Страница:
Он снимал полдома с отдельным входом и даже своим палисадником у шестидесятилетней вдовы Тамары свет-Кузьминичны.
Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь, Карташ какое-то время стоял, прислушиваясь. Кто ж его знает… Но ничего подозрительного слух не отловил. Лишь где-то скреблись мыши, да с половины Кузьминичны доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора. «Президент США Джордж Буш-младший заявил, что…
В ответ на требования полиции освободить заложников… Тем временем военные действия на юго-востоке страны продолжаются…» – доносился сквозь треск помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки сводки с поля боя. Политикой бабуля интересовалась более всего прочего в этом лучшем из миров, хотя по старости лет не слышала уже ни черта.
Овдовела она десять лет назад, её благоверного, тоже некогда сидевшего, но после тоже завязавшего, отчего-то снова посадили (ну поехал человек в Шантарск за какой-то дорогой покупкой, ну встретил старых дружков, выпил с ними крепко, а потом за компанию отправился на дело – и за компанию же погорел). Где-то на зоне в средней полосе России он и загнулся – как было сказано в похоронке – «от обострения язвенной болезни».
Сводки с полей…
Первое время Алексей, как завязавший курильщик, зело страдал от отсутствия телефона, а вот отсутствие телевизора перенёс на удивление спокойно – даже к бабке не заглядывал, хотя та разика два звала его посмотреть то ли «Санта-Марию», то ли «Просто Барбару». А потом ничего, привык и к телефону. Точнее, к тому, что его нет и никогда не будет – по крайней мере, здесь.
В сенях он включил свет, чего обычно не делал, заглянул в чулан на предмет незваных гостей с пиками, перьями и прочими заточками, только после этого прошёл в комнату.
С водки – с полей…
И первым делом, не снимая кобуры, вытащил из холодильника початую бутылку водки и недоеденную тушёнку. Воткнул вилку в содержимое банки, набулькал в стакан граммов сто пятьдесят. А пальчики-то, кстати, дрожат… Да, брат, не каждый день чуть ли не на твоих глазах убивают человека. К тому же, человека принёсшего ниточку к раскрытию тайны. К тому же, принёсшего эту ниточку не кому-нибудь, а именно те бе…
Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без остатка выветрился – ещё б ему не выветриться после эдаких-то событий, а чтобы привести мысли в какое-то подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.
Встряхнул.
Чуть полегчало, отпустило. Страха до сих пор не было, зато чувство азарта, подогретое водочкой, росло как на дрожжах. Забылось даже тревожное ощущение, предчувствие надвигающейся беды. Значит, он действительно набрёл на что-то важное. Ох, ё-моё, какие тут открываются перспективочки…
А вот на фига он завтра «хозяину» лагеря, полкашу Топтунову, понадобился – не понятно. Кого ещё там на станции встречать? Не до встреч как-то нынче…
В голове приятно шумело – ну да, на пустой-то желудок, да после дежурства, да после всего пережитого… Карташ помотал головой. Водку, откровенно говоря, он употреблял редко – нет ничего проще, чем спиться в таких вот местах, как эта долбанная Парма. Он понял это сразу, едва приехал в таёжную глушь. Но – если не хочешь спиться и свихнуться, надо, приятель, искать дело, надо искать, чем отвлечь себя от пустоты. Вот он и нашёл. И почти дошёл до разгадки. И поэтому – именно поэтому и только поэтому – сегодня можно было позволить себе наркомовские сто пятьдесят. То есть, прошу извинить великодушно, старлеевские сто пятьдесят. За удачу. Он правильно определил место, да и вообще в правильном направлении начал копать… Ну, теперь без «Макарова» он носа из дома не высунет, благо офицерам не возбранялось носить табельное оружие в свободное от службы время где угодно. Окромя, разумеется, внутреннего периметра собственно зоны.
В избе тикали, как им и положено, ходики, время от времени трясся мелкой дрожью пошарпанный холодильник, где-то за окном, очень далеко перекликались голоса. Не тело ли уже обнаружили? По-деревенски, со стуком, он поставил опорожнённый стакан на стол и шумно завалился на заправленную постель, закинул руки за голову. Кобура с «макаркой» больно врезалась в бок, он передвинул её на брюхо, чтоб не мешала. Будем исходить из худшего: Егора мочканули не из-за старых счётов, не ворьё, позарившееся на битком набитую торбу, не какой-нибудь пьяный юнец, коих здесь, признаться, как блох на бомже, и кои, как пионеры, готовы пырнуть заточкой первого встречного – просто потому, что кровушка молодецкая играет и утвердиться дюже охота… Нет, будем думать, что мочканули его именно из-за того, что лежало в сумке.
Значит, некто следил за ними? Значит, некто знал, что отыскал Егорка? Значит, некто понял, что именно старший лейтенант Алексей Карташ интересуется малопонятной территорией, не обозначенной ни на одной карте, зато щедро огороженной рядами колючей проволоки…
Территории, за раскрытие существования которой непосвящённому полагалась только одна награда: заточка в солнечное сплетение, так что ли?
Ну вот это уж дудки. Мы-то Карташи, мы не отступим и на пику посадить себя не позволим.
Память предков, знаете ли, не позволит. А уж особенно дед не позволит: вот как встанет из гроба…
Глава вторая.
Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ, гаданий не устраивал. Им всё было решено ещё до рождения ребёнка. Родится девочка, будет кем пожелает, родится мальчик – быть ему офицером. Как дед. Как отец.
Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь легендарного деда.
Ох уж этот дед, бля…
Лёша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел и лет до двенадцати страшно боялся, хотя в живую не видел никогда. Дед, выходец из столь же давнего, сколь и извечно бедного рода польско-румынских дворян Карташей, погиб в сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города Хуст, в стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками рыскали в послевоенные годы по берегам Тисы и ощутимо мешали установлению Советской власти на Западной Украине, каковое и без них проходило архинепросто. Дед был одним из тех, кого направили чистить леса Закарпатья от засевших там недобитков – дескать, места тебе знакомые, до боли родные, вот и займись.
Впрочем, гибель деда была окутана столь загадочными подробностями, что юный Лёша Карташ ничуть не удивился бы, откройся вдруг дверь и переступи порог тот, чьи фотографии висели в каждой из шести комнат московской квартиры, Тела тогда так и не нашли. По свидетельству захваченных в плен бендеровцев, на чьи показания и опиралось следствие, деда и двух других бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие Микола и Петро, но те сами были убиты в последнем бою этой банды, так что место расстрела показать было некому.
Стало быть, дед запросто мог и сбежать, а Микола с Петро просто скрыли сей факт, дабы их самих не шлёпнули свои же – за ротозейство и невыполнение приказа. Правда, в семье Карташей были уверены, что если б дед спасся, он рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он предпочёл начать новую жизнь под чужим именем на территории своей страны, ещё меньше верилось в то, что он перебрался через одну из границ и осел в стране другой. А что поделать – дед был патриот и борец за идею великой империи, и весь его героической путь сие подтверждал.
В двадцать шестом Алёша Карташ закончил школу Кремлёвских курсантов, а в двадцать четвёртом стоял, как и все кремлёвские курсанты, в почётном карауле у гроба вождя… и когда по телевизору крутили кинохронику прощания соратников с Лениным, то вся семья Карташей собиралась перед экраном и ждала кадра, когда покажут скорбящего у гроба Серго Орджоникидзе. Именно тогда на заднем плане был виден молоденький курсант в шинели, в будёновке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве. Мать всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея лицом… а маленький Лёша Карташ думал о том, что вот так вот, без движения, стоять час или больше, наверное, невыносимо, и ему тоже придётся мучиться, когда он станет офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки…
До финской войны тридцать девятого года дед, в общем-то, ничем героическим не отметился, просто честно служил: сначала на Дальнем Востоке, потом в Туркестане и, наконец, в ЛВО. Прошёл путь от батальонного до полкового комиссара. В первые самые тяжёлые для Красной армии дни «зимней войны» танковый батальон, в котором находился в тот момент комсостав бригады, включая полкового комиссара, попал в окружение. Батальон был изничтожен практически подчистую – лишь деду удалось вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку людей. Эту горстку он превратил в летучий отряд, который боролся с финскими разведчиками и терзал позиции финской армии наглыми вылазками. После того как отряд вернулся в расположение Красной армии, дед вынужден был отчитаться не только перед своим командованием, но и перед органами НКВД…
Вопреки огульным обвинениям, которые выкрикивали, брызгая слюнями, в годы перестройки бородатые демократы, органы безопасности при «отце народов» занимались не одними лишь беззакониями и репрессиями – они ещё и работали. И профессионалов в органах хватало.
Причём профессионалов крутейших, каких после этого никогда уж не делали… Так вот деда никуда не посадили и не сослали. Его взяли в работу, посчитав, что политработников и без него хватает, зато позарез нужны сильные и толковые офицеры для проведения спецопераций на территории врага. В НКВД тогда формировали спецотряд для выполнения задач особой сложности – то есть, на сегодняшний манер говоря, создавали спецназ.
В спецотряде дед провёл всю Великую Отечественную. И это всё, что известно об участии деда в той войне. Операции, все как одна, были увенчаны грифом наивысшей секретности, каковая не имеет срока давности. Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что он отнюдь не на тыловых складах подъедался и родина по достоинству оценила его личный вклад в общий успех.
Для Лёши Карташа дед стал тем, кем, верно, был для древних греков Зевс: сила грозная, неусыпно надзирающая, способная в любой, момент покарать за непослушание и в то же время бесконечно далёкая и безгранично почитаемая.
Каждый день он слышал: «Деду бы это не понравилось», «Дед не одобрил бы твоего поведения», «Ты должен быть достоин своего деда».
Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств, которую Лёша Карташ испытывал к своему родственнику. Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич, не мог похвастаться столь героической биографией.
Вдобавок он не пошёл по стопам Карташа-старшего – он выбрал службу в ПВО. Правда, и ему пришлось побывать на войне – на той войне, которой как бы и не было. Командиром огневого дивизиона он был отправлен во Вьетнам и неплохо там поработал ракетами по «Фантомам» – настолько неплохо, что по возвращении на родную землю его поощрили внеочередным званием и перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в Москву. А в столице и родился Лёша Карташ – так что последний на сегодняшний день отпрыск рода Карташей имел все основания именовать себя коренным москвичом.
Помимо того что над детством Алексея постоянно витала тень легендарного польско-румынского предка, отец целенаправленно готовил из сына офицера. Внушаемый им девиз звучал так: «Режим и самодисциплина. Только так ты сможешь во всём быть первым – в учёбе, в физ-подготовке, стать лидером среди сверстников». Мать-домохозяйка своего строгого супруга побаивалась, и, даже когда отца не было дома, Лёша от неё послаблений не получал.
Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок, а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он не ощутил существенных изменений к худшему. Просто родительский диктат уступил место приказам отцов-командиров и внеуставняку старшекурсников.
Отец не принуждал своё чадо к выбору рода войск: хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине служил – подобный подход отцу представлялся верхом родительского либерализма…
Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники?
Иначе как своего рода протестом это не объяснишь. Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот пусть он там у себя в деревянном макинтоше заёрзает и перевернётся от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах, род Карташей обязан родине служить?! Ну так и за колючкой тоже родина…
Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт. Но, во-первых, срочную служить Карташа не грело абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет, что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом и матерью, а в-третьих… в-третьих, как-то по барабану на тот момент было Карташу кем быть.
Первые два года в училище запомнились Карташу работой и муштрой, три последующие – увольнительными и самоволками. В общем, пять лет учёбы на офицера прокатились незаметно, как под горку.
Карташ знал, что его отец никогда не переступит через себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже получил генерала и занимал довольно-таки высокую должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению, его даже, устраивало пожить годика два-три вдали от привычного московского круговорота, к тому времени несколько поднадоевшего своим однообразием.
Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не обязательным.
Карташ охотно верил словам одного драчливого деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо подчёркивал, что он, дескать, поступил в институт кинематографии сам, без протекции отца, посредством честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы сомневался… Но вот только скажите на милость, кто из приёмной комиссии взял бы на себя смелость завалить абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа, приближённая к императору?.. Так и Карташ ни на секунду не сомневался: примерно та же история повторилась и с ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын, и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает, в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит, тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй… ну, будет одним больше, только и всего.
Так Карташ очутился в комиссии по контролю за исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел. Его определили в свиту одного из полковников, занимающихся инспекцией исправительно-трудовых учреждений.
Главной обязанностью новоиспечённого лейтенанта стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах по стране. А между вояжами начальство выискивало для подчинённых какие-нибудь необременительные занятия – главным образом, бумагомарательного свойства. Вот такая выпала Карташу служба.
Поездки по лагерям более чем не обременяли – они, напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в этих разъездах – было кому и без него, чаще он просто дожидался, когда полковник с приближёнными устанет от хлебосольства принимающей стороны, от бань и краснощёких провинциальных путан и даст команду на возвращение.
Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы дальше и шло по накатанной – к повышению по должности, к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до того находившая выход в лихих попойках и многочисленных любовных интрижках, затребовала простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой карьерной лестнице, в отличие от большинства из тех, кто окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для приложения сил следовало на уже досконально изученной, насквозь знакомой территории…
Во время инспекций он перестал просто отбывать номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за охранным периметром, её особенности, её своеобычные законы, её сильные и слабые стороны. И в голове стал складываться замысел. Грандиозный и рискованный. Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провёл осторожную разведку, убедился, что всё задуманное им вполне может осуществиться и успех замысла зависит лишь от его собственной предприимчивости, от собственных безошибочных действий. Он уже начал прощупывать людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с прозрачными намёками, убедился, что почва готова и осталось лишь бросить в неё зёрна…
Девчушка молча и серьёзно рассматривала Карташа, склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то никак не могло уложиться в голове, что в квартире двухметрового генерала может проживать подобное создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг, чтобы взглянуть на номер…
– Папина, папина берлога, – хитро прищурясь, сказала… выходит, дочь обладателя генеральских лампас. – Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню, он спустится за вашим письмом. Пойдёмте, господин юнкер, чаем вас пока напою.
Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ со звонком её не торопил. В конце концов, не содержал же пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал… За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на «губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и болтали о всякой пустячине.
Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел, хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным скалозубом в генеральском кителе.
Потом всё повторилось. И отправка посыльного с конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда, повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил события: перехватил реального посыльного и за пачку сигарет «Собрание» перекупил почётное право отнести пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку. Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоём…
(Ничего удивительного в том повторе не обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его превосходительство каждый вечер поднимался к соседу – как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле – употреблять на пару с бывшим начальником Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.) И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была всё в той же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча Карташа твёрдым соском…
– Я знаю, что вы военные прыткие, но…
Карташ вдруг понял, что обнимает её, ищет своими губами её губы, а она несильно толкает его ладошками в грудь.
– Ну пусти же, сумасшедший…
Непродолжительного всплеска здравого смысла не хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А её не слишком упорное, лишь приличия ради сопротивление закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине…
Он не думал, что может потерять голову, но – потерял, вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало всё: пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время. Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое…
Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная любовь с первого взгляда. И не только со стороны Карташа – с обеих сторон…
Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там и проходили их тайные свидания. И встречались они часто, почти каждый день после института Лара забегала к Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал со службы раньше положенного времени. Может быть, даже слишком часто они встречались…
Как ни странно это, но не было корысти в мыслях Карташа, хотя, казалось бы, присутствовать должна была обязательно. Как же, влюбил в себя дочь высокого начальника, который может устроить зятю прям-таки реактивный взлёт по службе, забросать званиями и должностями чуть ли не по маковку. Конечно, если они решат пожениться (а Лара уже начинала готовить Карташа к такому решению, Карташ, как и всякий повидавший виды мужик, сразу это почувствовал), папочка-генерал просто обязан заподозрить подчинённого в том, что тот, пользуясь неопытностью несовершеннолетней девочки, заманил её в свои коварные сети и преследует единственную цель – карьерные выгоды. Конечно, неизбежны громы с молниями, проклятья и угрозы на обе головы. Однако рано или поздно генерал отойдёт, а узнав из какой семьи происходит будущий зять, и вовсе присмиреет, посчитает, что дочь делает неплохую партию. Никакого мезальянса. Всё-таки, товарищи офицеры, сын генерала и дочь генерала. Ровня, как-никак.
Нет, Карташ никогда не связывал в мыслях жизненный успех с любовью к дочери генерала.
Мухи отдельно, котлеты отдельно. Но, видимо, давали знать о себе гены деда и отца. Впрочем, связывал – не связывал, а дело неуклонно катилось к маршу Мендельсона…
И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку, женившегося на царёвой дочке и отхватившего полцарства в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и заканчиваются, а про то, что дальше творится с Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь и вянут розы.
Любовь Карташа к генеральской дочке увяла ещё до свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть, которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую любовь, куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности остаётся лишь равнодушие и скука. А поскольку корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не был, то и решился во всём откровенно признаться девушке по имени Лара.
Если б он знал, чем всё закончится, то, наверное, всё-таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил, и жил бы с ней, как многие живут, – не в любви, но в совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец, наверное, обычным житейским образом развёлся бы.
Но он предпочёл честное признание, этот старлей. Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя обманывать и так далее.
А кончилось всё пресквернейшим образом.
Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток – и если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку уже не сумели бы…
Генерал, ясное дело, тут же узнал всё. Свой единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже не на генеральской кухне, а в прихожей съёмной квартиры Карташа, старший лейтенант помнил смутно. Он как бы отключился на то время, что бушевал генерал, понимая справедливость отцовского гнева и одновременно понимая всю бессмысленность сей милой беседы двух джентльменов. Удержалось в памяти лишь генеральская угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без отца оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты исчез с глаз моих. Сгною».
И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в посёлок Парма, для продолжения службы в исправительном учреждении номер ** появился незамедлительно.
Нет, можно было, конечно, подать в отставку, однако…
– Не вздумай, – остерёг его Серёга Красицкий, штабной адъютант. – Через два года твоему… хм, «тестю» проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят, не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место назначат Глушина, папаши твоего кореша… Пересидишь, похлопочем за тебя и вернёшься белым лебедем, да ещё сразу в фавор попадёшь – как не праведно угнетённый прежним начальством элемент…
Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь, Карташ какое-то время стоял, прислушиваясь. Кто ж его знает… Но ничего подозрительного слух не отловил. Лишь где-то скреблись мыши, да с половины Кузьминичны доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора. «Президент США Джордж Буш-младший заявил, что…
В ответ на требования полиции освободить заложников… Тем временем военные действия на юго-востоке страны продолжаются…» – доносился сквозь треск помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки сводки с поля боя. Политикой бабуля интересовалась более всего прочего в этом лучшем из миров, хотя по старости лет не слышала уже ни черта.
Овдовела она десять лет назад, её благоверного, тоже некогда сидевшего, но после тоже завязавшего, отчего-то снова посадили (ну поехал человек в Шантарск за какой-то дорогой покупкой, ну встретил старых дружков, выпил с ними крепко, а потом за компанию отправился на дело – и за компанию же погорел). Где-то на зоне в средней полосе России он и загнулся – как было сказано в похоронке – «от обострения язвенной болезни».
Сводки с полей…
Первое время Алексей, как завязавший курильщик, зело страдал от отсутствия телефона, а вот отсутствие телевизора перенёс на удивление спокойно – даже к бабке не заглядывал, хотя та разика два звала его посмотреть то ли «Санта-Марию», то ли «Просто Барбару». А потом ничего, привык и к телефону. Точнее, к тому, что его нет и никогда не будет – по крайней мере, здесь.
В сенях он включил свет, чего обычно не делал, заглянул в чулан на предмет незваных гостей с пиками, перьями и прочими заточками, только после этого прошёл в комнату.
С водки – с полей…
И первым делом, не снимая кобуры, вытащил из холодильника початую бутылку водки и недоеденную тушёнку. Воткнул вилку в содержимое банки, набулькал в стакан граммов сто пятьдесят. А пальчики-то, кстати, дрожат… Да, брат, не каждый день чуть ли не на твоих глазах убивают человека. К тому же, человека принёсшего ниточку к раскрытию тайны. К тому же, принёсшего эту ниточку не кому-нибудь, а именно те бе…
Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без остатка выветрился – ещё б ему не выветриться после эдаких-то событий, а чтобы привести мысли в какое-то подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.
Встряхнул.
Чуть полегчало, отпустило. Страха до сих пор не было, зато чувство азарта, подогретое водочкой, росло как на дрожжах. Забылось даже тревожное ощущение, предчувствие надвигающейся беды. Значит, он действительно набрёл на что-то важное. Ох, ё-моё, какие тут открываются перспективочки…
А вот на фига он завтра «хозяину» лагеря, полкашу Топтунову, понадобился – не понятно. Кого ещё там на станции встречать? Не до встреч как-то нынче…
В голове приятно шумело – ну да, на пустой-то желудок, да после дежурства, да после всего пережитого… Карташ помотал головой. Водку, откровенно говоря, он употреблял редко – нет ничего проще, чем спиться в таких вот местах, как эта долбанная Парма. Он понял это сразу, едва приехал в таёжную глушь. Но – если не хочешь спиться и свихнуться, надо, приятель, искать дело, надо искать, чем отвлечь себя от пустоты. Вот он и нашёл. И почти дошёл до разгадки. И поэтому – именно поэтому и только поэтому – сегодня можно было позволить себе наркомовские сто пятьдесят. То есть, прошу извинить великодушно, старлеевские сто пятьдесят. За удачу. Он правильно определил место, да и вообще в правильном направлении начал копать… Ну, теперь без «Макарова» он носа из дома не высунет, благо офицерам не возбранялось носить табельное оружие в свободное от службы время где угодно. Окромя, разумеется, внутреннего периметра собственно зоны.
В избе тикали, как им и положено, ходики, время от времени трясся мелкой дрожью пошарпанный холодильник, где-то за окном, очень далеко перекликались голоса. Не тело ли уже обнаружили? По-деревенски, со стуком, он поставил опорожнённый стакан на стол и шумно завалился на заправленную постель, закинул руки за голову. Кобура с «макаркой» больно врезалась в бок, он передвинул её на брюхо, чтоб не мешала. Будем исходить из худшего: Егора мочканули не из-за старых счётов, не ворьё, позарившееся на битком набитую торбу, не какой-нибудь пьяный юнец, коих здесь, признаться, как блох на бомже, и кои, как пионеры, готовы пырнуть заточкой первого встречного – просто потому, что кровушка молодецкая играет и утвердиться дюже охота… Нет, будем думать, что мочканули его именно из-за того, что лежало в сумке.
Значит, некто следил за ними? Значит, некто знал, что отыскал Егорка? Значит, некто понял, что именно старший лейтенант Алексей Карташ интересуется малопонятной территорией, не обозначенной ни на одной карте, зато щедро огороженной рядами колючей проволоки…
Территории, за раскрытие существования которой непосвящённому полагалась только одна награда: заточка в солнечное сплетение, так что ли?
Ну вот это уж дудки. Мы-то Карташи, мы не отступим и на пику посадить себя не позволим.
Память предков, знаете ли, не позволит. А уж особенно дед не позволит: вот как встанет из гроба…
Глава вторая.
Жизнеописание
25 июля 200* года, 00.19.
Как гласит бородатый анекдот, если ребёнок не выбирает что-то одно, а сгребает все предметы, расставленные перед ним (глобус, рюмку, куклу с бантиком), то быть ему офицером.Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ, гаданий не устраивал. Им всё было решено ещё до рождения ребёнка. Родится девочка, будет кем пожелает, родится мальчик – быть ему офицером. Как дед. Как отец.
Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь легендарного деда.
Ох уж этот дед, бля…
Лёша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел и лет до двенадцати страшно боялся, хотя в живую не видел никогда. Дед, выходец из столь же давнего, сколь и извечно бедного рода польско-румынских дворян Карташей, погиб в сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города Хуст, в стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками рыскали в послевоенные годы по берегам Тисы и ощутимо мешали установлению Советской власти на Западной Украине, каковое и без них проходило архинепросто. Дед был одним из тех, кого направили чистить леса Закарпатья от засевших там недобитков – дескать, места тебе знакомые, до боли родные, вот и займись.
Впрочем, гибель деда была окутана столь загадочными подробностями, что юный Лёша Карташ ничуть не удивился бы, откройся вдруг дверь и переступи порог тот, чьи фотографии висели в каждой из шести комнат московской квартиры, Тела тогда так и не нашли. По свидетельству захваченных в плен бендеровцев, на чьи показания и опиралось следствие, деда и двух других бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие Микола и Петро, но те сами были убиты в последнем бою этой банды, так что место расстрела показать было некому.
Стало быть, дед запросто мог и сбежать, а Микола с Петро просто скрыли сей факт, дабы их самих не шлёпнули свои же – за ротозейство и невыполнение приказа. Правда, в семье Карташей были уверены, что если б дед спасся, он рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он предпочёл начать новую жизнь под чужим именем на территории своей страны, ещё меньше верилось в то, что он перебрался через одну из границ и осел в стране другой. А что поделать – дед был патриот и борец за идею великой империи, и весь его героической путь сие подтверждал.
В двадцать шестом Алёша Карташ закончил школу Кремлёвских курсантов, а в двадцать четвёртом стоял, как и все кремлёвские курсанты, в почётном карауле у гроба вождя… и когда по телевизору крутили кинохронику прощания соратников с Лениным, то вся семья Карташей собиралась перед экраном и ждала кадра, когда покажут скорбящего у гроба Серго Орджоникидзе. Именно тогда на заднем плане был виден молоденький курсант в шинели, в будёновке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве. Мать всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея лицом… а маленький Лёша Карташ думал о том, что вот так вот, без движения, стоять час или больше, наверное, невыносимо, и ему тоже придётся мучиться, когда он станет офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки…
До финской войны тридцать девятого года дед, в общем-то, ничем героическим не отметился, просто честно служил: сначала на Дальнем Востоке, потом в Туркестане и, наконец, в ЛВО. Прошёл путь от батальонного до полкового комиссара. В первые самые тяжёлые для Красной армии дни «зимней войны» танковый батальон, в котором находился в тот момент комсостав бригады, включая полкового комиссара, попал в окружение. Батальон был изничтожен практически подчистую – лишь деду удалось вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку людей. Эту горстку он превратил в летучий отряд, который боролся с финскими разведчиками и терзал позиции финской армии наглыми вылазками. После того как отряд вернулся в расположение Красной армии, дед вынужден был отчитаться не только перед своим командованием, но и перед органами НКВД…
Вопреки огульным обвинениям, которые выкрикивали, брызгая слюнями, в годы перестройки бородатые демократы, органы безопасности при «отце народов» занимались не одними лишь беззакониями и репрессиями – они ещё и работали. И профессионалов в органах хватало.
Причём профессионалов крутейших, каких после этого никогда уж не делали… Так вот деда никуда не посадили и не сослали. Его взяли в работу, посчитав, что политработников и без него хватает, зато позарез нужны сильные и толковые офицеры для проведения спецопераций на территории врага. В НКВД тогда формировали спецотряд для выполнения задач особой сложности – то есть, на сегодняшний манер говоря, создавали спецназ.
В спецотряде дед провёл всю Великую Отечественную. И это всё, что известно об участии деда в той войне. Операции, все как одна, были увенчаны грифом наивысшей секретности, каковая не имеет срока давности. Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что он отнюдь не на тыловых складах подъедался и родина по достоинству оценила его личный вклад в общий успех.
Для Лёши Карташа дед стал тем, кем, верно, был для древних греков Зевс: сила грозная, неусыпно надзирающая, способная в любой, момент покарать за непослушание и в то же время бесконечно далёкая и безгранично почитаемая.
Каждый день он слышал: «Деду бы это не понравилось», «Дед не одобрил бы твоего поведения», «Ты должен быть достоин своего деда».
Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств, которую Лёша Карташ испытывал к своему родственнику. Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич, не мог похвастаться столь героической биографией.
Вдобавок он не пошёл по стопам Карташа-старшего – он выбрал службу в ПВО. Правда, и ему пришлось побывать на войне – на той войне, которой как бы и не было. Командиром огневого дивизиона он был отправлен во Вьетнам и неплохо там поработал ракетами по «Фантомам» – настолько неплохо, что по возвращении на родную землю его поощрили внеочередным званием и перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в Москву. А в столице и родился Лёша Карташ – так что последний на сегодняшний день отпрыск рода Карташей имел все основания именовать себя коренным москвичом.
Помимо того что над детством Алексея постоянно витала тень легендарного польско-румынского предка, отец целенаправленно готовил из сына офицера. Внушаемый им девиз звучал так: «Режим и самодисциплина. Только так ты сможешь во всём быть первым – в учёбе, в физ-подготовке, стать лидером среди сверстников». Мать-домохозяйка своего строгого супруга побаивалась, и, даже когда отца не было дома, Лёша от неё послаблений не получал.
Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок, а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он не ощутил существенных изменений к худшему. Просто родительский диктат уступил место приказам отцов-командиров и внеуставняку старшекурсников.
Отец не принуждал своё чадо к выбору рода войск: хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине служил – подобный подход отцу представлялся верхом родительского либерализма…
Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники?
Иначе как своего рода протестом это не объяснишь. Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот пусть он там у себя в деревянном макинтоше заёрзает и перевернётся от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах, род Карташей обязан родине служить?! Ну так и за колючкой тоже родина…
Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт. Но, во-первых, срочную служить Карташа не грело абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет, что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом и матерью, а в-третьих… в-третьих, как-то по барабану на тот момент было Карташу кем быть.
Первые два года в училище запомнились Карташу работой и муштрой, три последующие – увольнительными и самоволками. В общем, пять лет учёбы на офицера прокатились незаметно, как под горку.
Карташ знал, что его отец никогда не переступит через себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже получил генерала и занимал довольно-таки высокую должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению, его даже, устраивало пожить годика два-три вдали от привычного московского круговорота, к тому времени несколько поднадоевшего своим однообразием.
Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не обязательным.
Карташ охотно верил словам одного драчливого деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо подчёркивал, что он, дескать, поступил в институт кинематографии сам, без протекции отца, посредством честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы сомневался… Но вот только скажите на милость, кто из приёмной комиссии взял бы на себя смелость завалить абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа, приближённая к императору?.. Так и Карташ ни на секунду не сомневался: примерно та же история повторилась и с ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын, и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает, в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит, тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй… ну, будет одним больше, только и всего.
Так Карташ очутился в комиссии по контролю за исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел. Его определили в свиту одного из полковников, занимающихся инспекцией исправительно-трудовых учреждений.
Главной обязанностью новоиспечённого лейтенанта стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах по стране. А между вояжами начальство выискивало для подчинённых какие-нибудь необременительные занятия – главным образом, бумагомарательного свойства. Вот такая выпала Карташу служба.
Поездки по лагерям более чем не обременяли – они, напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в этих разъездах – было кому и без него, чаще он просто дожидался, когда полковник с приближёнными устанет от хлебосольства принимающей стороны, от бань и краснощёких провинциальных путан и даст команду на возвращение.
Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы дальше и шло по накатанной – к повышению по должности, к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до того находившая выход в лихих попойках и многочисленных любовных интрижках, затребовала простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой карьерной лестнице, в отличие от большинства из тех, кто окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для приложения сил следовало на уже досконально изученной, насквозь знакомой территории…
Во время инспекций он перестал просто отбывать номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за охранным периметром, её особенности, её своеобычные законы, её сильные и слабые стороны. И в голове стал складываться замысел. Грандиозный и рискованный. Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провёл осторожную разведку, убедился, что всё задуманное им вполне может осуществиться и успех замысла зависит лишь от его собственной предприимчивости, от собственных безошибочных действий. Он уже начал прощупывать людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с прозрачными намёками, убедился, что почва готова и осталось лишь бросить в неё зёрна…
* * *
И вот тут-то служба преподнесла сюрприз, которого он – уж от службы-то – никак не ждал, В одну из пауз между инспекциями его отправили посыльным на квартиру одного генерала их ведомства. Переложив конверт в левую руку, он позвонил в дверь, готовый вскинуть правую к головному убору. Дверь отворилась… и рука замерла на полпути. Вместо генерала по ту сторону порога стояло создание, разве что смоляной чернотой волос напоминавшее грозу нерадивых адъютантов и неисполнительных майоров. Девушка лет шестнадцати, невысокая, курносая, со смешливыми глазами и веснушками на носу и щеках. На ней были закатанные до колен спортивные штаны и маечка. Потом, разбирая полёты, Карташ всерьёз винил во всём дальнейшем ту чёртову маечку, под которой более ничего не было.Девчушка молча и серьёзно рассматривала Карташа, склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то никак не могло уложиться в голове, что в квартире двухметрового генерала может проживать подобное создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг, чтобы взглянуть на номер…
– Папина, папина берлога, – хитро прищурясь, сказала… выходит, дочь обладателя генеральских лампас. – Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню, он спустится за вашим письмом. Пойдёмте, господин юнкер, чаем вас пока напою.
Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ со звонком её не торопил. В конце концов, не содержал же пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал… За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на «губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и болтали о всякой пустячине.
Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел, хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным скалозубом в генеральском кителе.
Потом всё повторилось. И отправка посыльного с конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда, повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил события: перехватил реального посыльного и за пачку сигарет «Собрание» перекупил почётное право отнести пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку. Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоём…
(Ничего удивительного в том повторе не обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его превосходительство каждый вечер поднимался к соседу – как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле – употреблять на пару с бывшим начальником Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.) И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была всё в той же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча Карташа твёрдым соском…
– Я знаю, что вы военные прыткие, но…
Карташ вдруг понял, что обнимает её, ищет своими губами её губы, а она несильно толкает его ладошками в грудь.
– Ну пусти же, сумасшедший…
Непродолжительного всплеска здравого смысла не хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А её не слишком упорное, лишь приличия ради сопротивление закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине…
Он не думал, что может потерять голову, но – потерял, вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало всё: пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время. Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое…
* * *
Самое смешное (хотя после всего Карташ холодным потом обливался, представляя себе картину маслом: открывается дверь и появляется чуть хмельной генерал), так вот, самое смешное, что он не замышлял этакой дерзости. Он всего-то задумывал побыть наедине с приглянувшейся ему девчушкой и попробовать договориться о свидании в ближайшие выходные.Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная любовь с первого взгляда. И не только со стороны Карташа – с обеих сторон…
Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там и проходили их тайные свидания. И встречались они часто, почти каждый день после института Лара забегала к Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал со службы раньше положенного времени. Может быть, даже слишком часто они встречались…
Как ни странно это, но не было корысти в мыслях Карташа, хотя, казалось бы, присутствовать должна была обязательно. Как же, влюбил в себя дочь высокого начальника, который может устроить зятю прям-таки реактивный взлёт по службе, забросать званиями и должностями чуть ли не по маковку. Конечно, если они решат пожениться (а Лара уже начинала готовить Карташа к такому решению, Карташ, как и всякий повидавший виды мужик, сразу это почувствовал), папочка-генерал просто обязан заподозрить подчинённого в том, что тот, пользуясь неопытностью несовершеннолетней девочки, заманил её в свои коварные сети и преследует единственную цель – карьерные выгоды. Конечно, неизбежны громы с молниями, проклятья и угрозы на обе головы. Однако рано или поздно генерал отойдёт, а узнав из какой семьи происходит будущий зять, и вовсе присмиреет, посчитает, что дочь делает неплохую партию. Никакого мезальянса. Всё-таки, товарищи офицеры, сын генерала и дочь генерала. Ровня, как-никак.
Нет, Карташ никогда не связывал в мыслях жизненный успех с любовью к дочери генерала.
Мухи отдельно, котлеты отдельно. Но, видимо, давали знать о себе гены деда и отца. Впрочем, связывал – не связывал, а дело неуклонно катилось к маршу Мендельсона…
И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку, женившегося на царёвой дочке и отхватившего полцарства в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и заканчиваются, а про то, что дальше творится с Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь и вянут розы.
Любовь Карташа к генеральской дочке увяла ещё до свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть, которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую любовь, куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности остаётся лишь равнодушие и скука. А поскольку корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не был, то и решился во всём откровенно признаться девушке по имени Лара.
Если б он знал, чем всё закончится, то, наверное, всё-таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил, и жил бы с ней, как многие живут, – не в любви, но в совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец, наверное, обычным житейским образом развёлся бы.
Но он предпочёл честное признание, этот старлей. Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя обманывать и так далее.
А кончилось всё пресквернейшим образом.
Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток – и если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку уже не сумели бы…
Генерал, ясное дело, тут же узнал всё. Свой единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже не на генеральской кухне, а в прихожей съёмной квартиры Карташа, старший лейтенант помнил смутно. Он как бы отключился на то время, что бушевал генерал, понимая справедливость отцовского гнева и одновременно понимая всю бессмысленность сей милой беседы двух джентльменов. Удержалось в памяти лишь генеральская угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без отца оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты исчез с глаз моих. Сгною».
И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в посёлок Парма, для продолжения службы в исправительном учреждении номер ** появился незамедлительно.
Нет, можно было, конечно, подать в отставку, однако…
– Не вздумай, – остерёг его Серёга Красицкий, штабной адъютант. – Через два года твоему… хм, «тестю» проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят, не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место назначат Глушина, папаши твоего кореша… Пересидишь, похлопочем за тебя и вернёшься белым лебедем, да ещё сразу в фавор попадёшь – как не праведно угнетённый прежним начальством элемент…