Страница:
В четыре часа десять минут «Барс» всплыл на поверхность океана. Гидроакустическая аппаратура не отметила наличия судов в непосредственной близости. Нулевой результат показало и радиолокационное зондирование воздушного пространства. Айра Долан выбрался на палубу по трапу, проложенному внутри рубки, где ранее находилась всплывающая спасательная камера. Ее отсутствие позволяло принять груз без помех.
Луч прожектора обшаривал волны в рассветном мареве. На первый контейнер они наткнулись сразу, второй и третий нашли чуть позже, а на поиски четвертого, отнесенного течением к северу, ушло полчаса. Как только погрузка закончилась, субмарина легла на обратный курс.
22
23
24
Луч прожектора обшаривал волны в рассветном мареве. На первый контейнер они наткнулись сразу, второй и третий нашли чуть позже, а на поиски четвертого, отнесенного течением к северу, ушло полчаса. Как только погрузка закончилась, субмарина легла на обратный курс.
22
Зимин включил передатчик.
Это был передатчик Дамеона, собранный из прибывших на «Черном Принце» технологических блоков. Собрать такой передатчик на основе земных технологий было очень трудно, немыслимо трудно… Тем не менее Мист сделал это, сделал уже давно. Иначе как смог бы он контролировать «Черного Принца» на орбите?
Но сейчас передатчики использовались для связи здесь, на Земле. На другом конце линии находился Мист… Зимин не слишком опасался, что их беседу перехватят. Передатчики Дамеона было почти невозможно засечь в эфире. Передаваемая информация кодировалась, накапливалась в кристаллической памяти аппарата и выстреливалась в виде импульса продолжительностью от трех до десяти микросекунд. Способ кодирования и передачи едва ли мог быть разгадан земными специалистами… Хотя как знать. В конце концов это всего лишь радиоволны.
— Феникс вызывает Квадро, — сказал Зимин в микрофон по-русски. — Феникс вызывает Квадро.
— Здесь Квадро, — прозвучал в ответ предельно ясный и четкий голос из динамика.
— Во имя Дамеона, Мист.
— Во имя Дамеона. Не тратьте время на подробный доклад, я получил донесение от источника Альфа. Расскажите, что предпринимается в отношении сбежавших астронавтов. Это наша главная забота.
— Ими занимается Брюс, — сказал Зимин. — Полагаю, они уже убиты или вот-вот будут ликвидированы.
— Да? А как вы представляете собственное будущее в таком случае?
— Но, я думаю, они не успели…
— Мы должны быть на сто процентов уверены, что вы вернетесь в Москву героем. Вы нужны Дамеону.
— Готов исполнять ваши приказы, Мист.
— Поиски продолжать. Девушку уничтожить, Шевцова похитить и вывезти в Москву. Здесь мы будем работать с ним методом нейропрограммирования Дамеона. Мы зомбируем его, сделаем из него виновника и отпустим, ненавязчиво подсказав ФСБ, где его искать. Арестованный, он расскажет им всю правду, но нашу правду. Вместо вас будет фигурировать он. Программу самоубийства мы также заложим в его мозг. Вы видите, Зимин? Я превращаю вашу ошибку в свою победу. Я убиваю трех зайцев, как они любят здесь говорить. Вы возвращаетесь героем, вырвавшимся из плена террористов. Вы занимаете высокий пост в Москве. С гибелью так называемых истинных виновников расследование прекращается.
— Да, но Орден…
— Не беспокойтесь об Ордене. Он будет уничтожен. Поторопитесь передать Брюсу новые инструкции… Как бы он заодно и Шевцова не ликвидировал. Конец связи.
— Подтверждаю.
Зимин выключил передатчик.
Он вышел из приспособленной под пункт радиообмена дощатой будочки под безжалостно палящие лучи прожекторов. Долана на базе не было — «Барс» ушел в первый рейс за американским золотом. База осталась как будто без руководства, но руководить тут было и нечем — бесконечно тянувшиеся часы были заполнены вынужденным бездействием.
Через час, как условились, выйдет на связь Брюс. Разыскать его раньше нельзя, никаких экстренных каналов вызова не предусмотрено. Только бы он не успел…
И еще одно всерьез тревожило Зимина.
Американцы никогда не прекратят поисков своего золота.
Никогда.
Но Дамеону, в сущности, и не требовалось, чтобы они так никогда и не нашли никаких следов… После того как ценности будут включены в оборот выбранных и подготовленных южноамериканских банков, остановить запущенные механизмы будет невозможно. Важно не то, чтобы американцы не нашли золота, а то, чтобы они не нашли его быстро.
Это был передатчик Дамеона, собранный из прибывших на «Черном Принце» технологических блоков. Собрать такой передатчик на основе земных технологий было очень трудно, немыслимо трудно… Тем не менее Мист сделал это, сделал уже давно. Иначе как смог бы он контролировать «Черного Принца» на орбите?
Но сейчас передатчики использовались для связи здесь, на Земле. На другом конце линии находился Мист… Зимин не слишком опасался, что их беседу перехватят. Передатчики Дамеона было почти невозможно засечь в эфире. Передаваемая информация кодировалась, накапливалась в кристаллической памяти аппарата и выстреливалась в виде импульса продолжительностью от трех до десяти микросекунд. Способ кодирования и передачи едва ли мог быть разгадан земными специалистами… Хотя как знать. В конце концов это всего лишь радиоволны.
— Феникс вызывает Квадро, — сказал Зимин в микрофон по-русски. — Феникс вызывает Квадро.
— Здесь Квадро, — прозвучал в ответ предельно ясный и четкий голос из динамика.
— Во имя Дамеона, Мист.
— Во имя Дамеона. Не тратьте время на подробный доклад, я получил донесение от источника Альфа. Расскажите, что предпринимается в отношении сбежавших астронавтов. Это наша главная забота.
— Ими занимается Брюс, — сказал Зимин. — Полагаю, они уже убиты или вот-вот будут ликвидированы.
— Да? А как вы представляете собственное будущее в таком случае?
— Но, я думаю, они не успели…
— Мы должны быть на сто процентов уверены, что вы вернетесь в Москву героем. Вы нужны Дамеону.
— Готов исполнять ваши приказы, Мист.
— Поиски продолжать. Девушку уничтожить, Шевцова похитить и вывезти в Москву. Здесь мы будем работать с ним методом нейропрограммирования Дамеона. Мы зомбируем его, сделаем из него виновника и отпустим, ненавязчиво подсказав ФСБ, где его искать. Арестованный, он расскажет им всю правду, но нашу правду. Вместо вас будет фигурировать он. Программу самоубийства мы также заложим в его мозг. Вы видите, Зимин? Я превращаю вашу ошибку в свою победу. Я убиваю трех зайцев, как они любят здесь говорить. Вы возвращаетесь героем, вырвавшимся из плена террористов. Вы занимаете высокий пост в Москве. С гибелью так называемых истинных виновников расследование прекращается.
— Да, но Орден…
— Не беспокойтесь об Ордене. Он будет уничтожен. Поторопитесь передать Брюсу новые инструкции… Как бы он заодно и Шевцова не ликвидировал. Конец связи.
— Подтверждаю.
Зимин выключил передатчик.
Он вышел из приспособленной под пункт радиообмена дощатой будочки под безжалостно палящие лучи прожекторов. Долана на базе не было — «Барс» ушел в первый рейс за американским золотом. База осталась как будто без руководства, но руководить тут было и нечем — бесконечно тянувшиеся часы были заполнены вынужденным бездействием.
Через час, как условились, выйдет на связь Брюс. Разыскать его раньше нельзя, никаких экстренных каналов вызова не предусмотрено. Только бы он не успел…
И еще одно всерьез тревожило Зимина.
Американцы никогда не прекратят поисков своего золота.
Никогда.
Но Дамеону, в сущности, и не требовалось, чтобы они так никогда и не нашли никаких следов… После того как ценности будут включены в оборот выбранных и подготовленных южноамериканских банков, остановить запущенные механизмы будет невозможно. Важно не то, чтобы американцы не нашли золота, а то, чтобы они не нашли его быстро.
23
Сплошная облачность предвещала долгое царствие пасмурной погоды. Смолин поднял воротник джинсовой куртки, перешел мокрую улицу и направился к нужному дому на проспекте Космонавтов. Лифт не работал. Полковник взобрался на пятый этаж пешком и надавил кнопку звонка у выкрашенной в бежевый цвет двери. Целую минуту он прислушивался к звукам внутри квартиры, вернее, к их отсутствию… Потом послышались шлепающие шаги, и загремел замок.
Прежде чем отправляться на свидание с бывшей супругой Зимина, Смолин ознакомился с ее биографией, хотя ничего особо примечательного там не вычитал. Ольга Дмитриевна Боровская, тридцать восемь лет, кандидат технических наук. Окончила физфак МГУ, работала в НИИ, потом в лабораториях Звездного городка. Вышла замуж за Зимина (первый брак) семь лет назад, два года назад — развод по обоюдной инициативе, вполне тихий и пристойный («не сошлись характерами»). Смолин подумал, что пять лет — пожалуй, чрезмерный срок для взаимного изучения характеров…
Детьми чета Зиминых так и не обзавелась. Медицинская карта утверждала, что Зимин был бесплоден. Это могло иметь значение для Хранителя Смолина. Если Зимин НЕ БЫЛ человеком… Конечно, их тела почти совершенны, и они могут исполнять все функции, присущие телам людей. Но это ДРУГАЯ форма жизни. Заняться сексом и даже жениться для придания себе более человеческого статуса — все это элементы подделки, но оплодотворить земную женщину ОНИ не способны. Их кровь, сперма, внутренние органы — все это безупречно, выдержит хоть исследование под электронным микроскопом (пока ОНИ живы), и все же это лишь имитация. Маска, не более. Но ведь и земной человек может оказаться бесплодным…
Ольга Дмитриевна приоткрыла дверь. Смолин видел ее фотографии, но личным впечатлениям он всегда доверял больше. На него смотрели серые глаза красивой еще женщины с каштановыми волосами до плеч, выглядящей старше своего возраста. Печать хронической усталости лежала на ее лице, но не такая, какая бывает у женщин, постоянно перегруженных работой и хлопотами по дому. Ольга Дмитриевна, казалось, устала от самой себя. Она была не накрашена и встрепана, словно только что из постели. В пожелтевших пальцах дымилась сигарета без фильтра.
— Добрый день, — вежливо поздоровался Смолин и предъявил служебное удостоверение. — Я полковник Федеральной службы безопасности Смолин Виктор Михайлович. Я хотел бы поговорить о вашем муже… Бывшем муже, — поправился он.
Женщина молча распахнула дверь, не выразив ни положительных, ни отрицательных эмоций по поводу визита контрразведчика, как будто всю жизнь того и ждала. Смолин шагнул в тесную прихожую, а оттуда в единственную комнату, служившую по этой причине и гостиной, и столовой, и спальней.
Обычно, попадая в незнакомый дом, он старался незаметно подмечать все подробности, справедливо полагая, что дом зеркально отражает личность хозяина. Но в данном случае зацепиться было не за что. Никаких фотографий на стенах, любимых дисков, видеокассет (а из аппаратуры — только радио и телевизор), никаких следов отделки квартиры по своему вкусу. Ощущение пустоты усиливало и то, что в комнате практически не было мебели, кроме безликого набора, модного лет пятьдесят назад, — два кресла, журнальный столик и тахта, сейчас незастланная. На столике красовалась початая бутылка коньяка и захватанная рюмка. Рядом — пепельница, переполненная вываливавшимися на стол окурками сигарет «Прима». Красные смятые пачки виднелись там и тут.
«Странно, — подумал Смолин. — В материалах не было упоминания о том, что она закладывает за воротник, и на работе ее ценят и хорошо отзываются. И по внешности не скажешь, что алкоголичка… Может, тихая бытовая пьяница из тех, что не любят выносить сор из избы?»
Следуя жесту хозяйки, Смолин опустился в предложенное кресло. Перед ним блеснула вторая рюмка, наполнилась коньяком — все молча, даже ни слова приветствия!
Ольга Дмитриевна пригубила напиток, и лишь тогда Смолин впервые услышал ее хрипловатый приятный голос.
— Извините, что не предлагаю закурить. Сами видите, какие у меня сигареты. Вы, наверное, к «Мальборо» привыкли.
Смолин курил только «Яву», но к чему разводить дискуссию о сортах табака.
— Ольга Дмитриевна, я хотел…
— Да, да. — Она махнула рукой, пепел упал с сигареты и рассыпался по халату. Она не заметила этого. — Вы пришли поговорить об Александре. Только что ж говорить, раз он погиб… Ведь он погиб?
— Вы как будто сомневаетесь, — неопределенно ответил полковник.
Боровская негромко засмеялась:
— Виктор Михайлович, вы не журналист, которому поручили написать очерк о подвиге героя. Вы человек контрразведки, а контрразведка не интересуется мертвыми. Ее сфера деятельности — живые.
— Не всегда, — сказал Смолин. — Иногда без информации о мертвых не обойтись.
Боровская потушила сигарету и сразу зажгла новую.
— Из того, что вы избегаете внятных ответов, я заключаю, что либо вы сами ни черта не знаете, либо играете в прятки, — сказала она. — Скорее первое, иначе зачем бы вы пришли ко мне… Да не смотрите на меня, как новобранец на сержанта! Я готова к разговору, мне скрывать нечего…
— Я не думаю, что вы что-то скрываете. И у меня нет списка хитрых вопросов, чтобы загнать вас в угол.
Ничего конкретного. Просто расскажите о Зимине. Характер, привычки… Каким он был?
— Зачем? — передернула плечами Боровская. — Неужели ваши компьютеры знают о нем меньше, чем я?
— Больше, Ольга Дмитриевна… Но они не прожили с ним пять лет и не знают того, что известно вам.
Женщина налила коньяку в свою опустевшую рюмку, сделала движение в сторону Смолина, но его рюмка оказалась полной. Она смущенно (первая явная эмоция с момента прихода полковника) поставила бутылку обратно.
— Начинать, наверное, полагается со знакомства? Тут все было обыкновенно. Я влюбилась. А кто же не влюбится в человека романтической профессии, симпатичного, открытого, заботливого, щедрого?
— Значит, вот каким он вам показался, — пробормотал Смолин.
— Почему показался? Он и был таким. Поначалу.
Смолин промолчал, ожидая стереотипного женского продолжения: мол, поглядишь — хороший человек, а копнешь — подлец. Но Боровская сказала совсем другое:
— Мне думалось тогда, да и теперь тоже, что Александр был… Не равен себе. Не понимаете? Ну, каждому человеку предназначено занять в жизни определенный объем, каждого ждет своя ячейка. Для одних — больше, для других — меньше. Вот если человек заполняет ячейку собой так, что не остается в ней пустого места, — все, он состоялся, будь он писатель или слесарь. А у другого все устроено, все ему дано, вот как Александру, — а ячейка намного больше его.
Последнюю фразу она выделила так, что Смолин невольно усомнился, заполнила ли свою ячейку сама Ольга Дмитриевна. Она унеслась в какие-то свои неясные мысли, рассеянно чертя огоньком сигареты колечки в воздухе. Смолин несмело кашлянул, напоминая о себе.
— Да, — очнулась женщина. — О чем я? Это состояние мятущейся души, мое состояние с ним…
— Но из-за этого не разводятся, — проговорил Смолин. — Тысячи людей не равны себе, и ничего, живут…
— Да, конечно. — Она вздохнула. — Дело не в этом. Трещина появилась примерно за год до развода. Я не смогла бы в точности утверждать, в чем это заключалось. Мне трудно говорить об этом. Я технарь, психология — не мой конек. Положите передо мной чертеж узла ракеты, и я скажу вам: эта железка туда, эта сюда, все понятно. А тут… Не хотите же вы, чтобы я исповедовалась в грехе иллюзорных предчувствий…
— Нет-нет, — торопливо отказался Смолин, соображая, как переключить разговор в более приемлемое русло. — Не надо. Я не священник и не психоаналитик. Меня занимают проблемы попроще. Вы говорили, что за год до развода Зимин изменился. В чем это проявлялось? Есть такое выражение: «любит пожить». Любил ли Зимин пожить?
Женщина задумчиво провожала взглядом поднимающийся к потолку дымок.
— Любил ли? — повторила она, словно обкатывая эти слова во рту, как леденцы. — Я бы не сказала. Да и что это значит? Рестораны, девочки, загулы? Это у космонавта?
— Я не это имел в виду… Вот вы рассуждали о самодостаточности личности. Примерно туже схему можно применить и к отношению к жизни, к деньгам и благам. Существуют соблазны, инстинкты, тайные побуждения и скрытые мотивы. Каким в этом смысле был Зимин?
Глаза женщины заблестели, румянец окрасил ее щеки, но это скорее была не реакция на тираду Смолина, а действие плохого коньяка. Она налила еще рюмку.
— Нет, — твердо произнесла она. — Если бы он рвался к деньгам и благам, избрал бы другую профессию и, я уверена, преуспел бы в ней. Знаете, он был талантлив во всем. Ему бы ничего не стоило стать директором банка. Но я вас поняла. Соблазны, инстинкты — неудачные слова, они стреляют вхолостую. Ему не давали спокойно жить… призраки, так бы я сказала. Последний год до развода он жил словно в постоянном ожидании чего-то… Такого, чего он жаждал и боялся. Говорил со мной, простите, спал со мной, а сам находился далеко-далеко…
— Но, может быть, он был поглощен работой?
— Нет. Работа никогда не вызывала у него такого… опустошения. Нет, это совершенно иное.
Самое время переходить к реалиям, мелькнуло у Смолина.
— Ольга Дмитриевна, как вы полагаете, эти изменения в поведении Зимина были вызваны внешними причинами? Возможно, в его окружении появился новый знакомый. Или какие-то необычные звонки по телефону, неурочные отлучки из дома? Вспомните, пожалуйста.
— Вы его в чем-то подозреваете? Полковник слегка улыбнулся:
— Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Конечно, я заглянул к вам не из чистого любопытства. Предполагается, что катастрофа «Магеллана» явилась следствием ошибочных действий одного из членов экипажа — пока неизвестно кого. Проверяются все. И мы не исключаем, что на эти действия космонавта могло спровоцировать некое лицо или группа лиц. Вот вам честно и откровенно причина моей заинтересованности.
Она была ошеломлена:
— Вы что, всерьез считаете, что Саша мог подстроить крушение корабля?! Убить себя и шестерых товарищей?
— Я сказал «ошибочные действия». А ошибки могут быть отзвуками добросовестных заблуждений… Или чьей-то злой воли.,
Боровская наклонила голову то ли в знак согласия, то ли оттого, что ее потянуло в сон.
— Так я о знакомых Александра, — напомнил полковник.
— Да, — встрепенулась она. — Знакомые… Как будто всех я знала. Отряд космонавтов, ребята из нашей лаборатории. У него были ровные, спокойные отношения с людьми. Ни близких друзей, ни явных недоброжелателей. И вроде бы никого нового не возникало. Хотя постойте…
Смолин обратился в слух и мысленно взмолился, чтобы пленка в его карманном диктофоне не кончилась как раз сейчас.
— Был один случай, перед самым разводом… Мы вышли прогуляться по аллее и обсудить наши невеселые дела… Саша увидел на углу незнакомого мне человека. Попросил меня посидеть на лавочке, а сам направился к нему. Они свернули за угол… Я ждала минут двадцать. Саша вернулся один. Ни до этого, ни после я никогда не видела того человека. Я спросила, но Александр отделался какой-то ничего не значащей фразой.
— Ну хорошо. — Смолин беспокоился о пленке. — А описать незнакомца вы можете?
— Я видела его издали, недолго, да и не присматривалась особенно. — Она наморщила лоб. — У меня не очень хорошее зрение… Средних лет, хотя скорее пожилой… В общем, — не мальчик… Одет был обыкновенно, в темный костюм… По-моему, лысый. Ну не совсем, а с залысинами. Знаете, перед разводом не до того мне было…
Исчерпывающая информация, грустно усмехнулся про себя Смолин. Стоило волноваться из-за диктофона.
— А когда это произошло? Дату не припомните?
— Через три года?! Разве что приблизительно… Это было летом… Разошлись мы девятого июня, ну, а это произошло примерно за неделю… Второго или третьего.
— Так. — Смолин уловил сухой щелчок в кармане — это сработал автостоп диктофона. — Значит, ни до, ни после этого вы того человека не видели…
— Я же сказала… Впрочем, после развода я и Зимина не видела ни разу. Квартиру менял он сам, сам и мебель перевозил, пока я жила у мамы. Он позвонил, и я переехала сюда. Но если вы этого незнакомца подозреваете в чем-то, уверяю вас, напрасно.
— Почему?
— Потому что если бы он замышлял недоброе, прятался бы от свидетелей, нет? От меня хотя бы…
— Пожалуй, вам следует сменить работу и перейти к нам, — отшутился Смолин.
Боровская снова потянулась к бутылке, но, виновато взглянув на гостя, отвела руку. Смолин поднялся, поблагодарил за гостеприимство и двинулся к двери. Женщина окликнула его:
— Скажите мне только одно, полковник… Александр жив?
— Нет, — произнес Смолин и вышел, захлопнув дверь.
Тучи, клубившиеся едва ли не над самой головой, опять разродились хилым дождиком. Смолин шагал с поднятым воротником, засунув руки в карманы. Он направлялся в ресторан, куда должен был подойти Табачников, взявший на себя проверку Шевцова и Рассонова.
Прежде чем отправляться на свидание с бывшей супругой Зимина, Смолин ознакомился с ее биографией, хотя ничего особо примечательного там не вычитал. Ольга Дмитриевна Боровская, тридцать восемь лет, кандидат технических наук. Окончила физфак МГУ, работала в НИИ, потом в лабораториях Звездного городка. Вышла замуж за Зимина (первый брак) семь лет назад, два года назад — развод по обоюдной инициативе, вполне тихий и пристойный («не сошлись характерами»). Смолин подумал, что пять лет — пожалуй, чрезмерный срок для взаимного изучения характеров…
Детьми чета Зиминых так и не обзавелась. Медицинская карта утверждала, что Зимин был бесплоден. Это могло иметь значение для Хранителя Смолина. Если Зимин НЕ БЫЛ человеком… Конечно, их тела почти совершенны, и они могут исполнять все функции, присущие телам людей. Но это ДРУГАЯ форма жизни. Заняться сексом и даже жениться для придания себе более человеческого статуса — все это элементы подделки, но оплодотворить земную женщину ОНИ не способны. Их кровь, сперма, внутренние органы — все это безупречно, выдержит хоть исследование под электронным микроскопом (пока ОНИ живы), и все же это лишь имитация. Маска, не более. Но ведь и земной человек может оказаться бесплодным…
Ольга Дмитриевна приоткрыла дверь. Смолин видел ее фотографии, но личным впечатлениям он всегда доверял больше. На него смотрели серые глаза красивой еще женщины с каштановыми волосами до плеч, выглядящей старше своего возраста. Печать хронической усталости лежала на ее лице, но не такая, какая бывает у женщин, постоянно перегруженных работой и хлопотами по дому. Ольга Дмитриевна, казалось, устала от самой себя. Она была не накрашена и встрепана, словно только что из постели. В пожелтевших пальцах дымилась сигарета без фильтра.
— Добрый день, — вежливо поздоровался Смолин и предъявил служебное удостоверение. — Я полковник Федеральной службы безопасности Смолин Виктор Михайлович. Я хотел бы поговорить о вашем муже… Бывшем муже, — поправился он.
Женщина молча распахнула дверь, не выразив ни положительных, ни отрицательных эмоций по поводу визита контрразведчика, как будто всю жизнь того и ждала. Смолин шагнул в тесную прихожую, а оттуда в единственную комнату, служившую по этой причине и гостиной, и столовой, и спальней.
Обычно, попадая в незнакомый дом, он старался незаметно подмечать все подробности, справедливо полагая, что дом зеркально отражает личность хозяина. Но в данном случае зацепиться было не за что. Никаких фотографий на стенах, любимых дисков, видеокассет (а из аппаратуры — только радио и телевизор), никаких следов отделки квартиры по своему вкусу. Ощущение пустоты усиливало и то, что в комнате практически не было мебели, кроме безликого набора, модного лет пятьдесят назад, — два кресла, журнальный столик и тахта, сейчас незастланная. На столике красовалась початая бутылка коньяка и захватанная рюмка. Рядом — пепельница, переполненная вываливавшимися на стол окурками сигарет «Прима». Красные смятые пачки виднелись там и тут.
«Странно, — подумал Смолин. — В материалах не было упоминания о том, что она закладывает за воротник, и на работе ее ценят и хорошо отзываются. И по внешности не скажешь, что алкоголичка… Может, тихая бытовая пьяница из тех, что не любят выносить сор из избы?»
Следуя жесту хозяйки, Смолин опустился в предложенное кресло. Перед ним блеснула вторая рюмка, наполнилась коньяком — все молча, даже ни слова приветствия!
Ольга Дмитриевна пригубила напиток, и лишь тогда Смолин впервые услышал ее хрипловатый приятный голос.
— Извините, что не предлагаю закурить. Сами видите, какие у меня сигареты. Вы, наверное, к «Мальборо» привыкли.
Смолин курил только «Яву», но к чему разводить дискуссию о сортах табака.
— Ольга Дмитриевна, я хотел…
— Да, да. — Она махнула рукой, пепел упал с сигареты и рассыпался по халату. Она не заметила этого. — Вы пришли поговорить об Александре. Только что ж говорить, раз он погиб… Ведь он погиб?
— Вы как будто сомневаетесь, — неопределенно ответил полковник.
Боровская негромко засмеялась:
— Виктор Михайлович, вы не журналист, которому поручили написать очерк о подвиге героя. Вы человек контрразведки, а контрразведка не интересуется мертвыми. Ее сфера деятельности — живые.
— Не всегда, — сказал Смолин. — Иногда без информации о мертвых не обойтись.
Боровская потушила сигарету и сразу зажгла новую.
— Из того, что вы избегаете внятных ответов, я заключаю, что либо вы сами ни черта не знаете, либо играете в прятки, — сказала она. — Скорее первое, иначе зачем бы вы пришли ко мне… Да не смотрите на меня, как новобранец на сержанта! Я готова к разговору, мне скрывать нечего…
— Я не думаю, что вы что-то скрываете. И у меня нет списка хитрых вопросов, чтобы загнать вас в угол.
Ничего конкретного. Просто расскажите о Зимине. Характер, привычки… Каким он был?
— Зачем? — передернула плечами Боровская. — Неужели ваши компьютеры знают о нем меньше, чем я?
— Больше, Ольга Дмитриевна… Но они не прожили с ним пять лет и не знают того, что известно вам.
Женщина налила коньяку в свою опустевшую рюмку, сделала движение в сторону Смолина, но его рюмка оказалась полной. Она смущенно (первая явная эмоция с момента прихода полковника) поставила бутылку обратно.
— Начинать, наверное, полагается со знакомства? Тут все было обыкновенно. Я влюбилась. А кто же не влюбится в человека романтической профессии, симпатичного, открытого, заботливого, щедрого?
— Значит, вот каким он вам показался, — пробормотал Смолин.
— Почему показался? Он и был таким. Поначалу.
Смолин промолчал, ожидая стереотипного женского продолжения: мол, поглядишь — хороший человек, а копнешь — подлец. Но Боровская сказала совсем другое:
— Мне думалось тогда, да и теперь тоже, что Александр был… Не равен себе. Не понимаете? Ну, каждому человеку предназначено занять в жизни определенный объем, каждого ждет своя ячейка. Для одних — больше, для других — меньше. Вот если человек заполняет ячейку собой так, что не остается в ней пустого места, — все, он состоялся, будь он писатель или слесарь. А у другого все устроено, все ему дано, вот как Александру, — а ячейка намного больше его.
Последнюю фразу она выделила так, что Смолин невольно усомнился, заполнила ли свою ячейку сама Ольга Дмитриевна. Она унеслась в какие-то свои неясные мысли, рассеянно чертя огоньком сигареты колечки в воздухе. Смолин несмело кашлянул, напоминая о себе.
— Да, — очнулась женщина. — О чем я? Это состояние мятущейся души, мое состояние с ним…
— Но из-за этого не разводятся, — проговорил Смолин. — Тысячи людей не равны себе, и ничего, живут…
— Да, конечно. — Она вздохнула. — Дело не в этом. Трещина появилась примерно за год до развода. Я не смогла бы в точности утверждать, в чем это заключалось. Мне трудно говорить об этом. Я технарь, психология — не мой конек. Положите передо мной чертеж узла ракеты, и я скажу вам: эта железка туда, эта сюда, все понятно. А тут… Не хотите же вы, чтобы я исповедовалась в грехе иллюзорных предчувствий…
— Нет-нет, — торопливо отказался Смолин, соображая, как переключить разговор в более приемлемое русло. — Не надо. Я не священник и не психоаналитик. Меня занимают проблемы попроще. Вы говорили, что за год до развода Зимин изменился. В чем это проявлялось? Есть такое выражение: «любит пожить». Любил ли Зимин пожить?
Женщина задумчиво провожала взглядом поднимающийся к потолку дымок.
— Любил ли? — повторила она, словно обкатывая эти слова во рту, как леденцы. — Я бы не сказала. Да и что это значит? Рестораны, девочки, загулы? Это у космонавта?
— Я не это имел в виду… Вот вы рассуждали о самодостаточности личности. Примерно туже схему можно применить и к отношению к жизни, к деньгам и благам. Существуют соблазны, инстинкты, тайные побуждения и скрытые мотивы. Каким в этом смысле был Зимин?
Глаза женщины заблестели, румянец окрасил ее щеки, но это скорее была не реакция на тираду Смолина, а действие плохого коньяка. Она налила еще рюмку.
— Нет, — твердо произнесла она. — Если бы он рвался к деньгам и благам, избрал бы другую профессию и, я уверена, преуспел бы в ней. Знаете, он был талантлив во всем. Ему бы ничего не стоило стать директором банка. Но я вас поняла. Соблазны, инстинкты — неудачные слова, они стреляют вхолостую. Ему не давали спокойно жить… призраки, так бы я сказала. Последний год до развода он жил словно в постоянном ожидании чего-то… Такого, чего он жаждал и боялся. Говорил со мной, простите, спал со мной, а сам находился далеко-далеко…
— Но, может быть, он был поглощен работой?
— Нет. Работа никогда не вызывала у него такого… опустошения. Нет, это совершенно иное.
Самое время переходить к реалиям, мелькнуло у Смолина.
— Ольга Дмитриевна, как вы полагаете, эти изменения в поведении Зимина были вызваны внешними причинами? Возможно, в его окружении появился новый знакомый. Или какие-то необычные звонки по телефону, неурочные отлучки из дома? Вспомните, пожалуйста.
— Вы его в чем-то подозреваете? Полковник слегка улыбнулся:
— Прямой вопрос заслуживает прямого ответа. Конечно, я заглянул к вам не из чистого любопытства. Предполагается, что катастрофа «Магеллана» явилась следствием ошибочных действий одного из членов экипажа — пока неизвестно кого. Проверяются все. И мы не исключаем, что на эти действия космонавта могло спровоцировать некое лицо или группа лиц. Вот вам честно и откровенно причина моей заинтересованности.
Она была ошеломлена:
— Вы что, всерьез считаете, что Саша мог подстроить крушение корабля?! Убить себя и шестерых товарищей?
— Я сказал «ошибочные действия». А ошибки могут быть отзвуками добросовестных заблуждений… Или чьей-то злой воли.,
Боровская наклонила голову то ли в знак согласия, то ли оттого, что ее потянуло в сон.
— Так я о знакомых Александра, — напомнил полковник.
— Да, — встрепенулась она. — Знакомые… Как будто всех я знала. Отряд космонавтов, ребята из нашей лаборатории. У него были ровные, спокойные отношения с людьми. Ни близких друзей, ни явных недоброжелателей. И вроде бы никого нового не возникало. Хотя постойте…
Смолин обратился в слух и мысленно взмолился, чтобы пленка в его карманном диктофоне не кончилась как раз сейчас.
— Был один случай, перед самым разводом… Мы вышли прогуляться по аллее и обсудить наши невеселые дела… Саша увидел на углу незнакомого мне человека. Попросил меня посидеть на лавочке, а сам направился к нему. Они свернули за угол… Я ждала минут двадцать. Саша вернулся один. Ни до этого, ни после я никогда не видела того человека. Я спросила, но Александр отделался какой-то ничего не значащей фразой.
— Ну хорошо. — Смолин беспокоился о пленке. — А описать незнакомца вы можете?
— Я видела его издали, недолго, да и не присматривалась особенно. — Она наморщила лоб. — У меня не очень хорошее зрение… Средних лет, хотя скорее пожилой… В общем, — не мальчик… Одет был обыкновенно, в темный костюм… По-моему, лысый. Ну не совсем, а с залысинами. Знаете, перед разводом не до того мне было…
Исчерпывающая информация, грустно усмехнулся про себя Смолин. Стоило волноваться из-за диктофона.
— А когда это произошло? Дату не припомните?
— Через три года?! Разве что приблизительно… Это было летом… Разошлись мы девятого июня, ну, а это произошло примерно за неделю… Второго или третьего.
— Так. — Смолин уловил сухой щелчок в кармане — это сработал автостоп диктофона. — Значит, ни до, ни после этого вы того человека не видели…
— Я же сказала… Впрочем, после развода я и Зимина не видела ни разу. Квартиру менял он сам, сам и мебель перевозил, пока я жила у мамы. Он позвонил, и я переехала сюда. Но если вы этого незнакомца подозреваете в чем-то, уверяю вас, напрасно.
— Почему?
— Потому что если бы он замышлял недоброе, прятался бы от свидетелей, нет? От меня хотя бы…
— Пожалуй, вам следует сменить работу и перейти к нам, — отшутился Смолин.
Боровская снова потянулась к бутылке, но, виновато взглянув на гостя, отвела руку. Смолин поднялся, поблагодарил за гостеприимство и двинулся к двери. Женщина окликнула его:
— Скажите мне только одно, полковник… Александр жив?
— Нет, — произнес Смолин и вышел, захлопнув дверь.
Тучи, клубившиеся едва ли не над самой головой, опять разродились хилым дождиком. Смолин шагал с поднятым воротником, засунув руки в карманы. Он направлялся в ресторан, куда должен был подойти Табачников, взявший на себя проверку Шевцова и Рассонова.
24
Собрав доступные сведения о Шевцове, Табачников встретился с доктором Котельниковым.
— Типичнейший грипп, — говорил пожилой доктор, — поверьте мне, уважаемый Леонид Савельевич. Неужели наши спецслужбы продвидулись в медицине так далеко, что вы ставите под сомнение диагноз врача?
— Ни в коем случае, — обеими руками отмахнулся Табачников. — Я понимаю, что это не могло быть, скажем, пищевое отравление.
— Нет, нет. У пищевого отравления совсем другие симптомы.
Табачников помялся, не зная, как перекинуть мостик к занимавшему его вопросу, и решил подобраться издалека.
— Скажите, доктор, ведь здесь, в Звездном, сейчас нет вспышки гриппа?
— Нет, разумеется.
— А не показался ли вам странным единственный случай заболевания?
Котельников ответил обтекаемо, чтобы не обидеть собеседника слишком явным указанием на его медицинский дилетантизм.
— Видите ли, Леонид Савельевич, к сожалению, мы с вами живем в мире микробов и вирусов. Вирус гриппа никуда не исчезает, он только мутирует, когда у большинства людей вырабатывается иммунитет к предыдущей… мм… — он поискал термин, понятный полковнику, — модификации. Тогда распространяются эпидемии. Но и в спокойное время кто-нибудь нет-нет да и заболевает. Это не слишком частое явление, но, смею вас уверить, ничего сверхъестественного здесь нет.
— Доктор, — решился напрямую спросить Табачников, — как, по-вашему, есть ли реальная возможность преднамеренно заразить человека гриппом?
— Конечно. Чихнуть на него, к примеру, если вы больны.
— Я имел в виду не это. Например, если бы я, будучи здоровым, хотел бы вывести вас из строя на некоторое время — на день-два, максимум на неделю, — смог бы я изобрести способ заразить вас гриппом?
Глаза Котельникова округлились.
— Вы считаете, что полковника Рассонова…
— Мы ничего не считаем, — отрезал Табачников. — Мы хотим установить истинную картину случившегося. Перефразируя вас, доктор, я бы сказал, что, к сожалению, мы живем не только в мире микробов и вирусов, но и в мире недобрых намерений, которые, увы, иногда осуществляются…
— Это невозможно!
Табачников мог отнести восклицание доктора как к вероятности использования культуры вируса гриппа в преступных целях, так и к наличию в природе недобрых намерений вообще. Он попросил уточнить.
— Работы со штаммами вирусов проводятся под строжайшим контролем, — сухо проговорил Котельников. — Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Но если б, д я исхитрился украсть склянку с вирусом из лаборатории, не вижу, что могло бы помешать мне заразить вас…
— Спасибо. — Табачников поклонился, сделав вид, что не заметил мстительного ударения на слове «вас». — И еще один вопрос. Как врач, вы отличили бы симптомы гриппа от схожих, но вызванных неким отравляющим веществом?
— Полагаю, что да, — пожал плечами Котельников. — Если только вы не копаете под мою профессиональную компетентность… Хотя смотря какое вещество… Я же не знаю, о чем идет речь.
— Благодарю вас, доктор. — Табачников собрался уходить. — Да, вот еще что…
Губы врача искривились в подобии улыбки.
— Знаю, знаю. Наш разговор должен сохраняться в тайне.
— Даже от моих коллег, доктор.
От доктора Табачников направился в квартиру полковника Рассонова. Андрей Николаевич, уже вполне оправившийся от болезни, отворил дверь и пригласил Табачникова в гостиную. Он был дома один, и можно было поговорить без помех.
— Итак, чему обязан? — старомодно осведомился Рассонов, и Табачников невольно подумал, что интеллигентно мягкую манеру речи полковник позаимствовал у доктора Котельникова.
— Если вас удивит что-то в нашей беседе… — начал Табачников, но Рассонов тут же прервал его:
— Нет, не удивит. Я ждал вашего визита, точнее, ждал визита человека вашей профессии. После гибели шаттла это естественно. Должен был лететь я, а полетел Зимин. Вы подозреваете, что на «Магеллане» совершена диверсия, что я причастен к ней, симулировал болезнь и вместо себя послал на смерть другого человека. Я правильно изложил ход ваших рассуждений?
Табачников смутился. Действительно, одна из версий в предварительной разработке выглядела именно так, с той разницей, что вместо наивной симуляции предполагалось принятие Рассоновым ослабленного штамма вируса или препарата, вызывающего временное расстройство здоровья. Однако при кропотливой проверке связей и личности полковника не выявилось ровным счетом ничего, что подтверждало бы эту гипотезу. Ныне рассматривались две возможности — случайное совпадение и отравление либо заражение Рассонова с целью заменить его Зиминым.
— Мы не подозреваем вас, Андрей Николаевич, — спокойно сказал Табачников. — Речь пойдет не столько о вас, сколько о вашем дублере.
— О Зимине? Вот теперь действительно озадачили. — Рассонов сел на диван напротив гостя. — Его можно обвинить разве что в эффектном самоубийстве…
— Да? Он что, обладал неустойчивой психикой?
— Да нет, — усмехнулся Рассонов. — Такие люди к нам не попадают… Просто я не возьму в толк, почему мертвый интересует вас больше живого…
— Мы собираем информацию, только и всего. Вы же понимаете, эта катастрофа выглядит не совсем обычно. Будь там один «Магеллан», ладно, но «Элис»…
— Что за «Элис»? — поднял брови Рассонов.
— Вы ничего не знаете?
— Нет.
Табачников был более чем удивлен. Ему и в голову не могло прийти, что основной претендент на полет оставался в неведении о секретной миссии шаттла.
— А, да, — вспомнил Рассонов. — Игорь Шевцов говорил что-то такое, но меня не успели разыскать, а потом я заболел, и нужда во мне отпала.
— Может, и так… — Табачников мысленно сделал отметку в воображаемой записной книжке: запросить генерала Казимова, кого командировали в Звездный для оповещения экипажа об изменениях в программе полета. — Чтобы вы не переживали: «Магеллан» снял с орбиты отработанный военный спутник американцев. Официально предупреждаю, что это секретные сведения.
— И только-то?
Табачникова обрадовало, что Рассонов не придал особого значения его словам.
— Так я о Зимине, — возвратился он к исходной теме. — Вы хорошо его знали?
— Как сказать… — Космонавт задумался. — Его никто не знал хорошо. Он был… Немного особенным.
— Подробнее, пожалуйста…
— Я не хочу бросать на него тень, вроде того, что это был человек с двойным дном и все такое. Но отряд космонавтов — маленькое сплоченное сообщество. Каждый уверен, что на орбите и на земле его не подведут, понимаете? И Зимин никогда никого не разочаровывал. Но все же была в нем какая-то закрытая дверь. Он жил по правилам.
— Что же тут особенного? — не понял Табачников. — Люди определенных профессий, и вашей, и моей, живут по правилам. Никто нас за уши не тянул и не мешал идти в свободные художники.
— Нет… Наверное, я неточно выразился. Как бы вам объяснить… Вот закон, уголовный кодекс. Одни не нарушают его из страха наказания, а другие просто не мыслят, как можно причинить человеку вред.
— Ага, — подключился Табачников. — Следовательно, Зимин был поставлен в рамки и держался под их силовым давлением?
— Вы спросили мое мнение о Зимине, я вам ответил. К несчастью, он погиб. И мы никогда не узнаем, как бы он повел себя вот в такой-то ситуации… Или мне следовало повествовать о мертвых по римскому принципу: хорошо или ничего?
— По роду деятельности мне важна истина, а не римские принципы… Теперь давайте вспомним день, когда вы заболели.
— День как день… Проснулся, позавтракал…
— Минуту. Завтракали где?
— Здесь, дома.
— Придется изъять посуду, которой вы пользовались, для экспертизы.
— Мне подсыпали какой-нибудь дряни? — Рассонов недоверчиво улыбнулся. — Но что тогда покажет экспертиза? По-вашему, я никогда не мою посуду?
— Типичнейший грипп, — говорил пожилой доктор, — поверьте мне, уважаемый Леонид Савельевич. Неужели наши спецслужбы продвидулись в медицине так далеко, что вы ставите под сомнение диагноз врача?
— Ни в коем случае, — обеими руками отмахнулся Табачников. — Я понимаю, что это не могло быть, скажем, пищевое отравление.
— Нет, нет. У пищевого отравления совсем другие симптомы.
Табачников помялся, не зная, как перекинуть мостик к занимавшему его вопросу, и решил подобраться издалека.
— Скажите, доктор, ведь здесь, в Звездном, сейчас нет вспышки гриппа?
— Нет, разумеется.
— А не показался ли вам странным единственный случай заболевания?
Котельников ответил обтекаемо, чтобы не обидеть собеседника слишком явным указанием на его медицинский дилетантизм.
— Видите ли, Леонид Савельевич, к сожалению, мы с вами живем в мире микробов и вирусов. Вирус гриппа никуда не исчезает, он только мутирует, когда у большинства людей вырабатывается иммунитет к предыдущей… мм… — он поискал термин, понятный полковнику, — модификации. Тогда распространяются эпидемии. Но и в спокойное время кто-нибудь нет-нет да и заболевает. Это не слишком частое явление, но, смею вас уверить, ничего сверхъестественного здесь нет.
— Доктор, — решился напрямую спросить Табачников, — как, по-вашему, есть ли реальная возможность преднамеренно заразить человека гриппом?
— Конечно. Чихнуть на него, к примеру, если вы больны.
— Я имел в виду не это. Например, если бы я, будучи здоровым, хотел бы вывести вас из строя на некоторое время — на день-два, максимум на неделю, — смог бы я изобрести способ заразить вас гриппом?
Глаза Котельникова округлились.
— Вы считаете, что полковника Рассонова…
— Мы ничего не считаем, — отрезал Табачников. — Мы хотим установить истинную картину случившегося. Перефразируя вас, доктор, я бы сказал, что, к сожалению, мы живем не только в мире микробов и вирусов, но и в мире недобрых намерений, которые, увы, иногда осуществляются…
— Это невозможно!
Табачников мог отнести восклицание доктора как к вероятности использования культуры вируса гриппа в преступных целях, так и к наличию в природе недобрых намерений вообще. Он попросил уточнить.
— Работы со штаммами вирусов проводятся под строжайшим контролем, — сухо проговорил Котельников. — Вам это должно быть известно лучше, чем мне. Но если б, д я исхитрился украсть склянку с вирусом из лаборатории, не вижу, что могло бы помешать мне заразить вас…
— Спасибо. — Табачников поклонился, сделав вид, что не заметил мстительного ударения на слове «вас». — И еще один вопрос. Как врач, вы отличили бы симптомы гриппа от схожих, но вызванных неким отравляющим веществом?
— Полагаю, что да, — пожал плечами Котельников. — Если только вы не копаете под мою профессиональную компетентность… Хотя смотря какое вещество… Я же не знаю, о чем идет речь.
— Благодарю вас, доктор. — Табачников собрался уходить. — Да, вот еще что…
Губы врача искривились в подобии улыбки.
— Знаю, знаю. Наш разговор должен сохраняться в тайне.
— Даже от моих коллег, доктор.
От доктора Табачников направился в квартиру полковника Рассонова. Андрей Николаевич, уже вполне оправившийся от болезни, отворил дверь и пригласил Табачникова в гостиную. Он был дома один, и можно было поговорить без помех.
— Итак, чему обязан? — старомодно осведомился Рассонов, и Табачников невольно подумал, что интеллигентно мягкую манеру речи полковник позаимствовал у доктора Котельникова.
— Если вас удивит что-то в нашей беседе… — начал Табачников, но Рассонов тут же прервал его:
— Нет, не удивит. Я ждал вашего визита, точнее, ждал визита человека вашей профессии. После гибели шаттла это естественно. Должен был лететь я, а полетел Зимин. Вы подозреваете, что на «Магеллане» совершена диверсия, что я причастен к ней, симулировал болезнь и вместо себя послал на смерть другого человека. Я правильно изложил ход ваших рассуждений?
Табачников смутился. Действительно, одна из версий в предварительной разработке выглядела именно так, с той разницей, что вместо наивной симуляции предполагалось принятие Рассоновым ослабленного штамма вируса или препарата, вызывающего временное расстройство здоровья. Однако при кропотливой проверке связей и личности полковника не выявилось ровным счетом ничего, что подтверждало бы эту гипотезу. Ныне рассматривались две возможности — случайное совпадение и отравление либо заражение Рассонова с целью заменить его Зиминым.
— Мы не подозреваем вас, Андрей Николаевич, — спокойно сказал Табачников. — Речь пойдет не столько о вас, сколько о вашем дублере.
— О Зимине? Вот теперь действительно озадачили. — Рассонов сел на диван напротив гостя. — Его можно обвинить разве что в эффектном самоубийстве…
— Да? Он что, обладал неустойчивой психикой?
— Да нет, — усмехнулся Рассонов. — Такие люди к нам не попадают… Просто я не возьму в толк, почему мертвый интересует вас больше живого…
— Мы собираем информацию, только и всего. Вы же понимаете, эта катастрофа выглядит не совсем обычно. Будь там один «Магеллан», ладно, но «Элис»…
— Что за «Элис»? — поднял брови Рассонов.
— Вы ничего не знаете?
— Нет.
Табачников был более чем удивлен. Ему и в голову не могло прийти, что основной претендент на полет оставался в неведении о секретной миссии шаттла.
— А, да, — вспомнил Рассонов. — Игорь Шевцов говорил что-то такое, но меня не успели разыскать, а потом я заболел, и нужда во мне отпала.
— Может, и так… — Табачников мысленно сделал отметку в воображаемой записной книжке: запросить генерала Казимова, кого командировали в Звездный для оповещения экипажа об изменениях в программе полета. — Чтобы вы не переживали: «Магеллан» снял с орбиты отработанный военный спутник американцев. Официально предупреждаю, что это секретные сведения.
— И только-то?
Табачникова обрадовало, что Рассонов не придал особого значения его словам.
— Так я о Зимине, — возвратился он к исходной теме. — Вы хорошо его знали?
— Как сказать… — Космонавт задумался. — Его никто не знал хорошо. Он был… Немного особенным.
— Подробнее, пожалуйста…
— Я не хочу бросать на него тень, вроде того, что это был человек с двойным дном и все такое. Но отряд космонавтов — маленькое сплоченное сообщество. Каждый уверен, что на орбите и на земле его не подведут, понимаете? И Зимин никогда никого не разочаровывал. Но все же была в нем какая-то закрытая дверь. Он жил по правилам.
— Что же тут особенного? — не понял Табачников. — Люди определенных профессий, и вашей, и моей, живут по правилам. Никто нас за уши не тянул и не мешал идти в свободные художники.
— Нет… Наверное, я неточно выразился. Как бы вам объяснить… Вот закон, уголовный кодекс. Одни не нарушают его из страха наказания, а другие просто не мыслят, как можно причинить человеку вред.
— Ага, — подключился Табачников. — Следовательно, Зимин был поставлен в рамки и держался под их силовым давлением?
— Вы спросили мое мнение о Зимине, я вам ответил. К несчастью, он погиб. И мы никогда не узнаем, как бы он повел себя вот в такой-то ситуации… Или мне следовало повествовать о мертвых по римскому принципу: хорошо или ничего?
— По роду деятельности мне важна истина, а не римские принципы… Теперь давайте вспомним день, когда вы заболели.
— День как день… Проснулся, позавтракал…
— Минуту. Завтракали где?
— Здесь, дома.
— Придется изъять посуду, которой вы пользовались, для экспертизы.
— Мне подсыпали какой-нибудь дряни? — Рассонов недоверчиво улыбнулся. — Но что тогда покажет экспертиза? По-вашему, я никогда не мою посуду?