Бушков Александр Александрович. Охота на пиранью

   Главарь, глядя ей в глаза с чуточку насмешливой улыбкой, медленно погладил по груди, запустил руку под футболку. Ольга смотрела ему в лицо совершенно спокойно, медленно опустила ресницы, когда его рука скользнула за пряжку джинсов, надолго там задержавшись. Только щеки чуть порозовели.
   – А ведь сможешь спектакль отыграть по всем правилам... – удовлетворенно сказал главарь. – Халат ей принеси. – Он обернулся, потом зашептал что-то Ольге на ухо. Отнял руки и встал. – У кого нож? Веревки с нее сними.
   – А приемчики не пойдут? – спросил молчаливый.
   – Да какие приемчики, – затараторил младший. – Знай она приемчики, давно бы задергалась, когда связывал... – Он в два взмаха перерезал веревки, исчез на миг и вернулся с коротким махровым халатом.
   – Вон туда брось, – показал главарь. – На подоконник, – и усмехнулся. – Давай, Катюша, сбрасывай свои тряпки, набрось халатик и пошли. Время уже за полночь.
   Она медленно разделась, непринужденно прошла к подоконнику обнаженной, словно в комнате никого, кроме нее не было, накинула халат, обернулась. Мазур все это время отчаянно пробовал веревки, но ничего не выходило. Бывают ситуации, когда и стопроцентный патентованный ниндзя окажется беспомощным. Его вдобавок ко всему связали спящего, по расслабленным мускулам, и при малейшем движении веревки впивались, стискивали намертво.
   – Проверь на всякий случай, – сказал главарь младшему. – И к батарее привяжи. Я и так вижу, что ты в цирке не слона дразнил полгода, а делом занимался, все качественно, но сделай-ка со стопроцентной гарантией, наслышан я про зоновское мастерство...
   Молодой подошел к Мазуру, на ходу точными взмахами ножа распарывая на несколько кусков остаток веревки. И возился еще минут пять, заслоняя от Мазура остальных, – Мазур видел лишь, что синие адидасовские штаны вплотную придвинулись к высоко обнаженным ногам Ольги, и широкая ладонь – на безымянном пальце острыми зелеными лучиками посверкивает камень в массивном перстне – небрежно скользит по ее бедру.
   – Все, – молодой выпрямился. – Гарантия, как на японский видак.
   – Пистолет с собой прихвати, потом пальчики сотрешь, – главарь по-хозяйски обнял Ольгу за талию, через ее плечо оглянулся на Мазура. – Полежи пока, синий. Пойдем посмотрим, чему она с тобой научилась...
   Мазур остался один в обширной комнате. Ярость была столь велика, что выхлестывала за обычные пределы и потому даже перестала чувствоваться. Какое-то время он проделывал все, что умел, пытаясь расслабить веревки хоть немного, и всякий раз убеждался, что ничего не получится: его превратили в некое подобие французской ветчины, опутанной веревочной сеточкой. Запястья и лодыжки стянуты меж собой так, что тело выгнулось колесом, накинутая на шею петля привязана за спиной. В конце концов он понял, что неминуемо придушит сам себя, и перестал биться. Голова оставалась ясной, но веки то и дело тяжко опускались – то ли организм заставлял мозг отключиться, то ли так действовал неизвестный наркотик, все еще сидевший в крови. Понемногу он погрузился в странное состояние полудремы-полубреда, уходил в краткие, отрывочные сны, просвечивавшие сквозь окружающее, как свет фонаря сквозь кисею, – и тогда несся над высокими коралловыми зарослями на вертком подводном скутере, отчаянно высматривая впереди темный силуэт субмарины и понимая уже, что ее нет в условленном месте, что их бросили, а на неглубокую воду уже падала хищная тень вертолета, несшегося над самой водой, а следом широкой дугой шли мотоботы, и на левофланговом азартно щурился Драммонд – и Мазур пытался крикнуть, что это неправильно, что Драммонду не полагается здесь быть, он же сгинул без вести в восемьдесят первом где-то в Индийском океане, разведка точно установила, что его личное дело переведено в архивные файлы, а что это означает, давно известно...
   Выныривая в реальность, он видел все ту же пустую, тихую комнату с черной каминной решеткой и после нескольких бесполезных рывков вновь уходил в невесомые кошмары, плыл на глубине, выбросив руку с ножом, плавным боевым разворотом заходя в тыл размеренно взмахивавшим ластами «тюленям» Ван Клеена, и остатком трезвого сознания, пробивавшегося сквозь все летучие видения, еще способен был удивляться тому, что когда-то всерьез ненавидел и Драммонда, и Ван Клеена – таких же, как он, ландскнехтов глубины, подводных шатунов. Они тоже, ручаться можно, верили в какие-то свои идеи, абсолютно противоположные твоим, но все же идеи, не одни деньги... Все они, кто ходил на глубину, защищали свои империи, свято убежденные, что империи удастся отстоять, – и вряд ли Драммонд понимал тогда, что крушение красной империи непременно принесет крах и звездно-полосатой: потому что в мир, избавленный от оскалившегося противостояния двух великанов, тут же азартно хлынут целой толпой подросшие за это время в отдалении зубастые мальки, накачавшие мышцы акулята, заранее готовые бороться против всех, крушащие прежние расклады... Два льва минус один лев – еще не означает, что в остатке будет один лев. Скорее уж, два льва минус один лев – равняется ста гиенам. Драммонд до торжества этих уравнений не дожил, Ван Клеен погиб нелепо и глупо, в центре столицы получив пулю от хмельного неожиданной вольностью и равноправием черного деревенщины, впервые в жизни увидевшего многоэтажные дома и асфальт, Морской Змей поймал погоном первую адмиральскую звезду уже после крушения империи, а капитан первого ранга Мазур, он же Ящер, ухитрился так и не уйти к Голому Гансу ^[16], прошел огни и воды, чтобы лопухнуться в родной губернии, как последний идиот...
   Он окончательно запутался меж реальностью и кошмарами, меж маячившей перед глазами каминной решеткой и Большой Глубиной, дамой покладистой, принимавшей всех без исключения... как Ольга сейчас. Он запрещал себе воображать происходящее в бане, но от этого лишь уплывал в такие дебри воспаленного сознания, что со стиснутых зубов, казалось, осыпалась эмаль.
   Негромкие уверенные шаги он в первый момент принял за продолжение зыбкого кошмара, но, открыв глаза, увидел спокойно приближавшегося к нему главаря. В каминной стало вроде бы немного светлее, но Мазур не помнил, отдернуты ли шторы, в самом деле начинается рассвет или просто мерещится.
   Человек в золотых очках подвинул ногой стул, сел и глянул на Мазура без особой насмешки. Физиономия у него была спокойная, сытая – хозяйская. Ничего удивительного. Стоит утихнуть топоту конницы и треску ломающихся копий, из всех щелей, откуда ни возьмись, лезут менялы, бюргеры и прочие первогильдейцы, и это закономерно, в общем, но невыносимо...
   – Устал, болезный? – зевнув, бросил главарь. – Я бы с тобой еще поиграл в психологические этюды за все твои фокусы, да времени жалко, пора... – Он вынул нож, протянул руку над полом, держа за кончик рукоятки двумя пальцами, отпустил. Клинок глухо стукнул, вонзившись в пол. – Полежишь еще, не сдохнешь. Девочка притомилась, сам понимаешь, отдохнет и придет. Там какие-то шмотки валяются, можете взять на бедность – и чтобы духу вашего здесь не было, я вам не нянька. Если запоретесь – в глаза вас не видел, так по телефончику из Европ и отвечу... – Он полез в карман, вытащил несколько зеленых бумажек и, не глядя, кинул на стол. – Персональная премия Катюше, заслужила. Приятную ляльку ты себе урвал, обормот. Ну, пока. Чтоб нам больше в жизни не увидеться.
   Встал и, не обернувшись, вышел. Вскоре на улице мягко заворчал мотор, машина отъехала. Мазур выдохнул сквозь стиснутые зубы, невероятно ярко представив, как вонзается в живот блестящее лезвие, медленно ползет вверх, и в разрез вываливаются исходящие парком скользкие кишки. И тут же глухо взвыл, понимая, насколько далеки от реальности мечты.
   Сколько времени прошло, он не знал. Вошла Ольга, слегка пошатываясь, с распущенными волосами, еще непросохшими толком, халатик лип к влажному телу, пояс завязан кое-как. Подошла и неуклюже опустилась рядом на пол, уставилась на него с непонятным выражением, разбросав полы халатика, опершись рукой на темный паркет. Она определенно была пьяна, шея и грудь – в светло-багровых отпечатках зубов, чужой мужской запах еще пробивается сквозь аромат чисто вымытого тела и незнакомых духов.
   – А молодец я? – спросила она, криво усмехнувшись. – Выкупила... Как-кая артистка во мне погибла...
   – Развяжи, – глухо сказал Мазур. – Вон там нож торчит...
   Она, пошатнувшись, встала и пошла за ножом. Долго возилась, довольно громко ругаясь словами, каких Мазур от нее прежде не слыхивал. Наконец справилась. Все тело у него затекло, стало деревянным, и он еще долго лежал, разгоняя кровь по жилочкам, заученными движениями разминая мускулы, осторожно шевеля конечностями. Встал. Все тело зудело от ползущих под кожей мурашек.
   Ольга, усевшись на мягкий пестрый диван, отхлебнула прямо из горлышка, утерев подбородок запястьем, протянула ему бутылку с незнакомой этикеткой:
   – Глотнешь?
   Он взял бутылку и швырнул в камин. Усердно пытаясь загнать вглубь все эмоции и чувства – которых к тому же не мог четко распознать, столь дикая была смесь, – сказал негромко:
   – Надо уходить.
   За окнами и в самом деле занимался рассвет.
   – Да погоди ты! – неожиданно зло встрепенулась Ольга. – Дай посидеть спокойно, оклематься, все ведь болит, во все дырки драли, козлы поганые! Знаешь, что такое «вертолет»? А «моргунчик»? А меня вот научили... Отвернись ты, убери харю! Дай полежать...
   Мазур неуклюже отвернулся к камину, сел в жесткое деревянное кресло и тупо смотрел на черный пепел, из которого торчали осколки бутылки, отбитое фигурное горлышко. Украдкой покосился через плечо: Ольга лежала вниз лицом, непохоже, чтобы плакала, только плечи слегка вздрагивали.
   В душе у Мазура причудливо смешались теплая благодарность и злость на Ольгу – он все прекрасно понимал, он любил ее, но внутри бушевало что-то настолько первобытное, черное, что в этот миг хотелось ее убить за то, что побывала чужой. Возможно, она чувствовала то же самое, когда посылала его к Вике...
   Он смотрел в камин. Не сразу понял, что за ассоциация всплыла, – потому что давно приучил себя забыть о ней...
   Девять лет назад, чертовски далеко отсюда, три аквалангиста бесшумно всплыли у безлюдного ночного берега, буксируя за собой объемистые, тяжелые мешки. Вопреки их обычной практике берег был абсолютно мирным, там никто не воевал, не стрелял и не собирался в обозримом будущем стрелять – пастораль... По здешним стандартам места были глухие и отдаленные, не обремененные асфальтовыми дорогами и спутниковыми антеннами. Единственным строением был как раз коттедж, куда они бесшумно двинулись, вскинув мешки на плечо, включив приборы ночного видения.
   Они управились за семнадцать минут. Всего лишь заменили половину лежащих у камина аккуратных полешек на принесенные с собой, неотличимые на вид – вполне вероятно, кто-то как раз и получил ордена за обеспечение этой неотличимости. Мазур и его ребята получили свои через две недели – и, хотя им не сказали при этом ни единого слова, все трое понимали: сработало.
   Конечно, они так никогда и не узнали, один ли нагрянул в свой загородный коттедж неизвестный им по имени хозяин, с любовницей или с приятелями. Не узнали, на кого именно ставили капкан, на хозяина или кого-то из гостей. Известно им было одно: н е о т л и ч и м ы е поленья, стоило им разгореться, моментально выделили такое количество нервно-паралитического яда по имени фосген, что хватило на весь дом...
   Так вот, камин в том благополучном коттедже чертовски походил на тот, возле которого сидел сейчас Мазур, не зная, как ему жить дальше с п р о и с ш е д ш и м. Если подумать, ничего удивительного: козел в золотых очках мог дать мастеру для образца красивый импортный журнальчик, тот самый, который приглянулся и покойному хозяину т о г о коттеджа...
   Он невольно поежился: столько веков талдычат про судьбу, рок, Фатум и законы возмездия, вполне может оказаться... «Но я же не верю! – воззвал он про себя неизвестно к кому. – Не верю, если серьезно, ни в Бога, ни в черта, ни в рок! Почему же оно получило право меня достать?!» Встал, неуверенно подошел к Ольге. Бесшумно присел рядом, коснулся ее плеча кончиками пальцев, погладил по голове. Она тяжко, прерывисто вздохнула, подняла голову. Глаза были сухие, огромные, совершенно трезвые.
   – Знаешь, что самое поганое? – спросила она тихо. – Нравилось мне, чуть ли не на всем протяжении, сто раз кончала... – и вновь уронила голову.
   – Забудь, – сказал Мазур как мог мягче, погладил по плечу, секунду поборовшись с неодолимым желанием сомкнуть пальцы на изящной шее, покрытой пятнами засосов. – Представь, что мы оба заснули недели на две, дикий сон видели...
   Он еще долго сидел, гладя ее по волосам, а она лежала, как мертвая, и в голове по какой-то вовсе уж неведомой ассоциации звучал гитарный перебор, хрипловатый голос Ирки-философички, той самой бессовестно красивой интеллектуалочки, объяснившей им, что они – экзистенциалисты:
    Или это мы летим неистово,
    или это нас волна несет.
    Так порою отплывают пристани,
    а стоит идущий пароход...
   Тогда он верил, что Ирка писала стихи сама, лишь несколько лет спустя случайно узнал, что она их слизывала из старых эмигрантских журналов...

Глава пятая
Тяжело в деревне без нагана...

   По тайге они шли часа два. Сущие пустяки по сравнению с тем, что пришлось вынести, – прогулка вокруг песочницы...
   Понемногу Ольга оттаяла, так и не проронив ни слезинки. И послушно стала собираться. Они и в самом деле отыскали в спальне кое-какие вещички, на Западе вышедшие из моды, но все равно более цивильные, чем их прежняя одежда. Ольге, правда, все было велико, джинсы даже с поправкой на нынешнюю моду пузырились, словно запорожские шаровары. Поборов враждебную брезгливость, Мазур переоделся. Теперь оба выглядели самую малость наряднее, но кроссовки, увы, пришлось оставить прежние. Отыскав безопасную бритву, Мазур начисто сбрил бородку, нацепил затемненные очки и походил теперь на ларечника средней руки, а Ольга – на телку такового.
   Сумку прихватили с собой, но консервы и плитку оставили. Как и ружье. С двустволкой на плече не особенно и погуляешь по Пижману, а денег на еду хватит – он хотел было выкинуть «премиальные» доллары в сортир, но решил, что в их положении не до высоких чувств. Главную внутреннюю борьбу пришлось выдержать, раздумывая над документами. В конце концов он сжег паспорт Федора – теперь, когда Мазур остался без бородки, документ не выдержал бы и беглого осмотра. Но милицейское удостоверение, как ни рискованно казалось, оставил при себе – в общем-то, если прикинуть, на них и без того повисло столько всякого, что красные корочки сами по себе ничем не отягчали, лишь добавляли грехов к уже свалившимся на плечи...
   Мелькнула мысль поджечь дачу. Однако Мазур ее отбросил – даже не потому, что это могло привлечь внимание проспавшегося сторожа. Очень уж мелкой местью выглядело бы...
   Никто не видел, как они уходили, – на соседних дачах так и не появилось ни единой живой души, роскошный поселок утопал в тишине. Только овчарка сторожа, собака сверхбдительная, все же заслышала их, должно быть, долго гавкала вдали.
   Сначала с магистрали доносился шум машин, но вскоре Мазур стал забирать влево, и они долго шагали в тишине, если не считать птичьего пения и цоканья белок временами. За все время они не обменялись ни словом, избегали даже встречаться взглядами. Что-то меж ними пролегло, еще неоформившееся, зыбкое...
   Оказавшись на опушке, Мазур долго рассматривал в бинокль окраину долгожданного Пижмана. Частные домишки давно ожили – шел дым из труб, погавкивали собаки, судя по долетавшим разговорам, детей поутру выпихивали в школу, а они, как водится, ленились и оттягивали. Вдали виднелась парочка серых «хрущоб», слева дымила труба. Магистраль осталась далеко справа, и не рассмотреть – Мазур лишь по виденной раньше высоченной трубе определил, где она пролегает.
   – Пошли, – вздохнул он, пряча бинокль в футляр, а футляр – в сумку.
   Это было первое произнесенное слово. Однако Ольга никак не отреагировала на столь эпохальное событие, послушно пожала плечами. Потом спросила:
   – Дорогу приблизительно знаешь?
   – Не зря ж я его расспрашивал... Должен найти. Надень-ка косынку. Повяжи по-деревенски, косу под воротник спрячь. У тебя особой приметой определенно будет коса, а у меня – борода. Которой, слава богу, больше нету. Одежда другая, есть шансы...
   Они вошли на окраину, двинулись меж двух рядов бревенчатых крепких домов – не спеша, но и не останавливаясь, уверенным шагом людей, имеющих перед собой конкретную цель. Из объяснений водителя Мазур получил, понятно, лишь самое общее впечатление о «северной столице» губернии, но двигаться следовало как можно целеустремленнее, пусть даже по ошибке забредут не туда, плевать, поплутают... Человек неуверенный западет окружающим в память прочно и надежно, особенно здесь, в глуши.
   Где-то слева явственно слышался гул самолетных двигателей – местный аэропорт, конечно. Вот и зеленый МИ-8 тяжело поднялся над отдаленными крышами, повернул к северу. Пожар, видимо, все еще полыхает. Теперь сворачивать следует на юго-восток, чтобы добраться до сомовского дома, придется пересечь наискосок чуть ли не весь город. А он хотя и небольшой, но довольно обширный – как раз из-за того, что девять десятых застройки являют собою частные усадьбы. Сколько здесь милиции, интересно? Знать бы их штатное расписание для таких городков... Человек полсотни? Парадокс, но он был лучше знаком со структурой береговой охраны США или тактикой патрулирования танкерской полиции, чем с реалиями родных осин...
   Вдали, наперерез, проехал «луноход» – скоренько, вполне целеустремленно. Вряд ли патрулирует. Мазур шагал дальше, не сбиваясь с темпа, хотя сердце в первый миг противно ворохнулось, пытался просчитать вводные.
   Здесь вам не Москва и не Шантарск. Будни глухой провинции как нельзя лучше располагают к рутине. Да и лагерная охрана все же проходит по иному ведомству, и потому милиция вряд ли пылает таким уж благородным гневом – вот если бы убиты были двое их ребят, рьяности прибавилось бы вдесятеро... Искать будут рутинно – блокируют автовокзал и пассажирскую «чугунку», уходящие на юг дороги, в аэропорту преисполнятся бдительности. А главное, искать будут п р я ч у щ и х с я. Уж это непременно. Во все глаза станут высматривать тех, кто пробирается огородами, хоронится в закоулках, дергается, нервничает... Эх, знать бы, где здесь самые подозрительные места – «малины», «бичграды», прочие воровские слободки... А то ведь завернешь туда, ни о чем таком не подозревая...
   Увидев справа, на пустыре, обитый волнистой жестью ларек без вывесок, решительно свернул туда. Вывески не требовалось: несмотря на ранний час, к окошку стояла плотная, компактная очередь мужичков из двадцати, а вокруг прихотливой россыпью стояли самые разнообразные машины, от потрепанной «тойоты» до потрепанного молоковоза. Кто уходил, прижимая к груди охапку пивных бутылок, кто оставался, чтобы охладить горевшие клапана парой флаконов. Бутылочных крышечек и битого стекла вокруг валялось столько, что эти залежи не могли не попасть в объективы разведывательных спутников.
   Мазур добросовестно отстоял полчаса, временами вместе со всеми рявкая на пытавшихся пролезть без очереди, навострив уши. Но разговоры были самые будничные – главным образом про то, сколько вчера было выпито, где, с кем и с какими хохмами либо инцидентами. Пару раз упомянули про пожар. Уголовных новостей не касались совершенно, может, и не знали таковых.
   Загрузив сумку двумя десятками бутылок, он отошел метров на полста, открыл две и сунул одну Ольге.
   – Что, идеи появились? – спросила она.
   – Ага, – ответил он скупо, не вдаваясь в детали. Осушил свою бутылку до донышка, поставил под забор, к радости кружившей неподалеку, что твой гриф, старушки. – Вечно у меня идеи...
   Идея была незамысловата и исходила из того, что пешком в такую даль тащиться и долго, и рискованно...
   Прошло не так уж много времени, прежде чем он обнаружил подходящее место. Застроенная частными домиками улочка была заасфальтирована (значит, какая-то магистраль местного значения), возле автобусной остановки располагался магазинчик с высоким крыльцом, а рядом с ним – несколько коммерческих киосков и импровизированный «блошиный рынок», каких за последние годы на съежившихся, но все еще необъятных просторах Отечества развелось неисчислимо. Рынок был вполне гайдаровский, то бишь абсолютно нецивилизованный – ни тебе постоянных прилавков, ни навесов. На стене магазинчика большими красными буквами начертано насчет запрета на торговлю с рук и неизбежной кары в виде штрафа, но цепочка продавцов, человек двадцать, протянулась вдоль улицы, начиная как раз от надписи. Вместо прилавков были пустые ящики, торговали решительно всем – сигаретами, семечками, импортным йогуртом, железками и водопроводными кранами, торчал даже похмельный мужик с тремя крохотными кутятами в сумке. Тут же сидели неизбежные киргизы с китайским и пакистанским ширпотребом и унылое лицо кавказской национальности, нахохлившееся над мешочком с рыжим урюком.
   С ходу осмотревшись, Мазур приволок от магазина добротный ящик, накрыл его вытащенной из урны газетой, выставил три бутылки пива, выложил бинокль без футляра и приготовился врасти в рынок. Соседки вяло пошипели что-то насчет того, что они-де места забивали с самого утра, но быстро успокоились – пива у них не было, а значит, здоровая конкуренция не возникала. Ограничились тем, что довольно громко, подчеркнуто не глядя в сторону Мазура с Ольгой, заговорили о неких не названных по имени обормотах, которым бы, коням здоровым, лес валить и мешки таскать, а не приторговывать с похмелья пивком. Мазур терпеливо все это сносил, с радостью отметив, что из толпы они с Ольгой совершенно не выделяются. Продавцов, правда, побольше, чем покупателей, но лично его это не заботило, благо пиво, как ни смешно, покупали, и за четверть часа он продал с полдюжины.
   Потом подвалил какой-то гуманоид в кожанке и кепочке, дыша перегаром, принялся задирать продавцов. Судя по непрезентабельному виду добра молодца и откровенному пренебрежению со стороны торгующих, попахивало не организованным рэкетом, а, по выражению Бендера, джентльменом в поисках десятки. И потому Мазур не колебался, когда кожаный принялся кружить вокруг Ольги, целясь на сумку с пивом, – отвел на пару метров в сторонку, показал красную книжечку, закрывая ее ладонью от посторонних взглядов, прошипел:
   – Исчезни, блядь, в две минуты!
   Гуманоиду в кепочке хватило пяти секунд, чтобы форменным образом растаять в воздухе. Обернувшись, Мазур ощутил в спине противный холодок: неведомо откуда вынырнувший сине-желтый «уазик» остановился почти напротив Ольги, вылез сержант в распахнутом бушлате и прошелся вдоль ряда, глядя соколом. Присев на одно колено, низко наклонив голову, Мазур принялся перешнуровывать кроссовку, в три секунды прикинув расклад на случай неприятностей.
   Обошлось. Сержант с прибауточками переправил в карман пару пачек сигарет, не утруждая себя уплатой, подхватил с Ольгиного ящика три бутылки пива и вразвалочку направился к машине, напоследок бдительно погрозив:
   – Смотрите у меня, нэпманы!
   Было в этой сцене что-то умилительно средневековое, из тех времен, когда придорожные баронские дружиннички гребли налоги натурой, сколько влезет натуры за пазуху. Однако Ольга явственно побледнела. Мазур ободряюще похлопал ее по плечу, молча подмигнул и вновь принял развинченную позу настроившегося на долгое ожидание лотошника.
   То и дело он косился в сторону киосков. Видел, как подъехала белая «Газель» с брезентовым кузовом, но оттуда вылезли сразу три парня, а это не годилось: могут не испугаться одиночки, шум получится... Сноровисто перетаскали в киоск коробки с разноцветными надписями, отъехали. Мазур печально проводил грузовичок взглядом, начиная уже чуточку жалеть, что бросил здесь якорь…
   И тут же повеселел – к другому киоску подрулила белая «японка» годочков этак десяти, и там сидел один-единственный субъект в коричневой кожанке с узорчатыми вязаными вставками на рукавах...
   Мазур неприметно подтолкнул Ольгу локтем, показал ей глазами на киоск, мотнул головой: «За мной». Повернулся к соседке слева, крепкой старушке с пачками стирального порошка:
   – Присмотри за пивом, мамань? Друг вон подъехал, сейчас вернусь...
   «Друг» тем временем уже затаскивал в распахнутую дверь ларька картонную коробку с «Распутиным». Издали Мазур видел, что сидевшая там продавщица – сопля соплей, и кроме нее никого вроде бы внутри не наблюдается.
   Он, остановившись неподалеку, дал парню время затащить в ларек еще две коробки. Потом решительно двинулся вперед, на ходу заглянул в машину. Ключ зажигания торчал в замке. Вышел водитель, обернувшись, напоследок сказал что-то накрашенной девчонке, а в следующий миг Мазур сильным толчком левой ладони отправил его назад в ларек, вошел сам, прикрыл дверь и медленно, демонстративно извлек из кармана «Макаров». Подбросил на ладони, процедил:
   – Молчать!
   Размалеванная соплюшка обратилась в соляной столб. Парень в кожанке оказался не столь пугливым – отпрянул в первый миг, потом чуть оклемался, проворчал недовольно: