Страница:
– Да, действительно… – озабоченно кивнул герцог. – Что ж, вы совершенно правы, Арамис, нельзя заставлять ее величество мучиться неизвестностью. О, Анна, божественная Анна! Непременно передайте ей, что когда вы говорили со мной, ее подарок был приколот к моему плечу – это дивное украшение, которого касались ее руки и даже губы… она поцеловала алмазы, прежде чем отдать мне… Так и передайте ей – меня положат в гроб с этими подвесками, я уже на всякий случай составил завещание, где выразил свою непоколебимую волю… О, память о прекрасных минутах любви!
Говоря это, он с мечтательным и одухотворенным лицом покосился на свое левое плечо, где сверкали радужным сиянием великолепные алмазные подвески, прикрепленные к связанным узлом синим шелковым лентам, украшенным золотой бахромой, – тот самый аксельбант, который д’Артаньян уже видел на рассвете на Новом мосту.
Сердце у гасконца оборвалось: он видел, что пары подвесков не хватает, тех самых, что сейчас жгли ему грудь под камзолом, словно раскаленные уголья. Как ни старалась Анна, но два обрезанных края виднелись справа – две косо обрезанных ленты, издали бросавшихся в глаза…
Но только не Бекингэму. Затуманенным взором он уставился в потолок, а потом вновь затянул свое:
– О моя повелительница, хозяйка моего сер– дца…
– Ваша светлость! – решительно и невежливо перебил д’Артаньян. – Пора, наконец, действовать!
Герцог немного опомнился:
– Да, разумеется, конечно, действовать… Подождите. Вы, значит, немедленно отправляетесь в обратный путь?
– Такова воля ее величества, – твердо ответил д’Артаньян.
– В таком случае я немедленно выпишу вам разрешение на отплытие. Видите ли, через пару дней все порты Англии будут закрыты, ни один корабль не сможет покинуть страну. Скажу вам по секрету, вскорости начнутся военные действия в Ла-Рошели… Вам необходимо разрешение.
«Похоже, я одним выстрелом убил двух зайцев, – подумал д’Артаньян. – Но что же будет с Анной и Рошфором? У них-то никакого разрешения нет… Ничего, Рошфор как раз и славится своим умением находить выход из безвыходных положений…»
Через несколько минут он, с подписанным герцогом разрешением в кармане, спустился к воде боковой лестницей и, стоя в отдалении, преспокойно наблюдал за происходящим: как новые стражники, появившиеся на пристани поначалу с беззаботным видом, незаметно сомкнули кольцо вокруг Атоса и Гримо, как по сигналу внезапно ринулись на них со всех сторон, обезоружили, связали и поволокли куда-то темными аллеями…
Совесть д’Артаньяна безмолвствовала. Вряд ли господам Атосу и Гримо будет причинен какой-то ощутимый вред. Их день, а если повезет, то и два, продержат под замком, пока герцог не пресытится балом с его игривыми забавами… А потом… Да ничего страшного, ручаться можно. У Атоса при себе какие-то письма, из которых, есть такое подозрение, сразу станет ясно, кто подлинный посланец королевы, а кто фальшивый. Вот тогда справедливость будет восстановлена и на самозванца, вне всякого сомнения, будет объявлена охота по всей Англии – но не раньше… Значит, надо ухитриться исчезнуть из Англии до того, как станет ясно, кто есть кто, до того, как Атос вновь станет Атосом, а герцог обнаружит пропажу подвесков…
– Господи боже мой! – воскликнул д’Артаньян тихонько. – Я совершенно не подумал о…
Королева уже знает о предстоящем бале в парижской ратуше – и о том, что ей непременно следует надеть алмазные подвески, подарок царственного супруга. Но поскольку подвески-то у Бекингэма…
Д’Артаньян хлопнул себя кулаком по лбу. Ну конечно же! Самый простой выход из столь опасной и щекотливой ситуации – послать в Лондон гонца, чтобы забрал опрометчивый подарок у герцога и привез его назад! Кардинал так и говорил, точно! Сто против одного, что этим гонцом и оказался Атос…
Ну и что? Собственно, а что это меняет? Во-первых, неопровержимая улика, два подвеска из двенадцати, уже в руках д’Артаньяна, а во-вторых, много времени пройдет, прежде чем Атос докажет, что он именно Атос, а не зловредный шпион кардинала, пресловутый д’Артаньян, погубивший на корню заговор…
И все равно следует припустить со всех ног, или, учитывая специфику расположения Хемптон-Корта, – приналечь на весла…
Д’Артаньян подошел к своей лодке, где в компании лодочника восседал Планше. Между ними стояла бутылка вина, и они что-то весело толковали друг другу, уже явно успев подружиться.
Поманив слугу, д’Артаньян отошел подальше от берега, чтобы лодочник их не слышал.
– Вот что, Планше, – сказал он тихонько. – Ты видел, как схватили Атоса с Гримо?
– Конечно, сударь. Я так и понял, что это вы что-то хитрое придумали. И позволил себе выпить за ваш светлый ум… Уж я-то их сразу признал… Мы что, плывем в Лондон?
– Не мы, а я, – сказал д’Артаньян. – Планше, ты себя давно показал сметливым и расторопным малым… Не подведи и на этот раз. Оставайся здесь. Нужно будет разнюхать, куда заперли эту парочку, – а вдруг у них в запасе какой-нибудь коварный ход и они быстрее обретут свободу, чем я рассчитывал? Наблюдай, вынюхивай, подкупай, если понадобится, англичане любят золото не меньше, чем наши земляки, – он, не считая, выгреб из кошелька пригоршню монет и сунул Планше в руку. – Я до полудня буду ждать тебя в «Кабаньей голове» – ну, а если опоздаешь, придется тебе выбираться из Англии самому. Ничего, по-английски ты говоришь свободно, денег у тебя достаточно, тебя, в отличие от меня, мало кто знает здесь в лицо… справишься?
– Конечно, сударь, – уверенно сказал Планше. – Я у вас на службе многому научился…
– Приступай немедленно, – сказал д’Артаньян.
Он ободряюще похлопал слугу по плечу, шагнул в лодку и удобно разместился на широкой скамье в корме. Лодочник проворно заработал веслами, выгребая на середину реки среди скопища иллюминированных суденышек.
Течение подхватило лодку и проворно понесло ее в сторону Лондона. Довольно быстро сверкающий огнями дворец остался позади, вокруг потянулись темные берега, только звезды сияли над головой, окружая луну, и д’Артаньян, поплотнее закутавшись в плащ, погрузился в дрему – до Лондона было около пяти лье, и можно было немного поспать, отдыхая душой и телом от нечеловеческого напряжения этого вечера…
Глава седьмая,
Говоря это, он с мечтательным и одухотворенным лицом покосился на свое левое плечо, где сверкали радужным сиянием великолепные алмазные подвески, прикрепленные к связанным узлом синим шелковым лентам, украшенным золотой бахромой, – тот самый аксельбант, который д’Артаньян уже видел на рассвете на Новом мосту.
Сердце у гасконца оборвалось: он видел, что пары подвесков не хватает, тех самых, что сейчас жгли ему грудь под камзолом, словно раскаленные уголья. Как ни старалась Анна, но два обрезанных края виднелись справа – две косо обрезанных ленты, издали бросавшихся в глаза…
Но только не Бекингэму. Затуманенным взором он уставился в потолок, а потом вновь затянул свое:
– О моя повелительница, хозяйка моего сер– дца…
– Ваша светлость! – решительно и невежливо перебил д’Артаньян. – Пора, наконец, действовать!
Герцог немного опомнился:
– Да, разумеется, конечно, действовать… Подождите. Вы, значит, немедленно отправляетесь в обратный путь?
– Такова воля ее величества, – твердо ответил д’Артаньян.
– В таком случае я немедленно выпишу вам разрешение на отплытие. Видите ли, через пару дней все порты Англии будут закрыты, ни один корабль не сможет покинуть страну. Скажу вам по секрету, вскорости начнутся военные действия в Ла-Рошели… Вам необходимо разрешение.
«Похоже, я одним выстрелом убил двух зайцев, – подумал д’Артаньян. – Но что же будет с Анной и Рошфором? У них-то никакого разрешения нет… Ничего, Рошфор как раз и славится своим умением находить выход из безвыходных положений…»
Через несколько минут он, с подписанным герцогом разрешением в кармане, спустился к воде боковой лестницей и, стоя в отдалении, преспокойно наблюдал за происходящим: как новые стражники, появившиеся на пристани поначалу с беззаботным видом, незаметно сомкнули кольцо вокруг Атоса и Гримо, как по сигналу внезапно ринулись на них со всех сторон, обезоружили, связали и поволокли куда-то темными аллеями…
Совесть д’Артаньяна безмолвствовала. Вряд ли господам Атосу и Гримо будет причинен какой-то ощутимый вред. Их день, а если повезет, то и два, продержат под замком, пока герцог не пресытится балом с его игривыми забавами… А потом… Да ничего страшного, ручаться можно. У Атоса при себе какие-то письма, из которых, есть такое подозрение, сразу станет ясно, кто подлинный посланец королевы, а кто фальшивый. Вот тогда справедливость будет восстановлена и на самозванца, вне всякого сомнения, будет объявлена охота по всей Англии – но не раньше… Значит, надо ухитриться исчезнуть из Англии до того, как станет ясно, кто есть кто, до того, как Атос вновь станет Атосом, а герцог обнаружит пропажу подвесков…
– Господи боже мой! – воскликнул д’Артаньян тихонько. – Я совершенно не подумал о…
Королева уже знает о предстоящем бале в парижской ратуше – и о том, что ей непременно следует надеть алмазные подвески, подарок царственного супруга. Но поскольку подвески-то у Бекингэма…
Д’Артаньян хлопнул себя кулаком по лбу. Ну конечно же! Самый простой выход из столь опасной и щекотливой ситуации – послать в Лондон гонца, чтобы забрал опрометчивый подарок у герцога и привез его назад! Кардинал так и говорил, точно! Сто против одного, что этим гонцом и оказался Атос…
Ну и что? Собственно, а что это меняет? Во-первых, неопровержимая улика, два подвеска из двенадцати, уже в руках д’Артаньяна, а во-вторых, много времени пройдет, прежде чем Атос докажет, что он именно Атос, а не зловредный шпион кардинала, пресловутый д’Артаньян, погубивший на корню заговор…
И все равно следует припустить со всех ног, или, учитывая специфику расположения Хемптон-Корта, – приналечь на весла…
Д’Артаньян подошел к своей лодке, где в компании лодочника восседал Планше. Между ними стояла бутылка вина, и они что-то весело толковали друг другу, уже явно успев подружиться.
Поманив слугу, д’Артаньян отошел подальше от берега, чтобы лодочник их не слышал.
– Вот что, Планше, – сказал он тихонько. – Ты видел, как схватили Атоса с Гримо?
– Конечно, сударь. Я так и понял, что это вы что-то хитрое придумали. И позволил себе выпить за ваш светлый ум… Уж я-то их сразу признал… Мы что, плывем в Лондон?
– Не мы, а я, – сказал д’Артаньян. – Планше, ты себя давно показал сметливым и расторопным малым… Не подведи и на этот раз. Оставайся здесь. Нужно будет разнюхать, куда заперли эту парочку, – а вдруг у них в запасе какой-нибудь коварный ход и они быстрее обретут свободу, чем я рассчитывал? Наблюдай, вынюхивай, подкупай, если понадобится, англичане любят золото не меньше, чем наши земляки, – он, не считая, выгреб из кошелька пригоршню монет и сунул Планше в руку. – Я до полудня буду ждать тебя в «Кабаньей голове» – ну, а если опоздаешь, придется тебе выбираться из Англии самому. Ничего, по-английски ты говоришь свободно, денег у тебя достаточно, тебя, в отличие от меня, мало кто знает здесь в лицо… справишься?
– Конечно, сударь, – уверенно сказал Планше. – Я у вас на службе многому научился…
– Приступай немедленно, – сказал д’Артаньян.
Он ободряюще похлопал слугу по плечу, шагнул в лодку и удобно разместился на широкой скамье в корме. Лодочник проворно заработал веслами, выгребая на середину реки среди скопища иллюминированных суденышек.
Течение подхватило лодку и проворно понесло ее в сторону Лондона. Довольно быстро сверкающий огнями дворец остался позади, вокруг потянулись темные берега, только звезды сияли над головой, окружая луну, и д’Артаньян, поплотнее закутавшись в плащ, погрузился в дрему – до Лондона было около пяти лье, и можно было немного поспать, отдыхая душой и телом от нечеловеческого напряжения этого вечера…
Глава седьмая,
где выясняется, что английские служители правосудия, собственно говоря, ничем особенным и не отличаются от своих французских собратьев
Король Людовик Тринадцатый выпрямился во весь свой немаленький рост, став по-настоящему величественным и грозным, подобно иным из его венценосных предков, внушавших страх европейским державам, вражеским армиям и нерадивым министрам с непокорными вельможами. Взор его метал обжигающие, ослепительные молнии, голос гремел, как гром:
– Вы обманули мое доверие, мадам! Мой драгоценный подарок… ценный даже не алмазами, хоть и они сами по себе недешево стоят, но главное – сделанный от чистого сердца, в приливе истинных чувств, вы самым беззастенчивым образом преподнесли английскому хлыщу! И не просто очередному воздыхателю, а откровенному любовнику, с коим вы занимались блудом прямо в Лувре! В моем доме, черт побери! И кто же вы после этого?
Королева Анна Австрийская, побледневшая, как смерть, молча ломала руки. Слезы текли по ее щекам двумя ручейками, и фамильная нижняя губка уже не оттопыривалась высокомерно, а жалобно подрагивала, как осенний лист на ветру. Жалким, неуверенным голосочком она пролепетала:
– Луи, это наговор! Клевета! Интриги! Меня хотят погубить злобные враги…
– Да? – саркастически расхохотался король. – Мадам, меня не зря зовут Людовиком Справедливым! И я разберусь во всем справедливо, черт меня побери со всеми потрохами, волк меня заешь! А это что такое, побрехушка вы испанская? А? Это что такое, спрашиваю? – и он со зловещим выражением лица потряс в воздухе двумя алмазными подвесками, вовсе не распространявшими сейчас радужного сияния, а выглядевшими жалко и уныло, как поднятые за шкирку нашкодившие котята. – Я вас спрашиваю, что это такое? Молчите? Черт вас побери, посмотрите на этого юного дворянина! Он служил своему королю, как способен только гасконец, чтобы уличить вас в неверности и воровстве, в раздаривании кому попало французских драгоценностей, он прошел сквозь многочисленные опасности, преодолевая интриги вашего любовника, тяготы морского путешествия, штормы и бури, английские зловредные для здоровья туманы…
– И уиски, ваше величество, и уиски, – скромно напомнил д’Артаньян, стоя в сторонке и не без злорадства наблюдая за упавшей на колени королевой, растерявшей все свое величие и достоинство.
– Да, и уиски! – воскликнул король. – Чтобы уличить вас, молодому человеку пришлось даже пить уиски, самую страшную жидкость для питья, какая только существует на земле! Но он и на это пошел из любви к своему королю и в борьбе за супружескую добродетель! Молчите же, несчастная! Вы приперты к стене неопровержимыми уликами! Боже мой, я бы еще как-то понял, задери он вам юбку где-нибудь в стогу или на поляне под дубом! Но осквернить прелюбодеянием Лувр, старинное обиталище моих предков! Кто вы после этого? Я вам скажу, прах вас побери! Шлюха ты подзаборная! Проститутка ты коронованная! Да я тебя законопачу в монастырь на веки вечные, паршивка этакая! Я тебя отошлю в кварталы Веррери в тамошнее веселое заведение – там тебе самое место, поблядушка ты испанская! Где были мои глаза, когда я на тебе женился? Меня же предупреждали многие, о тебе еще в девках ходила та-акая слава…
– И не забывайте про герцогиню де Шеврез, ваше величество, – почтительно напомнил д’Артаньян. – И про других ее шлюшек тоже…
– Вот именно! – в ярости взревел король, швыряя подвески на пол и безжалостно топча их ногами. – Мало вам было мужчин? Вы еще и с женщинами развлекались самым гнусным образом! До служанок докатились, как будто мало было вам титулованных дворянок и собственных камеристок! Да надо мной будет хохотать вся Европа! Тот самый Людовик, чья беспутная женушка блудила с заезжими англичанами и, не удовольствуясь этим, таскала к себе в постель не только герцогинь, но и простолюдинок! Ты подумала, стерва такая, что скажет обо мне Европа? Какая у меня будет репутация среди монархов? Я же не смогу показаться ни в одном иностранном дворце, мне будут хихикать вслед, кто только вздумает, а крыть будет и нечем! Да я тебя туркам продам в гарем и специально попрошу, чтобы подобрали самого старого, мерзкого, извращенного турка!
– О Луи…
– Не смей называть меня по имени, презренная! Пошла вон отсюда! Эй, кто там! Гвардия! Вышвырнуть ее за ворота в чем стоит, и пусть убирается ко всем чертям!
Грохоча сапогами, вошли два бравых мушкетера короля, подхватили рыдающую королеву под локотки и поволокли к дверям, как она ни упиралась, как ни царапалась, как ни пыталась цепляться за портьеры, кресла и статуи. Ее отчаянные покаянные вопли умолкли за дверью. Король, удовлетворенно улыбнувшись, сказал:
– Вы, кажется, сударь, изволили спьяну обозвать меня в Лондоне слабохарактерным рогоносцем?
– Ваше величество, я был неправ! – покаянно сказал д’Артаньян. – Простите, на меня какое-то затмение нашло! Я сейчас и сам вижу, что в вас взыграла кровь благородных предков! Не велите казнить, велите миловать! Это все из-за уиски, невыносимого для всякого истого француза!
– Успокойтесь, успокойтесь, любезный д’Артаньян, – сказал король, положив ему руку на плечо. – В конце концов, мы, гасконцы, должны держаться друг за друга, не правда ли? Волк меня заешь, вы мне оказали слишком большую услугу, чтобы я на вас сердился по пустякам! Мало ли что можно наболтать спьяну, особенно после этого смертоубийственного уиски… Оставьте, я не сержусь!
– О, ваше величество, вы так добры… – растроганно сказал д’Артаньян. – Право же, спьяну…
– Я обязан вас вознаградить, – сказал король решительно. – Что скажете о маршальском жезле? Черт побери, вы достойны того, чтобы нынче же стать маршалом Франции! И еще… Я хорошо помню, что гасконцы бедны, как церковные мыши… Ста тысяч пистолей вам хватит?
– Вполне…
– Нет, этого мало, и не спорьте! Меня не зря зовут Людовиком Справедливым. Двести тысяч! Да, это подходящая сумма для вас… И еще я вас делаю кавалером ордена Святого Духа…
– А вы поможете мне жениться на Анне?
– На Анне? – поднял брови его величество. – Да ее же вышвырнули отсюда, блудливую кошку! Зачем вам эта шлюха?
– Тысяча извинений, ваше величество, но я имел в виду мою Анну, миледи Кларик, образец чистоты, добродетели и красоты…
– А, ну это другое дело! Мы немедленно пошлем за ней гонцов, и я велю ей выйти за вас замуж немедленно. Кардинал Ришелье вас обвенчает… не правда ли, кардинал?
– С превеликим удовольствием, ваше величество, – сказал Ришелье, кланяясь. – Наш отважный д’Артаньян это вполне заслужил…
Король, дружески улыбаясь, воскликнул:
– А потом мы все вчетвером отправимся в какой-нибудь кабачок вроде «Головы сарацина» и выпьем там как следует…
– Если мне будет позволено поправить ваше величество, я предложил бы «Сосновую шишку», – сказал д’Артаньян. – Туда как раз завезли испанское вино, и колбасы там недурны…
– Ради бога, ради бога! Подождите минуточку, я сейчас повешу вам орден на шею, чтобы вы выглядели еще достойнее…
Он повернулся было к секретеру, но вместо этого схватил д’Артаньяна за шиворот и принялся ожесточенно трясти, крича:
– Сударь! Сударь! Сударь!
В одно мгновение бесследно исчезли и одна из роскошных зал Лувра, и король с королевой, и кардинал, а вместо этого обнаружился Планше, без особых церемоний трясший д’Артаньяна за ворот и тихо звавший: «Сударь! Сударь!» Однако прошло еще какое-то время, прежде чем гасконец окончательно уяснил, что высший орден Франции и маршальский жезл, равно как и решительная расправа короля с неверной супругой были лишь предрассветным сном, а на самом деле он лежал сейчас на кровати в гостинице «Кабанья голова» – почти полностью одетый, скинувший только сапоги и камзол.
Прежде всего он схватился за шею – но подвешенный на тонком ремешке мешочек с двумя подвесками был на месте, он только съехал под левый бок из-за того, что ремешок был чересчур длинный…
Отчаянно моргая, д’Артаньян всецело вернул себя к реальности, успев еще мимолетно пожалеть о привидевшихся в столь приятном сновидении наградах, коих ему во всамделишной жизни вряд ли дождаться с этаким-то королем, обязанным своим прозвищем не высоким качествам характера, а исключительно знаку зодиака…
– Что-то случилось? – спросил он озабоченно, видя удрученное лицо Планше, и, не теряя времени, вскочил с постели, принялся на всякий случай – вдруг придется срочно куда-то бежать? – натягивать сапоги. – Да не молчи ты!
От одежды Планше на три фута вокруг несло промозглой речной сыростью, а глаза были красные – похоже, нынче ночью верный слуга вообще не улучил минутки вздремнуть.
– Кажется, дела не особенно хороши, сударь, – сказал Планше. – Быть может, даже и плохи…
– Черт побери, это ты от англичан нахватался этих словечек! – вспылил д’Артаньян, натягивая камзол и через голову надевая перевязь со шпагой. – Это от них только и слышно: «Боюсь, он умер…» «Предполагаю, дела не особенно хороши…» Брось эти их ухватки и объясни все толково, как подобает французу!
– Слушаюсь, сударь… Так вот, когда вы уплыли, я направился поискать словоохотливого собеседника, а где его лучше всего искать, как не за выпивкой? Понимаете ли, бал в королевском дворце – это не только залы, где веселятся господа. Это еще и превеликое множество слуг, как дворцовых, так и тех, что прибыли с господами. А значит, слетелись, как мухи на мед, и торговцы с разной снедью и вином… Вы мне приказали не жалеть денег, и я старался…
– Короче! – взревел д’Артаньян.
– В общем, сударь, мне быстро удалось выведать, что двух наших соперников, то бишь господина Атоса и Гримо, посадили в один из винных подвалов, к тому времени уже опустевший. Винные подвалы, сударь, строят надежно и запорами снабжают изрядными… Как только я это выяснил, тут же постарался пробраться как можно ближе. И мне удалось – это все-таки не тюрьма, а обыкновенный подвал, так что я с парочкой новых приятелей поместился совсем близко от входа, и мы все вместе выпивали понемножечку, то есть, с точки зрения стражи, выглядели вполне благонамеренными людьми, занятыми абсолютно житейским делом…
– Короче!
– Короче некуда, сударь, я как раз перехожу к главному… Сидели мы, стало быть, поблизости от лестницы в подвал, выпивали, как приличные люди, – и вдруг появился некий англичанин, по виду из благородных, и звали его капитан Паддингтон.
– Он что, тебе представился? – фыркнул д’Артаньян.
– Да нет, конечно, с чего бы вдруг? Просто стражник начал ему докладывать: мол, вы уж простите, капитан Паддингтон, что я вашу милость вызвал с бала, но дело в том, что этот самый схваченный француз, тот, что выглядит дворянином, все время выкрикивает ваше имя и твердит, чтобы мы вам передали слово «Пожар», иначе, дескать, всем вам – это стражник ему говорит – головы поотрубают, как пить дать… Капитан этот, как услышал про «Пожар», тут же кинулся в подвал – и, пары минут не прошло, вышел оттуда с обоими нашими заключенными. Я так понимаю, этот капитан Паддингтон – из людей герцога Бекингэма, а слово это было у них заранее обговоренным паролем на случай какого недоразумения…
– Клянусь небом, мне и самому так кажется, – сказал д’Артаньян. – И что было дальше?
– Этот самый капитан Паддингтон увел Атоса прямехонько во дворец. Прошло совсем немного времени, и все они выскочили оттуда, как сумасшедшие – герцог Бекингэм, Атос с ним, Паддингтон, еще несколько человек, надо полагать, из свиты герцога. Кинулись на герцогскую барку и отплыли, хотя на реке стояла тьма-тьмущая… Ну, я не растерялся, нашел лодку – их там множество стояло, наемных – и велел плыть за баркой, заплатил ему с ходу столько, что он про вопросы забыл… Когда они приплыли в Лондон, пошли во дворец герцога. Там сразу же загорелись огни, началась преизрядная суматоха, со двора вылетел верховой и куда-то помчался сломя голову, да так, что и нечего было думать угнаться за ним на своих двоих. Я еще постоял чуточку напротив дворца и решил, что все равно ничего больше не узнаю, время уж больно раннее, так что лучше поспешить к вам и доложить все… Надеюсь, сударь, я ничего не напортил?
– Ну что ты, наоборот, – хмуро сказал д’Артаньян. – Ты выше всяких похвал, Планше… Похоже, для нас в этом городе становится слишком уж горячо. Атос, без сомнения, уже открыл герцогу глаза на мою скромную персону, и тот, спорю на все свое невыплаченное жалованье, уже горько пожалел о своей щедрости по отношению к «Арамису»… Пора бежать, а?
– Осмелюсь добавить, сударь, – и побыстрее… Сдается мне, герцог не станет церемониться ни с вами, ни со мной, в таких делах не разбирают, кто господин, а кто слуга…
– Золотые слова, Планше, – сказал д’Артаньян. – Вульгарно выражаясь, нужно уносить ноги. Благо вещей особенно собирать и не нужно, много ли их у нас…
Он ни капельки не паниковал – просто лихорадочно прикидывал в уме степень грозящей им опасности и пытался предугадать, как будет действовать герцог, уже, несомненно, обнаруживший пропажу двух подвесков. Самое лучшее в таких случаях – поставить себя на место охотника. Безмозглая дичь сделать это не способна, но мы-то люди…
В Лондоне нет ничего похожего на парижскую полицейскую стражу, и это несколько облегчает дело. Здешние городские стражники – народ ленивый и пожилой, занятый главным образом тем, что толчется на главных городских улицах, притворяясь, что надзирает за порядком там, где его все равно не нарушают. Полицейских сыщиков вроде парижских здесь тоже нет – и лондонец, которого, к примеру, обокрали, должен заплатить судейским за розыски преступника, иначе никто и пальцем не шевельнет…
С другой стороны, у герцога есть свои собственные агенты, сыщики и прочие клевреты – вроде этого самого капитана Паддингтона или чертова Винтера. Какие действия они предпримут в такой вот ситуации?
Да, безусловно, станут рыскать по гостиницам, старательно описывая хозяевам и вообще всем встречным-поперечным д’Артаньяна, – другого способа просто не существует. Если учесть, что гостиниц в Лондоне превеликое множество, а соглядатаев у герцога вряд ли особенно много – уж никак не сотни, десятка два-три, в худшем случае четыре-пять, а ведь их всех надо еще собрать вместе, растолковать, кого надо найти…
Кажется, хватит времени, чтобы благополучно улизнуть, оповестить Каюзака, если он еще не встал, разбудить, вместе с ним добраться до порта, где в трактире «Золотая лань» остановился де Вард, сесть на корабль, благо разрешение герцога в кармане и вряд ли Бекингэм спохватится его отменить…
С этими бодрыми мыслями д’Артаньян застегнул последние пуговицы, сунул за пояс два своих пистолета и оглянулся на Планше:
– Что ты там копаешься? Пошли…
Дверь распахнулась, вошел де Вард, мрачнее тучи, и с порога заявил:
– Д’Артаньян, измена!
– Что такое? – воскликнул гасконец, невольно хватаясь за шпагу.
Следом вошел хозяин, великан Брэдбери, с лицом хмурым и озабоченным, он без усилий, одной рукой волок за собой тщедушного человечка, насмерть перепуганного и одетого, как слуга, – волок с таким ожесточением и усердием, что подошвы полузадушенного коротышки частенько не имели соприкосновения с полом. Оглядевшись, он выбрал самый дальний угол, откуда трудненько было бы выбраться, поставил в него пленника, выразительно покачал перед его носом громадным кулаком и внушительно что-то произнес по-английски. Д’Артаньян, от расстройства чувств начавший было помаленьку понимать здешний язык, сразу догадался, что это было приказание смирнехонько стоять на месте во избежание еще больших неприятностей, – предупреждение, к коему следовало относиться серьезно, учитывая комплекцию трактирщика, едва ли не царапавшего макушкой потолок (а потолки тут были не такие уж низенькие).
– Мне, право, жаль, сэр Дэртэньен, – прогудел хозяин удрученно. – Но воля ваша, а моей вины тут нет. Тут ведь не простым воровством попахивает, а этому ни один расторопный хозяин гостиницы не в состоянии помешать…
– О чем вы? – растерянно спросил д’Арта– ньян.
Брэдбери, отвернувшись, погрозил кулаком трепетавшему в углу субъекту:
– Это, изволите ли знать, мой непутевый слуга. Вечно с ним какие-то неприятности – то пару монет в карман по нечаянности смахнет, то приворует по мелочи, то нахамит господам постояльцам… Давно бы, по совести, следовало его вышвырнуть за дверь, да все руки не доходили. Вот доброта моя меня и подвела… Его, паршивца, выдал Дэйр – вот где образец слуги, расторопный, почтительный, верный, грошика не прикарманит… Ваш друг, сэр Каюзак, проснулся поутру и заказал бутылку вина по своему обыкновению… Так вот, Дэйр прибежал ко мне и сказал, что собственными глазами видел, как этот чертов мошенник зашел под лестницу и принялся в откупоренную бутылку какой-то белый порошок сыпать… А потом, как ни в чем не бывало, взболтал бутылку, чтобы, надо полагать, растворилось побыстрее, и понес ее в номер сэру Каюзаку… Эй, погодите, ничего страшного…
Но д’Артаньян был уже в коридоре. В три прыжка он достиг двери той комнаты, где разместился Каюзак, толкнул ее и вбежал, терзаемый ужасными предчувствиями.
Однако сразу же убедился: дела обстоят гораздо лучше, чем ему поначалу представлялось. Зрелище, представившееся его глазам, напоминало скорее старую гасконскую сказку о зачарованном дворце, все обитатели которого стараниями на что-то прогневавшейся злой феи погрузились в беспробудный сон, застигший их средь бела дня за самыми обычными занятиями, кто где был…
Эсташ, полностью одетый, сидел в уголке, привалившись спиной к стене и разбросав ноги, с зажатой в кулаке бутылкой. Он храпел оглушительно, переливчато, рыча и клокоча, но, как ни старался, не мог превзойти хозяина: Каюзак сидел за столом, уронив голову на руки, перевернув локтем стакан, и испускал такие рулады, взревывая, присвистывая и ужасно сопя, что казалось, будто столешница вот-вот треснет.
Судя по всему, в бутылку подсыпали не яд, а снотворное. Хозяин выпил большую часть, по доброте души позволив слуге разделаться с остатками, – и оба моментально свалились с ног, одурманенные… Зелье, должно быть, сильнодействующее…
Вернувшись через пару минут к себе в комнату, он пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд де Варда:
– Все то же самое, что вы наверняка уже видели, граф, – они оба усыплены, причем ничего ценного из комнаты не взято, я проверял. Кошельки в карманах, кольца на пальцах, пистолеты на столе… И все остальное на месте.
Хозяин пробасил:
– Слышал я про подобные фокусы воришек – как-никак потомственный лондонец и потомственный содержатель постоялого двора с трактиром. Вот только воры снотворное подсыпают на ночь глядя, чтобы потом без помех порыться в вещах, – а чтобы наоборот, ранним утречком… Никак не воровская повадка. Да и нет у меня воров, я за этим строжайшим образом слежу, в старые времена покалечили мои молодцы парочку, с тех пор стороной и обходят… Рубите мне голову, сэр Дэртэньен, но это совсем другое. Это уж какие-то ваши барские забавы – интриги, заговоры и чем там вы, благородные господа, еще балуетесь на досуге… Это вы за собой приволокли, и я, вот уж честное слово, ни при чем. Вины заведения тут нет ни малейшей, это вам всякий скажет, если рассудить по совести…
– Вы обманули мое доверие, мадам! Мой драгоценный подарок… ценный даже не алмазами, хоть и они сами по себе недешево стоят, но главное – сделанный от чистого сердца, в приливе истинных чувств, вы самым беззастенчивым образом преподнесли английскому хлыщу! И не просто очередному воздыхателю, а откровенному любовнику, с коим вы занимались блудом прямо в Лувре! В моем доме, черт побери! И кто же вы после этого?
Королева Анна Австрийская, побледневшая, как смерть, молча ломала руки. Слезы текли по ее щекам двумя ручейками, и фамильная нижняя губка уже не оттопыривалась высокомерно, а жалобно подрагивала, как осенний лист на ветру. Жалким, неуверенным голосочком она пролепетала:
– Луи, это наговор! Клевета! Интриги! Меня хотят погубить злобные враги…
– Да? – саркастически расхохотался король. – Мадам, меня не зря зовут Людовиком Справедливым! И я разберусь во всем справедливо, черт меня побери со всеми потрохами, волк меня заешь! А это что такое, побрехушка вы испанская? А? Это что такое, спрашиваю? – и он со зловещим выражением лица потряс в воздухе двумя алмазными подвесками, вовсе не распространявшими сейчас радужного сияния, а выглядевшими жалко и уныло, как поднятые за шкирку нашкодившие котята. – Я вас спрашиваю, что это такое? Молчите? Черт вас побери, посмотрите на этого юного дворянина! Он служил своему королю, как способен только гасконец, чтобы уличить вас в неверности и воровстве, в раздаривании кому попало французских драгоценностей, он прошел сквозь многочисленные опасности, преодолевая интриги вашего любовника, тяготы морского путешествия, штормы и бури, английские зловредные для здоровья туманы…
– И уиски, ваше величество, и уиски, – скромно напомнил д’Артаньян, стоя в сторонке и не без злорадства наблюдая за упавшей на колени королевой, растерявшей все свое величие и достоинство.
– Да, и уиски! – воскликнул король. – Чтобы уличить вас, молодому человеку пришлось даже пить уиски, самую страшную жидкость для питья, какая только существует на земле! Но он и на это пошел из любви к своему королю и в борьбе за супружескую добродетель! Молчите же, несчастная! Вы приперты к стене неопровержимыми уликами! Боже мой, я бы еще как-то понял, задери он вам юбку где-нибудь в стогу или на поляне под дубом! Но осквернить прелюбодеянием Лувр, старинное обиталище моих предков! Кто вы после этого? Я вам скажу, прах вас побери! Шлюха ты подзаборная! Проститутка ты коронованная! Да я тебя законопачу в монастырь на веки вечные, паршивка этакая! Я тебя отошлю в кварталы Веррери в тамошнее веселое заведение – там тебе самое место, поблядушка ты испанская! Где были мои глаза, когда я на тебе женился? Меня же предупреждали многие, о тебе еще в девках ходила та-акая слава…
– И не забывайте про герцогиню де Шеврез, ваше величество, – почтительно напомнил д’Артаньян. – И про других ее шлюшек тоже…
– Вот именно! – в ярости взревел король, швыряя подвески на пол и безжалостно топча их ногами. – Мало вам было мужчин? Вы еще и с женщинами развлекались самым гнусным образом! До служанок докатились, как будто мало было вам титулованных дворянок и собственных камеристок! Да надо мной будет хохотать вся Европа! Тот самый Людовик, чья беспутная женушка блудила с заезжими англичанами и, не удовольствуясь этим, таскала к себе в постель не только герцогинь, но и простолюдинок! Ты подумала, стерва такая, что скажет обо мне Европа? Какая у меня будет репутация среди монархов? Я же не смогу показаться ни в одном иностранном дворце, мне будут хихикать вслед, кто только вздумает, а крыть будет и нечем! Да я тебя туркам продам в гарем и специально попрошу, чтобы подобрали самого старого, мерзкого, извращенного турка!
– О Луи…
– Не смей называть меня по имени, презренная! Пошла вон отсюда! Эй, кто там! Гвардия! Вышвырнуть ее за ворота в чем стоит, и пусть убирается ко всем чертям!
Грохоча сапогами, вошли два бравых мушкетера короля, подхватили рыдающую королеву под локотки и поволокли к дверям, как она ни упиралась, как ни царапалась, как ни пыталась цепляться за портьеры, кресла и статуи. Ее отчаянные покаянные вопли умолкли за дверью. Король, удовлетворенно улыбнувшись, сказал:
– Вы, кажется, сударь, изволили спьяну обозвать меня в Лондоне слабохарактерным рогоносцем?
– Ваше величество, я был неправ! – покаянно сказал д’Артаньян. – Простите, на меня какое-то затмение нашло! Я сейчас и сам вижу, что в вас взыграла кровь благородных предков! Не велите казнить, велите миловать! Это все из-за уиски, невыносимого для всякого истого француза!
– Успокойтесь, успокойтесь, любезный д’Артаньян, – сказал король, положив ему руку на плечо. – В конце концов, мы, гасконцы, должны держаться друг за друга, не правда ли? Волк меня заешь, вы мне оказали слишком большую услугу, чтобы я на вас сердился по пустякам! Мало ли что можно наболтать спьяну, особенно после этого смертоубийственного уиски… Оставьте, я не сержусь!
– О, ваше величество, вы так добры… – растроганно сказал д’Артаньян. – Право же, спьяну…
– Я обязан вас вознаградить, – сказал король решительно. – Что скажете о маршальском жезле? Черт побери, вы достойны того, чтобы нынче же стать маршалом Франции! И еще… Я хорошо помню, что гасконцы бедны, как церковные мыши… Ста тысяч пистолей вам хватит?
– Вполне…
– Нет, этого мало, и не спорьте! Меня не зря зовут Людовиком Справедливым. Двести тысяч! Да, это подходящая сумма для вас… И еще я вас делаю кавалером ордена Святого Духа…
– А вы поможете мне жениться на Анне?
– На Анне? – поднял брови его величество. – Да ее же вышвырнули отсюда, блудливую кошку! Зачем вам эта шлюха?
– Тысяча извинений, ваше величество, но я имел в виду мою Анну, миледи Кларик, образец чистоты, добродетели и красоты…
– А, ну это другое дело! Мы немедленно пошлем за ней гонцов, и я велю ей выйти за вас замуж немедленно. Кардинал Ришелье вас обвенчает… не правда ли, кардинал?
– С превеликим удовольствием, ваше величество, – сказал Ришелье, кланяясь. – Наш отважный д’Артаньян это вполне заслужил…
Король, дружески улыбаясь, воскликнул:
– А потом мы все вчетвером отправимся в какой-нибудь кабачок вроде «Головы сарацина» и выпьем там как следует…
– Если мне будет позволено поправить ваше величество, я предложил бы «Сосновую шишку», – сказал д’Артаньян. – Туда как раз завезли испанское вино, и колбасы там недурны…
– Ради бога, ради бога! Подождите минуточку, я сейчас повешу вам орден на шею, чтобы вы выглядели еще достойнее…
Он повернулся было к секретеру, но вместо этого схватил д’Артаньяна за шиворот и принялся ожесточенно трясти, крича:
– Сударь! Сударь! Сударь!
В одно мгновение бесследно исчезли и одна из роскошных зал Лувра, и король с королевой, и кардинал, а вместо этого обнаружился Планше, без особых церемоний трясший д’Артаньяна за ворот и тихо звавший: «Сударь! Сударь!» Однако прошло еще какое-то время, прежде чем гасконец окончательно уяснил, что высший орден Франции и маршальский жезл, равно как и решительная расправа короля с неверной супругой были лишь предрассветным сном, а на самом деле он лежал сейчас на кровати в гостинице «Кабанья голова» – почти полностью одетый, скинувший только сапоги и камзол.
Прежде всего он схватился за шею – но подвешенный на тонком ремешке мешочек с двумя подвесками был на месте, он только съехал под левый бок из-за того, что ремешок был чересчур длинный…
Отчаянно моргая, д’Артаньян всецело вернул себя к реальности, успев еще мимолетно пожалеть о привидевшихся в столь приятном сновидении наградах, коих ему во всамделишной жизни вряд ли дождаться с этаким-то королем, обязанным своим прозвищем не высоким качествам характера, а исключительно знаку зодиака…
– Что-то случилось? – спросил он озабоченно, видя удрученное лицо Планше, и, не теряя времени, вскочил с постели, принялся на всякий случай – вдруг придется срочно куда-то бежать? – натягивать сапоги. – Да не молчи ты!
От одежды Планше на три фута вокруг несло промозглой речной сыростью, а глаза были красные – похоже, нынче ночью верный слуга вообще не улучил минутки вздремнуть.
– Кажется, дела не особенно хороши, сударь, – сказал Планше. – Быть может, даже и плохи…
– Черт побери, это ты от англичан нахватался этих словечек! – вспылил д’Артаньян, натягивая камзол и через голову надевая перевязь со шпагой. – Это от них только и слышно: «Боюсь, он умер…» «Предполагаю, дела не особенно хороши…» Брось эти их ухватки и объясни все толково, как подобает французу!
– Слушаюсь, сударь… Так вот, когда вы уплыли, я направился поискать словоохотливого собеседника, а где его лучше всего искать, как не за выпивкой? Понимаете ли, бал в королевском дворце – это не только залы, где веселятся господа. Это еще и превеликое множество слуг, как дворцовых, так и тех, что прибыли с господами. А значит, слетелись, как мухи на мед, и торговцы с разной снедью и вином… Вы мне приказали не жалеть денег, и я старался…
– Короче! – взревел д’Артаньян.
– В общем, сударь, мне быстро удалось выведать, что двух наших соперников, то бишь господина Атоса и Гримо, посадили в один из винных подвалов, к тому времени уже опустевший. Винные подвалы, сударь, строят надежно и запорами снабжают изрядными… Как только я это выяснил, тут же постарался пробраться как можно ближе. И мне удалось – это все-таки не тюрьма, а обыкновенный подвал, так что я с парочкой новых приятелей поместился совсем близко от входа, и мы все вместе выпивали понемножечку, то есть, с точки зрения стражи, выглядели вполне благонамеренными людьми, занятыми абсолютно житейским делом…
– Короче!
– Короче некуда, сударь, я как раз перехожу к главному… Сидели мы, стало быть, поблизости от лестницы в подвал, выпивали, как приличные люди, – и вдруг появился некий англичанин, по виду из благородных, и звали его капитан Паддингтон.
– Он что, тебе представился? – фыркнул д’Артаньян.
– Да нет, конечно, с чего бы вдруг? Просто стражник начал ему докладывать: мол, вы уж простите, капитан Паддингтон, что я вашу милость вызвал с бала, но дело в том, что этот самый схваченный француз, тот, что выглядит дворянином, все время выкрикивает ваше имя и твердит, чтобы мы вам передали слово «Пожар», иначе, дескать, всем вам – это стражник ему говорит – головы поотрубают, как пить дать… Капитан этот, как услышал про «Пожар», тут же кинулся в подвал – и, пары минут не прошло, вышел оттуда с обоими нашими заключенными. Я так понимаю, этот капитан Паддингтон – из людей герцога Бекингэма, а слово это было у них заранее обговоренным паролем на случай какого недоразумения…
– Клянусь небом, мне и самому так кажется, – сказал д’Артаньян. – И что было дальше?
– Этот самый капитан Паддингтон увел Атоса прямехонько во дворец. Прошло совсем немного времени, и все они выскочили оттуда, как сумасшедшие – герцог Бекингэм, Атос с ним, Паддингтон, еще несколько человек, надо полагать, из свиты герцога. Кинулись на герцогскую барку и отплыли, хотя на реке стояла тьма-тьмущая… Ну, я не растерялся, нашел лодку – их там множество стояло, наемных – и велел плыть за баркой, заплатил ему с ходу столько, что он про вопросы забыл… Когда они приплыли в Лондон, пошли во дворец герцога. Там сразу же загорелись огни, началась преизрядная суматоха, со двора вылетел верховой и куда-то помчался сломя голову, да так, что и нечего было думать угнаться за ним на своих двоих. Я еще постоял чуточку напротив дворца и решил, что все равно ничего больше не узнаю, время уж больно раннее, так что лучше поспешить к вам и доложить все… Надеюсь, сударь, я ничего не напортил?
– Ну что ты, наоборот, – хмуро сказал д’Артаньян. – Ты выше всяких похвал, Планше… Похоже, для нас в этом городе становится слишком уж горячо. Атос, без сомнения, уже открыл герцогу глаза на мою скромную персону, и тот, спорю на все свое невыплаченное жалованье, уже горько пожалел о своей щедрости по отношению к «Арамису»… Пора бежать, а?
– Осмелюсь добавить, сударь, – и побыстрее… Сдается мне, герцог не станет церемониться ни с вами, ни со мной, в таких делах не разбирают, кто господин, а кто слуга…
– Золотые слова, Планше, – сказал д’Артаньян. – Вульгарно выражаясь, нужно уносить ноги. Благо вещей особенно собирать и не нужно, много ли их у нас…
Он ни капельки не паниковал – просто лихорадочно прикидывал в уме степень грозящей им опасности и пытался предугадать, как будет действовать герцог, уже, несомненно, обнаруживший пропажу двух подвесков. Самое лучшее в таких случаях – поставить себя на место охотника. Безмозглая дичь сделать это не способна, но мы-то люди…
В Лондоне нет ничего похожего на парижскую полицейскую стражу, и это несколько облегчает дело. Здешние городские стражники – народ ленивый и пожилой, занятый главным образом тем, что толчется на главных городских улицах, притворяясь, что надзирает за порядком там, где его все равно не нарушают. Полицейских сыщиков вроде парижских здесь тоже нет – и лондонец, которого, к примеру, обокрали, должен заплатить судейским за розыски преступника, иначе никто и пальцем не шевельнет…
С другой стороны, у герцога есть свои собственные агенты, сыщики и прочие клевреты – вроде этого самого капитана Паддингтона или чертова Винтера. Какие действия они предпримут в такой вот ситуации?
Да, безусловно, станут рыскать по гостиницам, старательно описывая хозяевам и вообще всем встречным-поперечным д’Артаньяна, – другого способа просто не существует. Если учесть, что гостиниц в Лондоне превеликое множество, а соглядатаев у герцога вряд ли особенно много – уж никак не сотни, десятка два-три, в худшем случае четыре-пять, а ведь их всех надо еще собрать вместе, растолковать, кого надо найти…
Кажется, хватит времени, чтобы благополучно улизнуть, оповестить Каюзака, если он еще не встал, разбудить, вместе с ним добраться до порта, где в трактире «Золотая лань» остановился де Вард, сесть на корабль, благо разрешение герцога в кармане и вряд ли Бекингэм спохватится его отменить…
С этими бодрыми мыслями д’Артаньян застегнул последние пуговицы, сунул за пояс два своих пистолета и оглянулся на Планше:
– Что ты там копаешься? Пошли…
Дверь распахнулась, вошел де Вард, мрачнее тучи, и с порога заявил:
– Д’Артаньян, измена!
– Что такое? – воскликнул гасконец, невольно хватаясь за шпагу.
Следом вошел хозяин, великан Брэдбери, с лицом хмурым и озабоченным, он без усилий, одной рукой волок за собой тщедушного человечка, насмерть перепуганного и одетого, как слуга, – волок с таким ожесточением и усердием, что подошвы полузадушенного коротышки частенько не имели соприкосновения с полом. Оглядевшись, он выбрал самый дальний угол, откуда трудненько было бы выбраться, поставил в него пленника, выразительно покачал перед его носом громадным кулаком и внушительно что-то произнес по-английски. Д’Артаньян, от расстройства чувств начавший было помаленьку понимать здешний язык, сразу догадался, что это было приказание смирнехонько стоять на месте во избежание еще больших неприятностей, – предупреждение, к коему следовало относиться серьезно, учитывая комплекцию трактирщика, едва ли не царапавшего макушкой потолок (а потолки тут были не такие уж низенькие).
– Мне, право, жаль, сэр Дэртэньен, – прогудел хозяин удрученно. – Но воля ваша, а моей вины тут нет. Тут ведь не простым воровством попахивает, а этому ни один расторопный хозяин гостиницы не в состоянии помешать…
– О чем вы? – растерянно спросил д’Арта– ньян.
Брэдбери, отвернувшись, погрозил кулаком трепетавшему в углу субъекту:
– Это, изволите ли знать, мой непутевый слуга. Вечно с ним какие-то неприятности – то пару монет в карман по нечаянности смахнет, то приворует по мелочи, то нахамит господам постояльцам… Давно бы, по совести, следовало его вышвырнуть за дверь, да все руки не доходили. Вот доброта моя меня и подвела… Его, паршивца, выдал Дэйр – вот где образец слуги, расторопный, почтительный, верный, грошика не прикарманит… Ваш друг, сэр Каюзак, проснулся поутру и заказал бутылку вина по своему обыкновению… Так вот, Дэйр прибежал ко мне и сказал, что собственными глазами видел, как этот чертов мошенник зашел под лестницу и принялся в откупоренную бутылку какой-то белый порошок сыпать… А потом, как ни в чем не бывало, взболтал бутылку, чтобы, надо полагать, растворилось побыстрее, и понес ее в номер сэру Каюзаку… Эй, погодите, ничего страшного…
Но д’Артаньян был уже в коридоре. В три прыжка он достиг двери той комнаты, где разместился Каюзак, толкнул ее и вбежал, терзаемый ужасными предчувствиями.
Однако сразу же убедился: дела обстоят гораздо лучше, чем ему поначалу представлялось. Зрелище, представившееся его глазам, напоминало скорее старую гасконскую сказку о зачарованном дворце, все обитатели которого стараниями на что-то прогневавшейся злой феи погрузились в беспробудный сон, застигший их средь бела дня за самыми обычными занятиями, кто где был…
Эсташ, полностью одетый, сидел в уголке, привалившись спиной к стене и разбросав ноги, с зажатой в кулаке бутылкой. Он храпел оглушительно, переливчато, рыча и клокоча, но, как ни старался, не мог превзойти хозяина: Каюзак сидел за столом, уронив голову на руки, перевернув локтем стакан, и испускал такие рулады, взревывая, присвистывая и ужасно сопя, что казалось, будто столешница вот-вот треснет.
Судя по всему, в бутылку подсыпали не яд, а снотворное. Хозяин выпил большую часть, по доброте души позволив слуге разделаться с остатками, – и оба моментально свалились с ног, одурманенные… Зелье, должно быть, сильнодействующее…
Вернувшись через пару минут к себе в комнату, он пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд де Варда:
– Все то же самое, что вы наверняка уже видели, граф, – они оба усыплены, причем ничего ценного из комнаты не взято, я проверял. Кошельки в карманах, кольца на пальцах, пистолеты на столе… И все остальное на месте.
Хозяин пробасил:
– Слышал я про подобные фокусы воришек – как-никак потомственный лондонец и потомственный содержатель постоялого двора с трактиром. Вот только воры снотворное подсыпают на ночь глядя, чтобы потом без помех порыться в вещах, – а чтобы наоборот, ранним утречком… Никак не воровская повадка. Да и нет у меня воров, я за этим строжайшим образом слежу, в старые времена покалечили мои молодцы парочку, с тех пор стороной и обходят… Рубите мне голову, сэр Дэртэньен, но это совсем другое. Это уж какие-то ваши барские забавы – интриги, заговоры и чем там вы, благородные господа, еще балуетесь на досуге… Это вы за собой приволокли, и я, вот уж честное слово, ни при чем. Вины заведения тут нет ни малейшей, это вам всякий скажет, если рассудить по совести…