И, затянувшись, отвалил в сторону.
После чего Карташ и сам закурил. Вот те, бабуська, и Юрьев день… И как прикажете на это реагировать? Розыгрыш? Непохоже. Но кто, зачем, откуда этому-то известно? В вопросах можно было легко запутаться, как рыбе в сетях.
Карташ с нетерпением дождался конца прогулки. Вертухай, к счастью, был, что называется, свой – Володя, тот самый прапор, которого Карташ уберег от заточки, но Алексей решил пока не тратить его «долг», приберечь на потом, и поступил, как обычно поступали в таких случаях.
– Командир, – шепнул Карташ Володе, пропустив вперед себя в дверь остальных гуляющих. – Дай нам с товарищем подышать минут эдак пять-десять. Пять пачек «Петра», по рукам?
Володя, для вида поразмыслив секунд эдак десять, кивнул. Когда дверь закрылась и Карташ с таинственным доброхотом остался наедине, давешний курильщик подошел, посмотрел глаза в глаза.
– И кто меня собирается мочить? – спросил Карташ напрямик.
– Я, – ответил незнакомец. И взмахнул рукой.
Если б он не решил покрасоваться с ответом, то не подарил бы Карташу мгновение, и Алексею не на что было бы рассчитывать. Но худощавый не удержался от эффектного ответа.
Хотя, быть может, сработал рефлекс, выработавшийся у старлея за время вэвэшной службы – общаясь с уркой, особенно наедине, даже если он, парализованный, лежит в коме, примотанный ремнями к кровати, следует быть начеку, держать ухо востро и ежесекундно ждать подлянки. А в том, что перед ним именно уголовник, более того – рецидивист, было ясно с первого взгляда.
Алексей отшатнулся ровно в тот миг, когда в выскользнувшее из рукава в ладонь незнакомца узкая полоска металла устремилась к его животу, и заточка прорезала лишь воздух.
Наверное, по уму следовало тут же заорать во всю глотку, призывая на помощь прапора. Но ум еще не успел включиться в происходящее, пока работали одни инстинкты. И подчиняясь им, Карташ подбил руку противника под локоть, одновременно всаживая колено ему в пах.
Противник явно не ожидал такой прыти. Он охнул и согнулся пополам, хотя заточку и не выронил. Особо не мудря и помня о правилах камерного боя, точнее – от отсутствии таковых, Алексей от души врезал ногой по голени, завалил этого долбанного курильщика – «перо» наконец-то вывалилось из ладони, брякнуло о бетон – и начал метелить кулаками по голове.
Карташ что-то кричал при этом, какие-то крики само собой вырывались из глотки. Наверное, поэтому вскоре в пенал для прогулок ворвались двое и оттащили Алексея. Это был вертухай и опер Эдик.
– Зарезать хотел, сука, – тяжело дыша, выговорил Карташ. – Вон заточка валяется. Слушайте, да что это за херня у вас тут твориться?! Шагу нельзя ступить, чтоб на идиота с пикой не напороться!
– Главное, чтоб не на саму пику, – сказал Эдик, присев возле поверженного мочилыцика. – В качественный нокаут ты его отправил. Хорошо, я притормозил на минутку потрендеть с гражданином прапорщиком, а то бы такой цирк пропустил…
Гражданин прапорщик растерянно вертел головой, переводя взгляд с человека на полу на Карташа, с Карташа на Эдика.
– ЧП, это ж ЧП, доложить надо… – как и тогда в галере забормотал он, с места, однако, на этот раз не двигаясь.
– Абзац, короче, – выпрямившись, сказал опер. – Кто это?
– Понятия не имею, – сказал Карташ. – Впервые вижу.
– Он не сказал тебе ничего вроде: «Это тебя за кореша мого лепшего»?
– Ни хрена он не сказал.
Володя, наконец собравшись с мыслями, надумал бежать – не иначе, за подмогой. Но Алексей остановил его: возникла одна идея.
– Давай-ка пошепчемся, – сказал Алексей, силком отводя вертухая в сторону. – Я тебя еще ни о чем не просил за тотслучай, помнишь? А вот теперь просьбочка образовалась. Народу же сейчас мало сидит, у вас же есть поблизости хоть одна незаселенная хата, а? Нам бы с товарищем киллером уединиться на полчасика. Не боись, в живых мы его оставим…
– Не, – обалдело замотал головой Володя. – Ты чего, тут же ЧП, куда я вас…
– Слышь, Володя… – сказал Алексей ровным голосом Горбуна-Джигарханяна и приблизил лицо почти вплотную к носу юнца. – Володенька! Ты чего, не догоняешь? Не надоело в прапорах-то ходить? Через десять минут ты доложишь на пост, или куда там надо доложить, что в очередной раз самолично предотвратил кровопролитие и смертоубийство, на этот раз среди контингента, действуя грамотно и в соответствии с инструкциями. Во второй, заметь, раз предотвратил! Понял? Десять минут. Дай нам десять минут!
Не сразу, но до прапора наконец дошло, и в его глазенках зажглись звездочки. Звездочки, как минимум, лейтенанта. Ну и нехай мечтает, вьюнош. Самое большее, на что он может рассчитывать, это повышение до старшего прапорщика, и то вряд ли. Скорее, уж повысят в должности, но уж никак не в звании…
…Звуки, которые раньше были обыденностью, сейчас отдавались в нервах: далекий грохот запертой за кем-то двери, чьи-то голоса наверху, грохот шагов по металлу ступеней. В любой момент кто-нибудь мог вывернуть из-за угла, и от этого было не по себе. Прапор провернул ключ в замке, открыл дверь («А ручки-то дрожат», – заметил Карташ, сам ощущая как колотится сердце и в кровь вливается адреналин.)
– А чего хата пустая? – мимоходом спросил у него Алексей.
– Так это… – губы Володи прыгали, как на морозе. – Тут трое сидит, одного в суд повезли, утром еще, другого куда-то на следственный эксперимент. Вот и… это… пришлось третьего перевести в другую камеру, пока те не вернутся.
Алексей приостановился, насторожившись:
– Зачем?
– Ну… одиночных-то камер нет… Запрещены одиночки-то… А этот один остался…
Они втащили внутрь, держа под мышки, обвисшего пленника.
– И поэтому парня тягают туда-сюда?
– Ну а как иначе.
– Сильно…
Вертухай торопливо запер за ними дверь. Камера, в отличие от «четыре-шесть-*», содержалась далеко не в идеальном состоянии, но озираться и разглядывать времени не было.
– Куда его? – быстро спросил Карташ.
Все же специалистом как по приведению подследственных в чувство, так и по выколачиванию у них признаний был в их спайке не он, а Эдик. Ему и банковать.
– На пол кладем, на спину, – распорядился Эдик. – Эх, жаль подручных средств маловато. Противогазик бы сюда – мигом бы распелся. Аттракцион «слоник», не слышал?
– Не-а…
Они опустили пленного на пол.
– А вроде с одним и тем же контингентом работали. О чем же они тогда тебе пели, как не о ментовском беспределе? Ну да ладно. Рассказываю. На морду лица надевается резиновый намордник со шлангом, но фильтрующая коробка снята. Ручки и ножки у подопечного, естественно, скручены, чтобы не мешал работать. Пережимаешь противогазный хобот рукой. Потом отпускаешь трубку, даешь подышать, снова пережимаешь. И так до полного признания вины… И хорошо бы еще туда, в хобот, аммиаку чуточку капнуть – вообще идеальное средство…
– А, это. Как же, как же… Только у нас это «газовая атака» называлась.
Разговор не мешал Эдику заниматься делом. Напевая под нос:
По всему торсу плененного синели кусочки вытатуированной колючки, паук посреди паутины, рука с кинжалом, оскалившийся то ли кот, то ли тигр… Эдик закатал ему рукав. На предплечье истекала слезами роза, опутанная колючей проволокой.
– Так, так, так, – удовлетворенно проговорил Эдик. – Сиделец со стажем, пусть и не впечатляющим. Повезло, что он разрисован – у нонешнихэто искусство из моды выходит… Ну, а нам работать проще. Знаешь, на что надавить. Эту хитропись читаешь?
– Самую малость, – соврал Карташ. Пусть опер почувствует себя на коне… – Общее и поверхностное. Глубоко не вникал.
– Эх, братья наши меньшие, – удрученно покачал головой Эдик. – Как же вы контактируете с контингентом, ума не приложу! Итак, что мы тут имеем… Малолетка и ходка на взросляк… Грабеж… «Злая киса» – отрицаловка. СЛОН… ну, это ежу понятно, понты обычные. Хм, наркомовской наколки не вижу, не балуется, что ли, наркотиками? Удивительно, в наше-то время по кичам, вроде бы, все поголовно употребляют… Или решил не вековечить сей факт… А вот эту фиговину ему определенно в Пармлаге накололи… Ясненько. К его годам и при таком бурном начале карьеры должен был еще как минимум разок сходить до сего дня. А в карьере образовалась пауза. И почему-то я сильно сомневаюсь, что он был во временной завязке… Сечешь, о чем это говорит?
– Удачно окопался при каком-то бизнесе с надежной «крышей», – предположил Карташ.
– Очень похоже.
– А не проще ли от самого узнать?
– Рекогонсцировочку провести никогда не мешает. И еще кой-чего не помешает.
Эдик огляделся, стряхнул с бельевой веревки дырявый полиэтиленовый пакет, ловко порвал его на полоски и, бормоча: «Простите, мужики, потом верну», – прихватил пленному ноги у лодыжек.
– А граблями пусть шевелит, это нам не повредит, если что – вмиг обломаю.
– Готово? Давай будить, что ли, – сказал Карташ. – Времени мало.
– Успеем. А еще лучше автомобильный аккумулятор, – задумчиво проговорил Эдик.
– Что? – не понял Карташ.
– Проводочки кинули бы от аккумулятора, замкнули на головке евонного «болта» – вот где исповедь полилась бы, как перед попом на причащении.
– Ты еще об «испанском сапоге» повздыхай. Коль на то пошло, берется спичка, вставляется в отверстие в том самом органе, о котором ты тут вспоминал, поджигается…
– Следы остаются, – сказал Эдик. – А в нашем деле приходилось думать о том, чтобы не оставлять на теле отметин, иначе от жалоб и заяв не отобьешься. Но сегодня можно не разводить осторожностей… Ладно, пора играть подъем.
Эдик умело, двумя пальцами сжал пленному нос, другой ладонью накрыл рот. Секунды три ничего не происходило. «Так и задушит ненароком», – с беспокойством подумал Карташ. Но тут пленный задергался, заерзал на полу, попытался оторвать от своего лица чужие руки. Эдик не сразу подарил ему возможность дышать, какое-то время еще подержал руки, хоть пленный и бился под ним, что твоя рыба на берегу. И, наконец, освободил.
Пленный лежал, хватая ртом воздух, растирая рукой горло и переводя ошалелый взгляд с Карташа на Эдика и обратно.
– Гутен морген, – поприветствовал его Эдик. – Ну че, падла, петь готов? Исполнять сольную партию «Я встретил вас – и все»? Или сперва желаешь немного помучиться?
Глава 21
После чего Карташ и сам закурил. Вот те, бабуська, и Юрьев день… И как прикажете на это реагировать? Розыгрыш? Непохоже. Но кто, зачем, откуда этому-то известно? В вопросах можно было легко запутаться, как рыбе в сетях.
Карташ с нетерпением дождался конца прогулки. Вертухай, к счастью, был, что называется, свой – Володя, тот самый прапор, которого Карташ уберег от заточки, но Алексей решил пока не тратить его «долг», приберечь на потом, и поступил, как обычно поступали в таких случаях.
– Командир, – шепнул Карташ Володе, пропустив вперед себя в дверь остальных гуляющих. – Дай нам с товарищем подышать минут эдак пять-десять. Пять пачек «Петра», по рукам?
Володя, для вида поразмыслив секунд эдак десять, кивнул. Когда дверь закрылась и Карташ с таинственным доброхотом остался наедине, давешний курильщик подошел, посмотрел глаза в глаза.
– И кто меня собирается мочить? – спросил Карташ напрямик.
– Я, – ответил незнакомец. И взмахнул рукой.
Если б он не решил покрасоваться с ответом, то не подарил бы Карташу мгновение, и Алексею не на что было бы рассчитывать. Но худощавый не удержался от эффектного ответа.
Хотя, быть может, сработал рефлекс, выработавшийся у старлея за время вэвэшной службы – общаясь с уркой, особенно наедине, даже если он, парализованный, лежит в коме, примотанный ремнями к кровати, следует быть начеку, держать ухо востро и ежесекундно ждать подлянки. А в том, что перед ним именно уголовник, более того – рецидивист, было ясно с первого взгляда.
Алексей отшатнулся ровно в тот миг, когда в выскользнувшее из рукава в ладонь незнакомца узкая полоска металла устремилась к его животу, и заточка прорезала лишь воздух.
Наверное, по уму следовало тут же заорать во всю глотку, призывая на помощь прапора. Но ум еще не успел включиться в происходящее, пока работали одни инстинкты. И подчиняясь им, Карташ подбил руку противника под локоть, одновременно всаживая колено ему в пах.
Противник явно не ожидал такой прыти. Он охнул и согнулся пополам, хотя заточку и не выронил. Особо не мудря и помня о правилах камерного боя, точнее – от отсутствии таковых, Алексей от души врезал ногой по голени, завалил этого долбанного курильщика – «перо» наконец-то вывалилось из ладони, брякнуло о бетон – и начал метелить кулаками по голове.
Карташ что-то кричал при этом, какие-то крики само собой вырывались из глотки. Наверное, поэтому вскоре в пенал для прогулок ворвались двое и оттащили Алексея. Это был вертухай и опер Эдик.
– Зарезать хотел, сука, – тяжело дыша, выговорил Карташ. – Вон заточка валяется. Слушайте, да что это за херня у вас тут твориться?! Шагу нельзя ступить, чтоб на идиота с пикой не напороться!
– Главное, чтоб не на саму пику, – сказал Эдик, присев возле поверженного мочилыцика. – В качественный нокаут ты его отправил. Хорошо, я притормозил на минутку потрендеть с гражданином прапорщиком, а то бы такой цирк пропустил…
Гражданин прапорщик растерянно вертел головой, переводя взгляд с человека на полу на Карташа, с Карташа на Эдика.
– ЧП, это ж ЧП, доложить надо… – как и тогда в галере забормотал он, с места, однако, на этот раз не двигаясь.
– Абзац, короче, – выпрямившись, сказал опер. – Кто это?
– Понятия не имею, – сказал Карташ. – Впервые вижу.
– Он не сказал тебе ничего вроде: «Это тебя за кореша мого лепшего»?
– Ни хрена он не сказал.
Володя, наконец собравшись с мыслями, надумал бежать – не иначе, за подмогой. Но Алексей остановил его: возникла одна идея.
– Давай-ка пошепчемся, – сказал Алексей, силком отводя вертухая в сторону. – Я тебя еще ни о чем не просил за тотслучай, помнишь? А вот теперь просьбочка образовалась. Народу же сейчас мало сидит, у вас же есть поблизости хоть одна незаселенная хата, а? Нам бы с товарищем киллером уединиться на полчасика. Не боись, в живых мы его оставим…
– Не, – обалдело замотал головой Володя. – Ты чего, тут же ЧП, куда я вас…
– Слышь, Володя… – сказал Алексей ровным голосом Горбуна-Джигарханяна и приблизил лицо почти вплотную к носу юнца. – Володенька! Ты чего, не догоняешь? Не надоело в прапорах-то ходить? Через десять минут ты доложишь на пост, или куда там надо доложить, что в очередной раз самолично предотвратил кровопролитие и смертоубийство, на этот раз среди контингента, действуя грамотно и в соответствии с инструкциями. Во второй, заметь, раз предотвратил! Понял? Десять минут. Дай нам десять минут!
Не сразу, но до прапора наконец дошло, и в его глазенках зажглись звездочки. Звездочки, как минимум, лейтенанта. Ну и нехай мечтает, вьюнош. Самое большее, на что он может рассчитывать, это повышение до старшего прапорщика, и то вряд ли. Скорее, уж повысят в должности, но уж никак не в звании…
…Звуки, которые раньше были обыденностью, сейчас отдавались в нервах: далекий грохот запертой за кем-то двери, чьи-то голоса наверху, грохот шагов по металлу ступеней. В любой момент кто-нибудь мог вывернуть из-за угла, и от этого было не по себе. Прапор провернул ключ в замке, открыл дверь («А ручки-то дрожат», – заметил Карташ, сам ощущая как колотится сердце и в кровь вливается адреналин.)
– А чего хата пустая? – мимоходом спросил у него Алексей.
– Так это… – губы Володи прыгали, как на морозе. – Тут трое сидит, одного в суд повезли, утром еще, другого куда-то на следственный эксперимент. Вот и… это… пришлось третьего перевести в другую камеру, пока те не вернутся.
Алексей приостановился, насторожившись:
– Зачем?
– Ну… одиночных-то камер нет… Запрещены одиночки-то… А этот один остался…
Они втащили внутрь, держа под мышки, обвисшего пленника.
– И поэтому парня тягают туда-сюда?
– Ну а как иначе.
– Сильно…
Вертухай торопливо запер за ними дверь. Камера, в отличие от «четыре-шесть-*», содержалась далеко не в идеальном состоянии, но озираться и разглядывать времени не было.
– Куда его? – быстро спросил Карташ.
Все же специалистом как по приведению подследственных в чувство, так и по выколачиванию у них признаний был в их спайке не он, а Эдик. Ему и банковать.
– На пол кладем, на спину, – распорядился Эдик. – Эх, жаль подручных средств маловато. Противогазик бы сюда – мигом бы распелся. Аттракцион «слоник», не слышал?
– Не-а…
Они опустили пленного на пол.
– А вроде с одним и тем же контингентом работали. О чем же они тогда тебе пели, как не о ментовском беспределе? Ну да ладно. Рассказываю. На морду лица надевается резиновый намордник со шлангом, но фильтрующая коробка снята. Ручки и ножки у подопечного, естественно, скручены, чтобы не мешал работать. Пережимаешь противогазный хобот рукой. Потом отпускаешь трубку, даешь подышать, снова пережимаешь. И так до полного признания вины… И хорошо бы еще туда, в хобот, аммиаку чуточку капнуть – вообще идеальное средство…
– А, это. Как же, как же… Только у нас это «газовая атака» называлась.
Разговор не мешал Эдику заниматься делом. Напевая под нос:
– он рванул на пленном рубашку на груди, распахнул. По полу защелкали отлетевшие пуговицы.
– Барахолка, барахолка,
Кто в «крестах», а кто в наколках…
По всему торсу плененного синели кусочки вытатуированной колючки, паук посреди паутины, рука с кинжалом, оскалившийся то ли кот, то ли тигр… Эдик закатал ему рукав. На предплечье истекала слезами роза, опутанная колючей проволокой.
– Так, так, так, – удовлетворенно проговорил Эдик. – Сиделец со стажем, пусть и не впечатляющим. Повезло, что он разрисован – у нонешнихэто искусство из моды выходит… Ну, а нам работать проще. Знаешь, на что надавить. Эту хитропись читаешь?
– Самую малость, – соврал Карташ. Пусть опер почувствует себя на коне… – Общее и поверхностное. Глубоко не вникал.
– Эх, братья наши меньшие, – удрученно покачал головой Эдик. – Как же вы контактируете с контингентом, ума не приложу! Итак, что мы тут имеем… Малолетка и ходка на взросляк… Грабеж… «Злая киса» – отрицаловка. СЛОН… ну, это ежу понятно, понты обычные. Хм, наркомовской наколки не вижу, не балуется, что ли, наркотиками? Удивительно, в наше-то время по кичам, вроде бы, все поголовно употребляют… Или решил не вековечить сей факт… А вот эту фиговину ему определенно в Пармлаге накололи… Ясненько. К его годам и при таком бурном начале карьеры должен был еще как минимум разок сходить до сего дня. А в карьере образовалась пауза. И почему-то я сильно сомневаюсь, что он был во временной завязке… Сечешь, о чем это говорит?
– Удачно окопался при каком-то бизнесе с надежной «крышей», – предположил Карташ.
– Очень похоже.
– А не проще ли от самого узнать?
– Рекогонсцировочку провести никогда не мешает. И еще кой-чего не помешает.
Эдик огляделся, стряхнул с бельевой веревки дырявый полиэтиленовый пакет, ловко порвал его на полоски и, бормоча: «Простите, мужики, потом верну», – прихватил пленному ноги у лодыжек.
– А граблями пусть шевелит, это нам не повредит, если что – вмиг обломаю.
– Готово? Давай будить, что ли, – сказал Карташ. – Времени мало.
– Успеем. А еще лучше автомобильный аккумулятор, – задумчиво проговорил Эдик.
– Что? – не понял Карташ.
– Проводочки кинули бы от аккумулятора, замкнули на головке евонного «болта» – вот где исповедь полилась бы, как перед попом на причащении.
– Ты еще об «испанском сапоге» повздыхай. Коль на то пошло, берется спичка, вставляется в отверстие в том самом органе, о котором ты тут вспоминал, поджигается…
– Следы остаются, – сказал Эдик. – А в нашем деле приходилось думать о том, чтобы не оставлять на теле отметин, иначе от жалоб и заяв не отобьешься. Но сегодня можно не разводить осторожностей… Ладно, пора играть подъем.
Эдик умело, двумя пальцами сжал пленному нос, другой ладонью накрыл рот. Секунды три ничего не происходило. «Так и задушит ненароком», – с беспокойством подумал Карташ. Но тут пленный задергался, заерзал на полу, попытался оторвать от своего лица чужие руки. Эдик не сразу подарил ему возможность дышать, какое-то время еще подержал руки, хоть пленный и бился под ним, что твоя рыба на берегу. И, наконец, освободил.
Пленный лежал, хватая ртом воздух, растирая рукой горло и переводя ошалелый взгляд с Карташа на Эдика и обратно.
– Гутен морген, – поприветствовал его Эдик. – Ну че, падла, петь готов? Исполнять сольную партию «Я встретил вас – и все»? Или сперва желаешь немного помучиться?
Глава 21
Мирные беседы у шконки
Карташ с интересом покосился на преобразившегося, оказавшегося в родимой среде Эдика. Он пока не вмешивался, предоставляя вести дело профессионалу сыска и повелителю наручников. Вот когда закончится подготовительный этап и настанет пора собственно расспросов, тогда он вступит в мероприятие со всей активностью. А пока Карташ готовился подыгрывать Эдику, едва проклюнется в том необходимость.
Облажавшийся киллер уже продышался, уже окончательно очухался. Сел, прислонился спиной к шконке, огляделся – типа, куда это меня занесло, хотел сплюнуть, но удержался, вспомнил, где находится. И просто проглотил слюну.
– А как начет покурить, братан?
Карташ не уловил момент замаха. Короткое резкое движение – и Эдик всадил жилистый кулак пленнику в солнечное сплетение. Киллера скрючило, лицо перекосило от боли.
– Ножки подогнул, – объяснил Эдик. – Глазенками стрельнул, примериваясь, куда каблуки всадить. Мышцы на ручонках напряглись. Меня на такой туфте не купишь. А во-вторых, еще раз примажешься, гнида, к моим родственникам – передние зубы выбью, чтоб урок на киче «королевским минетом» ублажать со всем комфортом…
Пленника отпустило, он снова выпрямился, глянул на повязавших его людей, не скрывая злости. Что-то хотел вякнуть, но Эдик не дал – взял киллера двумя пальцами за кадык.
– Как говорят в киношках ихние копы – «и даже не думай»… с-сучара. И считай это последним добрым предупреждением. Потом яйца отобью. А закуришь, когда нам понравится твое поведение.
Совсем не ради того, чтобы усилить душевные мучения пленника, а исключительно ради себя самого Карташ тоже закурил.
– Чего выеживаетесь, макаки? – прохрипел пленный, когда пальцы Эдика отпустили его горло. – Чего надо?
Карташ подумал, что сейчас Эдик снова пустит в дело кулак, но ошибся – его сокамерник заулыбался так широко, словно ему сообщили, будто дело его развалилсь и завтра ему марш-марш на волю.
– А надо нам, гиббон ты краснозадый, чтоб ты кололся, как сухое полено. Кто тебя послал? Что говорили, что обещали?
Пленник пожал плечами, посмотрел на Карташа:
– Скажу уж, раз кругом засада. В карты проигрался, уж извини, начальник. Или долг отдавай, говорят, или мочи первого попавшегося. Долг отдавать нечем. Пришлось брать перо… Вот, попался ты, такая, бля, фортуна. Ты в полном праве на претензию.
Он излагал вполне убедительно, но Карташ не верил ни на йоту – и не только потому, что за такой короткий срок два проигрыша в карты, оканчивающиеся мочиловом, и оба так или иначе связанные с Карташем – это уже слишком большое совпадение (не «Кресты» получаются, а игорный дом какой-то), но и потому, что в глазах оплошавшего киллера пряталась едва заметная усмешка.
– Не, ну просто песня о старом и главном, – Эдик говорил все с той же широкой улыбочкой. – Как я это люблю, не передать! Словно вновь на любимой работе… Морда, ты ж не первоходка, ну понимать же должен, что я тебя все равно расколю. Там, на воле, колол, так что потом не угонишься записывать за вами, бланков не хватало, и здесь расколю…
Эдик резко стер с лица улыбку, ухватив цепкими пальцами, вздернул пленному подбородок.
– Ты понимаешь, морда? Все колятся, – голос Эдика зазвенел от не наигранной злости. – Не дошло еще? Повторяю: все.Я всех гнул, всех, и тебя, говнюк, согну! Нет так, так сяк…
У него получалось. Ненависть, клокотавшая в нем, ощущалась кожей с нескольких метров, как жар от раскаленной печки, и даже Карташ почувствовал себя в этот момент неуютно. Черт его знает, блефовал Эдик или нет. «А пожалуй что и нет, – подумал Алексей. – Очень похоже, он по-настоящему завелся. Видимо, у него пунктик на этом. Когда быкуют у него на глазах, что-то замыкает в башке. Подстрелил же он того гопника, который к нему на улице подошел… И хорошо еще, что его посадили раньше меня, а то попал бы к нему в разработку, чего доброго…»
Хотя пленного заметно проняло, он все же нашел силы ухмыльнуться:
– Задвинул бы ты свои мусорские замашки, а? Ты тут такой же, как все. А за то, что меня трюмишь, я те карцер-то обеспечу.
– Ну, нехай будет карцер, если тебе так хочется, не впервой… – Эдик ласково улыбнулся. – Эт-точно, это ты прав: мы здесь все одинаковые… Поэтому и я тоже молчать не буду. Я вот что сделаю: я потом по хатам маляву пушу будто ты, сявка приблатненая, размахивал заточкой передо мной, ментом, вон его, «вована», – кивок на Алексея, – чуть не поцарапал, а когда мы тебя играючи скрутили и по почкам от души настучали в воспитательных целях, ты наябедничал операм… Но и это еще не все. Потом я и с этими оперками, коллегами моими, перетру насчет твоего беспредела. И как думаешь, что они сделают?
Пленный смотрел исподлобья и молчал.
– Правильно думаешь. Они ребятки вообще-то мирные – их не трогают, и они никого не трогают… и оч-ченно не любят они всяческие ЧП и кипеж среди подопечных… Напрягаться они не любят, видишь ли. А насчет твоего демарша – знаешь, что такое «демарш»? – придется им отрывать попу от стула и что-то предпринимать. Организовывать, типа, профилактику подобных инцидентов, участить шмоны, закрутить несколько гаечек – дабы не повторилось безобразие, отвечать на жалобы, сочинять докладные о проделанной работе и писать объясниловки – как получилось, что не предупредили, не пресекли членовредительство, не поймали за руку… И как после этого к тебе будут относиться твои дружки – коли из-за тебя, мудака, их лишат водочки по субботам и неположенных предметов по хатам?..
– И даже это не все, – позволил себе встрять Карташ. – Пока прапор нас отседова не попросил, я из тебя бифштекс начну готовить. С кровью. И братва меня поддержит: не я ведь первый-то начал, это ты на меня с булавкой полез. Ну, посижу я тоже потом в карцере, ну и что… Вот теперь действительно все.
– Да че вам от меня надо? Ага, вроде проняло.
– Я вам подробно размазал, как все было!
– Ты мне звездишь, как Троцкий на трибуне, – сказал с нехорошим прищуром Эдик. – А я не люблю. Ты дуру судье будешь гнать, а мне будешь отвечать правду.
– Да пошел ты! – взорвался пленник. – Тебя потом самого порвут, мусоряга!
– Не понял, – констатировал Эдик и открытыми ладонями врезал ему по ушам.
Пленник, мяукнув, схватился за голову. Эдик добавил кулаком по губе.
– И это начало начал. Повторяю вопросы. Кто тебя послал? Чего посулили? Или начинаю превращать тебя в отбивную.
– А что ответку держать придется, не боишься? – пленник вытер кровоточащие губы тыльной стороной ладони. – Перед людьми, а не перед этими баранами, – он кивнул в сторону двери. – Из тебя же потом…
Бить Эдик умел. И еще раз доказал это, всадив кулак в печень пленника. Тот застонал, выгнулся дугой, перевернулся на бок.
– Все, начинаем ломать этого козла по-серьезному – сказал Эдик. – Битьем из него не выколотишь. Видать, приходилось терпеть и похуже. Прижми-ка ему ласты…
Пленник сломался, когда Эдик стал отдавливать ему ногой детородные причиндалы, грозя превратить хозяйство в омлет. К этому моменту несостоявшийся киллер уже уразумел, что опер настроен крайне серьезно и станет ломать до конца, не притормозит ни перед чем.
– Он думал – это мы не всерьез. Ребра намнем и отдадим цирикам, – никак не мог успокоиться Эдик. – А тут оно вон как пошло, да!
– Стой! Хоре! – выпалил пленник, когда у него выдернули кляп. – Говорим…
Он сел, несколько раз глубоко вздохнул.
– Дай закурить.
Эдик молча протянул ему красный «Винстон», поднес огня.
– Погремуха у тебя какая? – спросил Карташ.
– Башан, – ответил пленник.
Карташ заметил, что Эдик внимательно следит за пленником, готовый пресечь поползновения в любой момент.
– Вопросы помнишь или повторить? – продолжал Алексей.
– А че там повторять… Если я тебя положу, пообещали перевести к психам. Оформить невменяемость, чтоб отсиживал в дурке. Ну, а оттуда человека раньше срока вытащить нетрудно…
– Сюда по мокрому угодил? – догадался Эдик.
– Ну.
– Кто тебе обещал такое счастье? – спросил Карташ.
Назвавшегося Башаном ломало отвечать на этот вопрос:
– Слушай, а ты сам не знаешь, кому дорогу перешел? Люди, которые меня подписали, сами посредники. Их попросили, они и подписали… Ну вот обозвался я, и что вам это дало? Да ни хрена не дало! Ну назову я тех людей, так оно тоже ничего вам не даст.
Эдик склонился над пленником и мягонько так проговорил:
– А можно мы сами решать будем? Не целка все ж таки: даст – не даст… И душевно тебя прошу, ты уж не спотыкайся и не юли. Раз запел, так отвечай, про что спрашивают. Или прикажешь все по новой начинать? И учти, коли я только заподозрю… просто заподозрю, что ты опять начал врать… – Эдик многозначительно ухмыльнулся. – Говори, родной, не тяни.
– Тугарин подписал, – выдавил из себя пленник.
– А-а, – понятливо протянул Эдик. – Вон оно что…
Он повернулся к Карташу
– Знакомый орелик. Карновский Георгий, кажись, Валентинович. Он же Жорик, он же Тугарин. Два раза был под следствием, разок здесь парился, но оба раза от срока уходил. Богатыми тачками занимаются. Раздевают, уводят, перегоняют. Эй, как там тебя… Башан, а в лепших корешах у него до сих пор ходят Южный и Родик?
Башан усмехнулся:
– Может, и они. А может, и нет. Я тут уже полгода отдыхаю, про их дела не слышу.
– Но дачки хоть шлют?.. Ладно, плевать. Пой дальше.
– А че дальше-то?
– Че, че, через плечо! – взвился Эдик…
И запнулся. И в самом деле: че?..
– Кто сынка Гаркалова успокоил? – поспешил ему на выручку Карташ.
Этот вопрос он задал наугад – видел, что Эдик теряет ритм допроса, а ничего другого в голову не пришло.
Но Башан вдруг дернулся, как от очередного удара, и даже инстинктивно попытался отползти от мучителей подальше.
– А Димона что, грохнули?! – хриплым шепотом спросил он.
Опа! Вот это номер! Подельнички заказали Башану Алексея, а зачем, почему его надо убить, объяснить не потрудились? Молодцы ребята…
– Ну-ка дурку не валяй мне! – подхватил Эдик, многозначительно глянув на Алексея. – Скажи еще, что не в курсах!
– Это не я… – залепетал Башан. – Дочкой клянусь – не я его… – И почти заорал: – Как я мог Димона шлепнуть, ну как, если я в «Крестах» сижу?!
– Тихо, бля! – придавил ему рот Эдик. А когда тот затих, проникновенно спросил, убравши ладонь: – Чего ж ты, милый, так перепугался-то? По-моему, тебе еще никто обвинительное заключение под нос не сует…
– Ага… – Башан посмурнел. – Димон именно так и говорил…
Быстро, но аккуратно, как проводят хирургическую операцию в полевых условиях, Алексей и Эдик, играя без предварительного, что называется, сговора, по схеме «нам все известно», выпытали из «уголка» некоторые крохи, каковые не столько проясняли ситуацию, сколько еще больше все запутывали.
В переводе с примитивного языка, история выглядела так. Чуть меньше года назад что-то изменилось в поведении Димочки Гаркалова. Никто из «сослуживцев» этой перемены не заметил… кроме Башана. Башан всегда чутко принюхивался к малейшим нюансам в настроении шефа, поскольку, будучи его «замом по общим вопросам» (знающие люди понимают), в полной мере отдавал себе отчет, что без благодетеля такой халявной службы ему больше не обломится. Завязать с уголовным прошлым хотелось до усрачки, равно как хотелось и подольше оставаться порученцем при Гаркалове-младшем, замом, который занимается разруливанием чисто бандитских вопросов. Так что Башан, как вышколенный не одним поколением предков слуга, старался предугадать желания, проблемы и вообще эмоциональный фон патрона, дабы вовремя помочь, посоветовать, а то и уберечь от опрометчивых шагов. И вот с какого-то момента он стал подмечать в поведении шефа перемены и поначалу решил было, что Димон вновь сорвался, подсел на «джеф». Очень уж похожими были симптомы: Гаркалов выглядел постоянно возбужденным, потирал ручки, мог замолкнуть на полуслове и надолго задуматься, в уме что-то просчитывая и комбинируя. Понаблюдав за ним пару недель, Башан понял, что – нет, к экспериментам с наркотиками Дима не вернулся, а задумывает, не иначе, новое дельце. Тогда он принялся осторожненько прощупывать почву: что за фигня, типа, и чем это нам грозит. Дима молчал, как танк без топлива, но однажды обмолвился на каком-то банкете:
– Во, Башан, бля, скоро совсем иначе заживем. Абрамовичу с Ходором на бедность подавать будем, даже папашку моего мохнорылого за пояс заткнем… Выгорит, жопой чую – выгорит!
Парень, в общем-то, жадный и недалекий, Башан, тем не менее, стремался прожектов, сулящих в туманной перспективе агромадные проценты, и подсознательно следовал народной мудрости: где большие бабки, там и большие проблемы, о чем он и попытался аккуратно патрону втолковать. Однако зенки патрону застлал грядущий белый снегопад из черного нала в образе зеленых президентов, и плевать ему было на всяческую мудрость.
Однажды, совершенно случайно, Башан увидел Диму в компании незнакомых челов. Дело было в конце лета, прохладным утром, проходил это он мимо Московского вокзала, пешочком возвращаясь домой после бессонной, сугубо деловой встречи и попутно выветривая из организма остатки алкоголя, и на стоянке перед вокзалом вдруг срисовал знакомую внешность. Благодетель сидел на пассажирском месте в двухдверном «мерсюке»-кабриолете кричаще-алого цвета («только педрилы на таких ездят»), за рулем помещался седовласый полноватый тип лет шестидесяти, а на заднем сиденье вольготно расположилась роскошная бикса с длинной коричневой сигаретой в пасти. Ни внешность рассмотреть, ни возраст ее определить Башану не удалось – тетка была в огромных темных очках и пестром головном платке, завязанном под подбородком и скрывающем половину бледного фейса. Единственное, что мог сказать про нее пленник, это: «Упакована лялька на лям баксов, да и трахают ее, видать, каждую ночь, потому как довольная и гордая была, сучка, как королева».
Оба попеременно что-то втолковывали Димону, терпеливо и обстоятельно, точно воспитывали детеныша-дауна, но Димон, надо сказать, выглядел паршиво. Смотрел невидяще прямо перед собой и был с лица совсем спавши, ну точно мелкий барыга, который занес отмороженной крыше месячную долю, отдал, а в конверте вместо бабла – нарезанная газета…
Башану стало крайне неуютно. И не потому, что шеф отчего-то не взял его с собой на эту стрелку – вовсе нет… Просто Башан десятым чувством ощутил вдруг явственную, почти осязаемую угрозу, исходящую от парочки в кабриолете. А потом он обратил внимание на два громадных джипа с тонированными стеклами, мирно припаркованных один впереди, другой позади «мерса», струхнул окончательно и поспешил убраться подальше.
С этого момента поведение шефа опять изменилось. Димка стал замкнутым, угрюмым и еще более задумчивым, но когда Башан подрулил к нему с конкретным вопросом – не нужна ли, мол, его помощь, улыбнулся, хлопнул зама по плечу и сказал:
Облажавшийся киллер уже продышался, уже окончательно очухался. Сел, прислонился спиной к шконке, огляделся – типа, куда это меня занесло, хотел сплюнуть, но удержался, вспомнил, где находится. И просто проглотил слюну.
– А как начет покурить, братан?
Карташ не уловил момент замаха. Короткое резкое движение – и Эдик всадил жилистый кулак пленнику в солнечное сплетение. Киллера скрючило, лицо перекосило от боли.
– Ножки подогнул, – объяснил Эдик. – Глазенками стрельнул, примериваясь, куда каблуки всадить. Мышцы на ручонках напряглись. Меня на такой туфте не купишь. А во-вторых, еще раз примажешься, гнида, к моим родственникам – передние зубы выбью, чтоб урок на киче «королевским минетом» ублажать со всем комфортом…
Пленника отпустило, он снова выпрямился, глянул на повязавших его людей, не скрывая злости. Что-то хотел вякнуть, но Эдик не дал – взял киллера двумя пальцами за кадык.
– Как говорят в киношках ихние копы – «и даже не думай»… с-сучара. И считай это последним добрым предупреждением. Потом яйца отобью. А закуришь, когда нам понравится твое поведение.
Совсем не ради того, чтобы усилить душевные мучения пленника, а исключительно ради себя самого Карташ тоже закурил.
– Чего выеживаетесь, макаки? – прохрипел пленный, когда пальцы Эдика отпустили его горло. – Чего надо?
Карташ подумал, что сейчас Эдик снова пустит в дело кулак, но ошибся – его сокамерник заулыбался так широко, словно ему сообщили, будто дело его развалилсь и завтра ему марш-марш на волю.
– А надо нам, гиббон ты краснозадый, чтоб ты кололся, как сухое полено. Кто тебя послал? Что говорили, что обещали?
Пленник пожал плечами, посмотрел на Карташа:
– Скажу уж, раз кругом засада. В карты проигрался, уж извини, начальник. Или долг отдавай, говорят, или мочи первого попавшегося. Долг отдавать нечем. Пришлось брать перо… Вот, попался ты, такая, бля, фортуна. Ты в полном праве на претензию.
Он излагал вполне убедительно, но Карташ не верил ни на йоту – и не только потому, что за такой короткий срок два проигрыша в карты, оканчивающиеся мочиловом, и оба так или иначе связанные с Карташем – это уже слишком большое совпадение (не «Кресты» получаются, а игорный дом какой-то), но и потому, что в глазах оплошавшего киллера пряталась едва заметная усмешка.
– Не, ну просто песня о старом и главном, – Эдик говорил все с той же широкой улыбочкой. – Как я это люблю, не передать! Словно вновь на любимой работе… Морда, ты ж не первоходка, ну понимать же должен, что я тебя все равно расколю. Там, на воле, колол, так что потом не угонишься записывать за вами, бланков не хватало, и здесь расколю…
Эдик резко стер с лица улыбку, ухватив цепкими пальцами, вздернул пленному подбородок.
– Ты понимаешь, морда? Все колятся, – голос Эдика зазвенел от не наигранной злости. – Не дошло еще? Повторяю: все.Я всех гнул, всех, и тебя, говнюк, согну! Нет так, так сяк…
У него получалось. Ненависть, клокотавшая в нем, ощущалась кожей с нескольких метров, как жар от раскаленной печки, и даже Карташ почувствовал себя в этот момент неуютно. Черт его знает, блефовал Эдик или нет. «А пожалуй что и нет, – подумал Алексей. – Очень похоже, он по-настоящему завелся. Видимо, у него пунктик на этом. Когда быкуют у него на глазах, что-то замыкает в башке. Подстрелил же он того гопника, который к нему на улице подошел… И хорошо еще, что его посадили раньше меня, а то попал бы к нему в разработку, чего доброго…»
Хотя пленного заметно проняло, он все же нашел силы ухмыльнуться:
– Задвинул бы ты свои мусорские замашки, а? Ты тут такой же, как все. А за то, что меня трюмишь, я те карцер-то обеспечу.
– Ну, нехай будет карцер, если тебе так хочется, не впервой… – Эдик ласково улыбнулся. – Эт-точно, это ты прав: мы здесь все одинаковые… Поэтому и я тоже молчать не буду. Я вот что сделаю: я потом по хатам маляву пушу будто ты, сявка приблатненая, размахивал заточкой передо мной, ментом, вон его, «вована», – кивок на Алексея, – чуть не поцарапал, а когда мы тебя играючи скрутили и по почкам от души настучали в воспитательных целях, ты наябедничал операм… Но и это еще не все. Потом я и с этими оперками, коллегами моими, перетру насчет твоего беспредела. И как думаешь, что они сделают?
Пленный смотрел исподлобья и молчал.
– Правильно думаешь. Они ребятки вообще-то мирные – их не трогают, и они никого не трогают… и оч-ченно не любят они всяческие ЧП и кипеж среди подопечных… Напрягаться они не любят, видишь ли. А насчет твоего демарша – знаешь, что такое «демарш»? – придется им отрывать попу от стула и что-то предпринимать. Организовывать, типа, профилактику подобных инцидентов, участить шмоны, закрутить несколько гаечек – дабы не повторилось безобразие, отвечать на жалобы, сочинять докладные о проделанной работе и писать объясниловки – как получилось, что не предупредили, не пресекли членовредительство, не поймали за руку… И как после этого к тебе будут относиться твои дружки – коли из-за тебя, мудака, их лишат водочки по субботам и неположенных предметов по хатам?..
– И даже это не все, – позволил себе встрять Карташ. – Пока прапор нас отседова не попросил, я из тебя бифштекс начну готовить. С кровью. И братва меня поддержит: не я ведь первый-то начал, это ты на меня с булавкой полез. Ну, посижу я тоже потом в карцере, ну и что… Вот теперь действительно все.
– Да че вам от меня надо? Ага, вроде проняло.
– Я вам подробно размазал, как все было!
– Ты мне звездишь, как Троцкий на трибуне, – сказал с нехорошим прищуром Эдик. – А я не люблю. Ты дуру судье будешь гнать, а мне будешь отвечать правду.
– Да пошел ты! – взорвался пленник. – Тебя потом самого порвут, мусоряга!
– Не понял, – констатировал Эдик и открытыми ладонями врезал ему по ушам.
Пленник, мяукнув, схватился за голову. Эдик добавил кулаком по губе.
– И это начало начал. Повторяю вопросы. Кто тебя послал? Чего посулили? Или начинаю превращать тебя в отбивную.
– А что ответку держать придется, не боишься? – пленник вытер кровоточащие губы тыльной стороной ладони. – Перед людьми, а не перед этими баранами, – он кивнул в сторону двери. – Из тебя же потом…
Бить Эдик умел. И еще раз доказал это, всадив кулак в печень пленника. Тот застонал, выгнулся дугой, перевернулся на бок.
– Все, начинаем ломать этого козла по-серьезному – сказал Эдик. – Битьем из него не выколотишь. Видать, приходилось терпеть и похуже. Прижми-ка ему ласты…
Пленник сломался, когда Эдик стал отдавливать ему ногой детородные причиндалы, грозя превратить хозяйство в омлет. К этому моменту несостоявшийся киллер уже уразумел, что опер настроен крайне серьезно и станет ломать до конца, не притормозит ни перед чем.
– Он думал – это мы не всерьез. Ребра намнем и отдадим цирикам, – никак не мог успокоиться Эдик. – А тут оно вон как пошло, да!
– Стой! Хоре! – выпалил пленник, когда у него выдернули кляп. – Говорим…
Он сел, несколько раз глубоко вздохнул.
– Дай закурить.
Эдик молча протянул ему красный «Винстон», поднес огня.
– Погремуха у тебя какая? – спросил Карташ.
– Башан, – ответил пленник.
Карташ заметил, что Эдик внимательно следит за пленником, готовый пресечь поползновения в любой момент.
– Вопросы помнишь или повторить? – продолжал Алексей.
– А че там повторять… Если я тебя положу, пообещали перевести к психам. Оформить невменяемость, чтоб отсиживал в дурке. Ну, а оттуда человека раньше срока вытащить нетрудно…
– Сюда по мокрому угодил? – догадался Эдик.
– Ну.
– Кто тебе обещал такое счастье? – спросил Карташ.
Назвавшегося Башаном ломало отвечать на этот вопрос:
– Слушай, а ты сам не знаешь, кому дорогу перешел? Люди, которые меня подписали, сами посредники. Их попросили, они и подписали… Ну вот обозвался я, и что вам это дало? Да ни хрена не дало! Ну назову я тех людей, так оно тоже ничего вам не даст.
Эдик склонился над пленником и мягонько так проговорил:
– А можно мы сами решать будем? Не целка все ж таки: даст – не даст… И душевно тебя прошу, ты уж не спотыкайся и не юли. Раз запел, так отвечай, про что спрашивают. Или прикажешь все по новой начинать? И учти, коли я только заподозрю… просто заподозрю, что ты опять начал врать… – Эдик многозначительно ухмыльнулся. – Говори, родной, не тяни.
– Тугарин подписал, – выдавил из себя пленник.
– А-а, – понятливо протянул Эдик. – Вон оно что…
Он повернулся к Карташу
– Знакомый орелик. Карновский Георгий, кажись, Валентинович. Он же Жорик, он же Тугарин. Два раза был под следствием, разок здесь парился, но оба раза от срока уходил. Богатыми тачками занимаются. Раздевают, уводят, перегоняют. Эй, как там тебя… Башан, а в лепших корешах у него до сих пор ходят Южный и Родик?
Башан усмехнулся:
– Может, и они. А может, и нет. Я тут уже полгода отдыхаю, про их дела не слышу.
– Но дачки хоть шлют?.. Ладно, плевать. Пой дальше.
– А че дальше-то?
– Че, че, через плечо! – взвился Эдик…
И запнулся. И в самом деле: че?..
– Кто сынка Гаркалова успокоил? – поспешил ему на выручку Карташ.
Этот вопрос он задал наугад – видел, что Эдик теряет ритм допроса, а ничего другого в голову не пришло.
Но Башан вдруг дернулся, как от очередного удара, и даже инстинктивно попытался отползти от мучителей подальше.
– А Димона что, грохнули?! – хриплым шепотом спросил он.
Опа! Вот это номер! Подельнички заказали Башану Алексея, а зачем, почему его надо убить, объяснить не потрудились? Молодцы ребята…
– Ну-ка дурку не валяй мне! – подхватил Эдик, многозначительно глянув на Алексея. – Скажи еще, что не в курсах!
– Это не я… – залепетал Башан. – Дочкой клянусь – не я его… – И почти заорал: – Как я мог Димона шлепнуть, ну как, если я в «Крестах» сижу?!
– Тихо, бля! – придавил ему рот Эдик. А когда тот затих, проникновенно спросил, убравши ладонь: – Чего ж ты, милый, так перепугался-то? По-моему, тебе еще никто обвинительное заключение под нос не сует…
– Ага… – Башан посмурнел. – Димон именно так и говорил…
Быстро, но аккуратно, как проводят хирургическую операцию в полевых условиях, Алексей и Эдик, играя без предварительного, что называется, сговора, по схеме «нам все известно», выпытали из «уголка» некоторые крохи, каковые не столько проясняли ситуацию, сколько еще больше все запутывали.
В переводе с примитивного языка, история выглядела так. Чуть меньше года назад что-то изменилось в поведении Димочки Гаркалова. Никто из «сослуживцев» этой перемены не заметил… кроме Башана. Башан всегда чутко принюхивался к малейшим нюансам в настроении шефа, поскольку, будучи его «замом по общим вопросам» (знающие люди понимают), в полной мере отдавал себе отчет, что без благодетеля такой халявной службы ему больше не обломится. Завязать с уголовным прошлым хотелось до усрачки, равно как хотелось и подольше оставаться порученцем при Гаркалове-младшем, замом, который занимается разруливанием чисто бандитских вопросов. Так что Башан, как вышколенный не одним поколением предков слуга, старался предугадать желания, проблемы и вообще эмоциональный фон патрона, дабы вовремя помочь, посоветовать, а то и уберечь от опрометчивых шагов. И вот с какого-то момента он стал подмечать в поведении шефа перемены и поначалу решил было, что Димон вновь сорвался, подсел на «джеф». Очень уж похожими были симптомы: Гаркалов выглядел постоянно возбужденным, потирал ручки, мог замолкнуть на полуслове и надолго задуматься, в уме что-то просчитывая и комбинируя. Понаблюдав за ним пару недель, Башан понял, что – нет, к экспериментам с наркотиками Дима не вернулся, а задумывает, не иначе, новое дельце. Тогда он принялся осторожненько прощупывать почву: что за фигня, типа, и чем это нам грозит. Дима молчал, как танк без топлива, но однажды обмолвился на каком-то банкете:
– Во, Башан, бля, скоро совсем иначе заживем. Абрамовичу с Ходором на бедность подавать будем, даже папашку моего мохнорылого за пояс заткнем… Выгорит, жопой чую – выгорит!
Парень, в общем-то, жадный и недалекий, Башан, тем не менее, стремался прожектов, сулящих в туманной перспективе агромадные проценты, и подсознательно следовал народной мудрости: где большие бабки, там и большие проблемы, о чем он и попытался аккуратно патрону втолковать. Однако зенки патрону застлал грядущий белый снегопад из черного нала в образе зеленых президентов, и плевать ему было на всяческую мудрость.
Однажды, совершенно случайно, Башан увидел Диму в компании незнакомых челов. Дело было в конце лета, прохладным утром, проходил это он мимо Московского вокзала, пешочком возвращаясь домой после бессонной, сугубо деловой встречи и попутно выветривая из организма остатки алкоголя, и на стоянке перед вокзалом вдруг срисовал знакомую внешность. Благодетель сидел на пассажирском месте в двухдверном «мерсюке»-кабриолете кричаще-алого цвета («только педрилы на таких ездят»), за рулем помещался седовласый полноватый тип лет шестидесяти, а на заднем сиденье вольготно расположилась роскошная бикса с длинной коричневой сигаретой в пасти. Ни внешность рассмотреть, ни возраст ее определить Башану не удалось – тетка была в огромных темных очках и пестром головном платке, завязанном под подбородком и скрывающем половину бледного фейса. Единственное, что мог сказать про нее пленник, это: «Упакована лялька на лям баксов, да и трахают ее, видать, каждую ночь, потому как довольная и гордая была, сучка, как королева».
Оба попеременно что-то втолковывали Димону, терпеливо и обстоятельно, точно воспитывали детеныша-дауна, но Димон, надо сказать, выглядел паршиво. Смотрел невидяще прямо перед собой и был с лица совсем спавши, ну точно мелкий барыга, который занес отмороженной крыше месячную долю, отдал, а в конверте вместо бабла – нарезанная газета…
Башану стало крайне неуютно. И не потому, что шеф отчего-то не взял его с собой на эту стрелку – вовсе нет… Просто Башан десятым чувством ощутил вдруг явственную, почти осязаемую угрозу, исходящую от парочки в кабриолете. А потом он обратил внимание на два громадных джипа с тонированными стеклами, мирно припаркованных один впереди, другой позади «мерса», струхнул окончательно и поспешил убраться подальше.
С этого момента поведение шефа опять изменилось. Димка стал замкнутым, угрюмым и еще более задумчивым, но когда Башан подрулил к нему с конкретным вопросом – не нужна ли, мол, его помощь, улыбнулся, хлопнул зама по плечу и сказал: