Страница:
– Я так не могу, понимаешь? – сказал он. – Знаем только мы с тобой...
– Ты так думаешь? Мы не первые, и не в этом веке сюда впервые попали земляне, – может быть, тысячу лет назад...
Возможно, многие древние легенды о путешествиях в таинственные миры основаны на реальных фактах, подумал он. Даже наверняка. Может быть, и Томас Лермонт, знаменитый бард из Эрсилдуна – овеянная легендами, но реально существовавшая когда-то личность, – тысячу лет назад ходил по этим улицам. Почему об этом городе молчали побывавшие здесь тысячу лет назад, понятно: кто знает, вдруг та река крови, которую пришлось пересечь Томасу, уходя за королевой фей в ее страну, – всего лишь не очень сложная метафора, отражавшая дух определенных времен?
– Но это же неправильно, – сказал он. – Сюда никак нельзя было приходить, а им рано встречать?
– Вот это уже довод посерьезнее, – сказал Савин. – Но ведь непременно должны существовать и более близкие нам по возрасту миры? А то и ушедшие вперед?
– Таких я не знаю, – сказала Диана. – Наверняка они есть, но там я не бывала. Хватит, ладно? А то рассержусь...
Савин замолчал. Он никак не мог заставить ее выйти из роли, которую она сама себе навязала. В чем-то он мог ее понять, в чем-то она была права, но – не в главном. И ничего нельзя было сделать...
Танец сменился более быстрым, напоминающим старинный тулузский ригодон, образовался хоровод, но внезапно к фонтану прихлынула новая толпа – хохочущая, гомонящая, пускающая шутихи. Может быть, они только что приплыли. У них были свои музыканты, мелодии двух оркестров причудливо переплелись, хоровод рассыпался, возникла толчея, вызвавшая лишь новые взрывы хохота, – все перемешалось, Савин выпустил руку Дианы и тут же потерял ее из виду. Растерянно затоптался, оглядываясь, его окружила и потащила за собой смеющаяся кучка парней и девушек, нимало не удивленных его одеждой, – сунули в руку новый кубок, уволокли прочь от фонтана. Он не мог сопротивляться – так подчиняло себе их бесшабашное веселье – и вскоре оказался далеко от фонтана, на какой-то другой площади. Там высилась посредине статуя всадника – на низком и широком пьедестале плясали, а самый отчаянный ухитрился взобраться на шею коня и размахивал шаром на длинной палке, испускавшим веера искр, прекрасных и необжигающих, как радуга.
Здесь Савину удалось покинуть своих веселых похитителей. Он присел на каменное крыльцо расцвеченного яркими огнями дома, отхлебнул вина и поставил кубок рядом с собой на ступени. Прихватить его с собой? – мелькнула мысль. Но ведь ничего этим не докажешь – всего лишь кубок. Впрочем, и монеты, честно говоря, никого ни в чем не убедили бы – таинственные налетчики явно опасались в первую очередь его аппаратуры, а монеты, несомненно, прихватили, решив быть последовательными до конца в своей наглой лихости...
Осторожно обходя танцующих, прошел и скрылся в боковой улочке черный зверь, как две капли воды похожий на одного из резвящихся там, на том берегу, на вересковых пустошах Шотландии. Никто не обратил на него внимания, словно и он был здесь равноправным гостем...
Савин грустно смотрел на танцующих вокруг памятника, хотелось крикнуть им: «Ну что же вы прячетесь? Вам будут только рады!» Но и этого он не мог...
Внезапно неподалеку от него возникла фигура в таком причудливом костюме и маске, что нельзя было даже по движениям понять, мужчина это или женщина. Поманила Савина рукой.
– Вы меня? – немного растерянно спросил он.
Фигура вновь призывно повела рукой, и Савин только сейчас увидел, что рядом с ней стоит предмет на треноге, чрезвычайно похожий на фотоаппарат, правда, довольно старинный. Или на кинокамеру старой модели. Сердце захолонуло от радости. Он вскочил, но фигура отступила, сделала знак, несомненно означавший просьбу соблюдать определенную дистанцию, и пошла в боковую улочку. Савин шагал метрах в десяти сзади, послушно сворачивал вслед за своим таинственным поводырем в какие-то переулки, дворы, где уже не было ни веселых толп, ни карнавального фейерверка. Музыка осталась далеко позади, стала едва слышной. Фигура беззвучно скользила впереди, загадочный футляр висел на ремне у нее за спиной.
Сердце лихорадочно колотилось. Это фотоаппарат или кинокамера, сомнений нет. Какой-нибудь торговец? Но почему таится – запрещено открыто торговать фотоаппаратами, что ли? И откуда ему известно, что именно Савину нужно? Какой-то таинственный друг, неизвестно откуда знающий, чем может помочь? Слишком неправдоподобно. Или нет? Ну почему у его врагов-невидимок, уничтоживших аппаратуру, не может оказаться своих врагов, которые, согласно известной пословице, автоматически посчитали себя друзьями и союзниками Савина?
Улица длиной метров в сорок, вернее, проход меж глухими каменными стенами – задними стенами каких-то строений. На каждой стене по десятку фонарей – голубых шаров.
Когда Савин достиг примерно середины прохода, все и произошло. Справа застучали по крыше шаги, полетела вниз, разматываясь, толстая веревка с привязанной на конце за середину палкой, тот, что заманил сюда Савина, ухватился за нее обеими руками, сел на палку, и его мгновенно подняли на крышу.
Из-за угла выехал всадник в широком черном плаще с капюшоном, чрезвычайно похожий на того, что встречал прошлой ночью на берегу корабль «честных контрабандистов», развернул коня вдоль прохода и остановился. Савин оглянулся – с другой стороны проход загораживали двое пеших в таких же плащах, и в руках у всех троих были короткие металлические предметы, холодно отсвечивающие тусклыми бликами...
Оттуда, где стоял всадник, донеслось тихое стрекотание, и несколько ламп по обе стороны прохода звонко лопнули, погасли. И с другой стороны, сзади, тихо застрекотало, лампы гасли одна за другой, но только те, что висели ближе к выходам, – те, что были в середине и освещали Савина, остались нетронутыми.
Он понял их замысел, и некогда было раздумывать. Он отскочил, выстрелил по трем лампам, и они лопнули – висели невысоко, и попасть было нетрудно. Упал на спину, перекатился, выстрелил по трем оставшимся. Проход погрузился в темноту. У Савина остался один патрон в стволе и семь в запасной обойме – слабовато против трех автоматов-бесшумок... И еще кто-то на крыше, двое как минимум. Но что им мешало просто выстрелить в него с крыши? Хотят взять живым, узнать, что ему известно, что он успел рассказать и кому? Сомнительно, что после такой беседы его отпустят с миром, – чересчур уж удобный подворачивается случай покончить с ним, надо же было так глупо попасться, и никто ничего никогда не узнает, до чего обидно, господи...
Он выстрелил во всадника, но промазал – было слишком темно. Всадник отъехал за угол, исчез из виду. Исчезли и пешие. Злость и опасность до предела обострили рассудок, и он догадался – сейчас в игру вступят те, что на крыше, сбросят что-нибудь сверху, оглушат...
Савин вставил новую обойму, отполз к стене, прижался к ней спиной. Он не знал, с какой стороны ждать удара, он ничего не мог, не знал, что же делать, никогда еще он не оказывался в таком паскудном положении. В бога он, разумеется, не верил, но сейчас самое время помолиться – хотя бы шотландским духам...
Стрекотнуло высоко над головой, сверху посыпалась каменная крошка. Значит, не стараются попасть, хотят брать живьем...
– Брось оружие. Встать и руки за голову, – раздалось над самой головой.
– Черта лысого! – рявкнул Савин.
– Дурак, – расхохотались вверху. – Сейчас сбросим факелы, будешь как муравей на тарелке. А палить можешь сколько угодно – карнавал, никто ничего не заподозрит. Да и вряд ли ты сюда с мешком патронов плыл, их у тебя наверняка кот наплакал, а? Давай быстрее...
Резкий свист оборвал ехидно-уверенные реплики, и над самой головой Савина загрохотали удаляющиеся шаги. Застучали копыта в той стороне, где скрывался за углом всадник. А через несколько секунд с другой стороны послышался иной конский топот – кто-то мчался сюда галопом.
В проходе сверкнул яркий, пульсирующий свет факелов. Несколько всадников с гиканьем и азартными воплями промчались мимо, явно преследуя убежавших. Трое на всем скаку, царапая ножнами мечей стены, завернули в проход, увидели Савина, все еще лежащего, натянули, откидываясь назад, широкие поводья, и храпящие кони взвились на дыбы, разбрызгивая пену.
Савин медленно поднялся, не пряча пистолета, настороженно всматриваясь в нежданных избавителей. Вряд ли нападавшие стали бы применять столь изощренную хитрость, подсылая к себе на смену сообщников, так что в том, что прискакали спасители, сомневаться не стоило. Как и в том, что это полиция или какой-то патруль, – блестящие кирасы, шлемы с невысокими султанами, поножи, налокотники, мечи.
Двое остались в седлах, высоко подняв факелы, третий спешился и валкой походкой старого кавалериста подошел к Савину. Старший, очевидно, – какая-то эмблема на золотой цепи поверх кирасы, еще какие-то инкрустации золотом. Грузный пожилой мужчина с солидными висячими усами.
Савин опустил пистолет, хотел сунуть его в карман, но старший протянул лапищу в кожаной перчатке, перехватил его руку и забасил непонятное – указывая на пистолет, широким жестом обводил окрестности, негодующе качал головой и цокал языком, выражал крайнее неодобрение, как только мог. Смысл его тирады легко дошел до сознания Савина, которому во время скитаний по планете нередко приходилось объясняться жестами с теми, кто не владел известными ему языками. Патрульный горячо растолковывал, что здесь, во время карнавала, категорически запрещается устраивать безобразия, подобные только что прерванному на самом интересном месте.
Савин закивал в знак понимания, виновато пожал плечами, но тут же спохватился – кто знает, какая у них система жестов, означает же у болгар кивок – отрицание... Но нет, патрульный его прекрасно понял и заговорил тоном ниже, укоряюще, но уже не особенно. Потом оборвал поучения, очевидно, сочтя их законченными, и коротко, по-деловому задал несколько вопросов. Видя, что Савин не понимает, выдернул из-за голенища сапога свиток, развернул и, не оборачиваясь, щелкнул пальцами. Один из всадников подъехал ближе, наклонил факел. Старший протянул свиток Савину.
Там было изображено человек сорок, все в разных костюмах. Детали выписаны очень тщательно, и под каждым – короткая строчка непонятных знаков. Дело у них поставлено неплохо, видимо, это и имела в виду Диана, предупреждая, что заблудиться здесь невозможно... Савин всмотрелся и вскоре уверенно ткнул пальцем в человека, одетого, несомненно, по земной, хотя и немного устаревшей моде. Старший удовлетворенно крякнул и знаком велел одному из своих людей спешиться, кивнул на лошадь Савину – видимо, здесь автоматически подразумевалось, что каждый обязан уметь ездить верхом.
Впрочем, он первое время ехал рядом, присматриваясь к посадке Савина, но вскоре, оценив его умение держаться в седле, гикнул и пустил коня размашистой рысью. Через несколько минут, огибая людные места, они достигли порта, проскакали мимо ряда иллюминированных кораблей и остановились у того, на котором Савин сюда прибыл. Его вежливо проводили на палубу, но вежливость любой полиции имеет свои пределы. Так и здесь – один из патрульных занял позицию неподалеку, явно намереваясь дежурить, пока не отчалит корабль с возмутителем спокойствия. Его коня увел в поводу напарник. Матросы временами появлялись на палубе, упорно не обращая внимания на Савина. Он примостился у борта и ни о чем особенном не думал – не хотелось, остывал после схватки. Часа через два стало утихать буйство фейерверка, людской поток хлынул на корабли, вскоре вернулась и Диана. Савин уверенно объяснил, что после того, как их неожиданно разлучили, он бродил по городу и вот только что вернулся, ориентируясь на маяк. Диана ничуть этому не удивилась, так что особенно лицедействовать не пришлось. К тому же она особенно и не расспрашивала, сидела грустная, и понятно было отчего – кончился карнавал, которого ждешь целый год, и еще год теперь предстоит ждать ясных огней до небес...
Обратный путь, «переход», разговоры с Дианой о каких-то пустяках, короткое сдержанное прощание на берегу – все это проплывало мимо сознания, не оставляя следа. Ничего сейчас не имело значения – кроме миров, которые он не мог подарить Земле...
День третий
– Ты так думаешь? Мы не первые, и не в этом веке сюда впервые попали земляне, – может быть, тысячу лет назад...
Возможно, многие древние легенды о путешествиях в таинственные миры основаны на реальных фактах, подумал он. Даже наверняка. Может быть, и Томас Лермонт, знаменитый бард из Эрсилдуна – овеянная легендами, но реально существовавшая когда-то личность, – тысячу лет назад ходил по этим улицам. Почему об этом городе молчали побывавшие здесь тысячу лет назад, понятно: кто знает, вдруг та река крови, которую пришлось пересечь Томасу, уходя за королевой фей в ее страну, – всего лишь не очень сложная метафора, отражавшая дух определенных времен?
– Но это же неправильно, – сказал он. – Сюда никак нельзя было приходить, а им рано встречать?
– Вот это уже довод посерьезнее, – сказал Савин. – Но ведь непременно должны существовать и более близкие нам по возрасту миры? А то и ушедшие вперед?
– Таких я не знаю, – сказала Диана. – Наверняка они есть, но там я не бывала. Хватит, ладно? А то рассержусь...
Савин замолчал. Он никак не мог заставить ее выйти из роли, которую она сама себе навязала. В чем-то он мог ее понять, в чем-то она была права, но – не в главном. И ничего нельзя было сделать...
Танец сменился более быстрым, напоминающим старинный тулузский ригодон, образовался хоровод, но внезапно к фонтану прихлынула новая толпа – хохочущая, гомонящая, пускающая шутихи. Может быть, они только что приплыли. У них были свои музыканты, мелодии двух оркестров причудливо переплелись, хоровод рассыпался, возникла толчея, вызвавшая лишь новые взрывы хохота, – все перемешалось, Савин выпустил руку Дианы и тут же потерял ее из виду. Растерянно затоптался, оглядываясь, его окружила и потащила за собой смеющаяся кучка парней и девушек, нимало не удивленных его одеждой, – сунули в руку новый кубок, уволокли прочь от фонтана. Он не мог сопротивляться – так подчиняло себе их бесшабашное веселье – и вскоре оказался далеко от фонтана, на какой-то другой площади. Там высилась посредине статуя всадника – на низком и широком пьедестале плясали, а самый отчаянный ухитрился взобраться на шею коня и размахивал шаром на длинной палке, испускавшим веера искр, прекрасных и необжигающих, как радуга.
Здесь Савину удалось покинуть своих веселых похитителей. Он присел на каменное крыльцо расцвеченного яркими огнями дома, отхлебнул вина и поставил кубок рядом с собой на ступени. Прихватить его с собой? – мелькнула мысль. Но ведь ничего этим не докажешь – всего лишь кубок. Впрочем, и монеты, честно говоря, никого ни в чем не убедили бы – таинственные налетчики явно опасались в первую очередь его аппаратуры, а монеты, несомненно, прихватили, решив быть последовательными до конца в своей наглой лихости...
Осторожно обходя танцующих, прошел и скрылся в боковой улочке черный зверь, как две капли воды похожий на одного из резвящихся там, на том берегу, на вересковых пустошах Шотландии. Никто не обратил на него внимания, словно и он был здесь равноправным гостем...
Савин грустно смотрел на танцующих вокруг памятника, хотелось крикнуть им: «Ну что же вы прячетесь? Вам будут только рады!» Но и этого он не мог...
Внезапно неподалеку от него возникла фигура в таком причудливом костюме и маске, что нельзя было даже по движениям понять, мужчина это или женщина. Поманила Савина рукой.
– Вы меня? – немного растерянно спросил он.
Фигура вновь призывно повела рукой, и Савин только сейчас увидел, что рядом с ней стоит предмет на треноге, чрезвычайно похожий на фотоаппарат, правда, довольно старинный. Или на кинокамеру старой модели. Сердце захолонуло от радости. Он вскочил, но фигура отступила, сделала знак, несомненно означавший просьбу соблюдать определенную дистанцию, и пошла в боковую улочку. Савин шагал метрах в десяти сзади, послушно сворачивал вслед за своим таинственным поводырем в какие-то переулки, дворы, где уже не было ни веселых толп, ни карнавального фейерверка. Музыка осталась далеко позади, стала едва слышной. Фигура беззвучно скользила впереди, загадочный футляр висел на ремне у нее за спиной.
Сердце лихорадочно колотилось. Это фотоаппарат или кинокамера, сомнений нет. Какой-нибудь торговец? Но почему таится – запрещено открыто торговать фотоаппаратами, что ли? И откуда ему известно, что именно Савину нужно? Какой-то таинственный друг, неизвестно откуда знающий, чем может помочь? Слишком неправдоподобно. Или нет? Ну почему у его врагов-невидимок, уничтоживших аппаратуру, не может оказаться своих врагов, которые, согласно известной пословице, автоматически посчитали себя друзьями и союзниками Савина?
Улица длиной метров в сорок, вернее, проход меж глухими каменными стенами – задними стенами каких-то строений. На каждой стене по десятку фонарей – голубых шаров.
Когда Савин достиг примерно середины прохода, все и произошло. Справа застучали по крыше шаги, полетела вниз, разматываясь, толстая веревка с привязанной на конце за середину палкой, тот, что заманил сюда Савина, ухватился за нее обеими руками, сел на палку, и его мгновенно подняли на крышу.
Из-за угла выехал всадник в широком черном плаще с капюшоном, чрезвычайно похожий на того, что встречал прошлой ночью на берегу корабль «честных контрабандистов», развернул коня вдоль прохода и остановился. Савин оглянулся – с другой стороны проход загораживали двое пеших в таких же плащах, и в руках у всех троих были короткие металлические предметы, холодно отсвечивающие тусклыми бликами...
Оттуда, где стоял всадник, донеслось тихое стрекотание, и несколько ламп по обе стороны прохода звонко лопнули, погасли. И с другой стороны, сзади, тихо застрекотало, лампы гасли одна за другой, но только те, что висели ближе к выходам, – те, что были в середине и освещали Савина, остались нетронутыми.
Он понял их замысел, и некогда было раздумывать. Он отскочил, выстрелил по трем лампам, и они лопнули – висели невысоко, и попасть было нетрудно. Упал на спину, перекатился, выстрелил по трем оставшимся. Проход погрузился в темноту. У Савина остался один патрон в стволе и семь в запасной обойме – слабовато против трех автоматов-бесшумок... И еще кто-то на крыше, двое как минимум. Но что им мешало просто выстрелить в него с крыши? Хотят взять живым, узнать, что ему известно, что он успел рассказать и кому? Сомнительно, что после такой беседы его отпустят с миром, – чересчур уж удобный подворачивается случай покончить с ним, надо же было так глупо попасться, и никто ничего никогда не узнает, до чего обидно, господи...
Он выстрелил во всадника, но промазал – было слишком темно. Всадник отъехал за угол, исчез из виду. Исчезли и пешие. Злость и опасность до предела обострили рассудок, и он догадался – сейчас в игру вступят те, что на крыше, сбросят что-нибудь сверху, оглушат...
Савин вставил новую обойму, отполз к стене, прижался к ней спиной. Он не знал, с какой стороны ждать удара, он ничего не мог, не знал, что же делать, никогда еще он не оказывался в таком паскудном положении. В бога он, разумеется, не верил, но сейчас самое время помолиться – хотя бы шотландским духам...
Стрекотнуло высоко над головой, сверху посыпалась каменная крошка. Значит, не стараются попасть, хотят брать живьем...
– Брось оружие. Встать и руки за голову, – раздалось над самой головой.
– Черта лысого! – рявкнул Савин.
– Дурак, – расхохотались вверху. – Сейчас сбросим факелы, будешь как муравей на тарелке. А палить можешь сколько угодно – карнавал, никто ничего не заподозрит. Да и вряд ли ты сюда с мешком патронов плыл, их у тебя наверняка кот наплакал, а? Давай быстрее...
Резкий свист оборвал ехидно-уверенные реплики, и над самой головой Савина загрохотали удаляющиеся шаги. Застучали копыта в той стороне, где скрывался за углом всадник. А через несколько секунд с другой стороны послышался иной конский топот – кто-то мчался сюда галопом.
В проходе сверкнул яркий, пульсирующий свет факелов. Несколько всадников с гиканьем и азартными воплями промчались мимо, явно преследуя убежавших. Трое на всем скаку, царапая ножнами мечей стены, завернули в проход, увидели Савина, все еще лежащего, натянули, откидываясь назад, широкие поводья, и храпящие кони взвились на дыбы, разбрызгивая пену.
Савин медленно поднялся, не пряча пистолета, настороженно всматриваясь в нежданных избавителей. Вряд ли нападавшие стали бы применять столь изощренную хитрость, подсылая к себе на смену сообщников, так что в том, что прискакали спасители, сомневаться не стоило. Как и в том, что это полиция или какой-то патруль, – блестящие кирасы, шлемы с невысокими султанами, поножи, налокотники, мечи.
Двое остались в седлах, высоко подняв факелы, третий спешился и валкой походкой старого кавалериста подошел к Савину. Старший, очевидно, – какая-то эмблема на золотой цепи поверх кирасы, еще какие-то инкрустации золотом. Грузный пожилой мужчина с солидными висячими усами.
Савин опустил пистолет, хотел сунуть его в карман, но старший протянул лапищу в кожаной перчатке, перехватил его руку и забасил непонятное – указывая на пистолет, широким жестом обводил окрестности, негодующе качал головой и цокал языком, выражал крайнее неодобрение, как только мог. Смысл его тирады легко дошел до сознания Савина, которому во время скитаний по планете нередко приходилось объясняться жестами с теми, кто не владел известными ему языками. Патрульный горячо растолковывал, что здесь, во время карнавала, категорически запрещается устраивать безобразия, подобные только что прерванному на самом интересном месте.
Савин закивал в знак понимания, виновато пожал плечами, но тут же спохватился – кто знает, какая у них система жестов, означает же у болгар кивок – отрицание... Но нет, патрульный его прекрасно понял и заговорил тоном ниже, укоряюще, но уже не особенно. Потом оборвал поучения, очевидно, сочтя их законченными, и коротко, по-деловому задал несколько вопросов. Видя, что Савин не понимает, выдернул из-за голенища сапога свиток, развернул и, не оборачиваясь, щелкнул пальцами. Один из всадников подъехал ближе, наклонил факел. Старший протянул свиток Савину.
Там было изображено человек сорок, все в разных костюмах. Детали выписаны очень тщательно, и под каждым – короткая строчка непонятных знаков. Дело у них поставлено неплохо, видимо, это и имела в виду Диана, предупреждая, что заблудиться здесь невозможно... Савин всмотрелся и вскоре уверенно ткнул пальцем в человека, одетого, несомненно, по земной, хотя и немного устаревшей моде. Старший удовлетворенно крякнул и знаком велел одному из своих людей спешиться, кивнул на лошадь Савину – видимо, здесь автоматически подразумевалось, что каждый обязан уметь ездить верхом.
Впрочем, он первое время ехал рядом, присматриваясь к посадке Савина, но вскоре, оценив его умение держаться в седле, гикнул и пустил коня размашистой рысью. Через несколько минут, огибая людные места, они достигли порта, проскакали мимо ряда иллюминированных кораблей и остановились у того, на котором Савин сюда прибыл. Его вежливо проводили на палубу, но вежливость любой полиции имеет свои пределы. Так и здесь – один из патрульных занял позицию неподалеку, явно намереваясь дежурить, пока не отчалит корабль с возмутителем спокойствия. Его коня увел в поводу напарник. Матросы временами появлялись на палубе, упорно не обращая внимания на Савина. Он примостился у борта и ни о чем особенном не думал – не хотелось, остывал после схватки. Часа через два стало утихать буйство фейерверка, людской поток хлынул на корабли, вскоре вернулась и Диана. Савин уверенно объяснил, что после того, как их неожиданно разлучили, он бродил по городу и вот только что вернулся, ориентируясь на маяк. Диана ничуть этому не удивилась, так что особенно лицедействовать не пришлось. К тому же она особенно и не расспрашивала, сидела грустная, и понятно было отчего – кончился карнавал, которого ждешь целый год, и еще год теперь предстоит ждать ясных огней до небес...
Обратный путь, «переход», разговоры с Дианой о каких-то пустяках, короткое сдержанное прощание на берегу – все это проплывало мимо сознания, не оставляя следа. Ничего сейчас не имело значения – кроме миров, которые он не мог подарить Земле...
День третий
Савин осторожно постучал в потемневшую от времени и здешней стойкой сырости дверь. Почти сразу же послышались тяжелые неторопливые шаги, дверь потянули на себя, открыв до половины. Перед Савиным стоял высокий крупный человек, растрепанной черной шевелюрой и бородой напоминающий то ли актера, утвержденного на роль Емельяна Пугачева, то ли цыгана. Он наверняка встал буквально за несколько минут до появления Савина – рубашка застегнута кое-как, через пуговицу, лицо мятое, сонное, глаза запухшие.
Конечно же, он сразу узнал Савина, он явно намеревался буркнуть что-нибудь вроде: «Ну вот, опять вы...» – лицо стало уже стягиваться в грустно-отрешенную улыбку. Но он только что проснулся, соображал хуже, чем обычно, и это позволило Савину опередить, заговорить первому:
– Почему вы не сбрили бороду? И волосы не выкрасили, скажем, в рыжий?
Гралев недоуменно моргнул:
– Почему я... что?
– Не сбрили бороду. И не изменили цвет волос. – Савин очень деликатно, но непреклонно придвинулся вплотную, и Гралев, так ничего и не поняв, отступил в прихожую. Савин закрыл за собой дверь. Полдела сделано – его впустили.
– Это было бы логическим продолжением, Гралев, – сказал он. – Люди, вдруг решившие скрываться под вымышленной фамилией, обычно стремятся и внешность изменить. Что же вы не довели дело до конца?
– Что за глупости? – спросил Гралев. – Зачем мне менять внешность?
– А зачем вам понадобилось менять фамилию, мистер Гролл?
На лице Т-физика изобразилось что-то похожее на смущение:
– Сам не знаю... – Он подергал плечами, ища слова. – Вырвалось неожиданно для меня самого, здесь ведь не спрашивают документов. Видимо, в подсознании сидело, что Гралев – конченый человек, в сущности...
– И человечество, безусловно, выиграет оттого, что на его месте возникнет ничем не примечательный Гролл, – продолжил за него Савин, – который найдет себе в глуши место, скажем, учителя физики – на это у лауреата Нобелевской премии способностей хватит – и будет разыгрывать современного отшельника в хламиде из эластовитола.
Даже учитывая состояние Гралева, следовало ожидать вспышки – Савин знал характер физика, похожий на камчатский гейзер, – но Гралев как-то очень тускло улыбнулся и спросил спокойно:
– А что вы предложите?
– О, я многое могу предложить... – сказал Савин. – Но пока предложу для начала сварить кофе нам обоим.
– Я только что сварил. На вас хватит.
– Вот и отлично. В таком случае будем считать, что увертюра прозвучала и занавес поднят... Где ваша комната, сюда? Благодарю.
– Как вы меня нашли? – без всякой радости, но и без особой враждебности (что придало Савину уверенности) спросил Гралев, расставляя чашки.
– Представьте, я вас вовсе не искал. То есть искал, конечно, но сюда приехал по другим делам и никак не ожидал встретить вас в городке. А сюда меня привели другие обстоятельства... – Он поколебался и закончил твердо: – Правда, чрезвычайно похоже на то, что все обстоятельства стянулись в один тугой узел, с которым, кажется, следует поступить как с гордиевым...
– Как это понимать?
– Не могу объяснить пока, – сказал Савин. – Вернее, не могу пока сформулировать четко – запутанно, как черт-те что, до того туманно...
Он замолчал, отхлебнул кофе и пристально, откровенно оглядел комнату – гралевских вещей здесь было не больше, чем обычно бывает у мужчины в гостиничном номере. Видимо, каковы бы ни были его дальнейшие намерения относительно своего будущего, прочно обосновываться в этом городе Гралев не собирался.
И тут Савина осенило.
– Почему вы оказались именно здесь, на берегах Ферт-оф-Лорна? Именно в этом графстве?
Гралев молчал, буравя взглядом свои ботинки.
– Почему именно здесь? – повторил Савин настойчиво. Он не хотел и не собирался быть деликатным – слишком серьезная шла игра, слишком велики были ставки.
– Городок я выбрал случайно, – сказал Гралев, не поднимая глаз. – Захотелось почему-то к морю – серому, знаете ли, скучному. В тон настроению, что ли.
– Понимаю, – сказал Савин. – Но из Глазго вы могли преспокойно отправиться в Эр или Андроссан. Это гораздо ближе, и там тоже сколько угодно серого скучного моря. Или, если уж вам хотелось забраться как можно дальше на север, можно было воспользоваться прямыми рейсами на Фрейзерборо или Дернесс. Улететь на острова, наконец. Но вы предпочли остановиться где-то посредине между Глазго и северной оконечностью страны. Машины у вас нет, значит, вы воспользовались монором или автобусом – при самом лучшем раскладе, как минимум, три пересадки по пути из Глазго, я хорошо изучил расписание, потому и взял машину. Вы целеустремленно добирались сюда... или в Монгеруэлл?
– Ну, предположим, в Монгеруэлл. Не вижу причин это скрывать.
– Так. Сюда вы приехали из Монгеруэлла, потому что здесь было скучное серое море. А кто вам нужен был в Монгеруэлле?
– Послушайте, вам не кажется, что вы все больше начинаете походить на полицейского?
– Вполне возможно, – сказал Са-вин. – Это оттого, что я надеюсь все же опередить Интерпол или Международную службу безопасности – это все же не их дело.
– При чем здесь Интерпол? Он-то какое может иметь отношение к спорной научной гипотезе, которую так и не удалось подтвердить экспериментально?
– И вы так именуете работу, за которую в тридцать один получили Нобелевскую? – как бы между прочим поинтересовался Савин.
– Это было четыре года назад. Тогда мы были оптимистами. А теперь получается, что получил я ее незаслуженно. Словно бы за проект вечного двигателя, понимаете вы это?
Его голос сорвался, он наконец поднял глаза – в них были боль и злое отчаяние от собственного бессилия. Нет, это не ты, подумал Савин. Не ты подкладывал бомбы. Ты не стал бы никогда собственными руками разрушать дело всей своей жизни. Есть кто-то другой...
– Значит, вы признаете, что трудились над пустышкой? Что те, кто присуждал вам Нобелевскую, – бездари, не способные отличать эпохальную идею от проекта перпетуум мобиле?
– Не хочу я этого признать! Не могу! – Гралев склонил голову и закончил тише: – Но факты, факты...
– Что ж, поговорим о фактах. Но раньше скажите все же, кого вы искали в Монгеруэлле? Кетсби?
– Да, – сказал Гралев. – К чему делать из этого секрет?
– Ваш бессменный помощник, верный оруженосец... – сказал Савин.
– Если быть точным, я не искал его, не гнался за ним. Он сам мне написал. Я поехал не сразу, мне...
– Было неловко и стыдно, – закончил за него Савин. – Потому что вы, отец-основатель, бросаете дело, а скромный инженер остается на своем посту. Я правильно понял? И правильно его охарактеризовал?
– В общем-то, да. Теоретиком он никогда не был. Но исполнитель он идеальный и экспериментатор неплохой.
– Настолько, что вы все эти четыре года практически передоверяли ему всю основную работу по монтажу установок?
– И не вижу причин об этом жалеть, – сказал Гралев.
– Ну-ну... Итак, он просил вас приехать, и вы после некоторых колебаний приехали. Вы встречались с ним?
– Разумеется. Два раза.
– И что же?
– Я его не узнал. Мне показалось, да и сейчас кажется, что он не вполне нормален психически. Бессвязный, бессодержательный получился разговор – и в первый, и во второй раз. Осталось такое впечатление, словно он все время порывался рассказать что-то важное, начинал сложными зигзагами подводить меня к чему-то, и вдруг – будто захлопывается какая-то дверь или, наоборот, впереди разверзается пустота. Издерган до крайности, стряхивает пепел на пол, – это он-то, образец аккуратности! – озирается с таким видом, словно кто-то сейчас появится за его спиной прямо из стены. Кажется даже, что он вооружен...
– У вас не создалось впечатления, что он чего-то или кого-то боится?
– Если даже и так, то это чисто нервное, не имеющее отношения к реальности, – задумчиво сказал Гралев. – Скорее всего, у него тоже не выдержали нервы, но проявилось это еще болезненнее, нежели у меня. Ему давно пора лететь к Полачеку в Брно, а он почему-то торчит здесь и не хочет уезжать.
– Полачек? – сказал Савин. – Насколько я помню из наших прошлых бесед, это тот, кто шел за вами, так сказать, по пятам? Ваш наследник престола?
– Собственно говоря, да, – сказал Гралев. – После того как распалась моя группа, многие перешли к Полачеку, в том числе и Кетсби. Но он никак не хочет уезжать, я хотел даже купить ему билет и посадить в самолет, но решил немного подождать. Не стоит его отправлять в таком состоянии, пусть немного придет в себя...
– У него здесь родственники? Женщина, может быть? Друзья?
– Никого. Я бы знал. – Гралев поставил на хлипкий столик пустую чашку, досадливо помотал головой: – Послушайте, Савин, хватит об этом, хорошо? Все-таки речь идет о человеке, который работал со мной четыре года...
– Я думал, вы все же скажете «о моем хорошем друге», – сказал Савин. – Нет?
Наступило неловкое, напряженное молчание. Савин отвернулся и равнодушно рассматривал выцветшие литографии на стене.
– Нет, – сказал наконец Гралев. – Вы не подумайте, что я к нему плохо относился или недолюбливал... Он хороший парень, прирожденный инженер, с ним было легко работать и интересно общаться за стенами лаборатории, и все же... И тем не менее друзьями мы не были. Боюсь, что «хороших друзей», как вы выразились, у него вообще не было. У него были только хорошие знакомые. Вы понимаете разницу?
– Понимаю, – сказал Савин. – Продолжайте, прошу вас.
– Создавалось впечатление, что на нем надет панцирь, разместившийся где-то между кожей и скелетом, в Монгеруэлле, мне показалось, это проступило особенно остро.
– Ага! – Савин стукнул ладонью по колену. – Вы отгоняете мои последние сомнения, Гралев, последние уничтожаете, теперь я уверен, что не ошибся... – Он чувствовал, что впадает в пустословие, но не мог сразу остановиться, это было своеобразной разрядкой. – И если это окончательно подтвердится, если это подтвердится...
– О чем вы?
– Исключительно о вас и ваших де-лах. – Савин овладел собой. – Можно еще кофе? Благодарю... Понимаете, Гралев, я провел вчера два часа в вычислительном центре Монгеруэлла. Машинное время сейчас гораздо дешевле, чем в прошлом веке, и все равно мне пришлось выложить трехмесячный оклад – у меня были сложные задачи, осложнявшиеся еще и тем, что не всегда я мог конкретно объяснить, что мне нужно... Начнем по порядку. Если бы месяц назад я спросил у вас, кто, по-вашему, является сегодня лучшим Т-физиком планеты, что бы вы мне ответили, избегая обеих крайностей – ложной скромности и излишнего самомнения?
Гралев ответил не сразу:
– Месяц назад я ткнул бы себя пальцем в грудь.
– И абсолютно справедливо, – сказал Савин. – Так и поступайте впредь, вы слышите? Минуту! – Он резко вскинул ладонь: – Без самобичующих реплик, Гралев, ясно? И не перебивайте, понятно? Слушайте и отвечайте на вопросы. Потом можете говорить, все, что угодно. Итак, рассмотрим ситуацию. Родилась и уверенно набирает силы новая отрасль физики, занимающаяся проникновением в иномерные миры, параллельные пространства. Есть теория, математический аппарат, хорошие специалисты, оборудование и, что немаловажно, признание в научных кругах.
– Не везде, – сказал Гралев. – Иные мэтры поверят в нашу правоту не раньше, чем сами побывают в одном из иномерных миров. И они отнюдь не бездари, просто существует такая вещь – определенные свойства человеческого мышления... Вы ведь знакомы со многими хрестоматийными примерами? Против существования метеоритов или возможности постройки летательных аппаратов тяжелее воздуха выступали отнюдь не одни бездари...
– С хрестоматийными примерами я знаком, – сказал Савин. – Не будем отходить от главного. Итак, на протяжении последних примерно двух с половиной лет в лабораториях, идущих, казалось бы, по единственно верному пути, произошел ряд катастроф, которые можно расценить как признак провала, результат неверного пути. Признак того, что великолепная магистраль оказалась на деле примитивным тупиком, так что просто неизвестно теперь, где же она – укатанная дорога, ведущая к сияющим вершинам. Те, у кого мышление в полной мере обладает «определенными свойствами», возликовали и вновь развернули задохнувшееся было наступление. Те, кто относился к вам с доброжелательным пониманием, те, кто присуждал вам Нобелевки и помогал отвоевывать место под солнцем, – даже они под давлением неопровержимых фактов... Смутились и задумались, скажем так. И наконец, в ваших рядах возникло дезертирство, причем полководец, сиречь вы, покинул поле боя, даже не дождавшись окончательного развала армии. Я не говорю уж о том, что средства массовой информации перешли от неумеренных восторгов к выжидательному молчанию – в лучшем случае. Я исчерпывающе обрисовал ситуацию?
Конечно же, он сразу узнал Савина, он явно намеревался буркнуть что-нибудь вроде: «Ну вот, опять вы...» – лицо стало уже стягиваться в грустно-отрешенную улыбку. Но он только что проснулся, соображал хуже, чем обычно, и это позволило Савину опередить, заговорить первому:
– Почему вы не сбрили бороду? И волосы не выкрасили, скажем, в рыжий?
Гралев недоуменно моргнул:
– Почему я... что?
– Не сбрили бороду. И не изменили цвет волос. – Савин очень деликатно, но непреклонно придвинулся вплотную, и Гралев, так ничего и не поняв, отступил в прихожую. Савин закрыл за собой дверь. Полдела сделано – его впустили.
– Это было бы логическим продолжением, Гралев, – сказал он. – Люди, вдруг решившие скрываться под вымышленной фамилией, обычно стремятся и внешность изменить. Что же вы не довели дело до конца?
– Что за глупости? – спросил Гралев. – Зачем мне менять внешность?
– А зачем вам понадобилось менять фамилию, мистер Гролл?
На лице Т-физика изобразилось что-то похожее на смущение:
– Сам не знаю... – Он подергал плечами, ища слова. – Вырвалось неожиданно для меня самого, здесь ведь не спрашивают документов. Видимо, в подсознании сидело, что Гралев – конченый человек, в сущности...
– И человечество, безусловно, выиграет оттого, что на его месте возникнет ничем не примечательный Гролл, – продолжил за него Савин, – который найдет себе в глуши место, скажем, учителя физики – на это у лауреата Нобелевской премии способностей хватит – и будет разыгрывать современного отшельника в хламиде из эластовитола.
Даже учитывая состояние Гралева, следовало ожидать вспышки – Савин знал характер физика, похожий на камчатский гейзер, – но Гралев как-то очень тускло улыбнулся и спросил спокойно:
– А что вы предложите?
– О, я многое могу предложить... – сказал Савин. – Но пока предложу для начала сварить кофе нам обоим.
– Я только что сварил. На вас хватит.
– Вот и отлично. В таком случае будем считать, что увертюра прозвучала и занавес поднят... Где ваша комната, сюда? Благодарю.
– Как вы меня нашли? – без всякой радости, но и без особой враждебности (что придало Савину уверенности) спросил Гралев, расставляя чашки.
– Представьте, я вас вовсе не искал. То есть искал, конечно, но сюда приехал по другим делам и никак не ожидал встретить вас в городке. А сюда меня привели другие обстоятельства... – Он поколебался и закончил твердо: – Правда, чрезвычайно похоже на то, что все обстоятельства стянулись в один тугой узел, с которым, кажется, следует поступить как с гордиевым...
– Как это понимать?
– Не могу объяснить пока, – сказал Савин. – Вернее, не могу пока сформулировать четко – запутанно, как черт-те что, до того туманно...
Он замолчал, отхлебнул кофе и пристально, откровенно оглядел комнату – гралевских вещей здесь было не больше, чем обычно бывает у мужчины в гостиничном номере. Видимо, каковы бы ни были его дальнейшие намерения относительно своего будущего, прочно обосновываться в этом городе Гралев не собирался.
И тут Савина осенило.
– Почему вы оказались именно здесь, на берегах Ферт-оф-Лорна? Именно в этом графстве?
Гралев молчал, буравя взглядом свои ботинки.
– Почему именно здесь? – повторил Савин настойчиво. Он не хотел и не собирался быть деликатным – слишком серьезная шла игра, слишком велики были ставки.
– Городок я выбрал случайно, – сказал Гралев, не поднимая глаз. – Захотелось почему-то к морю – серому, знаете ли, скучному. В тон настроению, что ли.
– Понимаю, – сказал Савин. – Но из Глазго вы могли преспокойно отправиться в Эр или Андроссан. Это гораздо ближе, и там тоже сколько угодно серого скучного моря. Или, если уж вам хотелось забраться как можно дальше на север, можно было воспользоваться прямыми рейсами на Фрейзерборо или Дернесс. Улететь на острова, наконец. Но вы предпочли остановиться где-то посредине между Глазго и северной оконечностью страны. Машины у вас нет, значит, вы воспользовались монором или автобусом – при самом лучшем раскладе, как минимум, три пересадки по пути из Глазго, я хорошо изучил расписание, потому и взял машину. Вы целеустремленно добирались сюда... или в Монгеруэлл?
– Ну, предположим, в Монгеруэлл. Не вижу причин это скрывать.
– Так. Сюда вы приехали из Монгеруэлла, потому что здесь было скучное серое море. А кто вам нужен был в Монгеруэлле?
– Послушайте, вам не кажется, что вы все больше начинаете походить на полицейского?
– Вполне возможно, – сказал Са-вин. – Это оттого, что я надеюсь все же опередить Интерпол или Международную службу безопасности – это все же не их дело.
– При чем здесь Интерпол? Он-то какое может иметь отношение к спорной научной гипотезе, которую так и не удалось подтвердить экспериментально?
– И вы так именуете работу, за которую в тридцать один получили Нобелевскую? – как бы между прочим поинтересовался Савин.
– Это было четыре года назад. Тогда мы были оптимистами. А теперь получается, что получил я ее незаслуженно. Словно бы за проект вечного двигателя, понимаете вы это?
Его голос сорвался, он наконец поднял глаза – в них были боль и злое отчаяние от собственного бессилия. Нет, это не ты, подумал Савин. Не ты подкладывал бомбы. Ты не стал бы никогда собственными руками разрушать дело всей своей жизни. Есть кто-то другой...
– Значит, вы признаете, что трудились над пустышкой? Что те, кто присуждал вам Нобелевскую, – бездари, не способные отличать эпохальную идею от проекта перпетуум мобиле?
– Не хочу я этого признать! Не могу! – Гралев склонил голову и закончил тише: – Но факты, факты...
– Что ж, поговорим о фактах. Но раньше скажите все же, кого вы искали в Монгеруэлле? Кетсби?
– Да, – сказал Гралев. – К чему делать из этого секрет?
– Ваш бессменный помощник, верный оруженосец... – сказал Савин.
– Если быть точным, я не искал его, не гнался за ним. Он сам мне написал. Я поехал не сразу, мне...
– Было неловко и стыдно, – закончил за него Савин. – Потому что вы, отец-основатель, бросаете дело, а скромный инженер остается на своем посту. Я правильно понял? И правильно его охарактеризовал?
– В общем-то, да. Теоретиком он никогда не был. Но исполнитель он идеальный и экспериментатор неплохой.
– Настолько, что вы все эти четыре года практически передоверяли ему всю основную работу по монтажу установок?
– И не вижу причин об этом жалеть, – сказал Гралев.
– Ну-ну... Итак, он просил вас приехать, и вы после некоторых колебаний приехали. Вы встречались с ним?
– Разумеется. Два раза.
– И что же?
– Я его не узнал. Мне показалось, да и сейчас кажется, что он не вполне нормален психически. Бессвязный, бессодержательный получился разговор – и в первый, и во второй раз. Осталось такое впечатление, словно он все время порывался рассказать что-то важное, начинал сложными зигзагами подводить меня к чему-то, и вдруг – будто захлопывается какая-то дверь или, наоборот, впереди разверзается пустота. Издерган до крайности, стряхивает пепел на пол, – это он-то, образец аккуратности! – озирается с таким видом, словно кто-то сейчас появится за его спиной прямо из стены. Кажется даже, что он вооружен...
– У вас не создалось впечатления, что он чего-то или кого-то боится?
– Если даже и так, то это чисто нервное, не имеющее отношения к реальности, – задумчиво сказал Гралев. – Скорее всего, у него тоже не выдержали нервы, но проявилось это еще болезненнее, нежели у меня. Ему давно пора лететь к Полачеку в Брно, а он почему-то торчит здесь и не хочет уезжать.
– Полачек? – сказал Савин. – Насколько я помню из наших прошлых бесед, это тот, кто шел за вами, так сказать, по пятам? Ваш наследник престола?
– Собственно говоря, да, – сказал Гралев. – После того как распалась моя группа, многие перешли к Полачеку, в том числе и Кетсби. Но он никак не хочет уезжать, я хотел даже купить ему билет и посадить в самолет, но решил немного подождать. Не стоит его отправлять в таком состоянии, пусть немного придет в себя...
– У него здесь родственники? Женщина, может быть? Друзья?
– Никого. Я бы знал. – Гралев поставил на хлипкий столик пустую чашку, досадливо помотал головой: – Послушайте, Савин, хватит об этом, хорошо? Все-таки речь идет о человеке, который работал со мной четыре года...
– Я думал, вы все же скажете «о моем хорошем друге», – сказал Савин. – Нет?
Наступило неловкое, напряженное молчание. Савин отвернулся и равнодушно рассматривал выцветшие литографии на стене.
– Нет, – сказал наконец Гралев. – Вы не подумайте, что я к нему плохо относился или недолюбливал... Он хороший парень, прирожденный инженер, с ним было легко работать и интересно общаться за стенами лаборатории, и все же... И тем не менее друзьями мы не были. Боюсь, что «хороших друзей», как вы выразились, у него вообще не было. У него были только хорошие знакомые. Вы понимаете разницу?
– Понимаю, – сказал Савин. – Продолжайте, прошу вас.
– Создавалось впечатление, что на нем надет панцирь, разместившийся где-то между кожей и скелетом, в Монгеруэлле, мне показалось, это проступило особенно остро.
– Ага! – Савин стукнул ладонью по колену. – Вы отгоняете мои последние сомнения, Гралев, последние уничтожаете, теперь я уверен, что не ошибся... – Он чувствовал, что впадает в пустословие, но не мог сразу остановиться, это было своеобразной разрядкой. – И если это окончательно подтвердится, если это подтвердится...
– О чем вы?
– Исключительно о вас и ваших де-лах. – Савин овладел собой. – Можно еще кофе? Благодарю... Понимаете, Гралев, я провел вчера два часа в вычислительном центре Монгеруэлла. Машинное время сейчас гораздо дешевле, чем в прошлом веке, и все равно мне пришлось выложить трехмесячный оклад – у меня были сложные задачи, осложнявшиеся еще и тем, что не всегда я мог конкретно объяснить, что мне нужно... Начнем по порядку. Если бы месяц назад я спросил у вас, кто, по-вашему, является сегодня лучшим Т-физиком планеты, что бы вы мне ответили, избегая обеих крайностей – ложной скромности и излишнего самомнения?
Гралев ответил не сразу:
– Месяц назад я ткнул бы себя пальцем в грудь.
– И абсолютно справедливо, – сказал Савин. – Так и поступайте впредь, вы слышите? Минуту! – Он резко вскинул ладонь: – Без самобичующих реплик, Гралев, ясно? И не перебивайте, понятно? Слушайте и отвечайте на вопросы. Потом можете говорить, все, что угодно. Итак, рассмотрим ситуацию. Родилась и уверенно набирает силы новая отрасль физики, занимающаяся проникновением в иномерные миры, параллельные пространства. Есть теория, математический аппарат, хорошие специалисты, оборудование и, что немаловажно, признание в научных кругах.
– Не везде, – сказал Гралев. – Иные мэтры поверят в нашу правоту не раньше, чем сами побывают в одном из иномерных миров. И они отнюдь не бездари, просто существует такая вещь – определенные свойства человеческого мышления... Вы ведь знакомы со многими хрестоматийными примерами? Против существования метеоритов или возможности постройки летательных аппаратов тяжелее воздуха выступали отнюдь не одни бездари...
– С хрестоматийными примерами я знаком, – сказал Савин. – Не будем отходить от главного. Итак, на протяжении последних примерно двух с половиной лет в лабораториях, идущих, казалось бы, по единственно верному пути, произошел ряд катастроф, которые можно расценить как признак провала, результат неверного пути. Признак того, что великолепная магистраль оказалась на деле примитивным тупиком, так что просто неизвестно теперь, где же она – укатанная дорога, ведущая к сияющим вершинам. Те, у кого мышление в полной мере обладает «определенными свойствами», возликовали и вновь развернули задохнувшееся было наступление. Те, кто относился к вам с доброжелательным пониманием, те, кто присуждал вам Нобелевки и помогал отвоевывать место под солнцем, – даже они под давлением неопровержимых фактов... Смутились и задумались, скажем так. И наконец, в ваших рядах возникло дезертирство, причем полководец, сиречь вы, покинул поле боя, даже не дождавшись окончательного развала армии. Я не говорю уж о том, что средства массовой информации перешли от неумеренных восторгов к выжидательному молчанию – в лучшем случае. Я исчерпывающе обрисовал ситуацию?