Царегородцев Василий. Несимметричное пальто (фрагменты)

   Как жалко, что у нее во сне не было плоти, хотя Веселок и проснулся с ощущением женских касаний. Проснулся в хорошем настроении, потому что подумавшаяся мысль не огорчила его, а подумалось следующее: душа может существовать в нескольких мирах, но тело принадлежит только одному миру, который по этой причине и называют реальным. Из этого следует только одно, что сожитие с призраком или вымыслом невозможны из-за отсутствия плоти.
   Попив чаю с рыбным пирогом (рыба в этом доме не переводилась), Веселок засобирался в центр. Он не забыл, конечно, почитать старушке немного из Евангелия. То место, где блудница омывала мирром ноги Христа. Эту картинку тетя Вера особенно любила. Плакала.
   Старушка, когда кончилось животворное чтение, полила свои искусственные розы, а Веселок, надев ботинки с шерстяными носками, пошел морозной дорогой, под сопровождение ледяного хруста, искать себе новую судьбу. Он пошел искать призрак женщины, которая сегодня приснилась. Ее присутствие вдохновило его. Так хорошо было после сна, как будто в трех водах умылся.
   Подойдя к театру, Веселок почувствовал, что у него в жизни начинается стеснительный период. Во-первых, поношенных до срамоты своих стеснительных ботинок со стружкой в подошве он начал стесняться еще дома, сейчас на него нашел стыд за старомодное драповое пальто, до ужаса тяжелое от влажности. Он почувствовал большое облегчение, когда сдал его в гардероб, свитерок-то на нем был ничего. Но все же, увидев свое отражение в зеркале, он отвернулся. Что зеркало может утешительного поведать Веселку? Только какую-нибудь гадость: о некрасивом полненьком теле, нищете одежды... Лицо, правда, более-менее интересное у Веселка. Сытого хамского жлобства нет, лицо страдающего за человечество интеллигента. Какая ложь, господи!
   Веселок с неловкой рассеянностью отыскал свое место в свободном ряду и сразу повернулся лицом ко входу, затылком к пустой темной сцене.
   Пришел дворник. Один.
   - А где подруга? - спросил его Веселок.
   - Это не для ее мозгов, - проворчал он в свою густую бороду.
   - Так зачем водишься с такой? - машинально упрекнул Веселок. - Еще и Апину слушаешь?
   Веселок ожидал, что дворник переспросит: "Кого-кого?" Но он, оказывается, знал и Апину, и Кузьмина, и всех звезд эстрады.
   - Чувствуется женское влияние, - засмеялся Веселок.
   - Только не надо смеяться, - огрызнулся дворник. - Всё в этом мире относительно.
   - Ну уж! - даже присвистнул Веселок. - Не будешь же ты спорить, что Моцарт совершеннее Добрынина?
   - Совершеннее, - нехотя ответил дворник, - но это ничего не доказывает. Под куполом бескрайней Вселенной они одинаковые.
   - Это тебе твоя пассия сказала? Не узнаю тебя, Стас.
   - Тебя это же ждет!
   - А чем ты занимаешься, Стас?
   - Развратом.
   Веселок рассмеялся, кажется, азартно. Женщина, сидевшая впереди, оглянулась. Оглянулась всего на секунду, на долю секунды, но этой песчинки времени хватило Веселку, чтобы разглядеть, узнать в этой женщине свою судьбу.
   Стас, заметив реакцию Веселка на женщину, сочувственно вздохнул, потрепал за плечо.
   - Извини, старик, помочь не могу. - Он имел в виду стеснительность Веселка, вдвоем было бы легче найти с женщиной язык. - После спектакля сразу на такси домой.
   - Да что за спешка? - удивился Веселок.
   - Понимаешь, такая любовница ждет, что сейчас уже охота.
   - Поздравляю, хотя я удивлен.
   - Мы давно не виделись, - уклончиво ответил бывший богослов Стас, а ныне обыкновенный грешник по женской линии.
   - Мог и не приходить, - сказал Веселок, - раз так прижало.
   - Да спектакль нахвалили. Говорят, много нового, может служить учебником жизни. Любопытно. Может быть, под сводом философских знаний есть что-то новенькое.
   На сцене вдруг загорелся свет. Спектакль начался. Но прежде чем заняться им серьезно, Веселок украдкой посмотрел на женщину, которую он назвал своей, правда, она об этом еще не знала. И узнает ли!
   Хороша...
   На сцене силуэт горы: один склон крутой, другой пологий. К скале приставлен здоровый камень. На нем цепи. Камень и цепи, каторжный союз.
   За скалой высветился большой занавес. Бог мой, какими только он сюжетами не расписан. Здесь и женщины, ждущие любви, и женщины, продающие любовь, и натюрморты с кувшинами вина, жареными фазанами. Изумительные пейзажи, на каждом по стогу сена. А как все выписано - так натурально, что если бы в театре оказались птицы, они набросились бы на виноград. А Веселок бы набросился на смуглую фламандку, она уже напомнила ему, что он мужчина. Но женщина, которую он назвал своей судьбой, опять обернулась и посмотрела на Веселка, ему показалось, укоризненно. Он сразу отвел глаза от фламандки и уставился на яблоню. Яблоки на ней были сочные, и у Веселка скоро вытекла слюна. О, волшебная сила искусства.
   Занавес заколыхался. Заиграли на фруктах блики, зашумели листья, удлиннились тени. Полнейшая иллюзи жизни. Несколько зрителей бросились к сцене. Но Веселок остался на месте. К сожалению, он был не свободен. Стас рылся в кошельке, искал денег на такси.
   Выбежавшие из-за скалы милиционеры прогнали прибежавших мужиков. Посрамленные, они вернулись на свои места. "Яблок хотел тебе набрать", оправдывались они перед женами. Иллюзия жизни удивительная.
   "И вот такой жизни был лишен Сизиф. Он не мог смириться с этим. Обманул богов и ушел из царства Аида", - прокомментировали со сцены.
   На сцене появляется Сизиф. Где только нашли такого культуриста. В зале происходит перемена. Теперь мужчины начанают следить за женами. Великолепное тело Сизифа многих, наверное, натолкнуло на грех. Тем более всеми движениями, всеми жестами он дает понять, что не евнух.
   Он выпил вина, съел яблоко и увидел симпатичную девицу в набедренной повязке. Последовательность действий Сизифа настолько ясна, что женский истеричный голос из зала крикнул девице:
   - Беги!
   Девица как будто не слышит. Она продолжает рвать виноград, лакомиться вкусными ягодами.
   Сизиф подкрадывается к ней, начинается борьба. Сизиф доволен, он уверен, что победит, как и подобает мужчине. Женщина тоже уверена, поэтому кричит скорее в нетерпении, чем в отчаянии, чтобы потушили свет.
   - Еще чего! - возмущается публика. - А за что мы деньги платили? Не за то, чтобы спектакль в темноте смотреть.
   Но Сизиф по каким-то своим соображениям, из чувства личной безопасности, наверное, камнем разбивает плафон. Сцена погружается во мрак.
   Когда свет загорается вновь, зрители видят греческих богов, сидящих на скале, и Сизифа, сгорбившегося на камне, бряцают цепи.
   Обвинительное слово берет Аполлон (а судьи кто?):
   - Люди и боги! Перед нами Сизиф, смертный, не хочет умирать.
   - А кто хочет? - возмущается Сизиф. - Уж не ты ли, Златокудрый? Да спросите зрителей, сойдите в зал, кто из них жаждет умереть? Спросите их, и вы узнаете, как непопулярна смерть в живом мире.
   - Знаю, - говорит Аполлон, - но люди не возмущаются, когда им предлагают сесть в лодку Харона. А ты, Сизиф, обманул нас, сбежал из царства Аида, хочешь жить вечно. Ты восстал против мирового порядка, но мировой порядок неумолим. Ты умрешь, Сизиф, но перед этим будешь наказан. Камень, на котором сейчас сидишь, ты будешь закатывать в гору, а он в последний момент всегда вырвется из твоих рук.
   - Помилосердствуйте, боги, - ревет Сизиф, - я жить хочу, я еще не напился ею, я еще силен, жаден. Зачем вы меня хороните преждевременно?
   - Преждевременно? - с интересом переспрашивает Аполлон. - А сколько же лет ты хочешь еще пожить?
   Сизиф молчит, высчитывает годы.
   - Я думаю, что еще бы тысячу лет мне хватило. А то у меня сейчас такое чувство, что я только еще надкусил жизнь, не распознал ее.
   - Нет, Сизиф, можем дать тебе всего один день.
   - Я не откажусь, - благодарно говорит Сизиф, - хотя это всего пылинка. Но жизнь мне слишком дорога, чтобы пренебрегать ею, даже самой малой частью ее.
   - А что ты будешь делать в этот день? - любопытствует Аполлон.
   - Как что? - удивляется Сизиф. - Зажарю барана, выпью вина, поиграю с женщиной.
   - А если дадим тебе еще один день?
   - Зажарю барана, выпью вина, поиграю с женщиной.
   - И тебе не надоест?
   - Нет, - твердо ответил Сизиф. - А если надоест, то я посплю немного.
   - Ты ни одного дня не получишь, Сизиф!
   Гаснет свет, и громко звенят цепи.
   И снова на сцене высвечивается скала. Сизиф покатил на нее камень. Первый рейс. Трагедия еще не откупорена. Но вот камень роковым образом вырывается из рук. О, боги! Сизиф бежит за ним вниз. Второй рейс. Сизифа сильно дразнит занавес. Иногда он становится таким сочным, как бы наливается свежей краской, как бы покрывается новым слоем лака. Сизиф останавливает камень и бросается к прелестям мира. Но, увы, все же это искусный рисунок. Сизиф от безумия бьется головой о камень. Мертвый хочет стать мертвей.
   Течет песок, идут годы, века. Лицо Сизифа становится смиренным, в нем нет надрыва от любви или ненависти. В нем нет больше желаний, так как Сизиф смирился, он понял, что природа занавеса - это химическая краска, что жизнь - это иллюзия. Она больше не привлекает его. И сразу же, как только ему открывается истина, краски занавеса меркнут, начинают жухнуть, трескаться, отваливаться. Вскоре вместо живописных жанровых сцен обнажается белая пустота...
   - Ну и что? - воскликнул Стас. - Что нового они сказали своим спектаклем? Кому незнакома иде пустоты! Все, хватит, больше меня никто не купит. Дурак, старый осел. Поверил, что человек еще что-то может сказать.
   - Чего распсиховался? - спросил Веселок.
   - Да как не психовать. Сказали, что сходи, посмотри, что в спектакле программа жизни. Да я уже десять лет назад свободно цитировал буддизм. До сих пор помню: когда мудреца спросили, не видел ли он, как здесь прошла женщина, он ответил, что видел, как здесь прошел скелет! И вот сегодня мне эту догму за истину выдают. Не верю, не верю. Истина не отражается в человеческих умах. Она вне досягаемости. В книгах, самых-самых мудрых, есть только то, что может помыслить человек. Поэтому человеку, ищущему истину, книги читать бесполезно. Аристотель, Платон, Ницше и другие тысячи философов за тысячи веков непременно бы открыли истину, если бы она была доступна человеческим мозгам. Вот к такому я выводу пришел, и я не верю ни в бога, ни в черта. Мне жаль, что я этим открытием истины слишком долго занимался. Годы ушли. Лучше бы жил их!
   Они наконец-то получили по номеркам свои одежды, оделись (москвич в подержанную дубленку) и вышли из театра. Стас кинулся было в метро, но Веселок его остановил:
   - Да погоди ты, скажи, а как ты думаешь жить?
   - Как Сизиф, - засмеялся Стас, - зажарю барана, выпью вина, поиграю с женщиной.
   - Как это странно от тебя слышать!
   - Что странно, что тут странного?
   Они спустились в метро, на поверхности земли было холодно, встали у газетного киоска.
   - Что странно, - повторил Стас, - много ведь лет жил, чтобы узнать как можно больше, с верой жил. Христос, Будда - мои кумиры. И узнал, что больше узнать невозможно. "Я знаю, что ничего не знаю", - говорил Сократ. Вот и я попал в подобную ситуацию. Раньше я знал, что надо жить достойно, а как только засомневался в необходимости нравственных правил, то задал вопрос: "А зачем? Почему не изменить жене, если это приятно? Не смертельный номер. Почему не ударить человека, если он противен тебе, а тем более если он оскорбил тебя, да еще при даме. Чем зло хуже, чем добро, если и без него невозможна жизнь?". Ну, я, например, не смогу избить человека, потому что у меня душа не лежит к сильным поступкам. Но почему мы должны избегать зла, если добро и зло равноправно участвуют в созидании жизни? Я понял, что только по эстетическим соображениям. Когда душа не принимает. Просто человечество живет по разные стороны баррикад. Одни в армии добра, другие в армии зла. Воюют. Энергия этой войны поддерживает жизнь. А перед богом мы все равны, все наивные дети. Вот когда мне объяснят, чем Петр лучше Иуды, тогда я, может быть, задумаюсь: почему все же добро? Петр трижды предал Христа, а Иуда один раз, и как он за это расплатился!
   - Хорошо, - ошарашенно сказал Веселок, - над Иудой и Петром стоит подумать. Но в бабники-то ты тоже от отчаяния подался.
   Стас грустно (кстати, как заметил Веселок, грусть - основной мотив поведения друга) и неожиданно дерзко посмотрел на Веселка:
   - Помнишь, мы как-то с тобой выходили из Пушкинского, а навстречу нам поднималась девушка.
   - Помню, - улыбнулся Веселок. - Я еще подумал тогда, зачем ей идти на шедевры, когда она является шедевром?
   - Вот с нее все и началось, - тоже улыбнулся Стас от приятного воспоминания. - Я же мальчик тогда был и не страдал от этого. А ее совершенство вдруг зажгло. Как ты знаешь, после этой встречи я поспешил жениться. Женился, стал мужчиной, познакомился с плотской стороной жизни. Думал, что познакомился. Жена не разожгла меня, вяло жизнь протекала. И вдруг вот эта мартышка с поезда, с которой ты утром вышел из вагона, показала, как мощны и сладки интимные отношения. Я с ума, старик, схожу, это новая жизнь. Я теперь смотрю ее фильмы, слушаю ее пластинки, смеюсь над ее шутками. Раньше я видел в этом пошлость, а сейчас - сильную жизнь, полную страсти, новизны. Вчера ей записывал шедевр современной эстрады на кассете с Моцартом. Моцарт теперь мертвый для меня. Так вот, до свидания.
   И он ушел в свою новую телесную жизнь, которая кажется ему настоящей. Вс его нынешняя радость в том, что, ему кажется, он наконец-то пристал к чему-то определенному, истинному. То есть впал в яркую иллюзию, но еще не разглядел, что это иллюзия.
   дикий костеР
   Выйдя из метро, Веселок пошел через скупую незначительную площадь в сторону крупно освещенной улицы. Ветер дул в спину.
   "Живем, мучаем себя, - подумал он, - делим мир на добро и зло, на врагов и своих, и не понимаем, что это безнадежно. Мир целен, как резиновый мячик с красной и синей половинками. Отдели их друг от друга, с шумом выйдет воздух, жизни не будет. Но мы все же пытаемся отделить, ликвидацию зла делаем целью жизни. Правильные ли у нас цели? Куда же приведет нас в конце концов эта безумная нравственная битва?"
   Веселок обогнул афишную тумбу и оказался на широкой, хорошо освещенной улице. Но как ни старались гореть фонари, улица была вялой, безжизненной, ни одного прохожего, кроме Веселка. А он вдруг среди фонарей разглядел настоящую луну. Узнал и подумал, что сейчас кто-то из его провинции тоже смотрит на лунный диск. Там не спутают луну с неоновыми фонарями, там скромные лампы, скромный свет.
   Прощай, моя мила провинция. Если твои люди и нехорошо относились ко мне, что с них взять: люди есть люди! Но прекрасны твои чистые леса, да и люди еще достаточно наивны, чтобы разделять человека на тело и душу, они еще не думают о двойственности, не встали на тропу войны.
   Безлюдность улицы начала пугать Веселка. Ни машин, ни людей, ни собак, ни музыки из окна жилого дома. Хотя, Веселок был уверен в этом, в квартирах не бездействовали. Там пили вино, смотрели телевизор, бранились, жили. Но все надежно укрылись от проницательного взгляда Веселка.
   Да нет. Неправда! Нет причин, Веселку, наоборот, поверяют свои тайны, даже интимные. Так почему же улица пуста теперь?
   Безлюдье наступает перед началом какого-нибудь людного события. Уж не явится ли конец света, событие, уже давно обещавшее посетить человечество в самую знойную точку его существования.
   "После конца света бывает начало света, когда оживают мертвые и снова начинают свое горькое существование. Кем приду снова в этот мир? - смиренно подумал Веселок. - Не человеком, только не человеком. Сначала лучше бы деревом, чтобы отдохнуть от проклятой двойственности, яблока раздора дл этого мира".
   Вдруг улица почернела от выбегающих из подъездов людей. Захлопали двери, заскрипели пружины, послышались взволнованные крики людей. Все бежали в сторону высветившейся церквушки. Перед нею, как помнил Веселок, была небольшая уютная площадь.
   "Куда же бежит народ?" - удивился Веселок. Вскоре все открылось. Мужчина, обогнавший Веселка, поскользнулся и упал. Шлепнулся так, что шуба нараспашку. Ветер подхватил и прижал к стене выпавшую из рук газету.
   Веселок осторожно обошел пострадвшего, может, уже мертвого, но одним больше, одним меньше - толпа не плачет по отдельным личностям. Но Веселок-то вынужден: он нездешний, он не принадлежит толпе. Он так осторожно обошел мертвеца, что не наступил не только на назойливо распахнувшуюся шубу, но и на еще более назойливую тень от нее.
   На аптечном крылечке, освещенном красной лампочкой, Веселок развернулгазету, прочитал заголовок и грустно улыбнулся. Его догадка подтвердилась: люди бежали казнить еврея.
   Измучившись жизнью, запутавшись в истинах, оставшись без хлеба, люди нашли виноватого.
   Заголовки газеты пестрели: Кто виноват? Кто виноват? И категоричные ответы: Евреи! Евреи! Евреи!
   Мы живем впроголодь, наши дети болеют от радиации. Кто-то виноват в этом, кто-то должен ответить за это? Евреи виноваты в этом, евреи должны ответить за это!
   Веселок посмотрел на бегущий народ. Сколько их, судей, каждый мечтает принять участие в спектакле под названием "Голгофа", сыграть главные роли - роли палачей.
   Невеселым холодком повеяло на сердце. Сегодня убьют одного, завтра другого, послезавтра третьего по выбору полоумной фантазии привыкшего убивать народа.
   С тихим презрением глядел он на бегущих. Привычная картина истории: ату его, ату! "Берегись толпы", - говорил великий стоик.
   Какое-то легкое человеческое создание ударилось в спину Веселка. Он посторонился, уступив бегущей дорогу. Она, не останавливаясь, поблагодарила его ледовым пожатием руки. "Боже мой! - ахнул Веселок. Ноги у женщины были босые. - Она же простынет". Из самых лучших отцовских побуждений он рванулся за ней, чтобы поделиться обувью, но она уже затерялась в толпе.
   Наконец невольный, а точнее, подневольный бег Веселка оборвался. Он уткнулся в хмурые, тесно прижатые, пригнанные спины. Веселку захотелось в первые ряды, он начал протискиваться. И к своему удивлению, как будто ему покровительствовала судьба, он легко прошел сквозь плотную толпу.
   Но, попав в первый ряд, Веселок так растерялся, что тут же хотел было повернуть назад, одннако кольцо людей плотно сжалось.
   "Каким же ветром меня сюда занесло!" - с отчаянием подумал Веселок. Это он из-за сострадания к босой женщине оказался в антисемитских кругах. Хотел согреть ее ноги, а если бы повезло, то и все ее хрупкое тельце. Не туда он попал, нет ему места в политически настроенной толпе. И он сделал вторую попытку выйти из игры.
   Увы! Чья-то сильная рука схватила его за ворот:
   - Стой на месте, пархатый!
   - Я не еврей! - запротестовал Веселок и подумал, что чем-то он уже заслужил тяжкую немилость у толпы.
   В центре площади был очерчен белый круг, за который нельзя, а Веселок, видимо, заступил, но не называть же за это пархатым. Что-то тут вообще неладно. Надо все же тикать. На площади настраивалась весьма серьезная ситуация. Появился юродивый в лаптях, с мешком за плечами. Мешок он снял, поставил на асфальт и начал раздавать камни, которые были в мешке.
   Веселок отстранился от его руки, чтобы избежать камня, и опять услышал окрик:
   - Не дергайся, пархатый!
   - Ты слепой, что ли? - сдержанно разозлился Веселок.
   - Ты смотри, - услышал он удивленный возглас, - и правда морда рязанская.
   "Так-то лучше," - удовлетворенно подумал Веселок, но не взять вторично булыжник из рук юродивого побоялся. Придурковатый старик, подавая камень, строго посмотрел на Веселка.
   "В кого бросать?" - со страхом подумал Веселок. В это время на середину площади заехал грузовик, груженый дровами. Как только машина остановилась, в кузов тут же залезли чубатые парни в красных шерстяных рубахах и узких сапожках. Веселок подумал было, что они начнут петь и танцевать, но они принялись сбрасывать березовые полень на мостовую.
   Тихо и свежо запахло русской рощей. Наверное, поэтому с болью вспомнилась Троица в русской деревне, когда каждый дом был украшен березовыми ветками, воткнутыми за наличники. Благодаря этому нехитрому украшению деревенская улица выглядела зеленой. К этому опрятному пейзажу присоединялись запахи свежеиспеченного хлеба, пирогов из калины. Так почему же сегодня у русского мужика глаза налиты кровью? Раньше он не был таким агрессивным.
   Расстроганный воспоминаниями, подобревший от них, Веселок преданно посмотрел на людей. Вот сейчас они улыбнутся, застесняются своей шутки, ради которой собрались, и разойдутся по домам. Увы! Люди как стояли, так и стоят с чеканно суровыми лицами. Запах березовой рощи не смягчил их души, жаждущие справедливости, мщения.
   Эх вы, березы, русские березы! О вас еще поют на простонародных застольях, но на нравственную жизнь вы уже не влияете. Времена поэзии и нежной, чистой души прошли. Теперь у народа звериный оскал, публичное сердце!
   Люди держали в покрасневших от холода руках отяжелевшие камни. Неужели они приготовились убивать, забить какого-нибудь несчастного евре насмерть? Ну и жизнь пошла. На старой христианской площади, продуваемой вечными ветрами, ждали крови, преступления, соучастником которого станет каждый. Поняв, что и ему не избежать этого, Веселок еле удержался, чтобы не упасть в обморок. "И упаду", - подумал он, успокаиваясь найденным решением, весьма, конечно, сомнительным.
   Дрова выгрузили, грузовик уехал. А из толпы выскочили девки в нарядных шерстяных сарафанах. Все же холодно, осень со снегом. Девки повели хоровод. Пока они кружились, вот такой ширины, вот такой высоты, выросла стройная поленница дров. И чубатые парни гикнули, подхватив девок, тоже пустились в пляс. "Что ж, - подумал Веселок, - изящная сценка перед преступлением".
   Камень все тяжелел в озябшей руке. Он как бы созревал для святого или гнусного поступка. Кому как. На вкус и цвет... Веселок больше не мог терпеть камень в руке. Или сейчас порвутся сухожилия, или... Веселок расслабил ладонь. Камень без грохота тихонько скатился на мостовую. Веселок облегченно вздохнул, словно камень не только с тела, но и с души свалился. Он подул на затекшую ладонь и засунул в карман. Жест невероятно наглый. Но никто этот жест не заметил. Все отвлеклись на чудовищный рев техники, приближающейся к площади.
   - Пархатого везут! - радостно закричала толпа. По площади прокатилась волна удовольствия.
   - Пархатого везут, - машинально повторил Веселок. И тут же прикусил язык. Но было поздно: слово было произнесено.
   На площадь въехал пятитонный кран. Не много ли, чтобы поднять одного человека? Впрочем, толпе видней, толпа любит эффекты. На красном крюке крана болтался железный крест, к которому был привязан маленький голый человек. Тело его посинело, вид был самый жалкий и неподвижный.
   - Да он же мертвый, - разочаровались в толпе. Веселок, наоборот, обрадовался, что человек уже отмучился. Ему уже все равно, как жарок будет костер из березовых дров. Почему-то особо невыносимым делало зрелище то обстоятельство, что человек висел на железном кресте. Деревянный показался бы милосерднее. Все же дерево теплее.
   Веселок вдруг наклонился и принялся развязывать ботинки. Этим он привлек к себе внимание. На него посмотрели сотни глаз, заметили и камень на земле.
   - Ты что делаешь?
   - Разуваюсь, - злобно ответил Веселок. Видимо, нервы расшалились, вышел за предел, за которым собственная жизнь теряла обычную ценность.
   - Зачем?
   - Разве вы не видите, у него ступни до крови разбиты. Кровь течет, померзнут же открытые жилы.
   Дружный смех заглушил слова Веселка, кто-то, показав на него, покрутил пальцем у виска, мол, мужик не в себе.
   - На костре согреется! Ха-ха! - Веселка подняли, положили вновь камень в руку.
   - Не бойтесь, - коснулась его женская рука, - ваша смерть не сегодня.
   - Откуда вы знаете?
   - На таких мероприятиях за один вечер сразу двоих не сжигают. Нашим устроителям присуще чувство меры.
   Веселок оглянулся. Утешительница стояла с детским ведерком в руке, в котором постукивал осколок закопченого кирпича.
   - Мне камня не хватило, - пояснила женщина, - когда пробралась во второй ряд, мешок уже опустел. Не могли бы вы...
   - Мог бы, - с готовностью сказал Веселок и галантно отдал свой камень даме.
   - Спасибо, спасибо, - спешно поблагодарила она и с ехидной улыбкой отошла на свое место.
   Веселок этой улыбки не заметил. Он радовался, что избавился от камня. И не просто избавился, а по уважительной причине. "А где твой камень?" спросят Веселка. Он ответит, что отдал женщине, которой не досталось. Его обзовут рыцарем, но придраться не смогут.
   Довольно-таки быстро установили крест. Поставили прямо на мостовую. От ветра крест немного покачался, но его с двух сторон привалили поленьями. Над площадью плыли бледные облака. Тревожно просвечивали серые звезды. Поленницу облили бензином.
   - Не жалейте горючего, - крикнул высокий мужик, - не хватит, выручим.
   - Сейчас согреется, - сказал сосед и потер руки.
   "Согреется, - подумал Веселок, - пока огонь не начнет кусаться".
   Костер выпыхнул, загорелся. Пламя еще не коснулось человека, и пока огонь казался мирным. Несколько людей, ужасно измученных холодом, перешагнули белую черту и протянули к костру руки. Камни пока они спрятали за пазуху. (А у Веселка пазуха была чиста. Какое это счастье!)