Чехов Антон Павлович. Полное собрание сочинений и писем

   Андре д'Омарен стоял перед Илькой, покусывая свои усики и бородку, и не отрывал глаз от хорошенькой девочки.
   - Нет, Андре, - говорила Илька на ломаном французском языке, - не могу я быть вашей… Ни за что! Не клянитесь, не ходите за мной, не унижайтесь… Все напрасно!
   - Почему же?
   - Почему же? Ха-ха-ха! Вы наивны, Андре… Значит, есть причина, если вам отказывают… Во-первых, вы бедны, а я вам уже тысячу раз говорила, что я стою сто тысяч… Есть у вас сто тысяч?
   - В настоящую минуту у меня нет и ста франков… Послушайте, Илька… Ведь вы все лжете… Зачем вы так безжалостно клевещете на себя?
   - А если я люблю другого?
   - А этот другой знает, что вы его любите, и любит вас?
   - Знает и любит…
   - Гм… Каким же должен быть он скотиной, чтобы допустить вас до театра жирной Бланшар!
   - Он не знает, что я в Париже. Не браните, Андре…
   Илька поднялась и заходила по комнате.
   - Вы, Андре, - сказала она, - не раз говорили, что готовы сделать для меня все, что угодно… Ведь говорили? Ну, так сделайте вот что… Сделайте так, чтобы ко мне не приставали мои поклонники… Они не дают мне покоя… Их сто, а я одна. Судите сами… И каждому я должна отказывать… А разве мне приятно видеть людей, огорченных моим отказом? Устройте, пожалуйста… Мне все эти ухаживанья, просьбы и объясненья ужасно надоели.
   - Я устрою так, - сказал д'Омарен, - что никто не будет надоедать вам, кроме меня… Кроме меня?
   Илька отрицательно покачала головой.
   Андре побледнел и, следя глазами за ходившей Илькой, стал на колени.
   - Но я люблю ведь, - сказал он умоляющим голосом, - я люблю вас, Илька!
   Илька вдруг вскрикнула. Медальон, которым она (играла), вдруг каким-то образом открылся. Ранее он, несмотря на все ее усилия, не мог быть открыт. Фон Зайниц, даря этот медальон, забыл сказать, что он имеет секретный замочек.
   - Наконец-таки! - крикнула Илька, и лицо ее просияло радостью.
   Теперь она может узнать, что в нем находится! Быть может, эта золотая вещичка украшается его портретом? И, надеясь увидеть благородное лицо с большой черной бородой, она подскочила к лампе, взглянула в медальон и побледнела: вместо бородатого лица она увидела женское, надменное, с величественной улыбкой. Илька узнала это лицо! На золотой рамочке, в которую был вделан портрет, было вырезано: «Тереза Гейленштраль любит тебя».
   - Так вот как!?
   Илька вспыхнула и бросила в сторону медальон.
   - Так вот как!? Она любит его? Гм… Хорошо…
   Илька упала на диван и нервно задвигалась.
   - Она смеет его любить? - забормотала она. - Так нет же! Андре! Ради бога!
   Репортер поднялся, похлопал рукой по коленям и подошел к ней.
   - Андре… Хорошо, я буду вас любить, только исполните одну мою просьбу…
   - Какую хотите! Тысячу просьб, моя дорогая!
   - Я не хотела до сих пор делать это, но… теперь вынуждена… Выбираю вас своим мстителем… Вы были хоть раз на моей родине?
   И Илька, облокотившись о плечо репортера, принялась шептать ему на ухо. Шептала она очень долго, с жаром, жестикулируя руками. Он записал кое-что в свою репортерскую книжку.
   - Исполните? - спросила она.
   - Да… Я ее ненавижу после того, что услышал от вас…
   - Поезжайте сейчас же…
   - Как же вы узнаете, исполнил я поручение или нет?
   - Я поверю вашему честному слову, - сказала Илька.
   - В свою очередь, Илька, дайте мне честное слово, что вы… не обманете меня…
   Илька на секунду задумалась. Еще бы! Ей приходилось низко солгать, солгать человеку преданному, честному и… первый раз в жизни.
   - Честное слово, - сказала она.
   Репортер поцеловал ее руку и вышел. Через час он уже сидел в вагоне, а на другой день был вне Франции.
   Выпроводив репортера, Илька вышла из уборной в фойе, уставленное столиками. Бледная, встревоженная, забывшая, что она в этот вечер объявлена больной, она заходила по всем комнатам. Ей не хотелось думать, но самые ужасные, беспокойные думы сменяли одна другую в ее горячей головке. Мысль, что ее барон любит или любил э т у женщину, терзала ее. Когда она вошла в партер, взоры публики обратились к ней и к ложе мадам Бланшар, которая сейчас только утверждала, что Илька больна и лежит в постели. «Новенькие», подвизавшиеся в это время на сцене, вдруг услышали шипенье, свист, аплодисменты и принялись кланяться… но публика не им шикала и аплодировала…
   - На сцену! Венгерские песни! - закричала неистовавшая публика. - Марш на сцену! Илька! Браво!
   Илька улыбнулась, показала рукой на горло и вышла, предоставив толстой Бланшар самой ведаться с обманутой публикой. Она пошла в один из кабинетов ресторана, где обыкновенно ужинала с «друзьями». За ней последовали ее поклонники.
   Ужин на этот раз вышел невеселый. Илька молчала и ничего не кушала. Вместо веселого смеха и ломаного французского языка, «друзьям» пришлось слушать одни только глубокие вздохи. Сези, главный заправила ужинов, тоже был угрюм.
   - Черт бы побрал эти невинности с их невинными рожицами! - бормотал он, пожирая глазами Ильку. Дезире пил и молчал. В последнее время несчастный драгун стал задумываться… Ильке, которая требовала сто тысяч, он не мог предложить и двух. Его отец на днях умер, и имение поступило в распоряжение кредиторов. На бескорыстную любовь он не рассчитывал: он знал, что он некрасив и что э т и девчонки корыстолюбивы…
   Сын банкира Баха, Адольф, на обязанности которого лежало напаивать всех шампанским, сидел рядом с Илькой и фамильярничал. Он, как самый богатый, имел на это право… Он пил из Илькиной рюмки, шептал Ильке на ухо и т. п. Это фамильярничанье наводило еще большую тоску на ужинавших, которые терпеть не могли Адольфа Баха за его богатство.
   В нескольких шагах от стола, за которым пили, у окна сидели два старичка. Один из них - фабрикант из Лиона, Марк Луврер, другой… В другом вы не узнаете нашего старого знакомого, скрипача Цвибуша, хотя это и он. Он сильно изменился. Он похудел, побледнел, и лоб не блестит уже от пота. В глазах апатия, покорность судьбе… Старый Цвибуш махнул на все рукой… Все пропало для него с его Илькой. На нем уже нет рубища. Белая сорочка с золотыми запонками и черный фрак облекают его все более и более худеющее тело… С Луврером, одним из самых ярых поклонников Ильки, он беседовал… о литературе.
   К трем часам все, за исключением Цвибуша, его дочери и Луврера, были уже пьяны. Хмель несколько расшевелил невеселых, угрюмых кутил. Безнадежная любовь разгорячила их пьяные головы. Языки развязались…
   В четыре Илька уходила с отцом домой. До ее ухода каждый старался на прощанье сказать ей наедине несколько слов…
   - Я вас люблю! - говорил ей каждый, и каждый сулил ей рай.
   - Сто тысяч! - коротко говорила она.
   В мае, в один из тихих вечеров, нашелся-таки, наконец, человек, который отдал ей сто тысяч и положил конец всей этой комедии. Человеком этим был драгун Дезире.
   В три часа ночи, когда все были уже пьяны, в кабинет вошел драгун. Он был бледен и возбужден. Ни с кем не здороваясь, он подошел к Ильке, взял ее за руку и отвел в сторону.
   - Я принес, - сказал он глухим голосом. - Бери… Знаешь, что я сделал? Я ограбил своего дядю… Завтра же меня отдадут под суд… Возьми! Согласен!
   Из груди Ильки вырвался крик радости. У нее было уже сто тысяч! И в то же время лицо ее покрылось мертвенной бледностью: настала пора заплатить за сто тысяч…
   Адольф Бах, который следил за движением Дезире, подошел к Ильке и, услышав слово «согласен», побледнел.
   - И я согласен! - быстро сказал он и схватился за свой карман… - И я дам сто тысяч!
   Дезире насмешливо улыбнулся. В мальчишке Бахе он не видел теперь достойного соперника.
   - Я первый согласился… Вам, Бах, не мешало бы идти спать. Вас няня ждет.
   - Я не сплю с нянями. Мне, Дезире, ваше лицо не слишком нравится. Оно слишком напрашивается на пощечину! Даю сто десять тысяч!
   - Даю сто двадцать!..
   Дезире украл у дяди ровно сто двадцать тысяч.
   Сези, пьяный, пожирающий своими глазами Ильку, как змея - кролика, вдруг встал и подошел к Баху и Дезире.
   - Вы… вы… соглашаетесь? - забормотал он. - Вы с ума сошли! Вы… вы… с ума сошли, мальчишки! Сто тысяч! Ха-ха-ха! Pardon, mademoiselle, но все-таки… согласитесь сами…
   - Даю сто двадцать! - повторил Дезире.
   - Даю сто двадцать! - сказал мальчишка Бах и захохотал. - Даю сию минуту наличными деньгами!
   Сези пошатнулся. Он не хотел верить своим ушам. Неужели найдутся такие дураки, которые купят за сто тысяч женщину, которую он во всякое время мог бы купить за пять тысяч? И неужели ее купит… не он?
   - Это невозможно! - закричал он.
   - Даю и я сто двадцать! - сказал подошедший четвертый мужчина. Это был рослый, здоровый помещик Арко из окрестностей Марсейля, очень богатый человек. Ему ничего не стоило бросить к ногам девчонки сотню тысяч. Недавно он лишился жены и единственного сына и теперь заливает свое горе вином и покупною любовью.
   - И я согласен! - сказал серб Ботич, выдававший себя за секретаря какого-то посольства и прокучивавший ежедневно массы денег.
   Сези принялся перелистывать свою записную книжку, записывать что-то, высчитывать. Карандаш так и ходил по бумаге.
   - С какой же стати, господа? - бормотал он. - Неужели у вас деньги так дешевы? Почему же непременно сто двадцать, а не ровно сто? Тридцать… шестьсот… Почему же не ровно сто?
   - Сто двадцать пять! - крикнул Бах, победоносно глядя на своих соперников.
   - Согласен! - крикнул Сези. - Согласен! И я согласен, говорят вам!
   - Я не хочу вашей прибавки, - сказала Илька Баху. - Возьмите свои пять тысяч назад. Я согласна и на сто двадцать… Только, господа, не всех… Один кто-нибудь… А кто же именно?
   - Я, - сказал драгун. - Я первый дал свое согласие…
   - Это пустяки! - заговорили другие. - Пустяки! Не все ли равно, первый или второй?
   - Это пустяки, - сказала Илька. - Как же быть, господа? Все вы одинаково мне нравитесь… Все вы милы, любезны… Все вы одинаково меня любите… Как быть?
   - Бросить жребий! - предложил молодой человек, не принимавший участия в купле и с завистью поглядывавший на покупателей…
   - Хорошо, бросим жребий, - согласилась Илька. - Согласны, господа?
   - Согласны! - сказали все, кроме драгуна, который сидел на подоконнике и безжалостно грыз свою большую нижнюю губу.
   - Итак, господа, пишем билетики… Тот, которому попадется билет с моим именем, тот получает меня. Папа Цвибуш, пиши билеты!
   Послушный, как всегда, папа Цвибуш полез в карман своего нового фрака и достал оттуда лист бумаги. Бумага была изрезана на квадратики и на одном из квадратиков было написано «Илька».
   - Кладите, господа, на стол деньги! - предложила Илька. - Билеты готовы!
   - По скольку нам класть? - спросил Бах. - Сколько нас? Восемь? Сто двадцать, деленные на восемь, будет… будет…
   - Кладите каждый по сто двадцать тысяч! - сказала Илька.
   - По скольку?
   - По сто двадцать тысяч!
   - Вы плохо знаете арифметику, моя дорогая! - сказал серб. - Или вы шутите?
   - По сто двадцать тысяч… Иначе я не могу, - сказала Илька.
   Мужчины молча отошли от Ильки и сели за стол. Они были возмущены. Сези начал браниться и искать шляпу.
   - Это уж будет надувательство! - сказал он. - Это называется шулерничеством! Пользоваться тем, что у нас, дураков, пьяных ослов, взбудоражена кровь!?
   - Я не даю ни одного сантима! - сказал Бах.
   - Я не требую, - сказала Илька. - Однако же пора ехать домой… Ты готов, папа Цвибуш? Едем! Спрячь на память билеты.
   - Прощайте! - сказали мужчины. - Поезжайте к себе в Венгрию и ищите там себе дураков, которые дадут вам миллион! Ведь вы хотите миллион? Поймите вы это, чудачка! За миллион можно купить весь Париж! Црощайте!..
   Но всесильная страсть взяла свое… Когда Илька подала каждому свою горячую руку, когда она сумела сказать каждому на прощанье несколько теплых слов и спела «последнюю» песню, страсть достигла апогея…
   В пять часов первый попавшийся навстречу официант вынимал из шляпы Баха бумажные квадратики… Когда взяты были все квадраты и развернуты, из всех мужских грудей вырвался смех. Этот смех был смехом отчаяния, смехом над безумством и сумасшествием судьбы.
   Билет с именем «Илька» попался лионскому фабриканту, старому Марку Лувреру. Марк Луврер положил свои сто двадцать тысяч «шутя» и мог бы довольствоваться одним только поцелуем!

Глава VIII

   Был морозный декабрьский вечер. На небе мерцали первые звездочки и плавала холодная луна. В воздухе было тихо - ни одного движения, ни одного звука.
   Артур фон Зайниц шел по большой просеке «обедать». Шел он из часовни св. Франциска, где полчаса тому назад простился до следующего дня с Терезой Гольдауген. Зайдя по обыкновению в домик лесничего, он спросил письма. Блаухер дала ему два конверта: один очень большой, другой очень маленький. Маленький был из Парижа от Ильки. Зайниц не стал читать это письмо и сунул его в карман. Он знал его содержание: «Я люблю вас!» Новее и умнее этого Илька ничего не могла бы придумать. Адрес на большом был написан рукою Пельцера. Зайниц сунул бы и это письмо, если бы ему не бросилась в глаза надпись: «Ценные бумаги». Артур подумал и распечатал этот конверт. В нем нашел он завещание матери. Он начал читать это завещание. Чем более он углублялся в чтение бумаги, внизу которой когда-то подписалась дорогая, лелеявшая барона рука, тем удивленнее делалось его лицо. Мать завещала в его пользу в с е и ничего в пользу сестры… Но к чему же Пельцеры прислали ему это завещание?
   «Ага! - подумал он. - Покаялись! Давно бы так…»
   Имение матери было невелико. Оно давало дохода не более десяти тысяч талеров в год. Но и такой сумме рад был Артур. И такую сумму ему приятно было вырвать из когтей скряги Пельцера, который готов из-за талера сделать какую угодно подлость.
   Артур попросил у. Блаухер бумаги и, сев за стол, написал Пельцеру письмо. Он написал, что завещание получено и что желательно было бы знать, какая судьба постигла те деньги, которые получались до сих пор с имения, завещанного ему матерью? Письмо было отдано фрау Блаухер, которая на другой день и отослала его на почтовую станцию. Через неделю был получен от Пельцера ответ. Ответ был довольно странный и загадочный: «Ничего я не знаю, - писал Пельцер. - Не знаю ни завещания, ни денег. Оставьте нас в покое…»
   - Что это значит? - спросил себя Артур, прочитав ответ. - Довольно странно! Или он раскаивается, что прислал мне завещание? Гм… Постой же, коли так!
   И Артур на другой день после получения ответа отправился в город и протестовал там завещание. Загорелся процесс.
   Артур стал часто отлучаться в город. Он ездил сначала в суд, а потом к своему адвокату. Терезе часто приходилось сидеть одной в часовне св. Франциска и томиться ожиданием и скукой. Она сидела в часовне, глядела на страшные глаза св. Франциска и прислушивалась к шуму ветра… Какое счастье начинало светиться в ее глазах, когда в шуме вне часовни можно было различить шаги барона, и как мертвенно-бледна была она, когда поздно вечером выходила из часовни, не повидавшись с ним! Он приходил в часовню только подразнить ее, посквернословить, похохотать… Тереза с нетерпением ждала весны, когда опять можно будет сходиться под открытым небом.
   Но весна принесла ей с собой несчастье…
   Было тихое, теплое, весеннее «послеобеда».
   Тереза сидела у «Бронзового оленя» и ожидала Артура. Она сидела на молодой, только что показавшейся травке и прислушивалась к шуму ручейка, который журчал невдалеке от нее… Солнце приятно грело ее красивые плечи.
   «Придет или не придет?» - думала она. Артур весь отдался тяжбе и неохотно ходил к «Бронзовому оленю». Но в это «послеобеда» он пришел. Пришел он по обыкновению слегка пьяный, нахмуренный, недовольный.
   - Вы здесь? - спросил он обрадовавшуюся при виде его Терезу. - Мое почтенье! Хорошо не иметь никакого дела! Честное слово, хорошо! Бездельники всегда гуляют и посиживают на зеленой травке…
   Сев рядом с Терезой, он принялся с остервенением плевать в сторону.
   - Вы сердитесь? - спросила графиня.
   - На подлецов Пельцеров. Вы знаете, что они со мной сделали? То завещание, которое они мне прислали, фальшиво, как женщина. Оно подложное. Я протестовал его, и меня будут судить за подлог… Пельцеры смастерили ехидную штуку! Они пожимают плечами при виде этого завещания и знать его не хотят. Они сделали подлог, а я буду под судом! Черт возьми! Взяли с меня подписку о невыезде, и скоро начнет мне надоедать судебный следователь. Каково? Ха-ха! Барон фон Зайниц подделал завещание! Нужно быть мошенником Пельцером, чтобы изобрести такую ловушку! Ну, ваше сиятельство, - а вы? Я вчера слышал, что вы разведены с графом. Между вами все уже кончено. Чего же ради вы сидите здесь? Отчего не уходите от мужа и тех мест, которые напоминают вам этого ненавистного человека?
   - Я не хочу уехать отсюда, - сказала Тереза.
   - Гм… Можно узнать, почему?
   - Вы не знаете?
   - Почем я знаю!
   Наступило минутное молчание. Оба знали, зачем она еще здесь, зачем не оставляет этих мест, но Артуру нужно было помучить…
   - Я… Вам неизвестно?.. Я люблю вас, - сказала графиня, и по ее гордому, строгому лицу разлился румянец. - Люблю вас, Артур… Не будь этой любви, я далеко была бы теперь от «Бронзового оленя».
   Графиня подняла глаза на лицо Артура. Это лицо, пьяное, насмешливое, сказало ей истину. Молчание подтвердило ту же истину. Он не любил ее.
   - Зачем же вы приходили сюда? - спросила она тихо, ломая пальцы. - Отчего вы не ушли от меня еще тогда, когда начинались эти свидания?
   - Вам скучно было, - сказал Артур. - Я еще не перестал быть дамским кавалером и делаю все, что угодно милым дамам. Ха-ха!
   - Как это неумно!
   - Очень жаль, что не могу отвечать любовью на любовь. Я люблю другую…
   Артур полез, смеясь, в боковой карман, достал оттуда карточку Ильки и поднес ее к самым глазам Терезы.
   - Вот она, моя любовь. Узнаете?
   - Это дочь того старика? Но отчего она так одета?
   - Одета очень прилично… Прелестное личико!
   - Она где теперь?
   Артур промолчал. Эффект, на который он рассчитывал, не удался. Графиня при виде карточки не побледнела и не покраснела… Она только вздохнула и - странно! - в ее глазах засветилось доброе чувство при виде хорошенького, почти детского личика.
   - Прощайте! - сказал Артур, - Adieu! Пойду читать законы. О Пельцер, Пельцер! Скажи я на суде, что завещание получил от него, надо мной захохочут!
   Артур повернулся к Терезе спиной и, жестикулируя руками, зашагал в чащу леса.
   Тереза пошла к своей лошади, которая стояла в стороне и лениво щипала молодую травку.
   - Уедем и не будем сюда более приезжать, - сказала Тереза, гладя лошадь по лбу. - Нас не любят. Не будем просить милостыни.
   И, вскочив на лошадь, Тереза помчалась к опушке леса. В ее глазах светилась решимость. Когда она въехала в калитку, ведущую к длинной аллее, о которой мы говорили в первой главе нашего рассказа, она услышала за собой шаги. Она оглянулась. За ее лошадью бежал какой-то незнакомый молодой человек с хлыстом в руке.
   - На минуту! - крикнул он ей по-французски.
   Графиня осадила лошадь и кивнула головой молодому человеку.
   «Проситель, должно быть», - подумала она.
   Репортер д'Омарен, улыбающийся и сияющий, подбежал к ней и, любуясь ее красотой, поднял хлыст.
   - Вы так же жестоки, как и прекрасны! - сказал он… - Ничто не должно оставаться безнаказанным. Вспомните музыканта-старика и его дочь!
   И графиня почувствовала на лине своем жгучую боль…
   - Пусть будет так! - сказала она и дернула за повода.
   Д'Омарен долго смотрел вслед прекрасной графине. Французу страстно захотелось поговорить с женщиной, которую он ударил и которая на удар ответила фразой: «Пусть будет так»; но, когда она скрылась с его глаз, он повернул назад и быстро зашагал к железнодорожной станции. Он исполнил данное ему поручение и ехал теперь за наградой…

Глава IX

   - Вас ищет какая-то дама! - сказала однажды вечером фрау Блаухер Артуру, который зашел за письмами. - Она оставила записочку!
   «Я остановилась в отеле «Большого якоря», - прочел Артур в записке. - Скорее приходите. Илька».
   Артур отправился в город и ровно в полночь увидался с Илькой. Он захохотал, когда увидел ее. Как изящно она была одета и как непохожа на ту певунью, которую он когда-то встретил в лесу, всю в слезах!
   - Есть миллион? - спросил он, смеясь.
   - Есть. Вот он!
   Артур вдруг перестал хохотать. Пред ним на столе разложили миллион, настоящий миллион.
   - Черт возьми! - сказал он, не веря своим глазам. - Ты считаешь, дитя мое, на франки? Я забыл сказать тебе, чтобы ты считала на талеры… Но ничего… И эти деньги хороши! Где ты их взяла?
   Илька села рядом с ним и рассказала ему все, что произошло с ней после того, как она с ним рассталась.
   - Ну? А что же ты сделала со стариком? - спросил Артур.
   - Я напоила его морфием и в ту же ночь бежала без оглядки.
   - Честно! - сказал Артур. - Ха-ха-ха! В другое время я высек бы тебя, но теперь будь баронессой фон Зайниц! Вот тебе моя рука! Завтра же идем к мэру!
   На другой день фон Зайниц и Илька были у мэра. Илька сделалась баронессой фон Зайниц 2-го июня в половину десятого утра.
   В два часа того же дня барон Артур фон Зайниц был лишен баронского достоинства: присяжные заседатели нашли его виновным в совершении подложного завещания… Пельцеры достигли своей цели.
   На суде Илька увидела графиню Гольдауген.
   Графиня сидела на одном из задних кресел в отдалении от зрителей и не отрывала глаз от подсудимого. С черной шляпы ее спускался темный вуаль. Она, по-видимому, хотела сохранить инкогнито. И только тогда, когда она, выслушав речь прокурора, проговорила вслух: «Как это глупо!» - Илька узнала ее по ее мелодическому голосу.
   «Какое она имеет право смотреть на моего мужа?» - подумала Илька, бледнея от ненависти и в то же время торжествуя свою победу. Она теперь верила в эту победу: у графини был отнят любимый человек.
   Подсудимый держал себя на суде очень странно. Он был слегка пьян - злые остроты так и сыпались с его языка. Игнорируя судей и присяжных, он молчал, когда следовало говорить, и говорил, когда следовало молчать. Прокурор был его университетским товарищем, но не пощадил его в своей речи. Он беззастенчиво копался в его прошедшем, которое знал как товарищ, описал парижскую жизнь, банкротство, безденежье, тягость, которую испытывал барон фон Зайниц благодаря этому безденежью, и кончил хвалебною песнью госпоже Пельцер, которая пожертвовала чувством братской любви в пользу чувства справедливости, возмездия за проступок…
   - Она поступила, как примерная гражданка! - сказал он.
   - Стыдно тебе, - сказал Артур. - Прежде, когда ты курил в университете мои сигары, ты не умел так лгать!
   Только это и было сказано серьезно и искренно, остальное же, что говорил Артур, вызывало смех и председательские звонки.
   Публика обвинительный приговор встретила аплодисментами. Она почти вся состояла из холопов Пельцера. Людям, которые симпатизировали Артуру, не нашлось места в суде. Все места были заняты приверженцами банкира еще рано утром. Артур выслушал приговор хладнокровно.
   - Я знаю дорогу к императору, - сказал он, - и когда мне вновь понадобится баронство, я побываю у него. Вена, знающая меня, посмеется над этим приговором!
   Горькое чувство, чувство стыда за людей и омерзение наполняли душу графини, когда она, оставив залу суда, садилась в коляску. При ней обвиняли в мошенничестве и осудили неповинного человека. Как легко обмануть этих простоватых толстых присяжных и как мало нужно для того, чтобы погубить человека!
   - Я возвращу ему имя! - решила она, негодуя. - Он сказал им, что знает дорогу в Вену, но он не станет хлопотать из-за такого, по его мнению, пустяка, как доброе имя… И к тому же он лентяй, тяжел на подъем… Я похлопочу за него…
   «Я подам ему милостыню, - добавила она мысленно, - и он, против желания, должен будет принять ее!»
   На другой день она была уже в городском клубе на благотворительном балу и продавала билеты. В саду под навесом, устроенным из флагов, вьющегося винограда и живых цветов, стояло несколько столиков. На столиках стояли колеса с лотерейными билетами… Восемь очень красивых и очень нарядных аристократок сидели за этими столиками и продавали билеты. Лучше всех торговала графиня Гольдауген. Она, не отдыхая, вращала колесо и сдавала сдачу. Пельцер, который был на балу, купил у нее две тысячи билетов.
   - Как поживает брат вашей супруги? - спросила Пельцера графиня, получая с него деньги.
   Пельцер вздохнул.
   - С ним, бедняжкой, случилось два несчастья, - сказал он. - Он женился и… сегодня он уже не барон…
   - Слышала… Где теперь его жена?
   - Она здесь. Вы и не видели? Смешно! Ха-ха… Она баронесса… Повенчайся они несколькими часами позже, она была бы теперь только бюргерша Зайниц…
   Графиня, вглядываясь в лица всех проходящих, начала искать глазами Ильку.
   Илька была на балу. Она с высоко поднятой головой и гордой, надменной улыбкой уже прошла раз мимо графини. Графиня была занята торговлей и не заметила ее. Она прошла в другой раз, окруженная толпой любопытных, засматривавших ей прямо в хорошенькое лицо. Графиня вскинула на нее глаза и, по-видимому, не узнала ее. Когда она проходила третий раз, глаза их встретились.