Бушков Александр Александрович. Пиранья против воров

   – Все еще анализирую нашу встречу с этими поддельными китайцами, – сказал Мазур. – Они знали, Фомич, кто ты такой. Как же иначе? Но были что-то очень уж спокойны, как им вроде бы и не полагалось. Понимаешь? Актеры, мелочь, кем-то подосланные ряженые – но роль свою вели без всякого внутреннего страха...
   – Я тебя, кажется, понимаю, – сказал Гвоздь со злой ухмылочкой. – В самом деле, следовало бы понимать, с кем крутят спектакль – а они, падлы, были совершенно спокойны, как будто я им мелкий шнырь... У тебя есть соображения?
   – Так себя ведут, когда чуют за спиной кого-то не менее сильного.
   – И тем не менее... – покрутил головой Гвоздь. – Чересчур уж мелкая шпанка этот наш Чжао, он же – Ермек свет Уразбаев, шестерка при борделе. Ему по жизни положено перед людьми стоять по стойке смирно – это ж в кровь въедается, ежели ты мелкаш, шестерка... А он ж е н т е л ь м е н а корчил. В самом деле, очень странно.
   «Есть еще одна гипотеза, – подумал Мазур. – Черт ее знает, насколько она отвечает действительному положению дел, но не учитывать ее нельзя. Так уверенно, как наш липовый Чжао, люди держатся еще и в случае, ежели точно знают, что никаких таких п о с л е д с т в и й для них не будет вовсе, что их собеседник, перед которым ломали комедию – не жилец на этом свете... Это вариант? Вариант. Когда неизвестные профессионалы, которых так никому пока что не удалось не только уличить, но и увидеть хотя бы, начинают в ы б и в а т ь второстепенные фигуры, вовсе даже не заслуживающие такого мастерства, поневоле закрадывается подозрение, что главной целью как раз и должен стать господин Гвоздь... Стоп, стоп. Почему же его не положили сразу? Столь умелые и хваткие ребята, пожалуй, могли бы это провернуть, не размениваясь на слонов и пешек. Самый простой вариант – снайпер на поросшем лесом склоне. В п о м е с т ь е эту возможность совершенно не принимали в расчет, так что шансы были... Нет, не складывается что-то. Не хватает деталек в головоломке...»
   А вот с д р у г о й головоломкой, очень похоже, что-то начинает проясняться. Точнее, сужается круг подозреваемых. Едва Гвоздь вздумал прихвастнуть своей осведомленностью и вслух упомянул про операцию «Меконг», с л е д о ч е к потянулся не к конкретной личности, но в конкретном направлении.
   Кто бы ни запродал Мазура с потрохами хозяину здешнего Шервудского леса, тварь эта не имеет отношения к спецназу, это ч у ж о й. Хотя он, несомненно, носит погоны. Ах, как прав был покойный адмирал Марев, Лавриков учитель, и каким рецидивом старых времен, каким перестраховщиком он нам, молодым, казался. А вот поди ж ты, заложенные им мины исправно срабатывали спустя много лет после смерти конструктора...
   Не было никакой операции «Меконг», была операция «Альтаир». Это для штабных, паркетных, для к а б и н е т ч и к о в «Альтаир» был залегендирован как «Меконг» – у непосвященных и с помощью такого названия, и с помощью сопутствующего вранья усиленно создавали впечатление, будто «морские дьяволы» тогда работали где-то в Индокитае. А на самом деле все развернулось чуточку южнее – но операция была так важна и секретна, с таких верхов шли приказы и разносы, что многое по устоявшейся системе секретили от своих не хуже, чем от чужих. И правы были, как выяснилось. Если человек знает, что Мазур когда-то усердно резал азиатов в их же родных местах, но при этом именует давнюю операцию не «Альтаиром», а «Меконгом», то это означает четкий след...
   – Ну, с богом, ребятишки, – напутствовал Гвоздь. – Не наглейте и не нарывайтесь особо, но суку эту мне предоставьте...
   Черный «мерседес», чьи номера никак не выдавали его принадлежность к известной фирме, поскольку были украшены совершенно случайным набором цифр, плавно затормозил неподалеку от входа, и Мазур с осетинским человеком Гигой вылезли из него с должной вальяжностью.
   Когда-то здесь помещалось самое прозаическое заводское общежитие – но с тех пор утекло много и воды, и денежек. Четырехэтажка без единого балкона была заново отделана снаружи и особенно внутри. Три верхних этажа погружены во мрак, лишь кое-где слабо горят зеленые и желтые светильники – а вот первый этаж, он же ресторан, залит светом со всей возможной роскошью. Над входом – надпись из неоновых трубок «Жемчужина Китая», буквицы стилизованы под иероглифы, насколько это удалось дизайнеру, а возле стеклянных дверей предупредительно вытянулся швейцар в белом смокинге, самого что ни на есть восточногооблика.
   Распахивая перед ними дверь, фуфлыжный китаец – ну, этот-то, несомненно, домашнего розлива, кто стал бы искать для столь прозаической службы истинного жителя Поднебесной?! – внятно и с подобострастной улыбкой произнес что-то абсолютно непонятное. То ли приветствие, дотошно разысканное хватким интеллигентом в словарях, то ли откровенную абракадабру, в которой европейские люди все равно не разберутся.
   Едва они вошли в обширный вестибюль с расписанными драконами стенами и затейливыми розовыми фонариками под потолком, к ним шустро и бесшумно кинулся второй азиат, на сей раз в черном смокинге, всем своим видом выражая несказанную радость от того, что белые господа посетили именно его заведение, низехонько поклонился и, мастерски коверкая язык, пропел:
   – Коспода сакасали столик в лестолане или зелают навестить клуб?
   Они молча подали прохвосту здешние пропуска – квадратные бирки из пластмассы под слоновую кость с загадочными черными иероглифами и цифирками. Поскольку бордель был, модно выражаясь, эксклюзивным, то сюда, как инструктировал Гвоздь, с улицы не попадали – нужно было по какой-то хитрой системе предварительного заказа получить эти самые бирки.
   Зато с ними, судя по реакции метрдотеля, гости вмиг становились долгожданными, уважаемыми и где-то даже почтенными. «Китаец», расплываясь в холуйской улыбке, то и дело забегая вперед, делая обеими руками галантные пассы (быть может, он искренне полагал, что так и выглядит хваленая китайская вежливость), повел их мимо шумного ресторанного зала куда-то в боковой проход, тускловато освещенный, кое-где украшенный высокими деревянными статуями то ли неизвестных богов, то ли просто полуголых и пьяных даосских монахов – с голыми пупами и широкими улыбками, скупо драпированными во что-то вроде мантий.
   – Коспода плиезжими изволят быть? – поинтересовался метрдотель, бесшумно скользя впереди.
   – Из Москвы, – кратко соврал Мазур.
   – А я из Махачкалы, слышал, нэт, дарагой? – столь же непринужденно сбрехнул Гига, играя классическое лицо кавказской национальности, прославленное анекдотами и милицейскими сводками. – Ва, пачэму нэ слишал, да?
   – Моя китайса там не была, – прижав руки к груди, ответил метрдотель. – Моя лодная голода – Халбина...
   Мазуру хотелось немного над ним поиздеваться: скажем, с обаятельной улыбкой сообщить, что бывал в Харбине не единожды и прекрасно помнит некую городскую достопримечательность, тут же выдуманную из головы – и посмотреть, как этот самозванец будет выкручиваться, поддакнет или промолчит? Но это было бы ненужное и даже глупое лихачество...
   Вскоре они оказались в полутемном зале, к оформлению коего определенно приложил руку кто-то небесталанный, то ли бывавший южнее Монголии, то ли располагавший отличными альбомами и энциклопедиями. Вычурные деревянные решетки, разгораживавшие зал на уютные отсеки, вышитые на шелке картины с тиграми, цаплями и цветущими ветвями неизвестных деревьев, маленькие пагоды из крохотных желтых палочек на черных лакированных столиках, какие-то бронзовые сосуды... Приходилось признать, что на пришельцев из-за Урала это заведение и в самом деле производит впечатление крохотного кусочка самой что ни на есть доподлинной Поднебесной Империи, перенесенного в Сибирь с китайским тщанием.
   Метрдотель провел их в один из отсеков – и тут же неведомо откуда вынырнувшая «китаянка» со сложной, украшенной длинными булавками прической поставила на стол поднос с графинчиком, расписными пиалушками и блюдечками с чем-то предельно экзотическим. Впрочем, Мазур, присмотревшись, тут же опознал прозаические щупальца кальмара, вяленные, как вобла, и продававшиеся в Шантарске чуть ли не на каждом углу. Да и остальные яства были того же пошиба, вроде таиландских ракушек на палочках, опять-таки выпорхнувших из консервных банок на полках шантарских магазинов.
   Разглядев ее наряд, Мазур поморщился про себя: «Китаянка – в кимоно?! Оч-чень оригинально...»
   В графинчике оказалось что-то крепкое и горячее – но вот в чем Мазур мог быть совершенно уверен, так в том, что это вовсе не натуральное сакэ. Доводилось употреблять, знаете ли. Настоящее сакэ на вкус совсем другое, а это – вероятнее всего, простая водка, разве что не паленая, подогретая, с добавкой каких-то там пряностей, чего с сакэ опять-таки не бывает.
   Метрдотель бесшумно улетучился вслед за официанткой, успев предварительно накланяться вдосыть и сообщить уважаемым гостям, что они «всколе олетут оцалователных спутниц».
   Опрокинув в рот чашечку того, что здесь выдавалось за сакэ, и внутренне передернувшись – русская водка не должна быть горячей, это извращение – Мазур тихонько спросил:
   – Папа тебя еще не назначил на место Котовского?
   – Нет пока, – охотно ответил Гига. – Но дело решенное, в общем...
   – Рад за тебя, – сказал Мазур. – И в этой связи нам с тобой, чует мое сердце, нужно срочно выстраивать деловые отношения... Папа тебе, надеюсь, говорил, что мне нужно оказывать всяческое содействие?
   – Конечно. Говори, что тебе нужно, а я сделаю...
   – Как думаешь, кто убил Котовского и почему?
   – Не знаю, честное слово...
   – Должны же у тебя быть версии, наметки, предположения... – сказал Мазур. – Иначе не двигал бы тебя Папа на такую должность. Логично? Как же это ты не знаешь?
   – Сложно все, Кирилл Степанович...
   – А ты поделись, поделись, – сказал Мазур напористо. – Я человек простой, а потому сложностей не боюсь.
   – Нужно подумать, взвесить, осмотреться...
   – Это и называется «оказывать всяческое содействие», а? – хмуро сказал Мазур. – Мне что, с Папой поговорить? Пожаловаться, что ты откровенно темнишь? Не люблю я жаловаться и ябедничать... но мне нужно работать, у меня мало времени. Как же мне работать, если ты упорно молчишь?
   Осетинский человек Гига, такое впечатление, чувствовал себя неловко. Мрачно вертя в руках хрупкую синюю чашечку, он сказал со странной интонацией, пытаясь и строптивым не показаться, и достоинство сохранить:
   – Кирилл Степанович, я слышал, ты опытный человек... Крутой профессионал. Знаешь, должно быть, что в жизни случаются очень даже непростые ситуации... Когда версия еще окончательно не сложилась, одни наметки и смутные контуры...
   – Интересный ты человек, – сказал Мазур. – Наколок у тебя я что-то не заметил, как и злоупотребления жаргончиком... зато есть в тебе нечто неистребимо армейское, что понимающий человек вычислит сразу... Отставник, а?
   – Ну.
   – Особый отдел, а? Где-нибудь в бывшем советском Закавказье?
   – Нечто вроде, – без особого внутреннего сопротивления сказал Гига. – Понимаешь, не я же виноват, что развалили армию и места мне на н о в о м пространстве не нашлось... И податься некуда...
   – Да бог с тобой, – сказал Мазур. – Я-то какое право имею тебя в чем-то упрекать? Не судите, да не судимы будете, как выражался один великий знаток Библии, который теперь щеголяет в погонах с золотенькими зигзагами... Ну, а все же? У тебя должно что-то быть...
   – Кирилл Степанович... – печально сказал Гига. – Я тебя умоляю, дай мне пару деньков самому поработать с этими самыми смутными контурами... Честное слово, я в сложном положении. Открыть рот не то чтобы боязно... просто нет уверенности, что это послужит на пользу делу. Хочешь, я тебе притчу расскажу? Мы, осетины, не мусульмане, мы испокон веков христиане... но сказки и притчи у нас испокон веков рассказывали про тех же падишахов и визирей, что и на всем остальном Кавказе. Специфика региона, умно говоря. Так вот. Жил-был однажды падишах, и была у него жена, как ей по сказочным правилам положено, красивая, но злая и коварная. И воспылала она однажды порочной страстью к визирю – но тот, будучи предан властелину, поползновения отверг. Тогда она задумала коварный ход... Сказала визирю, что к ней вот уже третью ночь залезает в окно ядовитая змея, а потому визирь должен постоять на страже. Он и согласился, дурак. А красавица еще вечером сбегала к супругу и пожаловалась с невинным видом: мол, визирь к ней вторую ночь подкрадывался с обнаженной саблей, но никак ее спящей застать не мог, вот она и боится, что злодей нынче ночью опять попытается... Падишах, как ему по сказке положено, был очень вспыльчивый. Врывается он неожиданно, посреди ночи, в опочивальню супруги с верными нукерами – а там за занавеской и в самом деле визирь стоит, с саблей наголо... Ну и отрубили ему голову сгоряча.
   – Интересно, – искренне сказал Мазур. – А подтекст? Степень аллегоричности?
   – Я тебе просто хотел показать этой притчей, как легко простому визирю потерять голову, если он не продумает заранее свои действия на десять ходов. А значит...
   Он с нешуточным облегчением умолк, отвернулся – к ним уже приближались, кланяясь и чуточку приседая, две «китаянки» – в безукоризненных кимоно, с веерами. Доморощенные гейши улыбались со всем почтением, мелко семенили и играли глазками – словом, изо всех сил старались соответствовать интерьеру.
   Проинструктированный и насчет здешних правил, Мазур встал, едва прелестница потянула его за рукав. Направился следом за ней на второй этаж по столь же темноватой лестнице, где горели редкие сиреневые фонарики и резковато пахло какими-то благовониями – такое впечатление, не китайскими и не японскими, а вовсе даже индийскими. Гига со своей красоткой поднимался следом, тяжело ступая.
   Второй этаж, несмотря на ту же самую отделку в экзотическом стиле, выглядел насквозь утилитарно – сплошные ряды дверей по обе стороны, как, собственно, в борделе и следует. На дверях белели таблички с иероглифами и номерами – увеличенные копии бирок.
   Неизвестно, кто у Гвоздя планировал операцию и как он этого добился, но «нумера» им с Гигой достались соседние. Мазур вошел вслед за девушкой, легонько коснувшись левым локтем кобуры под мышкой.
   Комнатка убрана с той же дешевой экзотикой, начавшей уже надоедать: большая постель под балдахином – Мазур плохо помнил такие детали, но у него засело в памяти, что у китайских кроватей балдахинов вроде бы не имелось – деревянные статуэтки по углам (львы, бегемоты, пузатые веселые монахи), ажурный сиреневый фонарь под потолком...
   Девица, старательно семеня, обогнула его, прошла к кровати, откинула розовое атласное покрывало и поклонилась ему, сложив ладошки перед грудью.
   – Очень мило, – сказал Мазур, чтобы не стоять дурак дураком. – А по-русски ты, значит, совсем не умеешь?
   Она таращилась на него с деланным недоумением. Беспомощно пожала плечами, прощебетала, глядя в глаза столь же невинно и открыто, как выступающий перед избирателями политик:
   – Скоса мов акаримаси...
   – Понятно, – кивнул Мазур. – Китай, значит? Чина?
   – Чина, Чина! – улыбаясь во все сорок четыре зуба, заверила гейша. – Китай, Китай...
   И, опустившись перед Мазуром на колени, нацелилась развязать шнурки на его туфлях.
   Как ни была приятна эта процедура сердцу любого мужика, Мазур никак не мог позволить сейчас, чтобы с ним этакое проделали: не хватало в самый ответственный момент остаться босиком, кинуться за кем-нибудь в погоню, пятками шлепая...
   – Э нет, подожди. – Мазур бесцеремонно поднял ее под микитки, поставил на ноги. – Русскому человеку нужно не ботинки снимать, а выпить первым делом предложить...
   – Выпить-выпить, моя это понимай! – промурлыкала она, проворно извлекая из черного лакового шкафчика поднос с графином и теми же пиалушками.
   – Сакэ? – спросил Мазур, снова внутренне передернувшись при одном воспоминании о горячей водке.
   – Сакэ-сакэ! – заверила гейша, разливая по пиалушкам.
   – Подожди, – сказал Мазур, садистски осклабясь про себя. – Выпить мы тоже успеем, радость моя, жемчужина Китая... Давай-ка я на тебе пока проверю свое знание китайского. Зря я его шесть лет долбил, что ли? Мне ж с настоящей китаяночкой поговорить охота на ее собственном наречии...
   Естественно, он говорил все это по-русски, доброжелательно ухмыляясь – и видел, как на лице у нее мелькнула тревога. Вряд ли знатоки китайского толпами бродили по здешним коридорам – и вряд ли, буде таковые отыщутся, они брались беседовать с гейшами на их «родном» наречии. Не за этим сюда приходят, знаете ли...
   – Итак... – сказал Мазур, притворяясь, что не замечает ее растущего смущения. – Катана вакадзаси тэнто, джоу-до аригато, бака-нака-тодэс, вакаранай? ^[2]
   Гейша мрачнела на глазах, улыбка пропала напрочь.
   – Ну, что молчишь? – безжалостно продолжал Мазур. – Только не притворяйся, будто у меня плохой выговор. Не то заведение кончал, учили нас неплохо, знаешь ли... – Он подошел вплотную и, крепко ухватив девушку за локоть, прикрикнул: – Ты мне не молчи тут, как партизанка в гестапо! Живо отвечай, косоглазая! – Он незатейливо изображал подвыпившего и потому переменчивого в настроениях нахала. – Иводзима рё, бу, микадо вакаранай, вассё-вассё, хэнь хао, сулянчжень тунчжи? – И, резко переменив интонацию, рявкнул: – Тебе что, в лоб заехать, паршивка?
   – Не надо, пожалуйста! – вскрикнула она совершенно инстинктивно, отшатнувшись.
   – Ага, – сказал Мазур с довольным видом. – Ты кого хотела наколоть, бикса дешевая? Да я из тебя, китаянка липовая, сейчас эскимоску сделаю... То бишь нос по морде раскидаю...
   – Не надо! – попросила гейша с полными слез глазами. – Я, правда, по-китайски ни словечка...
   – А я что говорю? – с довольным видом констатировал Мазур сей очевидный факт. – И вот за это я пятьсот баксов выложил? – Он стоял посреди комнаты, грозно подбоченившись. – Да я из тебя сейчас сасими сделаю...
   Гейша захныкала, всем видом показывая, что она удручена и ужасно сожалеет – но не она же сама все это выдумала, не виноватая она...
   – Зови вашего паршивого менеджера или как он в этом заведении зовется, – полностью захватив инициативу, распорядился Мазур. – Тогда все плюхи, что тебе причитаются, ему и достанутся... Что, не поняла? По-китайски растолковать, мать твою?
   Она с убитым видом подошла к столику и нажала какую-то кнопочку, замаскированную под крохотный бронзовый домик.
   – А теперь брысь в угол, и сиди там, как китайская мышка! – цыкнул Мазур.
   В дверь уже постучали, и она тут же распахнулась. Вполне возможно, вошедший и не узнал Мазура с ходу, в полумраке – но Мазур-то его прекрасно узнал. И, перехватив за кисть, по всем правилам отправил через комнату головой вперед, поддав попутно, в полете, носком туфли под печенку.
   – Какая встреча, и кто к нам пришел! – расплылся он в улыбке, быстренько ощупав лежащего и убедившись, что оружия при нем нет. – Господин Чжао, он же, ежели прозаически, вовсе даже Ермек Уразбаев, бывший советско-подданный, а ныне непонятно кто... Ну, вставай, зараза, говорить будем...
   Чжао-Ермек поднялся на ноги, охая и постанывая.
   – Ну, не скули, – ласково сказал Мазур. – Погладили тебя чуток, только и всего... Ты хоть понимаешь, гнида, китаец самозваный, что с тобой за такие спектакли господин Гвоздь сделает, и на сколько кусочков он тебя разрежет о п о с л я?
   – Кирилл Степанович! – в полном расстройстве чувств воззвал мнимый китаец. – Ради бога, не порите горячки! Мы вполне можем договориться, как разумные люди, без этой долбаной братвы...
   – Как выразился бы какой-нибудь Дюма, интрига завязывается, – ухмыльнулся Мазур. – Ты меня и по имени-отчеству знаешь? Совсем интересно... – Он подумал, что согласно диспозиции следовало бы уже давно постучать Гиге в стену, но решил повременить и попробовать выдоить что-нибудь исключительно для себя: – Чует мое сердце, что нам с тобой необходимо поговорить по душам...
   – Да я со всей душой! Только не здесь же... Давайте мы с вами пойдем...
   Дверь распахнулась, как от хорошего пинка. Мазур ничего не успел понять умом – но рефлексы, воспитанные многолетней работой сработали сами, и он, едва завидев смутный силуэт в дверном проеме, застывший в характерной позе, прыгнул в сторону прямо с того места, где стоял, перекатился, прикрываясь кроватью, на лету выхватывая пистолет...
   Два шипящих хлопка – и Чжао-Ермек, подломившись в коленках, грохнулся на пол во весь рост. Мазур приподнялся было, ловя на прицел стрелявшего – но, опять-таки р е ф л е к с а м и опознав характерный взмах руки, вновь упал, прижался к полу, закатился под огромную кровать с толстенными мягкими причиндалами, способными кое-как защитить от разрыва летящей гранаты...
   Он все правильно сделал – вот только ошибся насчет гранаты. Грохнуло в несколько раз посильнее, чем обычно бахает обычная граната, белая слепящая вспышка была столь яркой, что от нее заломило закрытые глаза. Второй разрыв раздался уже в коридоре, снова слепяще-белая вспышка, невероятный грохот...
   Мазур вскочил, метнулся к двери. Перед глазами еще маячили странные фигуры, мельтешили светлячки – но он кое-как мог рассмотреть коридор. Выскочивший из соседней комнаты Гига с пистолетом наготове растерянно водил туда-сюда головой и стволом.
   Парочка дверей распахнулась, высунулись перепуганные пьяные физиономии. Поблизости истерически кричала женщина, что-то со звоном разлеталось вдребезги, то ли стекло, то ли фарфор, судя по всему, разворачивалась настоящая, ядреная паника...
   Бросив взгляд на неподвижное тело, Мазур убедился, что врач тут бесполезен, а в качестве источника информации мнимый китаец может служить исключительно ангелам либо чертям, смотря где его сейчас регистрируют по ту сторону бытия. И побежал к лестничному маршу, уже зная наперед, что погоня будет бесполезной. В коридоре стоял едкий химический запах, что-то противно хрустнуло под ногой – остатки шоковой гранаты, надо полагать.
   Гига топотал следом.
   – Степаныч, нужно уходить! – пропыхтел он, поравнявшись с Мазуром. – Разворошили гадюшник...
   Мазур и сам понимал, что пора смываться. Он спрятал пистолет под мышку, торопливо пригладил волосы, и они, стараясь шагать медленнее, спустились в вестибюль. Мимо них озабоченно промчались наверх два фальшивых китайца в черных смокингах, очень уж рослые и широкоплечие для лакеев – вышибалы, скорее всего. Но их лично пока никто не подозревал в чем-то неприглядном – и они двинулись к выходу, замешались в кучку обеспокоенных посетителей ресторана, высыпавших из ярко освещенного зала. Паника уже раскручивалась, как внезапно освободившаяся мощная пружина: визжали женщины, падала посуда, и кого-то торопливо вели к выходу телохранители, по-волчьи сосредоточенно зыркавшие на окружающих, и кто-то орал насчет террористов, а кто-то насчет разборок...
   Швейцара при двери уже не было – и они выскользнули наружу, в ночную прохладу, направились к машине, старательно делая вид, что они тут люди случайные и к заведению не имеют ровным счетом никакого отношения.
   «Мерседес» сорвался с места, визгливо прошелестев шинами на крутом повороте.
   – Нашумели все-таки? – спросил Гвоздь без особого порицания.
   – Если бы мы... – сказал Мазур, медленно остывая от напряжения. – Клиента пристукнули у нас под носом. И нет тут ни особой мистики, ни суперменства. Просто с нами играет твердый профессионал, вот ведь какие дела, Фомич... То ли у тебя где-то у т е ч к а, то ли нас засекли уже здесь – и быстренько озаботились, чтобы наш липовый китаец заткнулся навсегда. Сдается мне, этот гад меня временами п р о с ч и т ы в а е т. Или за это время кто-то успел спохватиться, сообразить, зачем я туда явился, и отдать приказ... Что ж делать-то теперь...
   – Кому как, – хмыкнул Гвоздь. – Лично мне – Антошу Ковбоя утешать и успокаивать. В принципе, он может предъяву сделать за то, что мы на его фирмочке переполох устроили... Ладно, это не смертельно, перетрем... Он у нас как-никак не Аль Капоне...
   «Это профессионалы, – думал свое Мазур. – Опасно быстро реагируют на малейшее изменение обстановки не в их пользу, загодя, надо полагать, прокачивают варианты – и в который раз ухитряются не оставлять ни следов, ни улик. Но почему же они, фигурально выражаясь, заколачивают микроскопом гвозди? Почему столь мастерски сшибают п е ш е к, пальцем не трогая главных – меня, Гвоздя? Не хотелось бы выпендриваться и лезть в ясновидцы, но вполне может оказаться, что все это – мелкие детальки какого-то продуманного, хитрого, б о л ь ш о г о плана. А я вижу все эти деталюшки по отдельности, вразброс, россыпью, не могу их никак связать в целое – вот мне и кажется, что наблюдаю я сущую бессмыслицу, череду нелепостей... Одни только смутные наметки, и не случилось толчка... А может, я просто-напросто ухитрился проглядеть т о л ч о к? Ключ? Прошел мимо? Оставил смутное смутным, не наведя бинокль на резкость...»