– А мы только пообещаем или… – Южный обвел взглядом собеседников.
– Надо помочь, – твердо сказал Родик. – Башан – пацан правильный, кидать его западло.
– Слушайте, – Карновский с улыбкой откинулся в кресле, – ну а кто нам мешает запросить у этого посредника… ну, скажем… полета тыщ зеленых? Вроде как на текущие расходы. И заявляем, что только на этих условиях мы соглашаемся. Если за всем этим действительно стоит папашка Гаркалов, он раскошелится, для него это не деньги. Ну и, разумеется, остается нашканал на таможне.
– Кажется, срастается, – потер ладони Южный, – но надо еще как следует обкашлять все нюансы…
Глава 15
Глава 16
– Надо помочь, – твердо сказал Родик. – Башан – пацан правильный, кидать его западло.
– Слушайте, – Карновский с улыбкой откинулся в кресле, – ну а кто нам мешает запросить у этого посредника… ну, скажем… полета тыщ зеленых? Вроде как на текущие расходы. И заявляем, что только на этих условиях мы соглашаемся. Если за всем этим действительно стоит папашка Гаркалов, он раскошелится, для него это не деньги. Ну и, разумеется, остается нашканал на таможне.
– Кажется, срастается, – потер ладони Южный, – но надо еще как следует обкашлять все нюансы…
Глава 15
Дела непонятные…
Прогулка по зимнему Питеру в неожиданно грянувшую оттепель – занятие, прямо скажем, мало увлекательное. Под ногами чавкает, в ботинках чавкает, нормальной зимой и не пахнет, а в лицо прицельно лупит мокрый снег, ветер непостижимым образом забирается под заправленный в джинсы свитер…
Прогулка в «Крестах» при такой погоде выглядит несколько лучше: тут снег хоть убирается, да и стены прикрывают от ветра, но, поскольку Алексей Карташ был выдернут из привычной жизни совершенно для него неожиданно, то и подготовиться к переезду на казенную квартиру он не успел. Вот и вышагивал теперь по дворику в том, в чем щеголял на презентации, а именно в лакированных туфлях, коротком стильном пальтишке поверх костюма и без шапки. Однако оставаться в опостылевшей хате было совсем уж невмоготу, поэтому Алексей старался наслаждаться стылым воздухом, пробирающей до костей сыростью и разминанием нижних конечностей в снежной кашице. Прочие же обитатели «Крестов» резвились как дети. В первый раз узрев шествующих на прогулку сограждан, Карташ малость прибалдел. И было отчего: соседи по СИЗО несли с собой тряпичные мячи, связки наполненных водой двухлитровых бутылей из-под минералки: типа гантели, даже боксерские перчатки мелькнули в толпе – ну чисто зэки из американских фильмов торопятся размяться на свежем воздухе… А с другой стороны, что удивительного: в тюрьме особо заняться нечем, так почему бы мышцу сидельцам не покачать?..
Как это не странно, но идиотская с какой стороны не посмотреть игра в расследование, затеянная им и увлекшая всех четверых, дала первые результаты. Эдик связался со своим приятелем-опером и наплел, что ему срочно требуется помощь: покрутиться в отеле «Арарат», побеседовать с персоналом, пошакалить вокруг – в общем, разнюхать, так ли уж верна версия следствия насчет убийства задержанным в состоянии аффекта. Может, вовсе и не задержанный укокошил голубков? В случае победы приятеля ждет новая звездочка… ну, а в случае неудачи – море халявной водки. Оперок и в самом деле оказался парнишкой толковым, все эти дутые Дукалисы-Фуялисы отдыхают и не встают, и периодически давал отчеты. Отчеты по телефону принимал Эдик и пересказывал услышанное остальным. (Причем сам процесс приемки каждой телефонограммы превратился для Алексея в какой-то унизительный и мерзкий ритуал… ладно, не будем сейчас не об этом.)
Короче, этот опер надыбал вот что.
Он побывал в той гостинице. Жизнь там, как выяснилось, идет своим чередом, из-за Карташа отелюне закрыли, другие постояльцы не съехали, глаза у персонала не красные от непросыхающих слез…
В общем, визит опера никого, понятное дело, не удивил. Более того, некоторые выражали легонькое удивление, что их не донимают подобными визитами по десять раз на дню. Словом, персонал выражал полную внутреннюю готовность к беседам. И никому, ясное дело, в голову не пришло поинтересоваться из какого отделения к ним пожаловали, уж не из того ли, которое не имеет к расследованию ровным счетом никакого отношения… Опер поговорил с управляющим, взял адреса тех, кто работал в ту ночную смену, но кого на месте не оказалось, съездил, переговорил и с ними. В целом ничего особливого. Ни тебе паспортов, оброненных убегающим преступником, ни отпечатков вымазанных креозотом ботинок, ведущих до самой хазы. Персонала в гостинице по ночам немного, и никто из них ничего не видел и не слышал до начала переполоха. Кстати, никто их до Эдикового опера толком-то и не расспрашивал. Да и коридорную, что дежурила на этаже в ту ночь, тоже спрашивали только об имеющем непосредственное отношение к бурным ночным событиям. А оперок поспрашивал и о другом.
Коридорные дежурят на каждом этаже, их стол находится в закутке, из этого закутка коридор не просматривается – тем более, извилистый, тем более, ночью им делать, по сути, нечего, и они мирно кемарят на диванчиках. Не положено, кончено, престиж, репутация и все такое, но кто ж ночью сунется проверять… Кемарила и коридорная на втором этаже. Сперва ее разбудил приезд хмельной троицы, она выглянула, пронаблюдала, как вносят Карташа и вновь задремала. Зато выстрелы ее разбудили окончательно и бесповоротно. То есть теоретически не ктолегко мог незамеченным проникнуть в номер – как до триумфального приезда, так и после. Особенно уверенно нектомог действовать, если был осведомлен о гостиничных порядках.
– Или если коридорная сама повязана, – мрачно добавил в этом месте рассказа Дюйм.
– Или если так, – согласился Эдик. – В результате, как я сказал, опер переговорил со всеми, кто дежурил в ту ночь.
И не понравились ему из всей обоймы двое. Один, сразу было видно, насквозь продажный тип, который за деньги готов бомбу подложить под собственную задницу. А второй… второй не понравился еще больше. Слишком уж был весел, непринужден и умеренно нагл – как развязный халдей в дорогом кабаке. Причем заметно, что ему хотелось обнаглеть по полной, но он удерживался. Немного права покачал – дескать, вызывайте повесткой, пишите протокол. Но видно было: права качает спектакля ради. Поэтому легко успокоился после обычных в таких случаях увещеваний, что это, дескать, просто ни к чему не обязывающий разговор, что вы же хотите оказать всемерную помощь в установлении справедливости и так далее. И все свои «не знаю, не слышал, не видел» дальше долдонил с игривым блеском в глазах… Короче, опер почувствовал в нем некое второе донце.
– Ни при чем человек, вот и все объяснение. Не все же должны дрожать при виде ментовских корок, – сказал Карташ.
– Да что ты говоришь! – хмыкнул Эдик. – А я и не знал! А я, можно подумать, деревянный по уши и думал, что всенепременно должны дрожать и обязательно, чтобы все… Сказал же: опер мой унюхалвторое донце, и я ему доверяю. Что такое ментовское чутье, в курсе? Тем более, и панику в халдее он тоже почувствовал, когда вопросики задавал. Хотя задавал со всей мягкостью, можно сказать, вопросиками по шерстке гладил, но нет-нет, да и проскочит эдакая искорка. Как бы это словами-то объяснить, про чутье… Ну вот не станет человек ни с того ни с сего паниковать, понимаешь? Страх, неуверенность, зажатость перед ментом – это нормально, это в порядке вещей. Все ментов боятся. Но не паникуют же! Тем более какой-то сраный халдей…
– А по-моему, первый тип более подозрительный, – возразил гаишник Квадрат. – Тот, который всех готов продать за деньги.
Эдик скептически покачал головой:
– Этого уже убрали бы, будь он причастен. Таких гнилых людишек в живых не оставляют, опасно. Гнилой – значит, трухлявый, ткни посильнее – и рассыплется. Или придумает, кому можно выгодно продать информацию.
Еще приятель Эдика полюбопытствовал в гостинице, кто там проживал по соседству с номером, где остановились Алексей с Машей. Его послали к управляющему. Управляющий, естественно, удивился: «Дык ваши уже выясняли!» Но сами понимаете, сказал опер, дело громкое, параллельно расследуется несколькими подразделениями, чтоб никаких ошибок и неточностей. Управляющий ботву проглотил и позволил заглянуть в компьютер, куда заносятся данные постояльцев. Один из соседних номеров занимал и до сих пор занимает какой-то барыга из Канады, другой номер пустует. И в ту ночь тоже пустовал. Опер захотел переговорить с постояльцами. Идея управляющему не понравилась: постояльцев, дескать, уже опрашивали, и многие остались недовольны повышенным вниманием к своим персонам… Ну, опер не стал настаивать. Клиенты для гостиницы – это серьезно. Ясно дело, что кто-то из них что-то обязательно слышал. И в первую голову весьма неплохо было бы потрендеть с бизнесменом из Канады, но с ментовскими возможностями…
Такие дела.
Карташ месил снег среди прочих заключенных в прогулочном дворике и размышлял. Итак, параллельно официальному следствию эти сыскари затеяли следствие частное. И уже что-то начало вырисовываться: пустой номер, подозрительные типы из обслуги, плохой обзор коридора со стороны коридорного – все это было лучиком света в непроглядной тьме тоски и беспомощности. А ведь приятель Эдика еще только нащупывал подходы…
Кто-то тронул его за рукав, и Карташ обернулся.
– Эй, братан… – абсолютно незнакомый плюгавенький мужичок в ватнике, метр с кепкой росточком, смотрел исключительно мимо, – ты это, ты завтра с утреца на поверке скажи, что у тебя зуб болит…
– Чего? – не врубился Карташ.
– Чего, чего! – рассердился плюгавый визави, но смотрел все равно в сторону. – Не ори, бля, люди ж кругом… Зуб у тебя болит, понял? Так завтра и скажешь. Не забудь. Понял?
– Нет, не понял! – Алексей высвободил рукав из пальцев мужичка. – А ты…
– Ну и мудак, – констатировал мужик. – Я тебе дело говорю. Потом локти кусать будешь… – и растворился в толпе гуляющих и резвящихся. Как и не было.
Карташ пожал плечами и отвернулся.
Разбрелись по хатам. О странном предложении насчет больного зуба сокамерникам, на сей раз прогулку манкировавшим, он не рассказал – просто не дали. Едва за Алексеем закрылась дверь, Дюйм, ласково улыбаясь, указал ему на верхнюю пустующую шконку:
– Ну что, голуба, нагулялся? Полезай-ка.
– Опять? – возмутился Карташ. – Слышьте, мужики, достало. Вы че, издеваетесь?!
– Ты хотел, чтобы мы помогали? – напомнил Эдик. – Вот и давай.
– А пока меня не было, нельзя было?
– А вот нельзя было: абонент был вне зоны. Твои вопросы решал, между прочим.
Крыть было нечем. Унизительная церемония телефонного звонка началась. Ворча, Карташ забрался наверх и самолично накрыл голову одеялом. Квадрат положил сверху еще и подушку – для пущей надежности, и остался рядом, на стреме. Карташ скрежетнул зубами, но рыпаться не посмел. И в самом деле, чего протестовать, мужики помогают ему. То есть, наверное,помогают… Сыщики долбанные. Но вдруг… Чем черт не шутит… В последнее время, особенно после задушевного разговора со следаком, Алексей готов был хвататься за любую соломинку. Может, и стоило рассказать сокамерникам о веселых сибирских знакомцах, которые ради каких-то своих целей чуть ли не под пожизненное людей подводят? Нет. Рано. Пока Карташ не убедиться стопроцентно, что попал в переплет либо по прихоти, либо по недочету именно Глаголевской шарашки, нет смысла вскрываться. А дистанционно роющие землю сокамерники могут и в самом деле что-нибудь надыбать, даже если не будут знать подробностей… Особенно если не будут.
Он прислушался. Как и раньше, что-то заскрежетало, отодвинули что-то тяжелое, чем-то хлопнули, обо что-то ударили. Причем, какие из этих звуков были реальными, а какие производились для маскировки, он понять не мог, сколько не тщился. Известно было лишь одно: у чертей в хате имеется мобильник, который они старательно и, надо признать, надежно прячут от шмона… и от Карташа. Не доверяют, твари, родному соседу: а вдруг он казачком засланным окажется! И при том с азартом расследуют дело этого самого казачка… Вот и приходилось Алексею добровольно, посредством одеяла и подушки, лишать себя зрения и слуха, дабы, не приведи господь, не заметить ненароком, где у них тайник, когда уродам приспичит позвонить. И это уже превращалось в какой-то бредовый ритуал. Эх, видел бы сейчас кто-нибудь со стороны этого храброго победителя бунтующих зэков, спасителя Президента Ниязова и защитника всея Сибири от воровского беспредела…
Ладно. И пусть. Лишь бы и вправду помогли.
Сквозь толщу импровизированной звукоизоляции приглушенно донесся голос Эдика, что-то бубнящий, слов было не разобрать абсолютно.
Минут через пятнадцать закончили, наконец, ироды. Это ж сколько они на связь тратят? И как потом счет Карташу выпишут?
Алексей выбрался из-под подушки и одеяла, свесил ноги со шконки, мрачно посмотрел на Эдика.
– Ну? Не томи.
Эдик закурил.
– Не обольщайся, ничего конкретного. Вчера оперок мой пошатался по округе: вряд ли убийца, если он, конечно, существует в реальности, приковылял пешком и пешком же удирал. Значит, машина была припаркована на соседних улицах…
Обходить квартал с опросом граждан, ясно, приятель Эдика не стал, он поступил иначе: поставил себя на место человека, которому необходимо держать машину поблизости и одновременно спрятать от посторонних глаз. Эту логику непрофессионала понять невозможно, а вот просчитать логику спеца – с этим в точности наоборот, если ты сам спец, конечно. Вот опер походил, походил по прилегающим улицам и отыскал дворик. Хороший дворик, просто изумительный, проходной и проездной, подлинно питерский, из него можно выехать на одну улицу, а можно и на другую. Дворик исключительно жилой, то есть без офисов со сторожами и без ночных магазинов. И опер пришел к выводу, что на месте убийцы он оставил бы машину здесь.
Дальше. Это центр города, живого места на асфальте мало, машины паркуются чуть ли не друг на друге, дома малоэтажные. Отсюда вывод: здешние автовладельцы наверняка знают тачки друг друга, типа как все друг друга знают в деревне. И если в окрестностях появляется новая машина, проходя мимо, невольно ее ревниво разглядывают, как в деревне разглядывают любого незнакомца. Значит, оставалось найти автолюбителей и переговорить с ними – глядишь, и обнаружится кто-нибудь, кто видел ночью постороннюю тачку. Первый заход ничего не дал – естественно, времени-то сколько прошло с убийства, но опер обещал еще разок туда наведаться.
Собственно, на этом новости с воли и заканчивались. Негусто, прямо скажем, однако для начала и этого было выше крыши.
Прогулка в «Крестах» при такой погоде выглядит несколько лучше: тут снег хоть убирается, да и стены прикрывают от ветра, но, поскольку Алексей Карташ был выдернут из привычной жизни совершенно для него неожиданно, то и подготовиться к переезду на казенную квартиру он не успел. Вот и вышагивал теперь по дворику в том, в чем щеголял на презентации, а именно в лакированных туфлях, коротком стильном пальтишке поверх костюма и без шапки. Однако оставаться в опостылевшей хате было совсем уж невмоготу, поэтому Алексей старался наслаждаться стылым воздухом, пробирающей до костей сыростью и разминанием нижних конечностей в снежной кашице. Прочие же обитатели «Крестов» резвились как дети. В первый раз узрев шествующих на прогулку сограждан, Карташ малость прибалдел. И было отчего: соседи по СИЗО несли с собой тряпичные мячи, связки наполненных водой двухлитровых бутылей из-под минералки: типа гантели, даже боксерские перчатки мелькнули в толпе – ну чисто зэки из американских фильмов торопятся размяться на свежем воздухе… А с другой стороны, что удивительного: в тюрьме особо заняться нечем, так почему бы мышцу сидельцам не покачать?..
Как это не странно, но идиотская с какой стороны не посмотреть игра в расследование, затеянная им и увлекшая всех четверых, дала первые результаты. Эдик связался со своим приятелем-опером и наплел, что ему срочно требуется помощь: покрутиться в отеле «Арарат», побеседовать с персоналом, пошакалить вокруг – в общем, разнюхать, так ли уж верна версия следствия насчет убийства задержанным в состоянии аффекта. Может, вовсе и не задержанный укокошил голубков? В случае победы приятеля ждет новая звездочка… ну, а в случае неудачи – море халявной водки. Оперок и в самом деле оказался парнишкой толковым, все эти дутые Дукалисы-Фуялисы отдыхают и не встают, и периодически давал отчеты. Отчеты по телефону принимал Эдик и пересказывал услышанное остальным. (Причем сам процесс приемки каждой телефонограммы превратился для Алексея в какой-то унизительный и мерзкий ритуал… ладно, не будем сейчас не об этом.)
Короче, этот опер надыбал вот что.
Он побывал в той гостинице. Жизнь там, как выяснилось, идет своим чередом, из-за Карташа отелюне закрыли, другие постояльцы не съехали, глаза у персонала не красные от непросыхающих слез…
В общем, визит опера никого, понятное дело, не удивил. Более того, некоторые выражали легонькое удивление, что их не донимают подобными визитами по десять раз на дню. Словом, персонал выражал полную внутреннюю готовность к беседам. И никому, ясное дело, в голову не пришло поинтересоваться из какого отделения к ним пожаловали, уж не из того ли, которое не имеет к расследованию ровным счетом никакого отношения… Опер поговорил с управляющим, взял адреса тех, кто работал в ту ночную смену, но кого на месте не оказалось, съездил, переговорил и с ними. В целом ничего особливого. Ни тебе паспортов, оброненных убегающим преступником, ни отпечатков вымазанных креозотом ботинок, ведущих до самой хазы. Персонала в гостинице по ночам немного, и никто из них ничего не видел и не слышал до начала переполоха. Кстати, никто их до Эдикового опера толком-то и не расспрашивал. Да и коридорную, что дежурила на этаже в ту ночь, тоже спрашивали только об имеющем непосредственное отношение к бурным ночным событиям. А оперок поспрашивал и о другом.
Коридорные дежурят на каждом этаже, их стол находится в закутке, из этого закутка коридор не просматривается – тем более, извилистый, тем более, ночью им делать, по сути, нечего, и они мирно кемарят на диванчиках. Не положено, кончено, престиж, репутация и все такое, но кто ж ночью сунется проверять… Кемарила и коридорная на втором этаже. Сперва ее разбудил приезд хмельной троицы, она выглянула, пронаблюдала, как вносят Карташа и вновь задремала. Зато выстрелы ее разбудили окончательно и бесповоротно. То есть теоретически не ктолегко мог незамеченным проникнуть в номер – как до триумфального приезда, так и после. Особенно уверенно нектомог действовать, если был осведомлен о гостиничных порядках.
– Или если коридорная сама повязана, – мрачно добавил в этом месте рассказа Дюйм.
– Или если так, – согласился Эдик. – В результате, как я сказал, опер переговорил со всеми, кто дежурил в ту ночь.
И не понравились ему из всей обоймы двое. Один, сразу было видно, насквозь продажный тип, который за деньги готов бомбу подложить под собственную задницу. А второй… второй не понравился еще больше. Слишком уж был весел, непринужден и умеренно нагл – как развязный халдей в дорогом кабаке. Причем заметно, что ему хотелось обнаглеть по полной, но он удерживался. Немного права покачал – дескать, вызывайте повесткой, пишите протокол. Но видно было: права качает спектакля ради. Поэтому легко успокоился после обычных в таких случаях увещеваний, что это, дескать, просто ни к чему не обязывающий разговор, что вы же хотите оказать всемерную помощь в установлении справедливости и так далее. И все свои «не знаю, не слышал, не видел» дальше долдонил с игривым блеском в глазах… Короче, опер почувствовал в нем некое второе донце.
– Ни при чем человек, вот и все объяснение. Не все же должны дрожать при виде ментовских корок, – сказал Карташ.
– Да что ты говоришь! – хмыкнул Эдик. – А я и не знал! А я, можно подумать, деревянный по уши и думал, что всенепременно должны дрожать и обязательно, чтобы все… Сказал же: опер мой унюхалвторое донце, и я ему доверяю. Что такое ментовское чутье, в курсе? Тем более, и панику в халдее он тоже почувствовал, когда вопросики задавал. Хотя задавал со всей мягкостью, можно сказать, вопросиками по шерстке гладил, но нет-нет, да и проскочит эдакая искорка. Как бы это словами-то объяснить, про чутье… Ну вот не станет человек ни с того ни с сего паниковать, понимаешь? Страх, неуверенность, зажатость перед ментом – это нормально, это в порядке вещей. Все ментов боятся. Но не паникуют же! Тем более какой-то сраный халдей…
– А по-моему, первый тип более подозрительный, – возразил гаишник Квадрат. – Тот, который всех готов продать за деньги.
Эдик скептически покачал головой:
– Этого уже убрали бы, будь он причастен. Таких гнилых людишек в живых не оставляют, опасно. Гнилой – значит, трухлявый, ткни посильнее – и рассыплется. Или придумает, кому можно выгодно продать информацию.
Еще приятель Эдика полюбопытствовал в гостинице, кто там проживал по соседству с номером, где остановились Алексей с Машей. Его послали к управляющему. Управляющий, естественно, удивился: «Дык ваши уже выясняли!» Но сами понимаете, сказал опер, дело громкое, параллельно расследуется несколькими подразделениями, чтоб никаких ошибок и неточностей. Управляющий ботву проглотил и позволил заглянуть в компьютер, куда заносятся данные постояльцев. Один из соседних номеров занимал и до сих пор занимает какой-то барыга из Канады, другой номер пустует. И в ту ночь тоже пустовал. Опер захотел переговорить с постояльцами. Идея управляющему не понравилась: постояльцев, дескать, уже опрашивали, и многие остались недовольны повышенным вниманием к своим персонам… Ну, опер не стал настаивать. Клиенты для гостиницы – это серьезно. Ясно дело, что кто-то из них что-то обязательно слышал. И в первую голову весьма неплохо было бы потрендеть с бизнесменом из Канады, но с ментовскими возможностями…
Такие дела.
Карташ месил снег среди прочих заключенных в прогулочном дворике и размышлял. Итак, параллельно официальному следствию эти сыскари затеяли следствие частное. И уже что-то начало вырисовываться: пустой номер, подозрительные типы из обслуги, плохой обзор коридора со стороны коридорного – все это было лучиком света в непроглядной тьме тоски и беспомощности. А ведь приятель Эдика еще только нащупывал подходы…
Кто-то тронул его за рукав, и Карташ обернулся.
– Эй, братан… – абсолютно незнакомый плюгавенький мужичок в ватнике, метр с кепкой росточком, смотрел исключительно мимо, – ты это, ты завтра с утреца на поверке скажи, что у тебя зуб болит…
– Чего? – не врубился Карташ.
– Чего, чего! – рассердился плюгавый визави, но смотрел все равно в сторону. – Не ори, бля, люди ж кругом… Зуб у тебя болит, понял? Так завтра и скажешь. Не забудь. Понял?
– Нет, не понял! – Алексей высвободил рукав из пальцев мужичка. – А ты…
– Ну и мудак, – констатировал мужик. – Я тебе дело говорю. Потом локти кусать будешь… – и растворился в толпе гуляющих и резвящихся. Как и не было.
Карташ пожал плечами и отвернулся.
Разбрелись по хатам. О странном предложении насчет больного зуба сокамерникам, на сей раз прогулку манкировавшим, он не рассказал – просто не дали. Едва за Алексеем закрылась дверь, Дюйм, ласково улыбаясь, указал ему на верхнюю пустующую шконку:
– Ну что, голуба, нагулялся? Полезай-ка.
– Опять? – возмутился Карташ. – Слышьте, мужики, достало. Вы че, издеваетесь?!
– Ты хотел, чтобы мы помогали? – напомнил Эдик. – Вот и давай.
– А пока меня не было, нельзя было?
– А вот нельзя было: абонент был вне зоны. Твои вопросы решал, между прочим.
Крыть было нечем. Унизительная церемония телефонного звонка началась. Ворча, Карташ забрался наверх и самолично накрыл голову одеялом. Квадрат положил сверху еще и подушку – для пущей надежности, и остался рядом, на стреме. Карташ скрежетнул зубами, но рыпаться не посмел. И в самом деле, чего протестовать, мужики помогают ему. То есть, наверное,помогают… Сыщики долбанные. Но вдруг… Чем черт не шутит… В последнее время, особенно после задушевного разговора со следаком, Алексей готов был хвататься за любую соломинку. Может, и стоило рассказать сокамерникам о веселых сибирских знакомцах, которые ради каких-то своих целей чуть ли не под пожизненное людей подводят? Нет. Рано. Пока Карташ не убедиться стопроцентно, что попал в переплет либо по прихоти, либо по недочету именно Глаголевской шарашки, нет смысла вскрываться. А дистанционно роющие землю сокамерники могут и в самом деле что-нибудь надыбать, даже если не будут знать подробностей… Особенно если не будут.
Он прислушался. Как и раньше, что-то заскрежетало, отодвинули что-то тяжелое, чем-то хлопнули, обо что-то ударили. Причем, какие из этих звуков были реальными, а какие производились для маскировки, он понять не мог, сколько не тщился. Известно было лишь одно: у чертей в хате имеется мобильник, который они старательно и, надо признать, надежно прячут от шмона… и от Карташа. Не доверяют, твари, родному соседу: а вдруг он казачком засланным окажется! И при том с азартом расследуют дело этого самого казачка… Вот и приходилось Алексею добровольно, посредством одеяла и подушки, лишать себя зрения и слуха, дабы, не приведи господь, не заметить ненароком, где у них тайник, когда уродам приспичит позвонить. И это уже превращалось в какой-то бредовый ритуал. Эх, видел бы сейчас кто-нибудь со стороны этого храброго победителя бунтующих зэков, спасителя Президента Ниязова и защитника всея Сибири от воровского беспредела…
Ладно. И пусть. Лишь бы и вправду помогли.
Сквозь толщу импровизированной звукоизоляции приглушенно донесся голос Эдика, что-то бубнящий, слов было не разобрать абсолютно.
Минут через пятнадцать закончили, наконец, ироды. Это ж сколько они на связь тратят? И как потом счет Карташу выпишут?
Алексей выбрался из-под подушки и одеяла, свесил ноги со шконки, мрачно посмотрел на Эдика.
– Ну? Не томи.
Эдик закурил.
– Не обольщайся, ничего конкретного. Вчера оперок мой пошатался по округе: вряд ли убийца, если он, конечно, существует в реальности, приковылял пешком и пешком же удирал. Значит, машина была припаркована на соседних улицах…
Обходить квартал с опросом граждан, ясно, приятель Эдика не стал, он поступил иначе: поставил себя на место человека, которому необходимо держать машину поблизости и одновременно спрятать от посторонних глаз. Эту логику непрофессионала понять невозможно, а вот просчитать логику спеца – с этим в точности наоборот, если ты сам спец, конечно. Вот опер походил, походил по прилегающим улицам и отыскал дворик. Хороший дворик, просто изумительный, проходной и проездной, подлинно питерский, из него можно выехать на одну улицу, а можно и на другую. Дворик исключительно жилой, то есть без офисов со сторожами и без ночных магазинов. И опер пришел к выводу, что на месте убийцы он оставил бы машину здесь.
Дальше. Это центр города, живого места на асфальте мало, машины паркуются чуть ли не друг на друге, дома малоэтажные. Отсюда вывод: здешние автовладельцы наверняка знают тачки друг друга, типа как все друг друга знают в деревне. И если в окрестностях появляется новая машина, проходя мимо, невольно ее ревниво разглядывают, как в деревне разглядывают любого незнакомца. Значит, оставалось найти автолюбителей и переговорить с ними – глядишь, и обнаружится кто-нибудь, кто видел ночью постороннюю тачку. Первый заход ничего не дал – естественно, времени-то сколько прошло с убийства, но опер обещал еще разок туда наведаться.
Собственно, на этом новости с воли и заканчивались. Негусто, прямо скажем, однако для начала и этого было выше крыши.
Глава 16
…И дела приятные
Как это ни странно, но плюгавый мужичок с интригующей просьбой насчет зуба напрочь вылетел у Алексея из головы – голова была забита размышлизмами насчет того, что удалось узнать приятелю Эдика… размышлизмами большей частью совершенно бесплодными. Старый сыскарский принцип «ищи мотив» в данном случае не работал по причине недостатка исходных. По исходным же, имеющимся в наличии, получалось, как ни крути, что мотив был только у одного человека. У Алексея Карташа.
А вот если все принципы отбросить, то… о, тогда тут возникало море разливанное предположений. Ну, примем за аксиому тот факт, что Карташа элементарно подставили. Тогда вопрос: кто? Варианты ответов: те, против кого была направлена операция Глаголевской фирмы. Сама Глаголевская фирма, преследующая свои интересы. Конкуренты или завистники – в общем, враги убиенного Гаркалова-младшего. Еще какая-то сила, о которой Карташ ровным счетом ничего не знал. И, наконец, различные комбинации этих по дозреваемых:Глаголев плюс враги мачо, противник Глаголева плюс неведомая сила… и так далее, и тому подобное… Неизвестную ревнивую подругу питерского мачо, равно как и киллера, который на самом деле собирался убрать канадца из соседнего номера, но ошибся дверью, Алексей в расчет решил не принимать, иначе вообще свихнуться можно было…
Плюгавый вспомнился совершенно неожиданно, утром, когда в хату явились цирики – пересчитать поголовье узников и принять жалобы.
– Есть жалобы! – вдруг воскликнул Алексей. – Зуб, понимаешь, болит, сил нет, всю ночь не спал… Решите вопрос как-нибудь, а?
Цирик мрачно посмотрел на него, как на злостного симулянта, но пометку сделал.
Не прошло и двух часов, как дверь открылась вновь:
– Карташ есть такой?
– А куда ж я денусь со своей шконки, – очень натурально простонал Алексей, баюкая щеку. Играть так играть.
– На выход… шутник.
В компании конвоира он спустился вниз, вышел на улицу, на легкий морозец, жадно вдохнул воздух всей грудью. Воля, бля, хорошо… Если не думать, конечно, о том, куда его ведут. А вели его в сторону больничного корпуса, или как он там правильно называется… Е-мое, неужели и впрямь к дантисту? И на фига, позвольте узнать?! А может, «больной зуб» – это пароль такой, и Карташа препровождают…
Куда его могут препровождать, он так и не придумал, но в мозгу постоянно маячил образ каких-то нечетких то ли подпольщиков, то ли заговорщиков.
Лепила курил у входа. Внимательно осмотрел приблизившуюся парочку, буркнул равнодушно: «Карташ?» – и, получив утвердительный ответ, выкинул хабарик в урну.
– Покури пока на улице, – сказал он конвоиру. – Это где-то на полчасика… а если зуб удалять придется, то и раньше закруглимся.
«Блин…» – подумал Алексей. Что еще удалять?!.
Конвоира долго упрашивать не пришлось, и теперь вдвоем, Карташ и зубодер, направились к кабинету. Остановились возле обшарпанной двери.
– Заходи, – сказал лепила, глядя куда-то вниз и вбок, куда угодно, только не на подследственного Карташа. И добавил непонятно: – У вас сорок минут.
«На что?..»
Он открыл дверь, пропуская пациента вперед. Алексей настороженно шагнул внутрь… и замер на пороге. Дверь за его спиной закрылась.
«Провокация», – вот первое, что подумал Карташ. Сейчас ворвутся вертухаи, повяжут обоих, как миленьких, его определят в карцер, а ее…
Нет, погодите. Какой, к черту, карцер? За что? За это?!
Кабинетик был все тех же стандартных восьми метров площадью. В центре помещалось древнее, как советские времена, стоматологическое кресло, рядом – столик с инструментами, накрытый белой тканью, за ним – стульчик для врача.
В кресле вольготно расположилась рыжая крашеная девица в черной полупрозрачной блузке и короткой кожаной юбчонке и дерзко смотрела на вошедшего. Сидела она, по-хозяйски закинув ногу на ногу, так, что юбочка задралась до самого бедра, и взгляд Карташа сам собой, без всякого приказа со стороны разума, остановился на полоске белой кожи там, где заканчивался черный чулок. Чулок был со «стрелкой».
Девица оглядела его с головы до ног откровенно бесстыжим взглядом и поставила диагноз:
– А ты ниче.
– Я-то ладно, а вот ты кто?.. – вырвалось у Алексея.
Признаться, прозвучало это в высшей степени глупо, но девица меньше всего походила что на зубодера, что на его ассистентку.
– Меня твой кореш пригласил, – был насмешливый, чуть хрипловатый ответ. – Загляни, говорит, к моему кенту, развесели его, как умеешь, – скучно, дескать, ему там париться…
«Ага…»
Она сдернула белое покрывало со столика с инструментами, и заместо инструментов на столике обнаружился недурственный для этих мест натюрморт: банка маринованных огурчиков, кусок буженины, хлеб, картошка-фри в красных бумажных пакетиках с желтой буквой «М», литровая бутылка водки «Гжелки», полуторалитровый тетрапак с апельсиновым соком «Нико» и два пластиковых стаканчика. Унылость зубодерного кабинета преобразилась в мгновенье ока.
Стаканчики девица незамедлительно наполнила и сказала:
– Не тушуйся, красавчик, все согласовано, куплено и оплачено.
Однако Карташ стоял неподвижно. Ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что впору было ущипнуть себя и проснуться.
Но как проснуться от реальности?
Вдруг нахлынуло: Маша…
– Катя, – сказала девица. – Катя меня зовут. Ну что встал? Времени немного…
На ватных ногах он дошел до стульчика, сел. Меньше всего сейчас – да и все последнее время – Карташ думал о сексе. Вообще не думал. Как-то, знаете ли, не до того было, но… Но вот тело его, здоровый, бляха-муха, мужской организм Алексея Карташа, как оказалось, придерживался иного мнения. Черт его разберет, почему так произошло, возможно, необходима было ему, организму, некая разрядка, возможно, мозг, наконец, устал бороться с действительностью и пришло время с ней, действительностью этой гребаной смириться.
«Опять не на кровати, – отчего-то подумалось Карташу И еще – не он сам, а кто-то вовсе уж циничный – подумал в его голове: – А здесь жить оч-ченно даже можно. Но вот что за кореш у меня тут нашелся?..»
Любые сомнения, если таковые и были, относительно основной и, наверное, единственной профессии Кати, разумеется, рассеялись в первую же минуту. Как говорится, профессия у нее на лбу написана. Или на иной части тела. А тут еще Катя недвусмысленно выложила на край стола упаковку презервативов: мол, нечего тянуть вола за хвост, потянем-ка тебя за кой-что другое…
И он почувствовал вдруг, что хочет эту девчонку. Черт знает что! Нет, не пылает страстью, не вожделеет, а, япона мать, именно хочет.Тупо и примитивно. По-звериному… И даже не по-звериному, а… Как бы это объяснить… Хотел биксу не он сам, Алексей Карташ, – хотело то крохотное, неприметное существо, которое таится в каждом из нас, выглядывает на мир через наши глазницы и время от времени, произвольно, по собственной прихоти, берет управление на себя… Понимаете, о чем речь? Вот именно.
Какая бы там ошибка не произошла, кто бы чего не напутал – Карташа это мало касается. Дают – бери.
Его рука самостоятельно подняла стаканчик, соприкоснула его пластиковый бок с поднесенным девицей стаканчиком, и оприходовала в один залив. Потом тело Карташа закусило чем бог послал, а говоря конкретно – не пропустив ни одно из яств. Картошку – ту сразу смолотило подчистую. Так поступают животные, которые в вопросах выживания намного мудрее человеков: неизвестно, что будет завтра, поэтому надо набивать брюхо сколько туда влезет, а что не влезет – спрятать на черный день. Сам же Карташ наблюдал за собой словно бы со стороны, словно бы смотрел пошлый и неинтересный спектакль.
Слишком долго он не позволял себе смириться с мыслью, что Маши нет, вот в чем дело. И уже никогда ее не будет. Что отныне и навеки жизненный локомотив Алексея, по каким бы рельсам тот не покатился, будет лишен этого милого, взбалмошного и своевольного паровозного тендера.
Лав ми тендер,лав ми свит…
Машка… Машка!
Да нет ее больше, нету! И пора сей факт принять. Пора перешагнуть через прошлое. Переплыть через Стикс, попасть к другим берегам… к берегам другойжизни. Жизнь-топродолжается, а?!
Катя поставила свой, тоже опустошенный стаканчик на стол («А выпить она, чувствуется, не дура», – машинально отметил Карташ) и медленно расстегнула пуговичку на блузке, сопровождая сие действие призывными взглядами.
Водка, споро, как огонь по пороховой дорожке, бежавшая по телу, зажигала кровь жаром, выжигая напрочь иные мысли кроме одной-единственной, навеянной извечным мужским инстинктом. Ну и, опять же, нет никакой нужды поступать иначе как по-звериному – брать то, что можно взять.
Где-то в глубине сознания вдруг возникла мыслишка: а вот благородные киношные и книжные герои его бы не одобрили – как можно, когда едва неделя минула со дня гибели любимой женщины, предаваться мерзкому блуду с первой попавшейся биксой? Мыслишку Карташ отогнал. Не он отогнал – тот, другой…Наверное, благородные правы – по понятиям цивилизованного мира. А Карташа заставили покинуть цивилизованный мир, и теперь он вынужден приспосабливаться и жить по другим понятиям…
Карташ жестом показал Кате, чтобы переместилась к нему на колени – та с готовностью вскочила с кресла, обогнула стол, села, куда велели, жарко прильнула необычайно мягким, будто не из мышц и жира состоящем, а из перины, телом. Алексей, глядючи на себя со стороны, расстегнул на девушке блузку сверху донизу. Грудки открылись на обозрение отнюдь не бедственные, весьма даже аппетитные. Карташ умело лишил их лифчика.
– Как ты хочешь, милый? – страстно прошептала Катя, явно подражая героиням эротических кинофильмов.
От Кати пахло потом – не сильно, но пряно, то ли она не пользовалась дезодорантом, то ли дезик оказался слабее и сильно проигрывал естественному запаху. Однако почему-то именно этот аромат возбудил Карташа с неимоверной силой – как зверя запах течной самки.
Машка, Машенька…
Карташ ответил на ее вопрос действием – показал ей, как он хочет, как ему надо, чтобы отвяло, наконец, прошлое, чтобы не цеплялось мертвыми коготками за одежду. Он снял Катю со своих коленей, обнял за талию, легонько надавил и заставил опуститься рядом с ним на колени. Потом положил руку на затылок и пригнул коротко стриженую голову туда, где вздымалась брючная ткань.
Девица, кокетливо стрельнув снизу вверх глазами и подначивающе улыбнувшись, – дура, что она понимает? – умело принялась за дело. Освободила из плена рвущийся на волю мужской рабочий инструмент, немного потомила, поглаживая его пальчиками, но паузу дольше нужного не затянула – ну прям опытная мхатовская актриса. А потом приступила к основному номеру сольной программы: как говорили древние китайцы, к игре на бамбуковой флейте. Неизвестно, как там насчет остальной музыки, но эту партию девчонка вела виртуозно. Чувствовался немалый опыт выступлений.
Она не забывала постанывать, якобы изображая неподдельную страсть. Но, опять же, эта явная искусственность сегодня дополнительно возбуждала Карташа. Он ощутил, что еще миг, и взорвется изнутри. Чтобы взрыв вышел полнее,
А вот если все принципы отбросить, то… о, тогда тут возникало море разливанное предположений. Ну, примем за аксиому тот факт, что Карташа элементарно подставили. Тогда вопрос: кто? Варианты ответов: те, против кого была направлена операция Глаголевской фирмы. Сама Глаголевская фирма, преследующая свои интересы. Конкуренты или завистники – в общем, враги убиенного Гаркалова-младшего. Еще какая-то сила, о которой Карташ ровным счетом ничего не знал. И, наконец, различные комбинации этих по дозреваемых:Глаголев плюс враги мачо, противник Глаголева плюс неведомая сила… и так далее, и тому подобное… Неизвестную ревнивую подругу питерского мачо, равно как и киллера, который на самом деле собирался убрать канадца из соседнего номера, но ошибся дверью, Алексей в расчет решил не принимать, иначе вообще свихнуться можно было…
Плюгавый вспомнился совершенно неожиданно, утром, когда в хату явились цирики – пересчитать поголовье узников и принять жалобы.
– Есть жалобы! – вдруг воскликнул Алексей. – Зуб, понимаешь, болит, сил нет, всю ночь не спал… Решите вопрос как-нибудь, а?
Цирик мрачно посмотрел на него, как на злостного симулянта, но пометку сделал.
Не прошло и двух часов, как дверь открылась вновь:
– Карташ есть такой?
– А куда ж я денусь со своей шконки, – очень натурально простонал Алексей, баюкая щеку. Играть так играть.
– На выход… шутник.
В компании конвоира он спустился вниз, вышел на улицу, на легкий морозец, жадно вдохнул воздух всей грудью. Воля, бля, хорошо… Если не думать, конечно, о том, куда его ведут. А вели его в сторону больничного корпуса, или как он там правильно называется… Е-мое, неужели и впрямь к дантисту? И на фига, позвольте узнать?! А может, «больной зуб» – это пароль такой, и Карташа препровождают…
Куда его могут препровождать, он так и не придумал, но в мозгу постоянно маячил образ каких-то нечетких то ли подпольщиков, то ли заговорщиков.
Лепила курил у входа. Внимательно осмотрел приблизившуюся парочку, буркнул равнодушно: «Карташ?» – и, получив утвердительный ответ, выкинул хабарик в урну.
– Покури пока на улице, – сказал он конвоиру. – Это где-то на полчасика… а если зуб удалять придется, то и раньше закруглимся.
«Блин…» – подумал Алексей. Что еще удалять?!.
Конвоира долго упрашивать не пришлось, и теперь вдвоем, Карташ и зубодер, направились к кабинету. Остановились возле обшарпанной двери.
– Заходи, – сказал лепила, глядя куда-то вниз и вбок, куда угодно, только не на подследственного Карташа. И добавил непонятно: – У вас сорок минут.
«На что?..»
Он открыл дверь, пропуская пациента вперед. Алексей настороженно шагнул внутрь… и замер на пороге. Дверь за его спиной закрылась.
«Провокация», – вот первое, что подумал Карташ. Сейчас ворвутся вертухаи, повяжут обоих, как миленьких, его определят в карцер, а ее…
Нет, погодите. Какой, к черту, карцер? За что? За это?!
Кабинетик был все тех же стандартных восьми метров площадью. В центре помещалось древнее, как советские времена, стоматологическое кресло, рядом – столик с инструментами, накрытый белой тканью, за ним – стульчик для врача.
В кресле вольготно расположилась рыжая крашеная девица в черной полупрозрачной блузке и короткой кожаной юбчонке и дерзко смотрела на вошедшего. Сидела она, по-хозяйски закинув ногу на ногу, так, что юбочка задралась до самого бедра, и взгляд Карташа сам собой, без всякого приказа со стороны разума, остановился на полоске белой кожи там, где заканчивался черный чулок. Чулок был со «стрелкой».
Девица оглядела его с головы до ног откровенно бесстыжим взглядом и поставила диагноз:
– А ты ниче.
– Я-то ладно, а вот ты кто?.. – вырвалось у Алексея.
Признаться, прозвучало это в высшей степени глупо, но девица меньше всего походила что на зубодера, что на его ассистентку.
– Меня твой кореш пригласил, – был насмешливый, чуть хрипловатый ответ. – Загляни, говорит, к моему кенту, развесели его, как умеешь, – скучно, дескать, ему там париться…
«Ага…»
Она сдернула белое покрывало со столика с инструментами, и заместо инструментов на столике обнаружился недурственный для этих мест натюрморт: банка маринованных огурчиков, кусок буженины, хлеб, картошка-фри в красных бумажных пакетиках с желтой буквой «М», литровая бутылка водки «Гжелки», полуторалитровый тетрапак с апельсиновым соком «Нико» и два пластиковых стаканчика. Унылость зубодерного кабинета преобразилась в мгновенье ока.
Стаканчики девица незамедлительно наполнила и сказала:
– Не тушуйся, красавчик, все согласовано, куплено и оплачено.
Однако Карташ стоял неподвижно. Ощущение нереальности происходящего было таким сильным, что впору было ущипнуть себя и проснуться.
Но как проснуться от реальности?
Вдруг нахлынуло: Маша…
– Катя, – сказала девица. – Катя меня зовут. Ну что встал? Времени немного…
На ватных ногах он дошел до стульчика, сел. Меньше всего сейчас – да и все последнее время – Карташ думал о сексе. Вообще не думал. Как-то, знаете ли, не до того было, но… Но вот тело его, здоровый, бляха-муха, мужской организм Алексея Карташа, как оказалось, придерживался иного мнения. Черт его разберет, почему так произошло, возможно, необходима было ему, организму, некая разрядка, возможно, мозг, наконец, устал бороться с действительностью и пришло время с ней, действительностью этой гребаной смириться.
«Опять не на кровати, – отчего-то подумалось Карташу И еще – не он сам, а кто-то вовсе уж циничный – подумал в его голове: – А здесь жить оч-ченно даже можно. Но вот что за кореш у меня тут нашелся?..»
Любые сомнения, если таковые и были, относительно основной и, наверное, единственной профессии Кати, разумеется, рассеялись в первую же минуту. Как говорится, профессия у нее на лбу написана. Или на иной части тела. А тут еще Катя недвусмысленно выложила на край стола упаковку презервативов: мол, нечего тянуть вола за хвост, потянем-ка тебя за кой-что другое…
И он почувствовал вдруг, что хочет эту девчонку. Черт знает что! Нет, не пылает страстью, не вожделеет, а, япона мать, именно хочет.Тупо и примитивно. По-звериному… И даже не по-звериному, а… Как бы это объяснить… Хотел биксу не он сам, Алексей Карташ, – хотело то крохотное, неприметное существо, которое таится в каждом из нас, выглядывает на мир через наши глазницы и время от времени, произвольно, по собственной прихоти, берет управление на себя… Понимаете, о чем речь? Вот именно.
Какая бы там ошибка не произошла, кто бы чего не напутал – Карташа это мало касается. Дают – бери.
Его рука самостоятельно подняла стаканчик, соприкоснула его пластиковый бок с поднесенным девицей стаканчиком, и оприходовала в один залив. Потом тело Карташа закусило чем бог послал, а говоря конкретно – не пропустив ни одно из яств. Картошку – ту сразу смолотило подчистую. Так поступают животные, которые в вопросах выживания намного мудрее человеков: неизвестно, что будет завтра, поэтому надо набивать брюхо сколько туда влезет, а что не влезет – спрятать на черный день. Сам же Карташ наблюдал за собой словно бы со стороны, словно бы смотрел пошлый и неинтересный спектакль.
Слишком долго он не позволял себе смириться с мыслью, что Маши нет, вот в чем дело. И уже никогда ее не будет. Что отныне и навеки жизненный локомотив Алексея, по каким бы рельсам тот не покатился, будет лишен этого милого, взбалмошного и своевольного паровозного тендера.
Лав ми тендер,лав ми свит…
Машка… Машка!
Да нет ее больше, нету! И пора сей факт принять. Пора перешагнуть через прошлое. Переплыть через Стикс, попасть к другим берегам… к берегам другойжизни. Жизнь-топродолжается, а?!
Катя поставила свой, тоже опустошенный стаканчик на стол («А выпить она, чувствуется, не дура», – машинально отметил Карташ) и медленно расстегнула пуговичку на блузке, сопровождая сие действие призывными взглядами.
Водка, споро, как огонь по пороховой дорожке, бежавшая по телу, зажигала кровь жаром, выжигая напрочь иные мысли кроме одной-единственной, навеянной извечным мужским инстинктом. Ну и, опять же, нет никакой нужды поступать иначе как по-звериному – брать то, что можно взять.
Где-то в глубине сознания вдруг возникла мыслишка: а вот благородные киношные и книжные герои его бы не одобрили – как можно, когда едва неделя минула со дня гибели любимой женщины, предаваться мерзкому блуду с первой попавшейся биксой? Мыслишку Карташ отогнал. Не он отогнал – тот, другой…Наверное, благородные правы – по понятиям цивилизованного мира. А Карташа заставили покинуть цивилизованный мир, и теперь он вынужден приспосабливаться и жить по другим понятиям…
Карташ жестом показал Кате, чтобы переместилась к нему на колени – та с готовностью вскочила с кресла, обогнула стол, села, куда велели, жарко прильнула необычайно мягким, будто не из мышц и жира состоящем, а из перины, телом. Алексей, глядючи на себя со стороны, расстегнул на девушке блузку сверху донизу. Грудки открылись на обозрение отнюдь не бедственные, весьма даже аппетитные. Карташ умело лишил их лифчика.
– Как ты хочешь, милый? – страстно прошептала Катя, явно подражая героиням эротических кинофильмов.
От Кати пахло потом – не сильно, но пряно, то ли она не пользовалась дезодорантом, то ли дезик оказался слабее и сильно проигрывал естественному запаху. Однако почему-то именно этот аромат возбудил Карташа с неимоверной силой – как зверя запах течной самки.
Машка, Машенька…
Карташ ответил на ее вопрос действием – показал ей, как он хочет, как ему надо, чтобы отвяло, наконец, прошлое, чтобы не цеплялось мертвыми коготками за одежду. Он снял Катю со своих коленей, обнял за талию, легонько надавил и заставил опуститься рядом с ним на колени. Потом положил руку на затылок и пригнул коротко стриженую голову туда, где вздымалась брючная ткань.
Девица, кокетливо стрельнув снизу вверх глазами и подначивающе улыбнувшись, – дура, что она понимает? – умело принялась за дело. Освободила из плена рвущийся на волю мужской рабочий инструмент, немного потомила, поглаживая его пальчиками, но паузу дольше нужного не затянула – ну прям опытная мхатовская актриса. А потом приступила к основному номеру сольной программы: как говорили древние китайцы, к игре на бамбуковой флейте. Неизвестно, как там насчет остальной музыки, но эту партию девчонка вела виртуозно. Чувствовался немалый опыт выступлений.
Она не забывала постанывать, якобы изображая неподдельную страсть. Но, опять же, эта явная искусственность сегодня дополнительно возбуждала Карташа. Он ощутил, что еще миг, и взорвется изнутри. Чтобы взрыв вышел полнее,