Страница:
– Я вам не как-либо что, а что-либо как...
И побежал вниз по склону, держа устойчивый темп. Впервые за все это время он был совершенно точно уверен, что погони за беглецами нет. Однако это еще не повод для беспечности и лени – вовсе даже наоборот: сто шансов против одного, что теперь-то вместо джентльменской охоты начнется самая бешеная т р а в л я. В свою очередь, это отнюдь не повод для уныния – ловить кого-то наугад в тайге все равно что играть в жмурки парою на стадионе в Лужниках...
Он остановился, отщелкнул магазин и стал большим пальцем выдавливать в пригоршню патроны, прямо-таки облизываясь от удовольствия, словно кот на сметану. Вместе с тем, что в стволе, насчитал семнадцать. Не царская роскошь, но и не убожество. Хватит, чтобы вторично принять встречный бой... Оказавшись у ручейка, смыл с лица грязь, а тело трогать не стал – сойдет и так. Попутно обнаружил, что его часы накрылись: стекло разбито, минутная стрелка сорвана, а часовая безнадежно погнулась. Жалко, надежные были ходунцы. Это не пуля была, он бы почувствовал – видимо, при одном из перекатов грохнул о камень, какой-то мерзкий хруст в памяти отложился... Ничего, в тайге и без часов можно прожить.
Приближаясь к месту, где оставил свою незадачливую команду, еще издали прислушался, но тишина стояла полнейшая. Не перегрызлись на сей раз, вот удивительно...
Правда, подойдя вплотную, он убедился, что загадывал преждевременно. Определенно за время его отсутствия вновь имела место базарная склока: доктор сидит на корточках у дерева, зыркает бешеным взором, лицо так и дергается, Ольга воинственно выпрямилась над завернутыми в куртку припасами, держа наперевес неведомо где раздобытый здоровенный сук, Вика стоит тут же, неумело зажав в кулаке обкромсанную рукоять ножа. Все действующие лица взъерошены и взбудоражены, у доктора на левой щеке сочные царапины, какие могли быть оставлены исключительно женскими ногтями, и ничем другим, а на груди косой порез – это уже не ногти... Порез, конечно, поверхностный – куртка вспорота, крови самую малость натекло – но все равно видно, что свара была нешуточная. «Не могли уж до смерти прирезать, красотки асфальтовые, – подумал Мазур в приливе черного юмора. – Все хлопот меньше...»
Все вытаращились на него, грязнющего и встрепанного. Мазур хладнокровно прислонил автомат к дереву, уселся рядом и взял сигарету.
– Ну, что уставились? – спросил он, откусив и выплюнув фильтр. – Ничего страшного, поболтали и разошлись...
– Бог ты мой, ничего страшного... – протянула Ольга с таким видом, словно выбирала, рыдать ей или хохотать. – Даже тут слышно было, пальба такая...
– Ага, – сказал он, ничуть не рисуясь. – В тайге выстрелы далеко разносятся... – приподнялся и рявкнул: – Отставить! – и повторил мягче: – Отставить. Глазки не закатывай и слезки не пускай. Место для романтических эмоций ну совершенно не подходящее. Я и так знаю, что ты меня любишь беззаветно, благо сам нечто подобное испытываю... Лучше доложи-ка, что вы тут без меня делали, и почему у вас вид столь романтический...
Ольга все еще стояла, уронив руки, сук валялся у ног, и Мазур, чтобы не выглядеть бесчувственной скотиной, подошел, мимолетно поцеловал в щеку. Получилось довольно неуклюже, он совершенно не привык к столь кинематографическим сценам – его, как правило, и провожало, и встречало хмурое, отнюдь не сентиментальное начальство. А про первую женушку лучше бы забыть начисто...
– Ну, докладывай, – сказал он мягче. – Только в темпе, нам быстренько с места сниматься надо...
В общем, чего-то такого он и ожидал. Через часок после его ухода доктор занервничал и стал в голос требовать свою законную банку тушенки. Ему, естественно, отказали, памятуя об инструкциях отца-командира. Он стал напирать и настаивать, потом попытался взять. Женщины не давали, и развернулся шумный скандальчик, плавно перетекший в очередное выяснение отношений меж супругами. Охрипнув, доктор ненадолго унялся. Главная баталия развернулась потом, когда стала слышна далекая канонада, – тут Егор-шин, совершенно потерявши голову, стал изрыгать черные пророчества, заверяя, что Мазура непременно убили или вот-вот убьют, а посему им нужно немедленно сниматься с якоря, естественно, под его чутким руководством. Дамы противились, высказывая вполне законные сомнения как в предсказанном доктором исходе схватки, так и в его командирских талантах. Доктор заявил, что уйдет один, и покусился на припасы. Тут-то и началось генеральное сражение с маханьем ножиками, царапаньем и возней...
Мазур хмуро обозрел доктора, ничуть не сомневавшегося, что сейчас его будут бить, и больно. Сплюнул. Вот ведь поди ж ты – мужик рослый, накачанный, симпатичный, а ведет себя, как дерьмо последнее. Но удивляться тут нечему – насмотрелся в жизни похожего. Иной так и помрет с репутацией отличного парня, чуть ли не героя – только потому, что всю жизнь провел в п р и в ы ч н ы х условиях, без испытаний неизвестными доселе сложностями... Положим, одни не сломаются и в любой неизведанной экстремалке – зато другие моментально хрупнут, как сухое печенье. Не убивать же его, в самом-то деле?
– Ладно, – сказал Мазур, не раздумывая. – Я, как всякий сатрап, после славной виктории великодушен, всевозможные милости народишку объявляю, вроде амнистии. – Посмотрел на доктора и уточнил: – «Виктория» – это победа, если вы не знали. Словом, я вас амнистирую, но требую впредь поведения исключительно комильфотного...
– Ну что вы комедию-то ломаете? – угрюмо бросил доктор.
– А так жить легче, – сказал Мазур. – Языком почешешь – оно и полегчает, к жизни очень уж серьезно не надо относиться... Поднимайтесь, соколы. Погони за нами, могу вас обрадовать, пока что нет. Зато разозлились на нас до чрезвычайности. Как любой на их месте. И потому – на крыло!
На всякий случай он обработал следы табачком. И надеялся изо всех сил, что Дерсу Узала у них был единственный...
Через час с лишним сзади вновь послышалось тарахтение вертолета – но д р у г о е какое-то, более звонкое, что ли. Мазур вчера уже слышал такое. Звук словно бы рыскал челноком, как хорошо обученный спаниель на утином болоте, – слышался то слева, то справа, чересчур уж проворно мотаясь над тайгой. Мазур перебрал в уме все марки вертолетов, какие знал, – но определить так и не смог. Начал подозревать, что столкнулся с чем-то экзотическим, вроде одноместного крохи-геликоптера, широко распространенной за рубежом игрушки для богатых. А что, похоже, чуется в шуме мотора некая н е с е р ь е з н о с т ь не свойственная тяжелым машинам. Моторный дельтаплан? И это возможно. Игрушечка, надо признать, для беглецов опасная – радиус действия, правда, небольшой, зато из-за малой скорости в качестве соглядатая даже хуже обычного вертолета...
Он старался вести людей по самым густым зарослям, потом подумал, что это мало чем поможет, если на вертолете стоят какие-нибудь хитрые датчики. Даже не особенно хитрых вполне достаточно...
И стал почаще поглядывать на небо, пытаясь засечь чертов аппарат. Пару раз казалось, что вот-вот увидит – над самой головой равнодушное металлическое стрекотание, – но неким волшебным образом невидимый пилот ухитрялся уходить из поля зрения. «Чертовщина какая-то, – чуть растерянно подумал Мазур. – Вот же он, слева, пусть высоко летит, но просто обязан себя показать...»
«Рискнуть? А ведь придется...»
– Сюда, – показал он рукой.
И снял автомат с предохранителя. Они двинулись по широкой пади, перебегая от одной кучки сосен к другой...
Ага! Слева, на большой высоте, их догонял какой-то странный аппарат – без хвоста, без колес, без лыж, больше всего смахивающий на толстый синий ананас, над которым подрагивает туманный круг винта... Что-то никогда раньше...
«Идиот! Надо ж так лопухнуться!»
Мазур припал на одно колено, ведя стволом вслед за проворной машинкой. Выстрел. Второй. Третий...
Синяя машинка дернулась в воздухе, рывком провалилась вниз, метров на десять, попыталась выровняться. Четвертый выстрел. Длиннющие, тонкие лопасти замерли, вертолетик рухнул метрах в тридцати от Мазура, и он побежал туда, уже все прекрасно понимая.
Оптическая иллюзия подвела. Он невольно искал глазами б о л ь ш о й, настоящий вертолет. А был и в самом деле размером с приличный ананас, оттого-то звук мотора и казался непонятным, странным, игрушечным чуточку. И все равно опасным, как гремучая змея. Радиоуправляемая штучка – в последние годы такими, самой разной величины, усиленно вооружаются и армии, и полиции, и даже журналисты. Дешево и сердито. Начинку можно натолкать любую...
Из осторожности он несколько минут стоял поодаль – вдруг рванет? – но не было взрыва, и бензинчиком не пахло, несло чем-то вроде горелой изоляции. Похоже, пули угодили в какие-то нежные электронные схемочки, и они столь варварского обращения не перенесли. Сплошной пластик – и корпус, и лопасти. Хорошая игрушка, самому бы такую. То-то они и волокли здоровенный рюкзак – предусмотрительные...
Мазур наскоро осмотрел занятный трофей – с такой системой он прежде не сталкивался, но аналогичные видывал. Крохотные затейливые штучки, приляпанные там и сям, на телекамеры не похожи – да телекамеры и плохо помогли бы в тайге. Какие-то датчики, что вернее. Инфракрасное излучение, регистратор массы, нечто вроде ТНГ-10 или «Махаона».
Разбирать и вдумчиво изучать не было смысла – отлетался – высмотреть, и ладненько...
– Что, мужской разговор есть? – лениво поинтересовался Мазур.
– Да как вам сказать...
– Так и говорите.
– Сигарету дайте.
– Вы ж не курите.
– Бросал...
Мазур сунул ему сигарету и закурил сам. Ни капли любопытства он не испытывал.
– Знаете, у меня один знакомый работал врачом на севере. И был у них случай... – Доктор помолчал, но не дождавшись заинтересованных реплик Мазура, негромко продолжал. – Там полярный поселок, домики разбросаны... Один парень ходил на свидания к девушке. Ночь, поземка метет... И тут прямо на них вынесло белого медведя. Я сам их не видел никогда, но рассказывают, зверюга страшная. А у парня – ничего, даже ракетницы не было... В общем, он вжарил бежать со всех ног.
– А девушка? – спросил Мазур.
– Девушку медведь сожрал. Но я не это имел в виду... Понимаете, кое-кто его потом осуждал. А другие считали, что он нисколечко не виноват. Что это не трусость в нашем понимании. Инстинкт какой-то, условный рефлекс, биологический позыв, берущий начало с первобытных времен. У мужчины в генах записано, что он должен ради продолжения рода спасать свою жизнь, отсекая все побочное. Вот программа и сработала...
– Возможно, – сказал Мазур. – Тема дискуссионная. А какое она имеет отношение к нашему сиротскому положению? Тут белых медведей нема, а бурые и не особенно сейчас опасны...
– Давайте уйдем, – бухнул доктор, решившись.
– Куда?
– По прежнему маршруту. Только без них.
– Без кого? – непонимающе поморщился Мазур.
– Без баб. Мы вдвоем: вы и я. Мы же мужики, будет гораздо легче. Они все равно не вытянут, рано или поздно сломаются. Я свою куклу знаю. Да и менструация у нее откроется дней через пять, а она их всегда тяжело переносит, пару суток ползает, как вареная, кастрюлю поднять не может...
Мазур понимал каждое слово, но смысл, казалось, ускользает. Быть может, еще из-за того, что сидевший рядом с ним человек произносил все это обычным, спокойным, будничным голосом – ни тени эмоций, ни малейшего истерического надрыва. Похоже, он давно это придумал, а то и репетировал не раз, добивался, чтобы фразы звучали убедительно, веско...
– Да мало ли сюрпризов? – продолжал доктор, ободренный его молчанием. – Они ж сломаются рано или поздно, я по тайге самую чуточку ходил, пусть туристом, знаю...
– Значит, бросить? – сказал Мазур.
– Ну... – поморщился врач, недовольный, сразу видно, такой прямотой.
Мазур встал, выкинул сигарету в ручей. Легким рывком поднял врача, согнул указательный палец правой руки и несильно ударил под горло выставленным суставом. Подхватил, взял левой за волосы и сказал без особой злости:
– Я думал, ты дешевка, а ты – сука... Мораль я тебе читать не буду, дело дохлое. Одно скажу: глаз с тебя не спущу, и если еще раз попробуешь взбрыкнуть... А хочешь один идти – валяй. Прямо сейчас. Все дороги открыты.
– Дур-рак... – прошипел врач. – Гуманист сраный. Погоди, жизнь клюнет...
– А поди ты, козел, – сказал Мазур беззлобно, отпустил его и направился к шалашику.
Глава четырнадцатая
И побежал вниз по склону, держа устойчивый темп. Впервые за все это время он был совершенно точно уверен, что погони за беглецами нет. Однако это еще не повод для беспечности и лени – вовсе даже наоборот: сто шансов против одного, что теперь-то вместо джентльменской охоты начнется самая бешеная т р а в л я. В свою очередь, это отнюдь не повод для уныния – ловить кого-то наугад в тайге все равно что играть в жмурки парою на стадионе в Лужниках...
Он остановился, отщелкнул магазин и стал большим пальцем выдавливать в пригоршню патроны, прямо-таки облизываясь от удовольствия, словно кот на сметану. Вместе с тем, что в стволе, насчитал семнадцать. Не царская роскошь, но и не убожество. Хватит, чтобы вторично принять встречный бой... Оказавшись у ручейка, смыл с лица грязь, а тело трогать не стал – сойдет и так. Попутно обнаружил, что его часы накрылись: стекло разбито, минутная стрелка сорвана, а часовая безнадежно погнулась. Жалко, надежные были ходунцы. Это не пуля была, он бы почувствовал – видимо, при одном из перекатов грохнул о камень, какой-то мерзкий хруст в памяти отложился... Ничего, в тайге и без часов можно прожить.
Приближаясь к месту, где оставил свою незадачливую команду, еще издали прислушался, но тишина стояла полнейшая. Не перегрызлись на сей раз, вот удивительно...
Правда, подойдя вплотную, он убедился, что загадывал преждевременно. Определенно за время его отсутствия вновь имела место базарная склока: доктор сидит на корточках у дерева, зыркает бешеным взором, лицо так и дергается, Ольга воинственно выпрямилась над завернутыми в куртку припасами, держа наперевес неведомо где раздобытый здоровенный сук, Вика стоит тут же, неумело зажав в кулаке обкромсанную рукоять ножа. Все действующие лица взъерошены и взбудоражены, у доктора на левой щеке сочные царапины, какие могли быть оставлены исключительно женскими ногтями, и ничем другим, а на груди косой порез – это уже не ногти... Порез, конечно, поверхностный – куртка вспорота, крови самую малость натекло – но все равно видно, что свара была нешуточная. «Не могли уж до смерти прирезать, красотки асфальтовые, – подумал Мазур в приливе черного юмора. – Все хлопот меньше...»
Все вытаращились на него, грязнющего и встрепанного. Мазур хладнокровно прислонил автомат к дереву, уселся рядом и взял сигарету.
– Ну, что уставились? – спросил он, откусив и выплюнув фильтр. – Ничего страшного, поболтали и разошлись...
– Бог ты мой, ничего страшного... – протянула Ольга с таким видом, словно выбирала, рыдать ей или хохотать. – Даже тут слышно было, пальба такая...
– Ага, – сказал он, ничуть не рисуясь. – В тайге выстрелы далеко разносятся... – приподнялся и рявкнул: – Отставить! – и повторил мягче: – Отставить. Глазки не закатывай и слезки не пускай. Место для романтических эмоций ну совершенно не подходящее. Я и так знаю, что ты меня любишь беззаветно, благо сам нечто подобное испытываю... Лучше доложи-ка, что вы тут без меня делали, и почему у вас вид столь романтический...
Ольга все еще стояла, уронив руки, сук валялся у ног, и Мазур, чтобы не выглядеть бесчувственной скотиной, подошел, мимолетно поцеловал в щеку. Получилось довольно неуклюже, он совершенно не привык к столь кинематографическим сценам – его, как правило, и провожало, и встречало хмурое, отнюдь не сентиментальное начальство. А про первую женушку лучше бы забыть начисто...
– Ну, докладывай, – сказал он мягче. – Только в темпе, нам быстренько с места сниматься надо...
В общем, чего-то такого он и ожидал. Через часок после его ухода доктор занервничал и стал в голос требовать свою законную банку тушенки. Ему, естественно, отказали, памятуя об инструкциях отца-командира. Он стал напирать и настаивать, потом попытался взять. Женщины не давали, и развернулся шумный скандальчик, плавно перетекший в очередное выяснение отношений меж супругами. Охрипнув, доктор ненадолго унялся. Главная баталия развернулась потом, когда стала слышна далекая канонада, – тут Егор-шин, совершенно потерявши голову, стал изрыгать черные пророчества, заверяя, что Мазура непременно убили или вот-вот убьют, а посему им нужно немедленно сниматься с якоря, естественно, под его чутким руководством. Дамы противились, высказывая вполне законные сомнения как в предсказанном доктором исходе схватки, так и в его командирских талантах. Доктор заявил, что уйдет один, и покусился на припасы. Тут-то и началось генеральное сражение с маханьем ножиками, царапаньем и возней...
Мазур хмуро обозрел доктора, ничуть не сомневавшегося, что сейчас его будут бить, и больно. Сплюнул. Вот ведь поди ж ты – мужик рослый, накачанный, симпатичный, а ведет себя, как дерьмо последнее. Но удивляться тут нечему – насмотрелся в жизни похожего. Иной так и помрет с репутацией отличного парня, чуть ли не героя – только потому, что всю жизнь провел в п р и в ы ч н ы х условиях, без испытаний неизвестными доселе сложностями... Положим, одни не сломаются и в любой неизведанной экстремалке – зато другие моментально хрупнут, как сухое печенье. Не убивать же его, в самом-то деле?
– Ладно, – сказал Мазур, не раздумывая. – Я, как всякий сатрап, после славной виктории великодушен, всевозможные милости народишку объявляю, вроде амнистии. – Посмотрел на доктора и уточнил: – «Виктория» – это победа, если вы не знали. Словом, я вас амнистирую, но требую впредь поведения исключительно комильфотного...
– Ну что вы комедию-то ломаете? – угрюмо бросил доктор.
– А так жить легче, – сказал Мазур. – Языком почешешь – оно и полегчает, к жизни очень уж серьезно не надо относиться... Поднимайтесь, соколы. Погони за нами, могу вас обрадовать, пока что нет. Зато разозлились на нас до чрезвычайности. Как любой на их месте. И потому – на крыло!
* * *
...Очень скоро, не успели и пяти минут прошагать, Мазур услышал слева, далеко позади, шум вертолета. Остановился. Комариное жужжание двигателя соскользнуло вниз, к горизонту, потом утихло. Он махнул рукой, и все двинулись дальше. Вот и гадай теперь – то ли он раненых прилетел забирать, то ли вдобавок высадил поисковую группу...На всякий случай он обработал следы табачком. И надеялся изо всех сил, что Дерсу Узала у них был единственный...
Через час с лишним сзади вновь послышалось тарахтение вертолета – но д р у г о е какое-то, более звонкое, что ли. Мазур вчера уже слышал такое. Звук словно бы рыскал челноком, как хорошо обученный спаниель на утином болоте, – слышался то слева, то справа, чересчур уж проворно мотаясь над тайгой. Мазур перебрал в уме все марки вертолетов, какие знал, – но определить так и не смог. Начал подозревать, что столкнулся с чем-то экзотическим, вроде одноместного крохи-геликоптера, широко распространенной за рубежом игрушки для богатых. А что, похоже, чуется в шуме мотора некая н е с е р ь е з н о с т ь не свойственная тяжелым машинам. Моторный дельтаплан? И это возможно. Игрушечка, надо признать, для беглецов опасная – радиус действия, правда, небольшой, зато из-за малой скорости в качестве соглядатая даже хуже обычного вертолета...
Он старался вести людей по самым густым зарослям, потом подумал, что это мало чем поможет, если на вертолете стоят какие-нибудь хитрые датчики. Даже не особенно хитрых вполне достаточно...
И стал почаще поглядывать на небо, пытаясь засечь чертов аппарат. Пару раз казалось, что вот-вот увидит – над самой головой равнодушное металлическое стрекотание, – но неким волшебным образом невидимый пилот ухитрялся уходить из поля зрения. «Чертовщина какая-то, – чуть растерянно подумал Мазур. – Вот же он, слева, пусть высоко летит, но просто обязан себя показать...»
«Рискнуть? А ведь придется...»
– Сюда, – показал он рукой.
И снял автомат с предохранителя. Они двинулись по широкой пади, перебегая от одной кучки сосен к другой...
Ага! Слева, на большой высоте, их догонял какой-то странный аппарат – без хвоста, без колес, без лыж, больше всего смахивающий на толстый синий ананас, над которым подрагивает туманный круг винта... Что-то никогда раньше...
«Идиот! Надо ж так лопухнуться!»
Мазур припал на одно колено, ведя стволом вслед за проворной машинкой. Выстрел. Второй. Третий...
Синяя машинка дернулась в воздухе, рывком провалилась вниз, метров на десять, попыталась выровняться. Четвертый выстрел. Длиннющие, тонкие лопасти замерли, вертолетик рухнул метрах в тридцати от Мазура, и он побежал туда, уже все прекрасно понимая.
Оптическая иллюзия подвела. Он невольно искал глазами б о л ь ш о й, настоящий вертолет. А был и в самом деле размером с приличный ананас, оттого-то звук мотора и казался непонятным, странным, игрушечным чуточку. И все равно опасным, как гремучая змея. Радиоуправляемая штучка – в последние годы такими, самой разной величины, усиленно вооружаются и армии, и полиции, и даже журналисты. Дешево и сердито. Начинку можно натолкать любую...
Из осторожности он несколько минут стоял поодаль – вдруг рванет? – но не было взрыва, и бензинчиком не пахло, несло чем-то вроде горелой изоляции. Похоже, пули угодили в какие-то нежные электронные схемочки, и они столь варварского обращения не перенесли. Сплошной пластик – и корпус, и лопасти. Хорошая игрушка, самому бы такую. То-то они и волокли здоровенный рюкзак – предусмотрительные...
Мазур наскоро осмотрел занятный трофей – с такой системой он прежде не сталкивался, но аналогичные видывал. Крохотные затейливые штучки, приляпанные там и сям, на телекамеры не похожи – да телекамеры и плохо помогли бы в тайге. Какие-то датчики, что вернее. Инфракрасное излучение, регистратор массы, нечто вроде ТНГ-10 или «Махаона».
Разбирать и вдумчиво изучать не было смысла – отлетался – высмотреть, и ладненько...
* * *
...На ночлег устроились в распадке, подальше от широкого ручья, чтобы не вскидываться зря посреди ночи, такой ручеек по темному времени издает самые загадочные звуки, лопочет, журчит, могут и шаги вражьи примерещиться, и черт знает что... Чтобы не расставаться с привычками цивилизованного человека, Мазур отправился вымыть физиономию на ночь. Отфыркавшись и вытерев ладонями щеки, он обнаружил, что рядом стоит доктор. Мазур закатал штаны, опустил босые ноги в прохладную воду. Егоршин терпеливо ждал. Потом присел рядом на корточки.– Что, мужской разговор есть? – лениво поинтересовался Мазур.
– Да как вам сказать...
– Так и говорите.
– Сигарету дайте.
– Вы ж не курите.
– Бросал...
Мазур сунул ему сигарету и закурил сам. Ни капли любопытства он не испытывал.
– Знаете, у меня один знакомый работал врачом на севере. И был у них случай... – Доктор помолчал, но не дождавшись заинтересованных реплик Мазура, негромко продолжал. – Там полярный поселок, домики разбросаны... Один парень ходил на свидания к девушке. Ночь, поземка метет... И тут прямо на них вынесло белого медведя. Я сам их не видел никогда, но рассказывают, зверюга страшная. А у парня – ничего, даже ракетницы не было... В общем, он вжарил бежать со всех ног.
– А девушка? – спросил Мазур.
– Девушку медведь сожрал. Но я не это имел в виду... Понимаете, кое-кто его потом осуждал. А другие считали, что он нисколечко не виноват. Что это не трусость в нашем понимании. Инстинкт какой-то, условный рефлекс, биологический позыв, берущий начало с первобытных времен. У мужчины в генах записано, что он должен ради продолжения рода спасать свою жизнь, отсекая все побочное. Вот программа и сработала...
– Возможно, – сказал Мазур. – Тема дискуссионная. А какое она имеет отношение к нашему сиротскому положению? Тут белых медведей нема, а бурые и не особенно сейчас опасны...
– Давайте уйдем, – бухнул доктор, решившись.
– Куда?
– По прежнему маршруту. Только без них.
– Без кого? – непонимающе поморщился Мазур.
– Без баб. Мы вдвоем: вы и я. Мы же мужики, будет гораздо легче. Они все равно не вытянут, рано или поздно сломаются. Я свою куклу знаю. Да и менструация у нее откроется дней через пять, а она их всегда тяжело переносит, пару суток ползает, как вареная, кастрюлю поднять не может...
Мазур понимал каждое слово, но смысл, казалось, ускользает. Быть может, еще из-за того, что сидевший рядом с ним человек произносил все это обычным, спокойным, будничным голосом – ни тени эмоций, ни малейшего истерического надрыва. Похоже, он давно это придумал, а то и репетировал не раз, добивался, чтобы фразы звучали убедительно, веско...
– Да мало ли сюрпризов? – продолжал доктор, ободренный его молчанием. – Они ж сломаются рано или поздно, я по тайге самую чуточку ходил, пусть туристом, знаю...
– Значит, бросить? – сказал Мазур.
– Ну... – поморщился врач, недовольный, сразу видно, такой прямотой.
Мазур встал, выкинул сигарету в ручей. Легким рывком поднял врача, согнул указательный палец правой руки и несильно ударил под горло выставленным суставом. Подхватил, взял левой за волосы и сказал без особой злости:
– Я думал, ты дешевка, а ты – сука... Мораль я тебе читать не буду, дело дохлое. Одно скажу: глаз с тебя не спущу, и если еще раз попробуешь взбрыкнуть... А хочешь один идти – валяй. Прямо сейчас. Все дороги открыты.
– Дур-рак... – прошипел врач. – Гуманист сраный. Погоди, жизнь клюнет...
– А поди ты, козел, – сказал Мазур беззлобно, отпустил его и направился к шалашику.
Глава четырнадцатая
Люди и небо, люди и земля
Последующие два дня прошли, можно сказать, совершенно буднично, не принеся ничего нового и не огорчив никакими опасностями.
К некоторому удивлению Мазура, доктор наутро держался с ним так, словно никакого разговора и не было, никакие подлости вслух не предлагались. Без особых церемоний слопал оставшуюся с вечера белку, вслух не ныл – хотя в глазах, если украдкой присмотреться, и затаилось нечто враждебное, как у злопамятной собаки, ждущей только случая, чтобы цапнуть.
Мазур ни о чем не напоминал, вообще помалкивал. Он не сомневался, что Егоршин еще преподнесет ему сюрпризы при первом же удобном случае – и был к этому готов. Профессионализм как раз и заключается в том, чтобы не находиться ежесекундно в напряжении и боевой готовности, а свыкнуться с мыслью: нападение может последовать в л ю б у ю секунду. Не ждать опасности, а жить с нею, словно с окружавшим воздухом, который глотаешь автоматически, не отдавая команд каждому мускулу...
Хлеб они доели до крошечки. Две банки консервов Мазур отложил в неприкосновеннейший запас. Жили на белках и рябчиках – они тут были непуганые, подпускали совсем близко, даже когда Мазур подшибал одного стрелой, остальные перепархивали не так уж далеко и вновь садились. Однажды на рассвете под стрелу угодил глухарь – правда, старый и потому жесткий, как подметка. На неизвестной по имени мелкой речушке Мазуру повезло – вогнал стрелу в небольшого тайменя и еще метров тридцать гнался по берегу за крепкой на рану рыбиной. Хорошо еще, глубоко вошедшая первая стрела мешала ей плыть, и добить удалось быстро. Назавтра попалась парочка ежей – и часа три путешествовала с ними, завернутая в куртку. Потом, когда попался достаточно глубокий ручей, Мазур их скинул в воду, дождался, пока развернутся, и быстренько прикончил. Ради морального ободрения он, перед тем как подать на стол ежатину, напомнил о классическом герое Ярослава Гашека, уплетавшем ежей за обе щеки. Литературный пример вдохновил плохо, но кое-как ежей все же оприходовали.
Попадались ягоды. Попадались грибы, которые потом пекли на костре. Короче, нельзя сказать, чтобы они были сытыми – Мазур видел, как помаленьку вваливаются у других щеки, а значит, примерно то же происходит и с его физиономией – но никто пока не собирался протягивать ноги. Худо-бедно можно было существовать. Августовская тайга с голоду подохнуть не даст, если руки прилажены к туловищу соответствующим концом.
Хуже с одеждой. Перепревшие носки разлезлись, и их пришлось выкинуть. Костюмы из синтетики – для тайги одежда самая неподходящая, на жаре в них телу душно, а от ночного холодка защищают плоховато. Каждый вечер Мазур старательно мастерил подобие постели из кучи лапника, но все равно утром начинался скрежет зубовный и колотун – с последним Мазур справлялся, безжалостно заставляя делать пробежки и зарядку. У Вики уже два раза сводило ноги судорогой, приходилось делать массаж. Как он ни журил, призывая к максимальной осторожности, то и дело кто-нибудь рвал одежду об острые сучки, и костюмы уже зияли прорехами в самых неожиданных местах.
Когда на второй день, после полудня, никак не удавалось подстрелить что-нибудь летающее или бегающее – плохой денек выдался для охоты, бывает, – Мазур, не колеблясь, пристукнул палкой подвернувшуюся на свою беду гадюку, аккуратно отхватил голову ножом, а остальное засунул Ольге в узел.
– Будем жарить? – тоскливо вздохнула она.
– Не варить же, не в чем, – сказал Мазур. – Ничего, вы уже ко всему привыкли. Бывает хуже. Ты, помнится, Арсеньева читала?
– Ага.
– Любимую охотничью собаку Альпу помнишь?
– Смутно.
– А куда она потом девалась, знаешь? – Мазур вздохнул. – Съел ее господин Арсеньев, когда заблудился. Выхода другого не было, все равно померла бы с голодухи, а так хоть он добрел до людей. Это я к тому, что собака была любимая, а означенная гадюка нам совершенно незнакома. Не сблюете...
И точно, не сблевали, сожрали, как миленькие. Следующие змеюки – Мазур с умыслом на другой день высматривал именно их – пошли уже гораздо легче. И все же троицу едва не вывернуло, когда Мазур, обнаружив на лугу массу кузнечиков, наловил их штук двадцать, оторвал головенки, а на привале, оборвав и крылья, нанизал на прутики, поджарил и в сторонке съел. Нельзя сказать, что при этом он чавкал от удовольствия и облизывался, но кузнечики были – сплошной белок...
Два раза он слышал далеко в стороне шум вертолета – похоже, большого, настоящего. Однажды – впереди, однажды – слева. И не собирался впадать по этому поводу в панику.
У Прохора нет под рукой не то что дивизии, а и роты. И вертолетов у него вряд ли много. Чтобы отыскать в тайге беглецов, потерявши след, потребуются усилия средненького военного округа. Прочесывание – штука серьезная, этого-то как раз ожидать не следует. И хитроумные датчики не помогут, будь их целый мешок. Потому что нужно еще знать, куда их сбросить, и знать, куда послать свой единственный вертолет. Мазур, будучи профессионалом, прекрасно помнил, что самая безнадежная затея – вылавливать в густом лесу партизан. Неважно, в Белоруссии дело происходит, или в Малайзии. За американской армией во Вьетнаме стояла могучая, технически развитая держава, прилежно снабжавшая последними достижениями пытливой конструкторской мысли – и все равно не помогло.
Правда, есть некоторые отличия. И уязвимые места. Мазур и его слабосильная команда не партизаны. Прохор не знает, где они, зато заранее может просчитать, к у д а они идут. Строго на юг. К населенным местам. Вот это и есть Мазурова ахиллесова пята. Он ставил себя на место противника – благо не бином Ньютона предстояло решать и не египетскую клинопись разгадывать – и каждый раз, проникнувшись, просчитав и прикинув, возвращался к единственно возможной гипотезе.
Никто больше не будет за ними г н а т ь с я. Возможно, получившие чувствительный щелчок по носу охотнички и попытаются сесть на хвост, но сам х о з я и н неминуемо выберет тактику встречного поиска. Мобильные засады, вот что. Это аксиома, азбука. У Мазура нет карты, а они прекрасно знают эти места. И постараются поставить заслоны – в местах наиболее вероятного появления.
Что еще сделал бы Мазур на их месте? Держал под наблюдением все мало-мальски крупные населенные пункты, куда беглецы могут выйти. Особенно Пижман. Все дороги, ведущие с севера, проходят через Пижман. И пора бы уже подумать, как и где раздобыть одежонку, – в таком виде по Пижману будешь шлепать до первого милиционера, не дальше. А милиционером этим не обязательно будет Паша Сомов. На месте Прохора... Вот именно, на месте Прохора Мазур обязательно завел бы в Пижмане верных людей из облеченных достаточной властью – сразу же, едва начавши оборудовать охотничье угодье. Два сезона подряд исчезают туристы, а никто пока не забеспокоился, иначе Мазуру непременно намекнули бы в родимой конторе, что он выбрал для отдыха не самые подходящие места...
– А это правда, что Арсеньев съел Альпу? – спросила Вика, поравнявшись с ним.
– Чистейшая, – сказал Мазур, старавшийся держаться с ней как можно душевнее и дружелюбнее (ибо собственный муж вновь стал откровенно воротить рыло). – Ну, ничего другого не оставалось.
– Может, он и Дерсу Узала съел? – бледно улыбнулась Вика. – С жуткой голодухи. А потом свалил все на разбойников?
– Хорошая версия, – ухмыльнулся Мазур, радуясь, что она еще способна шутить. – Дело темное... Кто их там знает, тайга все спишет... Эй!
Поддержал ее под локоть – места пошли пересеченные и буреломные, сплошное скопище заросших лесом сопок: вверх-вниз, вверх-вниз... Почти не видно неба, почти забываешь, что такое идти по горизонтали – одни подъемы и спуски...
На сей раз они поднимались к вершине – Мазур усмотрел издали лысую, каменную макушку и хотел оглядеться оттуда.
– А почему вас жена назвала другой фамилией?
– А у меня их две, – сказал Мазур. – Одна от мамы, одна от папы. Пользуюсь той, что больше нравится, а в паспорте, конечно, другая...
– Смеетесь?
– И не думаю.
– Мазур – это от «мазурика»?
Вот зараза, все еще пытается кокетничать. Мазур светски улыбнулся:
– От мазуров. Жил такой народ на балтийском побережье, да и сейчас еще доживает. Вроде поляков, только не совсем. Крутые были мужички, скажу с гордостью... Крестоносцы от них горючими слезами заливались. Так что упрямство у меня – наследственное...
Он поднял к глазам бинокль. Склон круто уходил вниз, впереди были те же надоевшие сопки, но они немного расступались, и левее начиналась вполне приличная падь с узеньким, извилистым ручьем посередине, уходившим в распадок. Высокая трава чуть колышется под южным ветерком, кое-где оранжевыми огоньками светятся последние жарки, таежные тюльпаны, темнеет поваленное дерево...
– Слава те господи, – сказал Мазур. – Хоть по равнине пройдемся...
Он ловко и быстро срубил ножом четыре молоденьких сосенки, очистил от веток. Опираясь на эти палки, цепочкой принялись спускаться. Справа протрещала крыльями взлетевшая стайка рябчиков, но сейчас было не до них, все внимание поглотил спуск – там и сям на поверхность вылезал голый камень, а чертовы кроссовки неизвестной марки на нем отчаянно скользили. Хорошо еще, не собирались пока разлезаться по швам, пошиты прочно, спасибо на том...
Мазур остановился меж крайних деревьев. Автомат оттягивал плечо, знакомо, привычно, придавая бодрости. Медленно ползли секунды.
– Почему стоим? – спросила Ольга, опустив на землю свернутую в ком куртку с немудрящим багажом.
Мазур молчал. Медленно вытащил пачку и вопреки установленному для себя лимиту – сигарет осталось мало, следовало беречь – прихватил фильтр зубами. Глубоко затянулся, выпустив дым через ноздри.
Ничуть не помогло. Он и сам не понимал, что с ним сейчас творилось. С равнины не доносилось ни звука, ярко сияло солнце, поблизости размеренно стучал по сухому стволу дятел. Здесь покой и безветрие, тишина и симметрия...
Никакой опасности не слышно и не видно. И все же он не мог идти вперед, ни шагу не мог сделать. Что-то не пускало, таившееся в нем самом. Он не должен был спускаться туда, вот и все.
На него уже поглядывали с недоумением. А он по-прежнему стоял, стиснув автомат, словно искал поддержки у своего привычного инструмента.
– Ну, мы идем? – сварливо бросил Егоршин.
Мазур даже не колебался – просто стоял столбом, прислушиваясь к себе. Никакой внутренней тревоги, беспокойства, неудобства, ничего подобного. Не болит, не свербит...
А с места не стронешься.
Такого с ним прежде не случалось. Бывают, конечно, – любой военный человек подтвердит – неописуемые словами предчувствия. Предвидения опасности, ранения, смерти. И тогда командир бомбардировщика на свой страх и риск отменяет боевой вылет, а потом техник, которого попросили проверить моторы, растерянно чешет в затылке и объявляет, что правый мотор, точно, сдох бы аккурат над вражеской территорией...
Примеров множество, рассказывать можно дотемна. Мазур и сам мог бы добавить к этой коллекции немало случаев – иные происходили с ним, иные с его друзьями. Но в том-то и соль, что в с е г д а что-то чувствуешь, пусть и не можешь это описать.
Сейчас он не чувствовал ровным счетом ничего. Но твердо знал, что в долину не пойдет. И точка.
– Пошли, – сказал он, стряхнув оцепенение.
И стал забирать влево, где под тупым углом смыкались два крутых склона.
– Опять наверх карабкаться? – возмутился доктор.
Ничего не ответив, Мазур упрямо двигался вперед, иногда тыкая палкой в заросли папоротника. Женщины почти сразу же двинулись за ним, да и доктор, ворча и крутя головой, все же не осмелился на открытый бунт. От сердца помаленьку отлегло. Они спустились, стали подниматься.
К некоторому удивлению Мазура, доктор наутро держался с ним так, словно никакого разговора и не было, никакие подлости вслух не предлагались. Без особых церемоний слопал оставшуюся с вечера белку, вслух не ныл – хотя в глазах, если украдкой присмотреться, и затаилось нечто враждебное, как у злопамятной собаки, ждущей только случая, чтобы цапнуть.
Мазур ни о чем не напоминал, вообще помалкивал. Он не сомневался, что Егоршин еще преподнесет ему сюрпризы при первом же удобном случае – и был к этому готов. Профессионализм как раз и заключается в том, чтобы не находиться ежесекундно в напряжении и боевой готовности, а свыкнуться с мыслью: нападение может последовать в л ю б у ю секунду. Не ждать опасности, а жить с нею, словно с окружавшим воздухом, который глотаешь автоматически, не отдавая команд каждому мускулу...
Хлеб они доели до крошечки. Две банки консервов Мазур отложил в неприкосновеннейший запас. Жили на белках и рябчиках – они тут были непуганые, подпускали совсем близко, даже когда Мазур подшибал одного стрелой, остальные перепархивали не так уж далеко и вновь садились. Однажды на рассвете под стрелу угодил глухарь – правда, старый и потому жесткий, как подметка. На неизвестной по имени мелкой речушке Мазуру повезло – вогнал стрелу в небольшого тайменя и еще метров тридцать гнался по берегу за крепкой на рану рыбиной. Хорошо еще, глубоко вошедшая первая стрела мешала ей плыть, и добить удалось быстро. Назавтра попалась парочка ежей – и часа три путешествовала с ними, завернутая в куртку. Потом, когда попался достаточно глубокий ручей, Мазур их скинул в воду, дождался, пока развернутся, и быстренько прикончил. Ради морального ободрения он, перед тем как подать на стол ежатину, напомнил о классическом герое Ярослава Гашека, уплетавшем ежей за обе щеки. Литературный пример вдохновил плохо, но кое-как ежей все же оприходовали.
Попадались ягоды. Попадались грибы, которые потом пекли на костре. Короче, нельзя сказать, чтобы они были сытыми – Мазур видел, как помаленьку вваливаются у других щеки, а значит, примерно то же происходит и с его физиономией – но никто пока не собирался протягивать ноги. Худо-бедно можно было существовать. Августовская тайга с голоду подохнуть не даст, если руки прилажены к туловищу соответствующим концом.
Хуже с одеждой. Перепревшие носки разлезлись, и их пришлось выкинуть. Костюмы из синтетики – для тайги одежда самая неподходящая, на жаре в них телу душно, а от ночного холодка защищают плоховато. Каждый вечер Мазур старательно мастерил подобие постели из кучи лапника, но все равно утром начинался скрежет зубовный и колотун – с последним Мазур справлялся, безжалостно заставляя делать пробежки и зарядку. У Вики уже два раза сводило ноги судорогой, приходилось делать массаж. Как он ни журил, призывая к максимальной осторожности, то и дело кто-нибудь рвал одежду об острые сучки, и костюмы уже зияли прорехами в самых неожиданных местах.
Когда на второй день, после полудня, никак не удавалось подстрелить что-нибудь летающее или бегающее – плохой денек выдался для охоты, бывает, – Мазур, не колеблясь, пристукнул палкой подвернувшуюся на свою беду гадюку, аккуратно отхватил голову ножом, а остальное засунул Ольге в узел.
– Будем жарить? – тоскливо вздохнула она.
– Не варить же, не в чем, – сказал Мазур. – Ничего, вы уже ко всему привыкли. Бывает хуже. Ты, помнится, Арсеньева читала?
– Ага.
– Любимую охотничью собаку Альпу помнишь?
– Смутно.
– А куда она потом девалась, знаешь? – Мазур вздохнул. – Съел ее господин Арсеньев, когда заблудился. Выхода другого не было, все равно померла бы с голодухи, а так хоть он добрел до людей. Это я к тому, что собака была любимая, а означенная гадюка нам совершенно незнакома. Не сблюете...
И точно, не сблевали, сожрали, как миленькие. Следующие змеюки – Мазур с умыслом на другой день высматривал именно их – пошли уже гораздо легче. И все же троицу едва не вывернуло, когда Мазур, обнаружив на лугу массу кузнечиков, наловил их штук двадцать, оторвал головенки, а на привале, оборвав и крылья, нанизал на прутики, поджарил и в сторонке съел. Нельзя сказать, что при этом он чавкал от удовольствия и облизывался, но кузнечики были – сплошной белок...
Два раза он слышал далеко в стороне шум вертолета – похоже, большого, настоящего. Однажды – впереди, однажды – слева. И не собирался впадать по этому поводу в панику.
У Прохора нет под рукой не то что дивизии, а и роты. И вертолетов у него вряд ли много. Чтобы отыскать в тайге беглецов, потерявши след, потребуются усилия средненького военного округа. Прочесывание – штука серьезная, этого-то как раз ожидать не следует. И хитроумные датчики не помогут, будь их целый мешок. Потому что нужно еще знать, куда их сбросить, и знать, куда послать свой единственный вертолет. Мазур, будучи профессионалом, прекрасно помнил, что самая безнадежная затея – вылавливать в густом лесу партизан. Неважно, в Белоруссии дело происходит, или в Малайзии. За американской армией во Вьетнаме стояла могучая, технически развитая держава, прилежно снабжавшая последними достижениями пытливой конструкторской мысли – и все равно не помогло.
Правда, есть некоторые отличия. И уязвимые места. Мазур и его слабосильная команда не партизаны. Прохор не знает, где они, зато заранее может просчитать, к у д а они идут. Строго на юг. К населенным местам. Вот это и есть Мазурова ахиллесова пята. Он ставил себя на место противника – благо не бином Ньютона предстояло решать и не египетскую клинопись разгадывать – и каждый раз, проникнувшись, просчитав и прикинув, возвращался к единственно возможной гипотезе.
Никто больше не будет за ними г н а т ь с я. Возможно, получившие чувствительный щелчок по носу охотнички и попытаются сесть на хвост, но сам х о з я и н неминуемо выберет тактику встречного поиска. Мобильные засады, вот что. Это аксиома, азбука. У Мазура нет карты, а они прекрасно знают эти места. И постараются поставить заслоны – в местах наиболее вероятного появления.
Что еще сделал бы Мазур на их месте? Держал под наблюдением все мало-мальски крупные населенные пункты, куда беглецы могут выйти. Особенно Пижман. Все дороги, ведущие с севера, проходят через Пижман. И пора бы уже подумать, как и где раздобыть одежонку, – в таком виде по Пижману будешь шлепать до первого милиционера, не дальше. А милиционером этим не обязательно будет Паша Сомов. На месте Прохора... Вот именно, на месте Прохора Мазур обязательно завел бы в Пижмане верных людей из облеченных достаточной властью – сразу же, едва начавши оборудовать охотничье угодье. Два сезона подряд исчезают туристы, а никто пока не забеспокоился, иначе Мазуру непременно намекнули бы в родимой конторе, что он выбрал для отдыха не самые подходящие места...
– А это правда, что Арсеньев съел Альпу? – спросила Вика, поравнявшись с ним.
– Чистейшая, – сказал Мазур, старавшийся держаться с ней как можно душевнее и дружелюбнее (ибо собственный муж вновь стал откровенно воротить рыло). – Ну, ничего другого не оставалось.
– Может, он и Дерсу Узала съел? – бледно улыбнулась Вика. – С жуткой голодухи. А потом свалил все на разбойников?
– Хорошая версия, – ухмыльнулся Мазур, радуясь, что она еще способна шутить. – Дело темное... Кто их там знает, тайга все спишет... Эй!
Поддержал ее под локоть – места пошли пересеченные и буреломные, сплошное скопище заросших лесом сопок: вверх-вниз, вверх-вниз... Почти не видно неба, почти забываешь, что такое идти по горизонтали – одни подъемы и спуски...
На сей раз они поднимались к вершине – Мазур усмотрел издали лысую, каменную макушку и хотел оглядеться оттуда.
– А почему вас жена назвала другой фамилией?
– А у меня их две, – сказал Мазур. – Одна от мамы, одна от папы. Пользуюсь той, что больше нравится, а в паспорте, конечно, другая...
– Смеетесь?
– И не думаю.
– Мазур – это от «мазурика»?
Вот зараза, все еще пытается кокетничать. Мазур светски улыбнулся:
– От мазуров. Жил такой народ на балтийском побережье, да и сейчас еще доживает. Вроде поляков, только не совсем. Крутые были мужички, скажу с гордостью... Крестоносцы от них горючими слезами заливались. Так что упрямство у меня – наследственное...
Он поднял к глазам бинокль. Склон круто уходил вниз, впереди были те же надоевшие сопки, но они немного расступались, и левее начиналась вполне приличная падь с узеньким, извилистым ручьем посередине, уходившим в распадок. Высокая трава чуть колышется под южным ветерком, кое-где оранжевыми огоньками светятся последние жарки, таежные тюльпаны, темнеет поваленное дерево...
– Слава те господи, – сказал Мазур. – Хоть по равнине пройдемся...
Он ловко и быстро срубил ножом четыре молоденьких сосенки, очистил от веток. Опираясь на эти палки, цепочкой принялись спускаться. Справа протрещала крыльями взлетевшая стайка рябчиков, но сейчас было не до них, все внимание поглотил спуск – там и сям на поверхность вылезал голый камень, а чертовы кроссовки неизвестной марки на нем отчаянно скользили. Хорошо еще, не собирались пока разлезаться по швам, пошиты прочно, спасибо на том...
Мазур остановился меж крайних деревьев. Автомат оттягивал плечо, знакомо, привычно, придавая бодрости. Медленно ползли секунды.
– Почему стоим? – спросила Ольга, опустив на землю свернутую в ком куртку с немудрящим багажом.
Мазур молчал. Медленно вытащил пачку и вопреки установленному для себя лимиту – сигарет осталось мало, следовало беречь – прихватил фильтр зубами. Глубоко затянулся, выпустив дым через ноздри.
Ничуть не помогло. Он и сам не понимал, что с ним сейчас творилось. С равнины не доносилось ни звука, ярко сияло солнце, поблизости размеренно стучал по сухому стволу дятел. Здесь покой и безветрие, тишина и симметрия...
Никакой опасности не слышно и не видно. И все же он не мог идти вперед, ни шагу не мог сделать. Что-то не пускало, таившееся в нем самом. Он не должен был спускаться туда, вот и все.
На него уже поглядывали с недоумением. А он по-прежнему стоял, стиснув автомат, словно искал поддержки у своего привычного инструмента.
– Ну, мы идем? – сварливо бросил Егоршин.
Мазур даже не колебался – просто стоял столбом, прислушиваясь к себе. Никакой внутренней тревоги, беспокойства, неудобства, ничего подобного. Не болит, не свербит...
А с места не стронешься.
Такого с ним прежде не случалось. Бывают, конечно, – любой военный человек подтвердит – неописуемые словами предчувствия. Предвидения опасности, ранения, смерти. И тогда командир бомбардировщика на свой страх и риск отменяет боевой вылет, а потом техник, которого попросили проверить моторы, растерянно чешет в затылке и объявляет, что правый мотор, точно, сдох бы аккурат над вражеской территорией...
Примеров множество, рассказывать можно дотемна. Мазур и сам мог бы добавить к этой коллекции немало случаев – иные происходили с ним, иные с его друзьями. Но в том-то и соль, что в с е г д а что-то чувствуешь, пусть и не можешь это описать.
Сейчас он не чувствовал ровным счетом ничего. Но твердо знал, что в долину не пойдет. И точка.
– Пошли, – сказал он, стряхнув оцепенение.
И стал забирать влево, где под тупым углом смыкались два крутых склона.
– Опять наверх карабкаться? – возмутился доктор.
Ничего не ответив, Мазур упрямо двигался вперед, иногда тыкая палкой в заросли папоротника. Женщины почти сразу же двинулись за ним, да и доктор, ворча и крутя головой, все же не осмелился на открытый бунт. От сердца помаленьку отлегло. Они спустились, стали подниматься.