В Европу послали депутацию для вручения короны эрцгерцогу, брату австрийского императора Франца-Иосифа I (император занимает венский трон вот уже шестьдесят четыре года, сейчас монарху восемьдесят два), и для выражения ему пожеланий от имени мексиканской нации, «представленной, согласно государственному праву и традициям страны, ассамблеей нотаблей».
В действительности дело обстояло иначе. Французская армия захватила, правда, Мехико и Пуэблу, но стоит хоть мельком взглянуть на карту, чтобы удостовериться, какую ничтожно малую часть огромной территории составляли оккупированные города.
Генералу Нио, которого трудно обвинить в пристрастии, удалось донести до нас объективную картину этой тяжелейшей экспедиции. Он отмечал, что французское влияние не распространялось далее, чем на двадцать лье вокруг каждого города. На стороне интервентов не выступало ни одной серьезной мексиканской организации.
В некоторых местностях население приветствовало французские войска с симпатией. Случалось даже, что села и небольшие городки, измученные партизанскими налетами, просили защиты у французского гарнизона. И только. Основная же масса народа продолжала признавать Хуареса и подчиняться ему, в то время как эрцгерцога Максимилиана уверяли, что присоединение к Империи было всеобщим…
Первого октября 1863 года Форей, произведенный в чин маршала, поручил генералу Базену командование экспедиционным корпусом[80] и ведение политических дел. Начались мероприятия, цель которых оказалась сложной и, пожалуй, невыполнимой: добиться одобрения народом решения нотаблей, что являлось непременным условием, поставленным эрцгерцогом Максимилианом и императором Наполеоном до коронации.
Базен находился во главе сорока семи тысяч человек, хорошо вооруженных и экипированных[81]. Мексиканская армия, присоединившаяся к Империи, насчитывала десяток тысяч, но слепо полагаться на нее было бы неосторожно.
Что касается армии Хуареса, трудно было даже определить ее численность. Ядро составляли армейские корпуса в сорок тысяч человек под командованием генералов Добладо, Негрете, Урага, Альвареса, Порфирио Диаса. На деле эту цифру следовало, по крайней мере, удвоить с учетом партизанских отрядов. Бесчисленные группировки возникали повсюду и пользовались поддержкой местных жителей, которые давали партизанам сведения, снабжали продовольствием, предупреждали о передвижении французов.
Генерал Базен, проявив удивительную энергию, сделал попытку усмирить огромную страну. В несколько месяцев он занял и покорил большие города: Керетаро, Морелио, Агуаскальентес, Сан-Луис-Потоси. Народное согласие, о котором было объявлено Максимилиану, каждый день становилось все более правдоподобным.
Французское знамя прокладывало дорогу Империи. Хуарес продолжал отступать. Он уходил на север – от Сан-Луис-Потоси к Реаль-де-Каторсе, потом к Монтеррею.
Десятого апреля 1864 года Максимилиан официально выразил согласие на императорскую корону, в то время как Франция обязалась предоставить средства для устройства и защиты нового режима.
Четырнадцатого апреля император Максимилиан и императрица Шарлотта выехали из Мирамара на австрийском фрегате «Ла-Новара» в сопровождении французского фрегата «Ла-Темис». Получив в Риме благословение Папы, они взяли курс на Веракрус, куда и прибыли двадцать восьмого мая 1864 года. Базен писал:
«Я верю в скорейшее мирное разрешение мексиканского вопроса. У меня хватит войск, чтобы успешно довести это дело до конца. В стране не говорят больше о Хуаресе и его передвижном правительстве… Я не знаю даже, где оно сейчас находится…»
Увы! Это всего лишь иллюзии, пробуждение будет страшным. Что же произошло на самом деле?
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
В действительности дело обстояло иначе. Французская армия захватила, правда, Мехико и Пуэблу, но стоит хоть мельком взглянуть на карту, чтобы удостовериться, какую ничтожно малую часть огромной территории составляли оккупированные города.
Генералу Нио, которого трудно обвинить в пристрастии, удалось донести до нас объективную картину этой тяжелейшей экспедиции. Он отмечал, что французское влияние не распространялось далее, чем на двадцать лье вокруг каждого города. На стороне интервентов не выступало ни одной серьезной мексиканской организации.
В некоторых местностях население приветствовало французские войска с симпатией. Случалось даже, что села и небольшие городки, измученные партизанскими налетами, просили защиты у французского гарнизона. И только. Основная же масса народа продолжала признавать Хуареса и подчиняться ему, в то время как эрцгерцога Максимилиана уверяли, что присоединение к Империи было всеобщим…
Первого октября 1863 года Форей, произведенный в чин маршала, поручил генералу Базену командование экспедиционным корпусом[80] и ведение политических дел. Начались мероприятия, цель которых оказалась сложной и, пожалуй, невыполнимой: добиться одобрения народом решения нотаблей, что являлось непременным условием, поставленным эрцгерцогом Максимилианом и императором Наполеоном до коронации.
Базен находился во главе сорока семи тысяч человек, хорошо вооруженных и экипированных[81]. Мексиканская армия, присоединившаяся к Империи, насчитывала десяток тысяч, но слепо полагаться на нее было бы неосторожно.
Что касается армии Хуареса, трудно было даже определить ее численность. Ядро составляли армейские корпуса в сорок тысяч человек под командованием генералов Добладо, Негрете, Урага, Альвареса, Порфирио Диаса. На деле эту цифру следовало, по крайней мере, удвоить с учетом партизанских отрядов. Бесчисленные группировки возникали повсюду и пользовались поддержкой местных жителей, которые давали партизанам сведения, снабжали продовольствием, предупреждали о передвижении французов.
Генерал Базен, проявив удивительную энергию, сделал попытку усмирить огромную страну. В несколько месяцев он занял и покорил большие города: Керетаро, Морелио, Агуаскальентес, Сан-Луис-Потоси. Народное согласие, о котором было объявлено Максимилиану, каждый день становилось все более правдоподобным.
Французское знамя прокладывало дорогу Империи. Хуарес продолжал отступать. Он уходил на север – от Сан-Луис-Потоси к Реаль-де-Каторсе, потом к Монтеррею.
Десятого апреля 1864 года Максимилиан официально выразил согласие на императорскую корону, в то время как Франция обязалась предоставить средства для устройства и защиты нового режима.
Четырнадцатого апреля император Максимилиан и императрица Шарлотта выехали из Мирамара на австрийском фрегате «Ла-Новара» в сопровождении французского фрегата «Ла-Темис». Получив в Риме благословение Папы, они взяли курс на Веракрус, куда и прибыли двадцать восьмого мая 1864 года. Базен писал:
«Я верю в скорейшее мирное разрешение мексиканского вопроса. У меня хватит войск, чтобы успешно довести это дело до конца. В стране не говорят больше о Хуаресе и его передвижном правительстве… Я не знаю даже, где оно сейчас находится…»
Увы! Это всего лишь иллюзии, пробуждение будет страшным. Что же произошло на самом деле?
ГЛАВА 2
В Тампико. -«В их распоряжение». – Дю Валлон и Ртуть. – Карбахалъ. – Дочь Бартоломео Переса. – Матадоры. – Долг будет исполнен! – Тревога!
Тампико, столица провинции Тамаулипас, является важнейшим после Веракруса мексиканским портом в проливе Атлантики. Важен он не столько своим стратегическим положением, сколько с точки зрения коммерции. Через Тампико проходят все товары, направляемые в центр Мексики, в Тамаулипас, в Хуастеку; оборот составляет пятнадцать миллионов пиастров[82] в год.
Окажутся эти доходы в руках сторонников Хуареса или же интервентов – вопрос принципиальный. Поэтому французы сделали все, что могли, чтобы захватить Тампико. Им удалось это с первого раза. После тяжелой битвы наши войска вошли в город, по-европейски оживленный и блистающий роскошью, с миллионерами-негоциантами[83] и бессовестными дельцами.
Мексиканцы – банкиры и промышленники – встретили наших славных французов с распростертыми объятиями, с улыбкой на устах, называя своими освободителями и щедро предоставив в их распоряжение дома и средства. Однако на следующий день партизаны Карбахаля и Кортены узнали о наших передвижениях. Связь с внешним миром, проходящая по рекам Пануко и Тамесис, оказалась перекрыта. Все оставались любезны с французами, и мы не сразу поняли толком, что происходит.
Нельзя было даже пополнить конский состав. Крупные землевладельцы отказывались продавать что-либо. Индейцы не решались пересечь две реки, чтобы доставить продовольствие. Начался голод. Экспедиционная колонна получила приказ покинуть Тампико.
На следующий день сторонники Хуареса вновь завладели городом, вздернули нескольких неосторожных, которые выказывали интервентам слишком глубокую симпатию, и занялись разорением банков. Настоящая война дикарей!
Безусловно, Хуарес и его генералы защищали независимость своей родины, но жестокость войск, состоящих в большинстве своем из подонков, придавала борьбе чудовищный характер. В городе, так приветливо принявшем французов, установился варварский режим. Мы не могли остаться равнодушными к страданиям тех, кого скомпрометировали[84]. Французские войска вернулись и снова водрузили наше знамя над Тампико.
Партизаны Карбахаля, Павона, Каналеса и Мендеса укрылись в окрестных деревнях. Торговля прекратилась. Таможенные пошлины упали до минимума.
Свирепствовали болезни. Морская пехота, сильно пострадавшая от эпидемии, была вынуждена покинуть город и вернуться в Европу. Что делать? Генерал Базен не колебался.
Вызвали полковника Дюпена. Капитан дю Валлон был назначен помощником командующего. Приступив к своим обязанностям, капитан тотчас призвал к себе Ртуть, который успел прославиться за год своей необычайной храбростью и выносливостью.
– Капитан, – сказал дю Валлон, – положение серьезное. Партизаны перекрыли коммуникации[85], в том числе и речные. Индейцы не смеют появляться на рынках города. Нет возможности даже брать воду в окрестных источниках. Нам осталась лишь солонина да соленая вода… Дело идет о нашей чести и безопасности. Необходимо покончить с этим. Я надеюсь на вас…
– Мой капитан, – ответил Ртуть, – благодарю за оказанное мне доверие. Я готов!
– Сколько у вас человек?
– Пятьдесят восемь.
– Мало!
– Мы составим авангард[86] и обязуемся прорвать блокаду, открыть вам дорогу.
– На это мы и рассчитываем. Не забудьте, что мы воюем не с отважными патриотами, а с бандитами, нападающими исподтишка, убивающими и калечащими плен
добр
ных. В этой беспощадной борьбе нет места ни слабости, ни жалости.
– Мой капитан, – гордо ответил Ртуть, – позвольте заметить, что французы не станут уподобляться бандитам. Мы убиваем или гибнем, но руки и души наши чисты…
Дю Валлон улыбнулся:
– Хорошо сказано. Рекомендуя энергичные действия, я не имел в виду жестокость. Вы правы, мы – французы и останемся французами. Но иногда терпение лопается… Знаете ли вы, что сегодня утром на улице произошло покушение на канцлера французского посольства, честного служащего, который всегда исправно делал свое дело и старался уменьшить ужасы войны?[87] Много наших солдат подверглось вероломному нападению в темных закоулках.
Нам предстоит ликвидировать двух врагов. Первый – Карбахаль, храбрый воин, чьи отважные действия часто вызывали наше восхищение. Нужно во что бы то ни стало помешать ему объединиться с Кортеной. С ним предстоит, так сказать, война нормальная, честная. Будем биться, а не убивать.
Второй враг, в истреблении которого я особенно полагаюсь на вас, – это отряд бандитов, метко названных матадорами[88] Они терроризируют всю страну, жгут фермы, убивают женщин и детей, нещадно грабят под предлогом патриотизма тех, кто проявил к нам малейшую симпатию… Обезображенные трупы – доказательство их зверств. Об отряде слагают легенды, убийцы внушают населению почти суеверный ужас. Говорят, будто бы командует ими женщина…
Ртуть прервал дю Валлона:
– Женщина! Не дочь ли это Бартоломео Переса, одного из самых непримиримых сторонников Хуареса?
– Да, именно о ней мне и говорили. А разве вы, капитан, уже сталкивались с этими негодяями?
В нескольких словах Ртуть рассказал о своих встречах с Долорой Перес и ее отцом.
– Здесь, – заключил он, – кроется какая-то тайна. Я узнаю все, клянусь вам! Бартоломео Перес – исчадие ада. Мой друг Бедняк, выносливость которого не уступает храбрости, так и не мог понять воздействия этого человека, парализовавшего его чувства. Не будь он истинным французом, Бедняк, чего доброго, поверил бы, что тут замешан дьявол.
– А его дочь, прозванная донья Альферес, ведущая извергов на грабежи и преступления?
Ртуть помолчал, потом промолвил:
– Я ничего не могу сказать, капитан. Я видел ее спящей, лицо показалось мне спокойным и красивым. Не знаю почему, но я почувствовал к ней симпатию. Во время сражения, охваченная гневом, она выглядела совсем другой. По правде сказать, капитан, эта девушка как будто находилась под воздействием демонической силы. В своем ли она уме?
– В своем уме или нет, – ответил дю Валлон, – донья Альферес очень опасна и должна быть уничтожена. Люди фанатически подчиняются ей, а она использует свою власть для черных дел… Банду матадоров нужно ликвидировать. Я поручаю вам эту предельно ответственную задачу.
– Слушаюсь, мой капитан. Когда приступать к исполнению?
– Я полностью полагаюсь на вас и, с согласия вашего командира, полковника Дюпена, предоставляю свободу действий. Вы отвечаете лишь перед вашей.совестью. Выполняйте задачу быстро, без колебаний. И добейтесь своего – вот все, что требуется. Берите с собой кого сочтете нужным… Избавьте нас от этого кошмара…
– Мы выступим этой же ночью.
– Удачи вам, капитан.
Ртуть вышел из комнаты. Он глубоко уважал молодого офицера, капитана Третьего стрелкового африканского полка, смелость которого оценил сам генерал Базен. Ртуть уже видел дю Валлона в деле и считал его одним из достойнейших и храбрейших сынов Франции.
Наш герой был полон решимости исполнить свой долг.
Дойдя до улицы Эсколеро, ведущей к главной площади, капитан Ртуть внезапно услышал яростные крики и выстрелы и поспешил туда.
Тампико, столица провинции Тамаулипас, является важнейшим после Веракруса мексиканским портом в проливе Атлантики. Важен он не столько своим стратегическим положением, сколько с точки зрения коммерции. Через Тампико проходят все товары, направляемые в центр Мексики, в Тамаулипас, в Хуастеку; оборот составляет пятнадцать миллионов пиастров[82] в год.
Окажутся эти доходы в руках сторонников Хуареса или же интервентов – вопрос принципиальный. Поэтому французы сделали все, что могли, чтобы захватить Тампико. Им удалось это с первого раза. После тяжелой битвы наши войска вошли в город, по-европейски оживленный и блистающий роскошью, с миллионерами-негоциантами[83] и бессовестными дельцами.
Мексиканцы – банкиры и промышленники – встретили наших славных французов с распростертыми объятиями, с улыбкой на устах, называя своими освободителями и щедро предоставив в их распоряжение дома и средства. Однако на следующий день партизаны Карбахаля и Кортены узнали о наших передвижениях. Связь с внешним миром, проходящая по рекам Пануко и Тамесис, оказалась перекрыта. Все оставались любезны с французами, и мы не сразу поняли толком, что происходит.
Нельзя было даже пополнить конский состав. Крупные землевладельцы отказывались продавать что-либо. Индейцы не решались пересечь две реки, чтобы доставить продовольствие. Начался голод. Экспедиционная колонна получила приказ покинуть Тампико.
На следующий день сторонники Хуареса вновь завладели городом, вздернули нескольких неосторожных, которые выказывали интервентам слишком глубокую симпатию, и занялись разорением банков. Настоящая война дикарей!
Безусловно, Хуарес и его генералы защищали независимость своей родины, но жестокость войск, состоящих в большинстве своем из подонков, придавала борьбе чудовищный характер. В городе, так приветливо принявшем французов, установился варварский режим. Мы не могли остаться равнодушными к страданиям тех, кого скомпрометировали[84]. Французские войска вернулись и снова водрузили наше знамя над Тампико.
Партизаны Карбахаля, Павона, Каналеса и Мендеса укрылись в окрестных деревнях. Торговля прекратилась. Таможенные пошлины упали до минимума.
Свирепствовали болезни. Морская пехота, сильно пострадавшая от эпидемии, была вынуждена покинуть город и вернуться в Европу. Что делать? Генерал Базен не колебался.
Вызвали полковника Дюпена. Капитан дю Валлон был назначен помощником командующего. Приступив к своим обязанностям, капитан тотчас призвал к себе Ртуть, который успел прославиться за год своей необычайной храбростью и выносливостью.
– Капитан, – сказал дю Валлон, – положение серьезное. Партизаны перекрыли коммуникации[85], в том числе и речные. Индейцы не смеют появляться на рынках города. Нет возможности даже брать воду в окрестных источниках. Нам осталась лишь солонина да соленая вода… Дело идет о нашей чести и безопасности. Необходимо покончить с этим. Я надеюсь на вас…
– Мой капитан, – ответил Ртуть, – благодарю за оказанное мне доверие. Я готов!
– Сколько у вас человек?
– Пятьдесят восемь.
– Мало!
– Мы составим авангард[86] и обязуемся прорвать блокаду, открыть вам дорогу.
– На это мы и рассчитываем. Не забудьте, что мы воюем не с отважными патриотами, а с бандитами, нападающими исподтишка, убивающими и калечащими плен
добр
ных. В этой беспощадной борьбе нет места ни слабости, ни жалости.
– Мой капитан, – гордо ответил Ртуть, – позвольте заметить, что французы не станут уподобляться бандитам. Мы убиваем или гибнем, но руки и души наши чисты…
Дю Валлон улыбнулся:
– Хорошо сказано. Рекомендуя энергичные действия, я не имел в виду жестокость. Вы правы, мы – французы и останемся французами. Но иногда терпение лопается… Знаете ли вы, что сегодня утром на улице произошло покушение на канцлера французского посольства, честного служащего, который всегда исправно делал свое дело и старался уменьшить ужасы войны?[87] Много наших солдат подверглось вероломному нападению в темных закоулках.
Нам предстоит ликвидировать двух врагов. Первый – Карбахаль, храбрый воин, чьи отважные действия часто вызывали наше восхищение. Нужно во что бы то ни стало помешать ему объединиться с Кортеной. С ним предстоит, так сказать, война нормальная, честная. Будем биться, а не убивать.
Второй враг, в истреблении которого я особенно полагаюсь на вас, – это отряд бандитов, метко названных матадорами[88] Они терроризируют всю страну, жгут фермы, убивают женщин и детей, нещадно грабят под предлогом патриотизма тех, кто проявил к нам малейшую симпатию… Обезображенные трупы – доказательство их зверств. Об отряде слагают легенды, убийцы внушают населению почти суеверный ужас. Говорят, будто бы командует ими женщина…
Ртуть прервал дю Валлона:
– Женщина! Не дочь ли это Бартоломео Переса, одного из самых непримиримых сторонников Хуареса?
– Да, именно о ней мне и говорили. А разве вы, капитан, уже сталкивались с этими негодяями?
В нескольких словах Ртуть рассказал о своих встречах с Долорой Перес и ее отцом.
– Здесь, – заключил он, – кроется какая-то тайна. Я узнаю все, клянусь вам! Бартоломео Перес – исчадие ада. Мой друг Бедняк, выносливость которого не уступает храбрости, так и не мог понять воздействия этого человека, парализовавшего его чувства. Не будь он истинным французом, Бедняк, чего доброго, поверил бы, что тут замешан дьявол.
– А его дочь, прозванная донья Альферес, ведущая извергов на грабежи и преступления?
Ртуть помолчал, потом промолвил:
– Я ничего не могу сказать, капитан. Я видел ее спящей, лицо показалось мне спокойным и красивым. Не знаю почему, но я почувствовал к ней симпатию. Во время сражения, охваченная гневом, она выглядела совсем другой. По правде сказать, капитан, эта девушка как будто находилась под воздействием демонической силы. В своем ли она уме?
– В своем уме или нет, – ответил дю Валлон, – донья Альферес очень опасна и должна быть уничтожена. Люди фанатически подчиняются ей, а она использует свою власть для черных дел… Банду матадоров нужно ликвидировать. Я поручаю вам эту предельно ответственную задачу.
– Слушаюсь, мой капитан. Когда приступать к исполнению?
– Я полностью полагаюсь на вас и, с согласия вашего командира, полковника Дюпена, предоставляю свободу действий. Вы отвечаете лишь перед вашей.совестью. Выполняйте задачу быстро, без колебаний. И добейтесь своего – вот все, что требуется. Берите с собой кого сочтете нужным… Избавьте нас от этого кошмара…
– Мы выступим этой же ночью.
– Удачи вам, капитан.
Ртуть вышел из комнаты. Он глубоко уважал молодого офицера, капитана Третьего стрелкового африканского полка, смелость которого оценил сам генерал Базен. Ртуть уже видел дю Валлона в деле и считал его одним из достойнейших и храбрейших сынов Франции.
Наш герой был полон решимости исполнить свой долг.
Дойдя до улицы Эсколеро, ведущей к главной площади, капитан Ртуть внезапно услышал яростные крики и выстрелы и поспешил туда.
ГЛАВА 3
Главная площадь. —Plateadosиaguaderos.– Папаша Реверди. – Отряд Бедняка. – Ртутисты. – Драма у Рио-Зарзеис. – Булочник в тесте. – Битва.
На главной площади Таможни, в Тампико, царило оживление. Это было место встречи всех щеголей и бездельников. Разодетые женщины прохаживались среди caballeros[89], чьи костюмы сверкали от золотого и серебряного шитья и блестящих пуговиц.
Никто бы не подумал, глядя на этих франтов и франтих, что скоро прольется кровь, что за улыбками кроются месть и дикая злоба, а в глубине бархатных глаз, таких нежных и томных, прячутся огоньки ненависти, готовые превратиться в молнии.
Иногда площадь пересекала французская рота с горнистами во главе. Зуавы, африканские стрелки, печатали шаг, глядя прямо перед собой, бесстрастные, подтянутые. Энергичные офицеры проходили приосанившись, но без рисовки…
Толпа расступалась, покорная и любопытная, без видимой враждебности. Кое-кто негромко переговаривался. Лица женщин с натянутыми улыбками походили на маски. Иногда мексиканки, закутанные в мантилью[90] , из-под которой лишь поблескивали глаза-алмазы, принимались вышагивать рядом с нашими солдатами своей характерной, немного переваливающейся походкой и бросали розы, красные, как кровь. Горе неосторожным, поверившим этим кокеткам: утром, чуть забрезжил рассвет, не один труп, пронзенный кинжалом, был обнаружен в узких улочках.
Другие персонажи также постоянно прогуливались по главной площади, как неаполитанцы на площади Сан-Карло, вдыхая вечернюю прохладу и наслаждаясь ничегонеделанием. На голове у них широкое сомбреро со сверкающими галунами[91], короткие одеяния расшиты затейливыми узорами из золота и серебра. Это высокие и сильные люди, их мускулы подчеркивались calzoneras, обтягивающими брюками с рядом пуговиц по бокам и свободными до колен. Белая ткань лежала на лодыжках широкими складками.
Великолепные парни, суровые и бронзоволицые. Вчера их можно было увидеть на склоне барранкоса, в партизанском дозоре, а завтра – у реки, наполняющими кожаные бурдюки[92] для города, мучимого жаждой. Они убивали вчера, они будут убивать завтра…
Сейчас эти мексиканцы казались безобидными прохожими. Смешавшись с толпой, они подслушивали, шпионили, замышляли предательство. Некоторые вели себя вызывающе, как фанфароны[93] на театральных подмостках, разглядывали прохожих и, случалось, толкали тех, кто не успевал вовремя посторониться. Любопытно, но даже богато одетые жители города, возмущенно поворачивающиеся, чтобы потребовать у нахалов объяснения, улыбались, узнав caballeros, и приветствовали их.
Совсем иное дело – французы.
В тот самый вечер в кафе Реверди было полно посетителей. Надо сказать, что в Тампико немало убогих кабачков, pulquerias, куда наведывается беднота. Кафе же Реверди считалось единственным заведением для приличного общества и местной золотой молодежи.
Папаша Реверди, знавший всех в городе, слыл большим оригиналом. Тридцать с лишком лет прошло с той поры, как он основал свое заведение на главной площади, около здания таможни. Кто он по национальности – француз, итальянец, помесь индейца и испанца – никто не знал.
Столики, не помещаясь в кафе, загромождали всю улицу, как на парижских бульварах. Папаша Реверди неизменно стоял за стойкой, тщательно пересчитывал выручку, всегда спокойный и приветливый. Он любил рассказывать о том, что пережил семнадцать революций, прошумевших над Тампико. Во все времена папаша Реверди продолжал невозмутимо разливать водку, различные сомнительные ликеры и тяжелый маслянистый напиток из агавы, а по праздникам – бордо и шампанское, которые обожали caballeros.
Французские офицеры остановили свой выбор на богатом кафе Реверди. Это было лестно хозяину, но держался он осторожно, так как понимал, что могло ожидать его завтра.
Посетители разделились на две группы, между ними лавировал папаша Реверди, в своем вечном красном платке на длинных седых волосах. Одну группу составляли французы, в основном бойцы контргерильи, одетые в красные куртки, из-за чего мексиканцы прозвали их colorados[94]. Солдаты были веселы и беспечны. Они привыкли каждый день рисковать жизнью и старались, пока возможно, развлекаться от души.
Другая группа состояла из местных жителей. Одни, равнодушные ко всему, пили себе ликер и дышали свежим вечерним воздухом. Другие сидели, развалившись на плетеных стульях, с сигаретой в зубах, нарочито отвернувшись от французов, будто не замечая смеха и болтовни двух десятков сынов старой Галлии[95].
Расстояние в метр, разделявшее группы, казалось огромным, как Атлантический океан.
Иногда Питуху очень хотелось поддразнить мексиканцев, а его приятели Толстяк, Чепрак и Булочка, получившие недавно боевое крещение, с удовольствием поддержали бы его… Но за всеми следил Бедняк, правая рука Ртути, свято исполняющий приказ: жить в мире с аборигенами[96]
Роту капитана Ртути знали и опасались. Мексиканцы были наслышаны о том, что «ртутисты» не боялись работы, и приставать к ним по-крупному или по мелочам – было в высшей степени неосторожно. Каждый из пятидесяти восьми человек успел чем-нибудь прославиться: четверо неразлучных приятелей во главе с Ртутью ухитрились однажды сбросить в пропасть полсотни всадников, окруживших их на канале Тиеррамба; небезызвестный Бомба стал одним из самых верных друзей Ртути. Мариус, марселец, перевернул на Панино лодку с двадцатью партизанами. Зефиропулос, грек, по прозвищу Зефи, уложил в одном из притонов Тампико дюжину негодяев, напавших на него.
И наконец, Сиди Бен Тейеб, негр, черный как смоль, гигантского роста и недюжинной силы. Однажды здесь, у Реверди, несколько caballeros принялись потешаться над ним. Негр приподнял стол, за которым они сидели – руки его были словно тиски, – перевернул в воздухе и нахлобучил шутникам на головы.
И остальные воины не уступали перечисленным, поэтому мексиканцы, казалось, оставили их в покое. Но вряд ли жители Тампико желали им удачи в боевых операциях.
Тем самым вечером, о котором шла речь, ничто не предвещало нарушения перемирия, заключенного с молчаливого согласия обеих сторон. Только когда спустилась ночь и Реверди из экономии, как всегда, поручил только звездам светить для клиентов, произошло необычное событие.
Caballeros бандитского вида, обычно разгуливающие по площади и пренебрегающие относительным комфортом кафе Реверди, понемногу приблизились к столикам «ртутистов». В надвинутых на глаза сомбреро, с оружием на поясе, с горделивой осанкой – не слишком располагающий вид имели эти десять молодчиков.
Французы, волонтеры капитана Ртути, занятые карточной игрой, не обращали внимания на мексиканцев.
Из молчаливой группы caballeros послышались голоса.
– Любопытное приключение, – проговорил один.
– И чертовски интересное, – добавил другой.
– Что ты хочешь, Доминго, надо же как-то развлекаться…
– Честно сказать, наказание необычное.
– Расскажи поподробнее!
– С удовольствием. Все вы знаете Рио-Зарзеис…
– Конечно. В двух ружейных выстрелах от предместья Сан-Агостино.
– Именно так. И вот с некоторых пор индейцы – скоты, не заслуживающие человеческого звания, игнорируя Карбахаля и его партизан, подрядились за несколько пиастров поставлять продовольствие нашим покровителям… господам французам.
При этих словах рассказчик расхохотался.
– Эй, не так громко! – ухмыльнулся другой. – Нас могут услышать.
– А мне наплевать, ей-богу! Итак, эти голодранцы установили в укромном месте печь и пекли отличный золотистый хлеб, который носили продавать на рынок в Тампико. Наши друзья – colorados и прочие – с удовольствием употребляли этот хлебушек. Дело дошло если не до самого Карбахаля, то, по крайней мере, до доньи Альферес. А уж она с врагами не церемонится, сами знаете…
Услышав имя доньи Альферес, Бедняк насторожился и поднял голову от карт. Столы освещались свечкой, воткнутой в бутылку. В потемках нелегко было разглядеть столпившихся вокруг caballeros, но француз узнал в них бандитов с большой дороги, с которыми уже не раз сталкивался.
Рассказчик продолжал:
– Так вот, в одну прекрасную ночь – то бишь вчера, чудесная была ночка! – десяток смелых идальго[97] , сливки отряда матадоров, обманули бдительность сторожевой заставы и накрыли этих глупых пекарей за их работой. Застигнутые врасплох индейцы бросились врассыпную, как зайцы, спасая свою шкуру. Но главный пекарь вздумал обороняться палкой и защищать свое добро (а оно ведь наше!) – мексиканскую муку, сделанную из мексиканского зерна и приготовленную для врагов Мексики.
Бедняк и его товарищи застыли на месте. Приятели рассказчика молчали. Злорадный голос звучал в темноте…
– Так вот, – с расстановкой говорил caballero, – партизаны Бартоломео Переса – храни его Бог! – схватили упрямца, убили, разрезали на кусочки, растолкли и замешали в тесто[98]. Хлеб испекли и утром доставили на рынок в Тампико, где богачи с аппетитом скушали его за завтраком!
Раздались взрывы смеха. Внезапно Бедняк выхватил свечу из бутылки и решительно направился прямо к шутникам.
На главной площади Таможни, в Тампико, царило оживление. Это было место встречи всех щеголей и бездельников. Разодетые женщины прохаживались среди caballeros[89], чьи костюмы сверкали от золотого и серебряного шитья и блестящих пуговиц.
Никто бы не подумал, глядя на этих франтов и франтих, что скоро прольется кровь, что за улыбками кроются месть и дикая злоба, а в глубине бархатных глаз, таких нежных и томных, прячутся огоньки ненависти, готовые превратиться в молнии.
Иногда площадь пересекала французская рота с горнистами во главе. Зуавы, африканские стрелки, печатали шаг, глядя прямо перед собой, бесстрастные, подтянутые. Энергичные офицеры проходили приосанившись, но без рисовки…
Толпа расступалась, покорная и любопытная, без видимой враждебности. Кое-кто негромко переговаривался. Лица женщин с натянутыми улыбками походили на маски. Иногда мексиканки, закутанные в мантилью[90] , из-под которой лишь поблескивали глаза-алмазы, принимались вышагивать рядом с нашими солдатами своей характерной, немного переваливающейся походкой и бросали розы, красные, как кровь. Горе неосторожным, поверившим этим кокеткам: утром, чуть забрезжил рассвет, не один труп, пронзенный кинжалом, был обнаружен в узких улочках.
Другие персонажи также постоянно прогуливались по главной площади, как неаполитанцы на площади Сан-Карло, вдыхая вечернюю прохладу и наслаждаясь ничегонеделанием. На голове у них широкое сомбреро со сверкающими галунами[91], короткие одеяния расшиты затейливыми узорами из золота и серебра. Это высокие и сильные люди, их мускулы подчеркивались calzoneras, обтягивающими брюками с рядом пуговиц по бокам и свободными до колен. Белая ткань лежала на лодыжках широкими складками.
Великолепные парни, суровые и бронзоволицые. Вчера их можно было увидеть на склоне барранкоса, в партизанском дозоре, а завтра – у реки, наполняющими кожаные бурдюки[92] для города, мучимого жаждой. Они убивали вчера, они будут убивать завтра…
Сейчас эти мексиканцы казались безобидными прохожими. Смешавшись с толпой, они подслушивали, шпионили, замышляли предательство. Некоторые вели себя вызывающе, как фанфароны[93] на театральных подмостках, разглядывали прохожих и, случалось, толкали тех, кто не успевал вовремя посторониться. Любопытно, но даже богато одетые жители города, возмущенно поворачивающиеся, чтобы потребовать у нахалов объяснения, улыбались, узнав caballeros, и приветствовали их.
Совсем иное дело – французы.
В тот самый вечер в кафе Реверди было полно посетителей. Надо сказать, что в Тампико немало убогих кабачков, pulquerias, куда наведывается беднота. Кафе же Реверди считалось единственным заведением для приличного общества и местной золотой молодежи.
Папаша Реверди, знавший всех в городе, слыл большим оригиналом. Тридцать с лишком лет прошло с той поры, как он основал свое заведение на главной площади, около здания таможни. Кто он по национальности – француз, итальянец, помесь индейца и испанца – никто не знал.
Столики, не помещаясь в кафе, загромождали всю улицу, как на парижских бульварах. Папаша Реверди неизменно стоял за стойкой, тщательно пересчитывал выручку, всегда спокойный и приветливый. Он любил рассказывать о том, что пережил семнадцать революций, прошумевших над Тампико. Во все времена папаша Реверди продолжал невозмутимо разливать водку, различные сомнительные ликеры и тяжелый маслянистый напиток из агавы, а по праздникам – бордо и шампанское, которые обожали caballeros.
Французские офицеры остановили свой выбор на богатом кафе Реверди. Это было лестно хозяину, но держался он осторожно, так как понимал, что могло ожидать его завтра.
Посетители разделились на две группы, между ними лавировал папаша Реверди, в своем вечном красном платке на длинных седых волосах. Одну группу составляли французы, в основном бойцы контргерильи, одетые в красные куртки, из-за чего мексиканцы прозвали их colorados[94]. Солдаты были веселы и беспечны. Они привыкли каждый день рисковать жизнью и старались, пока возможно, развлекаться от души.
Другая группа состояла из местных жителей. Одни, равнодушные ко всему, пили себе ликер и дышали свежим вечерним воздухом. Другие сидели, развалившись на плетеных стульях, с сигаретой в зубах, нарочито отвернувшись от французов, будто не замечая смеха и болтовни двух десятков сынов старой Галлии[95].
Расстояние в метр, разделявшее группы, казалось огромным, как Атлантический океан.
Иногда Питуху очень хотелось поддразнить мексиканцев, а его приятели Толстяк, Чепрак и Булочка, получившие недавно боевое крещение, с удовольствием поддержали бы его… Но за всеми следил Бедняк, правая рука Ртути, свято исполняющий приказ: жить в мире с аборигенами[96]
Роту капитана Ртути знали и опасались. Мексиканцы были наслышаны о том, что «ртутисты» не боялись работы, и приставать к ним по-крупному или по мелочам – было в высшей степени неосторожно. Каждый из пятидесяти восьми человек успел чем-нибудь прославиться: четверо неразлучных приятелей во главе с Ртутью ухитрились однажды сбросить в пропасть полсотни всадников, окруживших их на канале Тиеррамба; небезызвестный Бомба стал одним из самых верных друзей Ртути. Мариус, марселец, перевернул на Панино лодку с двадцатью партизанами. Зефиропулос, грек, по прозвищу Зефи, уложил в одном из притонов Тампико дюжину негодяев, напавших на него.
И наконец, Сиди Бен Тейеб, негр, черный как смоль, гигантского роста и недюжинной силы. Однажды здесь, у Реверди, несколько caballeros принялись потешаться над ним. Негр приподнял стол, за которым они сидели – руки его были словно тиски, – перевернул в воздухе и нахлобучил шутникам на головы.
И остальные воины не уступали перечисленным, поэтому мексиканцы, казалось, оставили их в покое. Но вряд ли жители Тампико желали им удачи в боевых операциях.
Тем самым вечером, о котором шла речь, ничто не предвещало нарушения перемирия, заключенного с молчаливого согласия обеих сторон. Только когда спустилась ночь и Реверди из экономии, как всегда, поручил только звездам светить для клиентов, произошло необычное событие.
Caballeros бандитского вида, обычно разгуливающие по площади и пренебрегающие относительным комфортом кафе Реверди, понемногу приблизились к столикам «ртутистов». В надвинутых на глаза сомбреро, с оружием на поясе, с горделивой осанкой – не слишком располагающий вид имели эти десять молодчиков.
Французы, волонтеры капитана Ртути, занятые карточной игрой, не обращали внимания на мексиканцев.
Из молчаливой группы caballeros послышались голоса.
– Любопытное приключение, – проговорил один.
– И чертовски интересное, – добавил другой.
– Что ты хочешь, Доминго, надо же как-то развлекаться…
– Честно сказать, наказание необычное.
– Расскажи поподробнее!
– С удовольствием. Все вы знаете Рио-Зарзеис…
– Конечно. В двух ружейных выстрелах от предместья Сан-Агостино.
– Именно так. И вот с некоторых пор индейцы – скоты, не заслуживающие человеческого звания, игнорируя Карбахаля и его партизан, подрядились за несколько пиастров поставлять продовольствие нашим покровителям… господам французам.
При этих словах рассказчик расхохотался.
– Эй, не так громко! – ухмыльнулся другой. – Нас могут услышать.
– А мне наплевать, ей-богу! Итак, эти голодранцы установили в укромном месте печь и пекли отличный золотистый хлеб, который носили продавать на рынок в Тампико. Наши друзья – colorados и прочие – с удовольствием употребляли этот хлебушек. Дело дошло если не до самого Карбахаля, то, по крайней мере, до доньи Альферес. А уж она с врагами не церемонится, сами знаете…
Услышав имя доньи Альферес, Бедняк насторожился и поднял голову от карт. Столы освещались свечкой, воткнутой в бутылку. В потемках нелегко было разглядеть столпившихся вокруг caballeros, но француз узнал в них бандитов с большой дороги, с которыми уже не раз сталкивался.
Рассказчик продолжал:
– Так вот, в одну прекрасную ночь – то бишь вчера, чудесная была ночка! – десяток смелых идальго[97] , сливки отряда матадоров, обманули бдительность сторожевой заставы и накрыли этих глупых пекарей за их работой. Застигнутые врасплох индейцы бросились врассыпную, как зайцы, спасая свою шкуру. Но главный пекарь вздумал обороняться палкой и защищать свое добро (а оно ведь наше!) – мексиканскую муку, сделанную из мексиканского зерна и приготовленную для врагов Мексики.
Бедняк и его товарищи застыли на месте. Приятели рассказчика молчали. Злорадный голос звучал в темноте…
– Так вот, – с расстановкой говорил caballero, – партизаны Бартоломео Переса – храни его Бог! – схватили упрямца, убили, разрезали на кусочки, растолкли и замешали в тесто[98]. Хлеб испекли и утром доставили на рынок в Тампико, где богачи с аппетитом скушали его за завтраком!
Раздались взрывы смеха. Внезапно Бедняк выхватил свечу из бутылки и решительно направился прямо к шутникам.
ГЛАВА 4
Наваха против башмака. – Кладбищенский кролик. -Вмешивается Ртуть. – Бедняк и монетка в сто су. – Реверди разболтался. – По возвращении домой. – Избитый Ртуть.
Бедняк поднес огонь к лицу мексиканца, стоящего ближе всех.
– Кто рассказал эту гнусную историю? – спросил он свистящим шепэтом.
Никто не ответил.
– Если это выдумка, то он – мерзавец, – продолжал Бедняк, – если это правда, смеяться мог только подлец.
Читатель псмнит, что француз был маленького роста, но крепко сбитый.
– Злая моська, – парировал высоченный caballero, – убирайся в конуру, иначе я отправлю тебя туда пинком ноги…
Едва мексиканец произнес эти слова, как получил тычок в лицо горящей свечой. Сaballero заорал и в мгновение ока выхзатил из-за пояса наваху – длинный острый нож, изогнутое лезвие которого способно вспороть брюхо противника.
Бедняк предупредил это движение, повернулся вокруг своей оси и отбросил врага метким ударом ноги в живот. Тут же заблестели ножи, и враждебное кольцо сомкнулось вокруг французов. Бедняк отпрыгнул назад, а «ртутисты» вскочили, обнажив сабли.
Две группировки ринулись друг на друга. Реверди позвал полицию, клиенты кафе спешно покинули поле боя…
Волонтеры укрылись за тяжелым столом, опрокинутым негром. Но великан-мексиканец с высоты своего роста изо всех сил запустил наваху через стол. Яростное проклятие вырвалось у Толстяка: его ранило в плечо. Тогда Питух крепко схватил мексиканца за запястье, притянул к себе, ткнул носом об стол и расквасил ему физиономию.
Началась потасовка. Негр творил чудеса: он за ноги хватал caballeros и размахивал ими, как дубинками. Бедняк же старался сделать невозможное – прекратить драку. Ведь был дан приказ избегать трений…
Наконец Бедняк осадил «ртутистов» и выступил вперед.
– Давайте по-честному, один на один, – предложил он мексиканцам. – У каждого – нож и одинаковый шанс на победу!
– Черт возьми! – крикнул верзила. – Я вспорю тебе брюхо, кладбищенский кролик![99]
Решение Бедняка никого не удивило: такие поединки традиционны в Мексике. Свалка тут же прекратилась.
Мексиканец обернул левую руку накидкой и приготовил наваху. Бедняк вытащил из кармана типично французский нож, короткий, удобный, с кольцом на рукоятке. Один из caballeros выступил судьей поединка.
Образовался круг. Дали сигнал начинать. Раз, два, три!
Мексиканец принялся медленно кружить вокруг противника, пытаясь улучить момент для нападения. Бедняк отшучивался, пересыпая французские слова испанскими:
– Фу, какой ты противный! Что выкатил зенки? Хватит вертеться, как цирковая лошадь!
Великан скрипел зубами, ругался последними словами и старался взять противника измором. Но француз, едва заметно передвигаясь, не давал себя обойти и держал нож наготове: он был осторожен и не собирался нападать первым.
Бедняк поднес огонь к лицу мексиканца, стоящего ближе всех.
– Кто рассказал эту гнусную историю? – спросил он свистящим шепэтом.
Никто не ответил.
– Если это выдумка, то он – мерзавец, – продолжал Бедняк, – если это правда, смеяться мог только подлец.
Читатель псмнит, что француз был маленького роста, но крепко сбитый.
– Злая моська, – парировал высоченный caballero, – убирайся в конуру, иначе я отправлю тебя туда пинком ноги…
Едва мексиканец произнес эти слова, как получил тычок в лицо горящей свечой. Сaballero заорал и в мгновение ока выхзатил из-за пояса наваху – длинный острый нож, изогнутое лезвие которого способно вспороть брюхо противника.
Бедняк предупредил это движение, повернулся вокруг своей оси и отбросил врага метким ударом ноги в живот. Тут же заблестели ножи, и враждебное кольцо сомкнулось вокруг французов. Бедняк отпрыгнул назад, а «ртутисты» вскочили, обнажив сабли.
Две группировки ринулись друг на друга. Реверди позвал полицию, клиенты кафе спешно покинули поле боя…
Волонтеры укрылись за тяжелым столом, опрокинутым негром. Но великан-мексиканец с высоты своего роста изо всех сил запустил наваху через стол. Яростное проклятие вырвалось у Толстяка: его ранило в плечо. Тогда Питух крепко схватил мексиканца за запястье, притянул к себе, ткнул носом об стол и расквасил ему физиономию.
Началась потасовка. Негр творил чудеса: он за ноги хватал caballeros и размахивал ими, как дубинками. Бедняк же старался сделать невозможное – прекратить драку. Ведь был дан приказ избегать трений…
Наконец Бедняк осадил «ртутистов» и выступил вперед.
– Давайте по-честному, один на один, – предложил он мексиканцам. – У каждого – нож и одинаковый шанс на победу!
– Черт возьми! – крикнул верзила. – Я вспорю тебе брюхо, кладбищенский кролик![99]
Решение Бедняка никого не удивило: такие поединки традиционны в Мексике. Свалка тут же прекратилась.
Мексиканец обернул левую руку накидкой и приготовил наваху. Бедняк вытащил из кармана типично французский нож, короткий, удобный, с кольцом на рукоятке. Один из caballeros выступил судьей поединка.
Образовался круг. Дали сигнал начинать. Раз, два, три!
Мексиканец принялся медленно кружить вокруг противника, пытаясь улучить момент для нападения. Бедняк отшучивался, пересыпая французские слова испанскими:
– Фу, какой ты противный! Что выкатил зенки? Хватит вертеться, как цирковая лошадь!
Великан скрипел зубами, ругался последними словами и старался взять противника измором. Но француз, едва заметно передвигаясь, не давал себя обойти и держал нож наготове: он был осторожен и не собирался нападать первым.