Бушков Александр Александрович. Д`Артаньян - гвардеец кардинала (книга вторая)

   "Ничего удивительного, - подумал д'Артаньян. - Она призвала себе на помощь в первую очередь де Тревиля, кого же еще? Печально, когда два гасконца противостоят друг другу со всеми присущими гасконцам хитроумием и волей, но ничего не поделаешь..."
   - И что они?
   - Всех въезжающих тщательно осматривают. Я своими глазами видел, как остановили молодого дворянина со слугой, ехавших верхами. К ним подошел какой-то субъект, потом шепнул на ухо командиру, что это не те, и их отпустили с подобающими извинениями, объяснив, что ловят переодетых разбойников... Нет никаких сомнений - это для нас теплую встречу приготовили...
   - Ну что же, - сказал д'Артаньян. - Посмотрим, насколько далеко простирается их хитроумие... На тебя не обратили внимания?
   - Ни малейшего. Я вошел в ворота, потом сделал вид, будто напрочь забыл о чем-то, и вышел назад. Один, да еще пеший, им никак не интересен.
   - Не пойти ли нам поодиночке и пешком? - вслух подумал д'Артаньян. И тут же ответил сам себе: - Нет, рискованно... Хоть я и перепачкался, как черт в аду, все же видно, что дворянин, да и шпагу не спрячешь, а идти в Париж без оружия еще опаснее... Нет уж, будем поступать строго по моему плану... Пошли.
   Планше с сожалением оглянулся на лошадей, привязанных к дереву поодаль от дороги:
   - Так и бросим, сударь? Отличные кони...
   - Что поделать, - сказал д'Артаньян, широкими шагами направляясь в сторону Сены. - В лодку их не возьмешь... Вот кстати, мне пришло в голову, пока ты ходил на разведку... Думается, даже если тот конюх и расслышал, что я кричал про Пале-Кардиналь, вряд ли хозяева явятся требовать плату за угнанных лошадей...
   - Это почему, сударь?
   - Я вспомнил, что Шантильи лежит в самом центре владений принца Конде. Вполне может оказаться, что кони принадлежали дворянам из его свиты. Гордость им вряд ли позволит брать кардинальские деньги... а впрочем, как знать. Пошли?
   Они спустились по обрыву к воде, где в лодке прилежно ждал ее хозяин, удерживаемый на месте не столько щедрым задатком, сколько еще более щедрым окончательным расчетом, который должен был наступить лишь по достижении цели. Д'Артаньян первым прыгнул в пошатнувшийся утлый челнок, следом забрался Планше, и лодочник немедля оттолкнулся веслом от берега, принялся усердно выгребать против течения.
   Не побывай д'Артаньян в Лондоне, где добираться в Хэмптон-Корт пришлось на лодке, ему ни за что не пришла бы в голову эта идея. Однако именно это обстоятельство позволяло надеяться, что противнику ни за что не придет на ум искать гасконца на реке. Насколько знал д'Артаньян, у парижских дворян совершенно не было привычки передвигаться по Сене вдоль - разве что при срочной необходимости нанимать лодочников и пересекать реку поперек. Его хитрость была настолько необычной для Парижа, что могла и завершиться успешно...
   Луны еще не было, но ночь выдалась ясная, и д'Артаньян во все глаза смотрел по сторонам. Слева показались ворота Конферанс - но на самом берегу не видно людей, тишина и покой... Сад Тюильри. Лувр, где для этого времени горит необычно много огней... Ну конечно, король то ли собирается только отбыть оттуда в ратушу, то ли отбыл совсем недавно, сегодня во дворце спать никому не придется, Мерлезонский балет - надолго...
   Они проплыли под мостом Барбье, справа показалась темная мрачная громада, таинственная и зловещая, - Нельская башня, где триста лет назад молодая королева Франции Маргарита Бургундская и две ее сестры устраивали разнузданные ночи любви, не подозревая, как близка месть разгневанного короля. Показалось, что от нее веет каким-то особенным холодом. Лодочник, приналегши на весла, покосился на д'Артаньяна и пробормотал:
   - Вы б, сударь, перекрестились за нас за всех, а то у меня обе руки заняты... Говорят, иногда являются. И Маргарита, и Бланш де Ла Марш, и Жанна де Пуатье, стоят у самой воды, улыбаются, руками манят да зовут нежными голосками... Только никто из рискнувших пристать дураков не возвращался...
   "Да, Людовик Десятый - это вам не Людовик Тринадцатый, - подумал д'Артаньян. - А впрочем, посмотрим. Просто так рта история закончиться не может..."
   Планше торопливо перекрестился и зашептал молитву. Д'Артаньян легкомысленно фыркнул.
   - Это вы зря, сударь, - буркнул лодочник, еще сильнее взмахивая веслами. - Говорю вам, частенько стоят... У самой воды... Все они трое... И никто не возвращался...
   - Ну, мы же не собираемся приставать... - сказал д'Артаньян.
   - Все равно, кто их знает...
   "Простая твоя душа, - подумал д'Артаньян свысока. - Знал бы ты, что на твоем дряхлом челноке плывет сейчас судьба еще одной королевы Франции, оказавшейся столь же невоздержанной в любовных делах на стороне, - и забыл бы про трехсотлетние привидения..."
   Вскоре показалась еще одна женщина, тоже неживая, но гораздо более безобидная, чем рекомые призраки давным-давно истлевших распутниц, - Самаритянка< В начале XVII века на Новом мосту была построена водовзводная машина для подачи воды в королевские дворцы. В обиходе ее называли Самаритянкой - поскольку здание было увенчано скульптурным изображением евангельской сцены встречи Христа с самаритянкой, давшей ему напиться>. Лодка прошла под Новым мостом.
   Д'Артаньян впервые плыл по Сене вот так, ночью, да еще на всем почти ее протяжении в городской черте, - и оттого Париж, видимый с совершенно непривычной точки зрения, казался чужим, незнакомым, загадочным. Трудновато было без подсказки лодочника узнавать мосты, проплывая под ними, и дома, глядя на них с реки.
   Правда, он сразу узнал Консьержери - в первую очередь башню Бонбек, где его допрашивали после дуэли с Арамисом. Серебряная башня, башня Цезаря... Прямоугольная Часовая...
   А вот и мост Менял с возвышающейся за ним башней Шатле - ну как же, и здесь сиживали, и тоже недолго... Мост Нотр-Дам...
   Лодочник подогнал свое суденышко к узкой каменной лестнице. Справа, на том берегу, вздымалась громада собора Парижской Богоматери, столь же темная и мрачная, как Нельская башня, справа сияло огнями здание ратуши. Щедро расплатившись, д'Артаньян первым выпрыгнул на мокрые ступени, огляделся, прислушался и стал подниматься, осторожно ставя ноги, с радостью ощущая, как слабеет, остается позади запах Сены, - сырость на реке была особенная, дурно пахнущая из-за набережной Кожевников, где испокон веков выделывались скотские кожи со всеми сопутствующими этому погаными ароматами.
   Не только ратуша, но и ведущие к ней улицы были ярко освещены цветными фонарями, а скрипичная музыка доносилась уже вполне отчетливо.
   - Ну, Планше, жди меня здесь, - сказал д'Артаньян, в тысячный раз прикоснувшись к кожаному мешочку на груди и вновь убедившись, что драгоценная, хотя и совсем невесомая ноша в полной сохранности. - Можешь заглянуть в какой-нибудь кабачок...
   - Ну уж нет, сударь, - решительно возразил Планше, что для него было совершенно несвойственно - такие приказания слуга исполнял с превеликой охотой без малейшего промедления. - Я уж лучше тут подожду. Как я понимаю, этой ночью во Франции грянут исторические события, так что постараюсь увидеть хоть крохотный краешек, будет о чем детям рассказывать, а то и внукам...
   - Черт возьми, - сказал д'Артаньян. - Ты совершенно прав, друг Планше! Мне как-то не приходило в голову, что мы впутались в историческое событие, в самую его середку... Вдруг о нас и в самом деле сочинят пьесу, как уверял Уилл Шакспур? Ну ладно, как хочешь. Я отправляюсь способствовать историческим событиям...
   И он быстро направился к калитке одной из аллей со стороны церкви Сен-Жерве. Оказавшись на ярко совещенном пространстве, он увидел, что выглядит чрезвычайно предосудительно: одежда испачкана пылью и грязью так, что слиплась в корку наподобие лат, волосы взъерошены... Ничего удивительного, что два охранявших калитку стрелка, усмотрев издали этакое чучело, бдительно склонили алебарды и один из них крикнул:
   - Эй, вы куда? Не слишком ли, сударь, переусердствовали с маскарадом? А ну-ка, осадите назад!
   - Все в порядке! - раздался чей-то властный голос, и к д'Артаньяну кинулась фигура, закутанная в длинный плащ. Схватив гасконца за локоть и оттащив в местечко потемнее, она воскликнула тихим, знакомым голосом: - Ну, не томите! С чем вы?
   - С подвесками, господин де Кавуа, - сказал д'Артаньян, улыбаясь широкой блаженной улыбкой. - Вот они, здесь...
   - Д'Артаньян, у меня нет слов... - Капитан быстро скинул плащ. - Закутайтесь, чтобы не привлекать лишнего внимания, и пойдемте в ратушу. Монсеньёр ничего не говорит, но легко представить, что он сейчас, как на иголках, только вас и ждет...
   - Король уже прибыл? - спросил д'Артаньян, влекомый капитаном по аллее к одной из многочисленных боковых дверей.
   - Только что. Кардинал, как мог, занимал его разговорами о государственных делах, пока тянуть далее не стало невозможно... Честное слово, мы вас уже похоронили...
   - Ну, значит, долго буду жить, - сказал д'Артаньян. - Согласно старой гасконской примете...
   Сияющий Кавуа провел его боковыми лестницами, тихими переходами, втолкнул в комнату, где на столе лежал новенький, аккуратно разложенный костюм баскского крестьянина, пояснив:
   - Кавалеры и дамы из свиты его величества будут переодеваться в маскарадные костюмы прямо здесь, в ратуше, и мы решили пополнить список ряженых еще и вами... Боже милостивый, ну у вас и вид! Вон там, в углу, лохань с водой и полотенца, я заранее приказал приготовить, знал, что вы примчитесь весь в дорожной пыли, но такого не ожидал. На вас словно черти просо молотили.
   - Дорога была нелегкая, - кратко ответил д'Артаньян, сбрасывая стоявший колом камзол. - Собственно, даже не сама дорога, а разные омерзительные субъекты, которые то и дело пытались помешать, прохвосты этакие. Пока их перебьешь, замаешься...
   Он бережно положил на стол мешочек с подвесками и какое-то время бдительно не спускал с него глаз. Трудно было обмякнуть, уяснить себе, что все кончилось, он среди друзей, никто не станет палить в него из-за угла, хватать за поводья и тыкать шпагой...
   - Где остальные?
   - Каюзака я оставил в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег, - сказал гасконец, обтираясь мокрым полотенцем. - Когда мы расстались, он выглядел чрезвычайно довольным жизнью - после долгого воздержания от драки колотил скамейкой с полдюжины противников, и вид у него был крайне воодушевленный, я бы даже сказал, одухотворенный... Надеюсь, с ним все обойдется.
   - А де Вард?
   - О, граф в полной безопасности. Он лишь потерял коня, но, я ду...
   Он замолчал и обернулся к резко распахнувшейся двери. Быстрым шагом вошел кардинал Ришелье, одетый испанским грандом, с висевшей на шее маской. И отрывисто спросил:
   - Все в порядке, д'Артаньян?
   Выпрямившись, сжимая в руке полотенце, - он от волнения сжал ткань так сильно, что с нее на пол ручейком струилась вода, - гасконец лихорадочно искал слова, способные кратко, но исчерпывающе передать все, что им пришлось пережить: лондонские треволнения, вполне реальную угрозу пыток и бесславной смерти, морское путешествие, бешеную скачку по Франции, вдруг ставшей чужой и враждебной. Быть может, и не было таких слов...
   В конце концов он просто сказал:
   - Вот...
   И с сияющими глазами протянул кардиналу на мокрой ладони кожаный мешочек. Нетерпеливо распустив ремешок, кардинал вытряхнул на ладонь холодно сверкнувшие алмазные подвески, и его лицо озарилось такой радостью, что для д'Артаньяна это стало прекрасной наградой.
   - Д'Артаньян, вам нет равных, - тихо сказал Ришелье, завороженно любуясь игрой света внутри кристаллов, самых обычных на вид стекляшек, но по какому-то древнему уговору считавшихся едва ли не мерилом всех ценностей. - Судьба королевы Франции была в ваших руках... впрочем, она и теперь остается в наших... Быстрее одевайтесь, и пойдемте. Вы тоже, де Кавуа. - Его лицо озарилось спокойной улыбкой триумфатора. - Не исключаю, что его величество захочет отдать некоторые распоряжения, которые не всякому поручишь, и на этот случай под рукой нелишне будет иметь капитана гвардейцев...
   "Волк меня заешь, прав Планше! - подумал д'Артаньян, торопливо натягивая маскарадный костюм и надевая маску. - События-то грядут точно исторические!"
   - Что с остальными? - спросил Ришелье, нетерпеливо ожидая, когда гасконец кончил завязывать тесемки маски. - Нужно кого-то выручать?
   - Каюзака, пожалуй, - сказал д'Артаньян. - Он застрял в Амьене, мы попали там в засаду...
   - Я распоряжусь, чтобы нынче же отправили верховых к интенданту провинции. Идемте, господа, идемте!
   Буквально через минуту они вошли мимо почтительно посторонившегося гвардейца в будуар королевы. Она была уже полностью одета в бархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбку из голубого атласа, всю расшитую серебром. Рядом стоял король Людовик Тринадцатый в изящнейшем охотничьем костюме из зеленого бархата. Больше никого, кроме них, в комнате не было.
   Д'Артаньян, скромно поместившись за спиной кардинала бок о бок с капитаном де Кавуа, с первого взгляда ощутил разлитое в комнате напряжение. Едва они вошли, королева бросила на них столь беспомощный и потерянный взгляд, что д'Артаньян один краткий миг чувствовал себя виноватым, но тут же это превозмог - в конце концов, никто не заставлял гордую испанку творить все то, что она творила, и она была достаточно взрослой, чтобы понимать возможные последствия...
   Король же... Такого короля д'Артаньян еще не видел: его христианнейшее величество, стоя в непринужденной и даже небрежной позе у вычурного столика, взирал на супругу холодными, немигающими глазами змеи, зачаровывающей несчастную птичку, коей предстояло вскоре быть проглоченной. Взгляд его был поистине змеиным - и д'Артаньян искренне порадовался, что это не на него так смотрит человек, держащий в своей холеной руке судьбы всех без исключения населяющих Францию...
   Казалось, королева вот-вот рухнет в обморок.
   - Тысяча чертей! - воскликнул король, оборачиваясь к вошедшим. - Где вы бродите, господа? Вы пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями интереснейшего разговора... - он с улыбкой выдержал паузу, в которой было что-то безусловно садистское.
   "Она, конечно, насквозь виновата, и я ни о чем не жалею, - смятенно подумал гасконец. - Но беда в том, что этот очень уж мелок, такие вот вспышки гнева еще не означают твердости характера и величия личности. Но что поделать, если ты обязан служить именно этому человеку, имеющему то ли счастье, то ли несчастье быть символом..."
   Король продолжил мягчайше:
   - Я только что выражал удивление ее величеству, монсеньёр, интересуясь, по какой причине ее величество, несмотря на мое высказанное самым недвусмысленным образом желание, несмотря на мою прямую волю, так и не надели на сегодняшнее празднество мой подарок, алмазный аксельбант... И ответа я, что удивительно, так и не получил, хотя речь идет о чрезвычайно простом деле... Не соблаговолите ли ответить наконец, сударыня?
   - Боюсь, ее величеству просто невозможно было выполнить просьбу вашего величества, - сказал Ришелье самым обычным тоном. - Поскольку невозможно надеть то, чего у тебя нет, то, что находится за сотню лье отсюда...
   - Боже мой! - в наигранном удивлении поднял брови король. - Что вы хотите сказать столь интригующим заявлением, кардинал?
   - То, что подвесок у королевы нет, - продолжал кардинал. - Ревнуя о спокойствии короля, я следил за странными поступками герцога Бекингэма в бытность его при французском дворе и убедился, что он имел дерзость домогаться благосклонности ее величества. О, конечно же, искания его были дважды с негодованием отвергнуты ее величеством, как в Амьене, так и в Париже, ночью, в Лувре, во время болезни вашего величества, заставившей вас остаться в Компьене... Что бы ни твердили злые языки, я уверен, что ее величество оставалась примером супружеского долга...
   - В самом деле? - еще выше поднял брови король. - Нет, в самом деле? Ах, как похвально, сударыня... Так что там с подвесками?
   Ришелье продолжал:
   - Во время ночного свидания в Лувре ее величество изволили подарить герцогу аксельбант, тот самый, что ей подарили вы, ваше величество. О, я не сомневаюсь, что королева поступила так исключительно из жалости к незадачливому воздыхателю, желая подсластить горькую пилюлю решительного отказа... Беда в том, что герцог настолько мало дорожил подарком ее величества, что преспокойно передарил его в Лондоне другому лицу - а уж оно стало распродавать подвески поодиночке, бродя по ювелирным лавкам. За моей спиной стоит человек, только что вернувшийся из английской столицы, где ему по чистой случайности удалось приобрести два последних подвеска... Не угодно ли удостовериться?
   И он протянул королю алмазы. Его величество с невероятным проворством выхватил у него подвески отнюдь не королевским жестом, поднес их к глазам...
   Зловещая пауза тянулась, казалось, часы. Наконец король, ни на кого не глядя, зажав подвески в кулаке так, что меж пальцев, полное впечатление, вот-вот должна была закапать монаршая кровь, спросил ледяным тоном:
   - Я услышу, наконец, объяснения или, по крайней мере, что-то на них похожее?
   Королева отступила на шаг, ухватившись за столик, чтобы не упасть, ее взгляд был прикован к портьере в углу комнаты - столь застывший и пристальный, что гасконец ощутил легкое беспокойство, хотя и не понимал его причины...
   Внезапно портьера колыхнулась, послышался звонкий, веселый, уверенный в себе, дерзкий голос женщины:
   - Ваше величество, тысячу раз простите за опоздание, но улицы забиты ликующим народом, и моя карета еле-еле продралась через толпу... Вот ваши подвески, которые вы велели мне привезти из Лувра.
   И женщина, одетая испанкой, в черной бархатной полумаске, обеими руками протянула помертвевшей королеве ящичек из розового дерева с гербом на крышке - тот самый ящичек, что д'Артаньян видел на Новом мосту утром в руках Бекингэма...
   Полумаска почти полностью скрывала ее лицо, но по голосу, походке и некоторым другим деталям д'Артаньян узнал герцогиню де Шеврез. У него не было ни мыслей, ни чувств - он просто-напросто застыл столбом, как и капитан де Кавуа, как и кардинал, как и его величество...
   Гасконец еще ни разу не видел, чтобы лицо человека так разительно менялось в какой-то миг: королева походила на приговоренного к смерти, которому в последнюю минуту, уже возле плахи, сообщили вдруг, что он не просто помилован, но и назначен из булочников герцогом и министром...
   Лицо короля, если отбросить все условности этикета, не позволявшие называть вещи их настоящими именами, было оторопелым и даже тупым. Лицо королевы, наоборот, в единый миг стало величаво-спокойным. Герцогиня де Шеврез едва удерживалась от громкого смеха.
   Стоя в том же оцепенении, д'Артаньян слушал голос королевы, уже полностью овладевшей собой:
   - Вот и ответ, ваше величество. Я не рискнула надевать подвески в Лувре, боясь, что в такой толпе случайных людей на улицах с ними может что-нибудь случиться. Герцогиня де Шеврез ехала следом, но ее карета, как вы слышали только что, отстала, не в силах пробиться сквозь толпу, собравшуюся приветствовать своего короля, чей ум и величие покоряют подданных вплоть до самого последнего... Но теперь, я полагаю, их можно надеть безбоязненно...
   Она хладнокровнейше подняла крышку ларчика, вынула подвески и, изящно прикасаясь к ним пальчиком, стала громко считать вслух:
   - Три... семь... одиннадцать, двенадцать... Двенадцать. Ровно столько, сколько и было изначально. Не желаете ли убедиться, ваше величество? Что же вы стоите? Коли уж в моем присутствии звучат столь нелепые сказки о мнимых подарках, о том, что мои алмазы переходят из рук в руки где-то в Лондоне...
   Король с видом крайнего замешательства пробормотал что-то.
   - Я не расслышала, что вы изволили сказать, ваше величество, - с ангельской кротостью произнесла королева.
   Король бросил в сторону кардинала взгляд, полный неописуемой злобы и разочарования, после чего сказал неуклюже:
   - Э-э, сударыня... Меня, кажется, зовет герцог Орлеанский... Я вас покину ненадолго...
   И он вышел, почти выбежал, слабодушно предоставив другим расхлебывать кашу. Д'Артаньян мысленно употребил в адрес его христианнейшего величества такое выражение, что перепугался сам и постарался ни о чем более не думать. В высоко поднятой руке королевы покачивался злосчастный аксельбант с дюжиной подвесок, сиявший радужными огнями, которые жгучими стрелами вонзались в глаза кардинала и двух его спутников.
   - Ваше высокопреосвященство, - произнесла королева медоточиво. - Я нисколько не сержусь на вас, мне просто интересно, что заставило вас выдумать эту очаровательную сказочку о каких-то моих ночных свиданиях в Лувре, о якобы подаренных мною герцогу подвесках? Быть может, вас кто-то ввел в заблуждение? Не тот ли молодой человек, что стоит за вашей спиной?
   - Сдается мне, что это наш милый гасконец д'Артаньян, - весело и громко сообщила герцогиня де Шеврез. - Положительно, я его узнаю... Буйная и богатая фантазия гасконцев всем известна... Но не судите его слишком строго, ваше высокопреосвященство. Бедный юноша всего лишь хотел выслужиться перед вами, чтобы подняться над нынешним своим довольно убогим положением, я так полагаю... Вот и сочинил сказочку о купленных в Лондоне подвесках...
   - Ах, так это и в самом деле наш милый д'Артаньян? - с благосклонной улыбкой подхватила королева. - Ах вы, проказник... Нужно же было такое придумать... Интересно, где вы ухитрились раздобыть довольно похожие на мои подвески?
   "Я погиб, - уныло подумал д'Артаньян. - В самом прямом смысле. Она мне никогда не простит этой сцены, этого унижения своего. Но как же, господи? Все решилось в какой-то миг, а до того она всерьез умирала от страха и стыда..."
   - Ну, что же вы молчите, мой милый? - ласково спросила королева. - Ах, эти гасконцы с их фантазиями и яростным стремлением изменить свою жизнь к лучшему... Я на вас не сержусь, бедный мальчик, вас толкнула на ложь и подлог, надо полагать, эта ужасная гасконская нужда... Не стоит вам пенять, следует вам от души посочувствовать, как велит долг истинной христианки. Но позвольте уж вам заметить, любезный д'Артаньян, что вы вступили на скользкую дорожку. Если вы не одумаетесь и не исправитесь, она вас может далеко завести...
   Д'Артаньян стоял, безмолвный и потерянный, прекрасно понимая, что настала его очередь терпеть издевательства, как всегда бывает с побежденными. Герцогиня, разглядывая его унылое лицо, смеялась во весь рот, а Анне Австрийской, сдается, только ее положение мешало разразиться громким, вульгарным, торжествующим хохотом рыночной торговки. Все рушилось в недолгой карьере д'Артаньяна - в этом он уже не сомневался...
   На его счастье, за спиной послышался почтительный голос:
   - Ваше величество, вот-вот начнется первый выход Мерлезонского балета, вам пора...
   Одарив напоследок д'Артаньяна невинным и ласковым взглядом, Анна Австрийская мягчайше произнесла:
   - Шевалье, запомните все, что я вам говорила, честное слово, я пекусь в первую очередь о вашем же благе. Невыносимо видеть, как столь молодой человек ступил на стезю порока... Постарайтесь срочно исправиться...
   И она, с помощью герцогини прикрепив аксельбант к плечу, величественно прошествовала к двери. Герцогиня, проходя мимо д'Артаньяна, ослепительно ему улыбнулась и прошептала:
   - Кто тебе мешал, дурачок, выбрать правильную сторону? Сам все погубил...
   Когда они остались втроем, д'Артаньян, боясь взглянуть в лицо кардиналу, растерянно пролепетал:
   - Ваше высокопреосвященство, клянусь вам, что...
   Капитан де Кавуа вежливо подтолкнул его локтем в бок, и гасконец умолк. Он поднял взгляд и затрепетал, увидев Ришелье таким - кардинал, прислонившись затылком к стене, полузакрыл глаза, его вмиг осунувшееся лицо как две капли воды походило на беломраморную маску. Столь неожиданно обрушившийся удар был слишком силен даже для этого железного человека, привыкшего с достоинством встречать превратности судьбы.
   - Не клянитесь, д'Артаньян, - сказал кардинал полушепотом. - Я нисколечко в вас не сомневаюсь. Вы сделали все, что было в человеческих силах, и даже более того... Свою часть плана вы выполнили блестяще. Зато кто-то другой не выполнил до конца свою, в этом нет никаких сомнений...
   Капитан де Кавуа тихонечко, осторожно произнес:
   - Она до последнего мига не знала, доставят ли ей подвески...
   - Вот именно, - произнес кардинал тем же отрешенным полушепотом, не меняя позы. - Я решительно отказываюсь видеть в происшедшем козни нечистой силы, а следовательно, остаются люди... Есть только одна разгадка: Бекингэм успел заказать точную копию двух недостающих подвесков, и кто-то опередил вас, д'Артаньян, буквально на минуты...
   - Это все те несколько часов, что я из-за Винтера потерял в тюрьме! - горестно воскликнул д'Артаньян. - Они-то все и решили! Дело было так...
   - Вы расскажете мне об этом потом, - сказал кардинал голосом, в котором помаленьку стала проступать прежняя твердость. - Поедемте отсюда, нам нужно, не откладывая, обдумать все промахи и найти виновного... успокойтесь, д'Артаньян, я же сказал только что, лично к вам у меня нет ни малейших претензий, вы свою часть выполнили блестяще: это кто-то другой поплатится, не перехвативший вовремя ее гонцов... - Он впервые после ошеломительного удара попытался улыбнуться, и это у кардинала почти получилось. - Не унывайте, господа, проигранные сражения еще не означают проигранной войны...

Глава двенадцатая,
в которой события несутся вскачь, словно пришпоренные