Александр Бушков
Пиранья против воров
Жизнь – это выбор наименьшего из зол. И не более того.
К. С. Мазур. Из зрелых размышлений.
Воевать – значит учиться.
Мао Цзедун
Памяти моего доброго знакомого М.А., которому удача не изменяла на неправильной стороне улицы, но однажды подвела на правильной...
Александр Бушков
Александр Бушков
Часть первая
Терминатор поневоле
Глава первая
Как странствуют адмиралы
Пейзажи за окном вагона, какими бы они ни были красивыми и приятными для глаза, успели уже окончательно надоесть – любая тайга в свете ясного солнца, любые живописные буераки, долины, реки, сопки и все такое прочее, безусловно, напрочь осточертеет, если созерцать эту чертову нетронутую природу аж несколько дней. Душа поневоле просит, вот чудо, пыльного асфальта, растрескавшегося бетона, автомобильного мельтешения с чадной бензиновой вонью и даже, быть может, толкотни в автобусах. Поскольку все перечисленное, если вдумчиво проанализировать, будет знаменовать собой конец затянувшегося путешествия. Как ни покромсали бывший Советский Союз его бывшие республики, рванувшиеся на свободу, словно тараканы из коробки, все эти дурные перемены ухитрились не затронуть одного-единственного – ширины. В ширину нынешняя независимая Россия осталась такой же. Или почти такой, почти той же самой, как в его случае. От града Питера до града Шантарска поезд тащится, преодолевая абсолютно те же расстояния, что и в старые, осужденные демократической общественностью времена. Ровно столько же верст – а вот времени уходит гораздо больше, нежели при коммунистах – потому что на рельсы порою высыпают остервеневшие бюджетники, давненько не видевшие родную зарплату и оттого не придумавшие ничего лучшего, кроме как побуянить на Великой Сибирской магистрали. А то для разнообразия невзгод рыжий энергетический вампир отдает приказ обесточить очередной перегон...
Впрочем, им везло. С отключением железной дороги они так и не столкнулись – зато наслушались о нем немало. Если в старые времена, до исторического материализма, путники стращали друг друга разбойниками и драконами, то теперь роль дорожного ужастика, пугалочки для странников прочно утвердилась за Чубайсом, Великим и Ужасным, выполнявшим, пожалуй что, в нынешнем массовом сознании стародавнюю роль языческого божка-грозовика. В самом деле, было много общего. Мало кто видел этого самого рыжего, зато достоверно было известно, что, пребывая в своем таинственном отдалении, он в любой миг может дернуть любой рубильник и устроить кирдык...
Что до бюджетников, то они обозначились на пути один раз, еще за пределами Шантарской губернии – да и то, не вставшие грозно на путях непреодолимой стеной, а оттесненные к зданию вокзальчика доблестными силами правопорядка, так что никакой задержки и не было...
– Что там такое завлекательное, господин адмирал? – раздался за спиной ленивый и разнеженный голосок Светы. – Неужто нимфы лесные маячат? Если так, возревную.
– Инопланетяне, – сказал Мазур, подавив тяжелый вздох, не оборачиваясь. – Пролетели и сгинули. Жду, вдруг опять появятся.
– Ну и что это даст?
– А хрен его знает, – сказал Мазур в раздумье.
– Хрен? – нежный девичий голосок приобрел дразнящие нотки на манер завлекающего мурлыканья. – Вообще-то интересная логическая цепочка начинает выстраиваться... Сказать ее целиком, или современные адмиралы должны и так быть сообразительными?
– Да чего уж там целиком, – проворчал Мазур, с удовольствием подставляя голую грудь струе прохладного воздуха, проникшей в приоткрытое окно. Окно, конечно, согласно незыблемой железнодорожной традиции было изначально заперто на века, но К. С. Мазур, на совесть ученый многим хитрым ремеслам, и не с такими запорами справлялся в странствиях своих вокруг глобуса. Он и тут не оплошал. Он и с девушкой, надо надеяться, не особенно и оплошал, судя по ее довольному тону. Избавиться бы еще от тягостного ощущения, будто очередная красотка, оказавшаяся в твоей постели – последняя, уж точно последняя, а дальше хрен вам, товарищ адмирал, а не амурные похождения... Вот только как избавишься, если этот комплекс преследует уже добрых несколько лет, и с ним ничего не может поделать даже крупнейший специалист по неведомым большей части человечества заскокам, доктор Лымарь?
– Избушка, избушка, – промурлыкала Света, – оборотись, светик мой, к лесу задом, ко мне передом... А то твоя могучая спина каким-то неведомым образом выражает нешуточные душевные терзания.
– Ерунда.
– Ничего не ерунда. Выражает. Спина у тебя философская, исполненная глубокого внутреннего подтекста... Я ведь не дура, а?
– Да нет, – честно сказал он. – Чего-чего, а глупости за тобой что-то не замечаю...
– Вот видишь. А потому у меня, серьезно, создается впечатление, будто ты откровенно маешься сложными душевными телодвижениями, как русские классики заповедали. Интересно, это еще откуда? Ты ж у нас профессиональный убивец с личным кладбищем, я, честное слово, думала, что у тебя и емоций-то никаких быть не должно...
– Это я старею, – хмуро сказал Мазур.
– Да брось ты, – фыркнула она. – Нашелся дедушка, меня иные накачанные молодцы так не устряпывали... Эй, а у тебя спина покраснела!
– Врешь.
– Ну и вру. Так интереснее. Кирилл, кончай ты, в самом деле. Смешно. Я же не пионерочка, которую старый педофил развратил коварно. Я – современная молодая женщина с некоторым сексуальным опытом...
– Я заметил, знаешь ли...
– Так в чем же дело? Ладно бы у тебя начались старческие недомогания, а то, насколько мне отсюда видно, дело обстоит как раз наоборот... Ну, повернись!
Мазур повернулся, загоняя тягостные раздумья куда-то в темные глубины подсознания, на абиссаль. Когда на узкой вагонной койке лежит красивая молодая блондинка, маняще, продуманно прикрывшись куцей простынкой, да вдобавок еще поощряет к любым действиям, какие только тебе придут в голову, мысли любого нормального мужика становятся незатейливыми и скудными, концентрируясь ниже ватерлинии.
А посему вскоре на узкой койке, под стукоток колес и покачивание вагона продолжалось то, что началось позавчера, где-то на Урале, а может, и близ Тюмени, он не помнил точно. Вроде бы и не позавчера, а суток двое назад... но какая, к черту, разница? Если уж влип, так влип...
Потом, когда сигаретный дымок уплывал в приоткрытое окно, а опытные женские пальцы лениво баловали все там же, пониже ватерлинии, к Мазуру неведомо в который раз вернулись слабые угрызения совести: хорош надежный спутник и защитник, очень уж вольно трактовавший обязанности телохранителя...
За стенкой, в соседнем купе, все так же орал пущенный на полную громкость магнитофон с очередной порцией якобы блатной лирики, и ничего тут было не поделать, поскольку стоял белый день, и до законного часа, после коего запрещается нарушать покой соседей, еще чертова уйма времени. Слышно было, как с грохотом упала бутылка, определенно пустая – эти два обормота, с самого начала Мазуру не понравившиеся, взялись предаваться нехитрым радостям жизни, едва сев в поезд. Что ж, каждый волен развлекаться на свой манер... У самого рыльце в пушку. Телохранитель и защитник, япона мать...
И самое печальное – что Мазур влез в это дело отнюдь не из каких-то там дружеских чувств. С Нечаевым они отроду не были ни друзьями, ни приятелями, да и знакомы-то года три, с тех пор, как Мазура занесло в адмиралы...
Они даже были в одном звании, у каждого на погонах по одной-единственной «мохнатой» звезде. Правда, была принципиальнейшая разница, понятная только посвященным. Нечаев в главном штабе был с в о й, давнишний его обитатель, прижившийся и прочно обустроившийся там еще в те времена, когда Мазур с одним просветом на погонах (звезд, правда, имелось уже четыре) мотался по глобусу и где с превеликим шумом, где совершенно даже бесшумно выполнял от сих и до сих задания, способные привести особо нервных интеллигентов в состояние стойкой шизофрении. Нечаев был ш т а б н о й – а ведь широко известно в узких кругах, что в этом случае обычная табель о рангах действовать перестает, иной мичман весит малость поболее, нежели парочка каперангов... Особенно когда речь идет о Главном штабе ВМФ, том самом волшебном замке, где на полочках в стеклянных банках аккуратненькими рядами хранятся бессмертные души всех, кто носит форму черного цвета.
П р я м ы м начальством Мазура он не был – но от Нечаева многое зависело, он в волшебном замке имел в е с. А Мазуру с некоторых пор (со времен нечаянного адмиральства, что уж там) пришлось осваивать совершенно новые правила поведения, вникать в иную систему отношений – как говорится, попала собака в колесо...
Вот именно – пищи, но беги. Слишком многое изменилось за последние три года. На многострадальном российском троне не было больше Большого Папы, а тот, извините за выражение, олигарх, чью беспутную доченьку Мазур спасал за тридевять земель отсюда из крупных неприятностей, давненько уже отсиживался в безопасном отдалении, за пределами Отечества, проиграв в каких-то там хитрых комбинациях и потому, как водится, объявивший себя патентованнейшим политэмигрантом...
А поскольку именно ему Мазур был обязан адмиральством, то, по закону подлости, жизнь означенного Мазура легонько осложнилась. Широкой огласки эта история не получила, но слушок пошел, сплетенки поползли – особенно если учесть, что в тех местах, куда пришлось трудоустроить новоявленного адмирала, многие восприняли пришельца, мягко скажем, негостеприимно, ибо он своим вторжением нарушил устоявшиеся расклады, а то и похоронил чьи-то надежды. Ну, дело обычное, так обстояло во все времена под любыми широ-тами...
Одним словом, Мазуру жилось неуютно. Из прежнего мира его выдернули, как репку из грядки, а в новом он приживался плохо. И потому, стараясь действовать без спешки и суетливости, пытался окольными дорожками вернуться из тихих коридоров Главного штаба на старое место, пусть и не в прежнем качестве. А ведь и на старом месте службы его неожиданный взлет в адмиралы кого-то ущемил, а кого-то и разозлил... Ситуация, как легко догадаться, щекотливейшая.
И вот наконец забрезжило что-то, постепенно превратилось из зыбкой перспективы в реальный шанс... Это вполне реально – вновь оказаться среди тех, с кем провел бо2льшую и лучшую часть жизни. Конечно, комбинация в несколько ходов, конечно, долгий зондаж и деликатное прощупывание...
И тут появляется контр-адмирал Нечаев – с невыносимо удрученным видом, с первого взгляда ясно, находящийся в полном расстройстве чувств. Боже упаси, он вовсе не просит оказать ему услугу – он всего лишь мягко и ненавязчиво ищет моральной поддержки, в нешуточных хлопотах пребывая...
Как стало модно выражаться в последнее время на заокеанский манер, у него проблема. Проблему зовут Света, ей двадцать три года, и она – родная и единственная доченька господина адмирала. Кровиночка, лапушка, комсомолка, спортсменка, отличница... Мазур ее допрежь в глаза не видел, но краем уха слышал от кого-то – искусствовед, на полгодика сходила замуж, недавно развелась, недурна, умна, вольных нравов...
Света умирает от желания навестить тетушку, родную сестру Нечаева, мирно проживающую в граде Шантарске, откуда и сам адмирал родом. Навестить родовое гнездо, вообще развеяться, благо лето. Финансовых загвоздок в осуществлении этого нехитрого плана нет, зато есть медицинские – не может Света летать самолетами, что-то там то ли со средним ухом, то ли с сосудами головного мозга. Категорически противопоказаны проблеме-Свете аэропланы. Исключительно поездом, как встарь, когда не было еще никаких аэропланов, а те, что имелись, летали от ворот до забора, не далее.
Особо следует уточнить: на дворе у нас ныне – независимая Россия на шестнадцатом году перестройки, а этот печальный факт развернутых объяснений не требует. Если вкратце, не те у нас нынче времена, чтобы красивая молодая женщина, хрупкий питерский искусствовед, в одиночку пересекала по чугунке российские просторы, пусть даже и в комфортабельном СВ. Тут вам и скорбные бюджетники на рельсах, и поездное ворье, пускающее по ночам газ в купе, и пьяное хамье, и представители особенно озабоченных сексуально племен, путешествующие, как правило, стаями... да, а самое-то главное едва не забыли: над всем этим беспределом – зловредный Рыжий с когтистой лапой на рубильнике...
Такие дела. Упаси боже, Нечаев не настаивает, он вообще не формулирует четко членораздельных просьб. Он всего-навсего рассыпает деликатные намеки, которые его собеседник непременно должен понять совершенно правильно...
Беседа затягивается, и понемногу намеков становится чересчур уж много, пусть они мимолетны и невесомы, но из них без труда можно сложить картинку. У Мазура все равно начинается отпуск, и одинок наш Мазур, как перст, ни семьи, ни дома, и делать ему абсолютно нечего, кроме как вульгарно тянуть коньячок и делать заходы в сторону доступного женского пола – но кто сказал, что этим нельзя заниматься и в Шантарске? Если подумать, никакой особенной разницы. Даже наоборот: места курортные, пейзажи прекрасны, отели удобны, спиртное качественное и недорогое, а доступный женский пол красив. Излишне добавлять, что все мыслимые расходы будут возмещены, более того, оплачены заранее с «походом». Адмирал Нечаев дипломатически тонок, обходителен и застенчив, он вьется вокруг Мазура, как гусар-соблазнитель возле наивной уездной красоточки, ему крайне неудобно, но он в отчаянном положении...
А главное – от него многое зависит. ОЧЕНЬ МНОГОЕ. Если он поддержит Мазуровы осторожные маневры – дело кончится гораздо быстрее и выгорит непременно. А если он обидится – может и понаставить на пути нехилых шлагбаумов.
Вот об э т о й стороне дела – ни намека. Но он знает, что Мазур знает. Джентльмены понимают друг друга без слов...
В общем, в конце концов высокие договаривающиеся стороны в своем ненаписанном коммюнике приходят к тому простому выводу, что адмирал адмиралу – друг, товарищ и брат. И еще через двое суток одетый в штатское отпускник, контр-адмирал Мазур спускается на лифте, выходит из подъезда и садится в машину Нечаева, где знакомится с молодой блондинкой, и она настолько в его вкусе, что зубы сводит.
И они катят на восток, встречь солнцу, в купе СВ. Очень скоро выясняется, что вверенная его попечению кровиночка весьма даже умна и общаться с ней интересно. А потом начинает исподволь складываться впечатление, что эта вполне взрослая красоточка жаждет еще более тесного общения. Остатки высокой морали и былого кодекса строителя коммунизма, травленного замполитами, школенного особыми отделами, в семи щелоках стиранного партсобраниями, поначалу дают о себе знать – и Мазур упорно пытается себя убедить, что принимает желаемое за действительное: в самом деле, зачем этой стильной красотке разменявший полтинник морской волк?
Но постепенно становится невозможно себя убеждать, будто ему все мерещится – Света идет к поставленной цели отнюдь даже не вульгарно, но чертовски целеустремленно. Не понять ее правильно способен лишь импотент либо голубой, а Мазур ни тот и ни этот, хотя первое, увы, когда-нибудь да предстоит.
Символический халатик, взгляды, рафинированные пошлости вслух, в такой упаковке, что пошлостями вовсе и не выглядят...
Ну, и в конце концов – происходит. Что греха таить, к обоюдному удовольствию. После чего путешествие переходит на качественно иной уровень, или как там еще выразиться. Гармония тела налицо, но вот с гармонией духа обстоит далеко не так благополучно – если молодая дама игрива, легкомысленна и спокойна, то господин контр-адмирал К. С. Мазур чувствует себя скверно. Можно бы даже сказать, «не в своей тарелке», но он терпеть не может этого выражения, поскольку оно возникло в старые времена исключительно из-за ошибки невежды-переводчика, слабо знавшего французский и спутавшего два схожих слова: «тарелку» и «плохое самочувствие»...
Нельзя сказать, что он лишился сна и покоя, никак нельзя. Не настолько он субтилен душой и тонок нервами. Но все равно, на душе чувствительно поскребывали кошки. С дочками сослуживцев он в одной постели еще не оказывался – и потому в этой нестандартной ситуации никак не мог подвести свои чувства и эмоции к некоему знаменателю, к четкой определенности...
– Ты опять напряженный, – сказала Света лениво, но на сей раз без всяких игривых подначек. – Чувствуется. Вот не ожидала такого забавного сочетания – убивец с мятущейся душой... Вы там все такие?
– А черт его знает, – сказал Мазур. – Другое поколение, наверно. Это плохо?
– Не знаю, честно... – Она пошевелилась, чтобы дать ему побольше места на диванчике, хотя и мягком, но узком. – Я очень надеюсь, ты не вздумаешь, доставив меня в Шантарск, тут же оттуда улетучиться? У тебя же все равно отпуск, прекрасно проведем время...
– Я тебе и в Шантарске буду нужен? – спросил он спокойно.
– Ох, как это прозвучало... – Она тихонько рассмеялась. – Вроде бы невозмутимо, по-суперменски, и в то же время с затаенным страхом. В поезде, мол, сойдет и это, а в миллионном Шантарске тучами гуляют молодые загорелые кобели? Ох, до чего ты у меня закомплексованный...
– Проклятые годы, – сказал Мазур. – Сие – суровая реальность. Любопытно, какие будут у тебя комплексы, когда доживешь до моих лет...
– Бр-р! – Она непритворно содрогнулась. – Смени пластинку. Это для мужика полтинник – не годы, а женщине, если она не дура, подумать страшно... Особенно если любимая мамочка обладает, пардон, габаритами 90 – 90 – 90...
– Ну, это все от тебя зависит... – сказал Мазур. – Вовсе не обязательно становиться точной копией...
– Я буду очень стараться, – сказала она серьезно. – Вообще-то надежды есть. Сиятельная маман в жизни не слыхивала о диетах и шейпингах – дите той эпохи, когда благополучные офицерские жены и знать не знали, что тело можно с т р о и т ь... А потом страшно удивлялись, отчего это мужья их бросают.
– Ну, твои же не разбежались...
– Потому что сиятельный папа до колик боялся... как это у вас называлось? Оргвыводы?
– Ага. Партийные взыскания и прочие прелести...
– Вот именно. Потому и не бросил свою кубышечку, хотя тянуло ужасно, я-то знаю... В общем, из кожи буду лезть, чтобы не стать маменькиным клоном. Пока вроде бы нет почвы для опасений, верно? – Она грациозным жестом согнула в колене и медленно выпрямила безукоризненную голую ногу с сине-зеленой татуировкой на лодыжке: копия известной картинки из какого-то манускрипта, века шестнадцатого, обвившийся вокруг якоря дельфин, похожий скорее на злобного монстра.
– Верно, – искренне признался Мазур.
Он давно уже уловил, что его последняя женщина отзывалась о дражайших родителях без особой любви. Дело тут, вероятнее всего, не в черствости характера или каких-то семейных сварах. Тот самый квартирный вопрос, что, согласно классику, испортил всех. Нынешний искусствовед с голоду, быть может, и не умрет, но на отдельное гнездышко вряд ли заработает. А нынешний адмирал – уже не тот ферзь, каким был в советские времена. Отдельное гнездышко любимому чаду, пусть и единственному, вряд ли в состоянии обеспечить. Тяжко девке в ее годы и с ее живым характером жить при родителях, отсюда и напряги...
– Хочешь шокирующую идею? Не шальную, а именно – шокирующую.
– Ну-ну, – сказал Мазур.
– Как насчет того, чтобы жениться на беззащитной совращенной девушке, господин военный?
– Ты серьезно?
– Я серьезно, знаешь ли, – сказала Света, и в самом деле смотревшая на него с некоторой напряженностью в сером взоре. – Давай поженимся?
Как и большинство мужчин, наверное, Мазур был приведен этим неожиданным предложением в нечто среднее меж обалдением и пробуждением мощного инстинкта, повелевавшего немедленно сигануть в окно. Жаль только, что в щель, откуда била приятная прохлада, не протиснулся бы и супертренированный «морской дьявол» – то, что поезд мчится на приличной скорости, как раз ерунда, учены, знаете ли, падать...
– Интересная у тебя физиономия, – сказала Света, вновь без малейшей шутливости в голосе. – Кирилл, я серьезно. Я за два дня кое-что взвесила...
– Понятно, – сказал Мазур. – Прагматизм, поколение nеxt. Все просчитано, как на компьютере...
– А почему бы и нет? Ты уж отнесись к этому серьезно. Милый, тебе не приходило в голову, что в твои, уж прости, годы пора и спокойно подумать о браке по расчету? Об уютном очаге и всем таком прочем? Тяжеловато случайными связями перебиваться, не правда ли?
– Ну... – пробурчал Мазур, искренне желая оказаться сейчас в каком-нибудь рвотном и безопасном местечке: ну, например, в президентском дворце черного генералиссимуса Олигвенти, когда там громыхал путч, и по всем пяти этажам захлебывались «калаши».
– Я тебя ошарашила?
– Не особенно. Трудно меня ошарашить, знаешь ли...
– Но ты веришь, что я серьезно?
– Пожалуй... – кивнул Мазур, глянув в ее красивое напряженное личико. – Это не экспромт...
– Вот именно. Давай просчитаем все вдумчиво. Тебе со мной хорошо – надеюсь, не станешь это нахально отрицать? Вот видишь. Да и меня от тебя не тошнит, отнюдь. Нормальный мужик, та самая каменная стена, положительный, без особых заскоков, я о тебе много хорошего слышала... До импотенции еще ох как далеко – а вот холостяцкое бытие, могу голову прозакладывать, осточертело несказанно. Но кандидатур-то у тебя и нет... Верно? Вот и проистекает отсюда логический вывод: зачем дергаться в бесплодных поисках, если есть я? Симпатичная, очень надеюсь, горячая и, что немаловажно, вроде бы далеко не дура... В конце-то концов, что плохого в расчете? Давненько считается, что такие браки самые крепкие и есть... К тому же я с в о я. Из к а с т ы. Офицеру без умной и деятельной половинки никак нельзя, адмиралу тем более. Неужели не знаком со старой армейской мудростью?
– Да знаком...
– То-то. Между прочим, неизвестно еще, сумел бы папочка доползти до нынешнего креслица без помощи дражайшей супруги. Хотя и лопала шоколад тоннами, и путала Рубенса с рубероидом – но здорово умела подпирать, двигать и стимулировать... Слышал, поди, краем уха?
– Так, доносилось кое-что... – сказал Мазур.
– Вот видишь. Тебе нужен уютный очаг. А мне, признаюсь честно – спокойное будущее за крепкой спиной. Поэтому можешь не бояться, что я устрою какие-нибудь в з б р ы к и или глупости...
«Когда имеешь дело с подобной умницей, следует формулировать как-то иначе, – подумал Мазур. – Все будет устроено так, что в случае чего стареющий муженек ничего и не узнает, ни тени подозрения не возникнет... Но ведь что-то в этом есть...»
– А ведь ты задумался, – сказала Света. – Это хорошо... Привыкни к этой идее, прокрути ее как следует... Чем плохо? Рассудочный, рационалистичный союз двух неглупых людей, которые смогут оказаться друг другу полезными... Есть в этом зерно, ты не согласен?
– Согласен, – сказал он медленно. – Вот только как все это будет смотреться лет через двадцать? Я же тебя старше настолько...
– А вот это уже – второстепенные проблемы...
– Твоими бы устами... – сказал Мазур в задумчивости.
– Что с тобой? Напрягся вдруг...
– Вспомнил просто, – сказал он еще медленнее. – У меня уже была однажды... адмиральская дочка.
– Да-а? И, судя по тону, все кончилось как-то печально? Она тебя бросила, бедненький?
– Нет, – сказал Мазур. – Все было не так банально, и посложнее, и пострашнее...
– Расскажи.
– Не стоит, очень уж давно все это было, тебя и на свете не имелось вовсе...
Верно говорят, что память о молодых годах с бегом лет лишь обостряется. Он видел явственно, словно все случилось вчера, видел – как играет мириадами искорок под солнцем море, как крупнокалиберные пули дырявят стены каюты, вновь слышал, как ревет вошедший в пике французский штурмовик. Вот только лица той адмиральской дочки никак не удавалось вспомнить – нечто размытое, саднящее, неуловимое...
– Ничего, – сказала Света, кончиками пальцев погладив его щеку. – Снаряд в одну воронку дважды не попадает, а?
– Увы, попадает, – со вздохом сказал Мазур. – Редко, правда, при вовсе уж фантастической плотности огня...
– Вот видишь. Ну, так что же? Я тебе делаю предложение по всей форме. Только не надо, бога ради, вести себя, как скромная барышня – глазки опускать, бормотать, что все это так неожиданно. Ты же битый жизнью мужик, привык думать р е з к о... Ты, главное, не отказывайся с маху, просто скажи, что в этом есть рациональное зерно...
– Не смею отрицать, – сказал Мазур серьезно.
– И что же?
– Не гони лошадей, – сказал Мазур задумчиво. – К неожиданным предложениям нужно привыкать...
«А почему бы и нет?» – подумал он, сидя в изголовье узкого диванчика, держа руку на гладком женском плече. Быть может, и нет в этом особенного цинизма, а есть лишь здоровый расчет? И красива, и неглупа, энергична, хозяйственна, даже в купе ухитрилась о б у с т р о и т ь с я. Годочки-то бегут, проклятые, а холостяцкая жизнь и в самом деле тягостно-уныла... Прадеды с дедами были не глупее нас, поколениями женились по расчету – и ведь жили не так уж и плохо... Наберись смелости и признайся себе, что с т а р е е ш ь, что на шестой десяток пошел, что тебе иногда по-настоящему страшно оставаться о д н о м у...
– Забавно... – сказал он. – Странно...
Впрочем, им везло. С отключением железной дороги они так и не столкнулись – зато наслушались о нем немало. Если в старые времена, до исторического материализма, путники стращали друг друга разбойниками и драконами, то теперь роль дорожного ужастика, пугалочки для странников прочно утвердилась за Чубайсом, Великим и Ужасным, выполнявшим, пожалуй что, в нынешнем массовом сознании стародавнюю роль языческого божка-грозовика. В самом деле, было много общего. Мало кто видел этого самого рыжего, зато достоверно было известно, что, пребывая в своем таинственном отдалении, он в любой миг может дернуть любой рубильник и устроить кирдык...
Что до бюджетников, то они обозначились на пути один раз, еще за пределами Шантарской губернии – да и то, не вставшие грозно на путях непреодолимой стеной, а оттесненные к зданию вокзальчика доблестными силами правопорядка, так что никакой задержки и не было...
– Что там такое завлекательное, господин адмирал? – раздался за спиной ленивый и разнеженный голосок Светы. – Неужто нимфы лесные маячат? Если так, возревную.
– Инопланетяне, – сказал Мазур, подавив тяжелый вздох, не оборачиваясь. – Пролетели и сгинули. Жду, вдруг опять появятся.
– Ну и что это даст?
– А хрен его знает, – сказал Мазур в раздумье.
– Хрен? – нежный девичий голосок приобрел дразнящие нотки на манер завлекающего мурлыканья. – Вообще-то интересная логическая цепочка начинает выстраиваться... Сказать ее целиком, или современные адмиралы должны и так быть сообразительными?
– Да чего уж там целиком, – проворчал Мазур, с удовольствием подставляя голую грудь струе прохладного воздуха, проникшей в приоткрытое окно. Окно, конечно, согласно незыблемой железнодорожной традиции было изначально заперто на века, но К. С. Мазур, на совесть ученый многим хитрым ремеслам, и не с такими запорами справлялся в странствиях своих вокруг глобуса. Он и тут не оплошал. Он и с девушкой, надо надеяться, не особенно и оплошал, судя по ее довольному тону. Избавиться бы еще от тягостного ощущения, будто очередная красотка, оказавшаяся в твоей постели – последняя, уж точно последняя, а дальше хрен вам, товарищ адмирал, а не амурные похождения... Вот только как избавишься, если этот комплекс преследует уже добрых несколько лет, и с ним ничего не может поделать даже крупнейший специалист по неведомым большей части человечества заскокам, доктор Лымарь?
– Избушка, избушка, – промурлыкала Света, – оборотись, светик мой, к лесу задом, ко мне передом... А то твоя могучая спина каким-то неведомым образом выражает нешуточные душевные терзания.
– Ерунда.
– Ничего не ерунда. Выражает. Спина у тебя философская, исполненная глубокого внутреннего подтекста... Я ведь не дура, а?
– Да нет, – честно сказал он. – Чего-чего, а глупости за тобой что-то не замечаю...
– Вот видишь. А потому у меня, серьезно, создается впечатление, будто ты откровенно маешься сложными душевными телодвижениями, как русские классики заповедали. Интересно, это еще откуда? Ты ж у нас профессиональный убивец с личным кладбищем, я, честное слово, думала, что у тебя и емоций-то никаких быть не должно...
– Это я старею, – хмуро сказал Мазур.
– Да брось ты, – фыркнула она. – Нашелся дедушка, меня иные накачанные молодцы так не устряпывали... Эй, а у тебя спина покраснела!
– Врешь.
– Ну и вру. Так интереснее. Кирилл, кончай ты, в самом деле. Смешно. Я же не пионерочка, которую старый педофил развратил коварно. Я – современная молодая женщина с некоторым сексуальным опытом...
– Я заметил, знаешь ли...
– Так в чем же дело? Ладно бы у тебя начались старческие недомогания, а то, насколько мне отсюда видно, дело обстоит как раз наоборот... Ну, повернись!
Мазур повернулся, загоняя тягостные раздумья куда-то в темные глубины подсознания, на абиссаль. Когда на узкой вагонной койке лежит красивая молодая блондинка, маняще, продуманно прикрывшись куцей простынкой, да вдобавок еще поощряет к любым действиям, какие только тебе придут в голову, мысли любого нормального мужика становятся незатейливыми и скудными, концентрируясь ниже ватерлинии.
А посему вскоре на узкой койке, под стукоток колес и покачивание вагона продолжалось то, что началось позавчера, где-то на Урале, а может, и близ Тюмени, он не помнил точно. Вроде бы и не позавчера, а суток двое назад... но какая, к черту, разница? Если уж влип, так влип...
Потом, когда сигаретный дымок уплывал в приоткрытое окно, а опытные женские пальцы лениво баловали все там же, пониже ватерлинии, к Мазуру неведомо в который раз вернулись слабые угрызения совести: хорош надежный спутник и защитник, очень уж вольно трактовавший обязанности телохранителя...
За стенкой, в соседнем купе, все так же орал пущенный на полную громкость магнитофон с очередной порцией якобы блатной лирики, и ничего тут было не поделать, поскольку стоял белый день, и до законного часа, после коего запрещается нарушать покой соседей, еще чертова уйма времени. Слышно было, как с грохотом упала бутылка, определенно пустая – эти два обормота, с самого начала Мазуру не понравившиеся, взялись предаваться нехитрым радостям жизни, едва сев в поезд. Что ж, каждый волен развлекаться на свой манер... У самого рыльце в пушку. Телохранитель и защитник, япона мать...
И самое печальное – что Мазур влез в это дело отнюдь не из каких-то там дружеских чувств. С Нечаевым они отроду не были ни друзьями, ни приятелями, да и знакомы-то года три, с тех пор, как Мазура занесло в адмиралы...
Они даже были в одном звании, у каждого на погонах по одной-единственной «мохнатой» звезде. Правда, была принципиальнейшая разница, понятная только посвященным. Нечаев в главном штабе был с в о й, давнишний его обитатель, прижившийся и прочно обустроившийся там еще в те времена, когда Мазур с одним просветом на погонах (звезд, правда, имелось уже четыре) мотался по глобусу и где с превеликим шумом, где совершенно даже бесшумно выполнял от сих и до сих задания, способные привести особо нервных интеллигентов в состояние стойкой шизофрении. Нечаев был ш т а б н о й – а ведь широко известно в узких кругах, что в этом случае обычная табель о рангах действовать перестает, иной мичман весит малость поболее, нежели парочка каперангов... Особенно когда речь идет о Главном штабе ВМФ, том самом волшебном замке, где на полочках в стеклянных банках аккуратненькими рядами хранятся бессмертные души всех, кто носит форму черного цвета.
П р я м ы м начальством Мазура он не был – но от Нечаева многое зависело, он в волшебном замке имел в е с. А Мазуру с некоторых пор (со времен нечаянного адмиральства, что уж там) пришлось осваивать совершенно новые правила поведения, вникать в иную систему отношений – как говорится, попала собака в колесо...
Вот именно – пищи, но беги. Слишком многое изменилось за последние три года. На многострадальном российском троне не было больше Большого Папы, а тот, извините за выражение, олигарх, чью беспутную доченьку Мазур спасал за тридевять земель отсюда из крупных неприятностей, давненько уже отсиживался в безопасном отдалении, за пределами Отечества, проиграв в каких-то там хитрых комбинациях и потому, как водится, объявивший себя патентованнейшим политэмигрантом...
А поскольку именно ему Мазур был обязан адмиральством, то, по закону подлости, жизнь означенного Мазура легонько осложнилась. Широкой огласки эта история не получила, но слушок пошел, сплетенки поползли – особенно если учесть, что в тех местах, куда пришлось трудоустроить новоявленного адмирала, многие восприняли пришельца, мягко скажем, негостеприимно, ибо он своим вторжением нарушил устоявшиеся расклады, а то и похоронил чьи-то надежды. Ну, дело обычное, так обстояло во все времена под любыми широ-тами...
Одним словом, Мазуру жилось неуютно. Из прежнего мира его выдернули, как репку из грядки, а в новом он приживался плохо. И потому, стараясь действовать без спешки и суетливости, пытался окольными дорожками вернуться из тихих коридоров Главного штаба на старое место, пусть и не в прежнем качестве. А ведь и на старом месте службы его неожиданный взлет в адмиралы кого-то ущемил, а кого-то и разозлил... Ситуация, как легко догадаться, щекотливейшая.
И вот наконец забрезжило что-то, постепенно превратилось из зыбкой перспективы в реальный шанс... Это вполне реально – вновь оказаться среди тех, с кем провел бо2льшую и лучшую часть жизни. Конечно, комбинация в несколько ходов, конечно, долгий зондаж и деликатное прощупывание...
И тут появляется контр-адмирал Нечаев – с невыносимо удрученным видом, с первого взгляда ясно, находящийся в полном расстройстве чувств. Боже упаси, он вовсе не просит оказать ему услугу – он всего лишь мягко и ненавязчиво ищет моральной поддержки, в нешуточных хлопотах пребывая...
Как стало модно выражаться в последнее время на заокеанский манер, у него проблема. Проблему зовут Света, ей двадцать три года, и она – родная и единственная доченька господина адмирала. Кровиночка, лапушка, комсомолка, спортсменка, отличница... Мазур ее допрежь в глаза не видел, но краем уха слышал от кого-то – искусствовед, на полгодика сходила замуж, недавно развелась, недурна, умна, вольных нравов...
Света умирает от желания навестить тетушку, родную сестру Нечаева, мирно проживающую в граде Шантарске, откуда и сам адмирал родом. Навестить родовое гнездо, вообще развеяться, благо лето. Финансовых загвоздок в осуществлении этого нехитрого плана нет, зато есть медицинские – не может Света летать самолетами, что-то там то ли со средним ухом, то ли с сосудами головного мозга. Категорически противопоказаны проблеме-Свете аэропланы. Исключительно поездом, как встарь, когда не было еще никаких аэропланов, а те, что имелись, летали от ворот до забора, не далее.
Особо следует уточнить: на дворе у нас ныне – независимая Россия на шестнадцатом году перестройки, а этот печальный факт развернутых объяснений не требует. Если вкратце, не те у нас нынче времена, чтобы красивая молодая женщина, хрупкий питерский искусствовед, в одиночку пересекала по чугунке российские просторы, пусть даже и в комфортабельном СВ. Тут вам и скорбные бюджетники на рельсах, и поездное ворье, пускающее по ночам газ в купе, и пьяное хамье, и представители особенно озабоченных сексуально племен, путешествующие, как правило, стаями... да, а самое-то главное едва не забыли: над всем этим беспределом – зловредный Рыжий с когтистой лапой на рубильнике...
Такие дела. Упаси боже, Нечаев не настаивает, он вообще не формулирует четко членораздельных просьб. Он всего-навсего рассыпает деликатные намеки, которые его собеседник непременно должен понять совершенно правильно...
Беседа затягивается, и понемногу намеков становится чересчур уж много, пусть они мимолетны и невесомы, но из них без труда можно сложить картинку. У Мазура все равно начинается отпуск, и одинок наш Мазур, как перст, ни семьи, ни дома, и делать ему абсолютно нечего, кроме как вульгарно тянуть коньячок и делать заходы в сторону доступного женского пола – но кто сказал, что этим нельзя заниматься и в Шантарске? Если подумать, никакой особенной разницы. Даже наоборот: места курортные, пейзажи прекрасны, отели удобны, спиртное качественное и недорогое, а доступный женский пол красив. Излишне добавлять, что все мыслимые расходы будут возмещены, более того, оплачены заранее с «походом». Адмирал Нечаев дипломатически тонок, обходителен и застенчив, он вьется вокруг Мазура, как гусар-соблазнитель возле наивной уездной красоточки, ему крайне неудобно, но он в отчаянном положении...
А главное – от него многое зависит. ОЧЕНЬ МНОГОЕ. Если он поддержит Мазуровы осторожные маневры – дело кончится гораздо быстрее и выгорит непременно. А если он обидится – может и понаставить на пути нехилых шлагбаумов.
Вот об э т о й стороне дела – ни намека. Но он знает, что Мазур знает. Джентльмены понимают друг друга без слов...
В общем, в конце концов высокие договаривающиеся стороны в своем ненаписанном коммюнике приходят к тому простому выводу, что адмирал адмиралу – друг, товарищ и брат. И еще через двое суток одетый в штатское отпускник, контр-адмирал Мазур спускается на лифте, выходит из подъезда и садится в машину Нечаева, где знакомится с молодой блондинкой, и она настолько в его вкусе, что зубы сводит.
И они катят на восток, встречь солнцу, в купе СВ. Очень скоро выясняется, что вверенная его попечению кровиночка весьма даже умна и общаться с ней интересно. А потом начинает исподволь складываться впечатление, что эта вполне взрослая красоточка жаждет еще более тесного общения. Остатки высокой морали и былого кодекса строителя коммунизма, травленного замполитами, школенного особыми отделами, в семи щелоках стиранного партсобраниями, поначалу дают о себе знать – и Мазур упорно пытается себя убедить, что принимает желаемое за действительное: в самом деле, зачем этой стильной красотке разменявший полтинник морской волк?
Но постепенно становится невозможно себя убеждать, будто ему все мерещится – Света идет к поставленной цели отнюдь даже не вульгарно, но чертовски целеустремленно. Не понять ее правильно способен лишь импотент либо голубой, а Мазур ни тот и ни этот, хотя первое, увы, когда-нибудь да предстоит.
Символический халатик, взгляды, рафинированные пошлости вслух, в такой упаковке, что пошлостями вовсе и не выглядят...
Ну, и в конце концов – происходит. Что греха таить, к обоюдному удовольствию. После чего путешествие переходит на качественно иной уровень, или как там еще выразиться. Гармония тела налицо, но вот с гармонией духа обстоит далеко не так благополучно – если молодая дама игрива, легкомысленна и спокойна, то господин контр-адмирал К. С. Мазур чувствует себя скверно. Можно бы даже сказать, «не в своей тарелке», но он терпеть не может этого выражения, поскольку оно возникло в старые времена исключительно из-за ошибки невежды-переводчика, слабо знавшего французский и спутавшего два схожих слова: «тарелку» и «плохое самочувствие»...
Нельзя сказать, что он лишился сна и покоя, никак нельзя. Не настолько он субтилен душой и тонок нервами. Но все равно, на душе чувствительно поскребывали кошки. С дочками сослуживцев он в одной постели еще не оказывался – и потому в этой нестандартной ситуации никак не мог подвести свои чувства и эмоции к некоему знаменателю, к четкой определенности...
– Ты опять напряженный, – сказала Света лениво, но на сей раз без всяких игривых подначек. – Чувствуется. Вот не ожидала такого забавного сочетания – убивец с мятущейся душой... Вы там все такие?
– А черт его знает, – сказал Мазур. – Другое поколение, наверно. Это плохо?
– Не знаю, честно... – Она пошевелилась, чтобы дать ему побольше места на диванчике, хотя и мягком, но узком. – Я очень надеюсь, ты не вздумаешь, доставив меня в Шантарск, тут же оттуда улетучиться? У тебя же все равно отпуск, прекрасно проведем время...
– Я тебе и в Шантарске буду нужен? – спросил он спокойно.
– Ох, как это прозвучало... – Она тихонько рассмеялась. – Вроде бы невозмутимо, по-суперменски, и в то же время с затаенным страхом. В поезде, мол, сойдет и это, а в миллионном Шантарске тучами гуляют молодые загорелые кобели? Ох, до чего ты у меня закомплексованный...
– Проклятые годы, – сказал Мазур. – Сие – суровая реальность. Любопытно, какие будут у тебя комплексы, когда доживешь до моих лет...
– Бр-р! – Она непритворно содрогнулась. – Смени пластинку. Это для мужика полтинник – не годы, а женщине, если она не дура, подумать страшно... Особенно если любимая мамочка обладает, пардон, габаритами 90 – 90 – 90...
– Ну, это все от тебя зависит... – сказал Мазур. – Вовсе не обязательно становиться точной копией...
– Я буду очень стараться, – сказала она серьезно. – Вообще-то надежды есть. Сиятельная маман в жизни не слыхивала о диетах и шейпингах – дите той эпохи, когда благополучные офицерские жены и знать не знали, что тело можно с т р о и т ь... А потом страшно удивлялись, отчего это мужья их бросают.
– Ну, твои же не разбежались...
– Потому что сиятельный папа до колик боялся... как это у вас называлось? Оргвыводы?
– Ага. Партийные взыскания и прочие прелести...
– Вот именно. Потому и не бросил свою кубышечку, хотя тянуло ужасно, я-то знаю... В общем, из кожи буду лезть, чтобы не стать маменькиным клоном. Пока вроде бы нет почвы для опасений, верно? – Она грациозным жестом согнула в колене и медленно выпрямила безукоризненную голую ногу с сине-зеленой татуировкой на лодыжке: копия известной картинки из какого-то манускрипта, века шестнадцатого, обвившийся вокруг якоря дельфин, похожий скорее на злобного монстра.
– Верно, – искренне признался Мазур.
Он давно уже уловил, что его последняя женщина отзывалась о дражайших родителях без особой любви. Дело тут, вероятнее всего, не в черствости характера или каких-то семейных сварах. Тот самый квартирный вопрос, что, согласно классику, испортил всех. Нынешний искусствовед с голоду, быть может, и не умрет, но на отдельное гнездышко вряд ли заработает. А нынешний адмирал – уже не тот ферзь, каким был в советские времена. Отдельное гнездышко любимому чаду, пусть и единственному, вряд ли в состоянии обеспечить. Тяжко девке в ее годы и с ее живым характером жить при родителях, отсюда и напряги...
– Хочешь шокирующую идею? Не шальную, а именно – шокирующую.
– Ну-ну, – сказал Мазур.
– Как насчет того, чтобы жениться на беззащитной совращенной девушке, господин военный?
– Ты серьезно?
– Я серьезно, знаешь ли, – сказала Света, и в самом деле смотревшая на него с некоторой напряженностью в сером взоре. – Давай поженимся?
Как и большинство мужчин, наверное, Мазур был приведен этим неожиданным предложением в нечто среднее меж обалдением и пробуждением мощного инстинкта, повелевавшего немедленно сигануть в окно. Жаль только, что в щель, откуда била приятная прохлада, не протиснулся бы и супертренированный «морской дьявол» – то, что поезд мчится на приличной скорости, как раз ерунда, учены, знаете ли, падать...
– Интересная у тебя физиономия, – сказала Света, вновь без малейшей шутливости в голосе. – Кирилл, я серьезно. Я за два дня кое-что взвесила...
– Понятно, – сказал Мазур. – Прагматизм, поколение nеxt. Все просчитано, как на компьютере...
– А почему бы и нет? Ты уж отнесись к этому серьезно. Милый, тебе не приходило в голову, что в твои, уж прости, годы пора и спокойно подумать о браке по расчету? Об уютном очаге и всем таком прочем? Тяжеловато случайными связями перебиваться, не правда ли?
– Ну... – пробурчал Мазур, искренне желая оказаться сейчас в каком-нибудь рвотном и безопасном местечке: ну, например, в президентском дворце черного генералиссимуса Олигвенти, когда там громыхал путч, и по всем пяти этажам захлебывались «калаши».
– Я тебя ошарашила?
– Не особенно. Трудно меня ошарашить, знаешь ли...
– Но ты веришь, что я серьезно?
– Пожалуй... – кивнул Мазур, глянув в ее красивое напряженное личико. – Это не экспромт...
– Вот именно. Давай просчитаем все вдумчиво. Тебе со мной хорошо – надеюсь, не станешь это нахально отрицать? Вот видишь. Да и меня от тебя не тошнит, отнюдь. Нормальный мужик, та самая каменная стена, положительный, без особых заскоков, я о тебе много хорошего слышала... До импотенции еще ох как далеко – а вот холостяцкое бытие, могу голову прозакладывать, осточертело несказанно. Но кандидатур-то у тебя и нет... Верно? Вот и проистекает отсюда логический вывод: зачем дергаться в бесплодных поисках, если есть я? Симпатичная, очень надеюсь, горячая и, что немаловажно, вроде бы далеко не дура... В конце-то концов, что плохого в расчете? Давненько считается, что такие браки самые крепкие и есть... К тому же я с в о я. Из к а с т ы. Офицеру без умной и деятельной половинки никак нельзя, адмиралу тем более. Неужели не знаком со старой армейской мудростью?
– Да знаком...
– То-то. Между прочим, неизвестно еще, сумел бы папочка доползти до нынешнего креслица без помощи дражайшей супруги. Хотя и лопала шоколад тоннами, и путала Рубенса с рубероидом – но здорово умела подпирать, двигать и стимулировать... Слышал, поди, краем уха?
– Так, доносилось кое-что... – сказал Мазур.
– Вот видишь. Тебе нужен уютный очаг. А мне, признаюсь честно – спокойное будущее за крепкой спиной. Поэтому можешь не бояться, что я устрою какие-нибудь в з б р ы к и или глупости...
«Когда имеешь дело с подобной умницей, следует формулировать как-то иначе, – подумал Мазур. – Все будет устроено так, что в случае чего стареющий муженек ничего и не узнает, ни тени подозрения не возникнет... Но ведь что-то в этом есть...»
– А ведь ты задумался, – сказала Света. – Это хорошо... Привыкни к этой идее, прокрути ее как следует... Чем плохо? Рассудочный, рационалистичный союз двух неглупых людей, которые смогут оказаться друг другу полезными... Есть в этом зерно, ты не согласен?
– Согласен, – сказал он медленно. – Вот только как все это будет смотреться лет через двадцать? Я же тебя старше настолько...
– А вот это уже – второстепенные проблемы...
– Твоими бы устами... – сказал Мазур в задумчивости.
– Что с тобой? Напрягся вдруг...
– Вспомнил просто, – сказал он еще медленнее. – У меня уже была однажды... адмиральская дочка.
– Да-а? И, судя по тону, все кончилось как-то печально? Она тебя бросила, бедненький?
– Нет, – сказал Мазур. – Все было не так банально, и посложнее, и пострашнее...
– Расскажи.
– Не стоит, очень уж давно все это было, тебя и на свете не имелось вовсе...
Верно говорят, что память о молодых годах с бегом лет лишь обостряется. Он видел явственно, словно все случилось вчера, видел – как играет мириадами искорок под солнцем море, как крупнокалиберные пули дырявят стены каюты, вновь слышал, как ревет вошедший в пике французский штурмовик. Вот только лица той адмиральской дочки никак не удавалось вспомнить – нечто размытое, саднящее, неуловимое...
– Ничего, – сказала Света, кончиками пальцев погладив его щеку. – Снаряд в одну воронку дважды не попадает, а?
– Увы, попадает, – со вздохом сказал Мазур. – Редко, правда, при вовсе уж фантастической плотности огня...
– Вот видишь. Ну, так что же? Я тебе делаю предложение по всей форме. Только не надо, бога ради, вести себя, как скромная барышня – глазки опускать, бормотать, что все это так неожиданно. Ты же битый жизнью мужик, привык думать р е з к о... Ты, главное, не отказывайся с маху, просто скажи, что в этом есть рациональное зерно...
– Не смею отрицать, – сказал Мазур серьезно.
– И что же?
– Не гони лошадей, – сказал Мазур задумчиво. – К неожиданным предложениям нужно привыкать...
«А почему бы и нет?» – подумал он, сидя в изголовье узкого диванчика, держа руку на гладком женском плече. Быть может, и нет в этом особенного цинизма, а есть лишь здоровый расчет? И красива, и неглупа, энергична, хозяйственна, даже в купе ухитрилась о б у с т р о и т ь с я. Годочки-то бегут, проклятые, а холостяцкая жизнь и в самом деле тягостно-уныла... Прадеды с дедами были не глупее нас, поколениями женились по расчету – и ведь жили не так уж и плохо... Наберись смелости и признайся себе, что с т а р е е ш ь, что на шестой десяток пошел, что тебе иногда по-настоящему страшно оставаться о д н о м у...
– Забавно... – сказал он. – Странно...