Чарская Л.А.. Волшебная сказка

   И Надя глубоко смущается от одной такой мысли. Вдруг счастливая идея приходит ей в голову. Благодаря ей Надя может выйти из глупого положения, может вернуть себе нарушенное приходом Шурки спокойствие. Поистине счастливая мысль! И не совсем естественно девочка начинает смеяться.
   - Ха, ха, ха! Как это забавно, господа! Вот потеха-то! - так и заливается деланным смехом Надя. - Здесь приняли посланную ко мне прислугу-девочку за мою сестру. Как вам нравится это? Моя тетя и сестра прислали мне поздравление с маленькой служанкой, нашей подгорничной. Как это забавно, не правда ли? Ха, ха, ха!
   Однако Софи Голубеву не так легко провести, как это кажется на первый взгляд. Она несколько секунд глядит в лицо Наде внимательными, насмешливыми глазами, потом, отчеканивая каждое слово, произносит веско и громко на весь стол:
   - Как странно. Действительно, странно, потому что, насколько я помню, в институт на прием к тебе приходила именно эта девочка или удивительно похожая на нее и все говорили, что она твоя младшая сестра Шура.
   Если бы у Нади была возможность зажать рукою этот противный рот Софи, уличающий ее, Надю, с такой удивительной последовательностью, если бы она могла заставить молчать Софи и вывести ее из-за стола! Но увы! Это было невозможно, и Надя принуждена молчать и выслушивать до конца эту противную девчонку. Какое счастье еще, что Наточка и Митя Карташевский пришли так вовремя в эти минуты на помощь.
   - Мне жаль, что и сегодня не удастся познакомиться с вашим милым братом, - говорит догадливый Митя, чтобы перевести на что-нибудь другое внимание детей.
   - Надя, ты разрешаешь, в качестве хозяйки, встать нам из-за стола? спрашивает в свою очередь Наточка, с шутливой почтительностью обращаясь к Наде.
   - Конечно, конечно! - спешит ответить та.
   Она сама рада-радехонька, что можно отвлечь внимание юных гостей от только что случившегося "недоразумения". Приказав прислуге перенести десерт в залу, снова ожившая и успокоившаяся Надя уводит туда своих гостей.
   - Mesdames et messieurs! - поднимает голос Никс, - я предлагаю играть в мнения. Кто согласен со мной?
   - Отлично, отлично! Блестящая идея! - звучат несколько оживленных голосов.
   - Игра во мнение... Гм... Гм... Не привела бы она всех нас в сомнение, - пробует острить Ванечка.
   - Ха, ха, ха! - заливается самым звонким смехом Лоло.
   - Потому что начнутся счеты и обиды, - подхватывает его сестра Маня. Лучше давайте играть в комнатный крокет. У вас, наверное, есть такой крокет, Надя?
   Крокет есть, но желания играть в него находится у немногих. Большая часть молодежи стоит за petits jeux. Большинством голосов принято первое предложение. Бросают жребий, и Ванечка уходит из комнаты, потому что в первую голову мнения будут собираться про него.
   - Господа, пожалуйста, щадите мое самолюбие, - прижимая руки к сердцу, молящим тоном посылает он с порога.
   - Иди уж, иди! Будь покоен, под орех разделаем, - утешает брата Никс и делает ему вдогонку зловещие глаза.
   Ванечка юркает за портьеру, притворяясь испуганным. Когда он возвращается в залу, где комфортабельно устроилось все молодое общество, на него нельзя смотреть без смеха. Скрестив по-наполеоновски руки на груди, сдвинув брови и поджав губы, с мрачным видом и размеренным шагом приближается он к играющим.
   Княжна Ася, едва удерживая улыбку, выступает вперед.
   - Про вас сказали ваши добрые приятели, - начинает она торжественным тоном, - и очень просили не обижаться, во-первых, что вы прелесть...
   - Благодарю покорно. Чувствительно тронут такою любезностью... склоняется чуть ли не до пола Ванечка.
   - Во-вторых, что вы - шалун, каких мало. В-третьих, что вы сорви-голова.
   - Сорви-голова, это Маня сказала, она всегда меня называет так... неожиданно прерывает Асю Ванечка и с тем же зловещим видом грозит пальцем сестре, которая отрицательно трясет головой и лукаво смеется в свою очередь.
   - Pardon!* я еще не кончила... - останавливает Ванечку Ася. В-четвертых, что вы - хорошенький и пригоженький. В-пятых, что вы сказочный принц.
   ______________
   * Извините (фр.).
   - Ого! - знаменательно роняет Ванечка, поднимая палец кверху, - прошу почтительно обращаться с его высочеством.
   - В-седьмых, что вы - рубаха-парень. В-восьмых, что вы - башибузук.
   - Протестую. Я питомец моего родного корпуса, где нет места башибузукам, и я православный, - дурачится Ванечка.
   Еще целый ряд эпитетов сыплется на его голову. Он и милый, и добрый, и веселый, и красавчик алебастровый.
   Последнее вызывает взрыв смеха всего юного общества, а Лизанька смущается и краснеет. Это она "книжным" и "мудреным", по ее мнению, словом наградила Ванечку.
   Лизанька и Кленушка, по настоянию Наточки Ртищевой и обеих княжен, тоже приглашены участвовать в играх.
   - А ведь я знаю каждого автора отдельного мнения, - неожиданно изрекает Ванечка и, ударив себя пальцем по лбу, действительно, совсем неожиданно для детей, угадывает кто что про него сказал:
   - Сказочный принц - это вы изволили сказать, Надя, потому что вы сами похожи на принцессу... - смеется он. - Бова Королевич - Кленушка сказала. Лизанька - конечно, "красавчик алебастровый". (Пожалуйста, не краснейте, Лизанька, мне очень лестно быть таковым.) А бранил меня свой брат-мужчина: Никс башибузуком, Митя разбойником, Маня (pardon, но мою дражайшую сестричку я, к ее полному удовольствию, впрочем, считаю тоже своим братом-мальчуганом) и так братец-Маня, повторяю, назвал меня сорви-головой.
   - Браво, Ванечка, браво! Всех разгадал, - под взрыв веселого смеха восклицают дети.
   - Вот маг и волшебник, действительно, угадал! - разводила Ася руками. - Надин, теперь ваша очередь, прошу удалиться.
   - Ну, мы же и зададим вам! - смеясь, послала вдогонку Наде Маня Стеблинская.
   - Чур, не обижаться! - предупредил Митя, собиравший мнения на этот раз. - Пожалуйста! - крикнул он через три минуты, предупредительно раздвигая перед Надей полосы портьеры.
   Надя впорхнула легко и грациозно, как птичка, в залу.
   - Про вас говорят ваши друзья с покорною просьбою не обижаться, что вы чрезвычайно милая, что вы любезная хозяйка, что вы очень хорошенькая, что вы удивительно изящная... - вызывая на губы Нади самую приятную улыбку, перечислял собиравший теперь мнения Митя, - но что вы легковерная и часто принимаете комплименты и лесть за истинную правду, что вы очаровательны и что вы, простите, иногда немножко бываете вороною в павлиньих перьях. Еще раз просим не обижаться, ведь это шутка, игра.
   Увы, последнее предостережение опоздало. Лицо Нади, улыбавшееся до сих пор самой очаровательной улыбкой, сейчас искривилось неприятной, кислой гримасой злобы и негодования.
   - Как вы смеете передавать мне это? - топнув ногою, накинулась она на Митю.
   Тот недоумевающе поднял глаза. В первое мгновение мальчик подумал, что Надя шутит, нарочно представившись рассерженной. Но нет, это уже не шутка эти пылающие гневом глаза и красная сердитая физиономия.
   - Вы не смеете так говорить про меня... Я не позволю... - совершенно забывшись, лепечет она, топая ногами с тем же красным, как вареный рак, лицом.
   - Но ведь это же шутка, игра, поймите! Здесь никто не может обижаться. Ведь это же глупо в конце концов... - пробуют разубедить расходившуюся Надю Никс, Маня, Ванечка, Ася и Лоло.
   - Конечно, нельзя обижаться, - решается поднять голос в защиту "мнений" даже и тихая Зоинька.
   - Нельзя быть такой обидчивой, Надюша, - шепчет ей Наточка, приникая губами к Надиному ушку.
   - Перестаньте! Это же право смешно, Надя! Неужели тебе хочется обязательно выставить себя в таком смешном виде?.. - напоминает ей с другой стороны Софи тихим, чуть слышным шепотом.
   Этот шепот, казалось, переполнил Надино сердце обидой и гневом. Она, как ужаленная, отскакивает от Софи.
   - Это ты про меня сказала! Ты сказала! Я узнала сразу тебя! - в запальчивости кричит ей Надя.
   Софи теряется. Все смущены. Проходит добрая минута времени, пока Голубева находит в себе возможность ответить.
   - Во-первых, это сказала не я; а во-вторых, я не позволю тебе кричать на меня, - говорит она сдержанно, - и лучше уеду домой. Прощай, до более удачной встречи, Надя, - насмешливо добавляет она и, обратившись к Лизаньке, просит девушку узнать, не прислали ли из дому горничную за нею.
   Следом за Софи собираются по домам и остальные гости. У каждого из них находится вдруг какое-нибудь оправдание для такого быстрого и внезапного ухода, тем более, что коляска Ратмировых давно стоит у подъезда, а от Ртищевых и Стеблинских уже прислали прислугу. А Зоиньку Лоренц давно ждет ее англичанка в комнате Ненилы Васильевны.
   Надя робко и смущенно просит их остаться, подождать. Но ни у кого нет охоты видеть сердито-взволнованную и неосновательно будирующую именинницу. Гостьи разъезжаются. Сконфуженная девочка остается одна.
   * * *
   Как прекрасно начался и как печально кончился этот вечер!
   И подумав об этом, Надя чувствует себя в самом деле несчастной. Она бродит по комнатам унылая и печальная и в душе бранит уехавших детей. О, какие противные! Оставить ее одну в день ангела. Этого она никогда им не простит! Никогда в жизни!
   Анны Ивановны нет дома. Чтобы дать полную свободу детям, она уехала на лекцию в Соляной Городок.
   Если бы она знала, что сейчас переживает ее любимица! Бедная Надя так одинока сейчас... И всячески стараясь разжалобить себя такими мыслями, девочка направляется в зеленую комнату. Здесь ей, однако, тоже невесело. Канарейки затихли, собираясь на покой. Но пестрый Коко еще с открытыми глазами сидит на жердочке. Но какой у него странный, нахохлившийся вид! Что это? Получается такое впечатление, как будто Коко чем-то подавился. Как неровно дышит его грудка; как усиленно движется зоб.
   Тут Надя вспоминает внезапно: да ведь он объелся! Неужели же этому причина сыр? Неужели она перекормила его сегодня?
   Девочка холодеет при одной этой мысли. Недоставало еще того, чтобы заболел Коко! Он - любимец Анны Ивановны, подарен ей еще покойной матерью и уже пятнадцать лет живет у нее в доме. Его болезнь будет большим ударом для старухи. А если еще Лизанька откроет истинную причину ее, то, Бог знает, как рассердится тогда Анна Ивановна на Надю. Надо во что бы то ни стало бежать за Лизанькой, привести ее сюда, предупредить опасность.
   И быстрыми, легкими шагами Надя мчится по лестнице в мезонин, где живет Ненила Васильевна с дочерью.
   Еще на первом повороте круглой лестницы Надя слышит громкие голоса. Через открытую дверь комнаты эти голоса доносятся особенно отчетливо, тем более, что собеседницы не стесняются и говорят громко. Надя замирает, как вкопанная, при первых же услышанных ею словах.
   - Нечего сказать, хороша! Всех гостей повыгнала! А еще барышня-институтка бывшая, благодетельницына любимица, - сердито, слово за словом роняет Лизанька. - А кабы вы послушали, мамаша, как она командовала нами нынче! - То принеси, это унеси. То подай да это. Да как еще - все с покриком, будто и век здесь жила. Кокошку обкормила сыром. Я останавливать было сунулась, так она-то как закричит: "Молчите, мол, не ваше дело, сама знаю". По правде сказать, не стерпела я и как играть-то сели, стали мнения собирать про фрю эту, выскочку, так, думаю, отплачу ей, отведу душу. Ну, вороной в павлиньих перьях ее и обозвала. А она-то как зайдется, как зайдется...
   - А будто и не ворона? И то ворона, - подхватила слова дочери Ненила Васильевна. - Неужто ж и впрямь королевна она? Да не люби ее так благодетельница наша, ужели бы возились мы с нею все так? Королевна подумаешь тоже! Судомойкой ей впору быть, а не королевной! Глупа она, видно, что вообразила себя не Бог весть чем. Правда, взлюбила ее Анна Ивановна, благодетельница наша, обряжает как куклу, подарками заваливает, балует напропалую. А надолго ли? Ведь и любит-то за то, что рядить ее да выводить на люди ей можно, да хвастаться ею лестно. А на самом-то деле, небось, Кокошка и тот дороже Надежды ее сердцу... А Наденька-то прекрасная на положении собак да канареек у нее, вроде Зазы да Леды... Небось, тешится ею, как куклой, покуда не надоела, да покуда нашей-то в глаза смотрит, а чуть станет противоречить благодетельнице в чем ни на есть, живо охладеет к ней Анна-то Ивановна наша... Видали мы уж такие примеры не раз!
   Что такое? Наде кажется, что ступени шатаются у нее под ногами и вся лестница вертится под нею, как вьюн. В глазах даже потемнело у девочки, и сердце совсем перестало биться, замерло, как не живое, бедное маленькое уязвленное сердце. Все, что услышала сейчас Надя, совсем сразило ее. Да нет, не может этого быть, они лгут там обе! Как разобраться во всем этом, как докопаться до истины? Ах, если бы тетя Таша, Сережа и Клавдия были здесь, очутились бы чудом с нею сию минуту на этих самых ступенях, на этой лестнице и прослушали бы весь этот разговор Ненилы Васильевны с дочкой! Они сумели бы посоветовать ей, Наде, конечно, что делать. Они бы научили, как поступать их Наде. Но она одна, совершенно одна, не с кем поговорить ей, не с кем посоветоваться. А поговорить надо, необходимо даже, чтобы разобраться с более опытными людьми в ее положении. Ведь если подумать только, что часть, самая незначительная часть их беседы Ненилы с Лизанькой - правда, то и тогда можно с ума сойти от уколов самолюбия и обиды. Как? Она, Надя, и вдруг представляет собою только ничтожную игрушку, что-то среднее между собачонкой и канарейкой в этом доме? Игрушка, кукла, слепое орудие забавы! Нет, нет, она должна узнать, в конце концов, насколько все это правда, она должна докопаться до истины! Если ей не с кем сейчас посоветоваться, то она знает, что надо делать: теперь она будет внимательной и наблюдательной с этого дня; она должна уметь отличить истинную любовь к ней людей от пустого тщеславия. Она не маленькая. Ей уже четырнадцать лет! А все же как хочется ей сейчас увидеть хоть одним глазком милую тетю Ташу, ее истинного друга, в любви которой она уже не может сомневаться. И даже Клавденьку, даже Сережу, хотя они были часто суровы к ней, и Шурку. (Ах, зачем она, глупая, прогнала ее нынче от себя!) Ведь они - ее единственные близкие, родные... Им она близка как племянница, как сестра... И дорого бы дала она сейчас, чтобы очутиться в их маленькой квартирке среди ласково сияющих ей улыбками приветливых лиц.
   * * *
   Когда Анна Ивановна возвращается домой, она неприятно поражена, не найдя у себя в доме юных гостей Нади, для которых, уезжая, приказала сервировать ужин и десерт.
   - Что у вас за расстроенное лицо, Нэд, моя крошка, и где же ваши гости? - озабоченно спрашивает она, близкая уже к догадке о случившемся.
   В первую минуту Наде хочется броситься к ней на шею и вылить все свои жалобы, все обиды на груди у благодетельницы.
   Но Анна Ивановна удерживает девочку. При виде ее исказившегося страдальческой и слезливой гримасой лица, Поярцева говорит, слегка недовольным тоном, сразу расхолодившим весь порыв Нади.
   - Не плачьте же, Нэд, не портите ваши милые глазки. Завтра надо быть свежей и хорошенькой, а слезы истощают и душу и тело. Я повезу вас на детское литературное утро. Это будет превесело. Я чувствую, что вас снова обидела эта гадкая Софи! Не обращайте на нее внимания, деточка, она из зависти делает все это. И зачем только мы ее пригласили? Зачем я, старая профанка, послушала вас! Разве вы не заметили, как она завидует вам?
   Увы, Надя заметила... Но заметила не то, о чем говорила Анна Ивановна, а нечто иное, чего совсем не заметила она раньше. Заметила, что Анне Ивановне нет почти деда до ее тоски, до ее горя. Ей только хочется видеть Надю веселой, довольной, радостной и хорошенькой, чтобы все любовались ею там, куда, нарядив как куколку, ее повезут завтра.
   И глубокий вздох вырвался из груди Нади. И ее снова неудержимо потянуло домой, под родную кровлю, к дорогим близким, к тете Таше, Клавденьке, Шурке и Сереже, которые все-таки больше всех любят ее, строптивую и капризную Надю, любят искренно, всей душой, прощая все ее, Надины, слабости и недостатки.
   Глава V
   Мечты разбиты! Конец волшебной сказки! Новая Надя
   - Надевайте ваше белое платье, Нэд, мы едем к Ратмировым. Лизанька или Кленушка, кто там? велите подавать шоферу машину.
   - Я не могу ехать сегодня в гости, Анна Ивановна... - слышится тусклый голосок Нади.
   - Но почему нет, моя крошка? Насколько я заметила, у вас наилучшие отношения с обеими княжнами.
   - О да, княжна Ася очень мила и Лоло тоже, но... мне просто не хочется ехать, у меня голова болит, - так же апатично роняет Надя.
   - Опять болит голова? Но это странно, у вас теперь почти каждый день что-нибудь болит, моя милая, а от доктора вы упорно отказываетесь. Что это значит? Тогда вы тоже не поехали из-за головной боли на детское утро. Право, мне кажется, дорогая Нэд, что эти ежедневные, то головные, то зубные боли - один предлог только, чтобы избежать поездок в гости и в театр, говорит Анна Ивановна, пронизывая Надю внимательным взглядом.
   Последняя опускает глаза. Действительно, Поярцева права. Она, Надя, выдумывает эти ежедневные головные или зубные боли потому только, что ее не тянет никуда, потому что ей опротивели сразу после подслушанного ею нечаянно разговора на антресолях все эти поездки в гости, в театр, даже за покупками в Гостиный двор. Опротивели с той самой минуты, как она узнала, какую жалкую роль, роль игрушки, временной забавы, какой-то куклы-манекена или декорации приходится ей играть в доме Поярцевой. Да, именно игрушки и забавы. Теперь особенно рельефно вспоминается Наде все пережитое ею здесь. Как она была глупа и наивна, не замечая раньше много того, что теперь прямо-таки бросается ей в глаза. Зато сейчас, когда она "прозрела", воспоминания ее жизни в этом доме не оставляют ее в покое. Картины, наглядно подтверждающие слова Лизаньки и Ненилы, теперь не выходят из головы. Ну, конечно, Надю ублажали, баловали и лелеяли, пока она представляла собою интересную игрушку. Ее причесывали к лицу, наряжали, везли в театр...
   - Какая прелестная девочка! - слышался вокруг восхищенный шепот, заставляющий Анну Ивановну расцветать улыбкой удовольствия.
   - Как мила ваша Нэд! Что за прелестное личико! И как она всегда изящно одета! - тонко льстили друзья и знакомые Поярцевой, когда старуха возила к ним в дом Надю.
   И сама Надя была весела, забавна, беспечна и щебетала, как птичка, потешая свою благодетельницу много больше канареек, собачек и Коко в первое время пребываний ее здесь. Но вот теперь, с некоторого времени, девочка круто изменилась. Она никуда не ездит, ссылаясь на всевозможные причины. Не хочет ни причесаться, ни одеться, как прежде. Она точно устала. И характер ее изменился к худшему. Это уже не прежняя веселая шебетунья-птичка; она все время или молчит, или отвечает односложно на вопросы окружающих. И прежняя жизнерадостная улыбка уже не озаряет ее юного личика, и ничто не развлекает, ничто не тешит ее теперь.
   - И так она подурнела за это время, - с неудовольствием отмечает Анна Ивановна, глядя в изменившееся угрюмое лицо Нади. - Неужели болезнь Коко так действует на нее?
   Действительно, Коко болен. С семнадцатого сентября едва прошло четыре дня только, а Коко сделался неузнаваемым. Коко, или, вернее, тень Коко теперь, неизменно сидит на жердочке, печально нахохлившийся, и никто в доме уже не слышит его прежней громкой болтовни. Приходил ветеринар, тщательно и долго осматривал птицу и назвал какую-то болезнь желудка непонятным для окружающих латинским термином.
   - Это очень серьезно и требует упорного лечения, - произнес он, пряча в карман полученную от Анны Ивановны трехрублевку.
   Последняя совсем расстроилась при этом известии. Коко, ее любимцу Коко, грозит опасность! Его болезнь серьезна и требует упорного лечения. Неужели ей суждено потерять Коко, последнюю память матери? Коко, умевшего так мило забавлять ее своею болтовнею? Нет, нет, этого допустить нельзя.
   - Почему заболел Коко? Что с ним случилось? - допытывается Поярцева у Лизаньки.
   Но та только со значительным видом поджимает губки и опускает глаза. Ни за что не откажет себе Лизанька как можно дольше промучить ненавистную ей Надю. Ведь если сказать теперь же их общей благодетельнице, кто и что послужило причиною болезни Коко, эта негодная девчонка получит выговор и все успокоится постепенно. Анна Ивановна, добрая по природе, скоро простит ее, конечно, не в тюрьму же посадят Надю за то, что она обкормила сыром этого несчастного Коко. А так, куда приятнее и лучше, по крайней мере, мучить Надю как можно дольше, заставляя ее сердце трепетать от постоянного страха за то, что вот-вот она, Лизанька, донесет на нее Анне Ивановне, укажет на причины болезни попугая. Тем более, что сама Анна Ивановна заметно изменила свое отношение к Наде эти дни. Она уже не так ласкова к ней последнее время, как бывало прежде, и, конечно, Надя уже успела наскучить ей... Надо выждать еще и нанести последний удар Наде тогда, когда Анна Ивановна окончательно охладеет к своей новой любимице.
   Впрочем, холодок в отношениях Поярцевой к Наде замечает не одна Лизанька, замечают его и Ненила Васильевна, и Домна Арсеньевна и долгими часами совещаются об этом между собою за неизменным кофе, который пьют у себя на антресолях по нескольку раз в день. Теперь они уже не льстят, как прежде, Наде, не называют ее "златокудрой королевной", не смотрят ей в глаза. Ненила Васильевна и Лизанька, те даже идут дальше: они зачастую тонко язвят Надю, отпуская на ее счет колкие намеки и замечания. Не отстает от них и Домна Арсеньевна, заведующая хозяйством в поярцевском доме.
   Надя и за столом даже замечает перемену к ней со стороны приживалок. Теперь лучшие куски переходят на тарелку Лизаньки. Домна Арсеньевна видит отлично, что их общая благодетельница стала особенно ласкова к Лизаньке за последнее время, с тех пор, как заболел ее любимец Коко и Лизанька неустанно ухаживает за ним. Кто знает, не займет ли вскоре Лизанька место заметно попавшей в опалу "королевны", так уж лучше пораньше заручиться ее, Лизанькиною, благосклонностью. И недалекая, но хитрая Домна Арсеньевна заранее заручается этим расположением, усиленно угощая Лизаньку за столом.
   Одна только Кленушка остается тою же, что и раньше в отношении Нади; она точно не замечает Надиной "опалы" и по-старому ласкова, разговорчива и предупредительна с нею, по-прежнему делится с Надею своими заветными мечтами о деревне, забегая поболтать к ней в ее голубую комнату-бомбоньерку. При всей своей наивности, Кленушка не может не заметить угнетенного состояния Нади.
   - Эх, Надежда Ивановна, зачем грустить? Что вы одинокая, что ли? Никого родных разве нет у вас на свете? - грубовато, но искренне срывается у нее при виде грустно поникшей белокурой головки. - Ведь тетенька у вас недалече, сестрица, братец. Да захотите только - начихать вам на всех здешних, на Ненилу Васильевну, на Лизу эту, язву, на Домну-скаредницу. Завейте горе веревочкой и поминай вас как звали. Небось, тетка-то с раскрытыми объятиями вас обратно возьмет.
   Под эти речи Кленушки сердце Нади вздрагивает, и сама Надя оживляется сразу. Но ненадолго. Правда, ее теперь, как никогда, тянет домой, к ласкам и нежности тети Таши, без которых так изголодалась ее маленькая душа, к суровой заботливой Клавдии, к серьезному, замкнутому, но безусловно любящему ее Сергею, к Шурке, наконец, к милой суетливой Шурке, так трогательно привязавшейся к ней.
   Но ложный стыд, извращенное самолюбие запрещает Наде вернуться туда снова. Как она пойдет к ним? С каким лицом? С какими глазами? Она всех там так больно обидела, оскорбила в свой последний приезд. Клавдию так несправедливо уязвила ее убожеством, Шурку просто прогнала от себя... Тетю Ташу обижала все время своею небрежностью и эгоизмом, резкостью и невниманием к ней. Сережу сердила, раздражала своим дурным, нерадивым учением. И потом, как вернуться домой такой, обманувшейся в своих лучших мечтах и надеждах? Она - Надя - так хвастала им всем радостями своей чудной, "волшебной" жизни, так подчеркивала свое призрачное кажущееся счастье. Так неужели же теперь ей придется расписываться в противном, признать свое поражение, показаться в смешном и жалком виде! Нет, нет, нет! ни за что, ни за что! Уж пусть лучше она станет мучиться здесь, в этом опротивившем ей донельзя, ненавистном чужом доме. Пусть будет страдать одна, но домой она не вернется ни за что!
   * * *
   С самого утра моросит нудный мелкий дождик. Хмурое небо задернулось серой непроницаемой пеленой. Извозчики с мокрыми верхами пролеток, забрызганные грязью колеса автомобилей и раскрытые зонтики над головами прохожих - все это довершает унылую картину петербургской осени.
   И в роскошном особняке Поярцевой тоже царит уныние, тоже тоска. Несмотря на то, что только пробило два часа пополудни, уже зажгли электричество во всем доме. В зеленой комнате вспыхнули большие матовые шары и лампионы, эффектно приютившиеся между широкими листьями пальм и платанов. Здесь, около клетки попугая, похожей на игрушечный домик, сгруппировалось почти все население этого дома. Сама Анна Ивановна в белом фланелевом капоте с усталым от бессонницы лицом (она за эти сутки головы не прикладывала к подушке, ожидая с часа на час катастрофы с ее любимцем), обе старые приживалки, Ненила и Домна, Лизанька с распухшими от слез веками, Кленушка с ее спокойным, обычно флегматичным видом, лакеи, горничная...
   Ветеринар только что ушел. Он как честный человек не пожелал даром брать денег с владетельницы умирающего Коко и объявил решительно, что делать ему здесь больше нечего, что гибель птицы неизбежна и что больному попугаю грозит заворот кишок.
   Впрочем, его слова явились теперь лишними: каждому из присутствующих и так было слишком очевидно, что минуты Коко сочтены. Уже несколько часов несчастный попугай лежит с ощетинившимися перьями в углу клетки на спине с поднятыми вверх и судорожно движущимися лапками. Его грудка бурно вздымается под прерывистым дыханием. Его клюв широко раскрыт, и глаза подернуты предсмертной пленкой. Вот он сделал снова судорожное движение лапками и глубоко вздохнул.