Что же произошло?
А вот что: старая Бася, внезапно проснувшись, посмотрела вокруг и не увидела Янки. В ее пьяном сознании мелькнула мысль, что девушка сбежала. Что скажет Райкар? Она бросилась к выходу и попала прямо в лапы Тонишу, чьи острые когти тотчас вонзились в старуху. Женщина упала, медведь навалился на нее, кусая и разрывая ее тело. Борьба длилась недолго. Озверевшее животное, дико рыча, пожирало несчастную.
Янка, ставшая свидетельницей страшной сцены, обезумев от ужаса, бросилась к выходу. Она бежала прочь, куда глаза глядят, через камни, кустарники и овраги, подальше от злосчастного места.
Бася была мертва. Медведь поднялся, обошел вокруг тела старухи, казалось, вспоминая наказ хозяина, затем также вышел из пещеры и направился в горы.
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
А вот что: старая Бася, внезапно проснувшись, посмотрела вокруг и не увидела Янки. В ее пьяном сознании мелькнула мысль, что девушка сбежала. Что скажет Райкар? Она бросилась к выходу и попала прямо в лапы Тонишу, чьи острые когти тотчас вонзились в старуху. Женщина упала, медведь навалился на нее, кусая и разрывая ее тело. Борьба длилась недолго. Озверевшее животное, дико рыча, пожирало несчастную.
Янка, ставшая свидетельницей страшной сцены, обезумев от ужаса, бросилась к выходу. Она бежала прочь, куда глаза глядят, через камни, кустарники и овраги, подальше от злосчастного места.
Бася была мертва. Медведь поднялся, обошел вокруг тела старухи, казалось, вспоминая наказ хозяина, затем также вышел из пещеры и направился в горы.
ГЛАВА 5
Ничто не могло служить лучшим примером человеческого благородства, чем организация помощи раненым, собранным на полях сражений сурового Маньчжурского края. В лучах восходящего солнца конвой под эгидой Красного Креста, а значит, под защитой международного символа милосердия, двигался медленно и осторожно, насколько это позволяла ухабистая проселочная дорога.
Длинную вереницу крепких, хорошо сбитых повозок с крытым брезентовым верхом и специально обустроенных для больных тянули отборные тягловые лошади. Караван состоял из десяти повозок, в каждой из которых с удобством располагались шестеро раненых — русских или японцев не имело значения. Всех их подобрали после чудовищного сражения, как обломки корабля после бури. Большая часть этих несчастных была отправлена по железной дороге в Харбин. Но поездов для всех нуждающихся не хватило, и пришлось воспользоваться лошадьми.
Пять дней и ночей караван медленно шел по дороге к границе Кореи. Среди пассажиров не встречалось тяжелораненых. Единственному врачу помогали десять сестер милосердия, которые выполняли свою работу на добровольных началах. Вся экспедиция была организована на средства одного богача.
Конвой направлялся к небольшой деревушке Марц, где предполагалось сменить лошадей — те были уже готовы, — а оттуда доехать до Корва, города на границе с Кореей, куда стекались все кареты скорой помощи из Восточной Маньчжурии.
Во главе шли шесть солдат, которых Борский принял за европейцев. На самом деле они оказались самыми разными людьми, собранными отовсюду. С ружьями за спиной они устало шагали в ногу с лошадьми. Сестры милосердия находились в фургонах с больными, а врач, заснувший накануне довольно поздно, спал глубоким сном в отдельной повозке, предназначенной для двух начальников. Именно эта повозка, следуя на некотором расстоянии ото всех, замыкала шествие.
Одним из тех, кто организовал конвой, был граф Жорж де Солиньяк, прозванный в американских кругах, где он получил широкую известность, Бессребреником. Ему было около сорока. Из-под колониальной каски[79] выбивалось несколько кудрявых черных прядей, слегка тронутых сединой. Белое лицо выглядело свежим, и если бы не маленькие морщинки в уголках губ, то можно было подумать, что перед вами юноша. Весь облик говорил о силе и достоинстве этого человека.
Вместе с графом ехала его жена Клавдия Остин, «нефтяная королева» родом из огромного индустриального города, именуемого Нью-Ойл-Сити. Это было обаятельнейшее создание с пышными белокурыми волосами, которые с трудом удерживались шелковой лентой. На необычайно красивом лице блестели, излучая энергию и доброту, прекрасные голубые глаза. Если еще добавить к этому выразительный рот со слегка улыбающимися губами, то все страждущие мира без труда приняли бы ее за само Провидение.
— Дорогая Клавдия, — произнес Солиньяк, — я прошу прощения за то, что вовлек вас в эту экспедицию.
— Но почему, мой друг? Я нахожу путешествие исключительно романтичным.
— Да, но слегка однообразным. Признайтесь, вы немного скучали в отеле на Пятой авеню[80] и мечтали иногда о волнующих приключениях? А здесь, среди песчаных равнин, крутых холмов и мрачных лесов, ничто не может поколебать спокойствия нашего слишком легкого путешествия… Разве вы не сожалеете?
— В любом случае, — улыбаясь, ответила молодая женщина, — я бы так не считала… Дело, которым мы занимаемся, требует не только благородства и добродетели, но еще и спокойствия. И мы должны, не противясь, подчиниться.
Супруги, чье огромное состояние постоянно умножалось, потратили значительную сумму на организацию службы Красного Креста на Дальнем Востоке. Теперь она успешно функционировала. Чету видели то на развалинах Порт-Артура, где они, рискуя жизнью, выполняли свое трудное и опасное дело, то во время сражений под Ша-Хо и Эхр-Хинг-Чан, где под огнем они вытаскивали с поля боя раненых. Все им удавалось — целыми и невредимыми выбирались они из самых рискованных мероприятий.
Караван въехал в небольшую узкую долину, с одной стороны которой возвышались крутые черные скалы, а с другой — стоял густой еловый лес такой высоты, что до макушек могучих деревьев не доставал глаз. Это ущелье Вация, по выходе из которого караван ждала запланированная остановка в деревушке, считавшейся важным пунктом на пути в Ревзор.
За разговорами супруги не заметили, как сильно оторвались от обоза. Впереди не виднелось ни одной повозки.
— Пора перейти на галоп, — сказала Клавдия, — мы в два счета догоним их.
Путешественники пришпорили скакунов, слегка ударяя их хлыстами. Кони поскакали быстрее. Внезапно справа и слева раздались выстрелы. Сраженные наповал, оба коня упали, сбрасывая своих седоков. Солиньяк не успел даже вытащить карабин, столь неожиданным оказалось падение, и столь же неудачным, поскольку тело коня, навалившись, придавило его к земле. Клавдии повезло больше: она тотчас вскочила на ноги и теперь стояла с револьверами в руках. Из леса и с окрестных гор на них надвигались вооруженные до зубов бандиты.
В одно мгновение Бессребреник был схвачен и связан. Его спутнице удалось пустить оружие в ход, и один из нападавших упал с пробитой головой. Женщина попыталась залезть на скалу, но времени оказалось слишком мало. Ее также схватили и связали по рукам и ногам.
Увидев мужа во власти грабителей, несчастная отчаянно закричала, задергалась, пытаясь разорвать связывавшие ее веревки. Но все усилия были напрасны. Сам Солиньяк не мог пошевелить и пальцем.
Конвой уехал слишком далеко, и никто не пришел им на помощь. Возможно, в караване не слышали даже выстрелов, звук которых растворился в ущелье. Пленников взвалили на коней, и группа поскакала галопом.
В это время другие бандиты напали на двигавшийся в хвосте колонны последний, никем не защищенный фургон. Солдаты же дремали в авангарде, уверовав в полную безопасность.
Среди сопровождавших обоз царила полная растерянность. Да и что они могли? Ничего.
После безуспешных поисков пропавшей четы[81], врач скрепя сердце приказал двигаться дальше. Он глубоко сожалел о потере друзей, но надо было прежде всего думать о раненых, за которых он нес ответственность.
Тем временем банда Райкара продолжала действовать с головокружительной скоростью, но со строгим соблюдением пиратских правил. Успешно завершив первые два дела, бандиты, ничем не рискуя, двигались по дороге к своим будущим жертвам. Их примитивный план изменился лишь по одному пункту — по инициативе Борского, Жоржа и Клавдию не убили, как это планировалось ранее. Незавидная участь супругов будет решена позднее. А пока несчастные уже больше десяти лье[82] провели в нескончаемой скачке.
Наконец пришло время остановки. Крепкая мускулатура Солиньяка еще сопротивлялась связывавшим его веревкам, но лошади уже не слушались бича. Клавдия умирала от усталости, однако сознания не теряла. Правда, страдания супругов усиливались еще и тем, что каждый из них вдвойне переживал за другого. Оба думали об одном: что их ждет?
Во время привала Райкар и Борский раздавали приказы: дать лошадям воды и овса, выставить часовых по всем направлениям от поляны, подготовить оружие. Борский, как воспитанный человек, сначала подошел к Клавдии.
— Мадам, — галантно произнес он, — примите наши сожаления за причиненные вам неудобства. Но дело прежде всего, не так ли? Разрешите мне посмотреть, как связаны ваши руки. Возможно, их затянули слишком туго, поймите, мы так торопились! Приношу свои извинения.
Борский обладал прекрасными манерами светского[83] человека. Молодая женщина скосила на него свои огромные глаза, но не удостоила ответом. Человек, чей язык выдавал неплохое образование, вызывал в ней еще больше неприязни, чем дикарь Райкар.
Русский тем временем легким прикосновением проверил веревки, ослабил их немного и помог американке поудобнее устроиться на лошади. У Клавдии невольно вырвался вздох облегчения.
— О! Я счастлив уменьшить ваши страдания. Надеюсь, вы воздадите мне должное, когда мы будем обсуждать дела. — И лейтенант позвал одного из своих людей.
— Вы поступаете в распоряжение мадам и будете делать все, о чем она вас попросит, — приказал Борский и направился к Солиньяку.
Тот с беспокойством следил за всеми перемещениями. Особенно ему не понравилось, что бандит заговорил с его женой. Правда, заметив, что Клавдия пришла в себя, Бессребреник почувствовал даже благодарность к бандиту.
В этот момент Борский подошел к нему ближе и сказал более жестким тоном, как говорит мужчина с мужчиной:
— Месье, вы, конечно, поняли, что всякое сопротивление бесполезно. Вы оба находитесь в нашей власти. Мы должны были бы убить вас… Возможно, вы удивлены, что мы не сделали этого… Я хотел бы, зная обычаи вашей страны, вы ведь француз, не так ли? — даже попросить вас дать слово не пытаться бежать. Но потом подумал, что это станет дополнительным искушением. Таким образом, вы остаетесь обыкновенным пленным, и все средства хороши, чтобы продлить это заключение. А теперь, если хотите, то можете просить у меня все, в чем вы нуждаетесь, кроме свободы, разумеется. Ах да! Кляп! Тысяча извинений, что не заметил его раньше. Вы ведь не можете ответить!
Одним движением бандит вытащил пучок травы, торчавший изо рта пленного. Солиньяк, слегка приоткрыв глаза, довольно внимательно слушал монолог русского. Они не убили его — значит, положение было не безнадежно. Нельзя отчаиваться. С ним случались переделки и похуже.
Кляп выпал изо рта, и француз, свободно вздохнув, ответил Борскому:
— Так, значит, вы являетесь предводителем этих разбойников?
— Не имею такой чести! Я просто лейтенант. Главарь вон там… Видите? Это мой друг Райкар. У него очень крутой нрав, и к тому же он не может поговорить с вами, поскольку изъясняется только на одном сибирско-маньчжурском наречии.
— Какую цель вы преследовали, напав на нас?
— Одну-единственную — обогатиться!
— Но ведь вы завладели нашим фургоном, не так ли?
— В котором денег содержалось гораздо меньше, чем мы полагали… От силы двести тысяч рублей. Мои сведения оказались не совсем точны. На самом деле, и вы это знаете не хуже меня, не надо было им доверять.
— Так вам мало этой суммы?
— Вряд ли она заинтересует моих отважных компаньонов…
— Господа головорезы более требовательны?
— Намного более… Но я и так вам достаточно наговорил. Время бежит быстро, а мы торопимся продолжить путь.
— Куда нас везут?
— К нам, черт побери! Возможно, наша обитель покажется вам недостаточно комфортабельной. Заранее приношу извинения, но мы постараемся разместить вас как можно лучше.
На этом Борский закончил. Отдав честь, он круто повернулся на каблуках и направился к своим.
Райкар, по обыкновению, был зол.
— Ты обманул меня, — прицепился он к русскому, — твои пятьсот тысяч рублей испарились как дым. Что мы обнаружили в этом проклятом фургоне? От силы несколько тысчонок серебром да ворох бумаг, которыми я не хочу даже разжигать костер…
— Ты забыл, кто навел тебя на это богатство?
— Ты лжец!
— А ты — дурак и глупец, хоть и не ведаешь об этом, но скоро все узнаешь.
— Кем бы я ни был, почему ты приказал сохранить жизнь этим двоим? На кой черт нам нужны пленные?
— Повторяю тебе, ты самый последний простофиля из всех зверей в лесу!
— Объясни немедленно! — заорал бандит, вскинув голову в порыве злости. — Кроме того, должен сказать тебе, что мне давно надоели твои штучки. Уж не хочешь ли ты стать командиром? Может, ты думаешь, что я буду выполнять твои приказы? Ты кто, собственно, такой? Откуда ты взялся? Чем ты лучше?
Борский, не перебивая, слушал говорящего, а затем холодно произнес:
— Зачем мы ссоримся? Если ты хочешь, чтобы мы расстались, нет проблем… Если хочешь, чтобы боролись вместе до конца, я в твоем распоряжении… Но в настоящий момент, мне кажется, самое главное после того, как мы захватили двух пленных, поместить их в надежное место, например закрыть в твоей пещере под присмотром Тониша.
— На мою пещеру не рассчитывай, — проворчал Райкар, — я не желаю в ней никого принимать.
Искренне удивившись, русский внимательно посмотрел в лицо сообщнику, пытаясь понять, что кроется за этими странными словами.
— Что это за новость? — спросил он, усмехаясь, а затем добавил полушутя-полусерьезно. — Уж не прячет ли господин Райкар у себя почетную гостью?
Йок, не поняв иронии, тут же выдал себя:
— Кто это тебе сказал? Да, ну и что? Я не хочу, чтобы ко мне заходили, ни ты, ни кто-либо другой… И несмотря на твой внушительный вид, клянусь, ты туда не войдешь.
Ошеломленный этим невероятным заявлением, Борский счел нужным не раздражать дикаря и примирительно сказал:
— Конечно, конечно! Я уважаю твое желание и найду другое убежище для пленников.
— Я предпочел бы их убить. Только сначала вытряхнуть все, что возможно: деньги и украшения, чтобы больше не думать об этом деле.
— Ты забыл, а я тебе говорил, что эти люди несказанно богаты и могут выкупить у нас свободу по гораздо большей цене. Их состояние насчитывает миллионы золотых монет. Я возьму на себя заботу об их жизни, и мы с тобой сможем сказочно обогатиться. Вот поэтому я и помешал тебе их убить. А теперь хватит болтать, пора действовать. Наши бойцы уже давно готовы к отъезду. В дорогу! У нас будет еще время все обсудить.
Райкар смутно понял идею русского. Будучи недальновидным стратегом, он мог убить, украсть, собрать награбленное — совершить любое сиюминутное действие, но продумать на два хода вперед было не в его силах. Тем не менее бурят отдавал должное уму своего компаньона и в какой-то степени доверял его изобретательности.
Райкар отдал приказ об отъезде, и небольшое войско отправилось в путь.
Солиньяк и его жена все еще оставались связанными и сбежать не могли. Единственное послабление состояло в том, что супругов везли теперь ближе друг к другу и им удавалось перекинуться парой слов.
— Клавдия, — говорил Бессребреник, — простите меня, что втянул вас в эту ужасную историю.
— Простить вас, мой любимый Жорж? Да разве мы не должны быть вместе в горе и радости, делить жизнь и смерть на двоих? Я считаю, что у вас нет повода просить прощения… Я надеюсь, что мы выберемся из этого злоключения целыми и невредимыми. Я верю в вас и доверяю во всем!
Клавдия всегда умела найти нужные слова, чтобы подбодрить мужа. Наш герой мгновенно вспомнил, что не раз попадал в еще более трудные и опасные ситуации.
Бандиты тем временем приближались к своему логову. Почуяв жилье, кони поскакали быстрее и вскоре перешли в галоп. Спустившись в долину, седоки увидели цепь горных вершин, окружавших их пристанище.
Один Райкар казался неутомимым. Этот злобный гном[84], разочарованный столь скудным уловом, — стоило покидать Янку! — скакал все быстрее. Наконец показался выступ скалы и запутанные переходы настоящего лабиринта, которые знал лишь один главарь.
А вот и лагерь. Борский стал изо всех сил сигналить в рожок, чтобы предупредить часовых. Никто, однако, не ответил ему. Он протрубил еще раз. И опять тишина. Теперь уже Райкар бешено заорал, что его люди — подлые предатели и дорого за это заплатят. Он перенес все раздражение на невнимательных часовых.
Показалась поляна. Одним прыжком бурят достиг первых палаток. Никого! На его хлопки никто не отозвался. Почувствовав неладное, Райкар бросился к пещере. Проникнув внутрь, он был потрясен увиденным: по всему полу валялись куски мяса. Он нагнулся и, приглядевшись, — О! Ужас! — узнал останки тела матери, старой Баси.
— Янка! Янка!
Не откликнулось даже эхо. Юная красавица бесследно исчезла. Но медведь, где этот мерзавец Тониш? Предатель, неужели и он сбежал? Дикарь искал зверя, хрипя от ярости. Его нигде не было. Нет, косолапого не убили, этот прохвост сбежал сам, и Янка вместе с ним.
Гневу бандита не было предела, он жаждал крови и мести. Теперь Йок понял, почему покинули лагерь его верные охранники — они испугались возмездия.
Выскочив из пещеры, Райкар с пеной на губах прохрипел Борскому:
— Я хочу, я требую, чтобы пленных убили… немедленно… Я желаю отомстить… И мне не важно, кто они…
Главарь взглянул на связанных Клавдию и Солиньяка, которые все еще находились вместе. Вытащив из-за пояса огромный нож, он кинулся на них. Женщина первой оказалась на его пути. Отважная американка не испугалась и, несмотря на связанные руки, гордо подняв голову, взглянула прямо в глаза убийце. Еще секунда — и орудие смерти опустится, проломив ей череп. Но в этот момент Солиньяку каким-то чудом удалось освободиться от веревок на запястьях, и он, на лету перехватив руку Райкара, ударил бандита со всей силы, направив нож в его собственное тело. Удар пришелся в плечо. Бурят упал, продолжая кричать:
— Убейте, убейте! Зарежьте же их, в конце концов! Борский осторожно встал между пленными и разбойником и, отстраняя бандитов, приказал:
— Отнесите командира в пещеру, я сейчас приду. . Затем, показав на Бессребреника и его спутницу, твердо добавил:
— Я запрещаю вам их убивать! Они нужны мне живыми, по крайней мере, некоторое время…
Повернувшись спиной, русский отдал еще несколько коротких приказов, после чего Солиньяка и Клавдию, сняв с коней, бережно перенесли на землю. Они все еще оставались пленными, причем более, чем когда-либо. Райкар был жив.
Длинную вереницу крепких, хорошо сбитых повозок с крытым брезентовым верхом и специально обустроенных для больных тянули отборные тягловые лошади. Караван состоял из десяти повозок, в каждой из которых с удобством располагались шестеро раненых — русских или японцев не имело значения. Всех их подобрали после чудовищного сражения, как обломки корабля после бури. Большая часть этих несчастных была отправлена по железной дороге в Харбин. Но поездов для всех нуждающихся не хватило, и пришлось воспользоваться лошадьми.
Пять дней и ночей караван медленно шел по дороге к границе Кореи. Среди пассажиров не встречалось тяжелораненых. Единственному врачу помогали десять сестер милосердия, которые выполняли свою работу на добровольных началах. Вся экспедиция была организована на средства одного богача.
Конвой направлялся к небольшой деревушке Марц, где предполагалось сменить лошадей — те были уже готовы, — а оттуда доехать до Корва, города на границе с Кореей, куда стекались все кареты скорой помощи из Восточной Маньчжурии.
Во главе шли шесть солдат, которых Борский принял за европейцев. На самом деле они оказались самыми разными людьми, собранными отовсюду. С ружьями за спиной они устало шагали в ногу с лошадьми. Сестры милосердия находились в фургонах с больными, а врач, заснувший накануне довольно поздно, спал глубоким сном в отдельной повозке, предназначенной для двух начальников. Именно эта повозка, следуя на некотором расстоянии ото всех, замыкала шествие.
Одним из тех, кто организовал конвой, был граф Жорж де Солиньяк, прозванный в американских кругах, где он получил широкую известность, Бессребреником. Ему было около сорока. Из-под колониальной каски[79] выбивалось несколько кудрявых черных прядей, слегка тронутых сединой. Белое лицо выглядело свежим, и если бы не маленькие морщинки в уголках губ, то можно было подумать, что перед вами юноша. Весь облик говорил о силе и достоинстве этого человека.
Вместе с графом ехала его жена Клавдия Остин, «нефтяная королева» родом из огромного индустриального города, именуемого Нью-Ойл-Сити. Это было обаятельнейшее создание с пышными белокурыми волосами, которые с трудом удерживались шелковой лентой. На необычайно красивом лице блестели, излучая энергию и доброту, прекрасные голубые глаза. Если еще добавить к этому выразительный рот со слегка улыбающимися губами, то все страждущие мира без труда приняли бы ее за само Провидение.
— Дорогая Клавдия, — произнес Солиньяк, — я прошу прощения за то, что вовлек вас в эту экспедицию.
— Но почему, мой друг? Я нахожу путешествие исключительно романтичным.
— Да, но слегка однообразным. Признайтесь, вы немного скучали в отеле на Пятой авеню[80] и мечтали иногда о волнующих приключениях? А здесь, среди песчаных равнин, крутых холмов и мрачных лесов, ничто не может поколебать спокойствия нашего слишком легкого путешествия… Разве вы не сожалеете?
— В любом случае, — улыбаясь, ответила молодая женщина, — я бы так не считала… Дело, которым мы занимаемся, требует не только благородства и добродетели, но еще и спокойствия. И мы должны, не противясь, подчиниться.
Супруги, чье огромное состояние постоянно умножалось, потратили значительную сумму на организацию службы Красного Креста на Дальнем Востоке. Теперь она успешно функционировала. Чету видели то на развалинах Порт-Артура, где они, рискуя жизнью, выполняли свое трудное и опасное дело, то во время сражений под Ша-Хо и Эхр-Хинг-Чан, где под огнем они вытаскивали с поля боя раненых. Все им удавалось — целыми и невредимыми выбирались они из самых рискованных мероприятий.
Караван въехал в небольшую узкую долину, с одной стороны которой возвышались крутые черные скалы, а с другой — стоял густой еловый лес такой высоты, что до макушек могучих деревьев не доставал глаз. Это ущелье Вация, по выходе из которого караван ждала запланированная остановка в деревушке, считавшейся важным пунктом на пути в Ревзор.
За разговорами супруги не заметили, как сильно оторвались от обоза. Впереди не виднелось ни одной повозки.
— Пора перейти на галоп, — сказала Клавдия, — мы в два счета догоним их.
Путешественники пришпорили скакунов, слегка ударяя их хлыстами. Кони поскакали быстрее. Внезапно справа и слева раздались выстрелы. Сраженные наповал, оба коня упали, сбрасывая своих седоков. Солиньяк не успел даже вытащить карабин, столь неожиданным оказалось падение, и столь же неудачным, поскольку тело коня, навалившись, придавило его к земле. Клавдии повезло больше: она тотчас вскочила на ноги и теперь стояла с револьверами в руках. Из леса и с окрестных гор на них надвигались вооруженные до зубов бандиты.
В одно мгновение Бессребреник был схвачен и связан. Его спутнице удалось пустить оружие в ход, и один из нападавших упал с пробитой головой. Женщина попыталась залезть на скалу, но времени оказалось слишком мало. Ее также схватили и связали по рукам и ногам.
Увидев мужа во власти грабителей, несчастная отчаянно закричала, задергалась, пытаясь разорвать связывавшие ее веревки. Но все усилия были напрасны. Сам Солиньяк не мог пошевелить и пальцем.
Конвой уехал слишком далеко, и никто не пришел им на помощь. Возможно, в караване не слышали даже выстрелов, звук которых растворился в ущелье. Пленников взвалили на коней, и группа поскакала галопом.
В это время другие бандиты напали на двигавшийся в хвосте колонны последний, никем не защищенный фургон. Солдаты же дремали в авангарде, уверовав в полную безопасность.
Среди сопровождавших обоз царила полная растерянность. Да и что они могли? Ничего.
После безуспешных поисков пропавшей четы[81], врач скрепя сердце приказал двигаться дальше. Он глубоко сожалел о потере друзей, но надо было прежде всего думать о раненых, за которых он нес ответственность.
Тем временем банда Райкара продолжала действовать с головокружительной скоростью, но со строгим соблюдением пиратских правил. Успешно завершив первые два дела, бандиты, ничем не рискуя, двигались по дороге к своим будущим жертвам. Их примитивный план изменился лишь по одному пункту — по инициативе Борского, Жоржа и Клавдию не убили, как это планировалось ранее. Незавидная участь супругов будет решена позднее. А пока несчастные уже больше десяти лье[82] провели в нескончаемой скачке.
Наконец пришло время остановки. Крепкая мускулатура Солиньяка еще сопротивлялась связывавшим его веревкам, но лошади уже не слушались бича. Клавдия умирала от усталости, однако сознания не теряла. Правда, страдания супругов усиливались еще и тем, что каждый из них вдвойне переживал за другого. Оба думали об одном: что их ждет?
Во время привала Райкар и Борский раздавали приказы: дать лошадям воды и овса, выставить часовых по всем направлениям от поляны, подготовить оружие. Борский, как воспитанный человек, сначала подошел к Клавдии.
— Мадам, — галантно произнес он, — примите наши сожаления за причиненные вам неудобства. Но дело прежде всего, не так ли? Разрешите мне посмотреть, как связаны ваши руки. Возможно, их затянули слишком туго, поймите, мы так торопились! Приношу свои извинения.
Борский обладал прекрасными манерами светского[83] человека. Молодая женщина скосила на него свои огромные глаза, но не удостоила ответом. Человек, чей язык выдавал неплохое образование, вызывал в ней еще больше неприязни, чем дикарь Райкар.
Русский тем временем легким прикосновением проверил веревки, ослабил их немного и помог американке поудобнее устроиться на лошади. У Клавдии невольно вырвался вздох облегчения.
— О! Я счастлив уменьшить ваши страдания. Надеюсь, вы воздадите мне должное, когда мы будем обсуждать дела. — И лейтенант позвал одного из своих людей.
— Вы поступаете в распоряжение мадам и будете делать все, о чем она вас попросит, — приказал Борский и направился к Солиньяку.
Тот с беспокойством следил за всеми перемещениями. Особенно ему не понравилось, что бандит заговорил с его женой. Правда, заметив, что Клавдия пришла в себя, Бессребреник почувствовал даже благодарность к бандиту.
В этот момент Борский подошел к нему ближе и сказал более жестким тоном, как говорит мужчина с мужчиной:
— Месье, вы, конечно, поняли, что всякое сопротивление бесполезно. Вы оба находитесь в нашей власти. Мы должны были бы убить вас… Возможно, вы удивлены, что мы не сделали этого… Я хотел бы, зная обычаи вашей страны, вы ведь француз, не так ли? — даже попросить вас дать слово не пытаться бежать. Но потом подумал, что это станет дополнительным искушением. Таким образом, вы остаетесь обыкновенным пленным, и все средства хороши, чтобы продлить это заключение. А теперь, если хотите, то можете просить у меня все, в чем вы нуждаетесь, кроме свободы, разумеется. Ах да! Кляп! Тысяча извинений, что не заметил его раньше. Вы ведь не можете ответить!
Одним движением бандит вытащил пучок травы, торчавший изо рта пленного. Солиньяк, слегка приоткрыв глаза, довольно внимательно слушал монолог русского. Они не убили его — значит, положение было не безнадежно. Нельзя отчаиваться. С ним случались переделки и похуже.
Кляп выпал изо рта, и француз, свободно вздохнув, ответил Борскому:
— Так, значит, вы являетесь предводителем этих разбойников?
— Не имею такой чести! Я просто лейтенант. Главарь вон там… Видите? Это мой друг Райкар. У него очень крутой нрав, и к тому же он не может поговорить с вами, поскольку изъясняется только на одном сибирско-маньчжурском наречии.
— Какую цель вы преследовали, напав на нас?
— Одну-единственную — обогатиться!
— Но ведь вы завладели нашим фургоном, не так ли?
— В котором денег содержалось гораздо меньше, чем мы полагали… От силы двести тысяч рублей. Мои сведения оказались не совсем точны. На самом деле, и вы это знаете не хуже меня, не надо было им доверять.
— Так вам мало этой суммы?
— Вряд ли она заинтересует моих отважных компаньонов…
— Господа головорезы более требовательны?
— Намного более… Но я и так вам достаточно наговорил. Время бежит быстро, а мы торопимся продолжить путь.
— Куда нас везут?
— К нам, черт побери! Возможно, наша обитель покажется вам недостаточно комфортабельной. Заранее приношу извинения, но мы постараемся разместить вас как можно лучше.
На этом Борский закончил. Отдав честь, он круто повернулся на каблуках и направился к своим.
Райкар, по обыкновению, был зол.
— Ты обманул меня, — прицепился он к русскому, — твои пятьсот тысяч рублей испарились как дым. Что мы обнаружили в этом проклятом фургоне? От силы несколько тысчонок серебром да ворох бумаг, которыми я не хочу даже разжигать костер…
— Ты забыл, кто навел тебя на это богатство?
— Ты лжец!
— А ты — дурак и глупец, хоть и не ведаешь об этом, но скоро все узнаешь.
— Кем бы я ни был, почему ты приказал сохранить жизнь этим двоим? На кой черт нам нужны пленные?
— Повторяю тебе, ты самый последний простофиля из всех зверей в лесу!
— Объясни немедленно! — заорал бандит, вскинув голову в порыве злости. — Кроме того, должен сказать тебе, что мне давно надоели твои штучки. Уж не хочешь ли ты стать командиром? Может, ты думаешь, что я буду выполнять твои приказы? Ты кто, собственно, такой? Откуда ты взялся? Чем ты лучше?
Борский, не перебивая, слушал говорящего, а затем холодно произнес:
— Зачем мы ссоримся? Если ты хочешь, чтобы мы расстались, нет проблем… Если хочешь, чтобы боролись вместе до конца, я в твоем распоряжении… Но в настоящий момент, мне кажется, самое главное после того, как мы захватили двух пленных, поместить их в надежное место, например закрыть в твоей пещере под присмотром Тониша.
— На мою пещеру не рассчитывай, — проворчал Райкар, — я не желаю в ней никого принимать.
Искренне удивившись, русский внимательно посмотрел в лицо сообщнику, пытаясь понять, что кроется за этими странными словами.
— Что это за новость? — спросил он, усмехаясь, а затем добавил полушутя-полусерьезно. — Уж не прячет ли господин Райкар у себя почетную гостью?
Йок, не поняв иронии, тут же выдал себя:
— Кто это тебе сказал? Да, ну и что? Я не хочу, чтобы ко мне заходили, ни ты, ни кто-либо другой… И несмотря на твой внушительный вид, клянусь, ты туда не войдешь.
Ошеломленный этим невероятным заявлением, Борский счел нужным не раздражать дикаря и примирительно сказал:
— Конечно, конечно! Я уважаю твое желание и найду другое убежище для пленников.
— Я предпочел бы их убить. Только сначала вытряхнуть все, что возможно: деньги и украшения, чтобы больше не думать об этом деле.
— Ты забыл, а я тебе говорил, что эти люди несказанно богаты и могут выкупить у нас свободу по гораздо большей цене. Их состояние насчитывает миллионы золотых монет. Я возьму на себя заботу об их жизни, и мы с тобой сможем сказочно обогатиться. Вот поэтому я и помешал тебе их убить. А теперь хватит болтать, пора действовать. Наши бойцы уже давно готовы к отъезду. В дорогу! У нас будет еще время все обсудить.
Райкар смутно понял идею русского. Будучи недальновидным стратегом, он мог убить, украсть, собрать награбленное — совершить любое сиюминутное действие, но продумать на два хода вперед было не в его силах. Тем не менее бурят отдавал должное уму своего компаньона и в какой-то степени доверял его изобретательности.
Райкар отдал приказ об отъезде, и небольшое войско отправилось в путь.
Солиньяк и его жена все еще оставались связанными и сбежать не могли. Единственное послабление состояло в том, что супругов везли теперь ближе друг к другу и им удавалось перекинуться парой слов.
— Клавдия, — говорил Бессребреник, — простите меня, что втянул вас в эту ужасную историю.
— Простить вас, мой любимый Жорж? Да разве мы не должны быть вместе в горе и радости, делить жизнь и смерть на двоих? Я считаю, что у вас нет повода просить прощения… Я надеюсь, что мы выберемся из этого злоключения целыми и невредимыми. Я верю в вас и доверяю во всем!
Клавдия всегда умела найти нужные слова, чтобы подбодрить мужа. Наш герой мгновенно вспомнил, что не раз попадал в еще более трудные и опасные ситуации.
Бандиты тем временем приближались к своему логову. Почуяв жилье, кони поскакали быстрее и вскоре перешли в галоп. Спустившись в долину, седоки увидели цепь горных вершин, окружавших их пристанище.
Один Райкар казался неутомимым. Этот злобный гном[84], разочарованный столь скудным уловом, — стоило покидать Янку! — скакал все быстрее. Наконец показался выступ скалы и запутанные переходы настоящего лабиринта, которые знал лишь один главарь.
А вот и лагерь. Борский стал изо всех сил сигналить в рожок, чтобы предупредить часовых. Никто, однако, не ответил ему. Он протрубил еще раз. И опять тишина. Теперь уже Райкар бешено заорал, что его люди — подлые предатели и дорого за это заплатят. Он перенес все раздражение на невнимательных часовых.
Показалась поляна. Одним прыжком бурят достиг первых палаток. Никого! На его хлопки никто не отозвался. Почувствовав неладное, Райкар бросился к пещере. Проникнув внутрь, он был потрясен увиденным: по всему полу валялись куски мяса. Он нагнулся и, приглядевшись, — О! Ужас! — узнал останки тела матери, старой Баси.
— Янка! Янка!
Не откликнулось даже эхо. Юная красавица бесследно исчезла. Но медведь, где этот мерзавец Тониш? Предатель, неужели и он сбежал? Дикарь искал зверя, хрипя от ярости. Его нигде не было. Нет, косолапого не убили, этот прохвост сбежал сам, и Янка вместе с ним.
Гневу бандита не было предела, он жаждал крови и мести. Теперь Йок понял, почему покинули лагерь его верные охранники — они испугались возмездия.
Выскочив из пещеры, Райкар с пеной на губах прохрипел Борскому:
— Я хочу, я требую, чтобы пленных убили… немедленно… Я желаю отомстить… И мне не важно, кто они…
Главарь взглянул на связанных Клавдию и Солиньяка, которые все еще находились вместе. Вытащив из-за пояса огромный нож, он кинулся на них. Женщина первой оказалась на его пути. Отважная американка не испугалась и, несмотря на связанные руки, гордо подняв голову, взглянула прямо в глаза убийце. Еще секунда — и орудие смерти опустится, проломив ей череп. Но в этот момент Солиньяку каким-то чудом удалось освободиться от веревок на запястьях, и он, на лету перехватив руку Райкара, ударил бандита со всей силы, направив нож в его собственное тело. Удар пришелся в плечо. Бурят упал, продолжая кричать:
— Убейте, убейте! Зарежьте же их, в конце концов! Борский осторожно встал между пленными и разбойником и, отстраняя бандитов, приказал:
— Отнесите командира в пещеру, я сейчас приду. . Затем, показав на Бессребреника и его спутницу, твердо добавил:
— Я запрещаю вам их убивать! Они нужны мне живыми, по крайней мере, некоторое время…
Повернувшись спиной, русский отдал еще несколько коротких приказов, после чего Солиньяка и Клавдию, сняв с коней, бережно перенесли на землю. Они все еще оставались пленными, причем более, чем когда-либо. Райкар был жив.
ГЛАВА 6
Янка в ужасе бросилась прочь из пещеры. Стоны и рычание продолжали звучать в ушах. Скорее бежать! Но куда? Дороги не было видно, только частокол могучих деревьев, ветви которых сплетались с корнями, стоял перед глазами. Однако желание покинуть злополучное место, где она лицом к лицу столкнулась со смертью, оказалось сильнее. Молодой крепкий организм хотел жить. Надо непременно выбраться отсюда. Сто раз девушка падала и сто раз поднималась, продолжая движение в неизвестном направлении, но в конце концов в изнеможении, почти теряя сознание, рухнула у подножия векового дуба.
Было прохладно: в этом краю весна еще не вступила в свои права. Воспаленный мозг требовал передышки, тело устало. Постепенно девушка погрузилась в сон.
Неизвестно, сколько она проспала, но, внезапно проснувшись, Янка вскрикнула. Стояла темная, мрачная, полная ужасов ночь. Холод сковал мышцы. Ощупав одежду, она поняла, что вся покрыта снегом. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и беглянка увидела, как крупные хлопья кружатся в воздухе и, оседая на ветви деревьев, на землю, сливаются с белоснежным покрывалом.
Короткий сон тем не менее пошел ей на пользу: страх исчез. Прекрасно зная климат Маньчжурии, девушка не удивилась внезапно выпавшим осадкам, вспомнив, что в это время года возможны любые неожиданности. Снег, дождь и холод могли вскоре смениться солнцем и теплом, вслед за которыми снова наступало похолодание. Снег не пролежит и нескольких часов, а выглянувшее солнце не оставит от него и следа.
Девушка сделала усилие, пытаясь встать. Однако она была еще очень слаба и слишком замерзла, чтобы ей это удалось с первой попытки. Ничего, она попробует еще раз. Нельзя оставаться на земле.
Отважное дитя, думая о том, сможет она спастись или нет, рассуждала приблизительно следующим образом. Так не бывает, что все постоянно против тебя, разве она недостаточно страдала, ведь ее разлучили с теми, кого она любила… Этот мерзавец, мысль о котором приводила девушку в содрогание, из-за него бедняжка осталась одна среди ночи в холодном лесу без помощи. Но отважная красавица подбадривала себя, как могла, надеясь на лучшее. Наконец ей удалось встать, и она вновь отправилась в путь.
Янка шла на ощупь, а снежные хлопья продолжали свою карусель, засыпая следы от ее башмаков. Вдруг девушке показалось, что она идет по вырубке. Обычно лесорубы строили временное жилье, которое оставляли на три холодных месяца зимы, а затем возвращались с наступлением весны.
Снег перестал сыпать, северный ветер стих. Небо просветлело, тучи исчезли, и появилась огромная желтая луна. Ее слабые лучи струились сквозь ветви деревьев, причудливо преломляясь и рисуя на снегу сказочные узоры.
Края дороги стали более отчетливыми, а сама просека значительно шире. Янку, однако, больше всего занимало, что тропинка идет на подъем. Когда она выбежала из пещеры — девушка хорошо это запомнила, — склон шел под откос. Пытаясь сориентироваться, Янка вспомнила, что было утро и она двигалась навстречу солнцу. Значит, беглянка не сбилась с пути.
Вперед и только вперед! Надежда согревала ее. Как бы сильно она ни замерзла, не имело значения. Чтобы не закоченеть окончательно, девушка побежала, сильно топая ногами и потирая озябшие руки о накинутый на плечи платок. Как все-таки трудно оказалось бороться с холодом! От бега, правда, становилось теплее.
Вдруг юная маньчжурка заметила на некотором расстоянии неподвижные темные очертания небольшого сооружения и вскрикнула от радости. Это было то, что она искала. У поворота дороги стояла хижина лесника, сооруженная из отличных круглых бревен. Через небольшой дверной проем, в который с трудом мог протиснуться лишь один человек, Янка не раздумывая пролезла внутрь и, облегченно вздохнув, огляделась.
Каково же было ее удивление, когда она увидела, как кто-то, чиркнув спичкой, зажег фитиль. Языки пламени, охватив смоляной факел, мягкими танцующими бликами осветили хижину. А девушка-то полагала, что в домике никого нет. Она отпрянула назад и собралась было бежать, как вдруг услышала ласковый, слегка простуженный мужской голос:
— Кто бы вы ни были, не бойтесь…
Незнакомец, взяв девушку за руки, осторожно провел ее к куче сухого папоротника и заставил сесть. Затем вернулся к факелу, который оставил на полу, и вставил его в стену. Старик не мог видеть лица Янки, так как оно было закрыто платком.
Девушка более не сопротивлялась. Поверив в добрые намерения человека, она успокоилась и сняла с головы шаль. Незнакомец вздрогнул и, наклонившись к юной маньчжурке, удивленно воскликнул:
— Маленькая Янка, дочка Туанг-Ки! Бедняжка, да как же ты попала сюда? Одна в лесу в такое время?
— Это вы, отец Жером? Вы так добры, вы столько сделали для меня…
— Да, это я, старый миссионер, который любит тебя, как свою дочь, и твоего брата Пьеко. Вас доверил мне твой отец, солдат китайской армии. Ты узнала меня, не правда ли, и больше не боишься?
— Нет, конечно! Я прекрасно помню вас, ведь вы были так добры к нам.
Отец Жером был глубоко верующим и очень порядочным человеком. Внутренняя неудовлетворенность толкнула его на разрыв с европейским обществом, и он покинул его. Всю свою любовь батюшка отдавал людям, никогда не показывая вида, что творилось у него на душе.
Янка слыла одной из самых любимых его учениц. Именно ему девушка была обязана своим волевым характером, твердостью духа и отвагой, которые стали проявляться, как только она столкнулась с первыми трудностями.
И вот отец Жером вновь встретился на ее пути. Переведя дух, он рассказал юной маньчжурке, что с началом русско-японской войны должен был отправить своих компаньонов на различные поля сражений, где многие сложили головы, творя добро и призывая к миру. Ему самому чудом удалось избежать смерти, хоть он и не страшился ее. Теперь миссионер возвращался в свой скромный приют — старую пагоду у врат Син-Кинга, где рассчитывал найти всех оставшихся в живых собратьев.
— Провидение направило меня к этому горному массиву, где я встретил тебя, моя любимая добрая Янка. Я вижу, ты ожила, согрелась… розочки молодости распустились на твоих щеках… Теперь ты можешь говорить. Расскажи в двух словах, что привело тебя сюда одну, в это дикое место.
Было прохладно: в этом краю весна еще не вступила в свои права. Воспаленный мозг требовал передышки, тело устало. Постепенно девушка погрузилась в сон.
Неизвестно, сколько она проспала, но, внезапно проснувшись, Янка вскрикнула. Стояла темная, мрачная, полная ужасов ночь. Холод сковал мышцы. Ощупав одежду, она поняла, что вся покрыта снегом. Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и беглянка увидела, как крупные хлопья кружатся в воздухе и, оседая на ветви деревьев, на землю, сливаются с белоснежным покрывалом.
Короткий сон тем не менее пошел ей на пользу: страх исчез. Прекрасно зная климат Маньчжурии, девушка не удивилась внезапно выпавшим осадкам, вспомнив, что в это время года возможны любые неожиданности. Снег, дождь и холод могли вскоре смениться солнцем и теплом, вслед за которыми снова наступало похолодание. Снег не пролежит и нескольких часов, а выглянувшее солнце не оставит от него и следа.
Девушка сделала усилие, пытаясь встать. Однако она была еще очень слаба и слишком замерзла, чтобы ей это удалось с первой попытки. Ничего, она попробует еще раз. Нельзя оставаться на земле.
Отважное дитя, думая о том, сможет она спастись или нет, рассуждала приблизительно следующим образом. Так не бывает, что все постоянно против тебя, разве она недостаточно страдала, ведь ее разлучили с теми, кого она любила… Этот мерзавец, мысль о котором приводила девушку в содрогание, из-за него бедняжка осталась одна среди ночи в холодном лесу без помощи. Но отважная красавица подбадривала себя, как могла, надеясь на лучшее. Наконец ей удалось встать, и она вновь отправилась в путь.
Янка шла на ощупь, а снежные хлопья продолжали свою карусель, засыпая следы от ее башмаков. Вдруг девушке показалось, что она идет по вырубке. Обычно лесорубы строили временное жилье, которое оставляли на три холодных месяца зимы, а затем возвращались с наступлением весны.
Снег перестал сыпать, северный ветер стих. Небо просветлело, тучи исчезли, и появилась огромная желтая луна. Ее слабые лучи струились сквозь ветви деревьев, причудливо преломляясь и рисуя на снегу сказочные узоры.
Края дороги стали более отчетливыми, а сама просека значительно шире. Янку, однако, больше всего занимало, что тропинка идет на подъем. Когда она выбежала из пещеры — девушка хорошо это запомнила, — склон шел под откос. Пытаясь сориентироваться, Янка вспомнила, что было утро и она двигалась навстречу солнцу. Значит, беглянка не сбилась с пути.
Вперед и только вперед! Надежда согревала ее. Как бы сильно она ни замерзла, не имело значения. Чтобы не закоченеть окончательно, девушка побежала, сильно топая ногами и потирая озябшие руки о накинутый на плечи платок. Как все-таки трудно оказалось бороться с холодом! От бега, правда, становилось теплее.
Вдруг юная маньчжурка заметила на некотором расстоянии неподвижные темные очертания небольшого сооружения и вскрикнула от радости. Это было то, что она искала. У поворота дороги стояла хижина лесника, сооруженная из отличных круглых бревен. Через небольшой дверной проем, в который с трудом мог протиснуться лишь один человек, Янка не раздумывая пролезла внутрь и, облегченно вздохнув, огляделась.
Каково же было ее удивление, когда она увидела, как кто-то, чиркнув спичкой, зажег фитиль. Языки пламени, охватив смоляной факел, мягкими танцующими бликами осветили хижину. А девушка-то полагала, что в домике никого нет. Она отпрянула назад и собралась было бежать, как вдруг услышала ласковый, слегка простуженный мужской голос:
— Кто бы вы ни были, не бойтесь…
Незнакомец, взяв девушку за руки, осторожно провел ее к куче сухого папоротника и заставил сесть. Затем вернулся к факелу, который оставил на полу, и вставил его в стену. Старик не мог видеть лица Янки, так как оно было закрыто платком.
Девушка более не сопротивлялась. Поверив в добрые намерения человека, она успокоилась и сняла с головы шаль. Незнакомец вздрогнул и, наклонившись к юной маньчжурке, удивленно воскликнул:
— Маленькая Янка, дочка Туанг-Ки! Бедняжка, да как же ты попала сюда? Одна в лесу в такое время?
— Это вы, отец Жером? Вы так добры, вы столько сделали для меня…
— Да, это я, старый миссионер, который любит тебя, как свою дочь, и твоего брата Пьеко. Вас доверил мне твой отец, солдат китайской армии. Ты узнала меня, не правда ли, и больше не боишься?
— Нет, конечно! Я прекрасно помню вас, ведь вы были так добры к нам.
Отец Жером был глубоко верующим и очень порядочным человеком. Внутренняя неудовлетворенность толкнула его на разрыв с европейским обществом, и он покинул его. Всю свою любовь батюшка отдавал людям, никогда не показывая вида, что творилось у него на душе.
Янка слыла одной из самых любимых его учениц. Именно ему девушка была обязана своим волевым характером, твердостью духа и отвагой, которые стали проявляться, как только она столкнулась с первыми трудностями.
И вот отец Жером вновь встретился на ее пути. Переведя дух, он рассказал юной маньчжурке, что с началом русско-японской войны должен был отправить своих компаньонов на различные поля сражений, где многие сложили головы, творя добро и призывая к миру. Ему самому чудом удалось избежать смерти, хоть он и не страшился ее. Теперь миссионер возвращался в свой скромный приют — старую пагоду у врат Син-Кинга, где рассчитывал найти всех оставшихся в живых собратьев.
— Провидение направило меня к этому горному массиву, где я встретил тебя, моя любимая добрая Янка. Я вижу, ты ожила, согрелась… розочки молодости распустились на твоих щеках… Теперь ты можешь говорить. Расскажи в двух словах, что привело тебя сюда одну, в это дикое место.