— Тащи его, тащи, мой милый Рама!
Слон захватил канат хоботом, потом начал тянуть его медленно, постепенно. Сундук стал подниматься, задевая за песчаные стенки и заставляя их осыпаться. Наконец, он появился наверху, массивный, тяжелый, прочный, окованный железом, с гвоздями и винтами, толстыми бортами и доской из серебра, на которой ясно можно было видеть имя и герб герцогов Ричмондских.
Когда трое мужчин и ребенок начали дышать свежим воздухом, когда они освободились из своей отвратительной тюрьмы, то почувствовали новый припадок слабости. Они изнемогали от голода и особенно от жажды.
— Воды, воды! — кричали они. К счастью, помочь им было не трудно. Берар отвел их или, лучше сказать, притащил к колодцу, служившему для очистительных церемоний, совершавшихся парсами во время погребения. Вода была теплая, невкусная, сомнительной чистоты. Они бросились на нее с опьянением и стали пить с жадностью, которая ясно говорила, сколько они выстрадали. Факир был вынужден запретить им это, напомнить им, что здесь было не безопасно… надо было бежать…
Бежать!.. Это правда… Биканель и его люди могли вернуться. Это было даже весьма вероятно, потому что полицейский агент, вероятно, захотел бы убедиться в том, что рыжие коршуны, сидевшие на решетке, исполнили свое обычное отвратительное дело. Благодаря уму и удивительной ловкости Рамы, который позволял делать с собой, что угодно, сундук удалось взвалить на его толстую спину.
— А теперь, — сказал Берар, — едем! Бежим, как можно скорее и как можно дальше!
Патрик был решительно не в силах ступить ни одного шага. Марий собрал последние силы, взял Патрика к себе на спину, держа его за руки, и сказал ему:
— Ободрись, мой голубчик: мой старый скелет еще сослужит нам службу.
Берар встал во главе кортежа и, углубившись в густой тростник, позвал Раму. Слон послушно последовал за ним, раздвигая своим туловищем стебли невысокого, но крепкого тростника. Все пошли по следам толстокожего животного и шли таким образом около часа. Поросли кончались, и начинались джунгли, более доступные, но еще более опасные.
Ночь наступала, и несчастным беглецам невозможно было идти дальше. Голод и усталость мучили их. За недостатком более вкусной и более существенной пищи, Берар достал им несколько диких манго, несколько едких и жестких ягод зонтичной пальмы, которые немножко утолили или, лучше сказать, обманули этот голод. Они шли вслед за добрым Рамой, который по крайней мере имел возможность там и сям по пути подкрепиться пучком душистой травы, сочными древесными почками, нежными стеблями или дикими плодами, которые он на ходу вырывал хоботом и ел с полным удовольствием. Наконец, они остановились в прогалине. Собака только что скрылась в засеянном хлебом поле, в поисках добычи. Вдруг послышался крик птицы и судорожное хлопанье крыльев. Все инстинктивно бросились в ту сторону, и Патрик первый застал свою собаку за ощипыванием великолепного, задушенного им павлина. Марий вскрикнул от удивления и удовольствия.
— Чудесное угощение, приятное для глаз и для желудка! Это как будто молодая цесарка! Капитан! Я приготовлю вам отличное жаркое, на славу!
Пока он ощипывал великолепные перья птицы, Боб поймал еще добычу. Он схватил самку на гнезде и тоже задушил ее. Патрик взял ее от него, обещая ему хорошую долю, когда кушанье будет готово. Скоро заблестело яркое пламя от костра, разведенного Бераром; ощипанные павлины начали поджариваться на устроенном Марием вертеле. Беглецы немного оживились и, как люди, закаленные в путешествиях, почувствовали бы себя вполне хорошо, если б не мысли о миссис Клавдии и Мэри. Эта мысль, как легко себе представить, удручала капитана, заставляла его страдать и сильно огорчала его преданных и верных товарищей. Напрасно он старался убедить себя в том, что его жена не подвергалась никакой опасности, что это дерзкое похищение не будет иметь других последствий, кроме требования большого выкупа, что это шантаж, от которого пострадает разве только казна богатого Керосинового Короля. Напрасно он старался вызвать в своей памяти воспоминание о мужестве и выносливости жены, о ее находчивости, решительности и обо всех подобных ее качествах, которым могли бы позавидовать многие мужчины.
Он чувствовал в сердце острую боль, которая давила его до того, что он готов был кричать. Берар сорвал большую ветку с листьями и бил ею по траве, чтоб отогнать пресмыкающихся и вредных насекомых. Патрик, подкрепившись куском жареного павлина, заснул рядом с Бобом. Марий и Джонни последовали примеру Патрика, между тем как капитан не мог заснуть и сидел около огня, отблески которого ложились на слона. Берар тоже не спал и усердно работал. Он нарезал большое количество тонкого и гибкого тростника и с невероятной быстротой сплел из них очень легкую, но прочную корзинку. Потом он свил из того же тростника лестницу, не менее гибкую, чем веревочная; Рама спал, прислонившись к дереву; у него на спине все еще находился ящик, найденный в Башне Молчания. Берар подошел к доброму животному, которое стояло неподвижно, и бросил вверх лестницу; она зацепилась за один из углов ящика. Берар влез по лестнице наверх и сказал капитану, который, как ему было известно, не спал:
— Не захочет ли саиб почтить своего слугу, оказав ему помощь?
— Да, Берар, что надо делать?
— Пусть саиб подаст мне эту тростниковую корзину.
Капитан подал ему этот предмет, напоминавший клетку, и Берар, поблагодарив его, усердно занялся прилаживанием ее к ящику. Пеннилес подавал ему веревки по мере того, как работа подвигалась, и факир привязывал их с удивительной быстротой. Через полчаса легкое здание была прочно утверждено на спине слона, который дремал с полузакрытыми глазами, уши настороже, как бдительный часовой, от которого не укроется малейший шум. Капитан при свете костра с удивлением следил за этой странной работой.
— Да ведь ты устроил нам houdah! — сказал он наконец.
— Да, господин, это houdah, в который вы все поместитесь.
— А ты?
— А я сяду вместо вожака на шее у моего друга Рамы. А теперь, саиб, если вы захотите выслушать меня, я дам вам совет: ложитесь и отдохните немного, днем предстоит нам тяжелый труд.
— Но я не могу спать. Нет, это невозможно!
— Не можете? Засните, сейчас, саиб, засните, потому что вы должны непременно отдохнуть. Засните тут, около Рамы.
Удивительное дело! Капитан тихонько опустился на землю, его веки замигали, потом он растянулся на траве и уснул сном ребенка.
На заре факир разбудил его. Он кончил свою работу с первыми лучами солнца: срезав несколько прекрасных листьев зонтичной пальмы, привязал их к тростниковой клетке, сделав из них крышу и, с удовольствием и гордостью выслушав похвалы, которые беглецы расточали ему, сказал:
— Я сделал, что мог; теперь едем!
Все без труда взобрались по лестнице на спину Рамы, в том числе и Боб, которого подсадили на руках, и устроились в корзине, только, к сожалению, натощак. Рама пустился в путь, взяв направление, указанное ему Бераром. Он шел около шести часов, не останавливаясь ни на минуту. Беглецы уже опять стали мучиться от голода и жажды, когда Берар, увидя несколько соломенных шалашей, живо слез на землю. Он осмотрел первую из этих хижин и увидел, что на левом углу двери был начерчен черный треугольник с черным кругом посередине. Все это было очень трудно разглядеть, и непривычный человек не обратил бы на это внимания. Но Берар радостно воскликнул:
— Пусть саибы сойдут! Мы здесь в безопасности.
Он приложил лезвие своего ножа к губам и издал резкий, странно переливавшийся свист. Через несколько минут выбежали два человека, обменялись с Бераром какими то таинственными знаками и упали перед ним на колени. Это вызвало у Мария смешное замечание:
— Кажется, друг наш Берар здесь считается важной птицей!
Берар с достоинством велел им встать, потом долго говорил им на индусском языке, и они внимательно его слушали. Потом они закричали, и в ответ на их крик появились их жены и ребятишки, спрятавшиеся за кусты при появлении каравана. С поспешностью и как будто с некоторым страхом они принесли в посудинах свежей воды, рисовой водки, пшеничные лепешки, фрукты, мед и для слона связки маисовых колосьев. Бедные истощенные путники едва верили своим глазам. Пока они делали честь этим простым кушаньям, находя их великолепными, оба незнакомца взяли по палке, небольшое количество провизии и приготовились уходить. Они поклонились Берару до земли, потом стали на колени и растянулись перед ним с благоговением, доходившим до идолопоклонства. Факир сделал им знак своими сухими и жилистыми пальцами, они бросились в джунгли и исчезли, как тени.
— А теперь, — прибавил Берар, — эти дома принадлежат нам. Все, что в них есть, — наше; сами их хозяева наши верные рабы до смерти. Пейте, ешьте, спите, живите спокойно, без малейших забот! Вы здесь можете чувствовать себя спокойнее, чем под охраной целого полка солдат.
Джонни, Марий и Патрик слушали с удивлением и восхищением. Но Пеннилес серьезно покачал головой и спросил:
— Можешь ли ты мне сказать, Берар, кто эти люди?
— Саиб наверное догадывается. Пусть он отойдет со мной в сторону, и я все ему скажу.
Они отошли на несколько сот шагов и подошли к величественным руинам, скрытым под гигантскими деревьями.
— Вот, — прибавил просто Берар, — один из храмов богини Кали, жрецом которой я состою. Эти люди — хранители этих развалин, туги-душители, мои верные, неподкупные слуги, исполнители моей воли. В Бенгалии их имеется под моим начальством более десяти тысяч.
Несмотря на свое мужество, капитан почувствовал легкую дрожь, выслушивая признание Берара.
— Куда они пошли? — спросил Пеннилес.
— Они ушли, получив формальное приказание завербовать человек десять помощников и потом отыскать и спасти супругу саиба и молодую англичанку. Саиб нигде не найдет более искусных ищеек и более верных сторожей.
«Я нахожусь под защитой бенгальских тугов, — это вещь не совсем обыкновенная, — подумал капитан, — и моя милая Клавдия будет очень удивлена, когда узнает, что принимала услуги этих страшных сектантов».
— Как только они найдут след, — продолжал Берар, — они вернутся сюда известить вас, между тем как другие будут продолжать преследование.
— Благодарю, Берар! Твоих благодеяний и услуг по отношению ко мне и не перечесть, и я, право, не знаю, как выразить тебе мою благодарность.
— Господин, вы не обязаны мне ничем! Я считаюсь тут Царем Мрака, и мне повинуется целая армия фанатиков… Но надо мной стоят просвещенные, Цари Света, которым я повинуюсь в свою очередь и которые покровительствуют вам… Они приказывают, я слушаюсь их!
— Так значит, — сказал капитан, — из твоих слов выходит, что обожатели свирепой Кали повинуются браминам…
— Им здесь повинуется все, господин…
— Объясни точнее, друг факир…
— Господин, я должен хранить эту тайну, но вы не англичанин, и я отвечу вам. Во-первых, знайте, что место, где мы обитаем, внушает всем такой ужас, что никто, даже белый, не осмелится к нему подойти. Здесь земля пропитана человеческой кровью. Здесь были убиты тысячи и миллиарды людей, начиная с того момента, когда этот, теперь разрушенный, храм воздвигся в честь Дурги, супруги Шивы, которую мы зовем Кали.
— Но в таком случае, это страшное общество душителей ничто иное, как религиозная секта?
— Да, господин, это религиозная секта.
— Но я думал, что туги убивают или из мести, или ради грабежа.
Факир слегка улыбнулся и прибавил:
— Каков бы ни был мотив, побуждающий туга убивать, убитый тем не менее приносится в жертву богине смерти Кали. Посвященные третьей степени, просвещенные пундиты, указывают на жертву посвященным второй степени, которые, как я, повелевают душителями. А эти последние действуют по нашим приказаниям! Случается иногда, что исполнитель завладевает имуществом жертвы! Что ж вы хотите? Человек несовершенен. Но большая часть, поверьте мне, действует из чисто религиозного принципа.
— Это странно!
— Да, странно, в то же время и естественно. Во вселенной, как это видно везде и всюду, принцип разрушения противопоставляется принципу созидания. Если б не было смерти, то на земле был бы избыток жизни, несовместимый с равновесием природы. Кали наша воплощает принцип, уравновешивающий избыток жизни… Она приказывает, чтоб избыток был уничтожен. Вот отчего секта тугов, со своими таинствами, жрецами и обрядами, имеет божественное происхождение.
— Как будто еще недостаточно болезней, несчастных случаев и в конце концов старости! — прервал Пеннилес.
Факир возразил сухо, со складкой на лбу и блестящими глазами, как истый фанатик.
— Так учат и так хотят брамины, властители нашей жизни, нашей мысли, нашего ума! Итак, посвященные выполняют священную обязанность! И нет посвященного, который мог бы хотеть чего-нибудь! Они выдерживают долгое и трудное испытание… надо быть здоровым и телом, и духом, обладать физической ловкостью, выносливостью, и отказаться от всего, — прежде чем позволяется произнести клятву у ног богини.
— Клятву крови! Ты уже второй раз упоминаешь о ней… Как путешественник, который хочет видеть и учиться, я хотел бы, чтоб ты сказал мне ее формулу.
При этой просьбе факир содрогнулся и как бы онемел.
— Моя жизнь принадлежит вам, саиб, — ответил он сдавленным голосом, — я готов пролить за вас свою кровь… Но не пытайтесь узнать ужасную клятву, которую мы не смеем повторять сами себе после того, как произнесли ее перед алтарем богини.
— Я не настаиваю, — сказал Пеннилес. — Но по крайней мере объясни мне, как английское правительство терпит вас и оставляет вас жить?
— Потому что ему не остается ничего другого. Оно часто пыталось нас уничтожить. Но, как всегда бывает в подобных случаях, преследования, мучения и смерть только придали нашей секте новую силу. После этого мы ужасным образом отомстили некоторым членам правительства, и оно, наконец, поняло, что лучше разрешить нам уничтожить ежегодно несколько тысяч «туземцев», чем подвергать серьезной опасности жизнь хотя бы нескольких белых, потому что мы никогда не трогаем белых, если они сами на нас не нападают. Что я скажу вам еще, господин? Забота, которую мы проявляем при выборе учеников, образование, которое мы им даем, и вообще наша организация делают нас неуязвимыми. Все это доведено у душителей до высшей степени совершенства. Они будут подстерегать свою жертву целые дни, недели, месяцы, но в конце концов все-таки найдут средство окрутить ей вокруг шеи роковой черный шелковый платок, который служит нам единственным орудием, потому что нам запрещено проливать кровь. И, наконец, знайте, что у нас есть сообщники везде. Понимаете: везде! В армии, в администрации, в населенных городах, в джунглях… Одним словом, могущество наших властителей безгранично! Впрочем, вы скоро сами убедитесь в этом, потому что, будь я не я, если ваша благородная супруга и молодая англичанка не будут свободны в самом скором времени!
— Я надеюсь, как и ты, факир, и потому примиряюсь с положением, которое невыносимо, — с ожиданием.
Но Берар, дикая предусмотрительность которого не забывала ничего, забыл, однако же, что Биканель — посвященный третьей степени, просвещенный, обладал тайнами тугов и был способен на страшную месть.
ГЛАВА VII
Слон захватил канат хоботом, потом начал тянуть его медленно, постепенно. Сундук стал подниматься, задевая за песчаные стенки и заставляя их осыпаться. Наконец, он появился наверху, массивный, тяжелый, прочный, окованный железом, с гвоздями и винтами, толстыми бортами и доской из серебра, на которой ясно можно было видеть имя и герб герцогов Ричмондских.
Когда трое мужчин и ребенок начали дышать свежим воздухом, когда они освободились из своей отвратительной тюрьмы, то почувствовали новый припадок слабости. Они изнемогали от голода и особенно от жажды.
— Воды, воды! — кричали они. К счастью, помочь им было не трудно. Берар отвел их или, лучше сказать, притащил к колодцу, служившему для очистительных церемоний, совершавшихся парсами во время погребения. Вода была теплая, невкусная, сомнительной чистоты. Они бросились на нее с опьянением и стали пить с жадностью, которая ясно говорила, сколько они выстрадали. Факир был вынужден запретить им это, напомнить им, что здесь было не безопасно… надо было бежать…
Бежать!.. Это правда… Биканель и его люди могли вернуться. Это было даже весьма вероятно, потому что полицейский агент, вероятно, захотел бы убедиться в том, что рыжие коршуны, сидевшие на решетке, исполнили свое обычное отвратительное дело. Благодаря уму и удивительной ловкости Рамы, который позволял делать с собой, что угодно, сундук удалось взвалить на его толстую спину.
— А теперь, — сказал Берар, — едем! Бежим, как можно скорее и как можно дальше!
Патрик был решительно не в силах ступить ни одного шага. Марий собрал последние силы, взял Патрика к себе на спину, держа его за руки, и сказал ему:
— Ободрись, мой голубчик: мой старый скелет еще сослужит нам службу.
Берар встал во главе кортежа и, углубившись в густой тростник, позвал Раму. Слон послушно последовал за ним, раздвигая своим туловищем стебли невысокого, но крепкого тростника. Все пошли по следам толстокожего животного и шли таким образом около часа. Поросли кончались, и начинались джунгли, более доступные, но еще более опасные.
Ночь наступала, и несчастным беглецам невозможно было идти дальше. Голод и усталость мучили их. За недостатком более вкусной и более существенной пищи, Берар достал им несколько диких манго, несколько едких и жестких ягод зонтичной пальмы, которые немножко утолили или, лучше сказать, обманули этот голод. Они шли вслед за добрым Рамой, который по крайней мере имел возможность там и сям по пути подкрепиться пучком душистой травы, сочными древесными почками, нежными стеблями или дикими плодами, которые он на ходу вырывал хоботом и ел с полным удовольствием. Наконец, они остановились в прогалине. Собака только что скрылась в засеянном хлебом поле, в поисках добычи. Вдруг послышался крик птицы и судорожное хлопанье крыльев. Все инстинктивно бросились в ту сторону, и Патрик первый застал свою собаку за ощипыванием великолепного, задушенного им павлина. Марий вскрикнул от удивления и удовольствия.
— Чудесное угощение, приятное для глаз и для желудка! Это как будто молодая цесарка! Капитан! Я приготовлю вам отличное жаркое, на славу!
Пока он ощипывал великолепные перья птицы, Боб поймал еще добычу. Он схватил самку на гнезде и тоже задушил ее. Патрик взял ее от него, обещая ему хорошую долю, когда кушанье будет готово. Скоро заблестело яркое пламя от костра, разведенного Бераром; ощипанные павлины начали поджариваться на устроенном Марием вертеле. Беглецы немного оживились и, как люди, закаленные в путешествиях, почувствовали бы себя вполне хорошо, если б не мысли о миссис Клавдии и Мэри. Эта мысль, как легко себе представить, удручала капитана, заставляла его страдать и сильно огорчала его преданных и верных товарищей. Напрасно он старался убедить себя в том, что его жена не подвергалась никакой опасности, что это дерзкое похищение не будет иметь других последствий, кроме требования большого выкупа, что это шантаж, от которого пострадает разве только казна богатого Керосинового Короля. Напрасно он старался вызвать в своей памяти воспоминание о мужестве и выносливости жены, о ее находчивости, решительности и обо всех подобных ее качествах, которым могли бы позавидовать многие мужчины.
Он чувствовал в сердце острую боль, которая давила его до того, что он готов был кричать. Берар сорвал большую ветку с листьями и бил ею по траве, чтоб отогнать пресмыкающихся и вредных насекомых. Патрик, подкрепившись куском жареного павлина, заснул рядом с Бобом. Марий и Джонни последовали примеру Патрика, между тем как капитан не мог заснуть и сидел около огня, отблески которого ложились на слона. Берар тоже не спал и усердно работал. Он нарезал большое количество тонкого и гибкого тростника и с невероятной быстротой сплел из них очень легкую, но прочную корзинку. Потом он свил из того же тростника лестницу, не менее гибкую, чем веревочная; Рама спал, прислонившись к дереву; у него на спине все еще находился ящик, найденный в Башне Молчания. Берар подошел к доброму животному, которое стояло неподвижно, и бросил вверх лестницу; она зацепилась за один из углов ящика. Берар влез по лестнице наверх и сказал капитану, который, как ему было известно, не спал:
— Не захочет ли саиб почтить своего слугу, оказав ему помощь?
— Да, Берар, что надо делать?
— Пусть саиб подаст мне эту тростниковую корзину.
Капитан подал ему этот предмет, напоминавший клетку, и Берар, поблагодарив его, усердно занялся прилаживанием ее к ящику. Пеннилес подавал ему веревки по мере того, как работа подвигалась, и факир привязывал их с удивительной быстротой. Через полчаса легкое здание была прочно утверждено на спине слона, который дремал с полузакрытыми глазами, уши настороже, как бдительный часовой, от которого не укроется малейший шум. Капитан при свете костра с удивлением следил за этой странной работой.
— Да ведь ты устроил нам houdah! — сказал он наконец.
— Да, господин, это houdah, в который вы все поместитесь.
— А ты?
— А я сяду вместо вожака на шее у моего друга Рамы. А теперь, саиб, если вы захотите выслушать меня, я дам вам совет: ложитесь и отдохните немного, днем предстоит нам тяжелый труд.
— Но я не могу спать. Нет, это невозможно!
— Не можете? Засните, сейчас, саиб, засните, потому что вы должны непременно отдохнуть. Засните тут, около Рамы.
Удивительное дело! Капитан тихонько опустился на землю, его веки замигали, потом он растянулся на траве и уснул сном ребенка.
На заре факир разбудил его. Он кончил свою работу с первыми лучами солнца: срезав несколько прекрасных листьев зонтичной пальмы, привязал их к тростниковой клетке, сделав из них крышу и, с удовольствием и гордостью выслушав похвалы, которые беглецы расточали ему, сказал:
— Я сделал, что мог; теперь едем!
Все без труда взобрались по лестнице на спину Рамы, в том числе и Боб, которого подсадили на руках, и устроились в корзине, только, к сожалению, натощак. Рама пустился в путь, взяв направление, указанное ему Бераром. Он шел около шести часов, не останавливаясь ни на минуту. Беглецы уже опять стали мучиться от голода и жажды, когда Берар, увидя несколько соломенных шалашей, живо слез на землю. Он осмотрел первую из этих хижин и увидел, что на левом углу двери был начерчен черный треугольник с черным кругом посередине. Все это было очень трудно разглядеть, и непривычный человек не обратил бы на это внимания. Но Берар радостно воскликнул:
— Пусть саибы сойдут! Мы здесь в безопасности.
Он приложил лезвие своего ножа к губам и издал резкий, странно переливавшийся свист. Через несколько минут выбежали два человека, обменялись с Бераром какими то таинственными знаками и упали перед ним на колени. Это вызвало у Мария смешное замечание:
— Кажется, друг наш Берар здесь считается важной птицей!
Берар с достоинством велел им встать, потом долго говорил им на индусском языке, и они внимательно его слушали. Потом они закричали, и в ответ на их крик появились их жены и ребятишки, спрятавшиеся за кусты при появлении каравана. С поспешностью и как будто с некоторым страхом они принесли в посудинах свежей воды, рисовой водки, пшеничные лепешки, фрукты, мед и для слона связки маисовых колосьев. Бедные истощенные путники едва верили своим глазам. Пока они делали честь этим простым кушаньям, находя их великолепными, оба незнакомца взяли по палке, небольшое количество провизии и приготовились уходить. Они поклонились Берару до земли, потом стали на колени и растянулись перед ним с благоговением, доходившим до идолопоклонства. Факир сделал им знак своими сухими и жилистыми пальцами, они бросились в джунгли и исчезли, как тени.
— А теперь, — прибавил Берар, — эти дома принадлежат нам. Все, что в них есть, — наше; сами их хозяева наши верные рабы до смерти. Пейте, ешьте, спите, живите спокойно, без малейших забот! Вы здесь можете чувствовать себя спокойнее, чем под охраной целого полка солдат.
Джонни, Марий и Патрик слушали с удивлением и восхищением. Но Пеннилес серьезно покачал головой и спросил:
— Можешь ли ты мне сказать, Берар, кто эти люди?
— Саиб наверное догадывается. Пусть он отойдет со мной в сторону, и я все ему скажу.
Они отошли на несколько сот шагов и подошли к величественным руинам, скрытым под гигантскими деревьями.
— Вот, — прибавил просто Берар, — один из храмов богини Кали, жрецом которой я состою. Эти люди — хранители этих развалин, туги-душители, мои верные, неподкупные слуги, исполнители моей воли. В Бенгалии их имеется под моим начальством более десяти тысяч.
Несмотря на свое мужество, капитан почувствовал легкую дрожь, выслушивая признание Берара.
— Куда они пошли? — спросил Пеннилес.
— Они ушли, получив формальное приказание завербовать человек десять помощников и потом отыскать и спасти супругу саиба и молодую англичанку. Саиб нигде не найдет более искусных ищеек и более верных сторожей.
«Я нахожусь под защитой бенгальских тугов, — это вещь не совсем обыкновенная, — подумал капитан, — и моя милая Клавдия будет очень удивлена, когда узнает, что принимала услуги этих страшных сектантов».
— Как только они найдут след, — продолжал Берар, — они вернутся сюда известить вас, между тем как другие будут продолжать преследование.
— Благодарю, Берар! Твоих благодеяний и услуг по отношению ко мне и не перечесть, и я, право, не знаю, как выразить тебе мою благодарность.
— Господин, вы не обязаны мне ничем! Я считаюсь тут Царем Мрака, и мне повинуется целая армия фанатиков… Но надо мной стоят просвещенные, Цари Света, которым я повинуюсь в свою очередь и которые покровительствуют вам… Они приказывают, я слушаюсь их!
— Так значит, — сказал капитан, — из твоих слов выходит, что обожатели свирепой Кали повинуются браминам…
— Им здесь повинуется все, господин…
— Объясни точнее, друг факир…
— Господин, я должен хранить эту тайну, но вы не англичанин, и я отвечу вам. Во-первых, знайте, что место, где мы обитаем, внушает всем такой ужас, что никто, даже белый, не осмелится к нему подойти. Здесь земля пропитана человеческой кровью. Здесь были убиты тысячи и миллиарды людей, начиная с того момента, когда этот, теперь разрушенный, храм воздвигся в честь Дурги, супруги Шивы, которую мы зовем Кали.
— Но в таком случае, это страшное общество душителей ничто иное, как религиозная секта?
— Да, господин, это религиозная секта.
— Но я думал, что туги убивают или из мести, или ради грабежа.
Факир слегка улыбнулся и прибавил:
— Каков бы ни был мотив, побуждающий туга убивать, убитый тем не менее приносится в жертву богине смерти Кали. Посвященные третьей степени, просвещенные пундиты, указывают на жертву посвященным второй степени, которые, как я, повелевают душителями. А эти последние действуют по нашим приказаниям! Случается иногда, что исполнитель завладевает имуществом жертвы! Что ж вы хотите? Человек несовершенен. Но большая часть, поверьте мне, действует из чисто религиозного принципа.
— Это странно!
— Да, странно, в то же время и естественно. Во вселенной, как это видно везде и всюду, принцип разрушения противопоставляется принципу созидания. Если б не было смерти, то на земле был бы избыток жизни, несовместимый с равновесием природы. Кали наша воплощает принцип, уравновешивающий избыток жизни… Она приказывает, чтоб избыток был уничтожен. Вот отчего секта тугов, со своими таинствами, жрецами и обрядами, имеет божественное происхождение.
— Как будто еще недостаточно болезней, несчастных случаев и в конце концов старости! — прервал Пеннилес.
Факир возразил сухо, со складкой на лбу и блестящими глазами, как истый фанатик.
— Так учат и так хотят брамины, властители нашей жизни, нашей мысли, нашего ума! Итак, посвященные выполняют священную обязанность! И нет посвященного, который мог бы хотеть чего-нибудь! Они выдерживают долгое и трудное испытание… надо быть здоровым и телом, и духом, обладать физической ловкостью, выносливостью, и отказаться от всего, — прежде чем позволяется произнести клятву у ног богини.
— Клятву крови! Ты уже второй раз упоминаешь о ней… Как путешественник, который хочет видеть и учиться, я хотел бы, чтоб ты сказал мне ее формулу.
При этой просьбе факир содрогнулся и как бы онемел.
— Моя жизнь принадлежит вам, саиб, — ответил он сдавленным голосом, — я готов пролить за вас свою кровь… Но не пытайтесь узнать ужасную клятву, которую мы не смеем повторять сами себе после того, как произнесли ее перед алтарем богини.
— Я не настаиваю, — сказал Пеннилес. — Но по крайней мере объясни мне, как английское правительство терпит вас и оставляет вас жить?
— Потому что ему не остается ничего другого. Оно часто пыталось нас уничтожить. Но, как всегда бывает в подобных случаях, преследования, мучения и смерть только придали нашей секте новую силу. После этого мы ужасным образом отомстили некоторым членам правительства, и оно, наконец, поняло, что лучше разрешить нам уничтожить ежегодно несколько тысяч «туземцев», чем подвергать серьезной опасности жизнь хотя бы нескольких белых, потому что мы никогда не трогаем белых, если они сами на нас не нападают. Что я скажу вам еще, господин? Забота, которую мы проявляем при выборе учеников, образование, которое мы им даем, и вообще наша организация делают нас неуязвимыми. Все это доведено у душителей до высшей степени совершенства. Они будут подстерегать свою жертву целые дни, недели, месяцы, но в конце концов все-таки найдут средство окрутить ей вокруг шеи роковой черный шелковый платок, который служит нам единственным орудием, потому что нам запрещено проливать кровь. И, наконец, знайте, что у нас есть сообщники везде. Понимаете: везде! В армии, в администрации, в населенных городах, в джунглях… Одним словом, могущество наших властителей безгранично! Впрочем, вы скоро сами убедитесь в этом, потому что, будь я не я, если ваша благородная супруга и молодая англичанка не будут свободны в самом скором времени!
— Я надеюсь, как и ты, факир, и потому примиряюсь с положением, которое невыносимо, — с ожиданием.
Но Берар, дикая предусмотрительность которого не забывала ничего, забыл, однако же, что Биканель — посвященный третьей степени, просвещенный, обладал тайнами тугов и был способен на страшную месть.
ГЛАВА VII
Проект Денежного Короля. — Ярость Биканеля. — Кончено! — Что случилось с людьми, бежавшими из Башни Молчания. — Еще магнетический сон. — Биканель узнает о существовании сокровища. — Преследование. — В храме Кали. — Укротитель тигров.
Миссис Клавдия, мужественная супруга капитана Пеннилеса, и ее молодая подруга Мэри после своего похищения ни разу не подвергались особенно серьезной опасности. Между капитаном Пеннилесом, Керосиновым Королем, и Джимом Сильвером, богатым американским миллионером, давно уже существовало соперничество. Оба они желали получить руку миссис Клавдии, которая, как и следовало ожидать, предпочла умного и сердечного человека, притом прекрасного, как полубог, грубому янки, чье единственное достоинство заключалось в деньгах. Богач почувствовал жестокую ненависть к супругу молодой женщины и никогда не мог простить ему его счастья. Кроме того, он все еще страстно любил миссис Клавдию и, несмотря на отсутствие всяких шансов, поклялся, что рано или поздно женится на ней. Для этого он должен был лишить жизни Пеннилеса, с виду устранить себя от участия в этом деле и, выбрав удобный момент, явиться к молодой вдове и предложить ей в виде утешения свою руку и деньги. Впрочем, это последнее рассуждение должно было само собой рассыпаться. Если даже допустить, что Пеннилеса удастся уничтожить, то из этого еще не следовало, что миссис Клавдия не останется ему верной и что она захочет утешиться. Но грубый янки, так как ему все удавалось купить за деньги, не сомневался и в этом.
Читатели помнят, с какой хитростью и в то же время с каким полным отсутствием нравственного чувства он сумел устроить свои дела и как ему чуть не удалось уничтожить своего соперника. Теперь он был уверен, что Пеннилес растерзан рыжими коршунами на Башне Молчания.
Он стал искать подходящего предлога, чтобы сблизиться с молодой женщиной, и сговорился с Биканелем, что будет играть роль освободителя. В назначенную минуту он внезапно явится с набранными по дороге людьми якобы освободить обеих пленниц. Это имело даже несколько романтический характер, что прельщало этого травленого волка-финансиста. Но странный случай разрушил этот проект. Жестокий и хитрый Биканель захотел убедиться, что мщение его осуществилось.
Устроив своих пленниц в надежном месте, где они строго охранялись его сообщниками, он вернулся на другой день утром к Башне Молчания. При виде бреши в стене брамин изменился в лице. Он спустился в углубление, проник во внутренность колодца, не нашел никаких окровавленных останков.
Везде были огромные следы слона, следы собаки и босых ног факира. Тогда он понял все, понял, что он обманут. Он пришел в ярость, ломая себе голову, как догнать пленников. Потом вдруг странная мысль возникла в его мозгу. Гипнотизм! Магнетический сон! Ясновидение!..
Всем известно, что брамины и даже простые факиры в течение целых столетий уже знакомы с поистине удивительными явлениями, которые наши ученые не знают или которыми они пренебрегают. Столетняя практика позволяет им добиться от этих явлений самых удивительных результатов, и европеец должен считать себя очень счастливым, если они соглашаются приподнять перед ним краешек завесы, которую упорно держат опущенной. Вся эта таинственная наука была знакома Биканелю. Ему пришло в голову, что Мэри могла бы быть в данном случае медиумом[14] и, не откладывая, он велел ей уснуть.
Читатели помнят, что Мэри была один раз усыплена факиром и что он запретил ей засыпать по чьему бы то ни было приказанию, кроме миссис Клавдии. Помимо сознания молодой девушки, это формальное приказание действовало еще и теперь и заставляло ее отражать всякое постороннее внушение. Видя это необъяснимое сопротивление, брамин испустил дикий, сдавленный крик, похожий на рычанье тигра. Его глаза засверкали, рот искривился, обнажив белые, острые зубы хищного животного. Испуганная Мэри попятилась и жалобно вскрикнула. Этот взгляд жег ее мозг и причинял ей невыносимое страдание.
Графиня де Солиньяк подошла и сказала возмущенно:
— Не мучьте этого ребенка!
Он закричал ей грубым голосом:
— Молчи, женщина!
В то же время он бросил на нее пристальный взгляд, сделал направленный на нее жест, описывающий в воздухе круг, и издал резкий свист. Молодая женщина тихо застонала, попятилась и скорей упала, чем села, на траву. Не будучи в силах говорить, двигаться, тем не менее она все видела и слышала, как в кошмаре. Биканель подошел к Мэри и закричал ужасным голосом:
— Спите! Я так хочу!
Мэри начала биться, схваченная сильнейшей судорогой, и пробормотала:
— Я не могу!.. Не могу!..
— Спите, я вам говорю, спите! Это необходимо!
Она прохрипела умирающим голосом:
— Вы меня убиваете! Сжальтесь! Пощадите!
— Спите!
— Пощадите! Я умираю…
На ее губах заклубилась розовая пена, глаза, расширившиеся от страха, неподвижно уставились в одну точку, по ее лицу, бледному, как воск, струился пот. Без сострадания к этим мучениям, к этой агонии, злодей быстро сделал разрезывающий жест перед самыми глазами Мэри и издал тот же резкий свист, которым он ошеломил миссис Клавдию, затем произнес в последний раз с выражением неотразимого повеления:
— Спите! Или я вас убью!
Веки Мэри заморгали, она тяжело вздохнула и упала, как пораженная громом.
— Надо только захотеть! — сказал злодей в сторону с сардоническим смехом, потом прибавил:
— Отчего вы не засыпали?
— Он мне запретил, — ответила беззвучным, еле внятным голосом Мэри.
— Кто?
— Факир… который усыпил меня… в пагоде…
— Хорошо! Теперь вы должны видеть и отвечать мне. Где капитан Пеннилес, ваш брат Патрик и два матроса?
Молодая девушка колебалась с минуту, потом воскликнула в страхе:
— Они в развалинах… у ужасных людей…
— Кто эти люди?
— Их зовут тугами-душителями… Там, под землей, скелеты… везде… в окрестностях развалин… там ходят тигры, ища добычи… эти тигры едят людей.
— Хорошо, это все хорошо. Кто их спас? Кто их вывел из Башни Молчания?
— Подождите, дайте мне увидеть…
— Хорошо! Только торопитесь!
— Джонни их освободил от веревок! О, добрый Джонни! Они еще окружены костями; ястребы хотят их растерзать… Но они защищаются… они роют яму… под этой ужасной башней… они находят ящик.
— Какой ящик? — спросил заинтересованный Биканель.
— Тот, который под башней, в котором скрыто богатство нашей семьи,
— ответила Мэри своим беззвучным голосом и без малейшего волнения.
— Почему вы знаете, что там есть сокровище и что оно вам принадлежит? — спросил полицейский, все более удивляясь.
— Потому что на ящике герб и имя герцогов Ричмондских… и потому что я вижу, что в нем…
— Можете вы мне определить ценность этого сокровища?
— Да, может быть, если вы мне поможете…
— Ну, хорошо, смотрите, считайте, старайтесь хорошенько понять…
— Да, я могу… подождите немного…
— Что вы видите?
— Камни, ослепительные драгоценности… их огромное количество… оно записано на пергаментном листке, подписанном моим дедом… их больше, чем на миллион фунтов… не считая золота в монетах…
— Миллион фунтов! — воскликнул Биканель. Потом он сказал себе:
— Надо, чтобы это сокровище мне принадлежало. Тогда конец рабству… свободная жизнь и пышность раджи! Все эти люди исчезнут, — и я останусь единственным владельцем этого богатства.
Он продолжал громко, обращаясь к Мэри:
— Объясните мне точнее приметы места, где находятся теперь эти люди. Нет ли там развалин, огромной, странной и отвратительной статуи?
— Мне кажется, что я во мраке вижу каменное чудовище… Это черная женщина, у которой четыре руки. Она держит в одной руке саблю, другой держит голову за волосы… я не могу разглядеть других… ее серьги — мертвецы; ее ожерелье — мертвые головы… О, это ужасно!
— Хорошо! Это храм Кали. Берар полагал, что он в полной безопасности, если спрячет их в месте, которого все боятся. Он не мог ничего лучшего придумать, как выдать их мне теперь все равно что связанными… Это будет мне отличным вознаграждением!
Желая получить от Мэри еще сведения, он спросил у нее:
— Что делает капитан?
— Он спит! — сказала она слабо, едва дыша.
— А матросы?
— Тоже спят.
— А Берар?
— Я не знаю, я плохо вижу, я не могу… О! Как я страдаю! Сжальтесь!
— Еще два слова, и я вас разбужу. Что делает Берар? Смотрите! Я хочу, чтобы вы это видели!
Она застонала и пробормотала разбитым голосом:
— Он ждет возвращения… людей…
— Каких людей?
— Я не знаю, я не могу…
— Вы должны видеть еще!
— О, я страдаю, я умру, — сказала она, задыхаясь.
— Смотрите! Я вам приказываю, я так хочу!
— Людей, которые ушли искать помощи… тугов, душителей…
— Где они?
Она страшно закричала и, казалось, отбивалась от ужасного видения; потом показала судорожно сжатой рукой на окрестные джунгли и прохрипела глухим голосом:
— Там, они там, душители! Там, я вам говорю!
Биканель одним прыжком бросился в кусты с револьвером в руке. Он только увидел движение листьев и две легкие фигуры, исчезнувшие, как тени. Он вернулся, ворча:
— Берар не спит! Он посылает ко мне шпионов! Но мы их знаем, и их хитрости нам не страшны!
Вспомнив, наконец, о Мэри, которую все еще трясли судороги, он сказал ей грубо:
— Забудьте все, что произошло, и не помните ничего, даже в том случае, если вас усыпит кто-нибудь другой.
Потом он тихонько провел рукой ей по вискам, подул ей на глаза и прибавил:
— Проснитесь!
Веки Мэри заморгали, ее неподвижный взгляд опять стал выразительным и молодая девушка очутилась около миссис Клавдии, которая тоже, казалось, приходила понемногу в себя.
Денежный Король все еще держался в стороне, проклиная события, которые мешали ему сыграть комедию освобождения. С ним была половина людей, составлявших войско Биканеля, настоящая шайка разбойников.
Миссис Клавдия, мужественная супруга капитана Пеннилеса, и ее молодая подруга Мэри после своего похищения ни разу не подвергались особенно серьезной опасности. Между капитаном Пеннилесом, Керосиновым Королем, и Джимом Сильвером, богатым американским миллионером, давно уже существовало соперничество. Оба они желали получить руку миссис Клавдии, которая, как и следовало ожидать, предпочла умного и сердечного человека, притом прекрасного, как полубог, грубому янки, чье единственное достоинство заключалось в деньгах. Богач почувствовал жестокую ненависть к супругу молодой женщины и никогда не мог простить ему его счастья. Кроме того, он все еще страстно любил миссис Клавдию и, несмотря на отсутствие всяких шансов, поклялся, что рано или поздно женится на ней. Для этого он должен был лишить жизни Пеннилеса, с виду устранить себя от участия в этом деле и, выбрав удобный момент, явиться к молодой вдове и предложить ей в виде утешения свою руку и деньги. Впрочем, это последнее рассуждение должно было само собой рассыпаться. Если даже допустить, что Пеннилеса удастся уничтожить, то из этого еще не следовало, что миссис Клавдия не останется ему верной и что она захочет утешиться. Но грубый янки, так как ему все удавалось купить за деньги, не сомневался и в этом.
Читатели помнят, с какой хитростью и в то же время с каким полным отсутствием нравственного чувства он сумел устроить свои дела и как ему чуть не удалось уничтожить своего соперника. Теперь он был уверен, что Пеннилес растерзан рыжими коршунами на Башне Молчания.
Он стал искать подходящего предлога, чтобы сблизиться с молодой женщиной, и сговорился с Биканелем, что будет играть роль освободителя. В назначенную минуту он внезапно явится с набранными по дороге людьми якобы освободить обеих пленниц. Это имело даже несколько романтический характер, что прельщало этого травленого волка-финансиста. Но странный случай разрушил этот проект. Жестокий и хитрый Биканель захотел убедиться, что мщение его осуществилось.
Устроив своих пленниц в надежном месте, где они строго охранялись его сообщниками, он вернулся на другой день утром к Башне Молчания. При виде бреши в стене брамин изменился в лице. Он спустился в углубление, проник во внутренность колодца, не нашел никаких окровавленных останков.
Везде были огромные следы слона, следы собаки и босых ног факира. Тогда он понял все, понял, что он обманут. Он пришел в ярость, ломая себе голову, как догнать пленников. Потом вдруг странная мысль возникла в его мозгу. Гипнотизм! Магнетический сон! Ясновидение!..
Всем известно, что брамины и даже простые факиры в течение целых столетий уже знакомы с поистине удивительными явлениями, которые наши ученые не знают или которыми они пренебрегают. Столетняя практика позволяет им добиться от этих явлений самых удивительных результатов, и европеец должен считать себя очень счастливым, если они соглашаются приподнять перед ним краешек завесы, которую упорно держат опущенной. Вся эта таинственная наука была знакома Биканелю. Ему пришло в голову, что Мэри могла бы быть в данном случае медиумом[14] и, не откладывая, он велел ей уснуть.
Читатели помнят, что Мэри была один раз усыплена факиром и что он запретил ей засыпать по чьему бы то ни было приказанию, кроме миссис Клавдии. Помимо сознания молодой девушки, это формальное приказание действовало еще и теперь и заставляло ее отражать всякое постороннее внушение. Видя это необъяснимое сопротивление, брамин испустил дикий, сдавленный крик, похожий на рычанье тигра. Его глаза засверкали, рот искривился, обнажив белые, острые зубы хищного животного. Испуганная Мэри попятилась и жалобно вскрикнула. Этот взгляд жег ее мозг и причинял ей невыносимое страдание.
Графиня де Солиньяк подошла и сказала возмущенно:
— Не мучьте этого ребенка!
Он закричал ей грубым голосом:
— Молчи, женщина!
В то же время он бросил на нее пристальный взгляд, сделал направленный на нее жест, описывающий в воздухе круг, и издал резкий свист. Молодая женщина тихо застонала, попятилась и скорей упала, чем села, на траву. Не будучи в силах говорить, двигаться, тем не менее она все видела и слышала, как в кошмаре. Биканель подошел к Мэри и закричал ужасным голосом:
— Спите! Я так хочу!
Мэри начала биться, схваченная сильнейшей судорогой, и пробормотала:
— Я не могу!.. Не могу!..
— Спите, я вам говорю, спите! Это необходимо!
Она прохрипела умирающим голосом:
— Вы меня убиваете! Сжальтесь! Пощадите!
— Спите!
— Пощадите! Я умираю…
На ее губах заклубилась розовая пена, глаза, расширившиеся от страха, неподвижно уставились в одну точку, по ее лицу, бледному, как воск, струился пот. Без сострадания к этим мучениям, к этой агонии, злодей быстро сделал разрезывающий жест перед самыми глазами Мэри и издал тот же резкий свист, которым он ошеломил миссис Клавдию, затем произнес в последний раз с выражением неотразимого повеления:
— Спите! Или я вас убью!
Веки Мэри заморгали, она тяжело вздохнула и упала, как пораженная громом.
— Надо только захотеть! — сказал злодей в сторону с сардоническим смехом, потом прибавил:
— Отчего вы не засыпали?
— Он мне запретил, — ответила беззвучным, еле внятным голосом Мэри.
— Кто?
— Факир… который усыпил меня… в пагоде…
— Хорошо! Теперь вы должны видеть и отвечать мне. Где капитан Пеннилес, ваш брат Патрик и два матроса?
Молодая девушка колебалась с минуту, потом воскликнула в страхе:
— Они в развалинах… у ужасных людей…
— Кто эти люди?
— Их зовут тугами-душителями… Там, под землей, скелеты… везде… в окрестностях развалин… там ходят тигры, ища добычи… эти тигры едят людей.
— Хорошо, это все хорошо. Кто их спас? Кто их вывел из Башни Молчания?
— Подождите, дайте мне увидеть…
— Хорошо! Только торопитесь!
— Джонни их освободил от веревок! О, добрый Джонни! Они еще окружены костями; ястребы хотят их растерзать… Но они защищаются… они роют яму… под этой ужасной башней… они находят ящик.
— Какой ящик? — спросил заинтересованный Биканель.
— Тот, который под башней, в котором скрыто богатство нашей семьи,
— ответила Мэри своим беззвучным голосом и без малейшего волнения.
— Почему вы знаете, что там есть сокровище и что оно вам принадлежит? — спросил полицейский, все более удивляясь.
— Потому что на ящике герб и имя герцогов Ричмондских… и потому что я вижу, что в нем…
— Можете вы мне определить ценность этого сокровища?
— Да, может быть, если вы мне поможете…
— Ну, хорошо, смотрите, считайте, старайтесь хорошенько понять…
— Да, я могу… подождите немного…
— Что вы видите?
— Камни, ослепительные драгоценности… их огромное количество… оно записано на пергаментном листке, подписанном моим дедом… их больше, чем на миллион фунтов… не считая золота в монетах…
— Миллион фунтов! — воскликнул Биканель. Потом он сказал себе:
— Надо, чтобы это сокровище мне принадлежало. Тогда конец рабству… свободная жизнь и пышность раджи! Все эти люди исчезнут, — и я останусь единственным владельцем этого богатства.
Он продолжал громко, обращаясь к Мэри:
— Объясните мне точнее приметы места, где находятся теперь эти люди. Нет ли там развалин, огромной, странной и отвратительной статуи?
— Мне кажется, что я во мраке вижу каменное чудовище… Это черная женщина, у которой четыре руки. Она держит в одной руке саблю, другой держит голову за волосы… я не могу разглядеть других… ее серьги — мертвецы; ее ожерелье — мертвые головы… О, это ужасно!
— Хорошо! Это храм Кали. Берар полагал, что он в полной безопасности, если спрячет их в месте, которого все боятся. Он не мог ничего лучшего придумать, как выдать их мне теперь все равно что связанными… Это будет мне отличным вознаграждением!
Желая получить от Мэри еще сведения, он спросил у нее:
— Что делает капитан?
— Он спит! — сказала она слабо, едва дыша.
— А матросы?
— Тоже спят.
— А Берар?
— Я не знаю, я плохо вижу, я не могу… О! Как я страдаю! Сжальтесь!
— Еще два слова, и я вас разбужу. Что делает Берар? Смотрите! Я хочу, чтобы вы это видели!
Она застонала и пробормотала разбитым голосом:
— Он ждет возвращения… людей…
— Каких людей?
— Я не знаю, я не могу…
— Вы должны видеть еще!
— О, я страдаю, я умру, — сказала она, задыхаясь.
— Смотрите! Я вам приказываю, я так хочу!
— Людей, которые ушли искать помощи… тугов, душителей…
— Где они?
Она страшно закричала и, казалось, отбивалась от ужасного видения; потом показала судорожно сжатой рукой на окрестные джунгли и прохрипела глухим голосом:
— Там, они там, душители! Там, я вам говорю!
Биканель одним прыжком бросился в кусты с револьвером в руке. Он только увидел движение листьев и две легкие фигуры, исчезнувшие, как тени. Он вернулся, ворча:
— Берар не спит! Он посылает ко мне шпионов! Но мы их знаем, и их хитрости нам не страшны!
Вспомнив, наконец, о Мэри, которую все еще трясли судороги, он сказал ей грубо:
— Забудьте все, что произошло, и не помните ничего, даже в том случае, если вас усыпит кто-нибудь другой.
Потом он тихонько провел рукой ей по вискам, подул ей на глаза и прибавил:
— Проснитесь!
Веки Мэри заморгали, ее неподвижный взгляд опять стал выразительным и молодая девушка очутилась около миссис Клавдии, которая тоже, казалось, приходила понемногу в себя.
Денежный Король все еще держался в стороне, проклиная события, которые мешали ему сыграть комедию освобождения. С ним была половина людей, составлявших войско Биканеля, настоящая шайка разбойников.