Бут Пат. Палм-бич

   Мэгги почувствовала, что сдается. Она в последний раз напомнила о том, что нельзя витать в облаках, а теперь эту роль пора оставить. Все-таки, может быть, Лайза и права. Одно только представлялось вполне определенным: Стэнсфилду надо быть идиотом, чтобы отвергнуть ее. Лайза настолько близка к совершенству, насколько это только возможно на этом свете, и мужчине с его опытом это должно быть понятно. Разве нет?
   – Разумеется, Лайза, он так и поступит. О, это будет великолепно. Ты – жена сенатора! А можно мне быть на свадьбе подружкой невесты?
   Не вполне убедительно Мэгги попыталась сменить роль Фомы неверующего на роль лица, подающего на торжествах сигнал к овации.
   Но Лайза ее едва слушала. Она выпрямилась и провела рукой по своему сверхплоскому животу.
   – Ребенок Бобби. Он растет там, внутри. Это же судьба! – Неожиданная мысль промелькнула в ее сознании. – Ведь не может же быть ошибки, правда?
   – Инструкция гарантирует точность не менее девяносто восьми процентов. – Мэгги засмеялась, перейдя к более приятной роли соучастницы в заговоре.
   Бросившись подруге на шею, Лайза дала волю чувствам, и, пока ее хорионический гонадотропин, особый гормон, выделяющийся при возникновении беременности, вступал в пробирке в реакцию с антителами, содержащимися в диагностическом реактиве, залилась потоком слез.

* * *

   Сердце Бобби Стэнсфилда разрывалось на части. Лайза стояла перед ним. Краска отхлынула от ее прекрасного лица, руки так сжались, что побелели суставы. Боже, как он любил ее. Он желал ее сейчас, даже в эту минуту, когда произносил мучительные для нее слова. Но в душе его существовал стальной стержень, присущий всем Стэнсфилдам, и он позволил этой стали подавить свои чувства. Последние несколько дней он мысленно готовился к этой минуте, и все же, когда она настала, оказался неспособным встретиться лицом к лицу с реальностью. Лайза вынашивает его ребенка. Она появилась в дверях, словно летела на крыльях, и поведала ему об этом так чудесно и восторженно, как это могло сделать только юное и очень влюбленное существо. Ей и в голову не приходило, что он может не разделить ее радости. Сейчас она начала это понимать. Она стояла перед ним, готовая разрыдаться.
   – Лайза, я не хочу, чтобы ты думала, будто то, что между нами было, не имеет для меня значения. Имеет. Мы оба знаем это. Ты чудесная и милая, и ты мне очень, очень нравишься.
   Он подошел к окну и на какое-то время повернулся к Лайзе спиной, изо всех сил пытаясь подобрать слова, которые уменьшили бы ее боль и послужили бы оправданием его ужасной вины перед ней.
   Лайза смотрела на него, ее лицо побелело. Она была в шоке, и это состояние усиливалось по мере того, как до нее доходил смысл сказанных им слов. Что-то не так было со сценарием. Она такого не предполагала. Ты мне нравишься? Чудесная и милая? Словно она его любимая двоюродная бабушка. Господи! Он собирается хлопнуть дверью у нее перед носом в тот самый момент, когда, как она полагала, ему захочется прижать ее к груди. Голос ее, тихий и неуверенный, дрожал.
   – Бобби, я сказала, что беременна. Я жду нашего ребенка.
   Это были не просто слова, в них звучала мольба. Может быть, он не совсем понял то, что она сказала.
   Бобби повернулся к ней. Он развел руками, соглашаясь со своим поражением.
   – Я ведь думал, что ты… э-э… – Он подавленно замолк, почувствовав в своем голосе нерешительность. «Господи, это ужасно!» Вина обволакивала его всего, впиваясь в кожу своими маленькими острыми коготками.
   Лайза тяжело опустилась на край старого, обитого ситцем дивана, подтянула колени к подбородку. На ее озадаченном, ошеломленном лице было недоумение. Молча смотрела она, как мир, в котором она жила, умирает у нее на глазах. Он думал, что она принимает таблетки, что она позаботилась о «мерах предосторожности». Кем же он считает ее сейчас? Девчонкой из Уэст-Палм-Бич, стремящейся пробиться наверх. Он думает, будто ее беременность – это часть некоего детально разработанного плана, имеющего целью подцепить будущего президента. Он должен был впасть в полный восторг. А она – извиваться в его объятиях, пока он шептал бы ей на ухо обещания счастливой совместной жизни до гроба вместе с их ребенком, которого она родит. Это не Бобби. Не ее Бобби. Ей надо позвонить в полицию, пусть его арестуют за то, что он выдает себя за человека, который является отцом ее ребенка.
   Бобби отчаянно пытался нащупать тот кран, открыв который, можно было пустить ледяную воду и залип. пламя чувств. Он желал эту девушку. Но ее всепоглощающая любовь разбилась о непоколебимую цель его амбиций, и могущественной волне предстояло разлететься в мелкую водяную пыль от удара об этот несокрушимый волнолом. Жестоко быть добрым. Необходимо сжечь все мосты. По отношению к ней это единственно возможный вариант. Он не имеет права сделать ее своей любовницей. Он не может жениться на ней. Он принадлежит Америке, будущему Америки, каким он его понимает. Лайза Старр будет вытеснена из его жизни, но, возможно, никогда не уйдет совсем из его сердца.
   Как дитя библейского Авраама, она должна быть принесена в жертву на алтаре более высоких устремлений, и Бобби молил Бога, чтобы она и он оказались в состоянии пережить это.
   – Лайза, боюсь, о женитьбе не может быть речи. Так было всегда, и я виноват в том, что не дал тебе этого ясно понять. Бог свидетель, я не сноб, но есть вещи, которые, с точки зрения политики, абсолютно лишены смысла, а именно политика – это то, что имеет для меня первоочередное значение. Джо Энн говорила мне, что твоя мать раньше работала в этом доме. Жаль, что ты не сказала мне об этом. Само по себе это не так уж и важно, но все-таки мне следовало об этом знать. Из-за такого факта пресса может сильно навредить мне. Поверь мне, я знаю, на что они способны. И потом, это же затронет всю семью. Мою мать, имя Стэнсфилдов. Ты ведь так молода. У тебя столько всего впереди. Когда-нибудь ты встретишь человека лучше меня и будешь вспоминать это…
   Бобби морщился, когда произносил эту небольшую, но мерзкую речь. Нажимать на красную кнопку было бы легче.
   – Что?! – промолвила Лайза.
   Это были самые жестокие и отвратительные слова, какие ей приходилось когда-либо слышать, и произносил их человек, которого она любила. Практически он сообщил ей, что она не достаточно хороша, чтобы быть матерью его ребенка. Она запятнала род Стэнсфилдов, осквернила его своим невинным ребенком. Конечно же, Он не мог так думать.
   – Что? – повторила она, разум ее помутился и оцепенел от потрясения.
   – Думаю, ты должна понимать, что я имею в виду. Он уже не мог начать все сначала. Он судорожно сглотнул. Придется пройти весь путь до конца.
   – Джо Энн сказала мне, что существует еще одна проблема, Лайза. Я не знал, что ты бисексуальна. Это оказалось для меня большой неожиданностью. Боюсь, это тоже весьма неприятная новость и с политической точки зрения, и с моей личной. Как тебе известно, я твердо выступаю и всегда выступал против гомосексуализма. Мне было очень трудно с этим примириться.
   По крайней мере, это было правдой. В каком-то смысле все было правдой, но слова его шли от разума, а не от сердца.
   «Лесбиянка? Где? Почему? Как? Кто?» Ответов не было, зато она почувствовала, как в ней закипает гнев. Рождение самой себя. Возрождение. Она взлелеет свое чувство, выпестует его, взрастит его, с тем чтобы оно заменило ту ошеломляющую нереальность, которая охватила ее.
   – Бобби, что за чушь ты городишь?
   Она встала, пальцы ее впились в ладони, кровь стучала в ушах. В горле застрял вызывающий тошноту комок.
   Бобби смотрел на нее. Внутри у него словно что-то начало раскручиваться. Дело сделано. Руки его в крови. О Боже, она великолепна. Красивей женщины он не встречал. Никогда больше его не попросят принести такую жертву. Он отдал все, и парадоксально, но это вызывало у него гордость. Именно это отличает овец от козлищ. Чтобы чего-то добиться, надо этого достаточно сильно хотеть. Надо быть готовым к тому, что за это придется дорого заплатить.
   Оставалось поставить последнюю точку.
   – А что касается ребенка, Лайза… Ну, ты ведь знаешь, неприятие абортов лежит в основе моих убеждений. Но ребенок получит все необходимое. Ни ты, ни он не будете нуждаться в деньгах. Я обещаю тебе это.
   От этих слов душа Лайзы вспыхнула, словно горящая спичка, на которую плеснули керосина. Теперь она видела это. Видела чванливость, черствое равнодушие к ней и к правде, бессердечность. Перед глазами ее предстали неприкрытая амбициозность, жестокость, безоглядное и непоколебимое самомнение. Внутри у нее все сжалось, а в сердце запылала ненависть.
   Ярость бушевала и металась вокруг нее, порождая электрические разряды, которые с сухим треском раскладывали атмосферу.
   Она шагнула к нему. Бобби сделал шаг назад.
   – Бобби, знаешь ли ты, что я собираюсь сделать, когда уйду из этого мерзкого дома? Я найду самого грязного врача, с самой гнусной репутацией, и заставлю его вырвать из меня все, что там есть твоего, и спустить в канализацию. Вместе со всеми моими воспоминаниями о тебе.

* * *

   Лайза постаралась так прислонить свой велосипед к одной из ослепительно белых колонн, выстроившихся вдоль фасадов особняка Дьюков, чтобы откололся кусочек краски, и ей это удалось. Выпрямившись, она прошла мимо одетого в темный пиджак и брюки в полоску дворецкого, словно его и не существовало. В отделанном мрамором переднем холле она в некотором замешательстве остановилась под старинной хрустальной люстрой и осмотрелась по сторонам. Было восемь часов утра.
   Перескакивая через ступеньки, она двинулась вверх по лестнице, отделанной каррарским мрамором. Спальню Джо Энн будет найти не так уж и сложно.
   За ней по пятам, протестующе бормоча и тщетно размахивая руками, следовал англичанин-дворецкий.
   Уже вторая из испробованных дверей привела Лайзу к цели.
   Джо Энн возлежала, словно королева, на, огромной кровати, к губам она подносила чашку из нежно-хрупкого фарфора «Краун дерби».
   Лайза остановилась в ногах кровати, побелевшая от ярости. Она просто вся тряслась от гнева. Позади дворецкий только добрался до двери.
   – Мадам, мне очень жаль, но я не мог остановить ее. Джо Энн поставила чашку. Она отчасти предвкушала это. Пожалуй, похоже на то, что она победила. Кажется, предыдущая фамилия миссис Бобби Стэнсфилд будет Дьюк, а не Старр. Так и надо этой девчонке. Никому не позволено становиться у нее на пути. Никто не должен даже брать на себя смелость пытаться это сделать. Однако, как жаль, что она не стала ковать железо, пока оно было горячо, в этом проклятом джакуззи. Ей уже никогда не заполучить этого восхитительного тела.
   – Все в порядке, Робертс. Думаю, вам лучше оставить нас. Похоже, мисс Старр хочет мне кое-что сказать.
   – Ты абсолютно права, я действительно хочу кое-что сказать. Ты напакостила. Ты – сука. Какого черта ты это сделала?
   – Моя дорогая Лайза, не надо впадать в мелодраму. Послушай, милая, ты сама не перестаешь себе пакостить с тех пор, как твоя нога ступила в этот город. Кто ты, по-твоему, черт побери, такая?
   – Я точно знаю, кто я такая и кто ты. Ты злобная, отвратительная лгунья. Ты сказала Бобби, будто я лесбиянка. Ты знаешь, что это не правда.
   – Правда? Не правда? Ты наивная дурочка. Плевала я на правду. Кстати, даже если это не так, целуешься ты точно как лесбиянка.
   Лайза, не веря тому, что слышит, покачала головой. Она почему-то не ожидала такой реакции. Джо Энн открыто наслаждалась, изводя ее, готовая еще больше ее унизить. Лайза пришла в полную растерянность от столкновения с такой, бьющей через край откровенной порочностью.
   – Почему ты так поступила со мной, Джо Энн? Ты что, сама хочешь заполучить его? Или хотела навредить мне?
   Гнев стихал. Теперь она была озадачена, глубоко оскорблена, но все же отчаянно жаждала знать, почему это случилось, понять истоки зла, которое разбило ей сердце и разрушило ее жизнь.
   – Почему ты солгала ему? Почему рассказала ему о моей матери? Я хотела это сделать сама. Ты поступила ужасно.
   Джо Энн откинулась на подушки, глаза ее недобро блеснули. Девочка показала свою слабость, а ее приучили наносить при проявлении слабости смертельный удар. Когда Джо Энн заговорила, голос ее был тих, а слова переполнены ядовитым сарказмом.
   – Ты действительно не понимаешь, правда? Ты появилась в этом городе вся с такими ясными глазами и пушистым хвостом и вообразила, будто все позабудут, откуда ты взялась и что собой представляешь. Неужели тебе не понятно, Лайза Старр, что ты просто круглый ноль без палочки, без прошлого, без настоящего и без будущего? Ты здесь никто. Ты возникла из грязной части города, от грязных родителей и посмела войти в наш мир и делать вид, что ты нам ровня. Бобби Стэнсфилд, видишь ли, слишком большой куш. Он наш. Или, по крайней мере, мой. Крошка, у тебя не было никаких шансов. Ну хорошо, я приложила руку к тому, чтобы тебя выставили за дверь, но ты и так никогда не была чем-то большим, чем недалекой и удобной подстилкой, так что мне не пришлось и особо стараться. Твоя могила была вырыта еще до того, как ты родилась. Тебе следовало бы быть умнее и подобрать себе более достойных родителей.
   Ответила ей Лайза тоже негромко, но от этого ответа у Джо Энн сжалось внутри, а по спине пробежали ледяные мурашки.
   – За все то, что ты сказала, Джо Энн Дьюк, я сотру тебя с лица земли. Я уничтожу тебя и всех, и все, что тебе дорого, даже если это займет у меня целую жизнь. Никогда, никогда не забывай этого моего обещания.
   Она повернулась и вышла, и когда Джо Энн потянулась к чашке с чаем, пальцы будто отказались ее слушаться. Чашка и красивое блюдце разлетелись на мелкие кусочки, усеяв спальню осколками фарфора «Краун дерби» и заронив в сознание их хозяйки тревожную мысль о том, что между падением чашки и прозвучавшей из уст Лайзы Старр клятвой мести, от которой холод пробежал по спине, существует какая-то связь.

* * *

   Джо Энн не спеша попивала ледяной светлый херес, который был настолько сухим, что пощипывало язык. Вино приносило восхитительное облегчение, успокаивало после более простых и прямолинейный утех. Она сбросила туфли и уложила ноги на обтянутый светлой тканью диван; взгляд скользнул по изящной отделке яхты, созданной Джоном Банненбертом. Хорошо, что ему поручили заняться внутренним убранством яхты. Он был не слишком оригинален, однако лучше, чем любой другой дизайнер на свете, умел тонко связать воедино хороший вкус и целесообразность, именно то, что так необходимо для прогулочной морской яхты. Она слышала и ощущала всем телом, как под ней, внушая уверенность, гудели два дизеля компании «Дженерал моторс» мощностью по 1280 лошадиных сил, в то время как тридцатишестиметровая яхта «Джо Энн» скользила по водной глади озера Уорт, удаляясь от пристани.
   Рассеянно она потянулась к находившейся рядом сверкавшей хромом панели и небрежно щелкнула тумблером. Ей пришлось сделать это трижды, прежде чем включилась мелодия Вивальди. Это была именно та музыка, которая больше всего соответствовала ее настроению. Успокаивающая и в то же время бодрящая. Звуки лились, словно бальзам на сердце ловца, который близок к тому, чтобы вытащить на берег самую большую и редкую рыбину из тех, которые когда-либо ловил.
   Все сработало, как часы. Виртуозное исполнение, безупречно прикрытые тылы. Господи, она победила. Джо Энн прибавила высоких частот, немного убрала басы. Звучание было глубоким и насыщенным. Бобби Стэнсфилд, очевидно, переодевается к ужину в голубой капитанской каюте. Надевает смокинг, который он так хорошо умеет носить. Возможно, обрызгивает себя туалетной водой «О Соваж», которую предпочитают мужчины его круга. Позже они будут пить на. юте самый сухой на свете мартини – танкерейский джин, испанская маслина – и любоваться таким прекрасным на озере Уорт закатом.
   О да, режиссура была прекрасной, все партии начинались, когда положено, по взмаху ее дирижерской палочки. Ничто не было оставлено на волю случая. Ужин на две персоны накроют на палубе, в то время как яхта будет скользить по волнам Гольфстрима, купаясь в серебряных лучах луны. Время полуночников.
   Одетый в белую форму стюард прервал ее мечтания.
   – Не привести ли вам еще хереса, миссис Дьюк? Или, может быть, тартинку?
   – Нет, спасибо, Джеймс. Я подожду сенатора. Удалось ли шеф-повару достать отбивные из мяса меч-рыбы, о которых я говорила?
   – Разумеется. А беарнский соус, осмелюсь заметить, просто выше всяких похвал. Роберте заказал к рыбе вино. «Ле Монраше» семьдесят шестого года.
   – Прекрасно, Джеймс. Позаботьтесь, чтобы вино в фужере сенатора не иссякло. Да, а многое ли у нас разбито из голубого севрского обеденного сервиза? Он ведь, кажется, был на шестнадцать персон?
   – Сейчас его определенно хватит на четырнадцать персон. Никаких проблем, мадам. Сегодня я подам ужин на мейсенском фарфоре. Именно таким было ваше распоряжение.
   – Да, замечательно. А цветы?
   – Четыре одиночные райские птицы в центре, белые орхидеи на сервировочном столике.
   Джо Энн на самом деле просто проводила проверку. Все было в полном порядке. Воины реагировали на ее генеральские приказы с точностью автоматов. Именно такие вещи и составляют разницу между успехом и провалом. Помимо всего прочего, шел четырнадцатый день ее месячного цикла, и она очень рассчитывала использовать это в полной мере.
   Она притронулась пальцами к папке из светлой кожи на стоявшем перед ней столике с верхом из тяжелого стекла. Совсем не требовалось еще раз заглядывать в папку. Она хорошо знала, что там находилось. Существовало шесть законных способов обойти предписание, гласившее, что индивидуальный вклад в избирательную кампанию не может превышать одной тысячи долларов. Все обходили это правило по кромке законности, подчиняясь букве, если не духу закона. В результате все получалось двусмысленно, и претендент оставался открытым для обвинений в том, что игра ведется недостаточно честно. Это могло стоить голосов в яростной по накалу избирательной борьбе. Способ, к которому собиралась прибегнуть Джо Энн, был во всех отношениях лучше. Его достоинством была простота, и он позволял обойти все узкие места. В день ее свадьбы с Бобби Стэнсфилдом она выпишет ему чек на пять миллионов долларов. Просто подарок от любящей жены горячо любимому мужу. Таким образом, он сможет потратить деньги так, как захочет. Ни один закон не запрещает богачу самому финансировать свою борьбу за президентский пост. Но, хотя это будет даром «без каких-либо условий», фактически это является своего рода платой. Ведь в действительности Джо Энн покупает себе фамилию Стэнсфилд.
   Она встала и подошла к зеркальной стене. Простое платье из чистого шелка. Одна нитка фамильного жемчуга. Белые туфли. Никаких чулок, никакого бюстгальтера. Белые шелковые трусики. Больше совсем ничего. Он может обладать ею, где бы и когда бы ни захотел. Когда это случится, Джо Энн не будет возражать. Как только начнется игра, она станет хозяйкой положения. Она может делать все, потому что она уже все делала. Тренировка довела ее до совершенства.

* * *

   Мясо меч-рыбы, слегка обжаренное, было просто сказочным – плотным и в то же время сочным. С белым бургундским вином оно стало просто безупречным. Бобби не сдерживал себя ни когда подали мартини, ни когда очередь дошла до изысканного вина. За нежным, покрытым пеной шоколадным муссом она забросила наживку, а он поднялся и схватил ее, как лосось во взбушевавшееся от августовских дождей реке Спей. Она фактически не делала ему предложения – некоторые вещи, хоть их и не так много, мужчине приходится делать самому. Но она донесла до него свое предложение. Разница тут была лишь семантическая. Когда лунный свет отразился от поверхности теплой воды, мягкий соленый бриз заиграл по их лицам и сами они начали таять под действием тонкого вина, она склонилась над полированным красным деревом стола так, чтобы стали видны ее груди, и предложила ему мощь своего огромного состояния и прелести роскошного тела. Она видела по его глазам, какая яростная борьба идет у него внутри между амбициозностью и более тонкими чувствами, и знала, что одержала победу. На самом деле решение было принято день назад или чуть раньше, когда Бобби пожертвовал счастьем ради своей главной цели.
   Теперь он улыбался ей через стол. Скромный и галантный, беспредельно обаятельный, он позволил ей полюбоваться стэнсфилдовской улыбкой, которую называли мальчишеской все издания – от журнала «Пипл» до ядовитого «Нэшнл ревью». Но в Бобби была и печаль. Она была очевидна и трогательна своим вызовом. Лайза ушла. Однако вполне ясно, что она не забыта.
   – Пожалуй, нам надо бы пожениться, – сказал он наконец.
   – Мне кажется, непременно надо, – согласилась Джо Энн.
   Она встала. Контракт необходимо было подписать самым многозначительным способом – она знала, каким.
   Взяв за руку, она провела Бобби вниз, мимо акварелей Эрте, оригиналов эскизов декораций Дягилева и бронзовых скульптур Эпстайна, углубленных в ниши и подсвеченных скрытым светом, туда, где всегда заключались ее наиболее удачные сделки. В свою спальню.

Глава 11

   Лайза хотела, чтобы ее вырвало. Она хотела бы прямо сейчас улечься на гладкие доски среди всей этой вздымающейся и танцующей вокруг нее плоти, и чтобы ее рвало до тех пор, пока душа не выйдет вон из тела. Она хотела бы вывернуть свои внутренности и извергнуть их, разбрасывая по всему спортивному залу, пока не опустошится. И это называют утренним подташниванием! Какое ужасающе несответствующее название для этого истинного земного ада, в котором она пребывала последние несколько недель! Почему женщины помалкивают об этом? Или они боятся, что если правда выйдет на поверхность, то с человеческим племенем будет тут же покончено, и его дальнейшее движение вперед будет немедленно остановлено? В полном отчаянии она заставила себя сосредоточиться на музыке. Говорят, первые три месяца самые трудные. Ну что ж, прошло уже почти двенадцать недель с того дня, когда она со столь неуместной радостью смотрела на то самое черное кольцо. Она получила все сполна.
   – И восемь раз еще… И раз, и два, и три, и четыре… Давайте еще прибавьте… работайте всем телом…
   Лайза заставила себя поднажать. Возможно, упражнения сделают то, что она оказалась не в состоянии сделать сама с собой. Три раза она записывалась на прием к врачу. Три раза отменяла посещение, борясь с искушением принести неродившегося ребенка в жертву на алтарь своей ненависти. Теперь было слишком поздно. Ребенок Бобби Стэнсфилда все-таки увидит, в конце концов, белый свет. Зачатый в любви, он родится в атмосфере, задымленной клубами ненависти, под небом, потемневшим от черной тучи мести. Иногда, когда она просыпалась от головокружительного приступа тошноты, Лайза Старр с ужасом смотрела на женщину, которую видела в зеркале. Внешне она почти не изменилась, но внутри сознания все словно переместилось на другую планету. В ее мозгу жило незнакомое, какое-то чужое существо, неродное и пугающее, питающееся желчью. Захватчик уже одерживал верх, перекраивал ее воспоминания, менял верования, перераспределял устремления. И плоды его трудов становились видны.
   Перед ее глазами другие тела занимались самоистязанием, выворачивались и растягивались в стремлении добиться физического триумфа. Но это были уже не те тела. Теперь тут нельзя было увидеть дешевых футболок, порванных колготок, вылинявших трико, стоптанных тапочек. Не было и изможденных лиц, дешевых завивок и часов «Таймекс». Исчез также неизменный острый запах пота, а вместе с ним и грошовые пляжные сумки и несвежие полотенца, которые их хозяйки, бывало, оставляли вокруг гимнастического ковра, где проделывали свои изматывающие упражнения. Теперь цвета были ярче, а качество тканей, из которых сшиты тренировочные костюмы, заметно выше. В воздухе, густом от запаха духов «Джой», «Опиум», и «Джиорджио», сверкали циферблаты часов «Картье» и «Пьяже», метавшиеся в такт ритмам музыки, которая хлестала из похожих на произведение искусства колонок фирмы «Фишер». Шахтер из Кентукки ничего бы не понял. Для него это была лишь демонстрация бюстов и задниц – танцовщицы из шоу «Солид гоулд» во плоти. Суть, которая не дошла бы до шахтера, в том, что это зрелище иного сорта, и сорт этот является высшим. В этих телах текла голубая кровь, и принадлежали они аристократии старого Палм-Бич.
   Лайза осмотрелась вокруг, стараясь двигаться в такт со всей группой. Все шло прекрасно. Обитательницы Палм-Бич хлынули через мост к ней на Клематис-стрит, как она и планировала: несколько ловко написанных рекламных текстов для «Сверкающего листа», ее особенный стиль и особенные слова, которые отдавались в крохотном городке, как треск лесного пожара. Она уже стала своего рода знаменитостью. Конечно, она была человеком со стороны, и, скорее всего, им и останется, однако занятиями в ее зале вполне можно было похвастать перед гостями с Севера или племянниками, прибывающими на каникулы из Принстона или Виргинского университета.
   Тошнота, к счастью, начала отступать, и Лайза мрачно улыбнулась самой себе. Она постепенно пробивается к намеченному. Медленно, но неотвратимо первая часть ее жизненных планов начинает сбываться. Она уже усваивает правила этого непростого общества, и антенны ее сознания чутко улавливают самые неприметные нюансы, которые могут указать путь наверх. Битва эта жестока, и никакие учебники по этикету не помогут. Ошибки почти непозволительны, а двигаться приходится по очень ненадежной дощечке, вода под которой кишит акулами, чьи острые, как бритва, зубы готовы моментально разорвать тебя на мелкие кусочки при любом неосмотрительном, с точки зрения этого общества, шаге.