Чарская Л.А.. Волшебная сказка

   - Вот это по-нашему, по-молодецки! - похвалил девочку пажик.
   Теперь Наде стало весело-весело, как никогда. Неудержимо хотелось болтать и смеяться безо всякой причины.
   Оркестр снова заиграл туш. Кто-то из взрослых гостей поднялся с места и провозгласил здоровье молоденькой новорожденной. Смущенная и пылающая румянцем удовольствия, Наточка стала обходить стол и чокаться со всеми. Вслед за тем пили за здоровье генерала и Елены Дмитриевны.
   С разрешения леди Пудлей дети тоже поднялись со своих мест и пошли чокаться с хозяевами дома.
   - Боже мой! Какая непростительная оплошность! - вскричал Ванечка, бросая взгляд на пустой бокал в руке Нади. - У вас нет больше шампанского, чем же вы будете чокаться с Петром Васильевичем и Еленой Дмитриевной, а? и, подозвав лакея, Ванечка незаметно для взрослых попросил его наполнить снова Надин бокал.
   - Не надо, Ванечка, не надо! - слабо протестовала Надя и вдруг увидела устремленный на нее презрительный взгляд Софи. Этот презрительный взгляд и насмешливая улыбка снова напомнили Наде происшедший нынче неприятный инцидент за шоколадом, и в душе ее закипела буря по адресу виновницы, доставившей ей эту неприятность.
   И Надя храбро подставила свой бокал лакею, который и наполнил его до краев. Теперь девочка, высоко держа полный до краев бокал в руке, стала осторожно пробираться, лавируя между присутствующими, к противоположному концу стола, где находились хозяева.
   - Вот вы где, наконец, маленькая фея! Наконец-то я добралась до вас! Но вы очаровательны нынче, моя крошка, совсем настоящая маленькая волшебница, соткавшая себе наряд из розовой зари! - слышит позади себя Надя уже знакомый ей голос.
   Она быстро останавливается и оборачивается назад.
   Анна Ивановна Поярцева, в нарядном шелковом светло-лиловом платье, обшитом настоящими старинными кружевами, которым нет цены, с огромными бриллиантами в ушах и на груди, смотрит на девочку с ласковой улыбкой. Ее полные, рыхлые щеки раскраснелись от жары и обеда, а толстые, белые, все унизанные драгоценными кольцами руки протягиваются навстречу Наде.
   - Очень, очень рада вас снова повидать, милушка, - своим певучим голосом говорит Поярцева и, наклонившись к Наде, целует ее просиявшее лицо. - А вот что вы пренебрегаете мной - старухой, так это нехорошо. Чтобы заглянуть ко мне, поглядеть на мое житье-бытье, авось не соскучитесь.
   - Мерси, я приду непременно... - сконфуженная и польщенная, говорит Надя и, отвесив традиционный реверанс старой даме, направляется к своему месту.
   Ее путь лежит мимо Софи Голубевой. Вот она, эта ненавистная Софья с ее всегда язвительной улыбкой и насмешливыми глазами. Она, кажется, и сейчас все так же насмешливо смотрит на приближающуюся к ней Надю, и маленькие ее глазки презрительно щурятся на нее. Ага, если так, хорошо же, будешь помнить меня! - неожиданно решает Надя и, поравнявшись со стулом Софи, роняет как бы нечаянно полный доверху бокал с вином на колени последней, на ее белое, все в нарядных воланах шелковое платье.
   - Ах! - вырывается изо рта испуганной Софи. - Ах, мое платье, мое бедное платье! - кричит она с неподдельным отчаянием.
   - Воды! Льду сюда! - отдает коротко приказание не менее своей дамы смущенный Митя засуетившимся около них лакеям.
   Софи делается сразу центром внимания "детского конца" стола. Леди Пудлей помогает ей оттирать мокрые пятна салфеткой. Нона передает лед. Наточка советует переодеться после обеда в одно из ее платьев, а это тотчас же, не теряя ни минуты, отослать в чистку. Все волнуются, спорят, горюют, подавая советы. Одна Надя нимало не смущена; она преспокойно садится на свое место и отсюда следит за Софи, мстительно радуясь ее несчастью. Случайно глаза Голубевой встречаются с ее, Надиными, глазами. Еще секунда наблюдения, и Софи догадывается обо всем.
   Конечно, Надя вылила умышленно ей, Софи, на колени свой бокал с шампанским. Конечно, она хотела причинить крупную неприятность ей, Софи. Теперь уже в этом для нее нет никакого сомнения. Ее лицо бледнеет от негодования и гнева, маленькие глазки сверкают бешенством.
   - Ты сделала это нарочно! Ты сделала это нарочно! - говорит она, прожигая Надю злым, негодующим взглядом.
   - Вот выдумала! Какой вздор! - смеется в ответ не совсем естественным смехом на такое обвинение Надя.
   - Но ты даже не извиняешься! - продолжает возмущаться Софи.
   - А ты разве извинилась передо мною, когда... - начинает вызывающе Надя и неожиданно обрывает на полуфразе свою речь: говорить дальше, значит, напоминать снова, оживить в памяти присутствующих происшедший в беседке случай, а это ей, Наде, не улыбалось вовсе.
   Но Софи уже догадалась, о чем хотела напомнить ей Надя, что она хотела сказать.
   - Ну да, не извинилась, - говорит она резко, - ну да... В чем же тут моя вина? В том, что я сказала правду, что ты не бывала за границей, а солгала, что была. Теперь скажу еще больше: ты злая и скверная девочка, и тебя за дело исключили весною из нашего института. За нерадение и леность исключили. Но, кроме того, ты еще и зла. Завтра же я расскажу твоей сестре Клавдии о том, как ты поступила со мною. Она каждую неделю бывает у нас, приносит белье, которое метит для моей мамы. Она очень милая, твоя сестра Клавденька, и совсем не похожа на тебя. Тихая, обходительная, вежливая такая... Да, я ей все расскажу, потому что вижу отлично, что ты умышленно, по злобе испортила мой костюм.
   Как хорошо, что в эти минуты музыка играет особенно громко и гости, по приглашению хозяев, отодвигают стулья, оставляя обеденный стол. Никто, кроме ближайших соседей, не слышит взволнованной речи Софи. Но и тех, кто успел уловить краем уха ее слова, слишком достаточно. Наде кажется в эту минуту, что пол выскальзывает у нее из-под ног и вся веранда с обеденным столом и нарядною толпою гостей заколыхалась, как корабельная палуба. О, негодная, злая, противная Софья, как она метко отомстила ей!
   Надя стоит в нерешительности, раздавленная, смущенная, совершенно уничтоженная, не зная, что делать, что предпринять. Жгучий стыд, обида и гнев, овладевают целиком ею и лишают девочку всякой сообразительности.
   Так проходит минута, другая... Вдруг она неожиданно вскакивает со своего места, закрывает руками пылающее лицо и, опрокинув подвернувшийся ей под ноги стул, стремительно убегает за дверь террасы.
   * * *
   Все так же стремительно несется Надя по аллее к выходу из сада Ртищевых; и ее мысли несутся вместе с нею, мысли, которые жгут мозг и заполняют мучительным стыдом всю ее душу.
   Нет, нет, она умрет скорее, нежели позволит себе вернуться назад. Какой стыд! Какой ужас! Эта ненавистная Голубева не пощадила ее, Надю. Так и отрезала: "исключили из института", и про Клавденьку еще ужаснее вышло: "она метит для моей мамы белье". Какой срам! Какой срам! Все это слышали, все: и взрослые и дети. Никто не пожелает теперь общества Нади - сестра портнихи-метельщицы, да еще выключенная из института. Куда как хорошо! Блестящее знакомство для Наточки Ртищевой и ее друзей, нечего сказать!
   Нужно сознаться, к стыду Нади, что не столько факт огласки ее исключения из института мучает девочку, сколько то обстоятельство, что Софи открыла нелестное, по мнению Нади, общественное положение Клавдии. Метельщица, которой платят деньги за ее работу богатые люди! Вот так сестра! Мелочная, изуродованная чтением пустых книжонок и не менее их пустыми мечтами о несуществующей жизни, избалованная бездельем праздная натура Нади сейчас ярко высказалась во всей ее неприглядной наготе. Невыносимо страдая от ложного самолюбия, она готова была действительно умереть сейчас после разоблачения Софи или, по крайней мере, убежать далеко-далеко куда-нибудь на край света, где она не увидит никогда больше ни Наточки, ни Стеблинских, ни Ртищевых, никого из тех, кто был свидетелем "ее позора".
   - Надя! Наденька! Да куда же вы? Вот так прыткость! Едва догнал... Что с вами? Да вы, кажется, серьезно расстроены, Надя? Вздор какой! Неужели же из-за Софи? Но ведь всем известно, что это за язвительная особа! Бросьте обращать на нее внимание, Наденька, давайте-ка лучше вашу лапку, и идем обратно. Скоро танцевать начнут.
   И Митя Карташевский, взяв Надю за руку, всеми силами старается увлечь ее назад к даче. Девочка уже успела добежать до калитки... Уже распахнула ее, когда Митя, словно из-под земли, вырос перед нею. Надя видит доброе честное лицо юноши, его сочувствующую улыбку и колеблется на минуту.
   "Что, если пойти, вернуться обратно? Может быть, никто и не слышал, кроме этого Мити да ближайших соседей по столу, что говорила Голубева. А между тем там будут танцевать, веселиться... О, танцы, бесспорно, рассеют ее. Она еще и в институте так любила кружиться под музыку. Что, если..."
   - Ну же, решайтесь поскорее, Надя. А я прошу вас оказать мне честь протанцевать со мною первую кадриль. - И шутливо, с улыбкой, Митя подставляет калачиком руку Наде.
   Эта улыбка и шутливый тон как-то сразу меняют настроение девочки. Что это? Новая насмешка? "Оказать честь" ей, сестре метельщицы, ничтожной, бедняге, нищей... Ей, исключенной из института? Нет, она не позволит так смеяться над собою! Она им покажет, что с нею нельзя так говорить!
   И, снова закипая беспричинной уже на этот раз обидой и гневом, Надя с силой отталкивает от себя Митю, нимало не ожидавшего такого ответа, и резко кричит ему в лицо:
   - Отстаньте! Я никого не хочу видеть, слышите? Все вы гадкие, противные, насмехаться умеете только. Ненавижу вас всех. Ненавижу, да, да, да, да! - сильно рванув калитку, она не менее сильно хлопает ею и вихрем несется дальше.
   "Вот тебе раз! Что за странная особа! - опешив и совершенно смущенный от неожиданности, недоумевающе глядя вслед удаляющейся фигуре, мысленно резюмирует Митя. - И однако, с чего она взбесилась снова? А Бог с нею. Не понимает доброго отношения, пусть сама кается потом... Пусть скучает одна дома, пока мы будем веселиться. Сама виновата во всем, капризная, взбалмошная девчонка!" И, совершенно успокоенный, с чистою совестью, Митя возвратился на дачу к своим друзьям.
   Между тем Надя, выскочив за калитку Ртищевой дачи, понемногу приходит в себя. Отбежав еще немного, она успокаивается. Здесь неподалеку, на бульваре, под деревом стоит скамейка, на нее и опускается девочка. Ей не хочется домой. Как бы то ни было, здесь все же лучше, нежели дома. Дома увидят ее расстроенное лицо, будут допытываться, конечно, о причине такого раннего возвращения. Что она им всем скажет? Чем это все объяснит? Но что это, однако? Не музыка ли? Ну, да музыка, конечно, - играют вальс там, на даче Ртищевых, начались, очевидно, танцы. А она здесь одинокая, забытая всеми, такая несчастная Надя... Господи, какая тоска! Никому, решительно никому нет до нее дела. Она точно пленная принцесса из заколдованного замка слышит в своей башне, как веселятся и радуются люди там, за стеной. Совсем как пленная принцесса! Нестерпима ее тоска, ее мука... Когда-то еще суждено прийти за нею доброй волшебнице, ударить магическим жезлом и разрушить оковы чародея!
   И мечты уносят девочку далеко-далеко от действительной жизни. Она принцесса. Дача Ртищевых - дворец ее короля-отца. Там ждут ее, молодую принцессу. Но злой колдун держит ее в плену. Эта скамейка - ее темница. Пока не явится ее крестная мать, добрая фея, - прочны будут цепи плена бедняжки-принцессы и долго-долго будет томиться она в замке злого колдуна.
   Мечты плывут за мечтами в белокурой головке девочки... Грезы, одна другой пленительнее, одна другой замысловатей, проносятся в ней пестрой, радужной вереницей. Целое царство грез, целый мир их. В него покорно и трепетно погружается Надя.
   Теперь она уже ничего и никого не видит и не слышит. Не замечает, как от дачи Ртищевых, мягко шурша шинами колес, отъезжает коляска, как неслышно катится она по бульвару, как неожиданно останавливается она перед скамьею, на которой сидит в глубокой задумчивости Надя... Из коляски выходит полная пожилая дама в лиловом платье, отделанном дорогими брюссельскими кружевами.
   - О чем задумалась, моя очаровательная розовая фея? - слышит словно сквозь сон Надя знакомый голос и, точно просыпаясь, внезапно вскакивает со скамейки. Перед нею стоит, склонившись, Анна Ивановна Поярцева.
   - Вы что же это, деточка, здесь мечтаете одни? Я даже глазам своим не поверила... Все там танцуют, веселятся, а она, самая очаровательная, самая прелестная из них, здесь скучает в одиночестве. Я-то раньше домой собралась, устала, признаться, душно там у них, гостей много, ну а вы-то, малютка почему сбежали сюда?
   - Голова болит... - солгала сконфуженная Надя.
   - Голова болит? - сочувственно протянула Поярцева. - Бедняжечка... - и она положила на лоб Нади свою большую пухлую руку.
   От этой мягкой руки на девочку повеяло приятной теплотой, а от слов Поярцевой - лаской и сочувствием. Долго напряженные нервы не выдержали, и Надя неожиданно разрыдалась навзрыд.
   Глава VIII
   Во дворце доброй волшебницы
   - О чем, деточка милая, о чем?
   Глаза Анны Ивановны, устремленные в лицо Нади, полны тревоги и нежности. Ей бесконечно жаль эту хорошенькую, очевидно, кем-то обиженную девочку, завладевшую симпатией ее, Анны Ивановны, с первой же минуты встречи.
   - Наденька, милая, о чем?
   Ласковый голос Анны Ивановны, ее нежная рука, осторожно и любовно поглаживающая белокурую головку, - все это лучше всякого целебного лекарства успокаивает Надю. Ее слезы постепенно высыхают; всхлипывания прекращаются мало-помалу, и улыбка, делающая ее капризное личико таким прелестным, снова появляется на губах...
   - Ну, вот. Так-то лучше. Проглянуло солнышко ясное. И зачем плакать, спрашивается, когда жизнь так хороша? Если и обидел кто, так есть же и другие люди на свете, которые помогут позабыть обиду. А от головной боли я найду для вас средство. Вы сядете сейчас со мною в экипаж и прокатитесь по свежему воздуху, потом заедем ко мне на дачу, я вам дам лекарство, ментола - натереть виски и крепкого чая непременно, а потом отвезу домой. Согласны, Наденька?
   Еще бы не согласна! Острая радость, целая волна безграничной радости заливает сердце девочки. Как она счастлива, как безумно счастлива сейчас! Все обиды и унижения - все забыто. Явилась добрая волшебница, взмахнула палочкой и в один миг разрушила все черные оковы злого колдуна. Теперь она повезет в свой дворец ее, Надю, повезет в своем нарядном экипаже... Все будут смотреть на них, завидовать ей. Анну Ивановну Поярцеву все знают здесь в Петергофе; она богачка, миллионерша, знакомства с нею добиваются очень многие важные господа. А она. Надя Таирова, скромная, бедная Надя, проедется в ее экипаже, будет пить чай в ее доме и пользоваться гостеприимством и заботами такой значительной особы!
   И белокурая головка Нади начинает приятно кружиться.
   "Как жаль, что Ртищевы и их гости, с этой противной Голубихой включительно, не увидят ее, Надиного, триумфа, не увидят ее триумфального отъезда в нарядном экипаже миллионерши! Но зато свои увидят: тетя Таша, Клавдия, Шурка, Сергей... Вот-то разинут все рты от удивления! Вот вам и Надя, вот вам и лентяйка и выключка, а какое знакомство завести сумела!"
   И, не чувствуя ног под собою, Надя, при помощи выездного лакея, села в коляску подле своей новой приятельницы. Кучер-англичанин слегка тронул бичом лошадь, и коляска мягко покатилась по аллее бульвара.
   Наде искренне казалось теперь, что добрая волшебница увозит в своей дворец освобожденную от чар злого кудесника принцессу. Действительность исчезла снова, и начинались мечты...
   * * *
   Эти мечты продолжались и тогда, когда модная нарядная коляска Анны Ивановны Поярцевой, объехав весь Петергоф, к полному удовольствию Нади, остановилась перед роскошною дачею, похожею на дворец.
   Действительно, на дворец доброй волшебницы! Когда Надя, легко и быстро выпрыгнув из коляски, под руку с Анной Ивановной шла по длинной аллее, усыпанной гравием, обитой с обеих сторон тонкими обшивками цветочных куртин, со статуями среди них мифологических богинь и богов, - девочке искренно казалось, что она из реальной жизни переселяется в мир мечты и сказки.
   Два лакея во фраке встретили их на пороге красивой зеленой двухэтажной дачи затейливой архитектуры, с балкончиками, башенками, с цветными стеклами и бельведером. Стеклянная терраса, вся заставленная бочками с красивыми тропическими растениями, с прелестною, несколько вычурною мебелью, показалась верхом совершенства в смысле убранства совершенно ошалевшей от радости Наде. Лишь только она вместе с хозяйкой переступила порог этой террасы, как целая свора маленьких собачонок, самых разнородных пород, с заливчатым лаем бросилась к ним навстречу.
   - Ай! - вскрикнула от неожиданности Надя, инстинктивно хватаясь за руку Поярцевой.
   - Не бойтесь, не бойтесь, деточка. Эти прелестные зверьки вас не тронут, - поспешила успокоить свою гостью Поярцева. - Ами! Бижу! Леда! Тубо! На место! Где ваше место? - прикрикнула на собак Анна Ивановна.
   И белые шпицы, и миниатюрная левретка Заза, и мопсы Пупсик и Нусик, и черный пудель Макс, и мохнатая болонка Леди - все сразу поджали хвостики при этом властном окрике хозяйки.
   - Входите, моя милушка, входите. Они не кусаются, - любезно говорила, обращаясь к Наде, Анна Ивановна пропуская девочку вперед.
   В освещенной ярким электрическим светом гостиной Надя остановилась как вкопанная. Никогда еще ни в одном из прочитанных ею романов не приходилось девочке встречать что-либо хоть сколько-нибудь похожее по описанию на такую окружающую ее теперь обстановку. Если на стеклянной террасе количество цветов поразило Надю, то здесь в гостиной, огромной комнате, с нежными, изумрудного цвета тоном под стать свежей молодой зелени, диванами, кушетками, креслами и пуфами, с таким же пушистым, похожим на газон, ковром во всю комнату, - количество пальм, рододендронов, олеандров и других экзотических растений делали помещение похожим на сад. А по стенам ее, между картинами в золотых рамах, изображающих по большей части животных и пернатое царство во всех видах и позах, висели клетки с канарейками, большие и маленькие, но все безусловно красивые и изящные, под стать обстановке этой удивительной комнаты. Посреди нее находился высокий стол с огромною клеткою, похожею на игрушечный дом. В ней, на жердочке, важно чистя себе клюв лапкой, сидел большой пестрый попугай.
   Лишь только переступила порог этой комнаты Надя следом за хозяйкой, как попугай закричал резким голосом, заглушая голоса щебечущих, несмотря на позднее время, канареек:
   - А попочке нынче не дали молочка! Не дали молочка попочке! Не дали! Не дали!
   - Неужели без молока оставили Кокошу? - тревожно обратилась Анна Ивановна к сопровождавшим ее лакеям.
   - Никак нет-с, барыня, они-с все получили, что им полагается, поспешил ответить один из слуг.
   Анна Ивановна посмотрела на него строгим взглядом.
   - Ой, не путаешь ли? Позови-ка лучше сюда Лизаньку; я добьюсь от нее толку.
   - Я тут, благодетельница, чего изволите? - услышала Надя чей-то тонкий, сладко-певучий голосок.
   - Послушай, Лизанька, ты поила Коко молоком нынче? - так же строго осведомилась Анна Ивановна у невысокой, худой, даже костлявой девушки лет восемнадцати, с некрасивым веснушчатым лицом и маленькими неспокойно бегающими глазками.
   Одета она была очень чисто, но просто в темное платье и черный передник с карманами, а жиденькие бесцветные волосы девушки были закручены небольшим жгутом на макушке.
   Лизанька вдруг стремительно нагнулась и, подобострастно схватив пухлую руку Поярцевой, прижалась к ней губами.
   - Как можно, как можно мне манкировать своими обязанностями, благодетельница? Да что я ума лишилась разве? Разве не помню я денно и нощно о том, что мне надо о вас вечно Бога молить, что вы меня, бедную, сирую призрели, напоили, накормили... Так ужели же я вам черною неблагодарностью отплачу? - певуче затянула девушка.
   - Ну, довольно, довольно, пошла-поехала... скучно это, - нетерпеливо отмахнулась от нее благодетельница. - Вот познакомься-ка лучше с Наденькой Таировой, нашей милой гостьей.
   Лизанька, все время, с первого же появления Нади, не спускавшая с нее зорких, словно нащупывающих глаз, теперь вся так и всколыхнулась, так и заходила ходуном вокруг Нади.
   - Ах, красавица! Ах, душенька! Ах, ангелочек Божий! - простонала она в избытке восторга и, стремительно бросившись к Наде, подобострастно чмокнула ее в плечико.
   Надя сконфузилась.
   - Что вы! Что вы! Лучше так поздороваемся... - пробормотала она, протягивая руку Лизаньке.
   Но та, не поняв умышленно или случайно этого движения, чмокнула ее и в руку, Надя растерялась совсем.
   Между тем под тявканье не совсем еще угомонившихся собачек, под оглушительный щебет канареек, принимавших, очевидно, яркое электрическое освещение комнаты за дневной солнечный свет, и под назойливые крики не перестававшего жаловаться попугая, Анна Ивановна рядом других, менее оригинально, но еще более роскошно убранных совсем не по-дачному комнат провела свою юную гостью в столовую.
   Здесь, в огромной горнице, отделанной под дуб, с массивными буфетами и горками, сплошь уставленными дорогим фамильным серебром, тонким хрусталем и фарфором, за длинным, убранным для чая обеденным столом, освещенным ярко горящей люстрой, сидели три женщины в скромных, темных, но таких же изысканно чистых, как у Лизаньки, платьях.
   При появлении Анны Ивановны и Нади они встали со своих мест и вереницей двинулись им навстречу.
   - Добрый вечер, благодетельница, - запела седая, подслеповатая старушка в очках и в старомодном, с широкой пелериной, платье, с чепчиком-наколкой из черных же кружев на голове, какие носятся мелкими чиновницами. - А мы-то ждали вас!
   - Ждали-ждали! - в тон ей проговорила другая пожилая женщина, удивительно напоминающая уже знакомую читателям Лизаньку, с такими же, как и у той, бегающими, беспокойными глазками.
   - Нынче Пупсик чуть не заболел, - отрывисто проговорила еще очень молодая, но очень толстая, не по возрасту рыхлая особа, с наивным, ничего не выражающим румяным лицом и выпуклыми большими, тоже ничего не говорящими глазами.
   - Пупсик? болен? - вся так и встрепенулась Анна Ивановна.
   - Чуть не заболел, благодетельница, - запела седая старушка в очках, перебивая толстушку, открывшую уже, было, рот для отчета. - А все Кленушка эта пучеглазая, опять обкормила крендельками собачонку.
   - Ничего не обкормила, уж вы сочините тоже! - буркнула Кленушка, и красные, как румяные яблочки, щеки ее стали еще краснее.
   - Ей бы только о своем желудочке думать, а о любимчиках ваших и горя мало, - съязвила вторая приживалка, как две капли воды похожая на Лизаньку.
   - Да что вы привязались ко мне? - сердито забормотала Кленушка. Здоровехонек Пупсик, что вы придумываете? Только при гостье срамите меня, и толстушка, мельком взглянув смущенными глазами на Надю, протянула ей руку дощечкой, как обыкновенно это делают простолюдины.
   - Вот, Наденька, мой друг, познакомьтесь с моей гвардией, - беря за плечи девочку и подвигая к трем женщинам, проговорила Анна Ивановна. - Вот Домна Арсеньевна, за хозяйством моим смотрит, - указала она на старушку в очках. - А вот Ненила Васильевна, мать Лизаньки, она за канарейками ухаживает. А это Кленушка, она немногим разве старше вас, ей всего шестнадцать лет только; я ее поставила присматривать за собачками. А это Наденька Таирова, моя любимица, - назвала она присутствующим Надю.
   - Ангел-барышня! Красоточка! Конфетка бонбоньерная! Ах, душенька, с каким вкусом платьице сшитое на вас! И волосики-то, ровно лен! Королевна, одно слово! - восхищались наперегонки Надею обе старушки, льстиво заглядывая ей в глаза, в то время как Лизанька уже хлопотала у чайного стола, а Кленушка самым бесцеремонным образом разглядывала Надю.
   Самой Наде было и неловко, и приятно в одно и то же время от такого рода похвал. Головка ее кружилась все больше и больше с каждым мгновением. Ей положительно все нравилось здесь: и сама оригинальная хозяйка, оставившая в своем доме пережитки русской барской старины с суетливою льстивою толпою приживалок и прислуг; нравилось и само убранство дома и этот чайный, ярко освещенный и заставленный всевозможными вкусными яствами стол. Она успела проголодаться во время прогулки в экипаже и теперь с удовольствием убирала за обе щеки и вкусные сандвичи, то и дело подкладываемые ей на тарелку Лизанькой, и печенье, и варенье, и сладкие пирожки, предлагаемые экономкой Домной Арсеньевной.
   Пока Надя ела и пила чай, приживалки продолжали в это время восторгаться, не сводя с нее глаз:
   - Господи, глазки-то, глазки какие!
   - А цвет лица! А волосы! Неужели же сами по природе так вьются?.. Не завиваете?
   - Ах ты, Создатель мой, и родятся же такие на свет хорошенькие да пригоженькие!
   - Вот видите, Надин, как вас принимает моя гвардия, - ласково улыбалась девочке Анна Ивановна и погладила ее по головке.
   Надя только краснела в ответ и сияла от удовольствия. Она чувствовала себя в положении рыбы, попавшей из маленькой банки в большой студеный бассейн. Покончив с чаем, позабавившись вдоволь собачками, теперь уже окончательно притихшими здесь в столовой и в чаянии подачки разместившимися вокруг Надиного стула с виляющими хвостиками, - девочка сказала, что ей пора домой.
   Анна Ивановна протянула было руку к звонку, но не успела позвонить, так как четыре руки предупредили ее желание.
   - Вели шоферу подать машину, - приказала хозяйка дома появившемуся в дверях лакею.