Страница:
И Мазур наконец узрел цель – длинное двухэтажное здание, серо-сизоватого цвета, вытянувшееся буквой «П», окруженное обширными газонами. Колонна рванула к парадному входу, перед которым стояла на невысоком каменном постаменте пушка времен гражданской войны в США с горкой ядер.
По обе стороны от входа повисли флаги – государственный и какой-то еще, гораздо более пестрый, очевидно, армейский. Двое часовых у входа – белоснежные шлемы, начищенные до зеркального блеска ботинки, винтовки с примкнутыми штыками – так и остались стоять болванчиками, то ли устав блюли, то ли оцепенели от неожиданности.
Головной броневичок развернул башню и лупанул длинной пулеметной очередью по окнам второго этажа – только стекла брызнули. Тут часовые опомнились – и, побросав винтовки, кинулись в разные стороны, быть может, полагая, что стали свидетелями очередного военного переворота, в котором не хотели участвовать ни в каком качестве. Через пару секунд их и след простыл.
Четыре машины выстроились шеренгой неподалеку от парадного входа в одно из зданий здешнего военного министерства. Что-то звонко щелкнуло, шумно затрещало, и динамики взорвались гитарными переборами вперемешку с чьим-то мастерским нажариванием на баяне, и хриплый бас заорал, определенно под Высоцкого:
Который день шагаем твердо, твердо, твердо!
Нам не дают ни жрать, ни пить, ни спать!
Но что поделать, если мы – когорты,
мы – когорты, изволь рубить, изволь маршировать!
Ни одного, ни одного удара мимо!
Пусть я убит, но легион – непобедим.
Когорты Рима, императорского Рима
за горизонт распространяют этот Рим!
Новые пулеметные очереди – на сей раз с обоих броневиков – вновь крест-накрест прошлись по зданию, обеспечивая стекольщиков работой на неделю вперед. Летела каменная крошка, рушились осколки. Кое-где в окнах появлялись на миг испуганные рожи. Динамики ревели в полном соответствии с рекомендациями хитромудрых армейских психологов.
А нам бы бабу, нам бы бабу, нам бы бабу,
а нам бы всласть говядинки пожрать!
Но Цезарь рявкнул: «Вам пора бы, вам пора бы
за славный Рим со славою, опять же, подыхать!»
Ну что поделать, что поделать, коль приперло!
Опять когорта на мечи пошла.
И я стараюсь пересохшим горлом
Орать припев про римского орла…
И пулеметные очереди. И рев динамиков, услаждавших уши всех в округе плодами трудов какого-то таланта из батальона Лихобаба. Вполне возможно, психологи были правы. Пальба, то и дело сменявшаяся бравой хрипатой песней, была явлением жутким и непонятным. Это ни на что не походило – ни на прямую атаку, ни на очередной путч – и безусловно повергало умы в смятение…
Зоркий Сокол, сидевший со своей снайперкой наизготовку, подтолкнул Мазура локтем и показал глазами наверх. Мазур присмотрелся. В разбитом окне второго этажа показался суетливый персонаж во френче с офицерским золотым обилием на погонах и ручным пулеметом, который он попробовал примостить на подоконник.
Это уже был полный и законченный непорядок. У отважного защитника родины был такой вид, словно он и впрямь собрался стрелять на поражение.
– Не нравится мне этот мудак, – сказал Мазур.
– Понял, – спокойно кивнул Зоркий Глаз. Вскинул свою шикарную западногерманскую винтовочку, щелкнул выстрел, и пулемет тяжко закувыркался с подоконника, на котором и повис неподвижно нарушитель порядка, свесив руки.
Затягивать не годилось, подобные сценические эффекты тем и хороши, что действуют лишь короткое время…
– Пошли! – рявкнул Мазур, выпрыгивая из машины.
Зоркий Глаз с Землемером остались в «уазиках» в качестве прикрытия, а остальные слаженной группой, в хорошем темпе рванули к высоченной входной двери – роскошному сооружению с бронзовыми накладками и начищенными до блеска затейливыми ручками под старину: Викинг и Куманек, Пожарник и Крошка Паша, Пеший-Леший и Бульдозер. Вундеркинд исправно несся рядом с Мазуром, гремя скверно прилаженной амуницией (Мазур нашел секунду, чтобы это с неудовольствием отметить).
Высоченная створка распахнулась удивительно легко для своих габаритов и веса – ну конечно, все придумано так, чтобы важные чины не натрудили рук…
Пеший-Леший с ходу зашвырнул гранату в огромный вестибюль – приветствия ради и морального подавления для. Внутри исправно громыхнуло, и они ворвались туда, прикрывая друг друга по всем правилам.
В вестибюле еще дымило и воняло, какой-то невезучий чудак лежал поблизости без всяких признаков жизни, а более везучие с криками и топотом разбегались кто куда, все, как один, показав спины. По ним не стали стрелять, чтобы не тратить время и патроны на такие пустяки. К тому же в подобных ситуациях панически несущийся незнамо куда, вопящий беглец гораздо полезнее трупа – поскольку заражает паникой остальных…
Окинув взглядом коридор, Мазур мгновенно сопоставил его с планами, которые чертил инструктор, привязался к местности. И указал своим направление.
Они вновь ломанулись вперед сомкнутой в боевой порядок группой. Ближайшая дверь распахнулась, высунулась чья-то ошалевшая рожа – и исчезла внутри после мощного удара ботинком по означенной двери. В другую дверь, распахнутую настежь, на бегу шваркнули гранату. И еще одну – в очередную дверь, еще одну – за угол, перед тем как рвануть к лестничному проему.
Иногда они для разнообразия лупили длинными очередями то вдоль коридора, то по потолку, снося жалобно звеневшие светильники, то по дверям или просто по выходившим во внутренний двор окнам.
Никакого намека на сопротивление, никто не бросился наперерез, никто не попытался по ним пальнуть – должно быть, тот тип с пулеметом оказался на фоне прочих законченным выродком. Одни бегущие и оцепеневшие от ужаса штабные крысы. Кое-кому иногда мимоходом чувствительно поддавали по сусалам, чтобы служба медом не казалась, кое-кто так и оставался небитым. Паника в здании, судя по топоту, воплям и совершенно уж диким рожам, разгоралась не на шутку…
Оказавшись на втором этаже, они наконец вырвались на финишную прямую. Широкий коридор заканчивался черной железной дверью, перед которой сгрудилось с дюжину человек, в основном военные с устрашающим обилием золота на погонах и затейливых блях на груди. Они, очевидно, почуяли себя в ловушке, убегать куда-то было слишком страшно, вот и торчали возле двери – один, сразу отметил Мазур, с кувалдой, которой совсем недавно пытался сокрушить вход в секретный отдел, где оказались блокированными два советских шифровальщика из числа многочисленных советников…
– Лежать, падлы! Стоять, суки! – заорал Мазур с соответствующим выражением лица.
Все это было выкрикнуто по-русски, но не стоило заботиться о тонкостях дословного перевода – вид ворвавшихся и автоматы у них в руках способны были в три секунды сделать толкового лингвиста из любого здешнего раззолоченного идиота…
Так оно и произошло. Кто-то упал на пол, кто-то прижался к стене, старательно воздев трясущиеся руки. Один, правда, самый осанистый и до пупа увешанный яркими фитюльками, выступил вперед и, превозмогая страх, на сносном английском начал ныть, что-то насчет того, что он, изволите ли видеть, генерал-полковник, а страна тут суверенная, и его высокопревосходительство ужасно изволят возмущаться…
Мазур, не размениваясь на пошлую перебранку, попросту врезал высокопревосходительству носком ботинка по нижней конечности, а когда оно, превосходительство хреново, стало падать, добавил легонько прикладом по сытой роже. После чего воцарилась тишина и порядок. Присутствующие вмиг сообразили: если уж непреклонные налетчики в грош не ставят самого старшего здесь по званию, то с теми, кто помладше, могут обойтись и вовсе уж непочтительно…
А впрочем… Мазур присмотрелся к одному примечательному субъекту, отступившему за спину стоявшего впереди. В здешней форме, чин-чином, но физиономия настолько англосаксонская, что зеленый лейтенант не ошибется…
Белый украдочкой-украдочкой пытался сунуть руку под расстегнутый френч, под левую подмышку…
– Даже не вздумай, – ласково сказал ему Мазур, аккуратненько взяв на прицел. – Дырок наделаю… Ну, ручку убери!
Это было произнесено на высокопробном английском, а поскольку белый тут же подчинился со спокойным видом умеющего проигрывать человека, Мазура он понял прекрасно. Отпускать такую добычу не следовало…
– Паша, – сказал Мазур, не глядя на подчиненного. – Прибери этого, с собой возьмем. А этих – в угол живенько…
Бульдозер с Викингом, тыча дулами в животы, оттеснили прочих в дальний угол. Мазур нагнулся к двери, прислушался, потом постучал по ней прикладом и крикнул, чтобы те, внутри, перестали выделываться и быстренько отпирали своим. Примерно так его тирада выглядела в переводе на литературный язык – а на деле была умышленно произнесена с тем непечатным мастерством, какое ни один заграничный инородец освоить не в состоянии…
Подействовало. Изнутри завопили:
– Пароль!
– Как дети малые, честное слово… – проворчал Мазур. – Шквал! Шквал, кому говорю!
Чавкнул хорошо смазанный замок, дверь отворилась, показалась закопченная физиономия. Ее обладатель держал «Макаров», целясь Мазуру куда-то в область пупка, а за его спиной, в обширной комнате, было сине от дыма, вонь горящей бумаги резанула глаза и глотку.
– Пушку убери, – терпеливо сказал Мазур. – Второй где?
– Дожигает…
– Все спалили? – хозяйственно поинтересовался Мазур.
– Ага. Догорает… Вот это обязательно взять надо… – он показал на огромную, битком набитую сумку. – Там…
– Да мне без разницы, – проворчал Мазур. – Ну, выметайтесь оба в темпе!
Из соседней комнаты выскочил второй закопченный, кашляя и перхая, отрапортовал, что вверенная его попечению секретная документация, равно как коды и шифры, изошла синим пламенем.
– Благодарю за службу, – сказал Мазур хмуро. – Ну, хватайте вещички – и ноги в руки. Такси ждет, счетчик мотает…
Оба шифровальщика с превеликой радостью кинулись наружу, хрипя что-то в том смысле, что они были уверены: Родина их ни за что не оставит в столь безнадежной ситуации…
– Это точно, – отмахнулся Мазур. – Родина в моем лице, она стало быть… Короче, держитесь возле того дядьки, он только с виду страшный, а душа у него нежная, как цветок… Бульдозер, усек? Ты мне за них отвечаешь… Все, уходим!
Он задержался на секунду, присмотрелся к тому самому, раззолоченному генерал-полковнику, уже кое-как вскарабкавшемуся по стеночке на ровные ноги. Покривил губы: среди незнакомых разлапистых регалий на груди превосходительства красовался советский орден Октябрьской Революции, что в нынешних, столь резко изменившихся условиях было в корне неправильно.
Не раздумывая, Мазур шагнул к пугливо отшатнувшемуся чину, одним ловким движением выдрал орден с мясом, опустил себе в карман и дружелюбно оскалился:
– Скажешь там своим, что я тебя разжаловал… Ну, пошли отсюда!
И они кинулись назад в прежнем порядке, постреливая время от времени, швыряя гранаты. Преследовать их никто не пытался. К превеликому облегчению Мазура, снаружи он застал ту же картину, какую оставил: машины стояли на прежнем месте, никто не предпринимал на них атак…
Взревели моторы. Недлинная колонна вылетела на улицу и понеслась назад в прежнем порядке, точно так же лавируя меж гражданскими машинами, а при необходимости снося их с дороги. Вокруг Мазур наблюдал то же зрелище, что и раньше: никаких признаков облавы, общегородской тревоги, никаких военных или полицейских заслонов. Ну, это понятно: все было проделано слишком быстро, чтобы военные или гражданские власти успели не то что принять решение и организовать перехват, а хотя бы осознать случившееся… К тому же все внимание власть предержащих должно быть приковано к порту – там как-никак разворачиваются гораздо более масштабные и грозные неожиданности…
Он обернулся назад. Белый англосакс, соответствующим образом скрученный, покоился в ногах у Крошки Паши. Рот ему тоже успели заткнуть, чтобы не надоедал нытьем насчет каких-нибудь прав или нарушений законов. Не было сейчас ни законов, ни прав – кто успел, тот и съел. Судя по тому, что эта пташка оказалась в нужном месте в нужное время, пленный, несомненно, был из рыцарей плаща и кинжала – вот и ладненько, вот и расскажет в спокойной обстановке, кто его послал захапать советские военные коды и прочие секретные бумаги. Авось да подвернется случай лишний раз прищемить хвост акулам мирового империализма…
Ах ты ж!
Наперерез из боковой улочки выскочил бронетранспортер – самый обыкновенный БТР-70 советского производства, но изрисованный по всем бортам неизвестными эмблемами, а значит, умиляться «земляку» никак не стоит…
Передняя «бардадымка» успела проскочить, и машина Мазура тоже – а вот несущийся за ней второй «уазик», напоровшись на пулеметную очередь, вильнул в сторону, запетлял на пробитых покрышках, едва не въехал в стену дома… Замыкающий броневичок головоломным маневром избежал столкновения, проскочил мимо противника…
– Глуши его! – рявкнул Мазур, одновременно хлопнув Викинга по плечу, чтобы затормозил.
Тот с похвальной быстротой выполнил команду. «Семидесятый», тоже проскочив по инерции метров на тридцать, тяжело разворачивался, и пулеметная башенка уже крутилась, опережая маневр, пулемет искал цель.
Крошка Паша выпрямился в машине во весь свой немаленький рост, утвердив на плече короткую и толстую трубу гранатомета. Совсем рядом рванулись наружу раскаленные газы, щеку Мазура обдало горячим вихрем…
Снаряд влепился прямехонько в борт, под башенку. Бронетранспортер окутался грязно-черным дымом, содрогнулся. Башенка больше не вращалась. Распахнулись люки, и оттуда ошалевшими зайцами чесанули аборигены.
Мазур не стал их класть – все равно особой опасности не представляли, черти чумазые… Он лишь послал две длинные очереди поверх голов, прикрывая бегущих к нему подчиненных – к счастью, никто не пострадал…
– Целы там? – заорал Лихобаб, высовываясь из люка.
– А то! – отозвался Мазур. – Живо, вы!
Битком набитый «уазик» промчался прочь в компании двух невредимых броневичков. Вокруг понемногу разворачивалась самая настоящая паника – мирное население, сбитое с толку и не ждавшее ничего хорошего от пальбы в центре города, разбегалось по подворотням. Но впереди уже показались портовые ворота, а уж там-то их, сиротинушек, никто не дал бы в обиду.
– Слушай, – сказал Мазур, ощущавший себя пассажиром автобуса в час пик. – А ведь ты, черт тебя побери, и впрямь талисман какой-то. Как возьмешь тебя на дело, все гладко проходит…
– Я стараюсь, – почти спокойно улыбнулся Вундеркинд.
В порту уже во всю кипела работа – у причалов стояли грузовые суда, краны исправно работали, опуская в трюмы тяжело нагруженные поддоны, повсюду суетились морпехи, а поодаль, на рейде, грозно застыли боевые корабли.
«Мы не марионетки, – припомнил Мазур чье-то изречение. – Мы маленькие винтики громадного механизма».
Ага, все правильно. Вот только душа болела оттого, что приходится отсюда уходить – как-никак подходы к Суэцкому каналу и Персидскому заливу, выход в Индийский океан. Ничего, у нас еще остается Эль-Бахлак…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
По обе стороны от входа повисли флаги – государственный и какой-то еще, гораздо более пестрый, очевидно, армейский. Двое часовых у входа – белоснежные шлемы, начищенные до зеркального блеска ботинки, винтовки с примкнутыми штыками – так и остались стоять болванчиками, то ли устав блюли, то ли оцепенели от неожиданности.
Головной броневичок развернул башню и лупанул длинной пулеметной очередью по окнам второго этажа – только стекла брызнули. Тут часовые опомнились – и, побросав винтовки, кинулись в разные стороны, быть может, полагая, что стали свидетелями очередного военного переворота, в котором не хотели участвовать ни в каком качестве. Через пару секунд их и след простыл.
Четыре машины выстроились шеренгой неподалеку от парадного входа в одно из зданий здешнего военного министерства. Что-то звонко щелкнуло, шумно затрещало, и динамики взорвались гитарными переборами вперемешку с чьим-то мастерским нажариванием на баяне, и хриплый бас заорал, определенно под Высоцкого:
Который день шагаем твердо, твердо, твердо!
Нам не дают ни жрать, ни пить, ни спать!
Но что поделать, если мы – когорты,
мы – когорты, изволь рубить, изволь маршировать!
Ни одного, ни одного удара мимо!
Пусть я убит, но легион – непобедим.
Когорты Рима, императорского Рима
за горизонт распространяют этот Рим!
Новые пулеметные очереди – на сей раз с обоих броневиков – вновь крест-накрест прошлись по зданию, обеспечивая стекольщиков работой на неделю вперед. Летела каменная крошка, рушились осколки. Кое-где в окнах появлялись на миг испуганные рожи. Динамики ревели в полном соответствии с рекомендациями хитромудрых армейских психологов.
А нам бы бабу, нам бы бабу, нам бы бабу,
а нам бы всласть говядинки пожрать!
Но Цезарь рявкнул: «Вам пора бы, вам пора бы
за славный Рим со славою, опять же, подыхать!»
Ну что поделать, что поделать, коль приперло!
Опять когорта на мечи пошла.
И я стараюсь пересохшим горлом
Орать припев про римского орла…
И пулеметные очереди. И рев динамиков, услаждавших уши всех в округе плодами трудов какого-то таланта из батальона Лихобаба. Вполне возможно, психологи были правы. Пальба, то и дело сменявшаяся бравой хрипатой песней, была явлением жутким и непонятным. Это ни на что не походило – ни на прямую атаку, ни на очередной путч – и безусловно повергало умы в смятение…
Зоркий Сокол, сидевший со своей снайперкой наизготовку, подтолкнул Мазура локтем и показал глазами наверх. Мазур присмотрелся. В разбитом окне второго этажа показался суетливый персонаж во френче с офицерским золотым обилием на погонах и ручным пулеметом, который он попробовал примостить на подоконник.
Это уже был полный и законченный непорядок. У отважного защитника родины был такой вид, словно он и впрямь собрался стрелять на поражение.
– Не нравится мне этот мудак, – сказал Мазур.
– Понял, – спокойно кивнул Зоркий Глаз. Вскинул свою шикарную западногерманскую винтовочку, щелкнул выстрел, и пулемет тяжко закувыркался с подоконника, на котором и повис неподвижно нарушитель порядка, свесив руки.
Затягивать не годилось, подобные сценические эффекты тем и хороши, что действуют лишь короткое время…
– Пошли! – рявкнул Мазур, выпрыгивая из машины.
Зоркий Глаз с Землемером остались в «уазиках» в качестве прикрытия, а остальные слаженной группой, в хорошем темпе рванули к высоченной входной двери – роскошному сооружению с бронзовыми накладками и начищенными до блеска затейливыми ручками под старину: Викинг и Куманек, Пожарник и Крошка Паша, Пеший-Леший и Бульдозер. Вундеркинд исправно несся рядом с Мазуром, гремя скверно прилаженной амуницией (Мазур нашел секунду, чтобы это с неудовольствием отметить).
Высоченная створка распахнулась удивительно легко для своих габаритов и веса – ну конечно, все придумано так, чтобы важные чины не натрудили рук…
Пеший-Леший с ходу зашвырнул гранату в огромный вестибюль – приветствия ради и морального подавления для. Внутри исправно громыхнуло, и они ворвались туда, прикрывая друг друга по всем правилам.
В вестибюле еще дымило и воняло, какой-то невезучий чудак лежал поблизости без всяких признаков жизни, а более везучие с криками и топотом разбегались кто куда, все, как один, показав спины. По ним не стали стрелять, чтобы не тратить время и патроны на такие пустяки. К тому же в подобных ситуациях панически несущийся незнамо куда, вопящий беглец гораздо полезнее трупа – поскольку заражает паникой остальных…
Окинув взглядом коридор, Мазур мгновенно сопоставил его с планами, которые чертил инструктор, привязался к местности. И указал своим направление.
Они вновь ломанулись вперед сомкнутой в боевой порядок группой. Ближайшая дверь распахнулась, высунулась чья-то ошалевшая рожа – и исчезла внутри после мощного удара ботинком по означенной двери. В другую дверь, распахнутую настежь, на бегу шваркнули гранату. И еще одну – в очередную дверь, еще одну – за угол, перед тем как рвануть к лестничному проему.
Иногда они для разнообразия лупили длинными очередями то вдоль коридора, то по потолку, снося жалобно звеневшие светильники, то по дверям или просто по выходившим во внутренний двор окнам.
Никакого намека на сопротивление, никто не бросился наперерез, никто не попытался по ним пальнуть – должно быть, тот тип с пулеметом оказался на фоне прочих законченным выродком. Одни бегущие и оцепеневшие от ужаса штабные крысы. Кое-кому иногда мимоходом чувствительно поддавали по сусалам, чтобы служба медом не казалась, кое-кто так и оставался небитым. Паника в здании, судя по топоту, воплям и совершенно уж диким рожам, разгоралась не на шутку…
Оказавшись на втором этаже, они наконец вырвались на финишную прямую. Широкий коридор заканчивался черной железной дверью, перед которой сгрудилось с дюжину человек, в основном военные с устрашающим обилием золота на погонах и затейливых блях на груди. Они, очевидно, почуяли себя в ловушке, убегать куда-то было слишком страшно, вот и торчали возле двери – один, сразу отметил Мазур, с кувалдой, которой совсем недавно пытался сокрушить вход в секретный отдел, где оказались блокированными два советских шифровальщика из числа многочисленных советников…
– Лежать, падлы! Стоять, суки! – заорал Мазур с соответствующим выражением лица.
Все это было выкрикнуто по-русски, но не стоило заботиться о тонкостях дословного перевода – вид ворвавшихся и автоматы у них в руках способны были в три секунды сделать толкового лингвиста из любого здешнего раззолоченного идиота…
Так оно и произошло. Кто-то упал на пол, кто-то прижался к стене, старательно воздев трясущиеся руки. Один, правда, самый осанистый и до пупа увешанный яркими фитюльками, выступил вперед и, превозмогая страх, на сносном английском начал ныть, что-то насчет того, что он, изволите ли видеть, генерал-полковник, а страна тут суверенная, и его высокопревосходительство ужасно изволят возмущаться…
Мазур, не размениваясь на пошлую перебранку, попросту врезал высокопревосходительству носком ботинка по нижней конечности, а когда оно, превосходительство хреново, стало падать, добавил легонько прикладом по сытой роже. После чего воцарилась тишина и порядок. Присутствующие вмиг сообразили: если уж непреклонные налетчики в грош не ставят самого старшего здесь по званию, то с теми, кто помладше, могут обойтись и вовсе уж непочтительно…
А впрочем… Мазур присмотрелся к одному примечательному субъекту, отступившему за спину стоявшего впереди. В здешней форме, чин-чином, но физиономия настолько англосаксонская, что зеленый лейтенант не ошибется…
Белый украдочкой-украдочкой пытался сунуть руку под расстегнутый френч, под левую подмышку…
– Даже не вздумай, – ласково сказал ему Мазур, аккуратненько взяв на прицел. – Дырок наделаю… Ну, ручку убери!
Это было произнесено на высокопробном английском, а поскольку белый тут же подчинился со спокойным видом умеющего проигрывать человека, Мазура он понял прекрасно. Отпускать такую добычу не следовало…
– Паша, – сказал Мазур, не глядя на подчиненного. – Прибери этого, с собой возьмем. А этих – в угол живенько…
Бульдозер с Викингом, тыча дулами в животы, оттеснили прочих в дальний угол. Мазур нагнулся к двери, прислушался, потом постучал по ней прикладом и крикнул, чтобы те, внутри, перестали выделываться и быстренько отпирали своим. Примерно так его тирада выглядела в переводе на литературный язык – а на деле была умышленно произнесена с тем непечатным мастерством, какое ни один заграничный инородец освоить не в состоянии…
Подействовало. Изнутри завопили:
– Пароль!
– Как дети малые, честное слово… – проворчал Мазур. – Шквал! Шквал, кому говорю!
Чавкнул хорошо смазанный замок, дверь отворилась, показалась закопченная физиономия. Ее обладатель держал «Макаров», целясь Мазуру куда-то в область пупка, а за его спиной, в обширной комнате, было сине от дыма, вонь горящей бумаги резанула глаза и глотку.
– Пушку убери, – терпеливо сказал Мазур. – Второй где?
– Дожигает…
– Все спалили? – хозяйственно поинтересовался Мазур.
– Ага. Догорает… Вот это обязательно взять надо… – он показал на огромную, битком набитую сумку. – Там…
– Да мне без разницы, – проворчал Мазур. – Ну, выметайтесь оба в темпе!
Из соседней комнаты выскочил второй закопченный, кашляя и перхая, отрапортовал, что вверенная его попечению секретная документация, равно как коды и шифры, изошла синим пламенем.
– Благодарю за службу, – сказал Мазур хмуро. – Ну, хватайте вещички – и ноги в руки. Такси ждет, счетчик мотает…
Оба шифровальщика с превеликой радостью кинулись наружу, хрипя что-то в том смысле, что они были уверены: Родина их ни за что не оставит в столь безнадежной ситуации…
– Это точно, – отмахнулся Мазур. – Родина в моем лице, она стало быть… Короче, держитесь возле того дядьки, он только с виду страшный, а душа у него нежная, как цветок… Бульдозер, усек? Ты мне за них отвечаешь… Все, уходим!
Он задержался на секунду, присмотрелся к тому самому, раззолоченному генерал-полковнику, уже кое-как вскарабкавшемуся по стеночке на ровные ноги. Покривил губы: среди незнакомых разлапистых регалий на груди превосходительства красовался советский орден Октябрьской Революции, что в нынешних, столь резко изменившихся условиях было в корне неправильно.
Не раздумывая, Мазур шагнул к пугливо отшатнувшемуся чину, одним ловким движением выдрал орден с мясом, опустил себе в карман и дружелюбно оскалился:
– Скажешь там своим, что я тебя разжаловал… Ну, пошли отсюда!
И они кинулись назад в прежнем порядке, постреливая время от времени, швыряя гранаты. Преследовать их никто не пытался. К превеликому облегчению Мазура, снаружи он застал ту же картину, какую оставил: машины стояли на прежнем месте, никто не предпринимал на них атак…
Взревели моторы. Недлинная колонна вылетела на улицу и понеслась назад в прежнем порядке, точно так же лавируя меж гражданскими машинами, а при необходимости снося их с дороги. Вокруг Мазур наблюдал то же зрелище, что и раньше: никаких признаков облавы, общегородской тревоги, никаких военных или полицейских заслонов. Ну, это понятно: все было проделано слишком быстро, чтобы военные или гражданские власти успели не то что принять решение и организовать перехват, а хотя бы осознать случившееся… К тому же все внимание власть предержащих должно быть приковано к порту – там как-никак разворачиваются гораздо более масштабные и грозные неожиданности…
Он обернулся назад. Белый англосакс, соответствующим образом скрученный, покоился в ногах у Крошки Паши. Рот ему тоже успели заткнуть, чтобы не надоедал нытьем насчет каких-нибудь прав или нарушений законов. Не было сейчас ни законов, ни прав – кто успел, тот и съел. Судя по тому, что эта пташка оказалась в нужном месте в нужное время, пленный, несомненно, был из рыцарей плаща и кинжала – вот и ладненько, вот и расскажет в спокойной обстановке, кто его послал захапать советские военные коды и прочие секретные бумаги. Авось да подвернется случай лишний раз прищемить хвост акулам мирового империализма…
Ах ты ж!
Наперерез из боковой улочки выскочил бронетранспортер – самый обыкновенный БТР-70 советского производства, но изрисованный по всем бортам неизвестными эмблемами, а значит, умиляться «земляку» никак не стоит…
Передняя «бардадымка» успела проскочить, и машина Мазура тоже – а вот несущийся за ней второй «уазик», напоровшись на пулеметную очередь, вильнул в сторону, запетлял на пробитых покрышках, едва не въехал в стену дома… Замыкающий броневичок головоломным маневром избежал столкновения, проскочил мимо противника…
– Глуши его! – рявкнул Мазур, одновременно хлопнув Викинга по плечу, чтобы затормозил.
Тот с похвальной быстротой выполнил команду. «Семидесятый», тоже проскочив по инерции метров на тридцать, тяжело разворачивался, и пулеметная башенка уже крутилась, опережая маневр, пулемет искал цель.
Крошка Паша выпрямился в машине во весь свой немаленький рост, утвердив на плече короткую и толстую трубу гранатомета. Совсем рядом рванулись наружу раскаленные газы, щеку Мазура обдало горячим вихрем…
Снаряд влепился прямехонько в борт, под башенку. Бронетранспортер окутался грязно-черным дымом, содрогнулся. Башенка больше не вращалась. Распахнулись люки, и оттуда ошалевшими зайцами чесанули аборигены.
Мазур не стал их класть – все равно особой опасности не представляли, черти чумазые… Он лишь послал две длинные очереди поверх голов, прикрывая бегущих к нему подчиненных – к счастью, никто не пострадал…
– Целы там? – заорал Лихобаб, высовываясь из люка.
– А то! – отозвался Мазур. – Живо, вы!
Битком набитый «уазик» промчался прочь в компании двух невредимых броневичков. Вокруг понемногу разворачивалась самая настоящая паника – мирное население, сбитое с толку и не ждавшее ничего хорошего от пальбы в центре города, разбегалось по подворотням. Но впереди уже показались портовые ворота, а уж там-то их, сиротинушек, никто не дал бы в обиду.
– Слушай, – сказал Мазур, ощущавший себя пассажиром автобуса в час пик. – А ведь ты, черт тебя побери, и впрямь талисман какой-то. Как возьмешь тебя на дело, все гладко проходит…
– Я стараюсь, – почти спокойно улыбнулся Вундеркинд.
В порту уже во всю кипела работа – у причалов стояли грузовые суда, краны исправно работали, опуская в трюмы тяжело нагруженные поддоны, повсюду суетились морпехи, а поодаль, на рейде, грозно застыли боевые корабли.
«Мы не марионетки, – припомнил Мазур чье-то изречение. – Мы маленькие винтики громадного механизма».
Ага, все правильно. Вот только душа болела оттого, что приходится отсюда уходить – как-никак подходы к Суэцкому каналу и Персидскому заливу, выход в Индийский океан. Ничего, у нас еще остается Эль-Бахлак…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
И ВНОВЬ – ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ…
Вообще-то тюрьмы и занимаемые спецслужбами здания – объекты, если можно так выразиться, устоявшиеся. Порой успевает смениться несколько властей, пройти изрядно времени, а в подобных домах меняются только хозяева, но не функции.
Однако здесь обстояло как раз наоборот. В первые дни после революции молодые реформаторы – тогда еще не генералы и полковники – идя навстречу народным чаяниям, торжественно, при огромном стечении публики взорвали начисто жуткую султанскую тюрьму, израсходовав на это массу тротила, а потом для пущей торжественности, надежности и агитационности вывезли обломки на вереницах тяжелых грузовиков и утопили в море. В знак разрыва с проклятым прошлым и торжества грядущей свободы. Сам Мазур этого зрелища видеть не мог, но свидетели рассказывали, что зрелище было эффектное…
Увы, довольно быстро наступили скучные будни. Выяснилось, что у молодой республики есть враги, что их все больше, а следовательно, тех из них, кого сразу не прислонили к стенке, нужно где-то держать, пока идет следствие и прочие процедуры. В итоге генерал Асади после недолгих поисков остановился на дворце какого-то сбежавшего амира – поскольку тот располагался на окраине и был обнесен высокой стеной. Там и прижился. Мазур уже наслышан был, что это здание, некогда звавшееся Аль-Джухейн, в народе давно уже именуется Джеханнем – но, разумеется, с оглядочкой, шепотком…
Когда высокие железные ворота распахнулись. Мазур увидел, что прямо напротив них, метрах в пяти, сложена высоченная каменная стена – ну что же, грамотно придумано, при внезапном нападении поможет обороняющимся…
С обеих сторон моментально выдвинулось с полдюжины народогвардейцев – да не простых, в черных беретах, а носивших вдобавок на левом рукаве золотой шеврон со скрещенными кинжалами и львиной мордой – и направили автоматы на прибывших. Лица у них были совершенно бесстрастные, они казались удивительно схожими – застывшие физиономии приобщенных.
Документы проверяли тщательнейшим образом – что у Мазура, что у майора Юсефа, который здесь бывал по десять раз на дню и должен быть известен всем и каждому. Процедура поневоле производила впечатление и свидетельствовала, Мазур оценил, о неплохой натасканности. Ни следа пресловутой восточной расхлябанности.
Вторая проверка, ничем первой не уступавшая, произошла у главного входа. И тем не менее в вестибюле документы пришлось еще раз показать – на сей раз просто предъявить.
– Обстановка сложная, товарищ Мазур, – сказал Юсеф, словно бы извиняясь. – Заговоры, происки, измены…
– Понятно, – кивнул Мазур.
Внутри он увидел туже картину, что и в прочих роскошных некогда резиденциях, занятых новой властью: вся движимая роскошь тщательно изничтожена, стены увешаны лозунгами, плакатами и портретами. Единственное отличие, пожалуй, заключалось в том, что добрая половина плакатов была ему решительно незнакома. На улицах они никогда не встречались, предназначались, надо полагать, исключительно для внутреннего употребления. Здешние плакатные добры молодцы, белозубые и широкоплечие, были, как на подбор, не улыбчивыми, а суровыми, озабоченно хмурившимися. Они не воздевали патетически рук, никому не указывали путь в светлое будущее. Наоборот, как один, занимались суровым мужским делом: кто сверкающим мечом перерубал шеи омерзительному многоголовому чудищу; кто, цепенея от напряжения, напрягши мускулы, душил пузатых гнусных типов, у которых из всех карманов торчали пачки долларов, пистолеты, удавки и кинжалы; кто разгонял винтовкой с примкнутым штыком полчища опрометью разбегавшихся злобных гномиков, не достававших стражу революции и до колена. Правда, и здесь за спиной у каждого чудо-богатыря непременно вставало классическое, идеологически выдержанное солнышко, ощетинившееся лучами, как дикобраз иглами. Специфика службы, подумал Мазур, все логично и объяснимо…
Юсеф уверенно повел его куда-то вниз длинными переходами, кривыми лестницами, объясняя на ходу:
– Прежний хозяин был не просто скряга, а еще и параноик. Богатства он скопил на девять жизней – и всегда боялся грабителей патологически. Выкопал огромные, запутанные подвалы, мы в свое время убрали уйму хитрых ловушек – то плита под ногами провалится, то сверху упадет решетка с остриями… Один товарищ погиб, троих ранило, прежде чем все это отыскали и сломали… Потом многое перестроили, конечно…
Мазур и сам это видел – подземелья уже не напоминали извилистые лабиринты, повсюду свежая кирпичная кладка и, аккуратными шеренгами – двери камер с классическими «волчками», огромными запорами и висячими замками. Под потолком светили тусклые лампочки, воздух был тяжелый, спертый, жаркий и душный. Чуть ли не через каждые десять метров устроены ниши, и в них неподвижно застыли автоматчики с теми же шевронами на рукавах. Под потолком крутились вентиляторы, но их было маловато.
Тр-рах!!!
Мазур успел вовремя отшатнуться – иначе могла бы чувствительно треснуть по лбу внезапно распахнувшаяся железная дверь, грохнувшая в бетонную стену так, что полетела крошка. Изнутри с диким воплем вырвалось нечто отдаленно напоминающее человека – растрепанное, в обрывках одежды, красно-липко-влажное, рухнуло на пол и поползло, не видя куда. А следом выскочили двое в расстегнутых, с закатанными рукавами рубашках, усатые, вспотевшие, деловито-разъяренные – и, как ни в чем не бывало, кинулись следом, полосуя ползущего в две нагайки, а он орал, орал…
Послышалась резкая команда на арабском, кнутобойцы выпустили повисшие на запястьях орудия производства, наклонились, подхватили ползущего за щиколотки и с большой сноровкой ногами вперед втянули назад в камеру, оставив на затоптанном бетонном полу темный след.
Из камеры вышел генерал Асади, в безукоризненном мундире, застегнутый на все пуговицы, притворил за собой дверь и преспокойно сказал:
– Здравствуйте, товарищ Мазур, я очень рад, что вы пришли… Пойдемте?
Из камеры по-прежнему доносились хлесткие удары и вопли. Изо всех сил стараясь держать бесстрастное выражение лица, Мазур зашагал вслед за генералом в дальний конец коридора, не в силах поначалу превозмочь дикую, иррациональную волну страха – показалось на миг, что его здесь самого сейчас запрут, и никогда в жизни света белого не увидишь… Справиться с этим заскоком удалось не сразу…
Генерал бросил что-то Юсефу, и тот остался в начале длинного тупика. Тупик этот тянулся метров на тридцать – сплошные серые стены – заканчиваясь железной дверью. Привычно ее распахнув, Асади вошел первым, гостеприимным жестом пригласил Мазура.
Комната со сводчатым бетонным потолком была залита приятной прохладой – судя по перемещениям воздуха, ее исправно проветривал и охлаждал хороший кондиционер. Никаких палаческих приспособлений Мазур не усмотрел – только стол, несколько стульев и высокий сейф, очень современный, из супернадежных.
Асади достал бутылку виски, два невысоких пузатых стаканчика, насыпал позванивающие кубики льда. Мазур уселся, повинуясь очередному гостеприимному жесту, взял стакан и механически отпил. Прислушался: нет, вопли сюда не долетали.
– Этот кабинет я специально проектировал, – сказал Асади. – Ни один внешний звук сюда не долетает – а там, где остался на страже Юсеф, невозможно услышать ни слова, здесь произнесенного… Естественно, три раза в день комнату проверяют на микрофоны. Мы можем говорить, ничего не опасаясь… – он поднял на Мазура усталые глаза. – Вы видели… Вы наверняка считаете наши методы варварскими? Плети, сапоги под ребра и прочее…
– Хотите честно? – сказал Мазур. – Я не знаю…
– Только та революция чего-то стоит, которая умеет себя защищать. Вы не помните точно, кто это сказал, Ленин или Дзержинский?
– Не помню.
– Но кто-то из двоих, это точно, – сказал Асади. – Да, согласен, на взгляд советского товарища все это, – он кивком показал в коридор, – может показаться… излишним зверством. Простите за откровенность но во времена вашей юной революции у вас наверняка разговаривали с контрреволюционерами немногим мягче… Я знакомился с кое-какими источниками. Что поделать, наша революция молода, очень молода, совсем молода. А эта сволочь, – он снова показал в коридор, – между прочим, из той группы, что заложили на рынке три бомбы. Одну мы обезвредить успели, две взорвались. Восемнадцать убитых, в том числе дети. Кое-кто из группы до сих пор остается на свободе. И нельзя упрекать человека, которому приходилось собирать в брезент куски детских тел, если он берет плетку, а не пробует насквозь культурные психологические подходы.
Он ни в малейшей степени не пытался оправдаться – попросту вводил Мазура в курс дела, высказывал свои мысли, и только. Мазур молча сделал пару глотков.
– Вы знаете, товарищ Мазур, я родом из приморской деревни, – сказал Асади тихо, доверительно. – У нас в семье, да и вообще в деревне были рыбаки – но больше все-таки ловцов жемчуга. Мой отец и три его брата были жемчуголовами. Это только в голливудских фильмах ловец жемчуга выглядит романтично. В реальной жизни работа эта тяжелая, опасная, если добавить, что испокон веков наши люди погружались без всяких аквалангов…. Понимаете, должно быть? Вы специалист…
– Понимаю, – кивнул Мазур.
– Вот так… Жемчуголовы долго не жили, а если им везло, многие на всю жизнь оставались с подорванным здоровьем. Но я не о том. Добыча жемчуга самим ловцам достатка не приносила – большую часть жемчуга по праву владельца земли и воды забирал амир. Вот я и хочу вам рассказать про амира. Он приезжал с большой помпой – дорогие европейские собаки в золотых ошейниках, пара ручных гепардов на золотых цепочках, сильная охрана… Эти головорезы выглядели чрезвычайно картинно: патронташи крест-накрест на груди, револьверы без кобур заткнуты за кушаки, как и ножи без ножен, парочка щеголяла с вовсе уж музейными копьями. Это они делали специально, понимаете? Чтобы все было напоказ, чтобы подавлять и запугивать… – он смотрел куда-то сквозь Мазура, голос зазвучал тише, отрешеннее. – Мы, конечно, были мусульманами, но происходили от пустынных наездников, «песчаных племен», а там свои обряды, кое в чем отличающиеся от догм ислама… Наши женщины не носили паранджи – так, чисто символически закидывали с плеча на плечо нижний край платка, даже подбородок не закрывался… Наши женщины были очень красивы – молодые, я имею в виду, пока их не смяла тяжелая жизнь… Вся деревня обязана была собираться, когда приезжал владыка… Он любил женщин, знаете ли. Он не говорил ни слова, только делал пальцем вот так, – Асади показал, – чуть заметно, небрежно сгибал палец. И женщина шла к нему. Она просто не могла иначе, это был наш полновластный амир… Не имело никакого значения, есть у нее муж или жених, стоит ли он тут же… Вам не понять и не увидеть, какие лица были у мужей и женихов. Вы не увидите, как женщина шла – и как она потом возвращалась из шатра. Я хорошо помню… Иногда после амира на женщину набрасывались холуи, после леопарда – шакалы… Знаете, он никогда никого не убил, мужчин, я имею в виду, даже тех, кто показал непочтительность, попросту осмелился смотреть не так. Лучше бы убивал. Только он был не так прост. Попробуйте представить, что чувствует мальчишка, когда его отца, самого сильного и смелого на свете, свалили пинками и мочатся ему на лицо. Что чувствуют односельчане… Это мое детство, товарищ Мазур, и не только мое. Лейла своя, но она не поймет, у нее с детства были слуги, а Касем вырос в семье пусть и бедного, но столичного торговца – а в столице все чуточку по-другому, там, по крайней мере, не тешат свое самолюбие посреди улицы провинциальные амиры… Вам-то проще, для вас подобные вещи – чуть ли не древняя история. Но я… – он сильно провел по лицу ладонью, поднял абсолютно сухие глаза. Смотрел трезво, собранно. – Ладно, не будем об этом, когда-нибудь и у нас это станет историей… Вы ведь передали своим те материалы, что вам отдал Юсеф?
Однако здесь обстояло как раз наоборот. В первые дни после революции молодые реформаторы – тогда еще не генералы и полковники – идя навстречу народным чаяниям, торжественно, при огромном стечении публики взорвали начисто жуткую султанскую тюрьму, израсходовав на это массу тротила, а потом для пущей торжественности, надежности и агитационности вывезли обломки на вереницах тяжелых грузовиков и утопили в море. В знак разрыва с проклятым прошлым и торжества грядущей свободы. Сам Мазур этого зрелища видеть не мог, но свидетели рассказывали, что зрелище было эффектное…
Увы, довольно быстро наступили скучные будни. Выяснилось, что у молодой республики есть враги, что их все больше, а следовательно, тех из них, кого сразу не прислонили к стенке, нужно где-то держать, пока идет следствие и прочие процедуры. В итоге генерал Асади после недолгих поисков остановился на дворце какого-то сбежавшего амира – поскольку тот располагался на окраине и был обнесен высокой стеной. Там и прижился. Мазур уже наслышан был, что это здание, некогда звавшееся Аль-Джухейн, в народе давно уже именуется Джеханнем – но, разумеется, с оглядочкой, шепотком…
Когда высокие железные ворота распахнулись. Мазур увидел, что прямо напротив них, метрах в пяти, сложена высоченная каменная стена – ну что же, грамотно придумано, при внезапном нападении поможет обороняющимся…
С обеих сторон моментально выдвинулось с полдюжины народогвардейцев – да не простых, в черных беретах, а носивших вдобавок на левом рукаве золотой шеврон со скрещенными кинжалами и львиной мордой – и направили автоматы на прибывших. Лица у них были совершенно бесстрастные, они казались удивительно схожими – застывшие физиономии приобщенных.
Документы проверяли тщательнейшим образом – что у Мазура, что у майора Юсефа, который здесь бывал по десять раз на дню и должен быть известен всем и каждому. Процедура поневоле производила впечатление и свидетельствовала, Мазур оценил, о неплохой натасканности. Ни следа пресловутой восточной расхлябанности.
Вторая проверка, ничем первой не уступавшая, произошла у главного входа. И тем не менее в вестибюле документы пришлось еще раз показать – на сей раз просто предъявить.
– Обстановка сложная, товарищ Мазур, – сказал Юсеф, словно бы извиняясь. – Заговоры, происки, измены…
– Понятно, – кивнул Мазур.
Внутри он увидел туже картину, что и в прочих роскошных некогда резиденциях, занятых новой властью: вся движимая роскошь тщательно изничтожена, стены увешаны лозунгами, плакатами и портретами. Единственное отличие, пожалуй, заключалось в том, что добрая половина плакатов была ему решительно незнакома. На улицах они никогда не встречались, предназначались, надо полагать, исключительно для внутреннего употребления. Здешние плакатные добры молодцы, белозубые и широкоплечие, были, как на подбор, не улыбчивыми, а суровыми, озабоченно хмурившимися. Они не воздевали патетически рук, никому не указывали путь в светлое будущее. Наоборот, как один, занимались суровым мужским делом: кто сверкающим мечом перерубал шеи омерзительному многоголовому чудищу; кто, цепенея от напряжения, напрягши мускулы, душил пузатых гнусных типов, у которых из всех карманов торчали пачки долларов, пистолеты, удавки и кинжалы; кто разгонял винтовкой с примкнутым штыком полчища опрометью разбегавшихся злобных гномиков, не достававших стражу революции и до колена. Правда, и здесь за спиной у каждого чудо-богатыря непременно вставало классическое, идеологически выдержанное солнышко, ощетинившееся лучами, как дикобраз иглами. Специфика службы, подумал Мазур, все логично и объяснимо…
Юсеф уверенно повел его куда-то вниз длинными переходами, кривыми лестницами, объясняя на ходу:
– Прежний хозяин был не просто скряга, а еще и параноик. Богатства он скопил на девять жизней – и всегда боялся грабителей патологически. Выкопал огромные, запутанные подвалы, мы в свое время убрали уйму хитрых ловушек – то плита под ногами провалится, то сверху упадет решетка с остриями… Один товарищ погиб, троих ранило, прежде чем все это отыскали и сломали… Потом многое перестроили, конечно…
Мазур и сам это видел – подземелья уже не напоминали извилистые лабиринты, повсюду свежая кирпичная кладка и, аккуратными шеренгами – двери камер с классическими «волчками», огромными запорами и висячими замками. Под потолком светили тусклые лампочки, воздух был тяжелый, спертый, жаркий и душный. Чуть ли не через каждые десять метров устроены ниши, и в них неподвижно застыли автоматчики с теми же шевронами на рукавах. Под потолком крутились вентиляторы, но их было маловато.
Тр-рах!!!
Мазур успел вовремя отшатнуться – иначе могла бы чувствительно треснуть по лбу внезапно распахнувшаяся железная дверь, грохнувшая в бетонную стену так, что полетела крошка. Изнутри с диким воплем вырвалось нечто отдаленно напоминающее человека – растрепанное, в обрывках одежды, красно-липко-влажное, рухнуло на пол и поползло, не видя куда. А следом выскочили двое в расстегнутых, с закатанными рукавами рубашках, усатые, вспотевшие, деловито-разъяренные – и, как ни в чем не бывало, кинулись следом, полосуя ползущего в две нагайки, а он орал, орал…
Послышалась резкая команда на арабском, кнутобойцы выпустили повисшие на запястьях орудия производства, наклонились, подхватили ползущего за щиколотки и с большой сноровкой ногами вперед втянули назад в камеру, оставив на затоптанном бетонном полу темный след.
Из камеры вышел генерал Асади, в безукоризненном мундире, застегнутый на все пуговицы, притворил за собой дверь и преспокойно сказал:
– Здравствуйте, товарищ Мазур, я очень рад, что вы пришли… Пойдемте?
Из камеры по-прежнему доносились хлесткие удары и вопли. Изо всех сил стараясь держать бесстрастное выражение лица, Мазур зашагал вслед за генералом в дальний конец коридора, не в силах поначалу превозмочь дикую, иррациональную волну страха – показалось на миг, что его здесь самого сейчас запрут, и никогда в жизни света белого не увидишь… Справиться с этим заскоком удалось не сразу…
Генерал бросил что-то Юсефу, и тот остался в начале длинного тупика. Тупик этот тянулся метров на тридцать – сплошные серые стены – заканчиваясь железной дверью. Привычно ее распахнув, Асади вошел первым, гостеприимным жестом пригласил Мазура.
Комната со сводчатым бетонным потолком была залита приятной прохладой – судя по перемещениям воздуха, ее исправно проветривал и охлаждал хороший кондиционер. Никаких палаческих приспособлений Мазур не усмотрел – только стол, несколько стульев и высокий сейф, очень современный, из супернадежных.
Асади достал бутылку виски, два невысоких пузатых стаканчика, насыпал позванивающие кубики льда. Мазур уселся, повинуясь очередному гостеприимному жесту, взял стакан и механически отпил. Прислушался: нет, вопли сюда не долетали.
– Этот кабинет я специально проектировал, – сказал Асади. – Ни один внешний звук сюда не долетает – а там, где остался на страже Юсеф, невозможно услышать ни слова, здесь произнесенного… Естественно, три раза в день комнату проверяют на микрофоны. Мы можем говорить, ничего не опасаясь… – он поднял на Мазура усталые глаза. – Вы видели… Вы наверняка считаете наши методы варварскими? Плети, сапоги под ребра и прочее…
– Хотите честно? – сказал Мазур. – Я не знаю…
– Только та революция чего-то стоит, которая умеет себя защищать. Вы не помните точно, кто это сказал, Ленин или Дзержинский?
– Не помню.
– Но кто-то из двоих, это точно, – сказал Асади. – Да, согласен, на взгляд советского товарища все это, – он кивком показал в коридор, – может показаться… излишним зверством. Простите за откровенность но во времена вашей юной революции у вас наверняка разговаривали с контрреволюционерами немногим мягче… Я знакомился с кое-какими источниками. Что поделать, наша революция молода, очень молода, совсем молода. А эта сволочь, – он снова показал в коридор, – между прочим, из той группы, что заложили на рынке три бомбы. Одну мы обезвредить успели, две взорвались. Восемнадцать убитых, в том числе дети. Кое-кто из группы до сих пор остается на свободе. И нельзя упрекать человека, которому приходилось собирать в брезент куски детских тел, если он берет плетку, а не пробует насквозь культурные психологические подходы.
Он ни в малейшей степени не пытался оправдаться – попросту вводил Мазура в курс дела, высказывал свои мысли, и только. Мазур молча сделал пару глотков.
– Вы знаете, товарищ Мазур, я родом из приморской деревни, – сказал Асади тихо, доверительно. – У нас в семье, да и вообще в деревне были рыбаки – но больше все-таки ловцов жемчуга. Мой отец и три его брата были жемчуголовами. Это только в голливудских фильмах ловец жемчуга выглядит романтично. В реальной жизни работа эта тяжелая, опасная, если добавить, что испокон веков наши люди погружались без всяких аквалангов…. Понимаете, должно быть? Вы специалист…
– Понимаю, – кивнул Мазур.
– Вот так… Жемчуголовы долго не жили, а если им везло, многие на всю жизнь оставались с подорванным здоровьем. Но я не о том. Добыча жемчуга самим ловцам достатка не приносила – большую часть жемчуга по праву владельца земли и воды забирал амир. Вот я и хочу вам рассказать про амира. Он приезжал с большой помпой – дорогие европейские собаки в золотых ошейниках, пара ручных гепардов на золотых цепочках, сильная охрана… Эти головорезы выглядели чрезвычайно картинно: патронташи крест-накрест на груди, револьверы без кобур заткнуты за кушаки, как и ножи без ножен, парочка щеголяла с вовсе уж музейными копьями. Это они делали специально, понимаете? Чтобы все было напоказ, чтобы подавлять и запугивать… – он смотрел куда-то сквозь Мазура, голос зазвучал тише, отрешеннее. – Мы, конечно, были мусульманами, но происходили от пустынных наездников, «песчаных племен», а там свои обряды, кое в чем отличающиеся от догм ислама… Наши женщины не носили паранджи – так, чисто символически закидывали с плеча на плечо нижний край платка, даже подбородок не закрывался… Наши женщины были очень красивы – молодые, я имею в виду, пока их не смяла тяжелая жизнь… Вся деревня обязана была собираться, когда приезжал владыка… Он любил женщин, знаете ли. Он не говорил ни слова, только делал пальцем вот так, – Асади показал, – чуть заметно, небрежно сгибал палец. И женщина шла к нему. Она просто не могла иначе, это был наш полновластный амир… Не имело никакого значения, есть у нее муж или жених, стоит ли он тут же… Вам не понять и не увидеть, какие лица были у мужей и женихов. Вы не увидите, как женщина шла – и как она потом возвращалась из шатра. Я хорошо помню… Иногда после амира на женщину набрасывались холуи, после леопарда – шакалы… Знаете, он никогда никого не убил, мужчин, я имею в виду, даже тех, кто показал непочтительность, попросту осмелился смотреть не так. Лучше бы убивал. Только он был не так прост. Попробуйте представить, что чувствует мальчишка, когда его отца, самого сильного и смелого на свете, свалили пинками и мочатся ему на лицо. Что чувствуют односельчане… Это мое детство, товарищ Мазур, и не только мое. Лейла своя, но она не поймет, у нее с детства были слуги, а Касем вырос в семье пусть и бедного, но столичного торговца – а в столице все чуточку по-другому, там, по крайней мере, не тешат свое самолюбие посреди улицы провинциальные амиры… Вам-то проще, для вас подобные вещи – чуть ли не древняя история. Но я… – он сильно провел по лицу ладонью, поднял абсолютно сухие глаза. Смотрел трезво, собранно. – Ладно, не будем об этом, когда-нибудь и у нас это станет историей… Вы ведь передали своим те материалы, что вам отдал Юсеф?