Страница:
Мазур молча кивнул.
– Передайте вашим, пожалуйста, еще вот что… – сказал Асади. – По этим материалам следует говорить не только с Касемом или со мной. Это не прихоть – обстоятельства требуют… Так и передайте.
– Непременно, – сказал Мазур.
«Черт, что же это все значит? – подумал он. – Неужели в этой вонючей истории с оружием замешан некто, сидящий настолько высоко? А иначе и не расценишь… Кто?»
Но он хорошо понимал, что Асади ни за что не признается – это их собственный позор, как генерал Кумышев – позор исключительно советский…
Асади посмотрел на него, отвел глаза, опять посмотрел с непонятным выражением, он то ли был удручен, то ли откровенно колебался и Мазур ощутил тягостное предчувствие: что-то здесь было не так, и речь шла уже не о снабжавших Джараба оружием оборотнях…
– Мне бы страшно хотелось, чтобы этого разговора не было, – сказал Асади с видом человека, на что-то наконец решившегося. – Я вас очень уважаю, товарищ Мазур, республика вам благодарна за ваши самоотверженные усилия, вы настоящий друг, храбрый офицер… Доверьте, мне искренне больно, что придется этот разговор вести, но еще подлее было бы оставить вас в неведении… В конце концов, и для вас все это чревато… Нужно что-то делать, искать выход… Неофициальнейшим образом, клянусь вам…
– Говорите, – сказал Мазур, уже твердо зная, что случилось нечто сквернейшее – но не понимая, что.
– Вы лучше сами посмотрите, – сказал Асади. – А я пока побуду в коридоре…
Он неловко сунул Мазуру в руку толстый конверт, поднялся и почти выскочил из бункера, попытался притворить за собой дверь как можно деликатнее, но она все равно лязгнула, словно несмазанный, затянутый ржавчиной винтовочный затвор.
Запустив пальцы в белый незапечатанный конверт, Мазур вытянул толстую пачку фотографий. Хватило одного взгляда на верхнюю, чтобы кровь бросилась в лицо.
Очаровательная супруга, Анна свет Николаевна, соизволила сняться так, как частенько снимаются офицерские невесты – китель наброшен на плечи, фуражка набекрень, совершенно не по уставу. Вот только ничего на ней более не имелось, кроме этого кителя, и он был не советский, а эль-бахлакский, с перекрещенными полковничьими жезлами на погонах и летными птичками на лацканах, и фуражка была эль-бахлакская, опять-таки с разлапистой авиационной эмблемой кроме кокарды.
На другой фотографии она стояла совершенно голая, подбоченившись, улыбаясь в объектив безмятежно и кокетливо. На третьей – лежала на темно-вишневом покрывале, вроде бы бархатном, закинув руку за голову, а другую томно свесив с широкого дивана, уставясь в потолок с совершенно невинным выражением лица, будто и представления не имела, что ее сейчас снимают.
Третья, четвертая, еще несколько были не лучше – голая красотка в раскованных позах – а вот дальше пошло еще хуже. Объявился смутно знакомый брюнет с усиками стрелочкой и великолепной мускулатурой, до самого конца на фотографиях они запечатлены вдвоем, в разнообразнейших сочетаниях-слияниях, то незатейливых, то замысловатых, обстоятельно и подробно демонстрировавших, что кобель с фантазией может вытворять с современной раскрепощенной женщиной, если она не против…
Мазур механически перебирал фотографии, искренне и яростно пытаясь проснуться, но ничего у него не получалось, потому что это был не кошмар, а доподлинная явь. В первую минуту родились утешительные мысли насчет провокации, монтажа и тому подобного – но он узнавал не только лицо, но и тело, и некоторые излюбленные позы узнавал…
Сквозь землю бы провалился, но там – бетон… Подрагивавшими пальцами собрал фотографии в стопку, запихнул их в конверт, припечатал его ладонью к столу, словно таракана давил, поднялся и распахнул дверь:
– Генерал…
Асади вошел в собственный кабинет словно бы с некоторой опаской, устроился за столом, не глядя на Мазура, побарабанил пальцами по столу. Сказал, глядя в стену:
– Вы только не подумайте… Это не мы снимали. Я никогда бы себе не позволил, ограничился бы тем, что рассказал вам… Они сами снимали. Когда один, когда другой.
– Они? – переспросил Мазур.
– Вы, конечно, не обратили внимания… Этот человек…
– Я его смутно помню. Полковник из военного министерства, как его… Хасан…
– Правильно. Хасан Мукареджи. Так вот, вы не обратили внимания, но их двое… Это не один человек, это – близнецы. Хасан и Хусейн Мукареджи. Хусейн тоже служит в министерстве, только он майор, и не авиатор, а интендант. У нас так положено называть близнецов – Хасан и Хусейн… Там они оба, на снимках. Ваша супруга, цветисто выражаясь, дарит благосклонностью обоих.
– Хасан и Хусейн… – механически повторил Мазур. – Послушайте, – почти выкрикнул он со внезапно вспыхнувшей надеждой. – А не может все же оказаться…
– Фотомонтаж? Искусная провокация? – моментально подхватил Асади. – Как ни печально, от этой мысли придется отказаться. Я сам поначалу так и подумал, мне не хотелось верить… У меня есть еще и кинопленка. Возможно, вам не стоит…
– Покажите, – хрипло сказал Мазур.
– Вы уверены…
– Покажите, говорю!
– Ну ладно…
Асади вытащил из шкафа кинопроектор, ловко заправил свободный конец пленки в нижнюю бобину, опустил экран, спрятанный до того внутри серой жестяной трубы под потолком, вставил штепсель в розетку. Повернулся к Мазуру:
– Нажмете вот эту кнопку… И вот что, если уж вы хотите смотреть, обязательно досмотрите до того момента, где появляется третий.
И вышел, на сей раз затворив дверь почти бесшумно. Мазур одним глотком допил то, что оставалось в стаканчике, нажал кнопку и, когда на стене вспыхнул яркий белый прямоугольник, погасил верхний свет.
Сидел в темноте, изредка поскрипывая зубами в приступах лютой ярости. На экране возникла большая комната, обставленная отнюдь не с революционным аскетизмом – скорее уж в стиле заклейменного историей султана. Появилась Аня в облике этакой юной и невинной Красной Шапочки – белая блузочка, короткая черная юбка, белые гольфики и полосатый мужской галстук – сделала несколько шагов, озираясь с наигранным испугом, а потом на нее накинулись неизвестно откуда вынырнувшие оба близнеца (теперь стало ясно, что их и в самом деле двое). Изображали они, надо полагать, живописных восточных злодеев – голые по пояс, в широких шароварах и огромных чалмах с пышными перьями.
Сюжет был незамысловатый: юную пленницу долго и обстоятельно лапали-оглаживали, потом медленно раздевали, а она на протяжении всего процесса старательно притворялась, что все происходящее с ней случилось категорически против ее воли, вяло отбивалась и визжала. Правда, актеры из троицы были бездарнейшие, фальшь так и перла наружу. В конце концов «жертву» все же одолели, лишили последних тряпочек и живописно распростерли на узорчатом ковре, привязав раскинутые руки к блестящим кольцам. Еще раз облапали на все лады и отступили, ушли из кадра.
Появился третий, о котором предупреждал Асади, в традиционном костюме Адама, снятый со спины, так что Мазур никак не мог увидеть его лица. Аня задергалась, прилежно изображая крайний испуг. Незнакомец, не тратя времени на преамбулы, с ходу прошел на ковер, присел на корточки, омерзительным хозяйским жестом провел ладонями по телу женщины, снизу вверх, что-то проговорил, судя по движениям головы. Аня отчаянно замотала головой, стараясь изобразить гордую несговорчивость. Взяв протянутый из-за камеры хлыст, незнакомец упер его Ане под подбородок, долго водил по животу и груди толстым плетеным ремнем, заканчивавшимся тремя хвостами. Она закинула голову, прикрыла глаза, часто задышала. Чья-то рука торопливо подала длинный изогнутый кинжал, и тип, чьей физиономии Мазур так и не увидел, долго водил сверкающим острием по ее коже, приставлял к горлу, гладил груди плашмя. Отбросив нож, принял от невидимого ассистента пригоршню маслянисто сверкавших золотых побрякушек, жестом сеятеля рассыпал их по обнаженному женскому телу. Аня мотала головой, потом притихла. Незнакомец встал на колени над ее грудью, чуть стиснув бедрами бока, наклонился… Аня затрепыхалась вовсе уж фальшиво, что-то говорила, отворачивая голову от того, что все ближе придвигалось к ее губам, распахнула глаза в наигранном испуге. Незнакомец, ловко запустив пальцы ей в волосы, приподнял голову, наклонился еще ниже. Она открыла рот и взяла.
Что ж, она всегда проделывала это мастерски… Мазур узнавал все до единого движения, быстрые взгляды снизу вверх, улыбку (насколько можно улыбаться при этом занятии). Это продолжалось долго, глаза б не смотрели, но он должен был увидеть эту рожу…
Потом, когда она перестала судорожно глотать, незнакомец немного постоял в неподвижности, оторвался от нее, приподнялся и лег рядом, небрежно погладил бедро, пристроился сверху… Рожа наконец попала в кадр. Мазур узнал генерала Бараджа. И вскочил, выдернул штепсель из розетки, в наступившем мраке пробрался к двери, на ощупь зажег свет.
Асади вошел так же медленно, наполнил стаканчики, уже не кладя туда льда.
– Говорите, – сказал Мазур.
Ревности он не чувствовал ни капли – только злость, слепую ярость оскорбленного собственника.
– О чем?
– Говорите! Что-то есть!
– Вы правы, – сказал Асади. – Если бы все ограничивалось… тем, что вы видели, я постарался бы обставить дело как-то иначе. Но, к сожалению, дела обстоят еще запутаннее. Совсем скверно. Для нас для всех. На этих клятых близнецов у Шахро Мухорбаррат достаточно материала… Нет, они не примитивные шпионы. Просто… у них какие-то странные шашни с некоторыми субъектами, располагающимися за границей и настроенными к республике явно недружелюбно. Эмигранты. Иностранные агенты. Пора бы их пригласить в гости, но я не могу спешить. Дело необычное. Щекотливое дело.
– Барадж! – спросил Мазур в лоб.
– Не знаю! – моментально ответил, почти крикнул Асади. – Понимаете, Кирилл? Не знаю! Не то чтобы «да что вы!», а – «не знаю»… Скоро я начну верить всему… Они оба – люди Бараджа, его старые, доверенные люди, некоторые цинично мыслящие сотрудники, вот Юсефа хотя бы взять, настаивают, что иную информацию можно интерпретировать однозначно… Есть беспокоящие донесения, отнюдь не конкретные, но в сочетании с другими позволяющие сделать вывод, будто… – он вскинул глаза, полные ярости и боли: – Я не могу поверить, ясно вам? Я поверю, если меня припрут к стене неопровержимыми данными, я никого не стану покрывать, как отца родного не стал бы покрывать, в случае… Но пока я не могу верить! Это Барадж! Мы вместе делали революцию, ходили под смертью, он мне был как брат, ближе брата… Но если все же… Пусть даже это мой названый брат Барадж… – он с превеликим усилием взял себя в руки. – Ну ладно, это наши внутренние дела… А вот нам с вами нужно что-то в самом скором времени предпринять. Меня настораживает в первую очередь то, что это – ваша жена. Что, если кто-то ведет к вам вербовочные подходы? Начиная с дальних подступов? В любом случае, ситуация не из приятных.
Вот тут Мазур был с ним всецело согласен. Даже окажись потом, что тут нет ничего, кроме примитивного блядства, ему прописали бы на полную. А уж если тут примешано что-то еще… В подобных случаях муж за жену как раз ответчик, по полной программе.
– Фотографии и кинопленку через пару часов необходимо положить назад, – сказал Асади. – Чтобы никто не всполошился. В ближайшие два часа никто не заметит их отсутствия – так уж все организовано – а потом могут быть проблемы… Товарищ Мазур, я вас умоляю: помолчите, пожалуйста, какое-то время, возьмите себя в руки и притворитесь, будто ничего не знаете. Вы человек опытный и тертый, вам будет легко… Операция еще не закончена, у меня нет в руках иных узелков… Как только появится определенность, я вам немедленно сообщу. Можете вы мне дать честное слово офицера?
– Слово офицера, – сказал Мазур, глядя в пол.
– Спасибо. И в моих, и в ваших интересах сохранять все в строжайшей тайне, – казалось, он заколебался на миг. – Если уж меж нами не осталось недомолвок, если мы в одной лодке… Вот, посмотрите. Узнаете?
Мазур повертел в пальцах два черных кругляшка размером с копейку, с обрывками тонюсеньких проводочков. Проводочки, собственно, были не оборваны, а аккуратно перекушены каким-то острым инструментом, тонюсенький медный срез прямо-таки сверкал в зеленой пластиковой оплетке.
– Черт его знает, – сказал он. – Не микрофоны, часом?
– Вот именно, – с застывшим лицом сказал Асади. – Али… Ну что тут дипломатничать? Ваш Али – мой человек. Оба микрофона он снял в вашей квартире позавчера.
– Но не хотите же вы сказать, что она…
– Я искренне верю, что до такого все же не дошло, – быстро сказал Асади. – Как искренне верю, что Барадж не замазан… Пока что все, что вы видели, можно толковать на разные лады. Возможно, дело ограничивается некоторым… э-э, легкомыслием вашей супруги, а интересы обоих клятых близнецов в данном случае опять-таки касаются исключительно эротических забав. Но я, уж не посетуйте, человек подозрительный. Мне не нравится вся эта связка – Барадж, близнецы с накопленным на них материалом, ваша жена, микрофоны в вашей квартире…
Мазур быстро уточнил:
– Я в этой квартире слова не сказал о делах.
– Я верю, верю! Вы профессионал… Но кто-то же их поставил? Зачем-то поставил? Уж никак не моя служба. Я бы знал. Мимо меня такое просто не могло бы пройти. Даже учитывая возможную внедренку, есть способы вести перекрестный контроль… В общем, микрофоны ко мне не имеют никакого отношения. Вы мне верите?
– Верю, – сказал Мазур.
В действительности сейчас он не верил никому и ничему, но благоразумно об этом умолчал. Смаху во всех этих интригах не разгребешься, так что следует сохранить с генералом хорошие отношения. Ситуация и впрямь хуже губернаторской. Если дойдет до тех, кому такими вещами ведать надлежит…
Асади озабоченно спросил:
– Только не обижайтесь, товарищ Мазур, я вас прошу.. Вы сможете… не подавать вида?
– Смогу, – твердо сказал Мазур. – Какое-то время. Но мне хочется побыстрее все это развязать…
– Развяжем, – сказал Асади, щурясь мечтательно и хищно. – И как можно быстрее, честью клянусь…
…На приветствие дежурного Мазур ответил кивком головы и побыстрее проскочил мимо – в голову лезла всякая дурь, казалось, будто весь мир уже прекрасно осведомлен о его позоре. Он старался держать себя в руках – иначе завертит, затянет, начнешь усматривать потаенный смысл в невинных взглядах и репликах окружающих, крышей подвинешься… Перебедуем, – сумрачно подумал он. И не такое одолевали… Но какова, сука, стерва, блядь дешевая, врезать так, чтобы уши отклеились…
Он опомнился. Старательно привел чувства и эмоции в некоторый порядок – Асади прав, нельзя себя выдавать, нужно подождать развития событий и какой-то определенности. Дай ей по морде, проговорись – и она дома засядет в целях конспирации, Асади не ухватит нужные узелки…
Али бесшумно выдвинулся ему навстречу, полное впечатление, из стены:
– Госпожа отправилась в город, сказала, что вернется к шести… Вас давно уже ожидает господин Са-ма-рин…
Мазур коснулся нагрудного кармана, где ощущалось что-то твердое – оказалось, он ненароком, чисто машинально сунул туда оба микрофончика, а генерал, пребывая в столь же раздрызганных чувствах, не заметил исчезновения вещдоков. Ладно, потом верну…
– Спасибо, Али, – терпеливо сказал Мазур. – Вы замечательный служитель, просто замечательный…
И побыстрее отвернулся, распахнул дверь квартиры. Лаврик вовсе не выглядел раздосадованным длительным ожиданием – он сидел перед телевизором в компании бутылочки вина из Мазурова холодильника и смотрел, судя по всему, какой-то из каналов соседей – скороговорка на арабском, красотки в купальниках дефилируют по сцене под рукоплесканья публики. Вполне светское мероприятие, какой-то конкурс красоты – значит, не саудовская передача и уж никак не иранская. Эмираты, по-видимому… А то и Магриб – здесь каждая державочка норовит отгрохать такую телестудию и радиостанцию, чтобы «нас слушал весь арабский мир от Атлантики до Залива». Не Эль-Бахлак, конечно – республике не до конкурсов красоты, какими развлекается растленная буржуазия. Магриб, Левант…
– Ты, часом, не от очаровательной госпожи министра? – спросил Лаврик безмятежно. Судя по его виду, не было никаких срочных и поганых дел.
– Твоими бы устами… – сказал Мазур ему в тон, плюхнулся в соседнее кресло. – Был у Асади. Интересуется, как продвигается известное тебе дело…
– Продвигается, – негромко сказал Лаврик, посерьезнев. – Пусть у него голова не болит. Нормально продвигается, должным путем, так ему и передай при оказии… А пока что – собирайся. Как сообщил поручик Лукаш бравому солдату Швейку, я вам поручаю дело чрезвычайно важное…
– Что за дело?
– Говорю тебе, собирайся. Тебе еще своих орлов поднимать по тревоге, с обстановкой знакомить, вводную ставить… Бульдог конкретизирует, если мне не веришь, и я для тебя не авторитет.
Мазур присмотрелся с большим сомнением. Лаврик сидел, ухмыляясь во весь рот, легкомысленно качая ногой. Он нисколько не походил на человека, всерьез озабоченного служебными делами.
– Ну что ты пялишься?
– Слушай, – сказал Мазур. – У меня что-то настроение хреновое, не до розыгрышей…
– Какие, к черту, розыгрыши? – хмыкнул Лаврик с тем же легкомысленным видом. – Точно тебе говорю. Если не веришь, топай к Бульдогу, он тебя как раз ищет, и Лейле звонил, и в президентский дворец, вдруг ты опять там с президентом вискарь хлещешь… Короче, Родина на тебя возлагает очередную миссию. Честное слово. Поднимай орлов – и вперед.
– Лаврик…
– Забудь на время про всяких там Лавриков… Начинаются суровые служебные будни. Дело в следующем, Кирилл Степанович. Завтра в Эль-Зурейде, пролетарском центре, имеет место быть торжественное открытие школы, каковая школа представляет собой братский и бескорыстный дар советского народа дружественному эль-бахлакскому.
– А я тут при чем?
– И ты, и я… – грустно сказал Лаврик. – Короче говоря, звездой мероприятия будет товарищ из ЦК партии. Нашей, понятно, партии, единственной. Руководящей и направляющей силы. Товарищ уже прибымши, сидит в посольстве в сопровождении прибывшего с ним вместе сотрудника самой главной партийной газеты. И выезжать нам всем уже через полтора часа, а это, доложу тебе по секрету, будет не самой простой задачей…
– Что именно?
– Да выехать через полтора часа, – безмятежно сказал Лаврик. – Это еще вилами на воде писано, есть свои подводные камни… Ну что ты на меня таращишься? Говорю тебе, никаких розыгрышей. Открытие будет, как уже говорилось, торжественное, с шумом, с помпой, с благодарственными выступлениями представителей пролетариата, с убедительной речью Лейлы и отеческим напутствием товарища из ЦК. Ясно?
– А мы тут при чем?
– Да мать твою! – с досадой сказал Лаврик. – Ты на большой базар, часом, не заезжал, гашишем не затягивался? Цэ-ка. Усекаешь? Товарища из цэ-ка нужно охранять бдительно и неусыпно, а кто это сумеет сделать лучше капитан-лейтенанта Мазура и его орлов? Короче, это не я придумал. Мне самому, думаешь, хочется переться по жаре в это пролетарское гнездо? Кто-то в Москве решил, что обстоять должно именно так, а не иначе, довел до сведения наших здешних командиров свое мнение, а отцы-командиры, как легко догадаться, браво взяли под козырек. Мнение инстанций не обсуждается, ты у нас не малое дитятко, сам понимать должен…
– Черт знает что…
– Не черт знает что, а товарищ из ЦК. Срочно прояви политическую грамотность.
– У него что, своей охраны нет?
– Откуда? – пожал плечами Лаврик, понизил голос. – Товарищ хоть и из ЦК, однако ж не дорос до охраняемого объекта. Очень уж много у нас в ЦК таких товарищей, я бы сказал, между нами, до хрена у нас в ЦК таких… но наше положение от этого не изменится. Тебе приказали охранять, а мне – бдительно сопутствовать. Что до прочего – шагай к Бульдогу, он расскажет подробнее. Двигай давай, а то он там третий телефон обгладывает в приступе служебного рвения. Лейла уже звонила – она со своими, в отличие от тебя, в полной боевой готовности. Идеологически грамотная девочка, а ведь красотка. Я бы на твоем месте ворон не ловил… Ну, пошли наконец?
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Передайте вашим, пожалуйста, еще вот что… – сказал Асади. – По этим материалам следует говорить не только с Касемом или со мной. Это не прихоть – обстоятельства требуют… Так и передайте.
– Непременно, – сказал Мазур.
«Черт, что же это все значит? – подумал он. – Неужели в этой вонючей истории с оружием замешан некто, сидящий настолько высоко? А иначе и не расценишь… Кто?»
Но он хорошо понимал, что Асади ни за что не признается – это их собственный позор, как генерал Кумышев – позор исключительно советский…
Асади посмотрел на него, отвел глаза, опять посмотрел с непонятным выражением, он то ли был удручен, то ли откровенно колебался и Мазур ощутил тягостное предчувствие: что-то здесь было не так, и речь шла уже не о снабжавших Джараба оружием оборотнях…
– Мне бы страшно хотелось, чтобы этого разговора не было, – сказал Асади с видом человека, на что-то наконец решившегося. – Я вас очень уважаю, товарищ Мазур, республика вам благодарна за ваши самоотверженные усилия, вы настоящий друг, храбрый офицер… Доверьте, мне искренне больно, что придется этот разговор вести, но еще подлее было бы оставить вас в неведении… В конце концов, и для вас все это чревато… Нужно что-то делать, искать выход… Неофициальнейшим образом, клянусь вам…
– Говорите, – сказал Мазур, уже твердо зная, что случилось нечто сквернейшее – но не понимая, что.
– Вы лучше сами посмотрите, – сказал Асади. – А я пока побуду в коридоре…
Он неловко сунул Мазуру в руку толстый конверт, поднялся и почти выскочил из бункера, попытался притворить за собой дверь как можно деликатнее, но она все равно лязгнула, словно несмазанный, затянутый ржавчиной винтовочный затвор.
Запустив пальцы в белый незапечатанный конверт, Мазур вытянул толстую пачку фотографий. Хватило одного взгляда на верхнюю, чтобы кровь бросилась в лицо.
Очаровательная супруга, Анна свет Николаевна, соизволила сняться так, как частенько снимаются офицерские невесты – китель наброшен на плечи, фуражка набекрень, совершенно не по уставу. Вот только ничего на ней более не имелось, кроме этого кителя, и он был не советский, а эль-бахлакский, с перекрещенными полковничьими жезлами на погонах и летными птичками на лацканах, и фуражка была эль-бахлакская, опять-таки с разлапистой авиационной эмблемой кроме кокарды.
На другой фотографии она стояла совершенно голая, подбоченившись, улыбаясь в объектив безмятежно и кокетливо. На третьей – лежала на темно-вишневом покрывале, вроде бы бархатном, закинув руку за голову, а другую томно свесив с широкого дивана, уставясь в потолок с совершенно невинным выражением лица, будто и представления не имела, что ее сейчас снимают.
Третья, четвертая, еще несколько были не лучше – голая красотка в раскованных позах – а вот дальше пошло еще хуже. Объявился смутно знакомый брюнет с усиками стрелочкой и великолепной мускулатурой, до самого конца на фотографиях они запечатлены вдвоем, в разнообразнейших сочетаниях-слияниях, то незатейливых, то замысловатых, обстоятельно и подробно демонстрировавших, что кобель с фантазией может вытворять с современной раскрепощенной женщиной, если она не против…
Мазур механически перебирал фотографии, искренне и яростно пытаясь проснуться, но ничего у него не получалось, потому что это был не кошмар, а доподлинная явь. В первую минуту родились утешительные мысли насчет провокации, монтажа и тому подобного – но он узнавал не только лицо, но и тело, и некоторые излюбленные позы узнавал…
Сквозь землю бы провалился, но там – бетон… Подрагивавшими пальцами собрал фотографии в стопку, запихнул их в конверт, припечатал его ладонью к столу, словно таракана давил, поднялся и распахнул дверь:
– Генерал…
Асади вошел в собственный кабинет словно бы с некоторой опаской, устроился за столом, не глядя на Мазура, побарабанил пальцами по столу. Сказал, глядя в стену:
– Вы только не подумайте… Это не мы снимали. Я никогда бы себе не позволил, ограничился бы тем, что рассказал вам… Они сами снимали. Когда один, когда другой.
– Они? – переспросил Мазур.
– Вы, конечно, не обратили внимания… Этот человек…
– Я его смутно помню. Полковник из военного министерства, как его… Хасан…
– Правильно. Хасан Мукареджи. Так вот, вы не обратили внимания, но их двое… Это не один человек, это – близнецы. Хасан и Хусейн Мукареджи. Хусейн тоже служит в министерстве, только он майор, и не авиатор, а интендант. У нас так положено называть близнецов – Хасан и Хусейн… Там они оба, на снимках. Ваша супруга, цветисто выражаясь, дарит благосклонностью обоих.
– Хасан и Хусейн… – механически повторил Мазур. – Послушайте, – почти выкрикнул он со внезапно вспыхнувшей надеждой. – А не может все же оказаться…
– Фотомонтаж? Искусная провокация? – моментально подхватил Асади. – Как ни печально, от этой мысли придется отказаться. Я сам поначалу так и подумал, мне не хотелось верить… У меня есть еще и кинопленка. Возможно, вам не стоит…
– Покажите, – хрипло сказал Мазур.
– Вы уверены…
– Покажите, говорю!
– Ну ладно…
Асади вытащил из шкафа кинопроектор, ловко заправил свободный конец пленки в нижнюю бобину, опустил экран, спрятанный до того внутри серой жестяной трубы под потолком, вставил штепсель в розетку. Повернулся к Мазуру:
– Нажмете вот эту кнопку… И вот что, если уж вы хотите смотреть, обязательно досмотрите до того момента, где появляется третий.
И вышел, на сей раз затворив дверь почти бесшумно. Мазур одним глотком допил то, что оставалось в стаканчике, нажал кнопку и, когда на стене вспыхнул яркий белый прямоугольник, погасил верхний свет.
Сидел в темноте, изредка поскрипывая зубами в приступах лютой ярости. На экране возникла большая комната, обставленная отнюдь не с революционным аскетизмом – скорее уж в стиле заклейменного историей султана. Появилась Аня в облике этакой юной и невинной Красной Шапочки – белая блузочка, короткая черная юбка, белые гольфики и полосатый мужской галстук – сделала несколько шагов, озираясь с наигранным испугом, а потом на нее накинулись неизвестно откуда вынырнувшие оба близнеца (теперь стало ясно, что их и в самом деле двое). Изображали они, надо полагать, живописных восточных злодеев – голые по пояс, в широких шароварах и огромных чалмах с пышными перьями.
Сюжет был незамысловатый: юную пленницу долго и обстоятельно лапали-оглаживали, потом медленно раздевали, а она на протяжении всего процесса старательно притворялась, что все происходящее с ней случилось категорически против ее воли, вяло отбивалась и визжала. Правда, актеры из троицы были бездарнейшие, фальшь так и перла наружу. В конце концов «жертву» все же одолели, лишили последних тряпочек и живописно распростерли на узорчатом ковре, привязав раскинутые руки к блестящим кольцам. Еще раз облапали на все лады и отступили, ушли из кадра.
Появился третий, о котором предупреждал Асади, в традиционном костюме Адама, снятый со спины, так что Мазур никак не мог увидеть его лица. Аня задергалась, прилежно изображая крайний испуг. Незнакомец, не тратя времени на преамбулы, с ходу прошел на ковер, присел на корточки, омерзительным хозяйским жестом провел ладонями по телу женщины, снизу вверх, что-то проговорил, судя по движениям головы. Аня отчаянно замотала головой, стараясь изобразить гордую несговорчивость. Взяв протянутый из-за камеры хлыст, незнакомец упер его Ане под подбородок, долго водил по животу и груди толстым плетеным ремнем, заканчивавшимся тремя хвостами. Она закинула голову, прикрыла глаза, часто задышала. Чья-то рука торопливо подала длинный изогнутый кинжал, и тип, чьей физиономии Мазур так и не увидел, долго водил сверкающим острием по ее коже, приставлял к горлу, гладил груди плашмя. Отбросив нож, принял от невидимого ассистента пригоршню маслянисто сверкавших золотых побрякушек, жестом сеятеля рассыпал их по обнаженному женскому телу. Аня мотала головой, потом притихла. Незнакомец встал на колени над ее грудью, чуть стиснув бедрами бока, наклонился… Аня затрепыхалась вовсе уж фальшиво, что-то говорила, отворачивая голову от того, что все ближе придвигалось к ее губам, распахнула глаза в наигранном испуге. Незнакомец, ловко запустив пальцы ей в волосы, приподнял голову, наклонился еще ниже. Она открыла рот и взяла.
Что ж, она всегда проделывала это мастерски… Мазур узнавал все до единого движения, быстрые взгляды снизу вверх, улыбку (насколько можно улыбаться при этом занятии). Это продолжалось долго, глаза б не смотрели, но он должен был увидеть эту рожу…
Потом, когда она перестала судорожно глотать, незнакомец немного постоял в неподвижности, оторвался от нее, приподнялся и лег рядом, небрежно погладил бедро, пристроился сверху… Рожа наконец попала в кадр. Мазур узнал генерала Бараджа. И вскочил, выдернул штепсель из розетки, в наступившем мраке пробрался к двери, на ощупь зажег свет.
Асади вошел так же медленно, наполнил стаканчики, уже не кладя туда льда.
– Говорите, – сказал Мазур.
Ревности он не чувствовал ни капли – только злость, слепую ярость оскорбленного собственника.
– О чем?
– Говорите! Что-то есть!
– Вы правы, – сказал Асади. – Если бы все ограничивалось… тем, что вы видели, я постарался бы обставить дело как-то иначе. Но, к сожалению, дела обстоят еще запутаннее. Совсем скверно. Для нас для всех. На этих клятых близнецов у Шахро Мухорбаррат достаточно материала… Нет, они не примитивные шпионы. Просто… у них какие-то странные шашни с некоторыми субъектами, располагающимися за границей и настроенными к республике явно недружелюбно. Эмигранты. Иностранные агенты. Пора бы их пригласить в гости, но я не могу спешить. Дело необычное. Щекотливое дело.
– Барадж! – спросил Мазур в лоб.
– Не знаю! – моментально ответил, почти крикнул Асади. – Понимаете, Кирилл? Не знаю! Не то чтобы «да что вы!», а – «не знаю»… Скоро я начну верить всему… Они оба – люди Бараджа, его старые, доверенные люди, некоторые цинично мыслящие сотрудники, вот Юсефа хотя бы взять, настаивают, что иную информацию можно интерпретировать однозначно… Есть беспокоящие донесения, отнюдь не конкретные, но в сочетании с другими позволяющие сделать вывод, будто… – он вскинул глаза, полные ярости и боли: – Я не могу поверить, ясно вам? Я поверю, если меня припрут к стене неопровержимыми данными, я никого не стану покрывать, как отца родного не стал бы покрывать, в случае… Но пока я не могу верить! Это Барадж! Мы вместе делали революцию, ходили под смертью, он мне был как брат, ближе брата… Но если все же… Пусть даже это мой названый брат Барадж… – он с превеликим усилием взял себя в руки. – Ну ладно, это наши внутренние дела… А вот нам с вами нужно что-то в самом скором времени предпринять. Меня настораживает в первую очередь то, что это – ваша жена. Что, если кто-то ведет к вам вербовочные подходы? Начиная с дальних подступов? В любом случае, ситуация не из приятных.
Вот тут Мазур был с ним всецело согласен. Даже окажись потом, что тут нет ничего, кроме примитивного блядства, ему прописали бы на полную. А уж если тут примешано что-то еще… В подобных случаях муж за жену как раз ответчик, по полной программе.
– Фотографии и кинопленку через пару часов необходимо положить назад, – сказал Асади. – Чтобы никто не всполошился. В ближайшие два часа никто не заметит их отсутствия – так уж все организовано – а потом могут быть проблемы… Товарищ Мазур, я вас умоляю: помолчите, пожалуйста, какое-то время, возьмите себя в руки и притворитесь, будто ничего не знаете. Вы человек опытный и тертый, вам будет легко… Операция еще не закончена, у меня нет в руках иных узелков… Как только появится определенность, я вам немедленно сообщу. Можете вы мне дать честное слово офицера?
– Слово офицера, – сказал Мазур, глядя в пол.
– Спасибо. И в моих, и в ваших интересах сохранять все в строжайшей тайне, – казалось, он заколебался на миг. – Если уж меж нами не осталось недомолвок, если мы в одной лодке… Вот, посмотрите. Узнаете?
Мазур повертел в пальцах два черных кругляшка размером с копейку, с обрывками тонюсеньких проводочков. Проводочки, собственно, были не оборваны, а аккуратно перекушены каким-то острым инструментом, тонюсенький медный срез прямо-таки сверкал в зеленой пластиковой оплетке.
– Черт его знает, – сказал он. – Не микрофоны, часом?
– Вот именно, – с застывшим лицом сказал Асади. – Али… Ну что тут дипломатничать? Ваш Али – мой человек. Оба микрофона он снял в вашей квартире позавчера.
– Но не хотите же вы сказать, что она…
– Я искренне верю, что до такого все же не дошло, – быстро сказал Асади. – Как искренне верю, что Барадж не замазан… Пока что все, что вы видели, можно толковать на разные лады. Возможно, дело ограничивается некоторым… э-э, легкомыслием вашей супруги, а интересы обоих клятых близнецов в данном случае опять-таки касаются исключительно эротических забав. Но я, уж не посетуйте, человек подозрительный. Мне не нравится вся эта связка – Барадж, близнецы с накопленным на них материалом, ваша жена, микрофоны в вашей квартире…
Мазур быстро уточнил:
– Я в этой квартире слова не сказал о делах.
– Я верю, верю! Вы профессионал… Но кто-то же их поставил? Зачем-то поставил? Уж никак не моя служба. Я бы знал. Мимо меня такое просто не могло бы пройти. Даже учитывая возможную внедренку, есть способы вести перекрестный контроль… В общем, микрофоны ко мне не имеют никакого отношения. Вы мне верите?
– Верю, – сказал Мазур.
В действительности сейчас он не верил никому и ничему, но благоразумно об этом умолчал. Смаху во всех этих интригах не разгребешься, так что следует сохранить с генералом хорошие отношения. Ситуация и впрямь хуже губернаторской. Если дойдет до тех, кому такими вещами ведать надлежит…
Асади озабоченно спросил:
– Только не обижайтесь, товарищ Мазур, я вас прошу.. Вы сможете… не подавать вида?
– Смогу, – твердо сказал Мазур. – Какое-то время. Но мне хочется побыстрее все это развязать…
– Развяжем, – сказал Асади, щурясь мечтательно и хищно. – И как можно быстрее, честью клянусь…
…На приветствие дежурного Мазур ответил кивком головы и побыстрее проскочил мимо – в голову лезла всякая дурь, казалось, будто весь мир уже прекрасно осведомлен о его позоре. Он старался держать себя в руках – иначе завертит, затянет, начнешь усматривать потаенный смысл в невинных взглядах и репликах окружающих, крышей подвинешься… Перебедуем, – сумрачно подумал он. И не такое одолевали… Но какова, сука, стерва, блядь дешевая, врезать так, чтобы уши отклеились…
Он опомнился. Старательно привел чувства и эмоции в некоторый порядок – Асади прав, нельзя себя выдавать, нужно подождать развития событий и какой-то определенности. Дай ей по морде, проговорись – и она дома засядет в целях конспирации, Асади не ухватит нужные узелки…
Али бесшумно выдвинулся ему навстречу, полное впечатление, из стены:
– Госпожа отправилась в город, сказала, что вернется к шести… Вас давно уже ожидает господин Са-ма-рин…
Мазур коснулся нагрудного кармана, где ощущалось что-то твердое – оказалось, он ненароком, чисто машинально сунул туда оба микрофончика, а генерал, пребывая в столь же раздрызганных чувствах, не заметил исчезновения вещдоков. Ладно, потом верну…
– Спасибо, Али, – терпеливо сказал Мазур. – Вы замечательный служитель, просто замечательный…
И побыстрее отвернулся, распахнул дверь квартиры. Лаврик вовсе не выглядел раздосадованным длительным ожиданием – он сидел перед телевизором в компании бутылочки вина из Мазурова холодильника и смотрел, судя по всему, какой-то из каналов соседей – скороговорка на арабском, красотки в купальниках дефилируют по сцене под рукоплесканья публики. Вполне светское мероприятие, какой-то конкурс красоты – значит, не саудовская передача и уж никак не иранская. Эмираты, по-видимому… А то и Магриб – здесь каждая державочка норовит отгрохать такую телестудию и радиостанцию, чтобы «нас слушал весь арабский мир от Атлантики до Залива». Не Эль-Бахлак, конечно – республике не до конкурсов красоты, какими развлекается растленная буржуазия. Магриб, Левант…
– Ты, часом, не от очаровательной госпожи министра? – спросил Лаврик безмятежно. Судя по его виду, не было никаких срочных и поганых дел.
– Твоими бы устами… – сказал Мазур ему в тон, плюхнулся в соседнее кресло. – Был у Асади. Интересуется, как продвигается известное тебе дело…
– Продвигается, – негромко сказал Лаврик, посерьезнев. – Пусть у него голова не болит. Нормально продвигается, должным путем, так ему и передай при оказии… А пока что – собирайся. Как сообщил поручик Лукаш бравому солдату Швейку, я вам поручаю дело чрезвычайно важное…
– Что за дело?
– Говорю тебе, собирайся. Тебе еще своих орлов поднимать по тревоге, с обстановкой знакомить, вводную ставить… Бульдог конкретизирует, если мне не веришь, и я для тебя не авторитет.
Мазур присмотрелся с большим сомнением. Лаврик сидел, ухмыляясь во весь рот, легкомысленно качая ногой. Он нисколько не походил на человека, всерьез озабоченного служебными делами.
– Ну что ты пялишься?
– Слушай, – сказал Мазур. – У меня что-то настроение хреновое, не до розыгрышей…
– Какие, к черту, розыгрыши? – хмыкнул Лаврик с тем же легкомысленным видом. – Точно тебе говорю. Если не веришь, топай к Бульдогу, он тебя как раз ищет, и Лейле звонил, и в президентский дворец, вдруг ты опять там с президентом вискарь хлещешь… Короче, Родина на тебя возлагает очередную миссию. Честное слово. Поднимай орлов – и вперед.
– Лаврик…
– Забудь на время про всяких там Лавриков… Начинаются суровые служебные будни. Дело в следующем, Кирилл Степанович. Завтра в Эль-Зурейде, пролетарском центре, имеет место быть торжественное открытие школы, каковая школа представляет собой братский и бескорыстный дар советского народа дружественному эль-бахлакскому.
– А я тут при чем?
– И ты, и я… – грустно сказал Лаврик. – Короче говоря, звездой мероприятия будет товарищ из ЦК партии. Нашей, понятно, партии, единственной. Руководящей и направляющей силы. Товарищ уже прибымши, сидит в посольстве в сопровождении прибывшего с ним вместе сотрудника самой главной партийной газеты. И выезжать нам всем уже через полтора часа, а это, доложу тебе по секрету, будет не самой простой задачей…
– Что именно?
– Да выехать через полтора часа, – безмятежно сказал Лаврик. – Это еще вилами на воде писано, есть свои подводные камни… Ну что ты на меня таращишься? Говорю тебе, никаких розыгрышей. Открытие будет, как уже говорилось, торжественное, с шумом, с помпой, с благодарственными выступлениями представителей пролетариата, с убедительной речью Лейлы и отеческим напутствием товарища из ЦК. Ясно?
– А мы тут при чем?
– Да мать твою! – с досадой сказал Лаврик. – Ты на большой базар, часом, не заезжал, гашишем не затягивался? Цэ-ка. Усекаешь? Товарища из цэ-ка нужно охранять бдительно и неусыпно, а кто это сумеет сделать лучше капитан-лейтенанта Мазура и его орлов? Короче, это не я придумал. Мне самому, думаешь, хочется переться по жаре в это пролетарское гнездо? Кто-то в Москве решил, что обстоять должно именно так, а не иначе, довел до сведения наших здешних командиров свое мнение, а отцы-командиры, как легко догадаться, браво взяли под козырек. Мнение инстанций не обсуждается, ты у нас не малое дитятко, сам понимать должен…
– Черт знает что…
– Не черт знает что, а товарищ из ЦК. Срочно прояви политическую грамотность.
– У него что, своей охраны нет?
– Откуда? – пожал плечами Лаврик, понизил голос. – Товарищ хоть и из ЦК, однако ж не дорос до охраняемого объекта. Очень уж много у нас в ЦК таких товарищей, я бы сказал, между нами, до хрена у нас в ЦК таких… но наше положение от этого не изменится. Тебе приказали охранять, а мне – бдительно сопутствовать. Что до прочего – шагай к Бульдогу, он расскажет подробнее. Двигай давай, а то он там третий телефон обгладывает в приступе служебного рвения. Лейла уже звонила – она со своими, в отличие от тебя, в полной боевой готовности. Идеологически грамотная девочка, а ведь красотка. Я бы на твоем месте ворон не ловил… Ну, пошли наконец?
ГЛАВА ПЯТАЯ
ТРИУМФАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
В посольстве Мазур бывал уже не раз, Лаврик тоже, и они, не спрашивая дороги, быстро поднялись в кабинет посла, куда попали без всяких прекословии со стороны секретарши, годочков этак ста восьмидесяти от роду, жердеобразной дамы с гранитным лицом проверенного партийного товарища. Бедняга посол, мимоходом подумал Мазур, ему бы вместо этой Клары Цеткин кого-нибудь помоложе, а то девочки из машбюро жалуются втихомолку вездесущему Лаврику, что товарищ дипломат, бывший первый секретарь какого-то обкома, то ли в ссылку сюда сосланный, то ли наоборот, на повышение, им уже все юбчонки оборвал…
В обширном кабинете посла имело место некоторое многолюдство – сам посол, разумеется, несколько дипломатов рангом пониже, штатских и военных, а также генерал Барадж с небольшой свитой, в числе которой обнаружились оба чертовых близнеца, Хасан с Хусейном. Мазур им дружелюбно улыбнулся, одновременно представив со сладкой яростью, как разметывает эту компанию по углам отточенными ударами. Показалось ему, или у близнецов в глазах и в самом деле светилась затаенная насмешка? Взгляды у всей троицы определенно покровительственные – как и следует смотреть на недотепу, чью женушку весело оттягивает тесная компашка…
«Ну, даст бог, сквитаемся, – подумал он почти спокойно. – Не так, так эдак…»
На кителе Бараджа красовался новехонький орден Трудового Красного Знамени, а близнецы оказались украшены столь же свеженькими Дружбами Народов. Отвернувшись от них, Мазур направился к ничем не обозначенному, но явному и несомненному центру торжества.
Таковым оказался кряжистый мужичок, седовласый и краснолицый, типичный функционер со стажем – как писали в каком-то романе, с лицом и голосом праздничного оратора. Он сидел на тяжелом посольском стуле, вольготно развалившись, в расстегнутом пиджаке, с приспущенным узлом галстука, держа в руке полный стакан и, судя по всему, был чрезвычайно доволен жизнью. Рядом помещался еще один, столь же седовласый и представительный, но гораздо более поджарый и суетливый. С первого взгляда было ясно, кто тут товарищ из ЦК, а кто – звезда партийной журналистики…
Высокий гость с ходу обратил на него благосклонное внимание:
– А это кто? Местный?
Мазур по-прежнему щеголял в местном френче без всяких знаков различия, так что можно было и ошибиться. Араба он, конечно, напоминал мало, но товарищ со Старой площади, сразу видно, уже залил трюмы по самую ватерлинию…
Бульдог, склонившись над его ухом, со слащавым, даже умильным выражением проинформировал:
– Капитан-лейтенант Мазур, товарищ Хоменко. По секретно-спецназовской линии. На переднем крае борьбы…
Товарищ Хоменко взмыл со стула дрессированным медведем, расплескивая вокруг, в том числе и на окружающих, спиртное из вместительного стакана. Окружающие вежливо улыбались. Заключив Мазура в тесные объятия, разливая остатки своей винной порции, товарищ Хоменко возопил:
В обширном кабинете посла имело место некоторое многолюдство – сам посол, разумеется, несколько дипломатов рангом пониже, штатских и военных, а также генерал Барадж с небольшой свитой, в числе которой обнаружились оба чертовых близнеца, Хасан с Хусейном. Мазур им дружелюбно улыбнулся, одновременно представив со сладкой яростью, как разметывает эту компанию по углам отточенными ударами. Показалось ему, или у близнецов в глазах и в самом деле светилась затаенная насмешка? Взгляды у всей троицы определенно покровительственные – как и следует смотреть на недотепу, чью женушку весело оттягивает тесная компашка…
«Ну, даст бог, сквитаемся, – подумал он почти спокойно. – Не так, так эдак…»
На кителе Бараджа красовался новехонький орден Трудового Красного Знамени, а близнецы оказались украшены столь же свеженькими Дружбами Народов. Отвернувшись от них, Мазур направился к ничем не обозначенному, но явному и несомненному центру торжества.
Таковым оказался кряжистый мужичок, седовласый и краснолицый, типичный функционер со стажем – как писали в каком-то романе, с лицом и голосом праздничного оратора. Он сидел на тяжелом посольском стуле, вольготно развалившись, в расстегнутом пиджаке, с приспущенным узлом галстука, держа в руке полный стакан и, судя по всему, был чрезвычайно доволен жизнью. Рядом помещался еще один, столь же седовласый и представительный, но гораздо более поджарый и суетливый. С первого взгляда было ясно, кто тут товарищ из ЦК, а кто – звезда партийной журналистики…
Высокий гость с ходу обратил на него благосклонное внимание:
– А это кто? Местный?
Мазур по-прежнему щеголял в местном френче без всяких знаков различия, так что можно было и ошибиться. Араба он, конечно, напоминал мало, но товарищ со Старой площади, сразу видно, уже залил трюмы по самую ватерлинию…
Бульдог, склонившись над его ухом, со слащавым, даже умильным выражением проинформировал:
– Капитан-лейтенант Мазур, товарищ Хоменко. По секретно-спецназовской линии. На переднем крае борьбы…
Товарищ Хоменко взмыл со стула дрессированным медведем, расплескивая вокруг, в том числе и на окружающих, спиртное из вместительного стакана. Окружающие вежливо улыбались. Заключив Мазура в тесные объятия, разливая остатки своей винной порции, товарищ Хоменко возопил: