида Сизокрылого на границы государства так и осталась неизвестной — частью по причине аполитичной темноты, частью по причине того, что он, очевидно, будучи по природе скромным, не подавал ни световых, ни звуковых сигналов. Вечером его еще не было, а назавтра утром он уже был.
   Первым незваного гостя заметил школяр Омельяшка, командир звездочки юных морлочат. Будучи воспитан в духе повышенной бдительности ко всему импортному, он примчался на ближайшую заставу и сообщил, что аккурат на порубежном холме сидит нечто здоровенное и сизокрылое, антиправительственной пропагандой и шпионажем вроде бы не занимается, однако кто его знает, вдруг оно такое какое-нибудь? Потрясти бы…
   Омельяшке дали пустую гильзу, ласковым пинком под зад отправили восвояси и объявили тревогу. Трясти визитера отправили урядника Мамыкина с пятеркой охранников. Они лязгнули затворами, щелкнули каблуками, сели в машину и отбыли. Первым делом объявили Аспиду, что он арестован. К этому сообщению Аспид отнесся наплевательски, то есть попросту его проигнорировал, и Мамыкин отдал приказ вязать. Стали Аспида вязать. Вернее, попытались.
   Что там у них произошло, в точности не известно. Через час пожарные едва сняли Мамыкина с верхушки абсолютно гладкого фонарного столба в версте от места происшествия. Урядник всех кусал, никого не узнавал, а говорить членораздельно категорически отказывался. Его подчиненных после долгих поисков с вертолетов обнаружили увязшими по шею в болоте возле хибары лешего Федьки. Все они тоже были жутко некоммуникабельны. Леший Федька ничего не видел, ничего не слышал, ничего не знал. Поэтому был обвинен в пособничестве и государственной измене и взят. А машину так и не нашли.
   Тогда местный воевода на свой страх и риск серьезно взялся за Аспида. К холму выдвинулась артиллерийская батарея с приказом молотить до полного изничтожения.
   Молотила батарея, по ненадежным источникам, секунд около двадцати. Потом сгинула. Вскоре в кругах, близких к ЮНЕСКО, пронесся слух, что на одном из островов Микронезии папуасы обнаружили неизвестно откуда взявшегося детину в обрывках артиллерийского мундира. Первым делом он выдул ведро пальмового самогона, затем три часа пугал папуасов черными пророчествами, которых они по своей индустриальной отсталости не поняли, наконец скоропостижно женился на дочке вождя и зажил оседло. Но данные эти сомнительные.