- Красивая, - жалобно пробормотал Станда.
- Это с какой стороны подойти. Для Адама она, наверно - как икона на алтаре. Ты, Станда, понятия не имеешь, как шахтеры до баб охочи,- Пепек мог бы тебе порассказать. Я вот, правда, больше к деревенскому привержен и к таким делам не склонен. Да и жену свою люблю, что ж. Но Адам... да, по нему видно, что может любовь сделать с человеком... Погляди-ка, уснула?
Станда взглянул па Верунку - в щелке между веками у нее виднелись полоски белков.
- Засыпает, - шепнул он.
Крепильщик начал слегка раскачиваться, убаюкивая дочку.
- Что ж, любовь - нет ее сильнее, покамест двое врозь живут; а поженились да дети пошли, тут уж не это главное; приходится любовь делить на всех, как хлеб. Адаму вот как нужны дети, чтобы он мог раздать свою большую любовь. Ты заметил, Станда, когда Адам иной раз улыбнется, так сразу видно: ей-богу, каким счастливым мог быть этот человек, если бы ему хоть чуточку повезло! - Мартинек нахмурился. - Но теперь его черед сделать первый шаг. Мария такой шаг сделала - пришла его встретить, да и вообще. Не может же он от нее требовать, чтобы она ему прямо сказала - я твоя. Через столько лет это трудно. Он сам должен что-нибудь сделать...
- Я думаю, - нерешительно сказал Станда и весь покраснел от волнения, - я думаю, как раз потому-то Адам и вызвался, понимаешь, хотел показать ей... что он герой, что ли. Знаешь, он глядит на нес словно бы снизу вверх - просто ужас... и всегда чувствует себя перед ней черным шахтером, - он сам мне говорил. Вот потому он... только ради нее, понимаешь? Чтоб этим заслужить ее уважение и... любовь, как ты думаешь?
Крепильщик долго молчал и щурил глаза, размышляя.
- Что ж, какая-то доля правды в зтом есть. Герой ты там или нет - об этом обычно и не думаешь; но если это ради женщины... Вот видишь, вздохнул он удовлетворенно, - тогда выходит, что Адам тоже сделал первый шаг, чтобы сблизиться с Марией! Стало быть, это было с обеих сторон... Я буду очень рад за Адама. Вот почему он, бедняга, так старался под землей. Смотри-ка, а мне бы и в голову не пришло! Я жене скажу, пусть она Марии вроде как намекнет,- да, мол, милая моя, твой Адам - как это ты сказал? герой? Ну, хоть бы и герой, - бормотал Мартинек. - Только мы на это не так смотрим.
- Я ей тоже могу сказать! - заторопился Станда, окрыленный скорбным и великодушным самопожертвованием.- Да, так я и сделаю. Для товарища.
- Ни-ни, - решительно сказал крепильщик. - И вообще, Станда, постарайся съехать от них.
- Почему?
Мартинек засмеялся и дружески положил Станде на плечо свою могучую лапу.
- Потому что ты еще глупый мальчик, Станда.
XX
Станде остается еще одна прогулка: пройтись - конечно, так, невзначай - мимо виллы Хансенов.
В саду пусто, там нет ни Хансена, ни его длинноногой шведки, похожей на девушку. Станда готов просунуть голову между прутьями железной решетки сколько же там роз! - хоть разок заглянуть внутрь, понюхать тяжелые бутоны... и вдруг Станда испугался: в беседке неподвижно сидит госпожа Хансен и смотрит перед собой; она, правда, не замечает Станды, какие замечает, вероятно, ничего вокруг себя, но странно и непривычно видеть, что она не бегает вприпрыжку по саду, а сидит тихо и прямо.
Станда медленно плетется домой, и у него тяжело на душе... отчасти и потому, что через час пора спускаться в шахту, а это внушает ему все более гнетущий страх. Вот и в газетах пишут: "особенно опасный участок"; а крепильщик сказал: "Паршивый штрек, ты еще увидишь". Каково-то там трем засыпанным, задумывается Станда, стучат ли они еще в стену, горят ли еще у них лампочки?' Адам, конечно, в садике; он только что сделал для трех кустов штамбовых роз новые подпорки и насадил на них стеклянные шары -серебряный, золотой и синий - и теперь задумчиво созерцает всю эту красоту. Станде хотелось бы незаметно проскочить в свою мансарду; но Адам оборачивается к нему с таким видом, будто собирается улыбнуться.
- Пожалуй, нам... идти пора.
Делать нечего, Станда подходит ближе, чтобы оценить по достоинству роскошные тары. Как смешно отражается в них Адам: огромный плоский череп, точно его кто-то раздавил, а под ним карикатурное, хилое тельце. Вторая расплющенная голова на тоненьких ножках - сам Станда. "Забавно", - думает он, но ему не до смеха; он глядится в зеркальный шар, - какие же мы оба, честно говоря, убогие! Какое, должно быть, получится искаженное нелепое отражение, если я, например, возьму сейчас Адама под руку и скажу: "Адам, это ужасно, но я люблю вашу жену", - ну и хороши были бы мы в этом шаре!
- Иди, я тебя подожду, - громко говорит Адам, продолжая разглядывать в стеклянном шаре свое уродство.
Легко сказать - иди, когда у Станды подкашиваются ноги, - так бы и сел, положив голову на стол... Неужели ему опять придется лезть в обрушившийся ходок... "Иди, я тебя подожду", - сказал Адам. Быть может, я больше сюда не вернусь, - вдруг приходит в голову Станде, и он тщетно старается запечатлеть в памяти кусочек этого мира: чистую комнатку с почти новой обстановкой, окна, освещенные солнцем, голубку во дворике, захлебывающуюся от воркования; и тишину, необыкновенную, мучительную тишину - это Мария. И еще одно нужно посмотреть Станде: последнее свидетельство из реального училища. А теперь ты можешь идти, откатчик Пулпан! Станда резко задвигает ящик стола и бежит вниз по лестнице, топоча, как лошадь. Иду, иду, Мария. Иду, иду, Адам. Иду...
Адам ждет, прислонясь к забору, и смотрит неведомо куда.
- Пошли, что ли?
Он только еще раз на ходу оглядывается на стеклянные шары; нет, на Марию, которая смотрит из окна, прижимая шитье к груди, и губы у нее приоткрыты, словно ей трудно дышать.
- Прощай, Марженка, - бормочет Адам и выходит, размахивая руками, на улицу.
Теперь они идут вместе к "Кристине" и молчит; да и о чем говорить? Проходят по крутой улочке и шагают по длинному шоссе; идут по тротуару, мимо просмоленных заборов, - обычно не замечаешь дороги, по которой ходишь ежедневно. Ноги идут сами, а мысли идут своим чередом; о них даже как-то не думаешь, твои мысли живут сами по себе, и до такой степени они одни и те же, что почти и не доходят до сознания; они просто тут, как этот забор и телеграфные столбы, - и незаметно ты оказываешься у решетчатых ворот "Кристины". Только здесь Адам поглядел на Станду и так хорошо, подружески улыбнулся: ну вот, мы и дошли!
- Как там дела? - рассеянно спрашивает Адам у окна нарядной.
- Да что, хорошего мало. Днем пришлось вывезти Брунера и Тоиду Голых. Тонда полез за Брунером...
- Газы?
- Ну да, рудничные газы. Работы идут уже у самого целика, но пришлось маски надеть, каждые десять минут сменяются.
Адам недовольно засопел. Да. что поделаешь!
- А... что те трое? Подают еще сигналы?
- Говорят, утром подавали, но очень слабо. Поскорее пробивайтесь, ребята, пока не поздно. Если газы есть и по ту сторону, тем все равно аминь...
Адам махнул рукой и торопливо побежал в душевую переодеться. Дед Суханек, каменщик Матула и Пепек уже там и снимают рубашки, но им что-то не до разговоров.
- Слыхал? - цедит Пепек сквозь зубы.
- Слыхал, - гулко бросает Адам, поспешно раздеваясь.
- Паршивое дело, - сердится Пепек. - С маской на роже много не наработаешь. Я не надену.
- Если только тебе Андрее разрешит, - возражает дед Суханек.
Пепек хотел было огрызнуться, по тут вошел Мартинек.
- Здорово, команда, - весело поздоровался он. - Что слышно?
- Говорят, там газы появились,-вырвалось у Станды, который о газах знает пока только понаслышке.
- Да? - равнодушно сказал крепильщик и неторопливо снял пиджак, точно жнец в поле. - Какой сегодня день-то чудесный.
- Ты где был? - невнятно проворчал Пепек, склонившись к своим опоркам.
- Да только дома, знаешь ли...
Команда, брюзжа, перекидывается рассеянными, короткими словами. Станда дрожит от холода и от волнения, глядя на этих пятерых голых людей, ребята, ведь мы, может, видимся в последний раз!
С любопытством, в упор и, кажется, впервые без инстинктивного отвращения рассматривает он голых волосатых мужчин: Пепек нервно зевает, у него мужественная наружность - длинноногий, жилистый, он весь состоит из узловатых мышц, которые так и перекатываются под угреватой шерстистой кожей; дед Суханек-сухой, сморщенный, с пучком смешных белых кудряшек на середине груди, точно у него там вырос мох; каменщик Матула - пыхтящая груда мяса, жир обвисает на нем тяжелыми складками, покрытыми мягкой щетиной; Адам - кости да кожа, но рослый, с узкими бедрами и втянутым животом, с густой дорожкой темных ровных волос вплоть до запавшего пупка, точно у него там третий глаз, такой же ввалившийся и серьезный, уставившийся неведомо куда; Мартинек с широкой грудью, покрытой золотистой шерстью, сильный, красивый и беззаботный; ну, а эти длинные тощие руки, узкая, бледная, голая грудная клетка - сам Станда. Словом, какие есть, но до чего ясно говорит каждое тело о человеке - словно читаешь человеческие судьбы. И раз ты понимаешь, что мы одна команда, то перестаешь стыдиться себя; вот я, товарищи, весь тут перед вами.
Приходит запальщик Андрее, уже переодетый, с лампой в руках.
- Бог в помощь!
- Бог в помощь! - вразнобой отвечает команда.
- Пошевеливайтесь, пора, - подгоняет запальщик, пересчитывая взглядом людей.
- Ладно, сейчас...
Каменщик больше не сверлит Андреса воспаленными глазами, он смотрит в сторону и лишь свирепо хмурится.
Приумолкшая команда быстро идет к клети, позвякивая лампами; запальщик Андрее выступает, разумеется, впереди, точно на смотру, только сабли не хватает. На-гора уже выезжают рабочие после смены, усталые и безучастные - лишь кивок да небрежное "бог в помощь".
- Вы в восемнадцатый?
- Да.
Клеть с командой проваливается. У Андреса твердеет лицо, дед Суханек озабоченно моргает и медленно жует губами, будто молится, Пепек судорожно зевает, а Матула сопит; Адам загораживает рукой лампу и смотрит ввалившимися глазами в пустоту, строго поджав губы; лишь крепильщик Мартинек сияет улыбкой, мирной и несколько сонной. Станде все вокруг начинает казаться удивительно нереальным, почти как во сне - точно так же мы спускались вчера... будто длится та же самая смена, будто мы все еще падаем, падаем без конца в шахту, и, однако, все совершенно иначе... Что, что именно иначе? Да все - я, мы, вся жизнь. Никто не знает, что изменилось за время этого спуска; и бесшумно, неумолимо летят и летят вверх отвесные отпотевшие стены.
Наконец толчок, клеть останавливается, и команда идет по бесконечному сводчатому коридору под вереницей электрических лампочек. Шахтеры, окончившие смену, тянутся группами или разорванными цепочками к клети, повсюду слабо раскачиваются и мерцают огоньки - похоже на праздник поминовения усопших. Теперь влево - в черный откаточный штрек; с кровли и со стен свешиваются те же, что и вчера, белые сталактиты и наросты подземных грибов; из темноты навстречу движется несколько мигающих огоньков. Ага, это возвращается спасательная команда с места взрыва, они что-то спешат выбраться па-гора; Андрее на минутку останавливается с десятником, руководившим спасательными работами, и команда скупыми словами расспрашивает, что там делается. Да, скверно, лучше и не спрашивай, братец.
- Газы?
- Газы и все прочее. Опять крепь трещит. Ну, бог в помощь, ребята, с пас хватит.
Теперь лампа запальщика Андреса быстрей бежит во мраке. И снова налево, как вчера, через вентиляционные двери; снова здесь тот бледный длинный человек - бог в помощь! - и тяжелый удушливый воздух восемнадцатого штрека навалился на людей жаркой нечистой периной.
- Чтоб тебя разорвало! - шипит Пепек, а Матула хрипит, как от удушья. Станде кажется, что здесь стало еще мертвей и пустынней, чем вчера, но штрек почему-то гораздо ближе: они уже у изломанной крепи, вот и подпорки и скобы, поставленные Мартипеком, - неужели дорога такая короткая? удивляется Станда.
А там уже дрожит маленький спокойный огонек контрольной лампочки, над ним склонился кожаный шлем и чумазый блестящий нос инженера Хансена.
Запальщик Андрее выпятил грудь и четко шагнул вперед - раз-два.
- Бог в помощь, - отрывисто произнес он и щелкнул каблуками.-Докладывает первая спасательная команда: десятник-запальщик Андрее, забойщик Адам, забойщик Суханек, крепильщик Мартинек, подручный забойщика Фалта, каменщик Матула и откатчик Пулпан.
XXI
- Gut, - кивает Хансен. (Неужели он тут работает вторую смену?)
Он по пояс обнажен, и команда смущенно отворачивается; как-то неловко глядеть на человеческую наготу господина инженера.
Но если Ханс устроился как ему удобно, так что за церемонии, ребята! Вся команда снимает куртки и стаскивает рубашки, будто мальчишки, собираясь купаться. Только запальщику Андресу раздеваться не очень охота; но он косится на Хансена-странная была бы субординация, если б десятник остался в пиджаке; и Андрее, мгновенно решившись, сбрасывает с себя вместе с пиджаком и рубашкой и всю свою начальническую важность. Теперь он стоит полуголый, как и все, выкатив небольшую, но ладную грудную клетку со шрамом от огнестрельной раны; замухрышка-то он замухрышка, но солдата все-таки сразу видно. Так, теперь еще подтянуть ремни, да и начать...
Команда смотрит, что успели сделать без нее: Станде кажется, что достаточно, но команда в целом недовольна.
- Глядите-ка, не больно-то много они прибавили!
- Да-а, так всякий сумеет!
- Ишь паршивцы, поглядели, да и лыжи навострили!
- Ей-богу, таких лодырей я еще не видывал!
- Ну, ясно, ребята, что мы сделали, то и есть!
Это не совсем верно, но первая спасательная имеет право критиковать других. Например, по всему восемнадцатому штреку, где были разрушения, вырос целый лес новых стоек и распорок; и рельсы исправлены, на поворотной плите у крейцкопфа стоит вагонетка, с ней можно теперь добраться и до обвалившегося хода; правда, нужно низко нагнуться, чтобы пройти поглубже; внутри завала, насколько может разглядеть Станда, вид еще не очень красив: вспученные стены и рухнувшая кровля - зато все наскоро подперто слойками, прогонами и распорками. И теперь там тянутся трубы со сжатым воздухом, слышно, как гудят вновь поставленные вентиляторы. Дело в шляпе, думает Станда и начинает с большим уважением глядеть на проделанную другими работу; какая подготовка потребовалась, чтобы спасти трех человек! Говорят-смелость и тому подобное; но сколько еще для этого требуется сноровки и разных приготовлений, порядка и всего прочего... нет, тут не геройство, дружище, а разум нужен.
Андрее уже получил распоряжения от Хансена.
- Значит, так, ребята,- говорит он. - Надо работать быстро, пока у нас опять не вспучилась почва. Кто первый пойдет в забой?
- Могу я, - глухо проговорил Адам и наклонился к груде каких-то резиновых и металлических предметов.
- Будете меняться с Суханеком через каждые десять минут. Фалте выбрасывать породу сюда, Станде пригнать вагонетку. Мартинек!
- Здесь!
- Укрепить вторую и третью пару. Восьмую, девятую и десятую заменить. Потом обшить крепью сделанную проходку.
- Есть.
- My, за работу, ребята!
Адам только кивнул и стал медленно прикреплять на спину что-то вроде жестяного ранца; теперь он натягивает на голову резиновую морду с длинным слоновьим хоботом - кислородная маска, понял Станда, и сердце у него забилось; значит, тут действительно есть рудничные газы! Адам уже прикрепил снаряжение ремнями к телу; резиновая морда и слоновий хобот придают длинному худому человеческому телу довольно-таки странный вид-ей-богу, только людей пугать. Настоящее привидение! Из-под маски послышались какие-то булькающие звуки - должно быть, Адам что-то сказал, но ничего нельзя разобрать; он проверяет еще раз какие-то краники жестяного прибора и лезет на четвереньках под обрушенную кровлю, втягивая за собой длиннющие ноги.
- Так, Фалта, надеть маску, - торопит Андрее.
- Мне не нужно, - огрызается Пепек. - Я в ней работать не стану.
Запальщик быстро оборачивается - вот сейчас заорет на Пепека, испугался Станда. Нет, ничего, не заорал.
- Вот как, - сказал он веско. - Опытный забойщик надел бы.
И он повернулся и пошел в крейцкопф к крепильщику, который вместе с Матулой, запрокинув ГОЛОВУ, рассматривают крепь и о чем-то советуются.
Пепек нагнулся за маской.
- Тоже мне ловкач, - проворчал он недовольно, - попробуй-ка сам в ней поработать! И не услышишь, если кровля затрещит... Я и так не задохнусь,гневно бубнит Пепек, натягивая противогаз.-Дьявол, резиной так и смердит!
Пепек становится похож на жука с толстым хоботком и огромными глазами. Из-под маски еще некоторое время слышится придушенное бульканье повидимому, Пепек все еще бранится; но вот он пополз на коленях под продавленную кровлю.
Тут из глубины донесся дребезжащий грохот.
Этот звук уже знаком Станде- заработал пневматический отбойный молоток. Слава богу! Теперь, стало быть, по-настоящему делается проходка к троим заживо погребенным!
Пепек, извиваясь, исчез между стойками и подбойками. Дед Суханек серьезно, почти священнодействуя, надевает противогаз.
- Мне тоже надеть? - нерешительно спрашивает Станда.
- Нет, не надо, ты останешься здесь. Ты в нем и дышать-то не сумеешь.
Дед Суханек необыкновенно забавен со своим слоновьим хоботом над мшистой порослью на тощей груди; а Станда разочарован - почему же только ему не нужна маска? Может, он первый сумел бы пролезть к тем троим... И он присаживается на корточки, чтобы хоть одним глазком глянуть, что делается там, внутри завала, но видит лишь, как Пепек пробирается вперед в клубах угольной пыли, которую гонит сюда вентилятор, и она вздымается так, что першит в горле...
Дед Суханек настойчиво хлопает Станду по плечу, покачивая резиновым хоботом: нельзя, Станда, нельзя!
- В чем дело? - недоумевает Станда, а дед показывает пальцем вниз. Ага, газы. Станда до слез закашлялся от угольной пыли; в ее клубах почти уже ничего не видно, одни лишь выпуклые глаза жука и болтающийся хоботок дедовой маски. Внутри с грохотом скребет лопатой Пепек, и - хлоп!- из завала вылетают камни и уголь.
Как далеко швыряет Пепек, - изумляется Станда, но тут из тучи пыли выскакивает Андрее.
- Живо за лопату, - подгоняет он, -нагружайте вагонетку! И пошевеливайтесь, понятно? Все убрать с дороги!
Дед Суханек кивает резиновой мордой - ну вот, и тебе дело нашлось, Станда; и, ослепленный пылью, Станда в внезапном приливе усердия, кашляя, принимается кидать лопатой уголь и каменья в вагонетку.
Когда он вернулся с пустой вагонеткой, дед Суханек уже сменил Адама; Адам бессильно прислонился к стойке, снял маску и ладонью стирает с лица и глаз такой обильный пот, что каплет с пальцев; Пепек срывает маску и сплевывает. Он разделся донага, оставил на себе лишь опорки; угольная пыль, смешанная с потом, стекает струйками, прилипает к мокрому телу, от Пепека чуть ли не валит пар.
- Пришлось прикрыть краны, - брюзгливо обращается он к Андресу. Пыль. - Пепек отхаркивается.- Ей-богу, сегодня мне здесь что-то не нравится!
Андрее пожимает плечами и пинает ногой разбросанные куски породы и угля.
- Слушайте, - сухо говорит он Станде, - такая работа никуда не годится; так любая команда сумеет.
Пол должен быть чистый, как в бальном зале.
"Ничего себе бал, - думает Станда, - от угольной пыли мы все почернели, словно вороны". Ему трудно дышать, болит голова, хочется прислониться к чемунибудь и вздохнуть поглубже, но не удается; и темно тут, лампочки еле мигают трепетными покрасневшими огоньками. Но - хочешь чистоты - ладно! И Станда хватает лопату и, пошатываясь, грузит породу. Слышнс, как у крейцкопфа бьет Мартинек по подлапке, в глубине завала грохочет и дребезжит отбойный молоток, которым орудует дед Суханек.
Пепек сплюнул еще раз, выругался как следует - вероятно, про запас - и снова надел маску. Адам серьезно, сосредоточенно возится с кислородным аппаратом, очевидно там что-то неладно.
В это время оттуда, где работал крепильщик, послышался треск, что-то хряснуло и тяжело шлепнулось, будто сверху свалился мешок с мукой. Андрее вздрогнул.
- Что такое? - бросил он встревоженно и кинулся туда; Адам только взглянул, Пепек приподнял резиновую морду, прислушался, выругался и полез в дыру. Станда бросил лопату и с бьющимся сердцем побежал вслед за Андресом. Что-нибудь случилось?
Конечно, случилось, но не бог весть что; лишь Мартинек сидит на земле среди раскиданных камней и удивленно моргает; возле него присел Андрее и светит лампой ему на темя; над ними, пыхтя, чешет затылок каменщик Матула.
- А, черт, - отдуваясь, сказал Мартинек,я только собрался вот тут стойку сменить, а на меня вон что свалилось!- И вдруг он просиял счастливой улыбкой.- А здоровая куча, ребята! - добавил он удовлетворенно.
- Встать можешь? - беспокоится Андрее.
- Еще бы, - отвечает крепильщик, поднимаясь на ноги. - Дай только опамятоваться.
- Голова кружится?
-- Немножко есть.
- А не тошнит?
- Нисколечко. - Крепильщик уже стоит, почтительно разглядывая повисшую балку.- Смотри, силища-то какая! - Запальщик обращается к Матуле.
- Вас тоже ударило?
- Ага,- буркнул колосс и почесал всклокоченную голову.
- Тогда немножко передохните, ребята, - заботливо сказал запальщик и обернулся к Станде. - А вы что глазеете? Марш грузить!
Крепильщик Мартинек медленно подходит к.своему пиджаку и достает баночку и что-то завернутое в бумагу.
- Мне в таком случае надо перекусить, - говорит он с довольным видом.
Адам уже снова в маске, он дружески кивает Мартинеку слоновьим хоботом.
- Ты уверен, что тебе ничего не сделалось? - торопливо спрашивает Станда, хватаясь за лопату.
- Пустяки!
Молодой гигант устроился поудобнее на земле у крейцкопфа, поставил перед собой лампочку и, развернув коричневую бумагу, с аппетитом посмотрел на толстый ломоть хлеба с салом.
- Ты из-за меня не задерживайся!
Станда торопливо грузит уголь в пустую вагонетку, временами поглядывая на приятеля; тот сидит, свесив голову над нетронутым ломтем хлеба, и морщит лоб.
Станда перестал грузить.
- Тебе нехорошо, Енда?
- Сало воняет, - брезгливо говорит крепильщик и тщательно завертывает хлеб в бумагу,-Я не стану его есть.
Станда снова взялся за лопату, и Матула, пыхтя, застучал по скобе.
Из завала возвращается дед Суханек и стаскивает маску.
- Господи Иисусе, ребята! - вздыхает он и трет высохшими ручками лицо. - Ну и работа! Ну и работа!
Теперь очередь Адама идти в обрушенный штрек; Пепек гремит там лопатой и раз за разом выбрасывает цырубленную породу, так что Станда не успевает складывать ее в вагонетку. "Пепек замечательный, - думает Станда, - как он здорово действует лопатой в тучах пыли, черный и блестящий, точно вытесанный из гранита... чертушка этакий... циклон прямо какой-то". И изнемогающий Станда с удвоенной силой налегает на лопату.
Он уже вывозит вторую полную вагонетку, поставил на поворотный крут, но тот не поддается.
- Я сейчас тебе помогу, - говорит крепильщик.
- Отстань, - сопит Станда, дергая тележку.
- Здесь чем-то воняет, - ворчит крепильщик. -Станда, что это за вонь?
- Тебе кажется, - замечает Суханек. - Чему тут вонять?
Мартинек морщит нос.
- Не знаю, а что-то чувствую... Черт возьми, вот так шишку я себе посадил, - улыбается он, ощупывая темя.
- Стукнуло тебя, что ли?
- Да, балкой. Я хотел ее заменить...
- Тогда понятно, - успокоительно замечает дед Суханек. - От этого тебе и кажется. У тебя, брат, сотрясение мозга. Как-то раз Фалтысу, зятю моему, на голову кусок угля свалился, так ему тоже все казалось, будто воняет. Потом ему стало плохо, и он лежал несколько дней - сотрясение мозга, что ли. Погоди, и тебе скоро плохо станет.
- Мне? - удивился Мартинек. - Чего тебе в голову не взбредет, мне никогда еще плохо не было. Что ж, пойду-ка я опять работать.
А Пепек не перестает выбрасывать лопатой пустую породу из этой паршивой дыры; иной раз вылезет, сдернет маску и, тяжело дыша, безбожно ругается; он взмок от пота, от угольной пыли стал черным, как графит, и жадно, с бульканьем пьет содовую воду, которую приносит сюда бледный человек, сидящий у вентиляционных дверей. Через каждые десять минут из клубов пыли выныривают дед Суханек или Адам, руки у них трясутся после работы отбойным молотком, они с трудом стаскивают резиновые морды; а после того пьют, как загнанные, изнеможенно переводя дух, и им не до разговоров.
Что же, подают ли еще сигналы те трое? А кто его знает; когда на башке у тебя маска, то ничего не слышно - разве только как воздух свистит да отбойный молоток грохочет.
- А здесь уже нет газов? - неуверенно спрашивает Станда.
- Есть, как не быть, но они держатся внизу, у почвы, понимаешь? Ханс сам следит, насколько они подымаются. Наверно, теперь тут их будет по пояс, вот как.
У Станды мучительно болит голова, бьется сердце, и его душит тоска. Запальщику тоже не по себе - он точно чего-то ждет; ни на кого даже не покрикивает больше, ходит озабоченно, стиснув зубы, и прислушивается. Хансен то и дело поднимает свою контрольную лампочку; постоит минутку, наставит ухо, улавливая отдаленный лай отбойного молотка, кивнет и снова вышагивает; он идет, опустив голову, на переносице у него появилась морщина, он крепко сжал губы и все крутит лампочкой, точно играет с тенями.
- Это с какой стороны подойти. Для Адама она, наверно - как икона на алтаре. Ты, Станда, понятия не имеешь, как шахтеры до баб охочи,- Пепек мог бы тебе порассказать. Я вот, правда, больше к деревенскому привержен и к таким делам не склонен. Да и жену свою люблю, что ж. Но Адам... да, по нему видно, что может любовь сделать с человеком... Погляди-ка, уснула?
Станда взглянул па Верунку - в щелке между веками у нее виднелись полоски белков.
- Засыпает, - шепнул он.
Крепильщик начал слегка раскачиваться, убаюкивая дочку.
- Что ж, любовь - нет ее сильнее, покамест двое врозь живут; а поженились да дети пошли, тут уж не это главное; приходится любовь делить на всех, как хлеб. Адаму вот как нужны дети, чтобы он мог раздать свою большую любовь. Ты заметил, Станда, когда Адам иной раз улыбнется, так сразу видно: ей-богу, каким счастливым мог быть этот человек, если бы ему хоть чуточку повезло! - Мартинек нахмурился. - Но теперь его черед сделать первый шаг. Мария такой шаг сделала - пришла его встретить, да и вообще. Не может же он от нее требовать, чтобы она ему прямо сказала - я твоя. Через столько лет это трудно. Он сам должен что-нибудь сделать...
- Я думаю, - нерешительно сказал Станда и весь покраснел от волнения, - я думаю, как раз потому-то Адам и вызвался, понимаешь, хотел показать ей... что он герой, что ли. Знаешь, он глядит на нес словно бы снизу вверх - просто ужас... и всегда чувствует себя перед ней черным шахтером, - он сам мне говорил. Вот потому он... только ради нее, понимаешь? Чтоб этим заслужить ее уважение и... любовь, как ты думаешь?
Крепильщик долго молчал и щурил глаза, размышляя.
- Что ж, какая-то доля правды в зтом есть. Герой ты там или нет - об этом обычно и не думаешь; но если это ради женщины... Вот видишь, вздохнул он удовлетворенно, - тогда выходит, что Адам тоже сделал первый шаг, чтобы сблизиться с Марией! Стало быть, это было с обеих сторон... Я буду очень рад за Адама. Вот почему он, бедняга, так старался под землей. Смотри-ка, а мне бы и в голову не пришло! Я жене скажу, пусть она Марии вроде как намекнет,- да, мол, милая моя, твой Адам - как это ты сказал? герой? Ну, хоть бы и герой, - бормотал Мартинек. - Только мы на это не так смотрим.
- Я ей тоже могу сказать! - заторопился Станда, окрыленный скорбным и великодушным самопожертвованием.- Да, так я и сделаю. Для товарища.
- Ни-ни, - решительно сказал крепильщик. - И вообще, Станда, постарайся съехать от них.
- Почему?
Мартинек засмеялся и дружески положил Станде на плечо свою могучую лапу.
- Потому что ты еще глупый мальчик, Станда.
XX
Станде остается еще одна прогулка: пройтись - конечно, так, невзначай - мимо виллы Хансенов.
В саду пусто, там нет ни Хансена, ни его длинноногой шведки, похожей на девушку. Станда готов просунуть голову между прутьями железной решетки сколько же там роз! - хоть разок заглянуть внутрь, понюхать тяжелые бутоны... и вдруг Станда испугался: в беседке неподвижно сидит госпожа Хансен и смотрит перед собой; она, правда, не замечает Станды, какие замечает, вероятно, ничего вокруг себя, но странно и непривычно видеть, что она не бегает вприпрыжку по саду, а сидит тихо и прямо.
Станда медленно плетется домой, и у него тяжело на душе... отчасти и потому, что через час пора спускаться в шахту, а это внушает ему все более гнетущий страх. Вот и в газетах пишут: "особенно опасный участок"; а крепильщик сказал: "Паршивый штрек, ты еще увидишь". Каково-то там трем засыпанным, задумывается Станда, стучат ли они еще в стену, горят ли еще у них лампочки?' Адам, конечно, в садике; он только что сделал для трех кустов штамбовых роз новые подпорки и насадил на них стеклянные шары -серебряный, золотой и синий - и теперь задумчиво созерцает всю эту красоту. Станде хотелось бы незаметно проскочить в свою мансарду; но Адам оборачивается к нему с таким видом, будто собирается улыбнуться.
- Пожалуй, нам... идти пора.
Делать нечего, Станда подходит ближе, чтобы оценить по достоинству роскошные тары. Как смешно отражается в них Адам: огромный плоский череп, точно его кто-то раздавил, а под ним карикатурное, хилое тельце. Вторая расплющенная голова на тоненьких ножках - сам Станда. "Забавно", - думает он, но ему не до смеха; он глядится в зеркальный шар, - какие же мы оба, честно говоря, убогие! Какое, должно быть, получится искаженное нелепое отражение, если я, например, возьму сейчас Адама под руку и скажу: "Адам, это ужасно, но я люблю вашу жену", - ну и хороши были бы мы в этом шаре!
- Иди, я тебя подожду, - громко говорит Адам, продолжая разглядывать в стеклянном шаре свое уродство.
Легко сказать - иди, когда у Станды подкашиваются ноги, - так бы и сел, положив голову на стол... Неужели ему опять придется лезть в обрушившийся ходок... "Иди, я тебя подожду", - сказал Адам. Быть может, я больше сюда не вернусь, - вдруг приходит в голову Станде, и он тщетно старается запечатлеть в памяти кусочек этого мира: чистую комнатку с почти новой обстановкой, окна, освещенные солнцем, голубку во дворике, захлебывающуюся от воркования; и тишину, необыкновенную, мучительную тишину - это Мария. И еще одно нужно посмотреть Станде: последнее свидетельство из реального училища. А теперь ты можешь идти, откатчик Пулпан! Станда резко задвигает ящик стола и бежит вниз по лестнице, топоча, как лошадь. Иду, иду, Мария. Иду, иду, Адам. Иду...
Адам ждет, прислонясь к забору, и смотрит неведомо куда.
- Пошли, что ли?
Он только еще раз на ходу оглядывается на стеклянные шары; нет, на Марию, которая смотрит из окна, прижимая шитье к груди, и губы у нее приоткрыты, словно ей трудно дышать.
- Прощай, Марженка, - бормочет Адам и выходит, размахивая руками, на улицу.
Теперь они идут вместе к "Кристине" и молчит; да и о чем говорить? Проходят по крутой улочке и шагают по длинному шоссе; идут по тротуару, мимо просмоленных заборов, - обычно не замечаешь дороги, по которой ходишь ежедневно. Ноги идут сами, а мысли идут своим чередом; о них даже как-то не думаешь, твои мысли живут сами по себе, и до такой степени они одни и те же, что почти и не доходят до сознания; они просто тут, как этот забор и телеграфные столбы, - и незаметно ты оказываешься у решетчатых ворот "Кристины". Только здесь Адам поглядел на Станду и так хорошо, подружески улыбнулся: ну вот, мы и дошли!
- Как там дела? - рассеянно спрашивает Адам у окна нарядной.
- Да что, хорошего мало. Днем пришлось вывезти Брунера и Тоиду Голых. Тонда полез за Брунером...
- Газы?
- Ну да, рудничные газы. Работы идут уже у самого целика, но пришлось маски надеть, каждые десять минут сменяются.
Адам недовольно засопел. Да. что поделаешь!
- А... что те трое? Подают еще сигналы?
- Говорят, утром подавали, но очень слабо. Поскорее пробивайтесь, ребята, пока не поздно. Если газы есть и по ту сторону, тем все равно аминь...
Адам махнул рукой и торопливо побежал в душевую переодеться. Дед Суханек, каменщик Матула и Пепек уже там и снимают рубашки, но им что-то не до разговоров.
- Слыхал? - цедит Пепек сквозь зубы.
- Слыхал, - гулко бросает Адам, поспешно раздеваясь.
- Паршивое дело, - сердится Пепек. - С маской на роже много не наработаешь. Я не надену.
- Если только тебе Андрее разрешит, - возражает дед Суханек.
Пепек хотел было огрызнуться, по тут вошел Мартинек.
- Здорово, команда, - весело поздоровался он. - Что слышно?
- Говорят, там газы появились,-вырвалось у Станды, который о газах знает пока только понаслышке.
- Да? - равнодушно сказал крепильщик и неторопливо снял пиджак, точно жнец в поле. - Какой сегодня день-то чудесный.
- Ты где был? - невнятно проворчал Пепек, склонившись к своим опоркам.
- Да только дома, знаешь ли...
Команда, брюзжа, перекидывается рассеянными, короткими словами. Станда дрожит от холода и от волнения, глядя на этих пятерых голых людей, ребята, ведь мы, может, видимся в последний раз!
С любопытством, в упор и, кажется, впервые без инстинктивного отвращения рассматривает он голых волосатых мужчин: Пепек нервно зевает, у него мужественная наружность - длинноногий, жилистый, он весь состоит из узловатых мышц, которые так и перекатываются под угреватой шерстистой кожей; дед Суханек-сухой, сморщенный, с пучком смешных белых кудряшек на середине груди, точно у него там вырос мох; каменщик Матула - пыхтящая груда мяса, жир обвисает на нем тяжелыми складками, покрытыми мягкой щетиной; Адам - кости да кожа, но рослый, с узкими бедрами и втянутым животом, с густой дорожкой темных ровных волос вплоть до запавшего пупка, точно у него там третий глаз, такой же ввалившийся и серьезный, уставившийся неведомо куда; Мартинек с широкой грудью, покрытой золотистой шерстью, сильный, красивый и беззаботный; ну, а эти длинные тощие руки, узкая, бледная, голая грудная клетка - сам Станда. Словом, какие есть, но до чего ясно говорит каждое тело о человеке - словно читаешь человеческие судьбы. И раз ты понимаешь, что мы одна команда, то перестаешь стыдиться себя; вот я, товарищи, весь тут перед вами.
Приходит запальщик Андрее, уже переодетый, с лампой в руках.
- Бог в помощь!
- Бог в помощь! - вразнобой отвечает команда.
- Пошевеливайтесь, пора, - подгоняет запальщик, пересчитывая взглядом людей.
- Ладно, сейчас...
Каменщик больше не сверлит Андреса воспаленными глазами, он смотрит в сторону и лишь свирепо хмурится.
Приумолкшая команда быстро идет к клети, позвякивая лампами; запальщик Андрее выступает, разумеется, впереди, точно на смотру, только сабли не хватает. На-гора уже выезжают рабочие после смены, усталые и безучастные - лишь кивок да небрежное "бог в помощь".
- Вы в восемнадцатый?
- Да.
Клеть с командой проваливается. У Андреса твердеет лицо, дед Суханек озабоченно моргает и медленно жует губами, будто молится, Пепек судорожно зевает, а Матула сопит; Адам загораживает рукой лампу и смотрит ввалившимися глазами в пустоту, строго поджав губы; лишь крепильщик Мартинек сияет улыбкой, мирной и несколько сонной. Станде все вокруг начинает казаться удивительно нереальным, почти как во сне - точно так же мы спускались вчера... будто длится та же самая смена, будто мы все еще падаем, падаем без конца в шахту, и, однако, все совершенно иначе... Что, что именно иначе? Да все - я, мы, вся жизнь. Никто не знает, что изменилось за время этого спуска; и бесшумно, неумолимо летят и летят вверх отвесные отпотевшие стены.
Наконец толчок, клеть останавливается, и команда идет по бесконечному сводчатому коридору под вереницей электрических лампочек. Шахтеры, окончившие смену, тянутся группами или разорванными цепочками к клети, повсюду слабо раскачиваются и мерцают огоньки - похоже на праздник поминовения усопших. Теперь влево - в черный откаточный штрек; с кровли и со стен свешиваются те же, что и вчера, белые сталактиты и наросты подземных грибов; из темноты навстречу движется несколько мигающих огоньков. Ага, это возвращается спасательная команда с места взрыва, они что-то спешат выбраться па-гора; Андрее на минутку останавливается с десятником, руководившим спасательными работами, и команда скупыми словами расспрашивает, что там делается. Да, скверно, лучше и не спрашивай, братец.
- Газы?
- Газы и все прочее. Опять крепь трещит. Ну, бог в помощь, ребята, с пас хватит.
Теперь лампа запальщика Андреса быстрей бежит во мраке. И снова налево, как вчера, через вентиляционные двери; снова здесь тот бледный длинный человек - бог в помощь! - и тяжелый удушливый воздух восемнадцатого штрека навалился на людей жаркой нечистой периной.
- Чтоб тебя разорвало! - шипит Пепек, а Матула хрипит, как от удушья. Станде кажется, что здесь стало еще мертвей и пустынней, чем вчера, но штрек почему-то гораздо ближе: они уже у изломанной крепи, вот и подпорки и скобы, поставленные Мартипеком, - неужели дорога такая короткая? удивляется Станда.
А там уже дрожит маленький спокойный огонек контрольной лампочки, над ним склонился кожаный шлем и чумазый блестящий нос инженера Хансена.
Запальщик Андрее выпятил грудь и четко шагнул вперед - раз-два.
- Бог в помощь, - отрывисто произнес он и щелкнул каблуками.-Докладывает первая спасательная команда: десятник-запальщик Андрее, забойщик Адам, забойщик Суханек, крепильщик Мартинек, подручный забойщика Фалта, каменщик Матула и откатчик Пулпан.
XXI
- Gut, - кивает Хансен. (Неужели он тут работает вторую смену?)
Он по пояс обнажен, и команда смущенно отворачивается; как-то неловко глядеть на человеческую наготу господина инженера.
Но если Ханс устроился как ему удобно, так что за церемонии, ребята! Вся команда снимает куртки и стаскивает рубашки, будто мальчишки, собираясь купаться. Только запальщику Андресу раздеваться не очень охота; но он косится на Хансена-странная была бы субординация, если б десятник остался в пиджаке; и Андрее, мгновенно решившись, сбрасывает с себя вместе с пиджаком и рубашкой и всю свою начальническую важность. Теперь он стоит полуголый, как и все, выкатив небольшую, но ладную грудную клетку со шрамом от огнестрельной раны; замухрышка-то он замухрышка, но солдата все-таки сразу видно. Так, теперь еще подтянуть ремни, да и начать...
Команда смотрит, что успели сделать без нее: Станде кажется, что достаточно, но команда в целом недовольна.
- Глядите-ка, не больно-то много они прибавили!
- Да-а, так всякий сумеет!
- Ишь паршивцы, поглядели, да и лыжи навострили!
- Ей-богу, таких лодырей я еще не видывал!
- Ну, ясно, ребята, что мы сделали, то и есть!
Это не совсем верно, но первая спасательная имеет право критиковать других. Например, по всему восемнадцатому штреку, где были разрушения, вырос целый лес новых стоек и распорок; и рельсы исправлены, на поворотной плите у крейцкопфа стоит вагонетка, с ней можно теперь добраться и до обвалившегося хода; правда, нужно низко нагнуться, чтобы пройти поглубже; внутри завала, насколько может разглядеть Станда, вид еще не очень красив: вспученные стены и рухнувшая кровля - зато все наскоро подперто слойками, прогонами и распорками. И теперь там тянутся трубы со сжатым воздухом, слышно, как гудят вновь поставленные вентиляторы. Дело в шляпе, думает Станда и начинает с большим уважением глядеть на проделанную другими работу; какая подготовка потребовалась, чтобы спасти трех человек! Говорят-смелость и тому подобное; но сколько еще для этого требуется сноровки и разных приготовлений, порядка и всего прочего... нет, тут не геройство, дружище, а разум нужен.
Андрее уже получил распоряжения от Хансена.
- Значит, так, ребята,- говорит он. - Надо работать быстро, пока у нас опять не вспучилась почва. Кто первый пойдет в забой?
- Могу я, - глухо проговорил Адам и наклонился к груде каких-то резиновых и металлических предметов.
- Будете меняться с Суханеком через каждые десять минут. Фалте выбрасывать породу сюда, Станде пригнать вагонетку. Мартинек!
- Здесь!
- Укрепить вторую и третью пару. Восьмую, девятую и десятую заменить. Потом обшить крепью сделанную проходку.
- Есть.
- My, за работу, ребята!
Адам только кивнул и стал медленно прикреплять на спину что-то вроде жестяного ранца; теперь он натягивает на голову резиновую морду с длинным слоновьим хоботом - кислородная маска, понял Станда, и сердце у него забилось; значит, тут действительно есть рудничные газы! Адам уже прикрепил снаряжение ремнями к телу; резиновая морда и слоновий хобот придают длинному худому человеческому телу довольно-таки странный вид-ей-богу, только людей пугать. Настоящее привидение! Из-под маски послышались какие-то булькающие звуки - должно быть, Адам что-то сказал, но ничего нельзя разобрать; он проверяет еще раз какие-то краники жестяного прибора и лезет на четвереньках под обрушенную кровлю, втягивая за собой длиннющие ноги.
- Так, Фалта, надеть маску, - торопит Андрее.
- Мне не нужно, - огрызается Пепек. - Я в ней работать не стану.
Запальщик быстро оборачивается - вот сейчас заорет на Пепека, испугался Станда. Нет, ничего, не заорал.
- Вот как, - сказал он веско. - Опытный забойщик надел бы.
И он повернулся и пошел в крейцкопф к крепильщику, который вместе с Матулой, запрокинув ГОЛОВУ, рассматривают крепь и о чем-то советуются.
Пепек нагнулся за маской.
- Тоже мне ловкач, - проворчал он недовольно, - попробуй-ка сам в ней поработать! И не услышишь, если кровля затрещит... Я и так не задохнусь,гневно бубнит Пепек, натягивая противогаз.-Дьявол, резиной так и смердит!
Пепек становится похож на жука с толстым хоботком и огромными глазами. Из-под маски еще некоторое время слышится придушенное бульканье повидимому, Пепек все еще бранится; но вот он пополз на коленях под продавленную кровлю.
Тут из глубины донесся дребезжащий грохот.
Этот звук уже знаком Станде- заработал пневматический отбойный молоток. Слава богу! Теперь, стало быть, по-настоящему делается проходка к троим заживо погребенным!
Пепек, извиваясь, исчез между стойками и подбойками. Дед Суханек серьезно, почти священнодействуя, надевает противогаз.
- Мне тоже надеть? - нерешительно спрашивает Станда.
- Нет, не надо, ты останешься здесь. Ты в нем и дышать-то не сумеешь.
Дед Суханек необыкновенно забавен со своим слоновьим хоботом над мшистой порослью на тощей груди; а Станда разочарован - почему же только ему не нужна маска? Может, он первый сумел бы пролезть к тем троим... И он присаживается на корточки, чтобы хоть одним глазком глянуть, что делается там, внутри завала, но видит лишь, как Пепек пробирается вперед в клубах угольной пыли, которую гонит сюда вентилятор, и она вздымается так, что першит в горле...
Дед Суханек настойчиво хлопает Станду по плечу, покачивая резиновым хоботом: нельзя, Станда, нельзя!
- В чем дело? - недоумевает Станда, а дед показывает пальцем вниз. Ага, газы. Станда до слез закашлялся от угольной пыли; в ее клубах почти уже ничего не видно, одни лишь выпуклые глаза жука и болтающийся хоботок дедовой маски. Внутри с грохотом скребет лопатой Пепек, и - хлоп!- из завала вылетают камни и уголь.
Как далеко швыряет Пепек, - изумляется Станда, но тут из тучи пыли выскакивает Андрее.
- Живо за лопату, - подгоняет он, -нагружайте вагонетку! И пошевеливайтесь, понятно? Все убрать с дороги!
Дед Суханек кивает резиновой мордой - ну вот, и тебе дело нашлось, Станда; и, ослепленный пылью, Станда в внезапном приливе усердия, кашляя, принимается кидать лопатой уголь и каменья в вагонетку.
Когда он вернулся с пустой вагонеткой, дед Суханек уже сменил Адама; Адам бессильно прислонился к стойке, снял маску и ладонью стирает с лица и глаз такой обильный пот, что каплет с пальцев; Пепек срывает маску и сплевывает. Он разделся донага, оставил на себе лишь опорки; угольная пыль, смешанная с потом, стекает струйками, прилипает к мокрому телу, от Пепека чуть ли не валит пар.
- Пришлось прикрыть краны, - брюзгливо обращается он к Андресу. Пыль. - Пепек отхаркивается.- Ей-богу, сегодня мне здесь что-то не нравится!
Андрее пожимает плечами и пинает ногой разбросанные куски породы и угля.
- Слушайте, - сухо говорит он Станде, - такая работа никуда не годится; так любая команда сумеет.
Пол должен быть чистый, как в бальном зале.
"Ничего себе бал, - думает Станда, - от угольной пыли мы все почернели, словно вороны". Ему трудно дышать, болит голова, хочется прислониться к чемунибудь и вздохнуть поглубже, но не удается; и темно тут, лампочки еле мигают трепетными покрасневшими огоньками. Но - хочешь чистоты - ладно! И Станда хватает лопату и, пошатываясь, грузит породу. Слышнс, как у крейцкопфа бьет Мартинек по подлапке, в глубине завала грохочет и дребезжит отбойный молоток, которым орудует дед Суханек.
Пепек сплюнул еще раз, выругался как следует - вероятно, про запас - и снова надел маску. Адам серьезно, сосредоточенно возится с кислородным аппаратом, очевидно там что-то неладно.
В это время оттуда, где работал крепильщик, послышался треск, что-то хряснуло и тяжело шлепнулось, будто сверху свалился мешок с мукой. Андрее вздрогнул.
- Что такое? - бросил он встревоженно и кинулся туда; Адам только взглянул, Пепек приподнял резиновую морду, прислушался, выругался и полез в дыру. Станда бросил лопату и с бьющимся сердцем побежал вслед за Андресом. Что-нибудь случилось?
Конечно, случилось, но не бог весть что; лишь Мартинек сидит на земле среди раскиданных камней и удивленно моргает; возле него присел Андрее и светит лампой ему на темя; над ними, пыхтя, чешет затылок каменщик Матула.
- А, черт, - отдуваясь, сказал Мартинек,я только собрался вот тут стойку сменить, а на меня вон что свалилось!- И вдруг он просиял счастливой улыбкой.- А здоровая куча, ребята! - добавил он удовлетворенно.
- Встать можешь? - беспокоится Андрее.
- Еще бы, - отвечает крепильщик, поднимаясь на ноги. - Дай только опамятоваться.
- Голова кружится?
-- Немножко есть.
- А не тошнит?
- Нисколечко. - Крепильщик уже стоит, почтительно разглядывая повисшую балку.- Смотри, силища-то какая! - Запальщик обращается к Матуле.
- Вас тоже ударило?
- Ага,- буркнул колосс и почесал всклокоченную голову.
- Тогда немножко передохните, ребята, - заботливо сказал запальщик и обернулся к Станде. - А вы что глазеете? Марш грузить!
Крепильщик Мартинек медленно подходит к.своему пиджаку и достает баночку и что-то завернутое в бумагу.
- Мне в таком случае надо перекусить, - говорит он с довольным видом.
Адам уже снова в маске, он дружески кивает Мартинеку слоновьим хоботом.
- Ты уверен, что тебе ничего не сделалось? - торопливо спрашивает Станда, хватаясь за лопату.
- Пустяки!
Молодой гигант устроился поудобнее на земле у крейцкопфа, поставил перед собой лампочку и, развернув коричневую бумагу, с аппетитом посмотрел на толстый ломоть хлеба с салом.
- Ты из-за меня не задерживайся!
Станда торопливо грузит уголь в пустую вагонетку, временами поглядывая на приятеля; тот сидит, свесив голову над нетронутым ломтем хлеба, и морщит лоб.
Станда перестал грузить.
- Тебе нехорошо, Енда?
- Сало воняет, - брезгливо говорит крепильщик и тщательно завертывает хлеб в бумагу,-Я не стану его есть.
Станда снова взялся за лопату, и Матула, пыхтя, застучал по скобе.
Из завала возвращается дед Суханек и стаскивает маску.
- Господи Иисусе, ребята! - вздыхает он и трет высохшими ручками лицо. - Ну и работа! Ну и работа!
Теперь очередь Адама идти в обрушенный штрек; Пепек гремит там лопатой и раз за разом выбрасывает цырубленную породу, так что Станда не успевает складывать ее в вагонетку. "Пепек замечательный, - думает Станда, - как он здорово действует лопатой в тучах пыли, черный и блестящий, точно вытесанный из гранита... чертушка этакий... циклон прямо какой-то". И изнемогающий Станда с удвоенной силой налегает на лопату.
Он уже вывозит вторую полную вагонетку, поставил на поворотный крут, но тот не поддается.
- Я сейчас тебе помогу, - говорит крепильщик.
- Отстань, - сопит Станда, дергая тележку.
- Здесь чем-то воняет, - ворчит крепильщик. -Станда, что это за вонь?
- Тебе кажется, - замечает Суханек. - Чему тут вонять?
Мартинек морщит нос.
- Не знаю, а что-то чувствую... Черт возьми, вот так шишку я себе посадил, - улыбается он, ощупывая темя.
- Стукнуло тебя, что ли?
- Да, балкой. Я хотел ее заменить...
- Тогда понятно, - успокоительно замечает дед Суханек. - От этого тебе и кажется. У тебя, брат, сотрясение мозга. Как-то раз Фалтысу, зятю моему, на голову кусок угля свалился, так ему тоже все казалось, будто воняет. Потом ему стало плохо, и он лежал несколько дней - сотрясение мозга, что ли. Погоди, и тебе скоро плохо станет.
- Мне? - удивился Мартинек. - Чего тебе в голову не взбредет, мне никогда еще плохо не было. Что ж, пойду-ка я опять работать.
А Пепек не перестает выбрасывать лопатой пустую породу из этой паршивой дыры; иной раз вылезет, сдернет маску и, тяжело дыша, безбожно ругается; он взмок от пота, от угольной пыли стал черным, как графит, и жадно, с бульканьем пьет содовую воду, которую приносит сюда бледный человек, сидящий у вентиляционных дверей. Через каждые десять минут из клубов пыли выныривают дед Суханек или Адам, руки у них трясутся после работы отбойным молотком, они с трудом стаскивают резиновые морды; а после того пьют, как загнанные, изнеможенно переводя дух, и им не до разговоров.
Что же, подают ли еще сигналы те трое? А кто его знает; когда на башке у тебя маска, то ничего не слышно - разве только как воздух свистит да отбойный молоток грохочет.
- А здесь уже нет газов? - неуверенно спрашивает Станда.
- Есть, как не быть, но они держатся внизу, у почвы, понимаешь? Ханс сам следит, насколько они подымаются. Наверно, теперь тут их будет по пояс, вот как.
У Станды мучительно болит голова, бьется сердце, и его душит тоска. Запальщику тоже не по себе - он точно чего-то ждет; ни на кого даже не покрикивает больше, ходит озабоченно, стиснув зубы, и прислушивается. Хансен то и дело поднимает свою контрольную лампочку; постоит минутку, наставит ухо, улавливая отдаленный лай отбойного молотка, кивнет и снова вышагивает; он идет, опустив голову, на переносице у него появилась морщина, он крепко сжал губы и все крутит лампочкой, точно играет с тенями.