Страница:
Затащив недостреленного мафиози на заднее сиденье, Пётр подобрал слетевшую во время возни шапку, обошёл машину, сел за руль, закурил и задумался. Куда ехать-то, какие больницы тут поблизости? Так, до Седьмой далеко, Пирогова ближе будет, но всё равно треть города придётся отмахать. Ну не может быть, чтобы в этом районе не стояло никаких лечебниц! Редко по больницам доводится развозить… Стоп, стоп…
Ну как же! На Говорова имеется больничка! Старуху ж недавно туда отвозил, которая ещё от боли ругалась так, что любой грузчик удавился бы от зависти, а ейная дочь краснела и отворачивалась.
Пётр подал машину задом, развернул против положенного движения. Некогда объезжать этот парк. Да и вряд ли тут где-нибудь, в безрыбном месте, станут зябнуть гаишники.
От гаишников мысль естественным образом протянулась к ментам. Блин, а ведь он обязан доложить в мусорню о бойне возле памятника. Хоть через диспетчера, хоть через задницу, но обязан доложить, а то потом устанешь отбрехиваться на допросах.
Сзади донёсся стон и шуршание одежды. Раненый очнулся и даже нашёл в себе силы выпрямиться. Зеркало заднего вида отразило его бледное лицо.
– Ты в такси, я мимо проезжал. В больницу тебя везу, – Пётр упредил вопросы пассажира. – Больше живых нет, я смотрел.
Человек на заднем сиденье прикрыл глаза. Или вспоминая недавние события, или что-то обдумывая, или собираясь с силами.
– Забудь и слушай сюда! – распахнув глаза, резко бросил пассажир. Он явно привык приказывать и по два раза свои приказы не повторять. – Достань «трубу» из правого кармана пальто.
Взглянув в суженые серые бойницы глаз на костистом, жёстком лице, Пётр понял, что возражать бесполезно. Пришлось остановить машину.
Протиснувшись между сиденьями, он дотянулся до пальто своего криминального седока (тот чуть повернулся, чтоб удобнее было доставать), залез в карман, надеясь, что не заляпается кровью, вытащил мобилъник. Кажется, не заляпался.
– Набирай… – распорядился пассажир. И неожиданно замолчал. Лицо его исказила боль, он заёрзал, завозился, прижал руку к животу. Потом, справившись с приступом, глухим голосом задиктовал номер. Пётр вдавил нужные кнопки.
– Дай мне…
Пётр протянул «трубу» владельцу.
– Это я, да, – пассажир говорил, закрыв глаза. – Я ранен, остальные в жмурах. Еду к лепилам, такси подвернулось… Что? В руку и в живот. Вызывай Репу, Аркашу и Глобуса. Да, пусть всё бросают, не до мелочёвки. Всё понял? Давай… – Он бросил телефон на сиденье. – Теперь слушай адрес, водитель. Загородная улица, дом шесть. Это больница. И гони, парень. Получишь за труды, не обижу. Менты станут тормозить, отрывайся. Жми со всех лошадей. Не боись ничего, от всего отмажу. Всё, давай…
И он обмяк. Судя по всему отключился конкретно. Наверное, выдержать несколько минут в сознании стоило ему жуткого напряжения.
«От всего отмажу! А если ты подохнешь по пути, кто меня отмажет от твоих корешей! – зло подумал Пётр. – Ох и вляпался я, кажись. Но с другой стороны…»
С другой стороны (видимо, давала себя знать таксистская жилка), может, удастся огрести несколько кусочков зелёной бумаги с изображением заокеанских президентов. А бумажки те всяко лишние не будут.
«А с третьей стороны, – пришло в голову и такое соображение, – если ты вдруг коньки откинешь, то выкину тебя к лешему на обочину, подальше от глаз, и еду как ни в чём не бывало. Лишь бы менты до этого не прицепились».
Общения с ментами удалось избежать. И вовсе не оттого, что ему невероятно везло в этот вечер (насчёт везенья тут можно и поспорить), просто он сделал всё возможное, чтобы, не привлечь внимание как шакалов из семейства взяткоядных с полосатыми палками наперевес, так и прочих деятелей от правопорядка. Во-первых, Пётр проложил маршрут так, чтобы просто-напросто стороной объехать излюбленные точки гаишных засад. Лях с ним, что длиннее выходило раза в полтора – чай, не батю родного везёт, а какого-то хмыря с насквозь криминальным уклоном. Загнётся – честные люди только спасибо скажут.
Во-вторых, когда никак не получалось обойтись без оживлённых трасс, Пётр ехал по ним с пенсионерской скоростью. Как какой-нибудь затюканный жизнью и властями интеллигент на подержанной «Оке». Этакая «молодецкая» езда тоже здорово увеличивала шансы бандитского человека не добраться живым до больнички. Но человек вроде бы ни о чём подобном не подозревает, вроде бы он надёжно пребывает в счастливом отрубе…
Пётр то и дело поглядывал в зеркало на покачивающуюся в такт езде тёмную бесформенную груду на заднем сиденье. Иногда до скрипа в костях выворачивал голову, просовывал её в просвет между креслами и пристально вглядывался в завалившегося набок пассажира. И никак не мог разобрать, жив ещё курилка или уже отправился в края вечной охоты. Дышит, не дышит – поди разгляди…
И тут сладкой песней сзади прозвучал стон.
Насчёт того, чтобы, выкинуть седовласого бандюка в кювет, если тот и вправду загнётся, – это Пётр, конечно, погорячился, брякнул, не подумавши как следует. Ведь этот варнак в пальто, сволочь, напел в мобильную «трубу» и про такси. Может, кстати говоря, не без умысла напел. Теперь, случись что, его уголовные дружки (а это тебе не менты тупоголовые) найдут в два счёта и нужный таксомотор, и нужного таксёра. Того самого таксёра по имени Пётр Гриневский, чью машину леший, дорожный или какой иной нечистый выгнал демонической силой к парку Авиаторов.
Ну а теперь уж нечего дрыгалами ногать, раз вляпался, как трактор в болото. Раз уж влип, раз уж пошла такая пьянка – придётся жать педаль до упора, придётся лишь на финише узнать, чем тебя наградят: зелёненькими медалями с президентами или бетонной плитой в районе новостроек.
Когда он вырулил на Загородную улицу, то не удержался от громкого выдоха: «Фу-у-у, блин, пронесло!» Хоть с одной напастью подфартило: избавил бог от ментов проклятых. Улица, она же финишная прямая, просматривается, как вошь под микроскопом, до самой своей дальней оконечности, куда Петру и надобно. И ничего даже отдалённо похожего на ментов в обозримости не отсвечивает. Да ментов здесь отродясь не случалось. Какое счастье им тут караулить! Окраина города, разве старух штрафовать за превышение скорости движения к собесу, да старичков арестовывать за не правильное ношение кефира в авоськах…
Это был самый что ни на есть пригород Шантарска, где пока здравствовал частный сектор, ещё не изничтоженный высотным домостроительством. И больничку, на которую нацелил его уголовный подранок в кашемировом пальто, Пётр знал. Знал, к счастью, лишь как архитектурную достопримечательность. Нередко доводилось проезжать мимо – лечебница стоит аккурат на выезде из города. И каждый раз Пётр отмечал про себя, что если уж доведётся загреметь в больницу (тьфу-тьфу), то нечего искать лучшего варианта. Тихое зелёное место с видами на сопки – санаторий, а не больница…
Он ехал мимо высокой решётчатой ограды, за которой отбывали пожизненное заключение разлапистые старые ели и сосны, прикрытые сейчас снежными масхалатами. Широкие аллеи открывали обзор на двухэтажные корпуса, отгроханные в том архитектурном стиле, который ни с каким другим не спутаешь, получившим название сталинский. Принадлежащие к той же, великой и трагической эпохе, в саду коченели статуи пышнотелых колхозниц со снопами и рабочих с мускулатурой терминаторов. Промелькнул сугроб, в котором угадывался фонтан в форме пятиконечной звезды.
Сейчас, посередь зимы, кузница здоровья смотрелась зело соблазнительно – есть в тишине зимнего парка своя особая прелесть, зовущая к покою, зовущая оставить всякую суету сует и предаваться прогулкам по хрустящему снегу аллей и мыслям о вечном. Хоть самого себя калечь и стучись к айболитам – дескать, приютите на неделю, Христа ради, дайте отдохнуть от таксёрской пахоты, от жены, от тёщиного брюзжания, от пива по субботам, от соседей снизу, от соседей сверху, от программы телепередач, от шума и грохота.
Под такие мысли Пётр доехал до центрального входа. Возле распахнутых настежь чугунных ворот перетаптывались, выдыхая пар, двое крепких парнишек в коротких кожанках. Они давно уже махали руками, издали завидев машину, типа поторапливали. «Не по морозу у гоблинов куртяхи. Выгнали шестёрок из тёплых тачек. И не вякнешь, на КЗОТ не сошлёшься», – позлорадствовал Пётр.
Хотя в его ли подвешенном положении злорадствовать на чей-то там счёт!
Он притормозил в воротах, хотел опустить окно, спросить – чего, мол, куда везти вашего пахана, кто будет принимать ценный груз. Но пехотинцы криминального фронта распрыгались, раскричались, будто их ожгли казацкой плетью.
– Ко входу! Живее, твою мать, чего встал! Гони! К дому давай! К крыльцу!
«Могу к дому, могу в морг. Могу по счётчику, могу как договоримся». Оставив присказку в уме, Пётр направил «Волгу» в больничные владения. Один из членов комитета по встрече остался запирать ворота, другой побежал следом за машиной.
Пётр по кругу объехал огромную клумбу, на которую сваливали с дороги снег, превращая её в небольшой монгольский курган, подъехал к широкому крыльцу, припарковался, как к пристани, к массивной нижней ступени, пристроившись в хвост двум автомобилям («волъвешник» и «БМВ», с тоской отметил Пётр, как же тут обойдёшься без тоски, когда хорошие машины невольно пробуждают зависть и классовую ненависть).
Дверцы машин стали распахиваться тогда, когда Пётр огибал клумбу. Из дорогих тачек выбирались люди разного возраста, роста, ширины и одетые вроде не в униформу, но в чём-то неуловимо одинаковые. Явно присутствовала некая общестъ и одновременно инакость в жестах, в движениях, в лицах, во взглядах. Пётр затруднился бы сказать, в чём именно она заключена, но, несомненно, она имела место.
Ещё же, подъезжая к крыльцу, Пётр заметил, как отворилась неприметная дверь в стене больничного корпуса и оттуда выскочили с носилками на мороз двое бугаёв в белых халатах, накинутых на фуфайки. За ними вышел, прикрыл дверь и засеменил следом, помахивая чемоданчиком, невысокий, круглый человек отчётливо еврейской наружности. Сразу видно – доктор.
Остановив машину у крыльца, Пётр выбрался наружу, открыл заднюю дверцу и отступил в сторону. Всё, финита, его миссия окончена.
Такси от него тут же закрыли широкие спины, кто-то забрался в салон, кто-то сразу же принялся куда-то названивать по мобильному, на Петра обращали внимания не больше чем на его потрёпанную «Волгу», всё внимание – исключительно своему пахану, люди переговаривались, и не раз прозвучало имя Пугач. «Какое к ядрене фене имя, – поправил себя Пётр, – кличка, кликуха, прозвище».
Пожалуй, можно было не ошибиться и с предположением, кому принадлежала эта кликуха.
– Что же вы сюда заехали, идиоты узколобые!
К двери надо было! Ну отойди же ты! – непреклонно и с некоторой брезгливостью, как менты расталкивают зевак на месте происшествия, доктор отпихивал со своего пути к машине помехи в кожаных куртках и драповых пальто. – Ух, бестолочи! Ну в первый раз, что ли?! Теперь переть лишние тридцать метров, а переть – значит растрясти. Или предлагаете по ступеням в гору тащить, а потом ещё через весь холл?
– Да это пацаны путём не втолковали водило, куда-чего, малость офигели парни от сегодняшних пенок, – стал оправдываться некий субъект в длинном кожаном пальто, с лысой, как глобус, и ничем не покрытой головой, а прибежавший от ворот один из тех пацанов, о ком говорилось, слушал молча и пытался отдышаться. – Может, сказать, чтоб типа сдал назад?
– Да чего уж теперь, уже без разницы, мы всё равно выскочили, теперь быстрее выйдет на руках донести, – громкий докторский голос доносился уже из машины. – Нет, право, ваш… коллектив, весь причём, поголовно, надо лечить электричеством. От разжижения мозгов и умственной анемии, пора, давно пора. Если б были чуть поумнее, не попадали бы ко мне на стол через день. А то один, то другой…
Докторское брюзжание становилось всё тише. Видимо, он с головой ушёл в обследование раненого и стало ему не до бурчания. «Похоже, док не одного авторитета вытащил, откачал или склеил по кускам, – отстраненно подумалось Петру, оставленному в одиночестве, – и заслужил право поливать всех направо и налево, невзирая на звания и боевые заслуги на криминальном фронте… А вообще, следует признать, занятная больничка. Никаких тебе следов недофинансирования вроде там облупленного фасада, сломанных скамеек или негорящих лампочек. Наоборот, ухоженное заведение. Дорожки расчищены, больше половины окон – стеклопакеты, вона, собственная котельная дымит на славу, топлива не жалея. По всему выходит, не полечиться здесь простому таксёру, чем он не заболей. И простому чиновнику тоже не полечиться, и простому бизнесмену. Может быть, и просто за деньги здесь не подлечиться, сколько ни предлагай…»
Доктор колобком выкатился из машины, бросил дежурящим на крылечной ступени санитарам: «Перегружайте на носилки и живо в операционную», – подошёл к невысокому человеку в дублёнке и песцовой шапке, который до этого держался чуть в стороне от общей суеты.
– Ну что? – спросила «песцовая шапка».
– Что-что… – доктор вытирал руки салфетками, комкал их и бросал в снег. – Крови, конечно, он потерял много, а в остальном, думаю, поводов для беспокойства нет. Рана неприятная, болезненная, но не смертельная. Впрочем, вскрытие покажет. Шучу. Рентген покажет.
Оба направились в обход крыльца к служебной двери. До Петра доносилось продолжение разговора:
– Хороший уход, соблюдение, подчёркиваю, соблюдение режима, который я назначу, и всё обойдётся. Вот что что, а поваляться придётся…
И вдруг диспозиция, с которой, в общем-то, всё было ясно (одни уносят, другие уходят, третьи курят, Пётр ждёт, когда настанет его черёд), непонятным образом сломалась. Врач и его собеседник остановились как вкопанные, но потом человек в песцовой шапке быстрым шагом двинулся вперёд, а доктор остался на месте. Зашевелилась и вся массовка. Пётр чуть отошёл в сторону и оттуда увидел, что санитары остановились и опустили носилки на снег.
«Никак помер! – сердце гирей понеслось вниз. Пётр ощутил, что подмышки намокли и тёплые струи пота змеятся по бокам. – Труба… Сейчас пойдут искать, на ком сорвать злобу. А на ком, как не на мне? Ты не довёз, ты медленно ехал».
Но оказалось, что пока всё не так уж и скверно – раненый всего лишь пришёл в сознание.
Человек в песцовой шапке нагнулся к носилкам.
Чуть подвинулись в сторону раненого и остальные, кто ближе, кто дальше – в зависимости от собственной значимости, а стало быть, от возможности оказаться нужным боссу. Доктор же, вопреки ожиданиям Петра, не стал ругаться и кричать, что каждая минута на счёту, что он здесь главный и не допустит ни секунды промедления… Нет, доктор терпеливо ждал в отдалении. Санитары тоже отошли шагов на десять и демонстративно внимательно рассматривали больничные стены и заснеженные кусты.
Получалось так, что его судьбу неведомые силы гнали, как чабаны гонят отару, в заданном направлении, плетьми загоняя отбившихся баранов в стадо. Вот почему, спрашивается, этот пахан очухался по пути от машин к больничным корпусам, почему не смог ещё секунд десять проваляться без сознания? Очухивался бы себе на операционном столе, на следующий день, когда угодно, – но нет…
Впрочем, обо всех этих роковых странностях Пётр задумался позже. А пока…
Шептались недавний пассажир и человек в песцовой шапке недолго, с минуту. Видимо, распоряжения были хоть и неотложные, но простые. А потом «шапка» распрямилась и позвала:
– Эй, Глобус!
С места сорвался малый в длинном кожаном пальто и с лысой, непокрытой головой. И то, что сказал ему с носилок ихний раненый пахан, Пётр расслышал, поскольку сказано было громко. Ну, может, и не громко вовсе, а просто нормальным, не приглушённым голосом, но так как вокруг благоговейно молчали – пахан говорит! – да если учесть ещё, что дело происходило на задворках Шантарска, вдали от шума городского, да ещё на территории больницы, то есть заведения самого по себе тихого… В общем Пётр услышал тот короткий диалог, ни звука не упустил:
– Эй, Глобус! Отблагодаришь водилу. Я обещал. Не обидь.
– Ясно, Пугач, – заверил Глобус.
Вот и всё. После этого пахан наконец позволил внести себя в больницу и, кажется, снова, дав воле слабину, потерял сознание.
Признаться, от услышанного настроение у Петра почему-то не взлетело счастливой птицей под небесный потолок. А вдруг «отблагодари» и «не обидь» – кодовые слова, означающие у них убрать свидетелей под корень? Любит же эта публика играть в слова…
Страха не было, просто неприятно засосало под ложечкой. Пётр подобрался. Так, за здорово живёшь, он уходить из этого, лучшего из миров не намерен. Придётся им повозиться, кое-чему он всё-таки обучен.
Сначала, раньше Глобуса, к Петру подошёл человек в песцовой шапке – у него обнаружились азиатские скулы и глаза при напрочь славянском носе. Скорее всего, полукровок, в Сибири таких много. «Кличку, небось, носит какую-нибудь вроде Монгольчик или Чингис», – отчего-то пришло в голову Петру).
– Как ты там случился?
– Таксист я, – пожал плечами Пётр, – везде езжу…
– Откуда подъезжал?
– Со стороны Хлопова.
– Не помнишь, какие-нибудь машины на подъезде к парку не попадались?
Пётр догадался, почему раньше его никто ни о чём не расспрашивал. До этого всё выглядело сущей ерундой по сравнению с возможной смертью пахана и тем переделом власти, который она неминуемо повлечёт за собой.
– С «зилком» стотридцатым разминулся у самого поворота к парку. Всё вроде… А, да! Ещё возле киоска, это который напротив «сменовского» бассейна, стояла «восьмёрка». Всё, до самого моста через овраг больше ничего.
– Хорошо. Опиши, как выглядело место.
Пётр описал. «Песцовая шапка» кивала в такт рассказу.
– Сам давно в таксистах? – спросил он, когда Пётр замолчал.
– Третий год.
– А до этого?
– В армии служил.
– Срочную?
– Офицерскую.
– Даже так, – без всякого выражения удивился полуазиат. – И что в армии делал?
Он говорил механически, погружённый в размышления о чём-то своём, весьма далёком от задаваемых вопросов. Ему необходимо что-то обдумать. Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядет в машину. Вопросы – лишь ширма, за которой ему удобнее всего укрыться на время, взятое на размышление.
– Вертолётчиком.
– И чего ушёл?
Этот, без малейшего любопытства, походя заданный вопрос нешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось стандартом: «А вот не твоё это собачье дело!»
Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому правду о своём уходе из армии, то есть о своём жизненном изломе, трещины от которого дотянулись до сегодняшнего дня. О том, что тогда казалось, будто всё безвозвратно, невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего неясно. О ранении во времена первой чеченской, когда врачи, которым насрать было на орден, наотрез запретили ему вождение боевой машины и силком пересадили на «Ми-8мт». О жене, которой надоело безденежье, надоели военные городки. О том, что она наотрез отказывалась заводить детей в «военнополевых условиях». О том, что лётный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-муха, как-то налетать эти долбаные двадцать часов в месяц – минимум из минимумов, который не даёт тебе забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что сейчас что-то меняется к лучшему, но для него в армию нет дороги назад…
Пётр отделался дежурным, не раз опробованным ответом.
– Из-за невысокой оплаты труда.
– Понятно. Ничего, ещё разбогатеешь, – сказал на прощание полуазиат в песцовой шапке и быстро зашагал в направлении машин.
И вот тут-то пришёл черёд Глобуса, который всё это время перекуривал, сидя в сторонке на корточках. Показалось, не просто перекуривал, а обдумывал, как выполнить приказ шефа.
– Держи, мужик, заслужил, – с этими словами, произнесёнными с пафосной серьёзностью (видимо, Глобус вообразил себя председателем госкомиссии, вручающим ордена героям страны), он стянул с пальца перстень с зелёным камнем и отдал Петру. – Обиды нет?
Обиды не было. Возникло лёгкое неудовольствие. Если уж они надумали не убивать, а щедро, от всего бандитского сердца наградить, то его бы больше устроили дензнаки, пусть и рублёвые, мы люди не гордые. Было бы это как-то… привычнее, что ли.
– Ну бывай, мужик. – Глобус отвалил, заметно довольный собою. Неизвестно, кто он там в ихней иерархии, но думается, невелика шишка. Более-менее серьёзного человека не обременили бы таким незавидным поручением, как отблагодарить таксиста. А сам Глобус, наверное, считал, что только что совершил поступок, достойный графа Монте-Кристо (если, конечно, имел понятие, что это за граф такой).
Петру же вдруг стало противно, прямо-таки до тошноты. Нахлынуло отвращение – сродни тому отвращению к себе, которое наступает на второй день тяжёлого похмелья. Он побыстрее убрал перстень в карман.
Это была его давняя внутренняя война. Он убеждал себя, что он теперь и навсегда таксист, а не офицер, он выдавливал из себя офицера по капле. Вроде заглушит, вроде загонит глубоко в шахты души это чувство, но нет-нет, да оно и покажется, а иногда, вот как сейчас, так прямо вырвется на волю. Какой нормальный таксёр тормознулся бы у бандитской стрелки, подобрал бы раненого бандюка? Да нормальный бы ухреначил бы тут же на всех парах. Нормальный таксёр просто и без затей обрадовался бы, когда б ему перепал на халяву перстень. Хоть и неизвестно какой ценности, но халява же…
Настроение Петра кардинальным образом переменилось, когда с Советской он свернул на Голованова. Здесь заканчивался одноэтажный пригород и начинался полноценный город. Миганием фар он приветствовал Серёгу Карамазова, чья машина торчала на приколе напротив «Кардинсиювых бань».
Бандитско-медицинское приключение осталось позади.
Никто его не преследовал.
Почему-то вдруг Пётр подумал о том, что никто его и не предупреждал, как обычно предупреждают в фильмах: «Если ты хоть кому-то словом обмолвишься об увиденном, парень, мы достанем тебя из-под земли, и ты будешь мечтать тогда только об одном – умереть быстро». Никаких угроз на дорожку. Да, в общем-то, угрожает тот, кто боится, а боится тот, кто слаб…
Изменённое к лучшему настроение подтолкнуло Петра взглянуть на приобретение. Он вытащил перстень из кармана. Большой, овальный, нежно-зелёного цвета камень («бля, уж не изумруд ли?») был вставлен в оправу, стилизованную под виноградную лозу. Оправа золотая или позолоченная. Нет, наверняка золотая. Хотя Пётр ни черта не смылил что в золоте, что в камнях, но перстень производил впечатление вещицы, мягко говоря, не из магазина «Бижутерия».
На пальце жены перстень будет болтаться, будет слетать с него – вот на что перескочила его мысль. Да нет, исключено. Жене он не станет показывать перстенёк, как, разумеется, ничего не станет рассказывать о сегодняшних похождениях. Обычный обмен репликами: «Как прошло?» – «Как всегда» – «Есть будешь?» – «Давай». Вот и всё, что его жена должна узнать об этом вечере.
А завтра – принял Пётр решение – завтра он отнесёт перстень в ювелирную мастерскую.
Для начала пусть его оценят, а потом он уж подумает, как и кому продать подороже. Помнится, его старый приятель Пыжик имел какое-то отношение к торговле золотом и камушками. Пыжика видеть охоты нет никакой, но ради такого дела… Завтра же, в свой выходной, он и займётся перстнем. А может, сразу же и продаст. Чтоб поскорее истратить деньги. Как он истратит деньги, ясно: половину на подарки благоверной, половину по указанию благоверной.
Истратит – и вычеркнет из головы память об этом вечере.
А за этот вечер он, пожалуй, заработал как за полмесяца, а то и как за месяц. «Гаечка» точно не из дешёвых. И уж на сегодня однозначно хватит езды и приключений. Он заслужил отдых.
Да вот беда, и в парк не тянуло, чего там делать? В кои-то веки можно поездить так просто, для себя. Не в напряжённых поисках клиента. И не исключительно по делу, как ездил на своей «пятёрке»: тёщу на дачу, с женой по магазинам, в гараж и на техстанцию. Просто поколесить по родному городу, поглядеть на него глазами праздного водителя. Ну, если кто особо понравится, подвезём…
Кровь на заднем сиденье! Раскудритъ в перетак… Наверняка, кровь натекла на чехлы. Надо избавиться на всякий пожарный. Не хватает ещё расспросов напарника, а потом разговоров в парке. Сейчас заедет во дворик на следующей улице, имени революционного борца Логачёва, которую так отчего-то и не собрались переименовывать обратно, в Бездорожную, там стоит мусорный контейнер…
А пока можно взять из шестого бокса, там уж с год валяется чей-то старый чехол. Пока им накроет диванчик, а на днях купит новый. Вот деньги за перстень получит – и купит.
(Как он узнал позже, ему, оказывается, выпала великая честь – его упаковали не в обыкновенные, человеческие «браслеты» из никелированной стали, а в экспериментальные, одноразовые, из сверхпрочного пластика. А всё потому, что накануне в город приехала делегация из Хегельсхегля, норвежского города-побратима Шантарска, состоявшая из норвежцев всякого рода занятий, в том числе и из хегельсхеглъских полицейских.
Ну как же! На Говорова имеется больничка! Старуху ж недавно туда отвозил, которая ещё от боли ругалась так, что любой грузчик удавился бы от зависти, а ейная дочь краснела и отворачивалась.
Пётр подал машину задом, развернул против положенного движения. Некогда объезжать этот парк. Да и вряд ли тут где-нибудь, в безрыбном месте, станут зябнуть гаишники.
От гаишников мысль естественным образом протянулась к ментам. Блин, а ведь он обязан доложить в мусорню о бойне возле памятника. Хоть через диспетчера, хоть через задницу, но обязан доложить, а то потом устанешь отбрехиваться на допросах.
Сзади донёсся стон и шуршание одежды. Раненый очнулся и даже нашёл в себе силы выпрямиться. Зеркало заднего вида отразило его бледное лицо.
– Ты в такси, я мимо проезжал. В больницу тебя везу, – Пётр упредил вопросы пассажира. – Больше живых нет, я смотрел.
Человек на заднем сиденье прикрыл глаза. Или вспоминая недавние события, или что-то обдумывая, или собираясь с силами.
– Забудь и слушай сюда! – распахнув глаза, резко бросил пассажир. Он явно привык приказывать и по два раза свои приказы не повторять. – Достань «трубу» из правого кармана пальто.
Взглянув в суженые серые бойницы глаз на костистом, жёстком лице, Пётр понял, что возражать бесполезно. Пришлось остановить машину.
Протиснувшись между сиденьями, он дотянулся до пальто своего криминального седока (тот чуть повернулся, чтоб удобнее было доставать), залез в карман, надеясь, что не заляпается кровью, вытащил мобилъник. Кажется, не заляпался.
– Набирай… – распорядился пассажир. И неожиданно замолчал. Лицо его исказила боль, он заёрзал, завозился, прижал руку к животу. Потом, справившись с приступом, глухим голосом задиктовал номер. Пётр вдавил нужные кнопки.
– Дай мне…
Пётр протянул «трубу» владельцу.
– Это я, да, – пассажир говорил, закрыв глаза. – Я ранен, остальные в жмурах. Еду к лепилам, такси подвернулось… Что? В руку и в живот. Вызывай Репу, Аркашу и Глобуса. Да, пусть всё бросают, не до мелочёвки. Всё понял? Давай… – Он бросил телефон на сиденье. – Теперь слушай адрес, водитель. Загородная улица, дом шесть. Это больница. И гони, парень. Получишь за труды, не обижу. Менты станут тормозить, отрывайся. Жми со всех лошадей. Не боись ничего, от всего отмажу. Всё, давай…
И он обмяк. Судя по всему отключился конкретно. Наверное, выдержать несколько минут в сознании стоило ему жуткого напряжения.
«От всего отмажу! А если ты подохнешь по пути, кто меня отмажет от твоих корешей! – зло подумал Пётр. – Ох и вляпался я, кажись. Но с другой стороны…»
С другой стороны (видимо, давала себя знать таксистская жилка), может, удастся огрести несколько кусочков зелёной бумаги с изображением заокеанских президентов. А бумажки те всяко лишние не будут.
«А с третьей стороны, – пришло в голову и такое соображение, – если ты вдруг коньки откинешь, то выкину тебя к лешему на обочину, подальше от глаз, и еду как ни в чём не бывало. Лишь бы менты до этого не прицепились».
Общения с ментами удалось избежать. И вовсе не оттого, что ему невероятно везло в этот вечер (насчёт везенья тут можно и поспорить), просто он сделал всё возможное, чтобы, не привлечь внимание как шакалов из семейства взяткоядных с полосатыми палками наперевес, так и прочих деятелей от правопорядка. Во-первых, Пётр проложил маршрут так, чтобы просто-напросто стороной объехать излюбленные точки гаишных засад. Лях с ним, что длиннее выходило раза в полтора – чай, не батю родного везёт, а какого-то хмыря с насквозь криминальным уклоном. Загнётся – честные люди только спасибо скажут.
Во-вторых, когда никак не получалось обойтись без оживлённых трасс, Пётр ехал по ним с пенсионерской скоростью. Как какой-нибудь затюканный жизнью и властями интеллигент на подержанной «Оке». Этакая «молодецкая» езда тоже здорово увеличивала шансы бандитского человека не добраться живым до больнички. Но человек вроде бы ни о чём подобном не подозревает, вроде бы он надёжно пребывает в счастливом отрубе…
Пётр то и дело поглядывал в зеркало на покачивающуюся в такт езде тёмную бесформенную груду на заднем сиденье. Иногда до скрипа в костях выворачивал голову, просовывал её в просвет между креслами и пристально вглядывался в завалившегося набок пассажира. И никак не мог разобрать, жив ещё курилка или уже отправился в края вечной охоты. Дышит, не дышит – поди разгляди…
И тут сладкой песней сзади прозвучал стон.
Насчёт того, чтобы, выкинуть седовласого бандюка в кювет, если тот и вправду загнётся, – это Пётр, конечно, погорячился, брякнул, не подумавши как следует. Ведь этот варнак в пальто, сволочь, напел в мобильную «трубу» и про такси. Может, кстати говоря, не без умысла напел. Теперь, случись что, его уголовные дружки (а это тебе не менты тупоголовые) найдут в два счёта и нужный таксомотор, и нужного таксёра. Того самого таксёра по имени Пётр Гриневский, чью машину леший, дорожный или какой иной нечистый выгнал демонической силой к парку Авиаторов.
Ну а теперь уж нечего дрыгалами ногать, раз вляпался, как трактор в болото. Раз уж влип, раз уж пошла такая пьянка – придётся жать педаль до упора, придётся лишь на финише узнать, чем тебя наградят: зелёненькими медалями с президентами или бетонной плитой в районе новостроек.
Когда он вырулил на Загородную улицу, то не удержался от громкого выдоха: «Фу-у-у, блин, пронесло!» Хоть с одной напастью подфартило: избавил бог от ментов проклятых. Улица, она же финишная прямая, просматривается, как вошь под микроскопом, до самой своей дальней оконечности, куда Петру и надобно. И ничего даже отдалённо похожего на ментов в обозримости не отсвечивает. Да ментов здесь отродясь не случалось. Какое счастье им тут караулить! Окраина города, разве старух штрафовать за превышение скорости движения к собесу, да старичков арестовывать за не правильное ношение кефира в авоськах…
Это был самый что ни на есть пригород Шантарска, где пока здравствовал частный сектор, ещё не изничтоженный высотным домостроительством. И больничку, на которую нацелил его уголовный подранок в кашемировом пальто, Пётр знал. Знал, к счастью, лишь как архитектурную достопримечательность. Нередко доводилось проезжать мимо – лечебница стоит аккурат на выезде из города. И каждый раз Пётр отмечал про себя, что если уж доведётся загреметь в больницу (тьфу-тьфу), то нечего искать лучшего варианта. Тихое зелёное место с видами на сопки – санаторий, а не больница…
Он ехал мимо высокой решётчатой ограды, за которой отбывали пожизненное заключение разлапистые старые ели и сосны, прикрытые сейчас снежными масхалатами. Широкие аллеи открывали обзор на двухэтажные корпуса, отгроханные в том архитектурном стиле, который ни с каким другим не спутаешь, получившим название сталинский. Принадлежащие к той же, великой и трагической эпохе, в саду коченели статуи пышнотелых колхозниц со снопами и рабочих с мускулатурой терминаторов. Промелькнул сугроб, в котором угадывался фонтан в форме пятиконечной звезды.
Сейчас, посередь зимы, кузница здоровья смотрелась зело соблазнительно – есть в тишине зимнего парка своя особая прелесть, зовущая к покою, зовущая оставить всякую суету сует и предаваться прогулкам по хрустящему снегу аллей и мыслям о вечном. Хоть самого себя калечь и стучись к айболитам – дескать, приютите на неделю, Христа ради, дайте отдохнуть от таксёрской пахоты, от жены, от тёщиного брюзжания, от пива по субботам, от соседей снизу, от соседей сверху, от программы телепередач, от шума и грохота.
Под такие мысли Пётр доехал до центрального входа. Возле распахнутых настежь чугунных ворот перетаптывались, выдыхая пар, двое крепких парнишек в коротких кожанках. Они давно уже махали руками, издали завидев машину, типа поторапливали. «Не по морозу у гоблинов куртяхи. Выгнали шестёрок из тёплых тачек. И не вякнешь, на КЗОТ не сошлёшься», – позлорадствовал Пётр.
Хотя в его ли подвешенном положении злорадствовать на чей-то там счёт!
Он притормозил в воротах, хотел опустить окно, спросить – чего, мол, куда везти вашего пахана, кто будет принимать ценный груз. Но пехотинцы криминального фронта распрыгались, раскричались, будто их ожгли казацкой плетью.
– Ко входу! Живее, твою мать, чего встал! Гони! К дому давай! К крыльцу!
«Могу к дому, могу в морг. Могу по счётчику, могу как договоримся». Оставив присказку в уме, Пётр направил «Волгу» в больничные владения. Один из членов комитета по встрече остался запирать ворота, другой побежал следом за машиной.
Пётр по кругу объехал огромную клумбу, на которую сваливали с дороги снег, превращая её в небольшой монгольский курган, подъехал к широкому крыльцу, припарковался, как к пристани, к массивной нижней ступени, пристроившись в хвост двум автомобилям («волъвешник» и «БМВ», с тоской отметил Пётр, как же тут обойдёшься без тоски, когда хорошие машины невольно пробуждают зависть и классовую ненависть).
Дверцы машин стали распахиваться тогда, когда Пётр огибал клумбу. Из дорогих тачек выбирались люди разного возраста, роста, ширины и одетые вроде не в униформу, но в чём-то неуловимо одинаковые. Явно присутствовала некая общестъ и одновременно инакость в жестах, в движениях, в лицах, во взглядах. Пётр затруднился бы сказать, в чём именно она заключена, но, несомненно, она имела место.
Ещё же, подъезжая к крыльцу, Пётр заметил, как отворилась неприметная дверь в стене больничного корпуса и оттуда выскочили с носилками на мороз двое бугаёв в белых халатах, накинутых на фуфайки. За ними вышел, прикрыл дверь и засеменил следом, помахивая чемоданчиком, невысокий, круглый человек отчётливо еврейской наружности. Сразу видно – доктор.
Остановив машину у крыльца, Пётр выбрался наружу, открыл заднюю дверцу и отступил в сторону. Всё, финита, его миссия окончена.
Такси от него тут же закрыли широкие спины, кто-то забрался в салон, кто-то сразу же принялся куда-то названивать по мобильному, на Петра обращали внимания не больше чем на его потрёпанную «Волгу», всё внимание – исключительно своему пахану, люди переговаривались, и не раз прозвучало имя Пугач. «Какое к ядрене фене имя, – поправил себя Пётр, – кличка, кликуха, прозвище».
Пожалуй, можно было не ошибиться и с предположением, кому принадлежала эта кликуха.
– Что же вы сюда заехали, идиоты узколобые!
К двери надо было! Ну отойди же ты! – непреклонно и с некоторой брезгливостью, как менты расталкивают зевак на месте происшествия, доктор отпихивал со своего пути к машине помехи в кожаных куртках и драповых пальто. – Ух, бестолочи! Ну в первый раз, что ли?! Теперь переть лишние тридцать метров, а переть – значит растрясти. Или предлагаете по ступеням в гору тащить, а потом ещё через весь холл?
– Да это пацаны путём не втолковали водило, куда-чего, малость офигели парни от сегодняшних пенок, – стал оправдываться некий субъект в длинном кожаном пальто, с лысой, как глобус, и ничем не покрытой головой, а прибежавший от ворот один из тех пацанов, о ком говорилось, слушал молча и пытался отдышаться. – Может, сказать, чтоб типа сдал назад?
– Да чего уж теперь, уже без разницы, мы всё равно выскочили, теперь быстрее выйдет на руках донести, – громкий докторский голос доносился уже из машины. – Нет, право, ваш… коллектив, весь причём, поголовно, надо лечить электричеством. От разжижения мозгов и умственной анемии, пора, давно пора. Если б были чуть поумнее, не попадали бы ко мне на стол через день. А то один, то другой…
Докторское брюзжание становилось всё тише. Видимо, он с головой ушёл в обследование раненого и стало ему не до бурчания. «Похоже, док не одного авторитета вытащил, откачал или склеил по кускам, – отстраненно подумалось Петру, оставленному в одиночестве, – и заслужил право поливать всех направо и налево, невзирая на звания и боевые заслуги на криминальном фронте… А вообще, следует признать, занятная больничка. Никаких тебе следов недофинансирования вроде там облупленного фасада, сломанных скамеек или негорящих лампочек. Наоборот, ухоженное заведение. Дорожки расчищены, больше половины окон – стеклопакеты, вона, собственная котельная дымит на славу, топлива не жалея. По всему выходит, не полечиться здесь простому таксёру, чем он не заболей. И простому чиновнику тоже не полечиться, и простому бизнесмену. Может быть, и просто за деньги здесь не подлечиться, сколько ни предлагай…»
Доктор колобком выкатился из машины, бросил дежурящим на крылечной ступени санитарам: «Перегружайте на носилки и живо в операционную», – подошёл к невысокому человеку в дублёнке и песцовой шапке, который до этого держался чуть в стороне от общей суеты.
– Ну что? – спросила «песцовая шапка».
– Что-что… – доктор вытирал руки салфетками, комкал их и бросал в снег. – Крови, конечно, он потерял много, а в остальном, думаю, поводов для беспокойства нет. Рана неприятная, болезненная, но не смертельная. Впрочем, вскрытие покажет. Шучу. Рентген покажет.
Оба направились в обход крыльца к служебной двери. До Петра доносилось продолжение разговора:
– Хороший уход, соблюдение, подчёркиваю, соблюдение режима, который я назначу, и всё обойдётся. Вот что что, а поваляться придётся…
И вдруг диспозиция, с которой, в общем-то, всё было ясно (одни уносят, другие уходят, третьи курят, Пётр ждёт, когда настанет его черёд), непонятным образом сломалась. Врач и его собеседник остановились как вкопанные, но потом человек в песцовой шапке быстрым шагом двинулся вперёд, а доктор остался на месте. Зашевелилась и вся массовка. Пётр чуть отошёл в сторону и оттуда увидел, что санитары остановились и опустили носилки на снег.
«Никак помер! – сердце гирей понеслось вниз. Пётр ощутил, что подмышки намокли и тёплые струи пота змеятся по бокам. – Труба… Сейчас пойдут искать, на ком сорвать злобу. А на ком, как не на мне? Ты не довёз, ты медленно ехал».
Но оказалось, что пока всё не так уж и скверно – раненый всего лишь пришёл в сознание.
Человек в песцовой шапке нагнулся к носилкам.
Чуть подвинулись в сторону раненого и остальные, кто ближе, кто дальше – в зависимости от собственной значимости, а стало быть, от возможности оказаться нужным боссу. Доктор же, вопреки ожиданиям Петра, не стал ругаться и кричать, что каждая минута на счёту, что он здесь главный и не допустит ни секунды промедления… Нет, доктор терпеливо ждал в отдалении. Санитары тоже отошли шагов на десять и демонстративно внимательно рассматривали больничные стены и заснеженные кусты.
* * *
…Потом Пётр вспоминал весь этот вечер, раскладывая его, как пасьянс, по минутам. Ох уж эти минуты… Каждая из них могла повернуться к Петру любой из своих бесчисленных граней. Но поворачивались они (как выяснилось, правда, гораздо позже) одной и той же гранью.Получалось так, что его судьбу неведомые силы гнали, как чабаны гонят отару, в заданном направлении, плетьми загоняя отбившихся баранов в стадо. Вот почему, спрашивается, этот пахан очухался по пути от машин к больничным корпусам, почему не смог ещё секунд десять проваляться без сознания? Очухивался бы себе на операционном столе, на следующий день, когда угодно, – но нет…
Впрочем, обо всех этих роковых странностях Пётр задумался позже. А пока…
Шептались недавний пассажир и человек в песцовой шапке недолго, с минуту. Видимо, распоряжения были хоть и неотложные, но простые. А потом «шапка» распрямилась и позвала:
– Эй, Глобус!
С места сорвался малый в длинном кожаном пальто и с лысой, непокрытой головой. И то, что сказал ему с носилок ихний раненый пахан, Пётр расслышал, поскольку сказано было громко. Ну, может, и не громко вовсе, а просто нормальным, не приглушённым голосом, но так как вокруг благоговейно молчали – пахан говорит! – да если учесть ещё, что дело происходило на задворках Шантарска, вдали от шума городского, да ещё на территории больницы, то есть заведения самого по себе тихого… В общем Пётр услышал тот короткий диалог, ни звука не упустил:
– Эй, Глобус! Отблагодаришь водилу. Я обещал. Не обидь.
– Ясно, Пугач, – заверил Глобус.
Вот и всё. После этого пахан наконец позволил внести себя в больницу и, кажется, снова, дав воле слабину, потерял сознание.
Признаться, от услышанного настроение у Петра почему-то не взлетело счастливой птицей под небесный потолок. А вдруг «отблагодари» и «не обидь» – кодовые слова, означающие у них убрать свидетелей под корень? Любит же эта публика играть в слова…
Страха не было, просто неприятно засосало под ложечкой. Пётр подобрался. Так, за здорово живёшь, он уходить из этого, лучшего из миров не намерен. Придётся им повозиться, кое-чему он всё-таки обучен.
Сначала, раньше Глобуса, к Петру подошёл человек в песцовой шапке – у него обнаружились азиатские скулы и глаза при напрочь славянском носе. Скорее всего, полукровок, в Сибири таких много. «Кличку, небось, носит какую-нибудь вроде Монгольчик или Чингис», – отчего-то пришло в голову Петру).
– Как ты там случился?
– Таксист я, – пожал плечами Пётр, – везде езжу…
– Откуда подъезжал?
– Со стороны Хлопова.
– Не помнишь, какие-нибудь машины на подъезде к парку не попадались?
Пётр догадался, почему раньше его никто ни о чём не расспрашивал. До этого всё выглядело сущей ерундой по сравнению с возможной смертью пахана и тем переделом власти, который она неминуемо повлечёт за собой.
– С «зилком» стотридцатым разминулся у самого поворота к парку. Всё вроде… А, да! Ещё возле киоска, это который напротив «сменовского» бассейна, стояла «восьмёрка». Всё, до самого моста через овраг больше ничего.
– Хорошо. Опиши, как выглядело место.
Пётр описал. «Песцовая шапка» кивала в такт рассказу.
– Сам давно в таксистах? – спросил он, когда Пётр замолчал.
– Третий год.
– А до этого?
– В армии служил.
– Срочную?
– Офицерскую.
– Даже так, – без всякого выражения удивился полуазиат. – И что в армии делал?
Он говорил механически, погружённый в размышления о чём-то своём, весьма далёком от задаваемых вопросов. Ему необходимо что-то обдумать. Здесь и сейчас, немедленно. До того как сядет в машину. Вопросы – лишь ширма, за которой ему удобнее всего укрыться на время, взятое на размышление.
– Вертолётчиком.
– И чего ушёл?
Этот, без малейшего любопытства, походя заданный вопрос нешуточно разозлил Петра. Ответить хотелось стандартом: «А вот не твоё это собачье дело!»
Ну не рассказывать же, в самом деле, не пойми кому правду о своём уходе из армии, то есть о своём жизненном изломе, трещины от которого дотянулись до сегодняшнего дня. О том, что тогда казалось, будто всё безвозвратно, невосстановимо разрушено, служить некому и ради чего неясно. О ранении во времена первой чеченской, когда врачи, которым насрать было на орден, наотрез запретили ему вождение боевой машины и силком пересадили на «Ми-8мт». О жене, которой надоело безденежье, надоели военные городки. О том, что она наотрез отказывалась заводить детей в «военнополевых условиях». О том, что лётный состав стоял в очереди на топливо, чтобы, бляха-муха, как-то налетать эти долбаные двадцать часов в месяц – минимум из минимумов, который не даёт тебе забыть, что ты пилот, а не заноситель хвостов. О том, что сейчас что-то меняется к лучшему, но для него в армию нет дороги назад…
Пётр отделался дежурным, не раз опробованным ответом.
– Из-за невысокой оплаты труда.
– Понятно. Ничего, ещё разбогатеешь, – сказал на прощание полуазиат в песцовой шапке и быстро зашагал в направлении машин.
И вот тут-то пришёл черёд Глобуса, который всё это время перекуривал, сидя в сторонке на корточках. Показалось, не просто перекуривал, а обдумывал, как выполнить приказ шефа.
– Держи, мужик, заслужил, – с этими словами, произнесёнными с пафосной серьёзностью (видимо, Глобус вообразил себя председателем госкомиссии, вручающим ордена героям страны), он стянул с пальца перстень с зелёным камнем и отдал Петру. – Обиды нет?
Обиды не было. Возникло лёгкое неудовольствие. Если уж они надумали не убивать, а щедро, от всего бандитского сердца наградить, то его бы больше устроили дензнаки, пусть и рублёвые, мы люди не гордые. Было бы это как-то… привычнее, что ли.
– Ну бывай, мужик. – Глобус отвалил, заметно довольный собою. Неизвестно, кто он там в ихней иерархии, но думается, невелика шишка. Более-менее серьёзного человека не обременили бы таким незавидным поручением, как отблагодарить таксиста. А сам Глобус, наверное, считал, что только что совершил поступок, достойный графа Монте-Кристо (если, конечно, имел понятие, что это за граф такой).
Петру же вдруг стало противно, прямо-таки до тошноты. Нахлынуло отвращение – сродни тому отвращению к себе, которое наступает на второй день тяжёлого похмелья. Он побыстрее убрал перстень в карман.
Это была его давняя внутренняя война. Он убеждал себя, что он теперь и навсегда таксист, а не офицер, он выдавливал из себя офицера по капле. Вроде заглушит, вроде загонит глубоко в шахты души это чувство, но нет-нет, да оно и покажется, а иногда, вот как сейчас, так прямо вырвется на волю. Какой нормальный таксёр тормознулся бы у бандитской стрелки, подобрал бы раненого бандюка? Да нормальный бы ухреначил бы тут же на всех парах. Нормальный таксёр просто и без затей обрадовался бы, когда б ему перепал на халяву перстень. Хоть и неизвестно какой ценности, но халява же…
Настроение Петра кардинальным образом переменилось, когда с Советской он свернул на Голованова. Здесь заканчивался одноэтажный пригород и начинался полноценный город. Миганием фар он приветствовал Серёгу Карамазова, чья машина торчала на приколе напротив «Кардинсиювых бань».
Бандитско-медицинское приключение осталось позади.
Никто его не преследовал.
Почему-то вдруг Пётр подумал о том, что никто его и не предупреждал, как обычно предупреждают в фильмах: «Если ты хоть кому-то словом обмолвишься об увиденном, парень, мы достанем тебя из-под земли, и ты будешь мечтать тогда только об одном – умереть быстро». Никаких угроз на дорожку. Да, в общем-то, угрожает тот, кто боится, а боится тот, кто слаб…
Изменённое к лучшему настроение подтолкнуло Петра взглянуть на приобретение. Он вытащил перстень из кармана. Большой, овальный, нежно-зелёного цвета камень («бля, уж не изумруд ли?») был вставлен в оправу, стилизованную под виноградную лозу. Оправа золотая или позолоченная. Нет, наверняка золотая. Хотя Пётр ни черта не смылил что в золоте, что в камнях, но перстень производил впечатление вещицы, мягко говоря, не из магазина «Бижутерия».
На пальце жены перстень будет болтаться, будет слетать с него – вот на что перескочила его мысль. Да нет, исключено. Жене он не станет показывать перстенёк, как, разумеется, ничего не станет рассказывать о сегодняшних похождениях. Обычный обмен репликами: «Как прошло?» – «Как всегда» – «Есть будешь?» – «Давай». Вот и всё, что его жена должна узнать об этом вечере.
А завтра – принял Пётр решение – завтра он отнесёт перстень в ювелирную мастерскую.
Для начала пусть его оценят, а потом он уж подумает, как и кому продать подороже. Помнится, его старый приятель Пыжик имел какое-то отношение к торговле золотом и камушками. Пыжика видеть охоты нет никакой, но ради такого дела… Завтра же, в свой выходной, он и займётся перстнем. А может, сразу же и продаст. Чтоб поскорее истратить деньги. Как он истратит деньги, ясно: половину на подарки благоверной, половину по указанию благоверной.
Истратит – и вычеркнет из головы память об этом вечере.
А за этот вечер он, пожалуй, заработал как за полмесяца, а то и как за месяц. «Гаечка» точно не из дешёвых. И уж на сегодня однозначно хватит езды и приключений. Он заслужил отдых.
Да вот беда, и в парк не тянуло, чего там делать? В кои-то веки можно поездить так просто, для себя. Не в напряжённых поисках клиента. И не исключительно по делу, как ездил на своей «пятёрке»: тёщу на дачу, с женой по магазинам, в гараж и на техстанцию. Просто поколесить по родному городу, поглядеть на него глазами праздного водителя. Ну, если кто особо понравится, подвезём…
Кровь на заднем сиденье! Раскудритъ в перетак… Наверняка, кровь натекла на чехлы. Надо избавиться на всякий пожарный. Не хватает ещё расспросов напарника, а потом разговоров в парке. Сейчас заедет во дворик на следующей улице, имени революционного борца Логачёва, которую так отчего-то и не собрались переименовывать обратно, в Бездорожную, там стоит мусорный контейнер…
А пока можно взять из шестого бокса, там уж с год валяется чей-то старый чехол. Пока им накроет диванчик, а на днях купит новый. Вот деньги за перстень получит – и купит.
* * *
Его взяли на следующий день. Взяли, когда он, вытащив ключи из замка дверцы, готовился влезть в свою «пятёрку». Он не успел ни пикнуть, ни дёрнуться, ни понять хоть что-нибудь. Его сбили с ног, приложили фейсом об асфальт, рассадив кожу на лбу, заломали руки и сцепили их наручниками.(Как он узнал позже, ему, оказывается, выпала великая честь – его упаковали не в обыкновенные, человеческие «браслеты» из никелированной стали, а в экспериментальные, одноразовые, из сверхпрочного пластика. А всё потому, что накануне в город приехала делегация из Хегельсхегля, норвежского города-побратима Шантарска, состоявшая из норвежцев всякого рода занятий, в том числе и из хегельсхеглъских полицейских.