— Вы забываете, мой юный друг, что Солиньяк поручился за меня, да и я сам дал слово. Не будем уподобляться бедному Вуонг-Таю.
— Корейцу? Интересно, что с ним стало?
— Понятия не имею, но предчувствую, что судьба его незавидна. Услышим ли мы когда-нибудь о нем? Он замахнулся на дело, которое очень трудно осуществить: восстановить независимость Кореи. Эта задача может стать непосильной, ведь его страна лежит между Россией, Китаем и Японией.
— Остается только пожелать ему удачи! — беспечно произнес юноша. — Честно говоря, судьба корейца меня мало волнует. Хотя должен признать, что этот Вуонг-Тай — отчаянный человек.
В это мгновение какой-то камешек, описав в воздухе дугу, упал к ногам говорящих.
— Смотрите-ка! Там бумажка! — воскликнул Буль-де-Сон.
Редон поднял камень и увидел, что к нему действительно крепко привязан какой-то листок. Развернув, репортер прочитал написанный печатными буквами текст:
«Брат, иди в Сеул. Час борьбы пробил. Победа или смерть. Ты станешь свободным или погибнешь».
В письме не оказалось подписи, но сомнений не оставалось: это было послание Вуонг-Тая.
— Вот те на! — рассмеялся Редон. — А знаешь, если Вуонг-Тай станет императором Кореи, он может помочь нам выпутаться из этой истории.
— Не думаю! — юноша.
— Я тоже, — пробормотал журналист.
Друзья вернулись в приют. Просторные залы большого деревянного строения купались в золотистых лучах солнца. Солиньяк, поджидавший Редона, тотчас вышел навстречу и сказал:
— Хорошие новости! Наш японец — отличный малый. Он поверил в то, что вы попались по ошибке, и разрешил нам ехать в Сеул вместе. Единственное, он выделил нам в сопровождение — так положено — одного капрала, который поедет с нами, а в Сеуле доставит вас к командующему. Кроме того, он передал объяснительное письмо, в котором просит о помиловании.
— Не сомневаюсь, что все это только благодаря вам, дорогой друг.
— Может быть. Но еще и здравому смыслу японцев, их доброте и порядочности, которые не так уж и редки.
Граф предусмотрел все необходимое для путешествия: два огромных фургона, запряженных шестью лошадьми каждый, повезут друзей до Ялу, где для них зарезервируют вагон. Ничто более не задерживало отъезд героев. Все были в сборе: Солиньяк, Клавдия, Редон, Буль-де-Сон, Янка и Пьеко.
Пока Редон и Солиньяк беседовали, к ним подошла Янка. Она была одета в длинное платье медицинской сестры, которое ей очень шло, и выглядела прелестно. Лицо вовсе не было типично монгольским, лишь только слишком черные волосы да блестевшие, как два бриллианта, узкие глаза выдавали происхождение. Девушка повернулась к Бессребренику, и друзьям показалось, что она чем-то очень озабочена. Заметив это, граф осторожно спросил ее, чем она так взволнована.
— У меня к вам одна просьба, — ответила маньчжурка.
— Я в вашем распоряжении, дорогая.
— Так вот… Вы, вероятно, знаете, что сестра Экзюперьен подобрала ребенка… Он совсем маленький и такой хорошенький, он займет совсем немного места…
— Маленький маньчжур…
— Да, у него убили и отца и мать… Он один на всем белом свете. Малыш даже не подозревает, какой тяжелой может стать для него жизнь. Он так очаровательно улыбается, а иногда так смотрит на меня, как будто просит о помощи…
— Ну так что? — Солиньяк. — Я понял, что младенец мил, очарователен, но какое это ко мне имеет отношение? В чем же состоит ваша просьба?
— Такой маленький доставляет сестре Экзюперьен слишком много хлопот, вот я и подумала, если вы согласитесь, конечно, раз уж мы едем в Сеул…
— Взять мальчика с собой, — закончил Буль-де-Сон. — Вы ведь не откажетесь? Господин Редон, убедите господина Солиньяка.
— Конечно, решено. Он будет «сыном полка», мы позаботимся о нем.
— О, благодарю! Вы так добры! — к Бессребренику, девушка взяла его руки в свои.
— Ба, да мы не такие уж плохие, впрочем, как и вы. Все будет хорошо. А теперь смотрите, ночь уже на дворе. А знаете ли вы, что завтра мы выезжаем на заре? Лошади будут запряжены к пяти часам. Давайте все по кроватям, а завтра — в дорогу!
— Крепкого сна! — Буль-де-Сон. — Время пролетит незаметно.
В тот момент никто не подозревал, что будет значить как для одних, так и для других эта ночь.
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
— Корейцу? Интересно, что с ним стало?
— Понятия не имею, но предчувствую, что судьба его незавидна. Услышим ли мы когда-нибудь о нем? Он замахнулся на дело, которое очень трудно осуществить: восстановить независимость Кореи. Эта задача может стать непосильной, ведь его страна лежит между Россией, Китаем и Японией.
— Остается только пожелать ему удачи! — беспечно произнес юноша. — Честно говоря, судьба корейца меня мало волнует. Хотя должен признать, что этот Вуонг-Тай — отчаянный человек.
В это мгновение какой-то камешек, описав в воздухе дугу, упал к ногам говорящих.
— Смотрите-ка! Там бумажка! — воскликнул Буль-де-Сон.
Редон поднял камень и увидел, что к нему действительно крепко привязан какой-то листок. Развернув, репортер прочитал написанный печатными буквами текст:
«Брат, иди в Сеул. Час борьбы пробил. Победа или смерть. Ты станешь свободным или погибнешь».
В письме не оказалось подписи, но сомнений не оставалось: это было послание Вуонг-Тая.
— Вот те на! — рассмеялся Редон. — А знаешь, если Вуонг-Тай станет императором Кореи, он может помочь нам выпутаться из этой истории.
— Не думаю! — юноша.
— Я тоже, — пробормотал журналист.
Друзья вернулись в приют. Просторные залы большого деревянного строения купались в золотистых лучах солнца. Солиньяк, поджидавший Редона, тотчас вышел навстречу и сказал:
— Хорошие новости! Наш японец — отличный малый. Он поверил в то, что вы попались по ошибке, и разрешил нам ехать в Сеул вместе. Единственное, он выделил нам в сопровождение — так положено — одного капрала, который поедет с нами, а в Сеуле доставит вас к командующему. Кроме того, он передал объяснительное письмо, в котором просит о помиловании.
— Не сомневаюсь, что все это только благодаря вам, дорогой друг.
— Может быть. Но еще и здравому смыслу японцев, их доброте и порядочности, которые не так уж и редки.
Граф предусмотрел все необходимое для путешествия: два огромных фургона, запряженных шестью лошадьми каждый, повезут друзей до Ялу, где для них зарезервируют вагон. Ничто более не задерживало отъезд героев. Все были в сборе: Солиньяк, Клавдия, Редон, Буль-де-Сон, Янка и Пьеко.
Пока Редон и Солиньяк беседовали, к ним подошла Янка. Она была одета в длинное платье медицинской сестры, которое ей очень шло, и выглядела прелестно. Лицо вовсе не было типично монгольским, лишь только слишком черные волосы да блестевшие, как два бриллианта, узкие глаза выдавали происхождение. Девушка повернулась к Бессребренику, и друзьям показалось, что она чем-то очень озабочена. Заметив это, граф осторожно спросил ее, чем она так взволнована.
— У меня к вам одна просьба, — ответила маньчжурка.
— Я в вашем распоряжении, дорогая.
— Так вот… Вы, вероятно, знаете, что сестра Экзюперьен подобрала ребенка… Он совсем маленький и такой хорошенький, он займет совсем немного места…
— Маленький маньчжур…
— Да, у него убили и отца и мать… Он один на всем белом свете. Малыш даже не подозревает, какой тяжелой может стать для него жизнь. Он так очаровательно улыбается, а иногда так смотрит на меня, как будто просит о помощи…
— Ну так что? — Солиньяк. — Я понял, что младенец мил, очарователен, но какое это ко мне имеет отношение? В чем же состоит ваша просьба?
— Такой маленький доставляет сестре Экзюперьен слишком много хлопот, вот я и подумала, если вы согласитесь, конечно, раз уж мы едем в Сеул…
— Взять мальчика с собой, — закончил Буль-де-Сон. — Вы ведь не откажетесь? Господин Редон, убедите господина Солиньяка.
— Конечно, решено. Он будет «сыном полка», мы позаботимся о нем.
— О, благодарю! Вы так добры! — к Бессребренику, девушка взяла его руки в свои.
— Ба, да мы не такие уж плохие, впрочем, как и вы. Все будет хорошо. А теперь смотрите, ночь уже на дворе. А знаете ли вы, что завтра мы выезжаем на заре? Лошади будут запряжены к пяти часам. Давайте все по кроватям, а завтра — в дорогу!
— Крепкого сна! — Буль-де-Сон. — Время пролетит незаметно.
В тот момент никто не подозревал, что будет значить как для одних, так и для других эта ночь.
ГЛАВА 5
В приюте для раненых воцарилась тишина. Все отдыхали. В этот вечер сестра Экзюперьен покинула лазарет, чтобы отправиться в церковь на службу. Клавдия предложила заменить ее и провести вечерний обход самостоятельно. Янка вызвалась помочь графине.
В десять часов Клавдия зашла за юной маньчжуркой.
— Вы готовы, мадемуазель?
— Еще несколько минут, прошу вас… Мой подопечный уже заканчивает сосать, скоро он заснет, и я пойду с вами.
Подойдя ближе, американка взглянула на младенца. Мальчуган не отличался красотой — сморщенные щечки, низкий лоб, смуглая кожа, — но обеим казалось, что ребенок, которого качала Янка, был самым лучшим на свете, и девушка спросила:
— Симпатичный, не правда ли?
Вместо ответа Клавдия поднесла к губам ручонку малыша и поцеловала. В глазах юной маньчжурки вспыхнула гордость.
Младенец заснул. Янка освободилась, и женщины начали долгий обход между ровно стоящих рядов кроватей. Врач и медсестры хорошо знали свое дело: больные, получив помощь, спокойно спали, лишь некоторые, приоткрыв глаза, благодарно смотрели на женщин. Те шептали им слова утешения, давали пить, подбадривали и шли дальше. Наконец они достигли конца коридора. Там, несколько поодаль, стояла кровать того самого обожженного, которого подобрали у дверей приюта. Лицо его скрывалось под бинтами.
— Несчастный! — произнесла Клавдия. — Он не может ни видеть, ни слышать нас.
— Господи, в какую же катастрофу он попал? — девушка.
Женщины, однако, не заметили, как, услышав голос девушки, человек вздрогнул.
— Вам нужно что-нибудь? — маньчжурка, склоняясь над больным.
Глаза их встретились. Янка вдруг покрылась холодным потом и еле сдержалась, чтобы не закричать.
— Что-нибудь не так? Вам плохо? — встревожилась Клавдия.
— Нет, нет, все в порядке!
Юная маньчжурка узнала раненого. Это был Райкар. Откуда же появился этот бандит? Как попал сюда? Она не знала, что негодяй, пытаясь подорвать Солиньяка и Редона, получил сильный ожог лица, но, корчась от боли, сумел скрыться, а затем из последних сил дополз до дверей приюта в Син-Кинге, где его и подобрали. С тех пор прошло три дня.
О больном заботились, лечили, и жизнь стала возвращаться к нему. Сам же Райкар чувствовал смертельный страх. До сих пор его никто не узнал, но, если он попадет к японцам, ему несдобровать. Главарь банды Йок Райкар был не из тех, с кем велись переговоры.
И вот его увидела Янка. Он тоже узнал ее. Страшная ненависть, как поток лавы[104], наполнила вдруг его сердце. О, видеть ее так близко — и не схватить, не убить!
А она! Жуткий страх сковал движения. Девушка, опасаясь мести, не решалась произнести ни слова, ни звука. Клавдия с интересом наблюдала за происходившим, она не могла даже предположить, какая буря чувств захлестнула душу юной красавицы. Янка уже снова прекрасно владела собой. Разоблачить или нет этого человека, чья жизнь теперь в ее руках?
Инстинкт подсказывал ей заговорить, обвинить негодяя, выдать мерзавца со всеми потрохами. Но девушка, вспомнив наставления отца Жерома, решила, что нехорошо доносить, шпионить и мстить подобным образом.
— Ну что, дорогая, — произнесла Клавдия, — думаю, пора и нам отдохнуть. Не забудьте, завтра рано утром мы выезжаем в Сеул.
Янка молчала. Она чувствовала, как американка вела ее по деревянной лестнице в комнату сестры Экзюперьен, и не сопротивлялась. Комната выходила на деревянную галерею, которая окружала спальни по всей длине дома, там же располагались медицинская часть, бельевая и все подсобные помещения.
— Доброй ночи, прекрасная Роза Мукдена, — сказала Клавдия, поцеловав девушку на прощание. — До завтра…
— До завтра!
Мадам Солиньяк удалилась. Пройдя через медпункт, она направилась прямо в комнату к мужу. Редон и Буль-де-Сон проследовали к себе. Сестра Экзюперьен все еще находилась в часовне, где молилась, стоя на коленях.
Воцарилась тишина. Не слышно было ни единого шороха, ни единого звука. Медсестры спали на стульях, готовые в любую минуту вскочить по тревоге. Янка вошла в комнату, плотно закрыв за собой дверь, и приблизилась к колыбели. Младенец крепко спал. Она смотрела на бедняжку, чья беспомощность вызывала жалость, и думала о чем-то своем.
Вдруг девушка вновь вспомнила, как там, в лесу, медведь Тониш бродил вокруг хижины, как пытался пробраться внутрь. Она буквально почувствовала скрежет когтей о дерево, рычанье и скрип… Но что это? Неужели кошмар возвращался?
Нет… В приюте все было спокойно, лишь в углу, где стояла кровать обожженного незнакомца, кто-то зашевелился. Это Райкар, подняв голову, сквозь бинты разглядывал помещение. Еще тогда, когда Янка уходила после обхода, он тайно проследил, куда она пошла. И теперь бандит знал, где ее комната. Что же он предпримет? Какое еще ужасное преступление совершит злодей?
Йок спустил ноги с кровати, но мышцы не слушались, и раненый упал. Подтягиваясь на руках, он полз, как рептилия[105], полз к своей цели.
Бандит оказался под кроватями. Никто не услышал его, никто не пошевелился. Райкар двигался медленно и осторожно. Вот он уже прислонился к стене, впиваясь ногтями в дерево. С каждой минутой он все ближе и ближе подползал к двери, ведущей на лестницу. Ему оставалось метра два или три, а затем — дюжина ступенек, и он — у цели! После пяти ступенек Райкар почувствовал, что задыхается, и остановился.
Передохнув немного, бандит добрался до последней ступеньки. Впереди был выход на галерею. Дверь в бельевую оказалась открыта. Со всех сторон свисало сушившееся на протянутых вдоль комнаты балках белье: одеяла, полотенца, рубашки… Райкар прополз дальше. Вот он уже у другого выхода, но на этот раз произошла заминка.
Приложив ухо к двери, бурят прислушался. Его ухо, привыкшее улавливать самые незначительные звуки, различило беспокойное дыхание девушки. Пошарив руками по дереву, Райкар убедился, что комната заперта. Преступник хотел было высадить дверь плечом, но у него не было точки опоры.
Неожиданно ему в голову пришла интересная мысль. На полу галереи стоял мощный фонарь с несколькими лампами и освещал зал. Протянув руку, разбойник схватил его и вернулся в бельевую. Затем он снял стекло и поджег одну из тряпок, потом другую, третью и в конце концов бросил лампу. Горючее тотчас разлилось по полу, и комната загорелась.
Одна тряпка занималась от другой, огонь с одной сухой балки перекидывался на другую — картина танцующих языков пламени заворожила бандита. Несколько минут он смотрел, не отрываясь, как все крутилось в бешеном вихре огня.
Находясь в своей маленькой комнате, Янка никак не могла понять, что происходит: из щелей показались языки пламени, запахло дымом, слышался треск ломающихся досок, едкий запах гари проникал в горло. Девушка закашлялась. Бедняжка поспешила к двери и настежь отворила ее. Юная маньчжурка даже не подозревала о последствиях своего шага — сноп пламени с шумом ворвался в комнату, наполненную свежим воздухом.
Закричав, она отступила назад. Но было поздно: чудовище, лежавшее на пороге, схватило ее за ногу. Янка упала. Бандит, навалившись на нее и обхватив скрюченными пальцами горло, стал душить.
— На помощь! Спасите!
— Сейчас, сейчас! Мужайся! — и Буль-де-Сон подоспели, как раз вовремя.
Юноша вырвал Янку из рук злодея и ударом ноги[106] — недаром парижанин занимался когда-то французским боксом — отбросил негодяя к решетке балюстрады. Тело Райкара обмякло и осталось лежать на полу галереи.
Пожар тем временем разгорелся вовсю. Сестры милосердия под руководством Солиньяка, который не спал в эту последнюю ночь перед отъездом, помогали Клавдии и вернувшейся из церкви сестре Экзюперьен выносить из помещения раненых. Со всех сторон на помощь бежали японцы, разбуженные колоколом.
Буль-де-Сон нес Янку на руках. Но, дойдя до лестницы, юноша увидел, что путь закрыт. Необходимо было подняться выше и бежать на другой конец галереи к запасной лестнице, что француз и сделал.
— Ребенок! Младенец! Я хочу вернуться в комнату… Он сгорит там!
Юная маньчжурка вырвалась из объятий Буль-де-Сона и устремилась обратно.
Огонь и дым охватил все пространство вокруг. Однако Редон, услышав крики девушки, опередил ее. Он нырнул в круговорот пламени и, вынырнув через некоторое время в горящей одежде и с опаленными волосами, вынес на руках младенца. Тот плакал и смеялся одновременно, не понимая, что происходит и какой опасности он избежал, невольно приняв участие в этой жестокой игре.
Через мгновение репортер присоединился к Янке и Буль-де-Сону, и все вместе они благополучно спустились вниз по запасной лестнице. Там еще не было огня. Их встретил Солиньяк и, прорубив в стене отверстие, выпустил наружу. Янка со своим подопечным осталась под открытым небом, а мужчины вернулись в дом, чтобы продолжить спасение раненых.
Битва с огнем продолжалась почти час. За это время полку отважных спасателей прибыло, и ни один из больных не погиб. Когда граф с репортером вынесли последних, здание рухнуло, и вверх взвился сноп искр. Потоки воды обильно залили обломки.
Сестра Экзюперьен была безутешна — ее детище оказалось уничтожено, кроме того, оценив потери в сто тысяч франков, она сокрушалась о том, как ей возместить ущерб.
— Послушайте, — утешал ее Бессребреник, — пойдите завтра к банкиру Син-Кинга и представьте ему эту маленькую бумажку.
— У вас был один госпиталь, а теперь вы построите два, — добавил Редон, вырывая листок из своей чековой книжки.
Командующий прибыл на место происшествия одним из первых и, возглавив отряд своих солдат, сделал немало, чтобы спасти раненых. Встретив Редона, выносившего кровати и больных, японец поприветствовал его:
— Привет смертнику! — улыбнулся он.
— Вы забыли еще второго, — дружелюбно ответил репортер, указывая на юношу, который весь в саже и поту вынырнул из горящего дома.
— Вы — храбрые ребята, — пробормотал офицер. — Господин Солиньяк, не знаю уж какое там преступление совершили ваши друзья, но, если бы я был их судьей, они давно бы были на свободе.
И вдруг, резко изменив тон, командир сказал:
— Послушайте, да не ездите вы в Сеул! Я не буду вмешиваться в это дело вообще. Я ведь не надсмотрщик какой-нибудь!
— Не волнуйтесь, мы выполним ваше предписание и непременно отправимся в Сеул. В наших планах ничего не изменилось. Через несколько часов наступит утро, я уже подготовил экипажи. Мы едем все вместе.
В целом ничего страшного не произошло. В огне никто не погиб, за исключением самого виновника поджога. Речь шла только о деньгах, и Редон с Солиньяком внесли свою лепту в дело восстановления госпиталя.
На рассвете японский гарнизон во главе с командующим, без устали говорившим слова благодарности, торжественно провожал друзей. Солдаты восхищались отвагой и мужеством иностранцев. Путники заняли места в повозках, и лошади-тяжеловозы потащили их к Ялу, откуда со станции Фуи-Тью по железной дороге они доберутся до Сеула.
— У нас осталось несколько незавершенных дел, — говорил Солиньяк Редону, — ваш смертный приговор, моя месть Борскому, и кто знает, может быть, мы поможем чем-нибудь нашему знакомому революционеру Вуонг-Тай-Ланю, который, похоже, затеял серьезную игру…
— Бедный борец! — отозвался репортер.
В десять часов Клавдия зашла за юной маньчжуркой.
— Вы готовы, мадемуазель?
— Еще несколько минут, прошу вас… Мой подопечный уже заканчивает сосать, скоро он заснет, и я пойду с вами.
Подойдя ближе, американка взглянула на младенца. Мальчуган не отличался красотой — сморщенные щечки, низкий лоб, смуглая кожа, — но обеим казалось, что ребенок, которого качала Янка, был самым лучшим на свете, и девушка спросила:
— Симпатичный, не правда ли?
Вместо ответа Клавдия поднесла к губам ручонку малыша и поцеловала. В глазах юной маньчжурки вспыхнула гордость.
Младенец заснул. Янка освободилась, и женщины начали долгий обход между ровно стоящих рядов кроватей. Врач и медсестры хорошо знали свое дело: больные, получив помощь, спокойно спали, лишь некоторые, приоткрыв глаза, благодарно смотрели на женщин. Те шептали им слова утешения, давали пить, подбадривали и шли дальше. Наконец они достигли конца коридора. Там, несколько поодаль, стояла кровать того самого обожженного, которого подобрали у дверей приюта. Лицо его скрывалось под бинтами.
— Несчастный! — произнесла Клавдия. — Он не может ни видеть, ни слышать нас.
— Господи, в какую же катастрофу он попал? — девушка.
Женщины, однако, не заметили, как, услышав голос девушки, человек вздрогнул.
— Вам нужно что-нибудь? — маньчжурка, склоняясь над больным.
Глаза их встретились. Янка вдруг покрылась холодным потом и еле сдержалась, чтобы не закричать.
— Что-нибудь не так? Вам плохо? — встревожилась Клавдия.
— Нет, нет, все в порядке!
Юная маньчжурка узнала раненого. Это был Райкар. Откуда же появился этот бандит? Как попал сюда? Она не знала, что негодяй, пытаясь подорвать Солиньяка и Редона, получил сильный ожог лица, но, корчась от боли, сумел скрыться, а затем из последних сил дополз до дверей приюта в Син-Кинге, где его и подобрали. С тех пор прошло три дня.
О больном заботились, лечили, и жизнь стала возвращаться к нему. Сам же Райкар чувствовал смертельный страх. До сих пор его никто не узнал, но, если он попадет к японцам, ему несдобровать. Главарь банды Йок Райкар был не из тех, с кем велись переговоры.
И вот его увидела Янка. Он тоже узнал ее. Страшная ненависть, как поток лавы[104], наполнила вдруг его сердце. О, видеть ее так близко — и не схватить, не убить!
А она! Жуткий страх сковал движения. Девушка, опасаясь мести, не решалась произнести ни слова, ни звука. Клавдия с интересом наблюдала за происходившим, она не могла даже предположить, какая буря чувств захлестнула душу юной красавицы. Янка уже снова прекрасно владела собой. Разоблачить или нет этого человека, чья жизнь теперь в ее руках?
Инстинкт подсказывал ей заговорить, обвинить негодяя, выдать мерзавца со всеми потрохами. Но девушка, вспомнив наставления отца Жерома, решила, что нехорошо доносить, шпионить и мстить подобным образом.
— Ну что, дорогая, — произнесла Клавдия, — думаю, пора и нам отдохнуть. Не забудьте, завтра рано утром мы выезжаем в Сеул.
Янка молчала. Она чувствовала, как американка вела ее по деревянной лестнице в комнату сестры Экзюперьен, и не сопротивлялась. Комната выходила на деревянную галерею, которая окружала спальни по всей длине дома, там же располагались медицинская часть, бельевая и все подсобные помещения.
— Доброй ночи, прекрасная Роза Мукдена, — сказала Клавдия, поцеловав девушку на прощание. — До завтра…
— До завтра!
Мадам Солиньяк удалилась. Пройдя через медпункт, она направилась прямо в комнату к мужу. Редон и Буль-де-Сон проследовали к себе. Сестра Экзюперьен все еще находилась в часовне, где молилась, стоя на коленях.
Воцарилась тишина. Не слышно было ни единого шороха, ни единого звука. Медсестры спали на стульях, готовые в любую минуту вскочить по тревоге. Янка вошла в комнату, плотно закрыв за собой дверь, и приблизилась к колыбели. Младенец крепко спал. Она смотрела на бедняжку, чья беспомощность вызывала жалость, и думала о чем-то своем.
Вдруг девушка вновь вспомнила, как там, в лесу, медведь Тониш бродил вокруг хижины, как пытался пробраться внутрь. Она буквально почувствовала скрежет когтей о дерево, рычанье и скрип… Но что это? Неужели кошмар возвращался?
Нет… В приюте все было спокойно, лишь в углу, где стояла кровать обожженного незнакомца, кто-то зашевелился. Это Райкар, подняв голову, сквозь бинты разглядывал помещение. Еще тогда, когда Янка уходила после обхода, он тайно проследил, куда она пошла. И теперь бандит знал, где ее комната. Что же он предпримет? Какое еще ужасное преступление совершит злодей?
Йок спустил ноги с кровати, но мышцы не слушались, и раненый упал. Подтягиваясь на руках, он полз, как рептилия[105], полз к своей цели.
Бандит оказался под кроватями. Никто не услышал его, никто не пошевелился. Райкар двигался медленно и осторожно. Вот он уже прислонился к стене, впиваясь ногтями в дерево. С каждой минутой он все ближе и ближе подползал к двери, ведущей на лестницу. Ему оставалось метра два или три, а затем — дюжина ступенек, и он — у цели! После пяти ступенек Райкар почувствовал, что задыхается, и остановился.
Передохнув немного, бандит добрался до последней ступеньки. Впереди был выход на галерею. Дверь в бельевую оказалась открыта. Со всех сторон свисало сушившееся на протянутых вдоль комнаты балках белье: одеяла, полотенца, рубашки… Райкар прополз дальше. Вот он уже у другого выхода, но на этот раз произошла заминка.
Приложив ухо к двери, бурят прислушался. Его ухо, привыкшее улавливать самые незначительные звуки, различило беспокойное дыхание девушки. Пошарив руками по дереву, Райкар убедился, что комната заперта. Преступник хотел было высадить дверь плечом, но у него не было точки опоры.
Неожиданно ему в голову пришла интересная мысль. На полу галереи стоял мощный фонарь с несколькими лампами и освещал зал. Протянув руку, разбойник схватил его и вернулся в бельевую. Затем он снял стекло и поджег одну из тряпок, потом другую, третью и в конце концов бросил лампу. Горючее тотчас разлилось по полу, и комната загорелась.
Одна тряпка занималась от другой, огонь с одной сухой балки перекидывался на другую — картина танцующих языков пламени заворожила бандита. Несколько минут он смотрел, не отрываясь, как все крутилось в бешеном вихре огня.
Находясь в своей маленькой комнате, Янка никак не могла понять, что происходит: из щелей показались языки пламени, запахло дымом, слышался треск ломающихся досок, едкий запах гари проникал в горло. Девушка закашлялась. Бедняжка поспешила к двери и настежь отворила ее. Юная маньчжурка даже не подозревала о последствиях своего шага — сноп пламени с шумом ворвался в комнату, наполненную свежим воздухом.
Закричав, она отступила назад. Но было поздно: чудовище, лежавшее на пороге, схватило ее за ногу. Янка упала. Бандит, навалившись на нее и обхватив скрюченными пальцами горло, стал душить.
— На помощь! Спасите!
— Сейчас, сейчас! Мужайся! — и Буль-де-Сон подоспели, как раз вовремя.
Юноша вырвал Янку из рук злодея и ударом ноги[106] — недаром парижанин занимался когда-то французским боксом — отбросил негодяя к решетке балюстрады. Тело Райкара обмякло и осталось лежать на полу галереи.
Пожар тем временем разгорелся вовсю. Сестры милосердия под руководством Солиньяка, который не спал в эту последнюю ночь перед отъездом, помогали Клавдии и вернувшейся из церкви сестре Экзюперьен выносить из помещения раненых. Со всех сторон на помощь бежали японцы, разбуженные колоколом.
Буль-де-Сон нес Янку на руках. Но, дойдя до лестницы, юноша увидел, что путь закрыт. Необходимо было подняться выше и бежать на другой конец галереи к запасной лестнице, что француз и сделал.
— Ребенок! Младенец! Я хочу вернуться в комнату… Он сгорит там!
Юная маньчжурка вырвалась из объятий Буль-де-Сона и устремилась обратно.
Огонь и дым охватил все пространство вокруг. Однако Редон, услышав крики девушки, опередил ее. Он нырнул в круговорот пламени и, вынырнув через некоторое время в горящей одежде и с опаленными волосами, вынес на руках младенца. Тот плакал и смеялся одновременно, не понимая, что происходит и какой опасности он избежал, невольно приняв участие в этой жестокой игре.
Через мгновение репортер присоединился к Янке и Буль-де-Сону, и все вместе они благополучно спустились вниз по запасной лестнице. Там еще не было огня. Их встретил Солиньяк и, прорубив в стене отверстие, выпустил наружу. Янка со своим подопечным осталась под открытым небом, а мужчины вернулись в дом, чтобы продолжить спасение раненых.
Битва с огнем продолжалась почти час. За это время полку отважных спасателей прибыло, и ни один из больных не погиб. Когда граф с репортером вынесли последних, здание рухнуло, и вверх взвился сноп искр. Потоки воды обильно залили обломки.
Сестра Экзюперьен была безутешна — ее детище оказалось уничтожено, кроме того, оценив потери в сто тысяч франков, она сокрушалась о том, как ей возместить ущерб.
— Послушайте, — утешал ее Бессребреник, — пойдите завтра к банкиру Син-Кинга и представьте ему эту маленькую бумажку.
— У вас был один госпиталь, а теперь вы построите два, — добавил Редон, вырывая листок из своей чековой книжки.
Командующий прибыл на место происшествия одним из первых и, возглавив отряд своих солдат, сделал немало, чтобы спасти раненых. Встретив Редона, выносившего кровати и больных, японец поприветствовал его:
— Привет смертнику! — улыбнулся он.
— Вы забыли еще второго, — дружелюбно ответил репортер, указывая на юношу, который весь в саже и поту вынырнул из горящего дома.
— Вы — храбрые ребята, — пробормотал офицер. — Господин Солиньяк, не знаю уж какое там преступление совершили ваши друзья, но, если бы я был их судьей, они давно бы были на свободе.
И вдруг, резко изменив тон, командир сказал:
— Послушайте, да не ездите вы в Сеул! Я не буду вмешиваться в это дело вообще. Я ведь не надсмотрщик какой-нибудь!
— Не волнуйтесь, мы выполним ваше предписание и непременно отправимся в Сеул. В наших планах ничего не изменилось. Через несколько часов наступит утро, я уже подготовил экипажи. Мы едем все вместе.
В целом ничего страшного не произошло. В огне никто не погиб, за исключением самого виновника поджога. Речь шла только о деньгах, и Редон с Солиньяком внесли свою лепту в дело восстановления госпиталя.
На рассвете японский гарнизон во главе с командующим, без устали говорившим слова благодарности, торжественно провожал друзей. Солдаты восхищались отвагой и мужеством иностранцев. Путники заняли места в повозках, и лошади-тяжеловозы потащили их к Ялу, откуда со станции Фуи-Тью по железной дороге они доберутся до Сеула.
— У нас осталось несколько незавершенных дел, — говорил Солиньяк Редону, — ваш смертный приговор, моя месть Борскому, и кто знает, может быть, мы поможем чем-нибудь нашему знакомому революционеру Вуонг-Тай-Ланю, который, похоже, затеял серьезную игру…
— Бедный борец! — отозвался репортер.
ГЛАВА 6
Несмотря на то, что Корея на протяжении веков была китайской провинцией, нравы и обычаи местного населения сильно отличались от китайских. Страну населяли две расы — одна монголоидная и другая — странно напоминавшая европейский тип кавказцев и представлявшая собой квазиаристократов[107]. Малоизученный язык корейцев не походил ни на китайский, ни на японский, ни на какие-либо другие языки пограничных государств. Своим главным принципом Корея провозгласила изолированность и придерживалась его долгие годы, но свободу забрали силой у независимого народа.
«Королевство-отшельник», а именно так называли свою страну корейцы, уступило место Корее-империи, стране-вассалу, тогда как «отшельник» был свободным.
Одинокая страна, где бедность считалась достоинством, а торговля и партнерские отношения с зарубежьем строго запрещались, сопротивлялась с оружием в руках любому, даже дружескому, вторжению. Благодаря местоположению — Корея являлась морской державой — и рельефу местности ей это удавалось.
Над всей территорией горной страны возвышалась снежная вершина Пектон-Сан, долгое время служившая препятствием для маньчжурских и китайских варваров. Именно отсюда в двенадцатом веке монголо-татарские кочевники начали свое наступление на Западную Азию и Восточную Европу.
Страна хвойных лесов, буковых и березовых рощ постепенно превращалась в сельскохозяйственную. Обнаружились, правда, богатые месторождения угля, которые при разработках могли бы принести огромные барыши.
Но прежде всего это была местность, где процветали лень, грязь и различный сброд. А сделали ее такой короли и знать, которые закабалили не только рабов, но и свой трудовой народ, лишив таким образом развития местную промышленность. Жестокая тирания создавала впечатление ложного спокойствия, царившего на всей территории Кореи, которая благодаря своему мягкому климату получила название страны «Спокойной Зари».
Потребовалась война русских против японцев, чтобы Корея проснулась для борьбы за свою независимость. Цивилизация, с ее научными трудами, развитой сетью железных дорог и мостов, начинала овладевать страной, избавлявшейся от летаргического сна. Жизнь закипела.
Сеул стал столицей. Причем он совершенно не был похож на крупные европейские города. Построенный на дне огромнейшей воронки, по краям которой возвышалась бесконечная цепь горных вершин, Сеул походил на корзину с грибами или черепахами — так соломенные крыши одноэтажных домиков напоминали шляпки и панцири.
С востока на запад и с севера на юг шли широкие улицы с каменными мостовыми, как у римлян. Повсюду виднелись пагоды, а на перекрестках возвышались трехметровые колокола, звонившие в дни больших праздников или возвещавшие об опасности.
Европейцы построили в городе удобные и красивые дома, самым выдающимся из которых было здание дипломатической миссии Франции. Постепенно постройки европейского типа, банки и агентства вытеснили странные сооружения в восточном стиле. Когда Солиньяк с Редоном входили в просторный зал «Империал Банк», расположенный в крупной гостинице напротив статуи каменной черепахи, можно было подумать, что друзья находились где-нибудь на Уолл-стрит в Нью-Ойл-Сити или на Канон-стрит в Лондоне.
Высокий лакей-кореец, одетый в белый костюм, вышел навстречу двум иностранцам и провел их в просторный, богато обставленный зал, предназначенный для аудиенций с администрацией.
Дверь открылась, и директор банка с протянутыми для приветствий руками направился к Солиньяку. Граф пожал руки, но посмотрел на вышедшего англичанина с некоторым недоумением.
— Как! Вы меня не узнаете?
— Ваши черты лица мне как будто бы знакомы, но я не уверен…
— Я — Патрик Леннокс, сын герцога Ричмондского, помните, когда-то в Бенгалии[108] вы спасли моего отца и сестру…
— А, Патрик! Мой добрый дорогой Патрик! Господи, сколько воды утекло с тех пор. Я помнил вас ребенком, а теперь вы — мужчина. Но как вы оказались здесь?
— В обличии банкира? Да очень просто! Вы же знаете, англичане не могут сидеть сложа руки. Если японцы завоевали Корею с помощью оружия, то мы решили завладеть корейским рынком. И я, будучи сам лордом и сыном герцога, считаю подобную задачу вполне достойной. А теперь давайте поговорим о делах. Но сначала представьте мне вашего друга.
— Господин Поль Редон, рекомендую… Очень скромный король золотых шахт Северного полюса, но прежде всего — отважный рыцарь и один из самых честнейших людей, которых я когда-либо знал. Правда, недавно его приговорили к смерти!
— Как! Вы говорите — к смертной казни? Но кто осмелился это сделать?
— Японцы! Они приняли его за шпиона! Но не беспокойтесь, теперь уже все в порядке. Нам стоило только поговорить с французским послом в Сеуле, и он тотчас снял обвинения с соотечественника.
— Поздравляю. Подобная ошибка в условиях войны могла дорого вам стоить. В свою очередь должен сказать, что Владимир Борский приходил в банк. Исключительный джентльмен.
— Да? — спросил граф.
— Я получил вашу телеграмму, в которой говорилось, чтобы я задержал выплату. Повод нашелся — в банке просто не имелось в наличии достаточной суммы денег, так как мы являемся филиалом и сразу не можем выплатить двадцать миллионов. Я перенес выплату на три дня. Он должен прийти сегодня в одиннадцать часов утра, то есть через час. Не стоит говорить, как я счастлив…
— Одну минуту… А этот исключительный джентльмен не протестовал против отсрочки платежа?
— Хм, немного. Нужно признать, что подобная процедура противоречит нашим правилам, но я сослался на букву закона, и ему нечего было возразить.
— У вас есть двадцать миллионов?
— Конечно. И в банкнотах, и в валюте первой категории банков Европы. Все готово и пересчитано.
— Хорошо. Но теперь, дорогой Патрик, будьте добры, уберите все эти деньги обратно по ящикам.
— Да? Но почему?
— Потому что я сам оплачу счет этого господина, а для порядка попрошу вас присутствовать при нашем свидании.
— Что это значит?
— Вы достаточно долго со мной знакомы и прекрасно знаете, что я ничего не делаю просто так. Этот Борский — мерзкий бандит, который даже пытал мою жену. Вот почему я прошу вас помочь мне ввести его в заблуждение и проучить как следует. Я хочу, чтобы он признался во всех преступлениях в вашем присутствии. Буду также вам очень благодарен, если вы пригласите еще нескольких свидетелей, а также японскую полицию.
— Все, что вы желаете, будет незамедлительно исполнено. Несколько телефонных звонков — и дело сделано. Такое помещение подходит вам для встречи с этим типом?
— Безусловно.
Прошел час. Все было готово к приему Борского. Директор банка работал с двумя администраторами. На сей раз роль служащих исполняли русский консул и сеньор Кову-Сай, секретарь нового главы правительства Сеула. Надо отметить, что, несмотря на то, что город находился в руках японцев, император Кореи, пребывавший в закрытом районе в центре Сеула, формально руководил своим народом.
Ровно в назначенный час Борский вошел в зал и обратился к кассиру. Тот исключительно вежливо проинформировал его, что для получения столь значительной суммы нужно пройти к господину директору, и он лично выдаст деньги. Все это прозвучало вполне убедительно и не вызвало подозрения у русского.
Борский больше не выглядел грабителем маньчжурских степей: он оделся по-европейски и имел вид человека из самого что ни на есть аристократического общества. Все было на нем безупречно, и впечатление он производил солидное.
Немного бледен, ну что ж, ведь он затеял крупную игру. В случае опасности он знал, как защититься. Пройдя мимо лакея, бандит несколько развязно направился к широкой мраморной лестнице. Дверь перед ним отворилась, слуга удалился, и Борский вошел.
Первый, с кем он столкнулся лицом к лицу, оказался Солиньяк. Русский едва подавил крик. Он понял, что борьбы не избежать.
Сэр Патрик Леннокс со своими администраторами сидел за столом, покрытым зеленой скатертью. Жестом он пригласил посетителя войти и сесть.
— Господин Борский?
— Таково мое имя, — ответил мужчина, глядя свысока, — разрешите мне сказать, что вы, видимо, только делаете вид, что собираетесь заплатить мне деньги. На самом деле у господина Солиньяка, — продолжал он со злобной улыбкой, — нет счета в этом банке или нет достаточно денег на счету.
— О, вы ошибаетесь, месье. Граф де Солиньяк аккредитован в нашем банке, и ваш чек будет оплачен, если, разумеется, совпадут подписи.
Борский резко повернулся к Бессребренику:
— Вы имели наглость изменить подпись?
— Ни в коем случае. Однако некоторые объяснения не помешают. Господа, — обращаясь к тем, кто его слушал, произнес граф, — чек, который представил этот мерзавец, действительно выписан мной в пещере ущелья Вации, когда по дороге в Син-Кинг я был ограблен и взят в плен. Присутствующий здесь Борский угрожал мне смертью, он был лейтенантом у бандита Райкара.
Во всей Маньчжурии и Корее имя бандита Йока Райкара было хорошо известно.
— Ложь! — закричал Борский. — Вот способ, как не платить долги!
— Вы можете удивиться, господа, — продолжал Солиньяк, не обращая внимания на заявление русского, — но я уступил гнусному шантажу[109], потому что, пока головорезы держали меня под прицелом, этот человек, этот злодей каленым железом пытал мою жену. Я был бессилен и не мог перенести страданий Клавдии.
«Королевство-отшельник», а именно так называли свою страну корейцы, уступило место Корее-империи, стране-вассалу, тогда как «отшельник» был свободным.
Одинокая страна, где бедность считалась достоинством, а торговля и партнерские отношения с зарубежьем строго запрещались, сопротивлялась с оружием в руках любому, даже дружескому, вторжению. Благодаря местоположению — Корея являлась морской державой — и рельефу местности ей это удавалось.
Над всей территорией горной страны возвышалась снежная вершина Пектон-Сан, долгое время служившая препятствием для маньчжурских и китайских варваров. Именно отсюда в двенадцатом веке монголо-татарские кочевники начали свое наступление на Западную Азию и Восточную Европу.
Страна хвойных лесов, буковых и березовых рощ постепенно превращалась в сельскохозяйственную. Обнаружились, правда, богатые месторождения угля, которые при разработках могли бы принести огромные барыши.
Но прежде всего это была местность, где процветали лень, грязь и различный сброд. А сделали ее такой короли и знать, которые закабалили не только рабов, но и свой трудовой народ, лишив таким образом развития местную промышленность. Жестокая тирания создавала впечатление ложного спокойствия, царившего на всей территории Кореи, которая благодаря своему мягкому климату получила название страны «Спокойной Зари».
Потребовалась война русских против японцев, чтобы Корея проснулась для борьбы за свою независимость. Цивилизация, с ее научными трудами, развитой сетью железных дорог и мостов, начинала овладевать страной, избавлявшейся от летаргического сна. Жизнь закипела.
Сеул стал столицей. Причем он совершенно не был похож на крупные европейские города. Построенный на дне огромнейшей воронки, по краям которой возвышалась бесконечная цепь горных вершин, Сеул походил на корзину с грибами или черепахами — так соломенные крыши одноэтажных домиков напоминали шляпки и панцири.
С востока на запад и с севера на юг шли широкие улицы с каменными мостовыми, как у римлян. Повсюду виднелись пагоды, а на перекрестках возвышались трехметровые колокола, звонившие в дни больших праздников или возвещавшие об опасности.
Европейцы построили в городе удобные и красивые дома, самым выдающимся из которых было здание дипломатической миссии Франции. Постепенно постройки европейского типа, банки и агентства вытеснили странные сооружения в восточном стиле. Когда Солиньяк с Редоном входили в просторный зал «Империал Банк», расположенный в крупной гостинице напротив статуи каменной черепахи, можно было подумать, что друзья находились где-нибудь на Уолл-стрит в Нью-Ойл-Сити или на Канон-стрит в Лондоне.
Высокий лакей-кореец, одетый в белый костюм, вышел навстречу двум иностранцам и провел их в просторный, богато обставленный зал, предназначенный для аудиенций с администрацией.
Дверь открылась, и директор банка с протянутыми для приветствий руками направился к Солиньяку. Граф пожал руки, но посмотрел на вышедшего англичанина с некоторым недоумением.
— Как! Вы меня не узнаете?
— Ваши черты лица мне как будто бы знакомы, но я не уверен…
— Я — Патрик Леннокс, сын герцога Ричмондского, помните, когда-то в Бенгалии[108] вы спасли моего отца и сестру…
— А, Патрик! Мой добрый дорогой Патрик! Господи, сколько воды утекло с тех пор. Я помнил вас ребенком, а теперь вы — мужчина. Но как вы оказались здесь?
— В обличии банкира? Да очень просто! Вы же знаете, англичане не могут сидеть сложа руки. Если японцы завоевали Корею с помощью оружия, то мы решили завладеть корейским рынком. И я, будучи сам лордом и сыном герцога, считаю подобную задачу вполне достойной. А теперь давайте поговорим о делах. Но сначала представьте мне вашего друга.
— Господин Поль Редон, рекомендую… Очень скромный король золотых шахт Северного полюса, но прежде всего — отважный рыцарь и один из самых честнейших людей, которых я когда-либо знал. Правда, недавно его приговорили к смерти!
— Как! Вы говорите — к смертной казни? Но кто осмелился это сделать?
— Японцы! Они приняли его за шпиона! Но не беспокойтесь, теперь уже все в порядке. Нам стоило только поговорить с французским послом в Сеуле, и он тотчас снял обвинения с соотечественника.
— Поздравляю. Подобная ошибка в условиях войны могла дорого вам стоить. В свою очередь должен сказать, что Владимир Борский приходил в банк. Исключительный джентльмен.
— Да? — спросил граф.
— Я получил вашу телеграмму, в которой говорилось, чтобы я задержал выплату. Повод нашелся — в банке просто не имелось в наличии достаточной суммы денег, так как мы являемся филиалом и сразу не можем выплатить двадцать миллионов. Я перенес выплату на три дня. Он должен прийти сегодня в одиннадцать часов утра, то есть через час. Не стоит говорить, как я счастлив…
— Одну минуту… А этот исключительный джентльмен не протестовал против отсрочки платежа?
— Хм, немного. Нужно признать, что подобная процедура противоречит нашим правилам, но я сослался на букву закона, и ему нечего было возразить.
— У вас есть двадцать миллионов?
— Конечно. И в банкнотах, и в валюте первой категории банков Европы. Все готово и пересчитано.
— Хорошо. Но теперь, дорогой Патрик, будьте добры, уберите все эти деньги обратно по ящикам.
— Да? Но почему?
— Потому что я сам оплачу счет этого господина, а для порядка попрошу вас присутствовать при нашем свидании.
— Что это значит?
— Вы достаточно долго со мной знакомы и прекрасно знаете, что я ничего не делаю просто так. Этот Борский — мерзкий бандит, который даже пытал мою жену. Вот почему я прошу вас помочь мне ввести его в заблуждение и проучить как следует. Я хочу, чтобы он признался во всех преступлениях в вашем присутствии. Буду также вам очень благодарен, если вы пригласите еще нескольких свидетелей, а также японскую полицию.
— Все, что вы желаете, будет незамедлительно исполнено. Несколько телефонных звонков — и дело сделано. Такое помещение подходит вам для встречи с этим типом?
— Безусловно.
Прошел час. Все было готово к приему Борского. Директор банка работал с двумя администраторами. На сей раз роль служащих исполняли русский консул и сеньор Кову-Сай, секретарь нового главы правительства Сеула. Надо отметить, что, несмотря на то, что город находился в руках японцев, император Кореи, пребывавший в закрытом районе в центре Сеула, формально руководил своим народом.
Ровно в назначенный час Борский вошел в зал и обратился к кассиру. Тот исключительно вежливо проинформировал его, что для получения столь значительной суммы нужно пройти к господину директору, и он лично выдаст деньги. Все это прозвучало вполне убедительно и не вызвало подозрения у русского.
Борский больше не выглядел грабителем маньчжурских степей: он оделся по-европейски и имел вид человека из самого что ни на есть аристократического общества. Все было на нем безупречно, и впечатление он производил солидное.
Немного бледен, ну что ж, ведь он затеял крупную игру. В случае опасности он знал, как защититься. Пройдя мимо лакея, бандит несколько развязно направился к широкой мраморной лестнице. Дверь перед ним отворилась, слуга удалился, и Борский вошел.
Первый, с кем он столкнулся лицом к лицу, оказался Солиньяк. Русский едва подавил крик. Он понял, что борьбы не избежать.
Сэр Патрик Леннокс со своими администраторами сидел за столом, покрытым зеленой скатертью. Жестом он пригласил посетителя войти и сесть.
— Господин Борский?
— Таково мое имя, — ответил мужчина, глядя свысока, — разрешите мне сказать, что вы, видимо, только делаете вид, что собираетесь заплатить мне деньги. На самом деле у господина Солиньяка, — продолжал он со злобной улыбкой, — нет счета в этом банке или нет достаточно денег на счету.
— О, вы ошибаетесь, месье. Граф де Солиньяк аккредитован в нашем банке, и ваш чек будет оплачен, если, разумеется, совпадут подписи.
Борский резко повернулся к Бессребренику:
— Вы имели наглость изменить подпись?
— Ни в коем случае. Однако некоторые объяснения не помешают. Господа, — обращаясь к тем, кто его слушал, произнес граф, — чек, который представил этот мерзавец, действительно выписан мной в пещере ущелья Вации, когда по дороге в Син-Кинг я был ограблен и взят в плен. Присутствующий здесь Борский угрожал мне смертью, он был лейтенантом у бандита Райкара.
Во всей Маньчжурии и Корее имя бандита Йока Райкара было хорошо известно.
— Ложь! — закричал Борский. — Вот способ, как не платить долги!
— Вы можете удивиться, господа, — продолжал Солиньяк, не обращая внимания на заявление русского, — но я уступил гнусному шантажу[109], потому что, пока головорезы держали меня под прицелом, этот человек, этот злодей каленым железом пытал мою жену. Я был бессилен и не мог перенести страданий Клавдии.