«Вот так, и нельзя было иначе, — подумал Даниил. — Я уже нюхнул крови, я теперь стал как тигр-людоед посреди этого сна, и я положу кого угодно, чтобы расколоть Чертову Хату…»
Женя вышла из ванной и ошеломленно застыла. Даниил схватил ее за руку и поволок к двери. Затолкал в машину.
— Ну, развлекаешься, как я вижу? — спросил он, не заводя мотор.
— Понимаешь… — сказала Женя. — Понимаешь, хотелось, чтобы со мной сделали какую-нибудь невыразимую гнусность — чтобы забыться, грязи нахлебаться, дерьмом стать…
— Понимаю, — сказал Даниил.
— Зачем ты убил Янку?
— Пришлось, — сказал Даниил. — Я ей положил в кармашек одну коротенькую записочку, и те, кто к ней сейчас примчатся, сию записочку найдут. И начнут действовать. И если я только не ошибаюсь, дня через три-четыре буду знать, кто заведует Чертовой Хатой. Я на тебя полагаюсь, между прочим…
Коронационное одеяние древлянских царевен — белое.
И все ритуалы на сей раз были соблюдены без помех. И буханье салюта, и вензеля на крышах, огненные вензеля, торопливо переделанные из прежних, которые так и не успели зажечь…
Мириады свечей отражались в зеркалах, нежно звучал менуэт, и все здесь казалось незыблемым, как пирамиды, тысячи лет прохохотавшие в лицо Вечности.
Даниил стоял на галерее и смотрел вниз. Колоколами развевались белые кружевные платья, Вукол Морлоков в штатском чинно беседовал с Осмоловским, Бонч-Мечидол мирно кушал мороженое. Напряженности не было. «Музыкальный ящик с марионетками, — мельком подумал Даниил. — Сон. Смерть будет понарошку, измена будет приснившейся, подлость окажется наваждением забывшегося мозга, нет искренних чувств, высоких побуждений и низменных страстей — ничего такого во сне нет, есть только сон, видение, морок, марево…»
Музыка умолкла ненадолго. Зашелестели веера.
«Все-таки они очень похожи, сестры, — подумал Даниил, глядя на Наташу,
— фигура, походка, манера отбрасывать со лба челку, улыбчиво оглядываться через плечо. Гвардейца красит алый цвет… Паршиво чуточку на душе — ничего она мне не сделала и никому ничего не сделала, вот только угораздило ее связаться с Морлоковым, а как причинить Вуколу боль, кроме как?.. Нужно. Необходимо. Цель оправдывает средства, и забудь, что перед тобой живой человек, веселая и красивая молодая женщина, до боли похожая на Ирину. Задача перед тобой, и точка, идея перед тобой, голая суть…»
Он отвел руку в сторону, щелкнул пальцами. Словно отделившийся от колонны лакей в ливрее, переодетый хрусталевец торопливо подал ему сверток. Даниил развернул скользкий шелк и достал «Ауто Маг» покойного Хрусталева.
Подошел к перилам. Никто не обращал на него внимания, все теснились ближе к молодой императрице, и на галерее не было ни души…
«Ага, так, она улыбается Вуколу нежно, любяще, обещающе, и он улыбается в ответ, до жути похожий сейчас на обыкновенного человека, вампир фуев, кажется, сейчас они забудутся и на глазах у всех обнимут друг друга…»
Даниил нажал на спуск. Оглушающе грохнуло, тяжеленная американская дура подпрыгнула у него в руке. Даниил передал пистолет мгновенно исчезнувшему с ним лакею, взял со столика бокал шампанского и пригубил.
Внизу начался бедлам — звон хрусталя, обезумевшие, сбивающие друг друга с ног придворные, визг, топот, беготня, истерический плач, неразбериха, паника…
И над всем этим — жуткий волчий вой Вукола Морлокова, стоящего на коленях возле распростертой на паркете Наташи.
Даниил устало улыбнулся, отставил бокал и пошел вниз. Там наметилась некая упорядоченность — одни столпились вокруг трупа, другие бежали к выходам. «Надо же, — подумал Даниил мимоходом, — конец монархии, потому что прямых потомков больше не осталось. Тысячу лет просуществовала, а я ее
— на свалку истории…»
Перед ним поспешно расступались. Он прошел по коридору панических взглядов и остановился в двух шагах от Морлокова. Тот поднял голову — именно о таком его взгляде Даниил и мечтал.
— Я вам душевно сочувствую, маршал, — сказал Даниил, кланяясь. — Можете мне поверить.
Глаза Морлокова были пустыми, безумными.
В толпе вспыхнул и тут же затих опасливый шепоток.
Даниил повернулся и пошел прочь, стараясь не поскользнуться на испачканном кровью паркете.
— Ну и сука же ты, — сказал ему громко в спину Бонч-Мечидол, но Даниил не обернулся и не замедлил шага.
В событиях последующих двух суток никто ничего не понимал, даже те, кто по должности обязан был понимать все и чуточку больше.
Государственный Совет заседал круглосуточно за наглухо запертыми дверями, охранявшимися гвардейцами с лазерами наготове. Правда, ходили слухи, что они там всего-навсего беспробудно пьют и режутся в русскую рулетку. Редкие выстрелы, доносившиеся временами из зала, вроде бы подтверждали эту гипотезу. Впрочем, это просто-напросто могли откупоривать шампанское.
Бонч-Мечидол, очнувшись от запоя, вывел из столицы все верные ему войска. Километрах в двадцати от Коростеня они укрепились по всем правилам фортификации, ощетинились пушками, ракетными установками, зенитками и притихли, как мышки, предупредив, что плевали на белый свет и прикончат любого, кто к ним сунется, будь то сама пресвятая богородица.
Осиротевшие хруставлевцы, разбившись на кучки, шатались по городу, горланили «Абрашу», постреливали и орали, что они основали новую религию, недремлющее Око, которая, подобно многим другим мировым религиям, имеет своего святого мученика — П.П.Хрусталева. Искали Женю, чтобы возвести в сан, но не нашли. В детали своей догмы они не вдавались, но никто и не стремился узнать подробнее — с ними предпочитали не связываться.
Неприметный человек в круглом берете и кожанке, с лохматой бородой, носился по городу на тарахтящем мопеде. Он взбегал по лестницам, за столами водил пальцем по картам и рисовал на них стрелы, шептался в подъездах с такими же кожаными и бородатыми, в беретах, раздавал пакеты, получал пакеты, уговаривал, грозил, вдохновлял, тряс руки. В разговорах шелестело: «…ситуация… ударные группы… на платаны… термит… народная гвардия… демократия…»
Полиция куда-то попряталась, но беспорядка было не больше, чем при ней,
— время шалостям не способствовало.
Говорили, что фельдмаршал Осмоловский тихо тронулся, высыпал на улицу с балкона мешок золотых, следом все свои ордена, и все так и пылится, никто не подбирает. Это была чистая правда.
Говорили, что у моря приземлился инопланетный корабль, а пришельцы строят что-то гигантское и несомненно военное. Это была брехня.
Альтаирец Кфансут все это время усердно притворялся статуей русалки на городском пляже. Его детекторы работали с перегрузкой.
На космодроме «Хазар» сами собой включились стартовые системы, и носитель с кораблем «Рогнеда-4» вертикально ушел в ночные небеса на мечевидном столбе пламени. Датчики сигнализировали, что в кабине никого нет, но оттуда в течение сорока семи секунд велась передача на ЦУП, и принявшего ее оператора в невменяемом состоянии увезли в уютное тихое место, где его радостно встретили марсиане, непризнанные изобретатели, Наполеоны и римские папы.
Эсминец «Свирепый» повстречал в рейсе морского змея. В последующих радиограммах почему-то упоминались раздвоенные копыта и волосатое брюхо, но разобраться не удалось — эсминец прочно замолчал и на базу не вернулся.
Ночами становилось еще ознобнее — на шпилях потрескивали синие и желтые огненные клубки, кто-то свистел и нелюдски похохатывал в полусожженном разгромленном здании МУУ. Кто-то вдруг обнаружил, что минутные стрелки часов крутятся назад, хотя часовые вертятся в нормальном направлении. Видели, как над аэродромом хвостом вперед пролетел реактивный лайнер. Заметили, что сапоги у Крестителя в рыжей пыли, которая водится только в противоположном районе города.
Все смешалось и перепуталось в эти сумасшедшие ночи. В каминах подвывало, в переулках цокали словно бы овечьи копытца, но когда вооружившиеся до зубов кучки смельчаков рискнули заглянуть туда, никого там не оказывалось. Впрочем, однажды группа миссионеров-хрусталевцев, натолкнувшись в час ночи на один такой подозрительный звук, изрешетила пулями переулок, и их усердие было вознаграждено — на мостовой остался залитый кровью лохматый зверь величиной с некрупную собаку, причем без всяких признаков копыт. Верные первому постулату новой религии «Бди недреманно», хрусталевцы исколесили столицу вдоль и поперек, подняли с постелей кучу ученых и наконец добились своего. Заспанный старичок, доставленный на место происшествия, долго щупал и ворочал зверя, бормотал что-то непонятное, а потом грохнулся в обморок. Его привели в чувство апробированным способом — залили в глотку бутылку самогона. Придя в себя, старичок объяснил нетерпеливо толпившимся охранникам, что зверь этот жил несколько миллионов лет назад и тогда же вымер, будучи боковой тупиковой ветвью. В доказательство разгоряченный самогоном старикан закатил на латыни такую речь, что хрусталевцы, помнившие из латыни лишь «парабеллум» и «аква витаэ», оторопели, проводили его домой и помогли донести зверя.
Полярные сияния в безлунные ночи, вой ветра в трубах при полном безветрии, неизвестно чьи кони с ошалевшими, налитыми кровью глазами, вскачь проносившиеся по ночным улицам, а у кого-то из крана текла кровь, кто-то встал утром и обнаружил, что помолодел на пятнадцать лет, кто-то, выйдя ночью в туалет, вернувшись, застал в постели вместо жены теленка с отрубленной головой, у кого-то в ванной выросли грибы, подвывавшие тоненько и норовившие прилипнуть к пальцу…
И вдруг все кончилось — рывком.
Утром третьего дня полицейские стояли на своих законных местах, были открыты все магазины, газетные киоски, парикмахерские и рюмочные. Хмурых похмельных хрусталевцев, выстроенных на заднем дворе новообразованного МВД, отечески журил замминистра, личность никому не известная. «Рогнеда-4», как выяснилось, смирнехонько стояла на стартовом столе, а оператор оказался нормальным и был с подобающими извинениями отпущен. Эсминец «Свирепый», как оказалось, попал в шторм, лишился руля и радиосвязи, был обнаружен и отбуксирован в порт. Страной, оказывается, правил реорганизованный Государственный Совет, учредивший Особую Комиссию Обработки Алогичностей (сокращенно ОСКОБРА), которой вменялось в почетную обязанность разобраться во всех упущениях, недосмотрах, перегибах, неоправданных репрессиях, недоработках, превышениях и злоупотреблениях, а разобравшись — осудить, принять к исполнению, заверить, амнистировать и не допускать. Официальные Социал-Демократы ходили по столице гоголем, громко рассказывали в общественных местах политически скользкие анекдоты, за которые позавчера были бы урегулированы, раскланивались друг с другом и хохотали без причины.
По столице, опираясь на палку, бродил Морлоков, бессмысленный, седой и неузнаваемый. Его неотлучно сопровождал рослый жлоб в штатском. Когда Морлоков падал на мостовую и начинал, рыдая, бодать ее лбом, жлоб поднимал его, успокаивал, утирал, и они шли дальше. Официально сошедший с ума, Морлоков был вследствие этого освобожден от всех видов судебного преследования.
Бывшее здание МУУ чинили, чистили и красили — там должна была разместиться музыкальная школа.
Осмоловский куда-то пропал, и никто его больше не видел. Бонч-Мечидол вышел в отставку и поступил на первый курс Лесной академии. Несколько членов старого Государственного Совета погибли в автомобильных катастрофах, а несколько отравились колбасой.
Железные дороги лихорадило — с севера, северо-востока и востока в столицу летели длинные поезда, битком набитые бритыми наголо мужиками в ватниках. Они были веселы и трезвы, горланили непонятные песни, засандаливали проводницам в тамбурах и называли друг друга «господа».
Было официально объявлено, что созвездие Большой Медведицы существует и находится на небосклоне.
Было указано, что бога нет, но верить в него не возбраняется при условии невыхода за рамки приличий.
Академик Фалакрозис по состоянию здоровья ушел на пенсию.
На улицах появилась масса девушек в мини-юбках, что безусловно способствовало демографическому взрыву.
Снежного человека Филимона выпустили, умыли, причесали и устроили куда-то лаборантом (без допуска к спиртному).
Потихоньку убирали не представляющие художественной и исторической ценности статуи наиболее одиозных царей.
Поступило компетентное разъяснение, что язык древних шумеров не является буржуазным, а к появлению на свет птицы дрозд причастна природа, а не тверские коммунисты.
А на площади Крестителя стоял человек в кожанке, в круглом берете, с лохматой бородой, подпирал плечом столб, ласково оглядывал девушек в мини-юбках, щурился вслед патрулям и мурлыкал что-то без слов. Мопеда при нем не было.
Альтаирец Кфансут парил в восходящих потоках, прикидываясь дельтапланом.
На улицу Даниил вышел после девяти и влился в поток сосредоточенно спешащих на работу людей.
Полицию на площади Бречислава Крестителя представлял белобрысый сопляк, и в данный момент он многословно и обстоятельно распекал девушку, нарушившую что-то на мотороллере. Девушка, глядя чуть насмешливо, ждала, когда блюститель перейдет к вопросу об адресе и телефоне, а блюститель маялся меж желаниями и смущением и стал уже заговариваться. Даниил перестал смотреть на эту идиллию, потому что появилась Милена.
Она спускалась по лестнице, знаменитой тем, что на ней двести лет назад спьяну сломал шею кто-то из великих князей, она ни на кого не смотрела, стучали каблучки, трепетал над загорелыми коленками подол белого платьица, а дерзкая улыбка предназначалась всем и никому. Даниил с удивлением поймал себя на нежных мыслях, как будто это и не он хладнокровнейше подставил ее и ждал теперь результатов… А почему эти дураки на красном мотоцикле остановились там, где стоянка была запрещена при любой власти?
Пистолет в руке того, что сидел сзади, дернулся несколько раз, и Даниил не услышал выстрелов. Полицейский бежал через площадь, дергая кобуру. Кобура — видимо, новая, жесткая и необмятая — никак не раскрывалась, привычно жались к стенам прохожие, мотоцикл умчался на бешеной скорости, Даниила толкали бегущие, а Милена все еще стояла на широкой ступеньке, недоуменно и отстраненно глядя на расплывающиеся по белому платью красные пятна. Даниил побежал вверх по лестнице, и лестница была бесконечной, бесконечной…
В широко раскрытых глазах Милены отражались Даниил, облака и недоумение, как будто она верила, что никогда не умрет, и вынуждена была жестоко разочароваться. Возможно, так оно и было.
— Ну! — заорал он ей в лицо, поднимая за плечи.
— Я сделала все в точности, — выговорила она удивительно четко и внятно. — Все. Тебе будет меня хоть немножечко жалко?
— Да.
— Потому что я тебя…
И замолчала — словно задули свечу. Даниил осторожно, хотя ей было уже все равно, опустил ее на ступеньки, услышал приближающийся вопль сирен и побежал вниз по лестнице. Вскочил в машину, свернул на проспект Морлокова, который еще не успели переименовать, и на бешеной скорости помчался к южной окраине Коростеня.
Бежевую «Ярославну» он увидел издали, и Резидента в ней, задумчиво прислонившегося виском к стеклу левой передней дверцы. «Ярославна» стояла метрах в тридцати от шоссе, под раскидистым дубом, так, чтобы при необходимости одним прыжком вырваться на автостраду.
Даниил подбежал к машине и рванул дверцу, уже зная все наперед. Резидент вывалился ему на руки, грузный, уже похолодевший. Даниил подхватил его, усадил на место. Три пули угодили в грудь, кровь залила плащ» который Резидент купил где-то в Гонконге и очень любил суеверной привязанностью. Теперь плащ не помог. Собеседник выстрелил в Резидента, сидя рядом с ним в машине. Последнее звено. Завершающий штрих. Что ж, полковник, вы сделали свое, честь вам и хвала, осталось подождать лет тридцать, пока народится новый Юлиан и устареют нынешние секреты…
Даниил сел в машину и поехал в город, на сей раз не спеша и педантично соблюдая правила уличного движения. Остановил машину у подъезда роскошного здания, вошел в вестибюль с пальмами, мрамором и зеркалами, предъявил осанистому портье удостоверение секретной службы, перекинулся парой слов и поднялся в огромном лифте на третий этаж. Вежливо позвонил.
Дверь открылась сразу же. Перед Даниилом стоял импозантный седовласый джентльмен. Круминьш Арвид Янович, бывший полковник тверского посольства. Шпион, конечно.
— Простите? — настороженно спросил Круминьш, явно ожидавший кого-то другого, и его узкая ухоженная ладонь поползла к карману вишневого халата.
Даниил коротким ударом сбил его с ног, захлопнул за собой дверь, за руку отволок хозяина в гостиную, где и оставил на полу, вынув из кармана халата пистолет. Сел в кресло, пнул экс-полковника под ребра, чтобы привести в чувство, закурил и сказал:
— Ну, здравствуйте, Арвид Янович. Поговорим? Представляться не буду, вы меня наверняка и так знаете… Ради экономии времени не стоит меня пугать или подкупать. Не стоит также уверять, будто к вам сейчас придут гости.
— Вы понимаете, что… — начал было, сидя на полу, седовласый хозяин.
Даниил, не вставая, пнул его в грудь:
— Молчать, я сказал! Лучше слушайте меня, это ведь интересно, право… Я не буду углубляться во все детали и подробности. Просто — я поставил вам ловушку, а вы в нее влипли. В свое время ситуация с Чертовой Хатой сводилась к следующему: она не могла принадлежать ни одной из крупных разведок или серьезных политических сил. Это и сбивало всех с толку. А вот мне как-то пришло в голову: быть может, дело просто-напросто в том, что затеяла все это некая группа внутри некой разведки? Группа, чьи интересы прямо противоположны интересам родного ведомства? Дальше было проще… О том, что Резидент якобы собрался вторгнуться в Чертову Хату, знали только вы. И ваши люди его… Как и Милену Дилову, а она тоже была подсадной уткой. Я вас поймал. Объектом руководите вы, на свой собственный страх и риск, в Твери ничего об этом не знают. Впрочем, уже знают. Правда, только то, что я счел нужным им сообщить… Молчать! — Даниил снова пнул экс-полковника. — У меня мало времени. Итак, Чертова Хата, она же «Омега-Дельта» — это криптоним вашей лаборатории, где считавшиеся погибшими лучшие ученые Коростеня и Твери клонировали человека, более того
— вложили в него интеллект и память прототипа. Я не знаю, как им это удалось, но догадываюсь, что это были гении…
— Почему — были? — не удержавшись, воскликнул Круминьш. На сей раз Даниил его не ударил. Устало улыбнулся:
— Ну, не «были» — есть… Пока что. Гении… Одним словом, то, что они сделали, можно назвать воскрешением из мертвых. Кто? Кого вы там подняли из праха?
Круминьш молчал.
— Слушайте, вы, — сказал Даниил с жутким спокойствием. — Я потерял слишком многих… И лишняя кровь меня уже не волнует. Если вы не разинете пасть, нет такого зверства, которое я на вас не испробую… — Он наклонился и посмотрел в глаза седовласому. — Мясо буду рвать клочьями, сволочь…
Секундная стрелка на его часах ползла невыносимо медленно. Наконец Круминьш прошептал севшим, шелестящим голосом:
— Сталин…
Даниил слишком устал, чтобы удивляться. Перегорел.
— Теперь понятно, зачем вам понадобился Морлоков — играть прежнюю роль при новом хозяине. Я не пойму только одного — почему при покушении на Ирину вы пытались убрать и его?
— Потому что к тому времени генералиссимус полностью созрел в приятии собственных решений, — сказал Круминьш. — И Морлоков ему не вполне подходил…
— Ну что ж, — сказал Даниил. — Придумано недурно — вы убираете обеих царевен, и на освободившийся трон восходит Осип Джугашвили…
Он удивленно замолчал — в глазах Круминьша промелькнуло что-то похожее на превосходство, а этого чувства седой никак не мог испытывать сейчас, загнанный в угол, раздавленный. И тем не менее это было презрительное превосходство…
— Господи, так вот в чем дело! — ахнул Даниил. — Лихо придумано, нет слов. Значит, Иосиф предназначался не для древлянского трона? Для Твери вы его готовили? Ну, у меня нет слов. И разумеется, вы станете утверждать, что ваши побуждения были самыми благими?
— Да, — сказал Круминьш. — Терпеть больше нет сил — вся эта нахлынувшая с Запада муть, вещизм, стремящийся подменить высокие идеалы, аполитичность и равнодушие, к которым скатывается часть общества… Нам нужен человек, способный решительными мерами спасти высокие идеалы и завоевания…
Его глаза горели, он говорил вдохновенно, с яростным пафосом, как когда-то, должно быть, распинался перед поляками, убеждая их немедленно пожертвовать отечеством ради мировой революции. Даниилу скоро надоело, и он вновь пнул под ребра седого трибуна, и тот замолчал.
— Хватит, — сказал Даниил. — А это правда, что шрамы от польских сабель у вас не только на спине, но и на заднице?
Не дожидаясь ответа, он снял телефонную трубку, накрутил номер особого отдела тверского посольства и сказал:
— Клиент готов. Можете приезжать.
Высокие зеленые ворота, украшенные медными беркутами, гербом ВВС, медленно разъехались в стороны. Дежурный исследовал удостоверение и трудолюбиво состряпанную Даниилом бумагу, в которой говорилось, что контрразведка проводит в известных ей одной целях осмотр пристоличных военных аэродромов, а посему всем чинам предписывается оказывать содействие. Даниил ждал, положив руку на сиденье, на прикрытый газетой «Ауто Маг».
— А какие цели? — не удержался веснушчатый лейтенантик, местный особист.
— А-а… — Лейтенант вернул документы и вскочил на подножку вездехода. Женя уверенно повела машину в дальний конец взлетной полосы, мимо остроносых истребителей, средних бомбардировщиков, связных бипланов. Лейтенант что-то тараторил над ухом Даниила, расхваливая отлично налаженную бдительность. Даниил не слушал — все, что болтал этот без двух минут покойник, не могло уже иметь значения. Его занимало одно-единственное — то, что Круминьш Арвид Янович, оказывается, просто-напросто застрелился вчера в собственной квартире, и это не легенда, те, кто туда ездил, уверяли Даниила, что труп и в самом деле принадлежит бывшему полковнику латышской гвардии. Значит, вот так. Значит, корни тянулись глубже. А потому…
Женя затормозила возле двухмоторного «Алконоста», поднялась в кабину по алюминиевой лесенке, бегло окинула взглядом приборы и кивнула Даниилу:
— Порядок. Полный бак и полный боезапас. Ну, Данька, всего тебе наилучшего. Запомни меня веселой.
«Я с тобой», — хотел было сказать Даниил и взглянул ей в лицо. Она была бледна, но глаза — спокойные и даже чуточку азартные. Даниил все понял, вспомнил старинную английскую балладу и тот разговор Хрусталева с Женей. И отступил к машине. Женя улыбнулась ему, решительно задвинула фонарь.
Взвыли винты, превратились в туманные круги, по траве пошли волны. Оглушительно стреляя моторами, «Алконост» прокатился по рулежной дорожке, выехал на полосу и после короткой пробежки взмыл в небо. Только тогда до лейтенантика дошло, его безусое лицо стало удивленным и встревоженным, он медленно положил руку на кобуру. Даниил спокойно поднял «Ауто» и выстрелил в это лицо.
Он стоял на горячей бетонке и смотрел в небо, туда, где растаял «Алконост». В ушах у него настойчиво звучало, словно слуховая алкогольная галлюцинация:
— Ну что же, у нас неплохие дела, так выпей-ка с нами, красотка…
Когда гремящая тишина стала невыносимой, он сел в машину и помчался к воротам. Мосты за спиной горели и рушились, ничто отныне не имело значения, не было ни любви, ни ненависти, все, кого он любил и предал, были мертвы, будущее его не интересовало, прошлое хотелось смять и выбросить. Пора домой, дома на его совести не будет абсолютно ничего, все останется по эту сторону, навсегда, насовсем…
Он промчался по Южной стратегической дороге, миновал несколько селений и остановил машину на перевале. Внизу, в распадке, стояла окруженная серебристыми елями вилла — инкубатор со змеиным яйцом.
В небе появился «Алконост». Жестокий и прекрасный, как всякое сработанное человеческими руками оружие, он почти вертикально шел к земле, врубаясь винтами в голубой осенний воздух, и Даниилу показалось, что он видит за сизым бронестеклом спокойное лицо Жени — за секунду до того, как надрывно ревущий штурмовик вонзился в землю, в белый красивый дом, и распадок заволокло тучами дыма, пронизанного желтыми всплесками огня…
Вот и все. Все кончено. А Даниил стал чужим и ненужным. Наверное, он был таким с самого начала.
В Коростене снова были события. На перекрестках чадно дымили окруженные толпами народа костры, и на кострах горели царские флаги и эмблемы, а по улицам грохотали танки, над ними развевались красные полотнища, а на них, махая разномастным оружием, теснились бородатые, в круглых беретах и кожанках, и кто-то держал речь с балкона при полном одобрении толпы, кто-то деловито сдирал погоны с перепуганного полицейского, кто-то сшибал прикладом орленые вывески, кого-то целовали смеющиеся девушки, и на танки летели яркие букеты…
А Даниил был чужим и ненужным.
Альтаирец Кфансут тем временем поднимался все выше и выше, сначала была только синева, и нежная пена облаков, и удивленно охавшие пилоты истребителей и аэробусов, потом голубизна стала темнеть, превратилась в черноту, остались далеко внизу орбиты спутников, Кфансут поднялся за пределы атмосферы и затерялся среди звезд.
И тогда пролился Неземной Дождь. Кфансутовы штучки, понятно.
Дождь шел недолго, минуты, но все увидели, как из неизмеримой выси, казалось, из самого Солнца, падают эти многокилометровые струи, вспыхивающие всеми красками Земли, сверкающие мириадами крохотных радуг; как они падают и тают, словно прекрасный неощутимый сон. Он очень быстро кончился, Неземной Дождь.
Но каждый, кто его видел, взглянул на себя со стороны и понял, что он собой представляет.
И Даниил тоже.
Женя вышла из ванной и ошеломленно застыла. Даниил схватил ее за руку и поволок к двери. Затолкал в машину.
— Ну, развлекаешься, как я вижу? — спросил он, не заводя мотор.
— Понимаешь… — сказала Женя. — Понимаешь, хотелось, чтобы со мной сделали какую-нибудь невыразимую гнусность — чтобы забыться, грязи нахлебаться, дерьмом стать…
— Понимаю, — сказал Даниил.
— Зачем ты убил Янку?
— Пришлось, — сказал Даниил. — Я ей положил в кармашек одну коротенькую записочку, и те, кто к ней сейчас примчатся, сию записочку найдут. И начнут действовать. И если я только не ошибаюсь, дня через три-четыре буду знать, кто заведует Чертовой Хатой. Я на тебя полагаюсь, между прочим…
19
Гвардейца красит алый цвет…
О.Уайльд
Коронационное одеяние древлянских царевен — белое.
И все ритуалы на сей раз были соблюдены без помех. И буханье салюта, и вензеля на крышах, огненные вензеля, торопливо переделанные из прежних, которые так и не успели зажечь…
Мириады свечей отражались в зеркалах, нежно звучал менуэт, и все здесь казалось незыблемым, как пирамиды, тысячи лет прохохотавшие в лицо Вечности.
Даниил стоял на галерее и смотрел вниз. Колоколами развевались белые кружевные платья, Вукол Морлоков в штатском чинно беседовал с Осмоловским, Бонч-Мечидол мирно кушал мороженое. Напряженности не было. «Музыкальный ящик с марионетками, — мельком подумал Даниил. — Сон. Смерть будет понарошку, измена будет приснившейся, подлость окажется наваждением забывшегося мозга, нет искренних чувств, высоких побуждений и низменных страстей — ничего такого во сне нет, есть только сон, видение, морок, марево…»
Музыка умолкла ненадолго. Зашелестели веера.
«Все-таки они очень похожи, сестры, — подумал Даниил, глядя на Наташу,
— фигура, походка, манера отбрасывать со лба челку, улыбчиво оглядываться через плечо. Гвардейца красит алый цвет… Паршиво чуточку на душе — ничего она мне не сделала и никому ничего не сделала, вот только угораздило ее связаться с Морлоковым, а как причинить Вуколу боль, кроме как?.. Нужно. Необходимо. Цель оправдывает средства, и забудь, что перед тобой живой человек, веселая и красивая молодая женщина, до боли похожая на Ирину. Задача перед тобой, и точка, идея перед тобой, голая суть…»
Он отвел руку в сторону, щелкнул пальцами. Словно отделившийся от колонны лакей в ливрее, переодетый хрусталевец торопливо подал ему сверток. Даниил развернул скользкий шелк и достал «Ауто Маг» покойного Хрусталева.
Подошел к перилам. Никто не обращал на него внимания, все теснились ближе к молодой императрице, и на галерее не было ни души…
«Ага, так, она улыбается Вуколу нежно, любяще, обещающе, и он улыбается в ответ, до жути похожий сейчас на обыкновенного человека, вампир фуев, кажется, сейчас они забудутся и на глазах у всех обнимут друг друга…»
Даниил нажал на спуск. Оглушающе грохнуло, тяжеленная американская дура подпрыгнула у него в руке. Даниил передал пистолет мгновенно исчезнувшему с ним лакею, взял со столика бокал шампанского и пригубил.
Внизу начался бедлам — звон хрусталя, обезумевшие, сбивающие друг друга с ног придворные, визг, топот, беготня, истерический плач, неразбериха, паника…
И над всем этим — жуткий волчий вой Вукола Морлокова, стоящего на коленях возле распростертой на паркете Наташи.
Даниил устало улыбнулся, отставил бокал и пошел вниз. Там наметилась некая упорядоченность — одни столпились вокруг трупа, другие бежали к выходам. «Надо же, — подумал Даниил мимоходом, — конец монархии, потому что прямых потомков больше не осталось. Тысячу лет просуществовала, а я ее
— на свалку истории…»
Перед ним поспешно расступались. Он прошел по коридору панических взглядов и остановился в двух шагах от Морлокова. Тот поднял голову — именно о таком его взгляде Даниил и мечтал.
— Я вам душевно сочувствую, маршал, — сказал Даниил, кланяясь. — Можете мне поверить.
Глаза Морлокова были пустыми, безумными.
В толпе вспыхнул и тут же затих опасливый шепоток.
Даниил повернулся и пошел прочь, стараясь не поскользнуться на испачканном кровью паркете.
— Ну и сука же ты, — сказал ему громко в спину Бонч-Мечидол, но Даниил не обернулся и не замедлил шага.
20
Воздух крут перед грозой, крут да вязок…
В.Высоцкий
В событиях последующих двух суток никто ничего не понимал, даже те, кто по должности обязан был понимать все и чуточку больше.
Государственный Совет заседал круглосуточно за наглухо запертыми дверями, охранявшимися гвардейцами с лазерами наготове. Правда, ходили слухи, что они там всего-навсего беспробудно пьют и режутся в русскую рулетку. Редкие выстрелы, доносившиеся временами из зала, вроде бы подтверждали эту гипотезу. Впрочем, это просто-напросто могли откупоривать шампанское.
Бонч-Мечидол, очнувшись от запоя, вывел из столицы все верные ему войска. Километрах в двадцати от Коростеня они укрепились по всем правилам фортификации, ощетинились пушками, ракетными установками, зенитками и притихли, как мышки, предупредив, что плевали на белый свет и прикончат любого, кто к ним сунется, будь то сама пресвятая богородица.
Осиротевшие хруставлевцы, разбившись на кучки, шатались по городу, горланили «Абрашу», постреливали и орали, что они основали новую религию, недремлющее Око, которая, подобно многим другим мировым религиям, имеет своего святого мученика — П.П.Хрусталева. Искали Женю, чтобы возвести в сан, но не нашли. В детали своей догмы они не вдавались, но никто и не стремился узнать подробнее — с ними предпочитали не связываться.
Неприметный человек в круглом берете и кожанке, с лохматой бородой, носился по городу на тарахтящем мопеде. Он взбегал по лестницам, за столами водил пальцем по картам и рисовал на них стрелы, шептался в подъездах с такими же кожаными и бородатыми, в беретах, раздавал пакеты, получал пакеты, уговаривал, грозил, вдохновлял, тряс руки. В разговорах шелестело: «…ситуация… ударные группы… на платаны… термит… народная гвардия… демократия…»
Полиция куда-то попряталась, но беспорядка было не больше, чем при ней,
— время шалостям не способствовало.
Говорили, что фельдмаршал Осмоловский тихо тронулся, высыпал на улицу с балкона мешок золотых, следом все свои ордена, и все так и пылится, никто не подбирает. Это была чистая правда.
Говорили, что у моря приземлился инопланетный корабль, а пришельцы строят что-то гигантское и несомненно военное. Это была брехня.
Альтаирец Кфансут все это время усердно притворялся статуей русалки на городском пляже. Его детекторы работали с перегрузкой.
На космодроме «Хазар» сами собой включились стартовые системы, и носитель с кораблем «Рогнеда-4» вертикально ушел в ночные небеса на мечевидном столбе пламени. Датчики сигнализировали, что в кабине никого нет, но оттуда в течение сорока семи секунд велась передача на ЦУП, и принявшего ее оператора в невменяемом состоянии увезли в уютное тихое место, где его радостно встретили марсиане, непризнанные изобретатели, Наполеоны и римские папы.
Эсминец «Свирепый» повстречал в рейсе морского змея. В последующих радиограммах почему-то упоминались раздвоенные копыта и волосатое брюхо, но разобраться не удалось — эсминец прочно замолчал и на базу не вернулся.
Ночами становилось еще ознобнее — на шпилях потрескивали синие и желтые огненные клубки, кто-то свистел и нелюдски похохатывал в полусожженном разгромленном здании МУУ. Кто-то вдруг обнаружил, что минутные стрелки часов крутятся назад, хотя часовые вертятся в нормальном направлении. Видели, как над аэродромом хвостом вперед пролетел реактивный лайнер. Заметили, что сапоги у Крестителя в рыжей пыли, которая водится только в противоположном районе города.
Все смешалось и перепуталось в эти сумасшедшие ночи. В каминах подвывало, в переулках цокали словно бы овечьи копытца, но когда вооружившиеся до зубов кучки смельчаков рискнули заглянуть туда, никого там не оказывалось. Впрочем, однажды группа миссионеров-хрусталевцев, натолкнувшись в час ночи на один такой подозрительный звук, изрешетила пулями переулок, и их усердие было вознаграждено — на мостовой остался залитый кровью лохматый зверь величиной с некрупную собаку, причем без всяких признаков копыт. Верные первому постулату новой религии «Бди недреманно», хрусталевцы исколесили столицу вдоль и поперек, подняли с постелей кучу ученых и наконец добились своего. Заспанный старичок, доставленный на место происшествия, долго щупал и ворочал зверя, бормотал что-то непонятное, а потом грохнулся в обморок. Его привели в чувство апробированным способом — залили в глотку бутылку самогона. Придя в себя, старичок объяснил нетерпеливо толпившимся охранникам, что зверь этот жил несколько миллионов лет назад и тогда же вымер, будучи боковой тупиковой ветвью. В доказательство разгоряченный самогоном старикан закатил на латыни такую речь, что хрусталевцы, помнившие из латыни лишь «парабеллум» и «аква витаэ», оторопели, проводили его домой и помогли донести зверя.
Полярные сияния в безлунные ночи, вой ветра в трубах при полном безветрии, неизвестно чьи кони с ошалевшими, налитыми кровью глазами, вскачь проносившиеся по ночным улицам, а у кого-то из крана текла кровь, кто-то встал утром и обнаружил, что помолодел на пятнадцать лет, кто-то, выйдя ночью в туалет, вернувшись, застал в постели вместо жены теленка с отрубленной головой, у кого-то в ванной выросли грибы, подвывавшие тоненько и норовившие прилипнуть к пальцу…
И вдруг все кончилось — рывком.
Утром третьего дня полицейские стояли на своих законных местах, были открыты все магазины, газетные киоски, парикмахерские и рюмочные. Хмурых похмельных хрусталевцев, выстроенных на заднем дворе новообразованного МВД, отечески журил замминистра, личность никому не известная. «Рогнеда-4», как выяснилось, смирнехонько стояла на стартовом столе, а оператор оказался нормальным и был с подобающими извинениями отпущен. Эсминец «Свирепый», как оказалось, попал в шторм, лишился руля и радиосвязи, был обнаружен и отбуксирован в порт. Страной, оказывается, правил реорганизованный Государственный Совет, учредивший Особую Комиссию Обработки Алогичностей (сокращенно ОСКОБРА), которой вменялось в почетную обязанность разобраться во всех упущениях, недосмотрах, перегибах, неоправданных репрессиях, недоработках, превышениях и злоупотреблениях, а разобравшись — осудить, принять к исполнению, заверить, амнистировать и не допускать. Официальные Социал-Демократы ходили по столице гоголем, громко рассказывали в общественных местах политически скользкие анекдоты, за которые позавчера были бы урегулированы, раскланивались друг с другом и хохотали без причины.
По столице, опираясь на палку, бродил Морлоков, бессмысленный, седой и неузнаваемый. Его неотлучно сопровождал рослый жлоб в штатском. Когда Морлоков падал на мостовую и начинал, рыдая, бодать ее лбом, жлоб поднимал его, успокаивал, утирал, и они шли дальше. Официально сошедший с ума, Морлоков был вследствие этого освобожден от всех видов судебного преследования.
Бывшее здание МУУ чинили, чистили и красили — там должна была разместиться музыкальная школа.
Осмоловский куда-то пропал, и никто его больше не видел. Бонч-Мечидол вышел в отставку и поступил на первый курс Лесной академии. Несколько членов старого Государственного Совета погибли в автомобильных катастрофах, а несколько отравились колбасой.
Железные дороги лихорадило — с севера, северо-востока и востока в столицу летели длинные поезда, битком набитые бритыми наголо мужиками в ватниках. Они были веселы и трезвы, горланили непонятные песни, засандаливали проводницам в тамбурах и называли друг друга «господа».
Было официально объявлено, что созвездие Большой Медведицы существует и находится на небосклоне.
Было указано, что бога нет, но верить в него не возбраняется при условии невыхода за рамки приличий.
Академик Фалакрозис по состоянию здоровья ушел на пенсию.
На улицах появилась масса девушек в мини-юбках, что безусловно способствовало демографическому взрыву.
Снежного человека Филимона выпустили, умыли, причесали и устроили куда-то лаборантом (без допуска к спиртному).
Потихоньку убирали не представляющие художественной и исторической ценности статуи наиболее одиозных царей.
Поступило компетентное разъяснение, что язык древних шумеров не является буржуазным, а к появлению на свет птицы дрозд причастна природа, а не тверские коммунисты.
А на площади Крестителя стоял человек в кожанке, в круглом берете, с лохматой бородой, подпирал плечом столб, ласково оглядывал девушек в мини-юбках, щурился вслед патрулям и мурлыкал что-то без слов. Мопеда при нем не было.
Альтаирец Кфансут парил в восходящих потоках, прикидываясь дельтапланом.
21
Золото — хозяйке, серебро — слуге, медяки — ремесленной всякой мелюзге.
«Верно, — отрубил барон, нахлобучив шлем, — но хладное железо властвует над всем».
Р.Киплинг
На улицу Даниил вышел после девяти и влился в поток сосредоточенно спешащих на работу людей.
Полицию на площади Бречислава Крестителя представлял белобрысый сопляк, и в данный момент он многословно и обстоятельно распекал девушку, нарушившую что-то на мотороллере. Девушка, глядя чуть насмешливо, ждала, когда блюститель перейдет к вопросу об адресе и телефоне, а блюститель маялся меж желаниями и смущением и стал уже заговариваться. Даниил перестал смотреть на эту идиллию, потому что появилась Милена.
Она спускалась по лестнице, знаменитой тем, что на ней двести лет назад спьяну сломал шею кто-то из великих князей, она ни на кого не смотрела, стучали каблучки, трепетал над загорелыми коленками подол белого платьица, а дерзкая улыбка предназначалась всем и никому. Даниил с удивлением поймал себя на нежных мыслях, как будто это и не он хладнокровнейше подставил ее и ждал теперь результатов… А почему эти дураки на красном мотоцикле остановились там, где стоянка была запрещена при любой власти?
Пистолет в руке того, что сидел сзади, дернулся несколько раз, и Даниил не услышал выстрелов. Полицейский бежал через площадь, дергая кобуру. Кобура — видимо, новая, жесткая и необмятая — никак не раскрывалась, привычно жались к стенам прохожие, мотоцикл умчался на бешеной скорости, Даниила толкали бегущие, а Милена все еще стояла на широкой ступеньке, недоуменно и отстраненно глядя на расплывающиеся по белому платью красные пятна. Даниил побежал вверх по лестнице, и лестница была бесконечной, бесконечной…
В широко раскрытых глазах Милены отражались Даниил, облака и недоумение, как будто она верила, что никогда не умрет, и вынуждена была жестоко разочароваться. Возможно, так оно и было.
— Ну! — заорал он ей в лицо, поднимая за плечи.
— Я сделала все в точности, — выговорила она удивительно четко и внятно. — Все. Тебе будет меня хоть немножечко жалко?
— Да.
— Потому что я тебя…
И замолчала — словно задули свечу. Даниил осторожно, хотя ей было уже все равно, опустил ее на ступеньки, услышал приближающийся вопль сирен и побежал вниз по лестнице. Вскочил в машину, свернул на проспект Морлокова, который еще не успели переименовать, и на бешеной скорости помчался к южной окраине Коростеня.
Бежевую «Ярославну» он увидел издали, и Резидента в ней, задумчиво прислонившегося виском к стеклу левой передней дверцы. «Ярославна» стояла метрах в тридцати от шоссе, под раскидистым дубом, так, чтобы при необходимости одним прыжком вырваться на автостраду.
Даниил подбежал к машине и рванул дверцу, уже зная все наперед. Резидент вывалился ему на руки, грузный, уже похолодевший. Даниил подхватил его, усадил на место. Три пули угодили в грудь, кровь залила плащ» который Резидент купил где-то в Гонконге и очень любил суеверной привязанностью. Теперь плащ не помог. Собеседник выстрелил в Резидента, сидя рядом с ним в машине. Последнее звено. Завершающий штрих. Что ж, полковник, вы сделали свое, честь вам и хвала, осталось подождать лет тридцать, пока народится новый Юлиан и устареют нынешние секреты…
Даниил сел в машину и поехал в город, на сей раз не спеша и педантично соблюдая правила уличного движения. Остановил машину у подъезда роскошного здания, вошел в вестибюль с пальмами, мрамором и зеркалами, предъявил осанистому портье удостоверение секретной службы, перекинулся парой слов и поднялся в огромном лифте на третий этаж. Вежливо позвонил.
Дверь открылась сразу же. Перед Даниилом стоял импозантный седовласый джентльмен. Круминьш Арвид Янович, бывший полковник тверского посольства. Шпион, конечно.
— Простите? — настороженно спросил Круминьш, явно ожидавший кого-то другого, и его узкая ухоженная ладонь поползла к карману вишневого халата.
Даниил коротким ударом сбил его с ног, захлопнул за собой дверь, за руку отволок хозяина в гостиную, где и оставил на полу, вынув из кармана халата пистолет. Сел в кресло, пнул экс-полковника под ребра, чтобы привести в чувство, закурил и сказал:
— Ну, здравствуйте, Арвид Янович. Поговорим? Представляться не буду, вы меня наверняка и так знаете… Ради экономии времени не стоит меня пугать или подкупать. Не стоит также уверять, будто к вам сейчас придут гости.
— Вы понимаете, что… — начал было, сидя на полу, седовласый хозяин.
Даниил, не вставая, пнул его в грудь:
— Молчать, я сказал! Лучше слушайте меня, это ведь интересно, право… Я не буду углубляться во все детали и подробности. Просто — я поставил вам ловушку, а вы в нее влипли. В свое время ситуация с Чертовой Хатой сводилась к следующему: она не могла принадлежать ни одной из крупных разведок или серьезных политических сил. Это и сбивало всех с толку. А вот мне как-то пришло в голову: быть может, дело просто-напросто в том, что затеяла все это некая группа внутри некой разведки? Группа, чьи интересы прямо противоположны интересам родного ведомства? Дальше было проще… О том, что Резидент якобы собрался вторгнуться в Чертову Хату, знали только вы. И ваши люди его… Как и Милену Дилову, а она тоже была подсадной уткой. Я вас поймал. Объектом руководите вы, на свой собственный страх и риск, в Твери ничего об этом не знают. Впрочем, уже знают. Правда, только то, что я счел нужным им сообщить… Молчать! — Даниил снова пнул экс-полковника. — У меня мало времени. Итак, Чертова Хата, она же «Омега-Дельта» — это криптоним вашей лаборатории, где считавшиеся погибшими лучшие ученые Коростеня и Твери клонировали человека, более того
— вложили в него интеллект и память прототипа. Я не знаю, как им это удалось, но догадываюсь, что это были гении…
— Почему — были? — не удержавшись, воскликнул Круминьш. На сей раз Даниил его не ударил. Устало улыбнулся:
— Ну, не «были» — есть… Пока что. Гении… Одним словом, то, что они сделали, можно назвать воскрешением из мертвых. Кто? Кого вы там подняли из праха?
Круминьш молчал.
— Слушайте, вы, — сказал Даниил с жутким спокойствием. — Я потерял слишком многих… И лишняя кровь меня уже не волнует. Если вы не разинете пасть, нет такого зверства, которое я на вас не испробую… — Он наклонился и посмотрел в глаза седовласому. — Мясо буду рвать клочьями, сволочь…
Секундная стрелка на его часах ползла невыносимо медленно. Наконец Круминьш прошептал севшим, шелестящим голосом:
— Сталин…
Даниил слишком устал, чтобы удивляться. Перегорел.
— Теперь понятно, зачем вам понадобился Морлоков — играть прежнюю роль при новом хозяине. Я не пойму только одного — почему при покушении на Ирину вы пытались убрать и его?
— Потому что к тому времени генералиссимус полностью созрел в приятии собственных решений, — сказал Круминьш. — И Морлоков ему не вполне подходил…
— Ну что ж, — сказал Даниил. — Придумано недурно — вы убираете обеих царевен, и на освободившийся трон восходит Осип Джугашвили…
Он удивленно замолчал — в глазах Круминьша промелькнуло что-то похожее на превосходство, а этого чувства седой никак не мог испытывать сейчас, загнанный в угол, раздавленный. И тем не менее это было презрительное превосходство…
— Господи, так вот в чем дело! — ахнул Даниил. — Лихо придумано, нет слов. Значит, Иосиф предназначался не для древлянского трона? Для Твери вы его готовили? Ну, у меня нет слов. И разумеется, вы станете утверждать, что ваши побуждения были самыми благими?
— Да, — сказал Круминьш. — Терпеть больше нет сил — вся эта нахлынувшая с Запада муть, вещизм, стремящийся подменить высокие идеалы, аполитичность и равнодушие, к которым скатывается часть общества… Нам нужен человек, способный решительными мерами спасти высокие идеалы и завоевания…
Его глаза горели, он говорил вдохновенно, с яростным пафосом, как когда-то, должно быть, распинался перед поляками, убеждая их немедленно пожертвовать отечеством ради мировой революции. Даниилу скоро надоело, и он вновь пнул под ребра седого трибуна, и тот замолчал.
— Хватит, — сказал Даниил. — А это правда, что шрамы от польских сабель у вас не только на спине, но и на заднице?
Не дожидаясь ответа, он снял телефонную трубку, накрутил номер особого отдела тверского посольства и сказал:
— Клиент готов. Можете приезжать.
22
Все, что свершить смогли вы, и все, что не смогли, пристрастно взвесят люди, к которым вы пришли.
Р.Киплинг
Высокие зеленые ворота, украшенные медными беркутами, гербом ВВС, медленно разъехались в стороны. Дежурный исследовал удостоверение и трудолюбиво состряпанную Даниилом бумагу, в которой говорилось, что контрразведка проводит в известных ей одной целях осмотр пристоличных военных аэродромов, а посему всем чинам предписывается оказывать содействие. Даниил ждал, положив руку на сиденье, на прикрытый газетой «Ауто Маг».
— А какие цели? — не удержался веснушчатый лейтенантик, местный особист.
— А-а… — Лейтенант вернул документы и вскочил на подножку вездехода. Женя уверенно повела машину в дальний конец взлетной полосы, мимо остроносых истребителей, средних бомбардировщиков, связных бипланов. Лейтенант что-то тараторил над ухом Даниила, расхваливая отлично налаженную бдительность. Даниил не слушал — все, что болтал этот без двух минут покойник, не могло уже иметь значения. Его занимало одно-единственное — то, что Круминьш Арвид Янович, оказывается, просто-напросто застрелился вчера в собственной квартире, и это не легенда, те, кто туда ездил, уверяли Даниила, что труп и в самом деле принадлежит бывшему полковнику латышской гвардии. Значит, вот так. Значит, корни тянулись глубже. А потому…
Женя затормозила возле двухмоторного «Алконоста», поднялась в кабину по алюминиевой лесенке, бегло окинула взглядом приборы и кивнула Даниилу:
— Порядок. Полный бак и полный боезапас. Ну, Данька, всего тебе наилучшего. Запомни меня веселой.
«Я с тобой», — хотел было сказать Даниил и взглянул ей в лицо. Она была бледна, но глаза — спокойные и даже чуточку азартные. Даниил все понял, вспомнил старинную английскую балладу и тот разговор Хрусталева с Женей. И отступил к машине. Женя улыбнулась ему, решительно задвинула фонарь.
Взвыли винты, превратились в туманные круги, по траве пошли волны. Оглушительно стреляя моторами, «Алконост» прокатился по рулежной дорожке, выехал на полосу и после короткой пробежки взмыл в небо. Только тогда до лейтенантика дошло, его безусое лицо стало удивленным и встревоженным, он медленно положил руку на кобуру. Даниил спокойно поднял «Ауто» и выстрелил в это лицо.
Он стоял на горячей бетонке и смотрел в небо, туда, где растаял «Алконост». В ушах у него настойчиво звучало, словно слуховая алкогольная галлюцинация:
— Ну что же, у нас неплохие дела, так выпей-ка с нами, красотка…
Когда гремящая тишина стала невыносимой, он сел в машину и помчался к воротам. Мосты за спиной горели и рушились, ничто отныне не имело значения, не было ни любви, ни ненависти, все, кого он любил и предал, были мертвы, будущее его не интересовало, прошлое хотелось смять и выбросить. Пора домой, дома на его совести не будет абсолютно ничего, все останется по эту сторону, навсегда, насовсем…
Он промчался по Южной стратегической дороге, миновал несколько селений и остановил машину на перевале. Внизу, в распадке, стояла окруженная серебристыми елями вилла — инкубатор со змеиным яйцом.
В небе появился «Алконост». Жестокий и прекрасный, как всякое сработанное человеческими руками оружие, он почти вертикально шел к земле, врубаясь винтами в голубой осенний воздух, и Даниилу показалось, что он видит за сизым бронестеклом спокойное лицо Жени — за секунду до того, как надрывно ревущий штурмовик вонзился в землю, в белый красивый дом, и распадок заволокло тучами дыма, пронизанного желтыми всплесками огня…
Вот и все. Все кончено. А Даниил стал чужим и ненужным. Наверное, он был таким с самого начала.
В Коростене снова были события. На перекрестках чадно дымили окруженные толпами народа костры, и на кострах горели царские флаги и эмблемы, а по улицам грохотали танки, над ними развевались красные полотнища, а на них, махая разномастным оружием, теснились бородатые, в круглых беретах и кожанках, и кто-то держал речь с балкона при полном одобрении толпы, кто-то деловито сдирал погоны с перепуганного полицейского, кто-то сшибал прикладом орленые вывески, кого-то целовали смеющиеся девушки, и на танки летели яркие букеты…
А Даниил был чужим и ненужным.
Альтаирец Кфансут тем временем поднимался все выше и выше, сначала была только синева, и нежная пена облаков, и удивленно охавшие пилоты истребителей и аэробусов, потом голубизна стала темнеть, превратилась в черноту, остались далеко внизу орбиты спутников, Кфансут поднялся за пределы атмосферы и затерялся среди звезд.
И тогда пролился Неземной Дождь. Кфансутовы штучки, понятно.
Дождь шел недолго, минуты, но все увидели, как из неизмеримой выси, казалось, из самого Солнца, падают эти многокилометровые струи, вспыхивающие всеми красками Земли, сверкающие мириадами крохотных радуг; как они падают и тают, словно прекрасный неощутимый сон. Он очень быстро кончился, Неземной Дождь.
Но каждый, кто его видел, взглянул на себя со стороны и понял, что он собой представляет.
И Даниил тоже.
23
В четырнадцать часов тридцать семь минут неэвклидово пространство напряглось, лопнуло на несколько десятков секунд, и сквозь образовавшуюся щель Даниил вернулся в свой мир.
Его давно уже перестали ждать, лаборатория была пуста, и на дежурстве у генератора перехода пребывал желторотый практикант. Он упоенно читал Дрюона и даже не посмотрел на обвитую спиралью раму «двери», когда мелодично мяукнул сигнал. Он поднял голову, лишь услышав шаги. Последовала немая сцена.
Даниил обнаружил свой портрет, висящий над пультом — очевидно, для того, чтобы опознать любого чужака, вздумай только тот сунуться с той стороны… Слава богу портрет был пока что без черной ленточки. Взглянул на календарь — все правильно, двадцать четвертое сентября. Время в обоих мирах текло строго параллельно.
Отмахнувшись от студента, кинувшегося было с поздравлениями и расспросами, Даниил пошел к двери и слышал, как практикант восторженно орет в телефонную трубку.
Его серые «Жигули» стояли в гараже на прежнем месте. Даниил выехал на шоссе и помчался к Киеву, превышая дозволенную скорость, нагло обгоняя с заходом на встречную полосу. Он ехал сквозь коридор взглядов и лиц, которые видел только он, не хотел думать ни о чем и ничего не хотел желать. Мельком вспомнил, что пришла осень и снова по-всегдашнему зарядят косые, занудные, бесконечные дожди.
Чаще всего всплывало лицо Ирины, печальные серые глаза ничего сейчас не обещали и не просили.
— Ирина, — сказал он, — ведь я любил тебя.
— И убил, — сказала Ирина. — А я так просила тебя хоть что-то сделать. Ведь можно было что-то сделать…
— Ирина, — сказал он, — а какое право я имел что-то у вас менять? Каждому свое…
— Но разве подлость изменяется в зависимости от порядкового номера пространства? — спросила Ирина. — Мерзавец — везде мерзавец… Мне-то все равно, меня уже нет и никогда больше не будет, а вот ты…
«Ирина!» — закричал он.
Напрасно. Ее уже не было. Совсем. Серая машина летела по мокрому, усыпанному грязными осенними листьями шоссе, мелькали синие таблички с белыми надписями, с обеих сторон был багряно-золотой, прекрасный в каждогоднем умирании лес, вечный Осирис, а сверху — скучное серое небо с одиноким, пугливо сжавшимся клочком голубизны. В такой день поневоле вспоминалось, что нет больше Владимира Высоцкого, что на Новодевичьем торчит черная колонна и белая колонна, а бюст — между; что некий военный летчик родом из Тулы взорвался на стартовой площадке и оттого не стал Первым; что прежде Евы была Лилит.
А Даниил не знал, осталось ли что-то, ради чего следует жить, и мысленно выл от страха, ожидая, что вслед за Ириной к нему придут другие, что с ним станут говорить Милена, Женя, Пашка Хрусталев, Резидент…
Забыть, что сон, которым ты забавлялся, как погремушкой, стрелял в других настоящими пулями и убивал их всерьез, живых, теплых… Забыть?
Руки на руле ни чуточки не дрожали — хотя бы в эти минуты нужно было проявить решительность и волю. Тем более что впереди с каждой секундой рос, увеличивался такой подходящий тупой капот…
И Даниил втоптал педаль газа до предела.
Глаза у водителя встречного «Камаза» стали квадратными.
«Институт Шальных Физических Теорий с глубоким прискорбием сообщает, что двадцать четвертого сентября в автомобильной катастрофе трагически погиб инженер-испытатель, кандидат физико-математических наук Д.И.Батурин. Смерть преждевременно вырвала… внес неоценимый… память сохранится… награжден посмертно… неутешные… талантливый исследователь и подлинный ученый… скорбь…»
«МОНАШЕК, МОНАШЕК, ТЕБЕ ПРЕДСТОЯЛ ТРУДНЫЙ ПУТЬ…»
Его давно уже перестали ждать, лаборатория была пуста, и на дежурстве у генератора перехода пребывал желторотый практикант. Он упоенно читал Дрюона и даже не посмотрел на обвитую спиралью раму «двери», когда мелодично мяукнул сигнал. Он поднял голову, лишь услышав шаги. Последовала немая сцена.
Даниил обнаружил свой портрет, висящий над пультом — очевидно, для того, чтобы опознать любого чужака, вздумай только тот сунуться с той стороны… Слава богу портрет был пока что без черной ленточки. Взглянул на календарь — все правильно, двадцать четвертое сентября. Время в обоих мирах текло строго параллельно.
Отмахнувшись от студента, кинувшегося было с поздравлениями и расспросами, Даниил пошел к двери и слышал, как практикант восторженно орет в телефонную трубку.
Его серые «Жигули» стояли в гараже на прежнем месте. Даниил выехал на шоссе и помчался к Киеву, превышая дозволенную скорость, нагло обгоняя с заходом на встречную полосу. Он ехал сквозь коридор взглядов и лиц, которые видел только он, не хотел думать ни о чем и ничего не хотел желать. Мельком вспомнил, что пришла осень и снова по-всегдашнему зарядят косые, занудные, бесконечные дожди.
Чаще всего всплывало лицо Ирины, печальные серые глаза ничего сейчас не обещали и не просили.
— Ирина, — сказал он, — ведь я любил тебя.
— И убил, — сказала Ирина. — А я так просила тебя хоть что-то сделать. Ведь можно было что-то сделать…
— Ирина, — сказал он, — а какое право я имел что-то у вас менять? Каждому свое…
— Но разве подлость изменяется в зависимости от порядкового номера пространства? — спросила Ирина. — Мерзавец — везде мерзавец… Мне-то все равно, меня уже нет и никогда больше не будет, а вот ты…
«Ирина!» — закричал он.
Напрасно. Ее уже не было. Совсем. Серая машина летела по мокрому, усыпанному грязными осенними листьями шоссе, мелькали синие таблички с белыми надписями, с обеих сторон был багряно-золотой, прекрасный в каждогоднем умирании лес, вечный Осирис, а сверху — скучное серое небо с одиноким, пугливо сжавшимся клочком голубизны. В такой день поневоле вспоминалось, что нет больше Владимира Высоцкого, что на Новодевичьем торчит черная колонна и белая колонна, а бюст — между; что некий военный летчик родом из Тулы взорвался на стартовой площадке и оттого не стал Первым; что прежде Евы была Лилит.
А Даниил не знал, осталось ли что-то, ради чего следует жить, и мысленно выл от страха, ожидая, что вслед за Ириной к нему придут другие, что с ним станут говорить Милена, Женя, Пашка Хрусталев, Резидент…
Забыть, что сон, которым ты забавлялся, как погремушкой, стрелял в других настоящими пулями и убивал их всерьез, живых, теплых… Забыть?
Руки на руле ни чуточки не дрожали — хотя бы в эти минуты нужно было проявить решительность и волю. Тем более что впереди с каждой секундой рос, увеличивался такой подходящий тупой капот…
И Даниил втоптал педаль газа до предела.
Глаза у водителя встречного «Камаза» стали квадратными.
«Институт Шальных Физических Теорий с глубоким прискорбием сообщает, что двадцать четвертого сентября в автомобильной катастрофе трагически погиб инженер-испытатель, кандидат физико-математических наук Д.И.Батурин. Смерть преждевременно вырвала… внес неоценимый… память сохранится… награжден посмертно… неутешные… талантливый исследователь и подлинный ученый… скорбь…»
«МОНАШЕК, МОНАШЕК, ТЕБЕ ПРЕДСТОЯЛ ТРУДНЫЙ ПУТЬ…»