Страница:
***
Петербургские драматурги, театралы и публика жалуются, что у них нет частных театров, московские же, наоборот, сетуют, что в Москве очень много драматических театров. У столиц разные вкусы, как видите… Рекомендую обеим столицам поменяться публикой: москвичей отправить по этапу в Питер, а питерцев по этапу в Москву - и конец всем сетованиям.
Москвичи не симпатизируют серьезной драме. Для чего им драма, ежели им и без драмы хорошо? В «Фоли-Бержер», построенном на развалинах Пушкинского театра, нет никаких драм, а между тем, поглядите, как там многолюдно, весело! Наш Лентовский, созидая драматический театр, стучал кулаками о столы и говорил:
– Один только я… я!.. я могу дать России настоящий русский, народный, воспитывающий театр! Я! И вы увидите, как я исполню свою великую задачу!
Мы и увидели. В сентябре и октябре у Лентовского давалась исключительно одна только драма и комедия. И что же? В народе стали носиться зловещие слухи о крахе нового театра и полете в трубу.
Никто не ходил глядеть драму, кроме рецензентов. В ноябре Лентовский отчаянно стукнул кулаком по столу, похерил свою «великую задачу» и взялся за добрые старые «Корневильские колокола»… «Смотрите здесь, смотрите там…» дало милейшие результаты. И сбор полон, и публика довольна. Позвонив в корневильские колокола, Лентовский еще пуще ублаготворил московские вкусы: он сделал залп из сотни ружей. «Лесной бродяга», которого он поставил на сцену и дает теперь три раза в сутки, всплошную состоит из выстрелов, отчаянных злодеев, добрых гениев, гремучих змей, великих инквизиторов и бешеных собак. Не пожалел г. Лентовский спин и поясниц наших купчих, дав волю мурашкам и мелкой дрожи бегать от их затылков до пят. Благодаря этой новой кисло-сладкой, немецко-либерготтской ерунде, вся Москва пропахла порохом. Купчихам нравится эта пороховая дребедень, на мыслящего же человека она производит впечатление большого кукиша.
«12. 3 декабря»
Московско-Курская дорога находится в моем районе. Мое, стало быть, дело потолковать о финале именитой Кукуевки. Финал этот не блестящ и ни на грош не эффектен. Никого не засадили, никого не сослали, никому внушения не сделали, а только взыскали штраф в размере трех тысяч пятисот рублей. Только…
Удовольствие спустить поезд с насыпи и отправить на тот свет сотню человеческих душ стоит, значит, ровно 3500 рублей. Запишу эту цифру в каталог кушаньев, вин, водок и прочих удовольствий. Авось, когда разбогатею, вздумается побаловаться, пощекотать свое нёбо дорогим перышком. Для «хорошего» инженера и посредственного железнодорожника бросить pour plaisir какие-нибудь 3500 руб. так же тяжело, как обыкновенному смертному купить на гривенник персидского порошку. В самом деле, что значат эти 3500 руб.? Поедет хороший инженер в «Стрельну», покушает там стерляжьей ухи с кайенским перцем, запьет шампанским, послушает цыганок… Из «Стрельны» катнет он в первый этаж «Эрмитажа» - вот вам и все 3500 руб. по самому экономическому счету! Платили мы за ученую свинью клоуна Танти две тысячи, для того чтобы иметь удовольствие скушать ее, отчего же не заплатить почти столько же за чреватую впечатлениями Кукуевку? Заплатить - раз плюнуть! Лишь бы для вкусового органа оригинально выходило…
***
Известный своими добродетелями, грамотный (зри его письмо в «Новостях дня») папаша собственных детей, Солодовников даст и больше для вкусовых и прочих нервов. Денег у него и куры не клюют. Он тоже обитает в моем районе, и поговорить о его деле, которое тоже кончилось на днях, - мое дело. Петербургская судебная палата, отменив приговор окружного суда, обязала папашу выплачивать детям и «ей» только по 2000 каждому. То есть по стольку, сколько стоит свинья клоуна Танти.
Дети сугубого миллионера, загребающего деньжищи лопатою, будут получать до совершеннолетия только по 2000; ну, а сколько получит с папаши доктор разных прав и не прав - Лохвицкий? Думаю, что сей человек много бы потерял, если бы поменялся своим гонораром с папашиными детьми.
***
По Москве ходит и упорно держится в народе один зловредный слух. Говорят, что известный (Москве, но не России) г. Шестеркин хочет сотворить «газету». Не хочется верить этому слуху.
Считался доселе г. Шестеркин гражданином полезным и благонамеренным. Уважали его и протоиереи, и диаконы, и сахаровские певчие, и даже содержатель «некурящего» трактира Егоров. Правда, он несколько горяч, молод душой, всюду сует свой шестеркинский нос не в свое дело, мнит себя между купечеством Плевакой, но ведь все это пустяки, мало умаляющие его гражданские добродетели. Считался благонамеренным, и вдруг - слухи! То говорили, что он записался в кандидаты городского головы, а теперь толкуют, что он хочет издавать в Москве с нового года «Московскую летопись», газету полотерно-литературно-портерную. Говорят, что он хочет сотворить это будто из зависти к Н. И. Пастухову, нажившему своей газетой дом, лошадей и право говорить своим сотрудникам «ты», и из зависти к Липскерову, который, с тех пор как начал издавать свои «Новости дня», носит сапоги на двойной подошве, пьет чай внакладку и ходит в дворянские бани. Не позавидовал милый человек «Русским ведомостям» или «Руси», а знал, кому позавидовать! И он станет теперь уловлять вкусы москвичей! И он начнет сочинять «почты амуров» да статьи под громко-пошлыми заглавиями, вроде: «Купец в Соболевом переулке подрался» или «Дайте ему в шею!»… Расти, портерная пресса! Твое время!
Но кес-ке-се* наше время? Время, когда «ваше степенство г. Шестеркин», и не козырная шестерка, может туза убить, как в игре, которая называется «пьяницами». Не робейте посему!
____________________
* что такое (франц. qu'est ce que c'est).
***
И мужик орет, и медведь орет, и сам черт не разберет, кто кого дерет. Певец Корсов, как вам известно, таскал к мировому певца Закжевского за клевету. Закжевский был присужден к аресту, и с г. Корсова, таким образом, было снято подозрение в содержании клики шикальщиков, подозрение скверное, ни на чем не основанное (как показал суд) и чести болтунам не делающее. Суд кончился, но не умолкла опера. Что еще нужно этой опере, трудно разобрать. Стали носиться слухи, что «товарищи» не желают служить вместе с г. Корсовым, что сам г. Корсов не хочет служить с «товарищами», что в опере, и так страшно бедной порядочными голосами, предстоят отставки и проч. Обидно, что вся эта болтовня несется не из трактира Саврасенкова, не из-под Сухаревой башни, а из самой оперы, из среды Иоаннов Лейденских, Фаустов и Маргарит. Не хотят люди понять, что эта болтовня болтается не на поучение, не на пользу, а в угоду зевающих брандахлыстов и за пятачок витийствующих ротозеев! Не умно, не смешно и не весело, а только жаль. Жаль, что в такое хорошее место, каковым должна быть опера, залезают и прививаются инстинкты опереточных кумушек.
***
Недаром ваш Суворин величает нашего Гилярова «стилистом, философом» и проч. Поглядите-ка, какую штуку стилистнул этот стилист и какую философию съерундил этот философ!
В одном из последних нумеров своей газеты он советует «неразумным» хозяйкам бросать раков не в кипяток, как это обыкновенно делается, а в холодную воду. «Раки понемножку привыкают к теплу и во всяком случае, неприметно для них, окажутся в том же кипятке». Консерватор заступился за раков - это так и следует. Это так же естественно, как если бы он заступился за Пихно. Но предоставляю «неразумным» хозяйкам и кухаркам растолковать разумному ракофилу, что едва ли возможно даже самому чахоточному раку умереть «неприметно» в медленном огне. Умы!!!
«13. 17 декабря»
Отчего бы адвокату Столповскому не поступить в уездные брандмейстеры? Эту должность занимают преимущественно обладающие особенно горячим темпераментом: во время пожара входят в такой азартный задор, что даже с лошадьми истерика делается.
Горячий темперамент Столповского весь выказался на недавно бывшем разбирательстве дела Костко. Дело Костко не ново; оно было бы возвращено редакцией, как толкующее на тему старую, избитую и поношенную: служил Костко в банкирской конторе Волковых, видел там деньги и хапал их, елико можаху. Столповский, защищавший его на суде, сначала вел себя на тройку с плюсом (по пятибалльной системе), потом же, когда обвинительный приговор стал очевиден, он зашалил, забурлил и повел себя на единицу с минусом. Он стал придираться к прокурору и свидетелям. Увидит свидетеля или эксперта, вскочит и зарычит… Это рычанье кончилось тем, что эксперт попросил позволения уйти из залы суда; свидетель попросил того же, так как «выходки Столповского совсем расстроили его здоровье»; другой свидетель заявил: «Поведение г. Столповского в отношении меня - его крики, вырывания у меня из рук книг, его выражения при моих показаниях: «это ложь! это говорит дока!» я прошу занести в протокол». В речи же своей Столповский сбросил с себя волчью шкуру и предстал в телячьей, обратился в лижущего Манилова. Обращаясь к присяжным, он слезно покаялся, как ранее не доверял он подсудимому, как считал его виновным и как теперь, после свидетельских показаний, он стыдится этого недоверия, этого подозрения… В конце концов он попросил у подсудимого прощения. Подсудимый, вероятно, простил бы его, если бы понимал по-русски. Речь была умилительна… Слышавшие ее говорят, что им совестно было за человека…
***
Когда (лет через 1000) на нашей планете не будет нищих, а будут одни только сытые да одетые, тогда, естественно, не на что будет жаловаться. Все будут довольны: и ирландцы и самарцы. Не будут довольны одни только москвичи. Москвич не может жить без нищих. Нищие для него такая же насущная потребность и такое же баловство, как и целодневное чаепитие. Он наймет людей в нищие, если только наука и время похерят пролетариат. Трудно себе и представить замоскворецкого человека или его половину без длани, протянутой к «блаародному… в 30 боях бывшему, отцу семерых детей…» Москвич подает как дитя, не рассуждая и не утруждая себя никакими теориями о тунеядстве и проч. Он подает всем без различия званий, телосложений и возрастов - в этом внутренняя сторона его милостыни. С внешней же стороны она помпозна и парадна, как 4-е действие в «Фаусте». Беда, обрушившаяся на нищих на похоронах богача Губкина, известна вам уже по газетам, а потому иду далее.
***
У нас временно проживает (вероятно, не без паспорта) ваш первый любовник Ленский, бывший когда-то нашим. Он еще более потолстел против прежнего, обрюзг малость, но фигурен и французист по-прежнему. Москвички встретили его такими аплодисментами, после которых с ладоней сползает верхняя кожица, а мужья и братья москвичек возводят его в Сальвини и во все лопатки торгуются с театральными барышниками. Теперь он у нас баловень, словно кадет, приехавший на каникулы к маменьке.
Москва счастлива насчет дезертиров. Быстро они заболевают тоской по родине и бегут назад. Так, Плевако, уехавший «навсегда» из Москвы, опять воротился в Москву и стал ее обывателем. Вероятно, и с Ленским произойдет то же самое.
«1884»
«14. 7 января»
С новым годом, с новым счастьем, с новым несчастьем, с новыми козлами, с новым яичным мылом, с новыми секретарями консисторий и с новым прошлогодним снегом! Чем бессмысленнее поздравление, тем оно традиционнее и наиболее походит на поздравления, приносимые и принимаемые млекопитающими в первый день нового года. Ибо за какими острожными решетками и под какими кроватями скрывается смысл наших новогодних поздравлений «с новым годом, с новым счастьем, с новой невестой»? Где сей смысл? Никакого нет нового счастья, никаких новых несчастий… Все старо, все надоело и ждать нечего. Ну, что, например, можно ожидать нового для Москвы от нового, 1884 года?
Москва будет находиться под 55°46' широты и 35°20' долготы. Средняя температура года не превысит, как и прежде, 3,9 по Цельсию. Летом вода будет теплая, зимою холодная. Воду возить будут по-прежнему водовозы, а не чиновники и не классные дамы. Произойдут выборы первого кандидата на должность городского головы, причем все мы получим по одному голосу. Солодовников набавит плату за свои пассажи. Лентовский расквасит чью-нибудь физиономию. В «Природе и охоте» по-прежнему будут сотрудничать уездные предводители дворянства, а милейший, в сажу запачканный В. В. Давыдов еще раз выстрелит в публику своим «Зрителем». Канальи и останутся канальями, барышники останутся барышниками… Кто брал взятки, тот и в этом году не будет против «благодарности». Невесты и останутся невестами - женихов по-прежнему и с собаками не сыщешь. Где же тут «новое»?
На двух мраморных тумбах стоят птичьи чучела, работы Бориса Мельницкого. Орел, тетерев, курочка и зайчик стоят как живые и напоминают соскучившейся, утомленной публике о просторе, в котором они обитали до тех пор, пока их не подстрелили и не начинили деньгами Воспитательного дома. По одну сторону чучел сидят подсудимые; сзади них цвет нашей адвокатуры с Пржевальским во главе. По другую сторону темнеют ряды присяжных заседателей с белеющим пятном - большим лбом актера Музиля. Впереди - суд с бледным Демосфеном-Ринком во главе, позади публика, чувствующая себя в положении сельдей в непочатом бочонке и нервно прислушивающаяся к звукам. Картина хорошая.
Судятся дети проворовавшегося отца. Отец, строгий, требующий от детей безусловного повиновения и уважения к собственной бородатой особе, мечтающий о путешествии на Афон, молящийся по 4 часа в день, уворовывает самым подлым образом 300000. За кражей следует целый ворох лжи, лицемерия. Он украл у детей для детей и делится с последними. Боря, Варя, Валя и прочие получают по львиной порции. Но все это, впрочем, не важно, старо. Мало ли воров переловлено на Руси от Рюрика до сегодня и мало ли фарисеев видим мы, плавая по житейскому морю?
Немножко новое и любопытное в описываемом процессе есть только одно обстоятельство: на скамье подсудимых сидели люди порядочные, не испорченные, образованные. Сын Мельницкого Борис кончил курс в техническом училище. Он молод и всей душой предан естественным наукам; зайчик, сделанный им, получил бы на выставке медаль. Поглядите на его безбородое, юное лицо и вы узнаете в нем хорошего, рабочего студиуса. Варенька, дочь фарисея, еще гимназистка. Грех и подумать о ней что-либо скверное. Остальные подсудимые получили от свидетелей самые отменные свидетельства о поведении. И эти порядочные люди были виновны в разделении казначейского куска. (Публика, по крайней мере до конца процесса, не была уверена в оправдательном приговоре.) Они не сумели противустоять натиску папеньки-фарисея и не вынесли борьбы.
Интересно знать, что запоют эти порядочные, образованные и… ну, хоть честные люди, если им придется вынести на своих плечах более почтенную борьбу? Бывают ведь сражения и посильнее, и посерьезнее, и попочтеннее, чем с папашей, желающим украсть.
Передо мною объявление от книжного магазина Леухина, пахнущее почему-то луком и предбанником. Больших афишных букв, восклицательных знаков и рисунков (наполовину скраденных у Богданова, наполовину сработанных на спичечной фабрике Гессе в Рузе) больше, чем на небе звезд, наставил на своем объявлении беззастенчивый издатель г. Леухин. Беззастенчивость его еще выше беззастенчивости г. Земского, тоже, с позволения сказать, издателя, выпустившего на днях для легковерных провинциальных покупателей белиберду о гадании и спиритизме.
Вот перлы леухинского объявления:
Убийцы, гризетки, каторжники и бунтовщики, или типы трущоб темного и белого царства.
Возбудитель удовольствий жизни, веселья, любви и счастья, или сокровище для развлечения и приятного времяпрепровождения.
Школа увеселения… Подарок любви (несчастной?) и пикантные мотивы для обоих полов и всех сословий.
Альбом любви и наслаждений.
Портфейль секретных развлечений, или тайны любовной школы.
Всего не сочтешь. Не хватает только книги «Берегите карманы!» Все бесконечно и пошло, как самое пошлое шарлатанство. Но безграмотные объявления делают свое дело: легковерный провинциал попадается на удочку и высылает деньги издателю.
Французы хороши не только у себя во Франции. На праздниках они соорудили в Благородном собрании такой бал, какого давно не видала Москва. Билет за вход стоил 6 руб. Но не жалко было этих денег. Французы взяли их недаром. Они шикнули перед московской публикой и дали ей все то, что может дать за русские деньги подвижной французский человек.
Зато жалко было рубля, который пришлось заплатить за вход на гулянье в Манеже. Сколько было вкуса на французском бале, столько самой ярой, казарменной безвкусицы расходовалось заправилами манежных гуляний. Размалеванные рожи на стенах, музыка, от которой бегают по спине мурашки и лопаются барабанные перепонки, самоделковый Петрушка, хохлацкий водевиль, ломающиеся акробаты и другие прелести. Ходишь, ходишь по Манежу, и совестно делается: серьезный, мол, человек, а куда попал! Гулянья эти устроены с благотворительною целью, но не думаю, чтобы эта цель могла оправдать неряшливое отношение к публике, дающей рубли.
«15. 21 января»
Злоба и вопрос московского дня должны быть ошиканы за свою малость. Ничтожество им имя! Оба они, злоба и вопрос, состоят из одного только «Путешествия на луну». Этою пьесою мы живем, ею одной дышим, ею и бахвалимся. Кроме нее у нас нет никаких других событий и случаев. О ней об одной, стало быть, как ни горько, и писать приходится…
«Путешествие на луну» состоит из 4-х действий и 14 картин. Пьеса эта грандиозна, помпозна, как свадебная карета, и трескуча, как миллион неподмазанных колес. Чудовищные выстрелы, верблюды, извержение вулкана, длинные процессии из позолоченных людей, стучащие кузницы с печами и другие сценические ужасы поражают в ней всякого, получившего даже среднее и высшее образование, а когда глядишь на декорации, то вполне веришь молве, гласящей о том, что г. Лентовский затратил на постановку своего «Путешествия» 51169 рублей и 23 копейки. Декорации до того хороши, до того дороги, что просто… жалко делается, что такую федору, как эта пьеса, нарядили в такое роскошное платье. Сюжет пьесы заимствован.
Три земных обывателя садятся в громаднейшую пушку; раздается выстрел, от которого вздрагивают даже извозчики, дремлющие на улице, и обыватели летят на луну. На луне они находят жизнь, мало похожую на наше земное прозябание, - поле широкое для легкого юмора и колючего острословия! Но авторы не сумели прокатиться по этому полю, и получилось нечто такое, за что даже и снисходительные читатели «Развлечения» не сказали бы спасибо. Во всех 14 картинах авторы пускают шпильки в адвокатов, инженеров, кассиров и других обычных козлов искупления. Недостает для полной коллекции только тещ и калужских мужей. И на эту белиберду потрачено 51237 рублей и 19 копеек! Ах!
Еще и сегодня желающие могут узреть во многих молодых головах туман, оставшийся после Татьянина дня. Страсть сколько было трахнуто! Пили, пили и пили… Татьянин день проходит в Москве особенно весело. В этот день нет занятий ни в одном учебном заведении, ни в гимназиях, ни на курсах. (Впрочем, в этом году на курсах Герье почему-то читались лекции…) Вся молодежь гуляет на все свои дивиденды, во все тяжкие и во всю ивановскую. После обедни и акта с традиционной ученой речью толпы по обычаю шествуют в «Эрмитаж». Там начинаются обильные и шумные возлияния. В уста льются спиртуозы, а из уст выливаются словеса и… какие словеса! В этот день позволяется говорить все, даже и такое, чего нельзя напечатать в «Осколках». Говорят о долге, чести, науке, светлом будущем…
Оратор стоит на столе, говорит речь и, видимо, старается округлить, нафабрить и надуть фразу, отчего выходит нечто шестиэтажно напыщенное, шипучее, но все-таки искреннее… А искренность, говорят, нынче редка, как птица о трех крыльях.
Искренность первое дело, господа. Alma mater* дала России много такого, чего не дала другая какая-либо mater. Да и, глядя на говоривших и слушавших, трудно допустить, чтобы из этой хорошей, молодой толпы могло выйти что-нибудь недоброкачественное… А между тем… щедринские Дыба и Удав кончили курс в университете.
* Почтительное наименование студентами своего университета, букв.: Мать-кормилица (лат.).
На днях прикончил свое бренное существование «Русский сатирический листок». Подавился он равнодушием публики и растянулся. Редактор же г. Полушин остался жив, о чем и уведомляю его родственников. Он, говорят, бросает литературу и думает заняться ловлей синиц… И превосходно! Лучше ловить хороших синиц, чем терпеть убыток от плохого журнала…
«16. 4 февраля»
Что русскому сладко, то немцу горько. Это вкусовое правило применимо ко всем немцам в мире, за исключением, конечно, директора нашего «Немецкого театра», г. Парадиза. Этот редкостный немец, месяц тому назад, по ошибке выпил вместо внутреннего лекарства наружное (раствор белладонны и йода) и, честное слово, жив остался. Этот редкостный немецкий человек - из чахоточного Солодовниковского театра, похожего более на коробку из-под спичек, чем на театр, сделал храм муз и славы; этим храмом не побрезговал даже такой театральный геркулес, как Поссарт. Немецкий театр, благодаря Парадизу, стал чуть ли не лучшим театром в Москве, и один только он мог похвалиться в этом году полными сборами. Недаром «известный немецкий поэт» (он же и московский литограф) Нейбюргер дружен с г. Парадизом и посвящает ему лучшие свои стихи и комедии!
Увлеченный своим немецким успехом, г. Парадиз хочет сделать шаг… einen grossen Schritt*! Он хочет… er will**, шорт возьми, покупать на собственные деньги тот самый Руссише Театер, в котором так бесчеловечно не повезло бывшему (уже!) антрепренеру г. Коршу. Он купит - и из «Русского», с бисмарковским бессердечием, сделает «Немецкий». Он будет давать свои либерготтские пьесы, заест публику смешными немецкими трагедиями и стихами друга своего Нейбюргера и, верьте, останется доволен. У него будут такие сборы, каких никогда не знал Русский театр. На то не испанец, а немец он! Отгадайте-ка, господа, отчего это восемьсоттысячному населению Москвы, изобилующему и суммами и телесными силами, никак не удается сделать то, что удается завсегдатаям немецких биргалок? Эта загадка еще тем более неразрешима, что в Москве немцев меньше, чем генералов.
* большой шаг (нем.). ** он хочет (нем.).
Теперь уж никто не станет сомневаться в том, что животные имеют ум и что они способны любить, ненавидеть, протестовать, либеральничать. На днях, на маскараде в Большом театре, где на этот раз был сооружен «для фантазии» ледяной дом (по роману Лажечникова), случился скандал, ясно говорящий за ум животных. Ледяной дом вышел бы великолепен и доставил бы публике истинное наслаждение, если бы верблюд, приведенный в театр для вящей картинности, не вздумал либеральничать: он во время танцев повалился на землю и взревел. Этим ревом он хотел воззвать к справедливости, к тем, кому ведать надлежит… Ведать же надлежит, что в нашем Зоологическом саду кормят зверей хуже, чем пожарных лошадей, и даже хуже, чем арестантов в любой глуповской тюрьме… Своим ревом он произвел в публике сенсацию… Составлен протокол.
Если, по-вашему, и этот верблюд не умен, то он во всяком случае умнее тех двух московских малых, которые поспорили на тему «кто больше чаю выпьет». Один из этих двух малых принялся пить чай; пил, пил, долго пил и… наверное выиграл бы пари, если бы не отдал богу душу. Факт, случившийся на днях.
Волк, из горла которого журавль вытащил кость, может служить в наше время образцом благородства. Этот волк, не откусивший у журавля головы, рыцарь и джентльмен в сравнении с нашими кукуевцами. Читайте и судите. На Московско-Кукуевской дороге служил в слесарях немец Штольце. Этот немец, как оказывается, ужасный слесарь. Недавно он подал в суд жалобу на начальство (либерал), прося заставить железнодорожников дать ему пособие. В жалобе своей он повествует о том, как он ходил по передним великих железнодорожного мира сего, прося, умоляя, унижаясь, и как отказывали ему в его прошении. А прошение его законно… Один сын его погиб на знаменитой Кукуевке в качестве машиниста, другой сын умер от ран, полученных в мастерской той же дороги. Сам он, Штольце, служил на пользу дороги до тех пор, пока не потерял сил и здоровья. Начальство оставило это прошение без последствий. Людям, получающим десятки тысяч за курение гаванских сигар, некогда возиться с этими последствиями. Штольце слиберальничал и подал на начальство… А начальству плевать…
Теперь о политике. В последнем нумере «Мирского толка» (есть такой серенький журнальчик) помещен рассказ Франсуа Коппе «Освещенное окно». Этот рассказ посвящен русско-подданному, некоему г. Харламову. Не есть ли это посвящение еще новое доказательство симпатий французской нации к России? Пошевелите-ка мозгами, политики! Если это так и если «Мирской толк» получается в Германии, то как бы не вышло из этого какой-нибудь всеевропейской белиберды. Жив ведь еще железный князь Бисмарк!
Если верить слухам, то скоро на страницах того же серенького журнала появится роман Виктора Гюго, посвященный г. Путяте, и роман А. Додэ, посвященный И. Кондратьеву. Ходят также слухи, что посвящать приятелям можно только собственные произведения, но никак не чужие; посвящать же переводы, пожалуй, можно, но с надписью «перевод посвящается», а это-то правило и забыли.
С новым годом, с новым счастьем, с новым несчастьем, с новыми козлами, с новым яичным мылом, с новыми секретарями консисторий и с новым прошлогодним снегом! Чем бессмысленнее поздравление, тем оно традиционнее и наиболее походит на поздравления, приносимые и принимаемые млекопитающими в первый день нового года. Ибо за какими острожными решетками и под какими кроватями скрывается смысл наших новогодних поздравлений «с новым годом, с новым счастьем, с новой невестой»? Где сей смысл? Никакого нет нового счастья, никаких новых несчастий… Все старо, все надоело и ждать нечего. Ну, что, например, можно ожидать нового для Москвы от нового, 1884 года?
Москва будет находиться под 55°46' широты и 35°20' долготы. Средняя температура года не превысит, как и прежде, 3,9 по Цельсию. Летом вода будет теплая, зимою холодная. Воду возить будут по-прежнему водовозы, а не чиновники и не классные дамы. Произойдут выборы первого кандидата на должность городского головы, причем все мы получим по одному голосу. Солодовников набавит плату за свои пассажи. Лентовский расквасит чью-нибудь физиономию. В «Природе и охоте» по-прежнему будут сотрудничать уездные предводители дворянства, а милейший, в сажу запачканный В. В. Давыдов еще раз выстрелит в публику своим «Зрителем». Канальи и останутся канальями, барышники останутся барышниками… Кто брал взятки, тот и в этом году не будет против «благодарности». Невесты и останутся невестами - женихов по-прежнему и с собаками не сыщешь. Где же тут «новое»?
***
На двух мраморных тумбах стоят птичьи чучела, работы Бориса Мельницкого. Орел, тетерев, курочка и зайчик стоят как живые и напоминают соскучившейся, утомленной публике о просторе, в котором они обитали до тех пор, пока их не подстрелили и не начинили деньгами Воспитательного дома. По одну сторону чучел сидят подсудимые; сзади них цвет нашей адвокатуры с Пржевальским во главе. По другую сторону темнеют ряды присяжных заседателей с белеющим пятном - большим лбом актера Музиля. Впереди - суд с бледным Демосфеном-Ринком во главе, позади публика, чувствующая себя в положении сельдей в непочатом бочонке и нервно прислушивающаяся к звукам. Картина хорошая.
Судятся дети проворовавшегося отца. Отец, строгий, требующий от детей безусловного повиновения и уважения к собственной бородатой особе, мечтающий о путешествии на Афон, молящийся по 4 часа в день, уворовывает самым подлым образом 300000. За кражей следует целый ворох лжи, лицемерия. Он украл у детей для детей и делится с последними. Боря, Варя, Валя и прочие получают по львиной порции. Но все это, впрочем, не важно, старо. Мало ли воров переловлено на Руси от Рюрика до сегодня и мало ли фарисеев видим мы, плавая по житейскому морю?
Немножко новое и любопытное в описываемом процессе есть только одно обстоятельство: на скамье подсудимых сидели люди порядочные, не испорченные, образованные. Сын Мельницкого Борис кончил курс в техническом училище. Он молод и всей душой предан естественным наукам; зайчик, сделанный им, получил бы на выставке медаль. Поглядите на его безбородое, юное лицо и вы узнаете в нем хорошего, рабочего студиуса. Варенька, дочь фарисея, еще гимназистка. Грех и подумать о ней что-либо скверное. Остальные подсудимые получили от свидетелей самые отменные свидетельства о поведении. И эти порядочные люди были виновны в разделении казначейского куска. (Публика, по крайней мере до конца процесса, не была уверена в оправдательном приговоре.) Они не сумели противустоять натиску папеньки-фарисея и не вынесли борьбы.
Интересно знать, что запоют эти порядочные, образованные и… ну, хоть честные люди, если им придется вынести на своих плечах более почтенную борьбу? Бывают ведь сражения и посильнее, и посерьезнее, и попочтеннее, чем с папашей, желающим украсть.
***
Передо мною объявление от книжного магазина Леухина, пахнущее почему-то луком и предбанником. Больших афишных букв, восклицательных знаков и рисунков (наполовину скраденных у Богданова, наполовину сработанных на спичечной фабрике Гессе в Рузе) больше, чем на небе звезд, наставил на своем объявлении беззастенчивый издатель г. Леухин. Беззастенчивость его еще выше беззастенчивости г. Земского, тоже, с позволения сказать, издателя, выпустившего на днях для легковерных провинциальных покупателей белиберду о гадании и спиритизме.
Вот перлы леухинского объявления:
Убийцы, гризетки, каторжники и бунтовщики, или типы трущоб темного и белого царства.
Возбудитель удовольствий жизни, веселья, любви и счастья, или сокровище для развлечения и приятного времяпрепровождения.
Школа увеселения… Подарок любви (несчастной?) и пикантные мотивы для обоих полов и всех сословий.
Альбом любви и наслаждений.
Портфейль секретных развлечений, или тайны любовной школы.
Всего не сочтешь. Не хватает только книги «Берегите карманы!» Все бесконечно и пошло, как самое пошлое шарлатанство. Но безграмотные объявления делают свое дело: легковерный провинциал попадается на удочку и высылает деньги издателю.
***
Французы хороши не только у себя во Франции. На праздниках они соорудили в Благородном собрании такой бал, какого давно не видала Москва. Билет за вход стоил 6 руб. Но не жалко было этих денег. Французы взяли их недаром. Они шикнули перед московской публикой и дали ей все то, что может дать за русские деньги подвижной французский человек.
Зато жалко было рубля, который пришлось заплатить за вход на гулянье в Манеже. Сколько было вкуса на французском бале, столько самой ярой, казарменной безвкусицы расходовалось заправилами манежных гуляний. Размалеванные рожи на стенах, музыка, от которой бегают по спине мурашки и лопаются барабанные перепонки, самоделковый Петрушка, хохлацкий водевиль, ломающиеся акробаты и другие прелести. Ходишь, ходишь по Манежу, и совестно делается: серьезный, мол, человек, а куда попал! Гулянья эти устроены с благотворительною целью, но не думаю, чтобы эта цель могла оправдать неряшливое отношение к публике, дающей рубли.
«15. 21 января»
Злоба и вопрос московского дня должны быть ошиканы за свою малость. Ничтожество им имя! Оба они, злоба и вопрос, состоят из одного только «Путешествия на луну». Этою пьесою мы живем, ею одной дышим, ею и бахвалимся. Кроме нее у нас нет никаких других событий и случаев. О ней об одной, стало быть, как ни горько, и писать приходится…
«Путешествие на луну» состоит из 4-х действий и 14 картин. Пьеса эта грандиозна, помпозна, как свадебная карета, и трескуча, как миллион неподмазанных колес. Чудовищные выстрелы, верблюды, извержение вулкана, длинные процессии из позолоченных людей, стучащие кузницы с печами и другие сценические ужасы поражают в ней всякого, получившего даже среднее и высшее образование, а когда глядишь на декорации, то вполне веришь молве, гласящей о том, что г. Лентовский затратил на постановку своего «Путешествия» 51169 рублей и 23 копейки. Декорации до того хороши, до того дороги, что просто… жалко делается, что такую федору, как эта пьеса, нарядили в такое роскошное платье. Сюжет пьесы заимствован.
Три земных обывателя садятся в громаднейшую пушку; раздается выстрел, от которого вздрагивают даже извозчики, дремлющие на улице, и обыватели летят на луну. На луне они находят жизнь, мало похожую на наше земное прозябание, - поле широкое для легкого юмора и колючего острословия! Но авторы не сумели прокатиться по этому полю, и получилось нечто такое, за что даже и снисходительные читатели «Развлечения» не сказали бы спасибо. Во всех 14 картинах авторы пускают шпильки в адвокатов, инженеров, кассиров и других обычных козлов искупления. Недостает для полной коллекции только тещ и калужских мужей. И на эту белиберду потрачено 51237 рублей и 19 копеек! Ах!
Еще и сегодня желающие могут узреть во многих молодых головах туман, оставшийся после Татьянина дня. Страсть сколько было трахнуто! Пили, пили и пили… Татьянин день проходит в Москве особенно весело. В этот день нет занятий ни в одном учебном заведении, ни в гимназиях, ни на курсах. (Впрочем, в этом году на курсах Герье почему-то читались лекции…) Вся молодежь гуляет на все свои дивиденды, во все тяжкие и во всю ивановскую. После обедни и акта с традиционной ученой речью толпы по обычаю шествуют в «Эрмитаж». Там начинаются обильные и шумные возлияния. В уста льются спиртуозы, а из уст выливаются словеса и… какие словеса! В этот день позволяется говорить все, даже и такое, чего нельзя напечатать в «Осколках». Говорят о долге, чести, науке, светлом будущем…
Оратор стоит на столе, говорит речь и, видимо, старается округлить, нафабрить и надуть фразу, отчего выходит нечто шестиэтажно напыщенное, шипучее, но все-таки искреннее… А искренность, говорят, нынче редка, как птица о трех крыльях.
Искренность первое дело, господа. Alma mater* дала России много такого, чего не дала другая какая-либо mater. Да и, глядя на говоривших и слушавших, трудно допустить, чтобы из этой хорошей, молодой толпы могло выйти что-нибудь недоброкачественное… А между тем… щедринские Дыба и Удав кончили курс в университете.
____________________
* Почтительное наименование студентами своего университета, букв.: Мать-кормилица (лат.).
На днях прикончил свое бренное существование «Русский сатирический листок». Подавился он равнодушием публики и растянулся. Редактор же г. Полушин остался жив, о чем и уведомляю его родственников. Он, говорят, бросает литературу и думает заняться ловлей синиц… И превосходно! Лучше ловить хороших синиц, чем терпеть убыток от плохого журнала…
«16. 4 февраля»
Что русскому сладко, то немцу горько. Это вкусовое правило применимо ко всем немцам в мире, за исключением, конечно, директора нашего «Немецкого театра», г. Парадиза. Этот редкостный немец, месяц тому назад, по ошибке выпил вместо внутреннего лекарства наружное (раствор белладонны и йода) и, честное слово, жив остался. Этот редкостный немецкий человек - из чахоточного Солодовниковского театра, похожего более на коробку из-под спичек, чем на театр, сделал храм муз и славы; этим храмом не побрезговал даже такой театральный геркулес, как Поссарт. Немецкий театр, благодаря Парадизу, стал чуть ли не лучшим театром в Москве, и один только он мог похвалиться в этом году полными сборами. Недаром «известный немецкий поэт» (он же и московский литограф) Нейбюргер дружен с г. Парадизом и посвящает ему лучшие свои стихи и комедии!
Увлеченный своим немецким успехом, г. Парадиз хочет сделать шаг… einen grossen Schritt*! Он хочет… er will**, шорт возьми, покупать на собственные деньги тот самый Руссише Театер, в котором так бесчеловечно не повезло бывшему (уже!) антрепренеру г. Коршу. Он купит - и из «Русского», с бисмарковским бессердечием, сделает «Немецкий». Он будет давать свои либерготтские пьесы, заест публику смешными немецкими трагедиями и стихами друга своего Нейбюргера и, верьте, останется доволен. У него будут такие сборы, каких никогда не знал Русский театр. На то не испанец, а немец он! Отгадайте-ка, господа, отчего это восемьсоттысячному населению Москвы, изобилующему и суммами и телесными силами, никак не удается сделать то, что удается завсегдатаям немецких биргалок? Эта загадка еще тем более неразрешима, что в Москве немцев меньше, чем генералов.
____________________
* большой шаг (нем.). ** он хочет (нем.).
***
Теперь уж никто не станет сомневаться в том, что животные имеют ум и что они способны любить, ненавидеть, протестовать, либеральничать. На днях, на маскараде в Большом театре, где на этот раз был сооружен «для фантазии» ледяной дом (по роману Лажечникова), случился скандал, ясно говорящий за ум животных. Ледяной дом вышел бы великолепен и доставил бы публике истинное наслаждение, если бы верблюд, приведенный в театр для вящей картинности, не вздумал либеральничать: он во время танцев повалился на землю и взревел. Этим ревом он хотел воззвать к справедливости, к тем, кому ведать надлежит… Ведать же надлежит, что в нашем Зоологическом саду кормят зверей хуже, чем пожарных лошадей, и даже хуже, чем арестантов в любой глуповской тюрьме… Своим ревом он произвел в публике сенсацию… Составлен протокол.
Если, по-вашему, и этот верблюд не умен, то он во всяком случае умнее тех двух московских малых, которые поспорили на тему «кто больше чаю выпьет». Один из этих двух малых принялся пить чай; пил, пил, долго пил и… наверное выиграл бы пари, если бы не отдал богу душу. Факт, случившийся на днях.
***
Волк, из горла которого журавль вытащил кость, может служить в наше время образцом благородства. Этот волк, не откусивший у журавля головы, рыцарь и джентльмен в сравнении с нашими кукуевцами. Читайте и судите. На Московско-Кукуевской дороге служил в слесарях немец Штольце. Этот немец, как оказывается, ужасный слесарь. Недавно он подал в суд жалобу на начальство (либерал), прося заставить железнодорожников дать ему пособие. В жалобе своей он повествует о том, как он ходил по передним великих железнодорожного мира сего, прося, умоляя, унижаясь, и как отказывали ему в его прошении. А прошение его законно… Один сын его погиб на знаменитой Кукуевке в качестве машиниста, другой сын умер от ран, полученных в мастерской той же дороги. Сам он, Штольце, служил на пользу дороги до тех пор, пока не потерял сил и здоровья. Начальство оставило это прошение без последствий. Людям, получающим десятки тысяч за курение гаванских сигар, некогда возиться с этими последствиями. Штольце слиберальничал и подал на начальство… А начальству плевать…
***
Теперь о политике. В последнем нумере «Мирского толка» (есть такой серенький журнальчик) помещен рассказ Франсуа Коппе «Освещенное окно». Этот рассказ посвящен русско-подданному, некоему г. Харламову. Не есть ли это посвящение еще новое доказательство симпатий французской нации к России? Пошевелите-ка мозгами, политики! Если это так и если «Мирской толк» получается в Германии, то как бы не вышло из этого какой-нибудь всеевропейской белиберды. Жив ведь еще железный князь Бисмарк!
Если верить слухам, то скоро на страницах того же серенького журнала появится роман Виктора Гюго, посвященный г. Путяте, и роман А. Додэ, посвященный И. Кондратьеву. Ходят также слухи, что посвящать приятелям можно только собственные произведения, но никак не чужие; посвящать же переводы, пожалуй, можно, но с надписью «перевод посвящается», а это-то правило и забыли.