Чехонадская Светлана. Амнезия

   Турчанинов долго мучился, пристраивая машину, потом долго искал нужный подъезд – все таблички с номерами были замазаны или выломаны. Наконец нашел.
   Лифт не работал, из шахты ощутимо несло гарью.
   Ругаясь про себя, он поднимался на десятый этаж.
   «И это друг Михаила Королева? – сердито думал он. – Лучший друг, как мне было сказано. Живет в таком плохом доме! В мире Королева не принято помогать друзьям? Да нет, принято, как и везде. Странно».
   Дверь ему открыл краснолицый полный блондин в брюках и белой рубашке. Вначале Турчанинову показалось, что мужчина – альбинос, но затем он повнимательнее пригляделся: «Э, нет! Мужик пьет, и пьет давно!»
   Движения его рук, тела казались суетливыми, нервными, преувеличенными. Впрочем, многие алкоголики так себя ведут. Наверное, он не хотел, чтобы его пристрастие было заметно: по крайней мере, Турчанинов именно так объяснил себе парадную одежду хозяина квартиры.
   Единственная комната оказалась на удивление чистой. Вещей было немного.
   – Все равно встретились, – Степан Горбачев шел за ним следом, тяжело дыша («Проблемы с сердцем» – догадался Турчанинов). – Не в тот раз, так в этот. Ну и хорошо.
   Они сели в велюровые кресла с вытертыми подлокотниками.
   – Что ж вы не дошли-то до меня? Я вас ждал.
   – Честно?
   – Если можно.
   – Боялся я. Вдруг, думаю, поведете к Марине. Это ужас какой! Пять лет человек в коме, очнулась – отца уже нет в живых… В общем, струсил. Когда меня охранник не захотел пускать, я даже обрадовался.
   – Мне говорили, вы были друзья с Королевым?
   Степан искоса глянул на него. Глаза были воспаленные, красные…
   – Да вы понимаете, наверное, что дружба наша была такая… Своеобразная. Вот ни разу не заехал к его дочери… Мы много лет не общались и помирились только незадолго до его смерти. Хорошо помирились, душевно. Всю грязь с себя смыли. Но знаете, такие большие перерывы в отношениях не проходят бесследно. Все равно что-то ушло…
   – Понятно. – Турчанинов помолчал. – Степан, мне садовник сказал, что из клиники вы ушли по другой дороге.
   Горбачев моргнул, пожевал губами.
   – Да, это так, – неуверенно произнес он. – Дело в том, что я увидел человека… Которого не хотел видеть. Он шел навстречу, и мы бы обязательно столкнулись. Он меня не знает, но мне было неприятно. Я, можно сказать, сбежал в кусты.
   – А что это был за человек?
   – Даже и не знаю, как сказать… Короче, любовник моей бывшей жены…
   Турчанинов смотрел на него безо всякого выражения. Голова его, тем не менее, напряженно работала.
   «Навстречу Горбачеву должен был идти Сергеев. Он еще и любовник жены Горбачева? Наш покойный пострел везде поспел!»
   – Вы имеете в виду Сергеева? – спросил он.
   – Я не знаю его фамилии.
   – Это такой красивый высокий блондин с длинными волосами и синими глазами?
   – Да.
   – Я слышал, что он был любовником жены Королева.
   Степан недоуменно посмотрел на него, снова пожевал губами.
   – Лолы?
   – Да.
   – Ну так и я о ней.
   – Не понял.
   – Лола – моя бывшая жена.
   – Ваша бывшая жена? – Турчанинов непроизвольно скосил глаза. Он увидел убогую полированную стенку, старый маленький телевизор, потом – грузинский рог для вина, висящий на цепочке. Хозяин перехватил его взгляд и как-то жалко улыбнулся, развел руками.
   – Это было давно, – сказал он. – Очень давно.
   – Так Королев увел у вас жену? Вы поэтому много лет не общались?
   – Да. Но он не уводил. Она бы все равно ушла. Ей нужны были деньги, она была шикарная…
   – Значит, ее отношения с Сергеевым начались еще при вас?
   – Еще при мне. В первый год нашей жизни. Я их застукал на кафедре, где она работала лаборанткой.
   Турчанинов старался не смотреть в упор, но все-таки смотрел внимательно. Никаких особых чувств на лице Степана Горбачева он не заметил. Тот говорил равнодушно, словно не о себе: видимо, все давно перегорело.
   По спине Турчанинова пробежали мурашки: как и любой нормальный мужчина, он считал описываемую ситуацию одной из самых страшных на свете. А если потом ты вспоминаешь ее так равнодушно, так спокойно – это еще страшней! Неужели так бывает?! Он часто представлял себя в положении других людей, но теперь в голове образовался некий заслон. Поставить на это место свою жену и самого себя он не смог.
   – Он тогда заканчивал медицинский институт, – добавил Горбачев.
   – Если вы их застукали, почему же он вас не знает?
   – Я не смог ворваться… – Степан улыбнулся. – Что нужно делать в таких случаях? Наверное, резать их ножом, стрелять из пистолета? Но у меня не было ни ножа, ни пистолета. Я тогда увидел, что эта ситуация скорее смешная, а не трагичная… Я просто тихо ушел.
   – То есть скандала вы не устраивали?
   – Нет. Потом, очень скоро, она ушла к Мише.
   – Говорят, ее отношения с Сергеевым не прекратились и после этого?
   Степан помолчал, как-то странно глядя вбок.
   – Не прекратились… – нерешительно сказал он.
   – Откуда вы знаете?
   – Мой институт находится рядом с медицинским. Я ведь когда-то был преподавателем. Я там всегда ездил по короткой дороге. По боковой. Уже после того как Лола ушла, я видел ее с этим человеком. Даже много раз видел. Они целовались за трансформаторной будкой. Там такое тихое место… Она и в общежитие к нему бегала постоянно… Она его любила, вообще-то, и сейчас любит, я думаю. Короче, я понял, что Миша тоже с рогами. Мне неприятно признаваться, но я обрадовался.
   – Да почему же неприятно? И я бы обрадовался.
   – Да?.. – равнодушно спросил тот. – Все равно, наверное, это некрасиво? Ну, в общем, я долго с Мишей не общался, ничего о нем не знал. Читал только в газетах, что над ним идет суд, даже о Марине не слышал. А где-то года два назад он мне позвонил. Сказал, что глупо все вышло, что хотелось бы встретиться. И приехал. Только тогда я узнал, сколько у него было неприятностей в последние годы. Мне его так жалко стало, я даже заплакал…
   – А вы не сказали ему о Лолином любовнике?
   – Нет. Зачем?
   – Значит, вы с ним помирились?
   – Да. Мы хорошо поговорили, очень хорошо… И он очень хороший человек. Он мне даже деньги завещал. Я машину на них купил.
   За раскрытыми окнами невыносимо гудела дорога. Пахло мазутом, пыльной листвой и немного – лесом, который начинался у дома и расстилался зеленым ковром до горизонта.
   – Какой у вас тут лес, – машинально произнес Турчанинов.
   – Хороший, – Степан снова улыбнулся. – Я на лыжах зимой хожу…
   – И дачи не надо.
   – Нет, дача – это другое. Вот у меня дом – семьдесят километров от Москвы, от бабушки достался. Что вы! Там все другое, и воздух особенный. А уж в поле выйдешь: тишина, травами пахнет. Что вы… Здесь разве так?
   – Дача – это хорошо. У вас по какому направлению?
   – По Ленинградке. Не доезжая до Клина.
   – У меня там тетка живет в деревне Давыдково. Действительно красиво.
   – Давыдково – это чуть дальше. У меня знаете какое название? Рвачи.
   Турчанинов засмеялся.
   – Никто не верит! – Степан развел руками, улыбаясь.
   – Да уж… Значит, когда вы двадцать второго мая пришли в клинику, то не захотели встретиться с Сергеевым и потому свернули в сторону? Вы шли мимо окон коридора. Вы что-нибудь слышали? В коридоре кто-нибудь был?
   – Я видел, что он прошел по коридору. Потом он остановился у какой-то двери – его загораживала занавеска – и начал разговаривать с Лолой.
   Турчанинов глубоко вдохнул. Задержал дыхание, успокаиваясь. Осторожно выдохнул.
   – С кем?
   – С Лолой. Она ведь Маринина мачеха, разве она не была в больнице?
   – В тот день – нет. Мне кажется, вы ошибаетесь.
   – Может быть, – покорно согласился Степан. – Я просто слышал, как Сергеев говорил Лоле, что она его о чем-то не предупредила, а он волнуется…
   – Она отвечала?
   – Я не слышал.
   – Почему же вы решили, что это Лола?
   – А он говорил: Лёлик. Ее так многие называют. Мне показалось, она была в палате. Он сказал что-то вроде: «Сюда идут, я не могу больше разговаривать», потом хлопнула дверь и через несколько минут, действительно, туда подошли люди. Кажется, вы и были. А с вами два пожилых человека – мужчина и женщина – и медсестра.
   – Так… Что-нибудь еще вы видели? Вы ведь за ним наблюдали, Степан?
   – Да, наблюдал, – спокойно признался тот. – Чего уж скрывать? Я видел, как он выбросил пакет, который был у него в руках до этого.
   – Куда выбросил?
   – В урну.
   – Зачем?
   – Он достал оттуда газету и с ней зашел в какую-то дверь.
   – В мой кабинет.
   – Не знаю. Через несколько минут он оттуда вышел уже с кучей толстых книг. Вот и все, что я видел.
   «Итак, пока я разговаривал с Иртеньевыми в своем кабинете, Сергеев разговаривал с Лолой. Это было прямо в дверях Марининой палаты – только там в коридоре была задернутая занавеска: чтобы когда открывалась дверь, Марине не резало глаза. Он мог говорить и по мобильному, но тогда это странное место для разговоров. Мог он говорить и с ней, лежащей в палате… Неужели эта девочка способна так врать?! – снова подумал он. – Впрочем, какой характер нужно иметь, чтобы вообще решиться на подмену! Обезобразить лицо, лечь на место убитой или умершей, разыгрывать амнезию. Да и не только это! Была еще поездка в Испанию, была наркоманка, которой воткнули в вену шприц с героином – ну и нервы!.. Значит, он поговорил с Лолой, а потом услышал, что по коридору идут люди. Пока я находился с Иртеньевыми в палате, он зашел ко мне и подбросил газету… Он знал, что я не врач, а только выдаю себя за врача».
   – Вы встречались с Лолой после развода? – спросил он. Степан на секунду задумался, и у Турчанинова вдруг промелькнула мысль, что алкоголик за ним внимательно наблюдает.
   – Я ее видел недавно.
   – Недавно? Это когда?
   – Где-то в конце апреля. Тридцатого числа, кажется. Она ко мне приезжала.
   – Сюда?
   – Нет, на дачу. Приехала такая черная, что дальше некуда. Из Испании, кажется, вернулась.
   – Зачем она приезжала?
   – Да хотела посоветоваться.
   – У вас были такие хорошие отношения?
   – У нее легкий характер, она не любит конфликтовать. Она мне и раньше звонила, но не часто – раза два за год.
   – И о чем она хотела посоветоваться?
   – Она сказала, что у Марины ухудшение, что она может умереть каждый день. Она назвала это «завихрения в башке», ну там анализы были какие-то сумасшедшие…
   – Так.
   – А ее Миша пугал, что если Марина умрет, ей ничего не достанется. Для нее это трагедия, она привыкла широко жить. Да и любовник ее привык… Короче, она меня спросила: «Ты как думаешь, он пугал или серьезно мне ничего не оставил?»
   – А почему она это спрашивала у вас?
   – Она считала, что я его лучше знаю. Видимо, он хорошо обо мне отзывался. Ее впечатлило, что он сам мне позвонил тогда, он вообще-то был гордый, для него это нехарактерный поступок.
   – И что вы ей сказали?
   – Что не знаю.
   – Вы действительно не знали? Или думали, что Королев ей ничего не оставил?
   – Я не думал, что там есть какие-то шансы. Впрочем, она сказала: «Ты с ним был в таких плохих отношениях, а он тебе деньги на машину завещал. Может, и мне завещал?», а потом добавила: «Скорее всего, нет. Такая скотина».
   – Она была искренняя девушка, – сказал Турчанинов.
   – Почему вы говорите: была?
   Они оба замолчали, глядя в глаза друг другу.
   – Вы от меня ничего не скрываете? – спросил Степан.
   – Нет. Почти ничего.
   – А что вы вообще ищете?
   – В Испании убили первую жену Королева. Кроме того, есть нераскрытое покушение на Марину.
   Ему показалось, что Степан не удивился.
   – Разве эти дела связаны? – спросил он.
   – Не знаю. Я стараюсь выяснить. Кстати, Королев вам что-нибудь рассказывал о покушении на дочь?
   – Он сказал только, что покушение было, что ее облили кислотой. Дурацкая история, правда?
   Теперь Турчанинов смотрел на него прямо, не скрывая своего внимания.
   – Дурацкая? – медленно повторил он. – Не очень удачное слово.
   Было видно, что Горбачев смутился. И даже испугался.
   – Я неправильно выразился, извините.
   Спустя полчаса Турчанинов уже ехал по кольцевой дороге. Дома закончились, дымили трубы ТЭЦ, впереди горели факелы нефтеперерабатывающего завода.
   «Что ж, теперь ясно, кто подбросил газету, – бормотал он себе под нос. – Теперь известна почти каждая минута того дня, и есть куча доказательств, что Марину подменили. Но правда при этом так же далека, как и раньше!"Кому мешает нынешняя ситуация?" – спросил адвокат Крючков, и было не известно, что ответить. Но ведь ответ есть: дело не только в спокойствии директоров фонда. Есть еще убитая Елена Королева, есть убитый Сергеев, возможно, есть убитая Марина. Разве безобиден тот монстр, что ходит сейчас под маской амнезии? Три трупа – это минимум. А если этот монстр невменяем?»
   Его машина шла в крайнем левом ряду. Как обычно, он был самый забитый. Турчанинов чертыхнулся и начал перестраиваться.
   Машины шли ровными потоками на разной скорости. Иногда они менялись местами, и снова по дороге текли ровные полосы бесконечного кругового конвейера.
   Неожиданно одна из машин зажгла поворотники.
   Начала перестраиваться, чего-то испугалась, чуть-чуть притормозила.
   И в ту же секунду, как по мановению злой и могущественной руки, правильность ряда нарушилась, сбилась, кто-то не рассчитал скорости, вот уже завизжали тормоза…
   В последнюю секунду он вывернул руль.
   Пролетел в образовавшийся промежуток.
   Руки покрылись ледяным потом, ноги стали ватными.
   Он ожидал страшного скрежета, даже втянул голову в плечи, но машина протиснулась в щель, никого не задев.
   Другие автомобили продолжали биться друг о друга, он оторвался от аварии и только после этого перевел дыхание.
   В зеркале заднего вида во всех подробностях развернулась миновавшая его чаша. Авария перегородила дорогу, он удалялся от нее, оставляя за собой пустое асфальтовое поле.
   «Один дурак – и столько проблем! Еще только задумал перестроиться, а уже авария на пять машин».
   И вдруг ему показалось, что в голове забрезжила догадка.
   Он нахмурился, глядя перед собой, и теперь почти не видел дороги…
   «Только задумал перестроиться, – бормотал он. – А уже столько проблем».
   По сердцу снова прошел холодок, но теперь он был другой – приятный.
   Как же он обманывал себя все эти годы!
   Выходил в парк санатория, шумно вдыхал, говорил: «Счастье-то какое! Дышится-то как!», гордо оглядывал сосны, задирал голову, выискивая дождевые облака…
   Это сейчас он был счастлив. Только сейчас – впервые за пять лет.
   Он занимался любимым делом.

24

   Мир, который открывается лишенному памяти человеку, в общем-то ничем не отличается от того мира, который открывается человеку при рождении.
   Как только в ребенке пробуждается сознание, он в подарок получает Вселенную, о которой ему сразу будет многое известно. Почти все в этом знании принимается на веру. То есть ребенок верит, что мир таков, каким его описывают родители, учителя, книги, фильмы – и очень редко впоследствии размышляет, истинны ли эти знания.
   Если же возникают какие-то сомнения, то он начинает собственное расследование, ничем, по сути, не отличающееся от того, которое ведет сейчас лишенная памяти Марина.
   Когда она задумалась об этом, ей стало намного легче.
   Что она знала о мире до потери памяти? Примерно то же, что и сейчас. Она и сейчас помнила, что Земля круглая, а Вселенная бесконечная, но эти факты, по большому счету, были очень условными. Наверное, ей об этом впервые сказали, когда она стала что-то соображать, скорее всего, лет в шесть или в семь (никто не помнит, когда ему это впервые рассказывают, и амнезия здесь ни при чем!); с тех пор она помнила: Земля круглая, Вселенная бесконечная, помнила даже после комы – но что это были за факты?
   Очнись она на триста лет раньше, ей бы сказали совсем другие вещи.
   Если бы Марина проснулась, скажем, Коперником, то она подвергла бы несомненный факт сомнению, стала докапываться до правды, и ее объявили бы сумасшедшей. Если бы она очнулась Джордано Бруно, ее бы даже сожгли. При этом Земля оставалась бы круглой, а Вселенная бесконечной.
   Или нет? Как это возможно: быть бесконечным? Какая глупость, граничащая с амнезией – верить в бесконечность чего бы то ни было! Люди прячут от себя собственное неверие в настоящие размеры Вселенной (а некоторые сомневаются в форме Земли), они делают вид, что не помнят о смерти, а Бог есть. Разве это их собственные открытия? Да они просто очнулись – один Лолой, другой Мариной, третий следователем Турчаниновым – и не желают копаться в подаренных им историях. Вот и все их отличие от нее.
   Забытое после комы было отсечено от оставшегося в памяти какой-то зыбкой и неверной линией. То есть это было не так: «Досюда помню, а дальше – нет». Это было совсем по-другому. В основании ее личности лежал огромный пласт несомненных знаний. В этом пласте зияли разнообразные пробелы, определить происхождение которых было невозможно. Она помнила улицы Москвы и географию России, помнила столицы европейских государств, но не знала столицу Гвинеи-Бисау Она помнила Пушкина, Фета, Чайковского, Вагнера, но не помнила, кто написал: «Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Когда она забыла это? До комы или после нее? Ее не очень волновал ответ на этот вопрос. Скорее всего, до. А если даже и после, то какая разница, что за столица у Гвинеи-Бисау? Хорошо бы, чтобы и прочие, такие же ненужные факты забылись за компанию.
   Собственно, неприятна была не сама амнезия, а эта невозможность определить, какие вещи она забыла до, а какие после. То есть, что она сможет вспомнить, если выздоровеет, а чего не сможет, поскольку никогда не знала.
   Марина теперь по многу часов лежала в кровати с закрытыми глазами. Она думала о том, что внутри нее должны появиться пейзажи, лица – они-то и помогут определить, кто она на самом деле. Но когда они действительно стали появляться, она внезапно поняла, какие похожие вещи должны были видеть дочь и жена Михаила Королева.
   Воспоминания, которые начали приходить к ней, не были из разряда забытых – она с ними, видимо, проснулась, просто не тревожила до поры до времени. Например, она видела сосны, мощеную дорожку, искусственную речушку с двумя круглыми мостиками. Шофер уже рассказал, при каких обстоятельствах впервые познакомился с ней, описал и эти мостики. Это был дом в Жуковке, проданный два года назад. Часть суммы пошла на ее лечение, часть – на покупку другого дома, более скромного, на Киевском шоссе.
   Итак, это был загородный дом Михаила Королева. В нем жила Марина и жила Лола. Они обе теперь могли вспоминать эти круглые мостики.
   Еще она вспоминала какой-то солнечный сад. Что за солнце освещало его? Солнце Украины или солнце Свердловска? И там и там была милая, уютная провинция, а также чьи-то теплые колени в ситцевом сарафане (колени матери? бабушки?).
   Даже больничный коридор, даже медицинский институт (его она не помнила и не надеялась, что вспомнит: слишком близко к трагедии он подходил) – даже они могли всплывать и перед глазами падчерицы, и перед глазами мачехи.
   С невнятным и тягостным страхом она ожидала увидеть лицо того, кто позвал ее из коридора после пробуждения и назвал «Лёлик». Ей рассказывали, что любовник Лолы – красивый мужчина; очевидно, его лицо должно появиться перед ее глазами как последнее доказательство: оно проступит близко-близко, оно будет прекрасным и любимым… Но потом она поняла, что и это не будет доказательством. Ведь этот мужчина был врачом и в течение пяти лет наклонялся над спящей Мариной, и, если она действительно Марина, то она не умирала эти годы, а копила силы для пробуждения, и значит – могла видеть его лицо сквозь ресницы. И даже могла любить его. Пациенты любят своих врачей, да…
   «Мы вспоминаем не то, что знали, а то, что когда-то вспомнили». Это, кажется, Ахматова… Ахматова – это высокая, худая, горбоносая и красивая женщина. Разве ты знала ее, Марина? Почему же ты называешь ее высокой, худой, горбоносой и красивой, да еще так безапелляционно называешь?
   Именно тогда ей стала приоткрываться и еще одна удивительная особенность памяти – ее навязанный другими характер.
   Шофер рассказал Марине о речушке с двумя круглыми мостиками, и сразу же со дна ее памяти всплыла соответствующая картинка. Но что, если это не память, а воображение? Вдруг она просто представила то, что рассказал шофер, подобно тому, как писатель рождает несуществующие миры, а мир настоящий потом в них верит, и Анна Каренина прямо-таки ложится на рельсы и из-под них брызжет настоящая кровь? Да и кто реальнее, если разобраться? Сосед с третьего этажа, этот тихий незаметный жулик, пришедший в мир на какую-то секунду и умерший от инсульта, или Анна Каренина?
   Она видела, как на дне памяти колышется ил воспоминаний; ей начинало казаться, что этот ил – теплый, мягкий, осклизлый – намного реальнее всего, что она знала в своей прошлой жизни.
   Она видела детскую ножку, болтающую в иле, она даже слышала довольный смех, вслед за которым кто-то сказал: «Там могут быть пиявки!», но совсем не ощутила страха, как не ощутил его, наверное, маленький хозяин ноги.
   Она не знала, придумала ли эту ножку, видела ли ее когда-то наяву, но только сейчас эта ножка существовала – не с большим и не с меньшим основанием, чем сама Марина.
   Да и была ли Марина собой? Вне зависимости от того, кем она была – была ли она собой?!
   Если она когда-то была Мариной, то что в ней осталось от той девочки – после пяти лет, проведенных в коме?
   Если она когда-то была Лолой, что в ней осталось от той беззаботной и веселой красотки – после страшного решения, принятого из-за денег и любви?
   Если она Марина, в ней даже полностью сменились все клетки. Если же она Лола… То и ее клетки сменятся через пару лет.
   Зазвонил телефон. Она неохотно открыла глаза, понаблюдала за мухой на потолке, вздохнула. Телефон был настойчивым, словно звонивший знал, что она колеблется – подходить ли. Опять угрозы? Ей было все равно.
   – Да, – тихо сказала она в трубку.
   – Марина? – это оказался Турчанинов. – Как ваши дела?
   – Благодаря вам прекрасно.
   – Обижаетесь? Я не дал ход делу…
   – Я так поняла, что вам и не дадут его дать. Извините за корявую фразу… Фонду это не нужно. Да и вам, по большому счету, истина не нужна. Что вам с ней делать? Передавать дело в суд? Вам-то зачем? И потом, вы вряд ли платили налоги с тех денег, которые получили от фонда. Не очень бы хотелось отдавать государству даже малую часть, правда?
   Он молчал.
   – Что вы молчите?
   – Я думаю, – еще немного помолчав, произнес он. – Вот эта фраза про налоги, она кому больше подходит: Лоле или Марине? В принципе, и той и другой. Лоле палец в рот не клади, а Марина могла пойти в отца… Обеим подходит! Удивительно.
   – Так вы отдали государству положенное?
   – Нет.
   – И не отдадите?
   – Государство обойдется.
   – Вы стали понимать Михаила Королева?
   – А я всегда его понимал, – неожиданно сказал он. – Но это ничего не меняет.
   – Что вам от меня надо?
   – Вы, может, думаете, что я хочу выяснить правду, чтобы разоблачить вас? – По голосу было слышно, что он улыбается. – Нет, Марина. Единственное, что меня мучает – это мысль, что вы притворяетесь. Точнее, мне-то кажется, что это невозможно, но все факты доказывают обратное. Вот я и думаю, неужели я такой неопытный дурак? Вроде, раньше не был.
   – Потеряли квалификацию. Кажется, он рассмеялся.
   – А какие факты? – повеселев от его смеха, спросила Марина.
   – Знакомый вашего отца Степан Горбачев утверждает, что в тот день, когда приехали Иртеньевы, бывший главврач разговаривал через приоткрытую дверь с вашей мачехой. Судя по всему, она была в вашей палате. Но я зашел туда буквально через пару минут…
   – Он разговаривал со мной, – перебила Марина. – Он не видел моего лица, я закрывалась от света одеялом.
   – А с чего это бывший главврач решил, что мачеха может лежать в Марининой кровати, даже если учесть, что он не видел вашего лица?
   – Я не знаю. Он назвал меня Лёликом.
   – Многие ее так называли.
   – Я вам сразу об этом сказала.
   – Нет, Марина, не сказали. Вы просто спросили, может ли пройти в клинику чужой.
   – Я тогда вообще не знала своего имени. А что, это доказательство?
   – Того, что меня мучает? Нет. Это может быть доказательством лишь того, что вы – Лола.
   – А это не одно и то же?
   – Конечно, нет… Марина, я повторяю еще раз: я не собираюсь доказывать, что произошла подмена. Но мне, конечно, очень любопытно, потеряли ли вы память.
   – Ну, это просто! – сказала она. – Потеряла, можете мне поверить.
   Он снова засмеялся.
   – Ведь могло быть как, – весело произнес он, – увидев, что состояние Марины критическое, Сергеев и Лола решили произвести подмену. Возможно, глупая идея, но эта глупость на их совести. Во всяком случае, они понимали, что заступников у Марины нет, а фонд заинтересован в том, чтобы все было шито-крыто. На всякий случай они забрали документы, уволили старых сотрудников, чтобы не мешали на первых порах, сделали пластическую операцию. Потом, очевидно, нужно было сделать что-то такое, что сымитировало бы кому. Хотя бы приблизительно. И вот тут, после какой-то медицинской процедуры, может, укола – сейчас уже не определишь, – Лола на самом деле потеряла память! Что вам говорил Сергеев в тот день?