Страница:
При Грозном пушки впервые в России стали ставить на постоянные колесные лафеты, как на Западе, - что сделало артиллерию более подвижной. Теперь ее можно было применять не только при осаде крепостей, но и в полевом бою.
Одно из орудий, отлитых при Грозном, можно видеть и сегодня - это знаменитая Царь-пушка в Кремле. Вопреки иным анекдотам, это никакая не «декорация», а самая настоящая крепостная пушка, точнее, мортира, которая должна была поражать живую силу противника не ядрами, а каменной картечью, «дробом», как тогда выражались. Ну а в Кремле Грозный распорядился ее поставить не случайно - прекрасно помнил бунт против «чародеев-поджигателей»…
Всего в войске Грозного, в войсках и на складах, насчитывалось около двух тысяч орудий разных калибров, что по тем временам было серьезной силой. Имелись и собственные «оборонные заводы»: Пушечный двор в Москве, «домницы» в Туле, Кашире и Серпухове, еще один пушечный двор и мастерские по изготовлению ядер в Устюжне-Же-лезнопольском (400 километров от Новгорода), пороховые мастерские в Москве, Пскове и Новгороде.
И наконец, Иван Грозный справедливо считается основателем регулярных пограничных войск России. Пограничная служба существовала, разумеется, на всем протяжении предыдущей русской истории, но Грозный первым разработал писаные уставы и ввел строгую организацию.
В январе 1571 г. он приказал князю Воротынскому вызвать в Москву «пограничников» и посоветоваться с ними о том, как лучше устроить дело, - первое военное совещание в истории России, на котором и были разработаны писаные правила. Тот же Воротынский, после того как совещание закончилось, собрал все документы по сторожевой службе, какие только имелись, и на их основе составил «Устав сторожевой и пограничной службы», утвержденный Грозным 16 февраля того же года.
Все было расписано четко: заметив противника, «пограничники» обязаны были немедленно сообщить об этом в ближайший город и соседям справа и слева, а потом тайно следить за продвижением неприятеля, установить направление движения и опять-таки сообщить куда следует. Воеводам городов и «головам» стражи предписывалось не посылать в дозор людей в одиночку и на плохих лошадях. Тем стражникам, что покинули бы посты, не дождавшись смены, полагалась смертная казнь - а за небрежное несение службы драли кнутом. Любопытная деталь: если очередная смена прибывала с опозданием, она обязана была из собственных денег платить тем, кто дожидался их на заставе, штраф - по полуполтине с человека за каждый пропущенный день.
Тот же Судебник 1550 г. содержал ряд статей, направленных на защиту военнослужащих от произвола бояр на местах, - теперь любой служивший в войске имел право на непосредственный царский суд (а заодно Судебник лишил вотчинников прежних привилегий: былой неподсудности центральной власти, освобождения от налогов, а также привилегии собирать с населения налоги себе на «кормление»). Были введены и своего рода «военные пенсии», предназначавшиеся вдовам и малолетним детям, оставшимся без кормильца после смерти «поместного» служаки.
Разумеется, все перечисленное не было личной заслугой одного царя Ивана - но и не плодами трудов исключительно Избранной рады! Меж тем давным-давно «грознофобы» сочинили очередной миф: якобы абсолютно все умные идеи и толковые преобразования были придуманы Избранной радой, а царь только подмахивал то, что ему приносили на подпись. Отсюда плавно вытекал миф номер два: пока государством руководили великого ума люди во главе с Сильвестром и Адашевым, оно процветало - но когда тупой тиран Грозный в очередной раз показал норов и сдуру разогнал Раду, настала черная полоса сплошных неудач, поражений и террора…
Это, конечно, лукавая побасенка. Разумеется, нельзя считать Грозного единоличным автором всех реформ - но нельзя и приписывать «мудрым советникам» все свершения. Истина, как ей и положено, где-то посередине. Сильвестр и Адашев были людьми незаурядными, но и Грозный - государственный деятель не из последних. Умный и энергичный, он был прекрасным организатором. История учит: там, где в нужное время и в нужном месте появляется хороший организатор, следует рывок вперед в самых разных областях жизни. Примеров множество: Сталин и Пилсудский, Черчилль и де Голль, Ришелье и Стефан Баторий…
По крайней мере нет никаких сомнений в том, что именно Грозный самолично решил сложнейший вопрос с нехваткой земель, необходимых для наделения служилых дворян.
Чтобы увеличить число служилых, требовалась земля. Свободной в наличии не имелось - а церковь собрала огромные владения… Ситуация была сложнейшая, в самой церкви к тому времени вот уже полвека шел ожесточенный спор между двумя течениями - одни иерархи считали, что церковь должна оставаться помещиком, другие («нестяжатели») настаивали, что следует полностью отказаться от мирских забот и сосредоточиться на бескорыстном служении Господу. Еще более все осложнялось тем, что эту борьбу, как водится, самые разные политические силы (от жаждавших возврата к прежним порядкам бояр до еретических сект) стали использовать в своих интересах.
Двадцатилетний Грозный на Стоглавом соборе блестяще с этой головоломкой справился, избежав крайностей. Он помирил враждующие стороны, к полной конфискации земель у церкви отнесся неодобрительно, но все же заставил иерархов поделиться частью - в интересах государства. Церковь вернула государству все земли, приобретенные ею после смерти Василия III, во время боярского разгула.
А старым владельцам (как дворянам, так и крестьянам) возвратила имения и земли, отнятые за долги, полученные в результате ростовщических операций или «насильством и всякой кривдою». И, наконец, обязалась впредь приобретать новые земли исключительно по согласованию с властями. Вот этот результат как раз и есть личное достижение Грозного…
Весной 1560 г. царь удалил от себя Сильвестра и Адашева, то есть, по сути, фактически покончил с Избранной радой отнюдь не по своей привычке к авторитарному правлению, не из чистого произвола, не по природной свирепости. Наоборот, поступок был продуманный, рассудочный и вполне логичный.
Сильвестр с Адашевым к тому времени откровенно заигрались.
Они чересчур задрали нос и слишком много о себе возомнили. Дело было даже не в том, что оба действовали в обход боярской думы и прочих органов государственной власти, насколько удавалось - в конце концов, Грозный их для этого и приблизил, чтобы служили при нем чем-то ироде «узкого руководства». Происходило нечто совсем иное. Как не раз случалось прежде в самых разных уголках света, Сильвестр с Адашевым с какого-то момента стали работать на себя, позиционироваться как самостоятельная политическая сила - а это уже не прощалось ни одним царем или президентом…
Оба стали сколачивать вокруг себя тесный круг преданных соратников, которым, чтобы привлечь на свою сторону, раздавали земли из «конфискатов» (которые, между прочим, согласно распоряжению царя, должны были вернуть прежним владельцам). Руководить высшими госслужащими Адашев начал уже не во исполнение царских приказов, а исключительно потому, что ему хотелось рулить чем только можно…
«По дружбе» Адашев раздавал чины и должности - а по недружбе» лишал таковых тех, кто был ему неугоден.
Впрямую нарушал законы, «забивая» людей в кандалы, подмахивая важнейшие государственные документы вроде Уставной грамоты городу Перми, - на что не имел уже никакого права даже в рамках данных ему царем широких полномочий. Известна и крайне темная история с царским казначеем «Никитой Афанасьевичем», у которого адашевская группировка разграбила все имущество, а самого, по словам Грозного, «держали в заточении в отдаленных землях, в голоде и нищете».
Одним словом, произошло то, что частенько случается, - хлебнув ничем не ограниченной власти, «адашевцы» от нее захмелели и пустились во все тяжкие. «Сами государилися как хотели», - напишет о них впоследствии Грозный. И уже решительно непонятно, чем они были предпочтительнее тех, с которыми по идее должны были бороться - со старыми феодалами…
Ну, а куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Дурной пример оказался заразительным: глядя на Сильвестра с Адашевым, и другие дворцовые чины рангом пониже, не занимая никаких официальных постов, стали по примеру «старших» рулить всем, до чего могли дотянуться…
Что до внешней политики, то именно эта парочка едва не втравила страну в большую беду…
Сильвестр с Адашевым были прямо-таки зациклены на необходимости войны с Крымским ханством, которое, по их мнению, следовало немедленно захватить, чтобы покончить с «разбойничьим басурманским гнездом». И, вульгарно выражаясь, плешь царю проели своим нытьем: батюшка, отец родный, да ступай же ты наконец войной на Крым!
Дело принимало вовсе уж скверный оборот. Крым, конечно, как раз и был разбойничьим гнездом, откуда чуть ли не каждый год на Русь налетали супостаты. Но в середине шестнадцатого века было еще слишком рано всерьез пытаться завоевать Крым. Что подтверждается последующими историческими событиями: все иные экспедиции против Крыма успехом не увенчались как при правительнице Софье, так и при Анне Иоанновне. Крым набравшаяся сил Россия смогла занять и удерживать лишь через двести с лишним лет после Грозного, во второй половине XVIII в., при Екатерине II - не раньше чем угрозу для России перестала представлять Турция. Сначала справились с Турцией, уж потом смогли занять Крым…
Крымское ханство было вассалом турецкого султана - а во времена Грозного Османская империя была, пожалуй, сильнейшей европейской державой. Именно европейской: турки заняли Балканы, часть Венгрии, всерьез нацеливались на Вену, которой не собирались ограничиваться. Несколько походов против них объединенных сил европейских королей закончились поражениями последних. Османский флот господствовал в Средиземном море, Турция султана Сулеймана Кануни («Великолепного») была в зените могущества. Россия Ивана Грозного против нее не имела никаких шансов, если бы дело дошло до прямого военного столкновения…
Сложность в том, что примыкающие к Крыму районы нынешней Украины были тогда Диким полем - протянувшимися на сотни километров необитаемыми землями. Да вдобавок, чтобы попасть в Крым, русской армии пришлось бы пересечь обширную степь, где не имелось ни источников воды, ни человеческого жилья. Каждую баклагу воды, каждую пригоршню овса для лошадей, каждый гвоздик пришлось бы нести с собой с южных российских рубежей - а это неблизкий путь. В то время как располагавшая огромным флотом Турция могла бы без всяких трудов переправлять в Крым войска, боеприпасы, вообще все необходимое. А у России тогда не имелось не то что Черноморского флота, но и флота вообще.
Дореволюционный русский историк Костомаров ядовитой слюной в свое время исходил, описывая «тупость» Ивана Грозного, якобы по дурости своей не оценившего но достоинству «гениальный план» Сильвестра и Адашева по захвату Крыма. Переходил порой в состояние откровенной клиники: очень уж ему, потомку малороссийских шляхтичей, этот план был по вкусу - настолько, что кабинетный историк не дал себе труда взвесить реальные шансы России в столкновении с Османской империей - а шансы эти, повторяю, практически равнялись нулю…
Агитируя Ивана за поход в Крым, Адашев особенно упирал на успешный рейд своего брата Даниила по крымским тылам. В 1559 г. Даниил Адашев, посадив восьмитысячное войско на им же построенные суденышки, проплыл по Днепру, под Очаковом и возле Кинбурнской косы захватил два турецких корабля, потом высадился на берег, две недели громил близлежащие татарские селения, захватил немало добычи и освободил немало пленных, а потом, получив известия, что на него движется по суше татарская конница, а по морю - турецкие военные корабли, вернулся домой.
Однако (и Грозный наверняка это прекрасно понимал) поход Адашева был не более чем удачным набегом малыми силами - наподобие тех, какие совершали на Русь сами крымцы. А вот вести настоящую, большую войну с Турцией Россия была определенно не в состоянии…
Особенно если учесть, что воевать пришлось бы на два фронта - не только с Турцией на юге, но и с Великим княжеством Литовским на западе. Литовцы, крайне встревоженные войной против Ливонии, которую Грозный начал тогда в Прибалтике, стремились заключить с Крымским ханством военный союз, направленный против России. Опасались, что Грозный, чего доброго, и в самом деле захватит Крым - и тогда у него будут совершенно развязаны руки на западе, против Литвы. Пикантность в том, что документы, свидетельствовавшие о литовско-крымских переговорах, направленных на военный союз, захватил в Крыму не кто иной, как Даниил Адашев - и с торжеством привез их в Москву, совершенно не представляя, что тем самым подложил изрядную свинью брательнику…
Крайне занятные пассажи выписывало в свое время перо историка Иловайского, всецело находившегося в плену легенды о «царственном параноике». Разумеется, он в рамках «черной легенды» свято придерживался убеждения, что все хорошее и мудрое шло исключительно от Сильвестра с Адашевым. И хвалил обоих весьма оригинально. Напоминал, что Адашев носил довольно низкий придворный чин окольничего, а значит, якобы не стремился к власти. «Влияние их сказывалось в общем направлении дел государственных и особенно в назначениях на правительственные места воевод и наместников, а также в раздаче поместий и кормлений». Ничего себе «только»! При таких полномочиях можно обойтись и самым невеликим чином, не пышный титул все решает… И тут же Иловайский пишет: «Отсюда понятно, почему около этих неродовитых людей собралась многочисленная партия из старых знатных родов». Зачем Адашеву пышный титул, если старая знать перед ним и так прогибалась?
Иловайский пишет: «Естественно было, что Сильвестр и Адашев хлопотали по преимуществу в пользу лиц, связанных с ними приязнию или чем бы то ни было…» И с младенческой невинностью продолжает фразу: «…но нет оснований предполагать, чтобы они в этом случае злоупотребляли своим влиянием и выдвигали большею частию людей недостойных».
Ну что тут скажешь? Когда государственный чиновник крайне высокого ранга «хлопочет по преимуществу в пользу лиц, связанных с ним приязнию или чем бы то ни было» (курсив мой. - А. Б.), это само по себе и есть грандиозное злоупотребление, и никак иначе…
И вовсе уж анекдотично звучит очередной панегирик Иловайского двум «великим государственным мужам»:
– Дела правительственные шли при них хорошо, даже не слышно было обычных жалоб народа на неправосудие и обиды от сильных людей».
Как будто г-ну Иловайскому от роду насчитывалось пять годочков и он, дитятко невинное, представления не имел о некоторых мерах, с помощью коих временщики вроде Адашева что в России, что в других странах эффективно обеспечивали молчание «электората». И о фактах, опровергающих его концепцию, понятия не имел: а уж ему-то прекрасно должна была быть известна хотя бы история с неким бедолагой, которого Адашев отправил городничим на окраину России. В кандалах отправил, за что-то на него разобидевшись. Представляете себе лица тамошней городской администрации, которой предъявили их нового главу, бряцавшего кандалами?
И далее Иловайский старательно излагает «общепринятую версию» охлаждения Грозного к соратникам: «Такою причиною была сама страстная натура Иоанна, глубоко испорченная небрежным воспитанием, дурными привычками и тревожными впечатлениями детства… дурные стороны характера, притихшие на время, мало-помалу пробились снова наружу… при деспотических наклонностях…»
И подобное перепевается до сих пор…
А вот теперь самое время вспомнить еще одну тяжелую историю, где Сильвестр с Адашевым опять-таки отличились. Пожалуй, не будет преувеличением назвать их поведение предательским…
Речь идет о знаменитом «кремлевском бунте» весной 1553 г., когда бояре в очередной раз показали норов - и дело шло к весьма кровавому финалу…
1 марта царь слег. Что за болезнь у него была, сегодня уже не установить по крайней скудости описаний. Известно только, что она оказалась «тяжка зело», Иван Васильевич лежал в горячке, не узнавал окружающих, и все пошло настолько худо, что его смерти ожидали в любой момент…
Поскольку время было (не только для России, но и для всего мира) не особенно и правовое, не либеральное и отнюдь не парламентское, трудно было ожидать, что передача власти после смерти царя его законному наследнику пройдет гладко…
Наследник, царевич Дмитрий, в тот момент от роду был пяти с небольшим месяцев и, как полагается младенцу, лежал в пеленках. Царица Анастасия, вероятнее всего, ничуть не напоминала Елену Глинскую - можно сказать, обычная домохозяйка, и все тут. Два ее брата тоже не отличались особой решимостью и энергией. Царь, временами приходивший в сознание, все это прекрасно понимал…
Опасность заключалась, главным образом, в том, что возле трона откровенно маячил достаточно серьезный претендент - князь Владимир Андреевич Старицкий, сын покойного брата Василия III, того самого Андрея, что неудачно попытался перехватить власть после смерти Василия. Двоюродный брат царя. Доподлинный Рюрикович, вполне способный - и намеренный! - опереться на те самые «исконные» обычаи, по которым князю наследовал не родной сын, а брат и его потомки…
Старицкий и его мать, княгиня Евфросинья, отнюдь не сидели сложа руки. При известиях о серьезной болезни царя они ввели в Москву сильный отряд своих дворян и принялись пригоршнями раздавать им деньги, якобы в счет будущего жалованья. Что это означает, было ясно всем и каждому: угроза государственного переворота прямо-таки в окно стучалась…
Царь составил «духовную грамоту», то есть завещание. Оно не дошло до сегодняшнего времени, но историки не сомневаются, что, объявив наследником престола сына Дмитрия, царь передал регентские полномочия царице Анастасии и ее ближайшим родственникам, боярам Захарьиным-Юрьевым, Василию и Даниле. Это был самый логичный шаг: оба в данном случае защищали бы не просто царицу и родственницу, а еще и свое собственное благополучие.
Тут-то и началось… Анастасию «старые» бояре не то что не любили - буквально ненавидели. Точку зрения благородных господ в свое время выразил боярин Лобанов-Ростовский, который разошелся настолько, что украдкой встретился с литовским послом и начал ему плакаться: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснил, что женившись, у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою, и нам как служити своей сестре?» Посол, «социально близкий», потому что принадлежал к древнему роду, слушал с искренним сочувствием… Лобанов-Ростовский был не единственным, кто именовал Анастасию «рабой», - для исконных Рюриковичей она была весьма даже худородна, и подобные речи звучали еще во время подготовки к царской свадьбе…
Ситуация была напряженнейшая. Настолько, что несколько бояр, по-настоящему преданных царю, встали у дверей его комнаты, вооружившись до зубов. И на всякий случай не допустили к нему Владимира Старицкого: мало ли что…
Эти действия вызвали публичное неодобрение… Сильвестра, принявшегося пенять добровольным телохранителям. Дело в том, что Сильвестр, как бесстрастно отмечают летописи, питал «великую любовь» к семейству Старицких…
Царь, придя в сознание, велел собрать в Кремле бояр, чтоб целовали крест (т.е. приносили присягу) младенцу Дмитрию. С грехом пополам Рюриковичей -Гедиминовичей созвали, но далеко не всех, потому что часть их объявила себя больными, не способными встать с постели…
Началось откровенное сопротивление.
Иван Шуйский (ну конечно, ни одна гнусность не может обойтись без представителя этой клятой семейки!) стал цепляться к «формальностям»: вот если бы сам царь руководил присягой, то он, Шуйский, крест целовал бы со смаком, а поскольку крест держат князь Воротынский и дьяк Висковатый, не особенной знатности субъекты, то в таких условиях присягать невозможно.
Вот если б царь! - повторял Шуйский, прекрасно зная, что царь мечется в горячке…
Федор Адашев (отец царского сподвижника) кричал, что все это один обман и шулерство: присягать, мол, приходится не Дмитрию, а царицыным родичам, на что он решительно не согласен - неизвестно еще, где эти Захарьины свиней пасли, когда его собственные прадеды государством рулили…
Князь Пронский вообще начал дурковать, вопя в лицо Воротынскому: из твоих рук, такой-сякой, крестного целования не приму, потому что твой батька был изменник, а значит, и сам ты изменник! Воротынский ему преспокойно ответил:
– Если я изменник, почему же я присягал Дмитрию? А ты, выходит, чист, но присягать не хочешь?
Крыть было нечем, Пронский смутился и присягнул. Но с остальными шло не так гладко: они по-прежнему кричали, что «служить Захарьиным не хотят». А вслед за тем стали заявлять, что не желают служить и «пеленочнику» Дмитрию. Что называется - открытым текстом…
Отказался целовать крест кому бы то ни было и Владимир Старицкий, открыто угрожавший Воротынскому: вот вскоре, едва он, Владимир, возьмет власть, мало Воротынскому не покажется…
Алексей Адашев крест-то поцеловал, присягнул честь по чести - но смирнехонько жался где-то в сторонке, ничуть не пытаясь обеспечить выполнение царского приказа. Позиция была самая что ни на есть двурушническая: мол, с меня лично взятки гладки, я-то присягнул, ну а если что-то пойдет наперекосяк - моей вины тут нет…
И тут царь встал! Нервное потрясение оказалось таким, что придало силы… Он заявил боярам, что присягать ом велит никаким не Захарьиным, а своему сыну. И задал рентный вопрос - если не хотите служить младенцу, где гарантия, что будете честно служить взрослому, когда вырастет!?
Появление царя воодушевило его сторонников. Воротынский заявил Старицкому, что стоит за царя до последнего и в случае чего не побоится и Старицкого саблей достать… Другие его единомышленники, уже не видевшие надобности играть в дипломатию, Старицкому сказали прямо: либо он присягает, либо его из дворца вынесут ногами вперед…
Старицкий, как и его покойный папаша, невеликой отваги был человек. Дрогнул - и поцеловал крест. Так же поступили и те, кто прежде кочевряжился. Однако интрига на этом не кончилась: крестное целование в России нарушали столько раз, что и сосчитать трудно. Поступили сведения, что часть бояр все еще шушукается по углам, через слово поминая Владимира Старицкого…
Обошлось. Царь выздоровел. А если бы нет? Тогда, вне всякого сомнения, на опустевший трон поспешил бы вскарабкаться князь Старицкий - и что при таком раскладе случилось бы с вдовой Ивана Васильевича и младенцем, ясно каждому…
Теперь представьте, как после всего случившегося царь должен был относиться к Сильвестру и Адашеву, которые, по сути, выступили против него? Нет особой разницы в том, что один драл глотку за Старицкого, а другой бездельничал в то время, как по логике вещей должен был действовать…
Сложности на этом не кончаются - они лишь начинаются.
В июне того же года царь отправился на богомолье по монастырям - как тогда полагалось, дав обет после выздоровления. Как чертик из коробочки, вынырнул крайне мутный субъект, тот самый ученый книжник Максим Грек, то ли турецкий шпион, то ли агент Константинопольской патриархии, известный на Руси тем, что с удивительным постоянством оказывался в центре политических интриг и скандалов вокруг еретических сект. Он принялся каркать, что царевич Дмитрий умрет, если царь все же поедет на богомолье. Это его нострадамусово пророчество царю передала целая группа, среди которой был и Адашев. Царь отправился в путь, не послушав…
Дмитрий, правда, не умер своей смертью - он погиб в результате несчастного случая, как эту историю принято именовать. За границу тут же проникли умело пущенные находившимися на Руси иностранцами слухи, будто все произошло из-за того, что царь и его жена плыли в разных лодках - и зачем-то стали «передавать» друг другу младенца из лодки в лодку…
Это, конечно, вздор. Младенец захлебнулся, оказавшись в воде, это верно, однако не отец с матерью его упустили из рук, а нянька. Частенько можно прочесть, будто «кормилица уронила младенца в воду». Однако все обстояло чуточку иначе…
С борта речного судна на берег были перекинуты прямо-таки капитальные сходни, достаточно широкие и массивные для того, чтобы выдержать тяжесть трех идущих бок о бок взрослых людей. Царевича держала на руках кормилица, а уж ее с двух сторон с величайшим вниманием поддерживали под локти те самые царицыны родственники, «дядьки» Данила и Василий.
Сходни рухнули, все трое оказались в воде. Взрослым никакого вреда не случилось, а вот младенец захлебнулся… Согласитесь, это гораздо сложнее примитивного «кормилица уронила». И прямо-таки автоматически возникает вопрос: а как вообще случилось, что обрушились эти самые сходни, тяжеленные и надежные, предназначенные не для того, чтобы капусту по ним таскать - безопасность царевича обеспечить?
Внятного ответа на сей счет история так и не дала - по крайней мере объяснений в документах того времени не сохранилось. А вот Грозный впоследствии отчего-то всерьез винил в несчастном случае… Алексея Адашева. Подробности неизвестны.
Одно из орудий, отлитых при Грозном, можно видеть и сегодня - это знаменитая Царь-пушка в Кремле. Вопреки иным анекдотам, это никакая не «декорация», а самая настоящая крепостная пушка, точнее, мортира, которая должна была поражать живую силу противника не ядрами, а каменной картечью, «дробом», как тогда выражались. Ну а в Кремле Грозный распорядился ее поставить не случайно - прекрасно помнил бунт против «чародеев-поджигателей»…
Всего в войске Грозного, в войсках и на складах, насчитывалось около двух тысяч орудий разных калибров, что по тем временам было серьезной силой. Имелись и собственные «оборонные заводы»: Пушечный двор в Москве, «домницы» в Туле, Кашире и Серпухове, еще один пушечный двор и мастерские по изготовлению ядер в Устюжне-Же-лезнопольском (400 километров от Новгорода), пороховые мастерские в Москве, Пскове и Новгороде.
И наконец, Иван Грозный справедливо считается основателем регулярных пограничных войск России. Пограничная служба существовала, разумеется, на всем протяжении предыдущей русской истории, но Грозный первым разработал писаные уставы и ввел строгую организацию.
В январе 1571 г. он приказал князю Воротынскому вызвать в Москву «пограничников» и посоветоваться с ними о том, как лучше устроить дело, - первое военное совещание в истории России, на котором и были разработаны писаные правила. Тот же Воротынский, после того как совещание закончилось, собрал все документы по сторожевой службе, какие только имелись, и на их основе составил «Устав сторожевой и пограничной службы», утвержденный Грозным 16 февраля того же года.
Все было расписано четко: заметив противника, «пограничники» обязаны были немедленно сообщить об этом в ближайший город и соседям справа и слева, а потом тайно следить за продвижением неприятеля, установить направление движения и опять-таки сообщить куда следует. Воеводам городов и «головам» стражи предписывалось не посылать в дозор людей в одиночку и на плохих лошадях. Тем стражникам, что покинули бы посты, не дождавшись смены, полагалась смертная казнь - а за небрежное несение службы драли кнутом. Любопытная деталь: если очередная смена прибывала с опозданием, она обязана была из собственных денег платить тем, кто дожидался их на заставе, штраф - по полуполтине с человека за каждый пропущенный день.
Тот же Судебник 1550 г. содержал ряд статей, направленных на защиту военнослужащих от произвола бояр на местах, - теперь любой служивший в войске имел право на непосредственный царский суд (а заодно Судебник лишил вотчинников прежних привилегий: былой неподсудности центральной власти, освобождения от налогов, а также привилегии собирать с населения налоги себе на «кормление»). Были введены и своего рода «военные пенсии», предназначавшиеся вдовам и малолетним детям, оставшимся без кормильца после смерти «поместного» служаки.
Разумеется, все перечисленное не было личной заслугой одного царя Ивана - но и не плодами трудов исключительно Избранной рады! Меж тем давным-давно «грознофобы» сочинили очередной миф: якобы абсолютно все умные идеи и толковые преобразования были придуманы Избранной радой, а царь только подмахивал то, что ему приносили на подпись. Отсюда плавно вытекал миф номер два: пока государством руководили великого ума люди во главе с Сильвестром и Адашевым, оно процветало - но когда тупой тиран Грозный в очередной раз показал норов и сдуру разогнал Раду, настала черная полоса сплошных неудач, поражений и террора…
Это, конечно, лукавая побасенка. Разумеется, нельзя считать Грозного единоличным автором всех реформ - но нельзя и приписывать «мудрым советникам» все свершения. Истина, как ей и положено, где-то посередине. Сильвестр и Адашев были людьми незаурядными, но и Грозный - государственный деятель не из последних. Умный и энергичный, он был прекрасным организатором. История учит: там, где в нужное время и в нужном месте появляется хороший организатор, следует рывок вперед в самых разных областях жизни. Примеров множество: Сталин и Пилсудский, Черчилль и де Голль, Ришелье и Стефан Баторий…
По крайней мере нет никаких сомнений в том, что именно Грозный самолично решил сложнейший вопрос с нехваткой земель, необходимых для наделения служилых дворян.
Чтобы увеличить число служилых, требовалась земля. Свободной в наличии не имелось - а церковь собрала огромные владения… Ситуация была сложнейшая, в самой церкви к тому времени вот уже полвека шел ожесточенный спор между двумя течениями - одни иерархи считали, что церковь должна оставаться помещиком, другие («нестяжатели») настаивали, что следует полностью отказаться от мирских забот и сосредоточиться на бескорыстном служении Господу. Еще более все осложнялось тем, что эту борьбу, как водится, самые разные политические силы (от жаждавших возврата к прежним порядкам бояр до еретических сект) стали использовать в своих интересах.
Двадцатилетний Грозный на Стоглавом соборе блестяще с этой головоломкой справился, избежав крайностей. Он помирил враждующие стороны, к полной конфискации земель у церкви отнесся неодобрительно, но все же заставил иерархов поделиться частью - в интересах государства. Церковь вернула государству все земли, приобретенные ею после смерти Василия III, во время боярского разгула.
А старым владельцам (как дворянам, так и крестьянам) возвратила имения и земли, отнятые за долги, полученные в результате ростовщических операций или «насильством и всякой кривдою». И, наконец, обязалась впредь приобретать новые земли исключительно по согласованию с властями. Вот этот результат как раз и есть личное достижение Грозного…
Весной 1560 г. царь удалил от себя Сильвестра и Адашева, то есть, по сути, фактически покончил с Избранной радой отнюдь не по своей привычке к авторитарному правлению, не из чистого произвола, не по природной свирепости. Наоборот, поступок был продуманный, рассудочный и вполне логичный.
Сильвестр с Адашевым к тому времени откровенно заигрались.
Они чересчур задрали нос и слишком много о себе возомнили. Дело было даже не в том, что оба действовали в обход боярской думы и прочих органов государственной власти, насколько удавалось - в конце концов, Грозный их для этого и приблизил, чтобы служили при нем чем-то ироде «узкого руководства». Происходило нечто совсем иное. Как не раз случалось прежде в самых разных уголках света, Сильвестр с Адашевым с какого-то момента стали работать на себя, позиционироваться как самостоятельная политическая сила - а это уже не прощалось ни одним царем или президентом…
Оба стали сколачивать вокруг себя тесный круг преданных соратников, которым, чтобы привлечь на свою сторону, раздавали земли из «конфискатов» (которые, между прочим, согласно распоряжению царя, должны были вернуть прежним владельцам). Руководить высшими госслужащими Адашев начал уже не во исполнение царских приказов, а исключительно потому, что ему хотелось рулить чем только можно…
«По дружбе» Адашев раздавал чины и должности - а по недружбе» лишал таковых тех, кто был ему неугоден.
Впрямую нарушал законы, «забивая» людей в кандалы, подмахивая важнейшие государственные документы вроде Уставной грамоты городу Перми, - на что не имел уже никакого права даже в рамках данных ему царем широких полномочий. Известна и крайне темная история с царским казначеем «Никитой Афанасьевичем», у которого адашевская группировка разграбила все имущество, а самого, по словам Грозного, «держали в заточении в отдаленных землях, в голоде и нищете».
Одним словом, произошло то, что частенько случается, - хлебнув ничем не ограниченной власти, «адашевцы» от нее захмелели и пустились во все тяжкие. «Сами государилися как хотели», - напишет о них впоследствии Грозный. И уже решительно непонятно, чем они были предпочтительнее тех, с которыми по идее должны были бороться - со старыми феодалами…
Ну, а куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Дурной пример оказался заразительным: глядя на Сильвестра с Адашевым, и другие дворцовые чины рангом пониже, не занимая никаких официальных постов, стали по примеру «старших» рулить всем, до чего могли дотянуться…
Что до внешней политики, то именно эта парочка едва не втравила страну в большую беду…
Сильвестр с Адашевым были прямо-таки зациклены на необходимости войны с Крымским ханством, которое, по их мнению, следовало немедленно захватить, чтобы покончить с «разбойничьим басурманским гнездом». И, вульгарно выражаясь, плешь царю проели своим нытьем: батюшка, отец родный, да ступай же ты наконец войной на Крым!
Дело принимало вовсе уж скверный оборот. Крым, конечно, как раз и был разбойничьим гнездом, откуда чуть ли не каждый год на Русь налетали супостаты. Но в середине шестнадцатого века было еще слишком рано всерьез пытаться завоевать Крым. Что подтверждается последующими историческими событиями: все иные экспедиции против Крыма успехом не увенчались как при правительнице Софье, так и при Анне Иоанновне. Крым набравшаяся сил Россия смогла занять и удерживать лишь через двести с лишним лет после Грозного, во второй половине XVIII в., при Екатерине II - не раньше чем угрозу для России перестала представлять Турция. Сначала справились с Турцией, уж потом смогли занять Крым…
Крымское ханство было вассалом турецкого султана - а во времена Грозного Османская империя была, пожалуй, сильнейшей европейской державой. Именно европейской: турки заняли Балканы, часть Венгрии, всерьез нацеливались на Вену, которой не собирались ограничиваться. Несколько походов против них объединенных сил европейских королей закончились поражениями последних. Османский флот господствовал в Средиземном море, Турция султана Сулеймана Кануни («Великолепного») была в зените могущества. Россия Ивана Грозного против нее не имела никаких шансов, если бы дело дошло до прямого военного столкновения…
Сложность в том, что примыкающие к Крыму районы нынешней Украины были тогда Диким полем - протянувшимися на сотни километров необитаемыми землями. Да вдобавок, чтобы попасть в Крым, русской армии пришлось бы пересечь обширную степь, где не имелось ни источников воды, ни человеческого жилья. Каждую баклагу воды, каждую пригоршню овса для лошадей, каждый гвоздик пришлось бы нести с собой с южных российских рубежей - а это неблизкий путь. В то время как располагавшая огромным флотом Турция могла бы без всяких трудов переправлять в Крым войска, боеприпасы, вообще все необходимое. А у России тогда не имелось не то что Черноморского флота, но и флота вообще.
Дореволюционный русский историк Костомаров ядовитой слюной в свое время исходил, описывая «тупость» Ивана Грозного, якобы по дурости своей не оценившего но достоинству «гениальный план» Сильвестра и Адашева по захвату Крыма. Переходил порой в состояние откровенной клиники: очень уж ему, потомку малороссийских шляхтичей, этот план был по вкусу - настолько, что кабинетный историк не дал себе труда взвесить реальные шансы России в столкновении с Османской империей - а шансы эти, повторяю, практически равнялись нулю…
Агитируя Ивана за поход в Крым, Адашев особенно упирал на успешный рейд своего брата Даниила по крымским тылам. В 1559 г. Даниил Адашев, посадив восьмитысячное войско на им же построенные суденышки, проплыл по Днепру, под Очаковом и возле Кинбурнской косы захватил два турецких корабля, потом высадился на берег, две недели громил близлежащие татарские селения, захватил немало добычи и освободил немало пленных, а потом, получив известия, что на него движется по суше татарская конница, а по морю - турецкие военные корабли, вернулся домой.
Однако (и Грозный наверняка это прекрасно понимал) поход Адашева был не более чем удачным набегом малыми силами - наподобие тех, какие совершали на Русь сами крымцы. А вот вести настоящую, большую войну с Турцией Россия была определенно не в состоянии…
Особенно если учесть, что воевать пришлось бы на два фронта - не только с Турцией на юге, но и с Великим княжеством Литовским на западе. Литовцы, крайне встревоженные войной против Ливонии, которую Грозный начал тогда в Прибалтике, стремились заключить с Крымским ханством военный союз, направленный против России. Опасались, что Грозный, чего доброго, и в самом деле захватит Крым - и тогда у него будут совершенно развязаны руки на западе, против Литвы. Пикантность в том, что документы, свидетельствовавшие о литовско-крымских переговорах, направленных на военный союз, захватил в Крыму не кто иной, как Даниил Адашев - и с торжеством привез их в Москву, совершенно не представляя, что тем самым подложил изрядную свинью брательнику…
Крайне занятные пассажи выписывало в свое время перо историка Иловайского, всецело находившегося в плену легенды о «царственном параноике». Разумеется, он в рамках «черной легенды» свято придерживался убеждения, что все хорошее и мудрое шло исключительно от Сильвестра с Адашевым. И хвалил обоих весьма оригинально. Напоминал, что Адашев носил довольно низкий придворный чин окольничего, а значит, якобы не стремился к власти. «Влияние их сказывалось в общем направлении дел государственных и особенно в назначениях на правительственные места воевод и наместников, а также в раздаче поместий и кормлений». Ничего себе «только»! При таких полномочиях можно обойтись и самым невеликим чином, не пышный титул все решает… И тут же Иловайский пишет: «Отсюда понятно, почему около этих неродовитых людей собралась многочисленная партия из старых знатных родов». Зачем Адашеву пышный титул, если старая знать перед ним и так прогибалась?
Иловайский пишет: «Естественно было, что Сильвестр и Адашев хлопотали по преимуществу в пользу лиц, связанных с ними приязнию или чем бы то ни было…» И с младенческой невинностью продолжает фразу: «…но нет оснований предполагать, чтобы они в этом случае злоупотребляли своим влиянием и выдвигали большею частию людей недостойных».
Ну что тут скажешь? Когда государственный чиновник крайне высокого ранга «хлопочет по преимуществу в пользу лиц, связанных с ним приязнию или чем бы то ни было» (курсив мой. - А. Б.), это само по себе и есть грандиозное злоупотребление, и никак иначе…
И вовсе уж анекдотично звучит очередной панегирик Иловайского двум «великим государственным мужам»:
– Дела правительственные шли при них хорошо, даже не слышно было обычных жалоб народа на неправосудие и обиды от сильных людей».
Как будто г-ну Иловайскому от роду насчитывалось пять годочков и он, дитятко невинное, представления не имел о некоторых мерах, с помощью коих временщики вроде Адашева что в России, что в других странах эффективно обеспечивали молчание «электората». И о фактах, опровергающих его концепцию, понятия не имел: а уж ему-то прекрасно должна была быть известна хотя бы история с неким бедолагой, которого Адашев отправил городничим на окраину России. В кандалах отправил, за что-то на него разобидевшись. Представляете себе лица тамошней городской администрации, которой предъявили их нового главу, бряцавшего кандалами?
И далее Иловайский старательно излагает «общепринятую версию» охлаждения Грозного к соратникам: «Такою причиною была сама страстная натура Иоанна, глубоко испорченная небрежным воспитанием, дурными привычками и тревожными впечатлениями детства… дурные стороны характера, притихшие на время, мало-помалу пробились снова наружу… при деспотических наклонностях…»
И подобное перепевается до сих пор…
А вот теперь самое время вспомнить еще одну тяжелую историю, где Сильвестр с Адашевым опять-таки отличились. Пожалуй, не будет преувеличением назвать их поведение предательским…
Речь идет о знаменитом «кремлевском бунте» весной 1553 г., когда бояре в очередной раз показали норов - и дело шло к весьма кровавому финалу…
1 марта царь слег. Что за болезнь у него была, сегодня уже не установить по крайней скудости описаний. Известно только, что она оказалась «тяжка зело», Иван Васильевич лежал в горячке, не узнавал окружающих, и все пошло настолько худо, что его смерти ожидали в любой момент…
Поскольку время было (не только для России, но и для всего мира) не особенно и правовое, не либеральное и отнюдь не парламентское, трудно было ожидать, что передача власти после смерти царя его законному наследнику пройдет гладко…
Наследник, царевич Дмитрий, в тот момент от роду был пяти с небольшим месяцев и, как полагается младенцу, лежал в пеленках. Царица Анастасия, вероятнее всего, ничуть не напоминала Елену Глинскую - можно сказать, обычная домохозяйка, и все тут. Два ее брата тоже не отличались особой решимостью и энергией. Царь, временами приходивший в сознание, все это прекрасно понимал…
Опасность заключалась, главным образом, в том, что возле трона откровенно маячил достаточно серьезный претендент - князь Владимир Андреевич Старицкий, сын покойного брата Василия III, того самого Андрея, что неудачно попытался перехватить власть после смерти Василия. Двоюродный брат царя. Доподлинный Рюрикович, вполне способный - и намеренный! - опереться на те самые «исконные» обычаи, по которым князю наследовал не родной сын, а брат и его потомки…
Старицкий и его мать, княгиня Евфросинья, отнюдь не сидели сложа руки. При известиях о серьезной болезни царя они ввели в Москву сильный отряд своих дворян и принялись пригоршнями раздавать им деньги, якобы в счет будущего жалованья. Что это означает, было ясно всем и каждому: угроза государственного переворота прямо-таки в окно стучалась…
Царь составил «духовную грамоту», то есть завещание. Оно не дошло до сегодняшнего времени, но историки не сомневаются, что, объявив наследником престола сына Дмитрия, царь передал регентские полномочия царице Анастасии и ее ближайшим родственникам, боярам Захарьиным-Юрьевым, Василию и Даниле. Это был самый логичный шаг: оба в данном случае защищали бы не просто царицу и родственницу, а еще и свое собственное благополучие.
Тут-то и началось… Анастасию «старые» бояре не то что не любили - буквально ненавидели. Точку зрения благородных господ в свое время выразил боярин Лобанов-Ростовский, который разошелся настолько, что украдкой встретился с литовским послом и начал ему плакаться: «Их всех государь не жалует, великих родов бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснил, что женившись, у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою, и нам как служити своей сестре?» Посол, «социально близкий», потому что принадлежал к древнему роду, слушал с искренним сочувствием… Лобанов-Ростовский был не единственным, кто именовал Анастасию «рабой», - для исконных Рюриковичей она была весьма даже худородна, и подобные речи звучали еще во время подготовки к царской свадьбе…
Ситуация была напряженнейшая. Настолько, что несколько бояр, по-настоящему преданных царю, встали у дверей его комнаты, вооружившись до зубов. И на всякий случай не допустили к нему Владимира Старицкого: мало ли что…
Эти действия вызвали публичное неодобрение… Сильвестра, принявшегося пенять добровольным телохранителям. Дело в том, что Сильвестр, как бесстрастно отмечают летописи, питал «великую любовь» к семейству Старицких…
Царь, придя в сознание, велел собрать в Кремле бояр, чтоб целовали крест (т.е. приносили присягу) младенцу Дмитрию. С грехом пополам Рюриковичей -Гедиминовичей созвали, но далеко не всех, потому что часть их объявила себя больными, не способными встать с постели…
Началось откровенное сопротивление.
Иван Шуйский (ну конечно, ни одна гнусность не может обойтись без представителя этой клятой семейки!) стал цепляться к «формальностям»: вот если бы сам царь руководил присягой, то он, Шуйский, крест целовал бы со смаком, а поскольку крест держат князь Воротынский и дьяк Висковатый, не особенной знатности субъекты, то в таких условиях присягать невозможно.
Вот если б царь! - повторял Шуйский, прекрасно зная, что царь мечется в горячке…
Федор Адашев (отец царского сподвижника) кричал, что все это один обман и шулерство: присягать, мол, приходится не Дмитрию, а царицыным родичам, на что он решительно не согласен - неизвестно еще, где эти Захарьины свиней пасли, когда его собственные прадеды государством рулили…
Князь Пронский вообще начал дурковать, вопя в лицо Воротынскому: из твоих рук, такой-сякой, крестного целования не приму, потому что твой батька был изменник, а значит, и сам ты изменник! Воротынский ему преспокойно ответил:
– Если я изменник, почему же я присягал Дмитрию? А ты, выходит, чист, но присягать не хочешь?
Крыть было нечем, Пронский смутился и присягнул. Но с остальными шло не так гладко: они по-прежнему кричали, что «служить Захарьиным не хотят». А вслед за тем стали заявлять, что не желают служить и «пеленочнику» Дмитрию. Что называется - открытым текстом…
Отказался целовать крест кому бы то ни было и Владимир Старицкий, открыто угрожавший Воротынскому: вот вскоре, едва он, Владимир, возьмет власть, мало Воротынскому не покажется…
Алексей Адашев крест-то поцеловал, присягнул честь по чести - но смирнехонько жался где-то в сторонке, ничуть не пытаясь обеспечить выполнение царского приказа. Позиция была самая что ни на есть двурушническая: мол, с меня лично взятки гладки, я-то присягнул, ну а если что-то пойдет наперекосяк - моей вины тут нет…
И тут царь встал! Нервное потрясение оказалось таким, что придало силы… Он заявил боярам, что присягать ом велит никаким не Захарьиным, а своему сыну. И задал рентный вопрос - если не хотите служить младенцу, где гарантия, что будете честно служить взрослому, когда вырастет!?
Появление царя воодушевило его сторонников. Воротынский заявил Старицкому, что стоит за царя до последнего и в случае чего не побоится и Старицкого саблей достать… Другие его единомышленники, уже не видевшие надобности играть в дипломатию, Старицкому сказали прямо: либо он присягает, либо его из дворца вынесут ногами вперед…
Старицкий, как и его покойный папаша, невеликой отваги был человек. Дрогнул - и поцеловал крест. Так же поступили и те, кто прежде кочевряжился. Однако интрига на этом не кончилась: крестное целование в России нарушали столько раз, что и сосчитать трудно. Поступили сведения, что часть бояр все еще шушукается по углам, через слово поминая Владимира Старицкого…
Обошлось. Царь выздоровел. А если бы нет? Тогда, вне всякого сомнения, на опустевший трон поспешил бы вскарабкаться князь Старицкий - и что при таком раскладе случилось бы с вдовой Ивана Васильевича и младенцем, ясно каждому…
Теперь представьте, как после всего случившегося царь должен был относиться к Сильвестру и Адашеву, которые, по сути, выступили против него? Нет особой разницы в том, что один драл глотку за Старицкого, а другой бездельничал в то время, как по логике вещей должен был действовать…
Сложности на этом не кончаются - они лишь начинаются.
В июне того же года царь отправился на богомолье по монастырям - как тогда полагалось, дав обет после выздоровления. Как чертик из коробочки, вынырнул крайне мутный субъект, тот самый ученый книжник Максим Грек, то ли турецкий шпион, то ли агент Константинопольской патриархии, известный на Руси тем, что с удивительным постоянством оказывался в центре политических интриг и скандалов вокруг еретических сект. Он принялся каркать, что царевич Дмитрий умрет, если царь все же поедет на богомолье. Это его нострадамусово пророчество царю передала целая группа, среди которой был и Адашев. Царь отправился в путь, не послушав…
Дмитрий, правда, не умер своей смертью - он погиб в результате несчастного случая, как эту историю принято именовать. За границу тут же проникли умело пущенные находившимися на Руси иностранцами слухи, будто все произошло из-за того, что царь и его жена плыли в разных лодках - и зачем-то стали «передавать» друг другу младенца из лодки в лодку…
Это, конечно, вздор. Младенец захлебнулся, оказавшись в воде, это верно, однако не отец с матерью его упустили из рук, а нянька. Частенько можно прочесть, будто «кормилица уронила младенца в воду». Однако все обстояло чуточку иначе…
С борта речного судна на берег были перекинуты прямо-таки капитальные сходни, достаточно широкие и массивные для того, чтобы выдержать тяжесть трех идущих бок о бок взрослых людей. Царевича держала на руках кормилица, а уж ее с двух сторон с величайшим вниманием поддерживали под локти те самые царицыны родственники, «дядьки» Данила и Василий.
Сходни рухнули, все трое оказались в воде. Взрослым никакого вреда не случилось, а вот младенец захлебнулся… Согласитесь, это гораздо сложнее примитивного «кормилица уронила». И прямо-таки автоматически возникает вопрос: а как вообще случилось, что обрушились эти самые сходни, тяжеленные и надежные, предназначенные не для того, чтобы капусту по ним таскать - безопасность царевича обеспечить?
Внятного ответа на сей счет история так и не дала - по крайней мере объяснений в документах того времени не сохранилось. А вот Грозный впоследствии отчего-то всерьез винил в несчастном случае… Алексея Адашева. Подробности неизвестны.