Наши костюмы получаются прелестными, они воздушные и пестрые. Спектакль имеет успех.
Вдобавок я сама инсценирую собственную пьесу: переделываю новеллу Чарлза Диккенса "Сверчок на печи". Ханс Лейбельт играет главную роль, я читаю пролог.
В остальном же мы едва сводим концы с концами, голодаем и счастливы, когда нас как драматических артистов приглашают на дипломатические приемы союзников. Вместо обесцененных марок получаем там сигареты, масло, вино или шнапс - "с собой".
Редкие, слишком редкие праздники...
В Берлине объявляется некий молодой человек из Польши. Он делает не первый немецкий послевоенный фильм (который снимается на лицензированной советскими студии ДЕФА в восточном секторе), а первый послевоенный фильм в западных секторах. Вскоре имя его в кинокругах знает каждый, а несколько лет спустя он становится известным и далеко за пределами Германии - это Артур Браунер.
Я играю в его фильме "Магараджа против воли". К нам присоединяются Соня Циман, Иван Петрович, Рудольф Пракк, Рудольф Платте и Хуберт фон Мейеринк.
"Знаменитые имена, - предполагал Браунер, - сделают сборы..."
Но сборов не получается. Браунер не падает духом. В Шпандау старые фабричные цеха он превращает, как по волшебству, в современную киностудию. И делает "кассовые" фильмы, а позднее и другие, высокохудожественные, которые завоевывают государственные премии.
Браунер - "Поммер" этих послевоенных лет. Но вообще-то положение его незавидное: в Третьем рейхе в прокате шло мало американских, французских или английских картин, и публика теперь наверстывает то, чего была лишена в течение двенадцати лет.
Фильмы из США, Англии и Франции потоком хлынули в Германию. Очень, очень трудно в стране, которая лежит в руинах, противостоять их финансовым возможностям, их прекрасной постановочной работе и художественной манере.
Проходят годы.
Я задумываюсь о себе и не заблуждаюсь на собственный счет: подрастает новое, юное поколение, поколение, которое невысокого мнения о старших уже потому, что они старше, поколение, которое процесс старения воспринимает как нечто странное и, похоже, совсем не ассоциирует его с собой, нетерпеливое, стремительное поколение ниспровергателей. В принципе в этом нет ничего необычного, напротив, само по себе в веках это одна из немногих постоянных величин; просто на этот раз все происходит в более жесткой, крайней, беспардонной форме. Но чему тут удивляться...
О моем материальном положении нечего долго и думать, оно весьма плачевно: по простоте душевной я дала себя уговорить заложить свою усадьбу при условии, что после денежной реформы должна буду вернуть залог в твердых марках. Тяжкое бремя, которое я ежедневно влачу на себе в прямом смысле слова.
Я расстаюсь с вещами, которые мне были дороги на протяжении всей жизни и немало стоили: с иконами, книгами, другими ценными предметами. Это источник существования.
Я пишу свою первую небольшую книгу по косметике.
Она быстро расходится без переиздания.
Издательство разоряется на претенциозной книге об Альберте Швейцере и объявляет о банкротстве.
И вместо того чтобы учиться на ошибках, я даю себя уговорить на еще одно дело: открыть собственную киностудию.
Я больше не хочу быть зависимой от других. Я хочу доказать, что существует потребность в немецком развлекательном кино. Я хочу не только играть, но и быть режиссером.
И сильно заблуждаюсь...
После трех фильмов фирма прекращает существование. Почему?..
По многим причинам, но главным образом по одной, которая на этот раз все-таки делает меня умнее: оказывается, деньги и друзья - вещи несовместимые...
"Деньги губят дружбу", - утверждают друзья, у которых они есть и которые всегда находят новые основания не дать мне краткосрочный кредит на нормальных условиях.
Набитые марками "друзья" переходят на другую сторону улицы, завидев меня издалека.
Поддержка, личная поддержка - не для фирмы - приходит от двух мужчин, которые совсем не принадлежат к моему кругу.
Один из них - мой прежний коллега из Берлина - живет на скромную ренту и отдает мне все свои сбережения, другой был в концлагере. Он передает мне часть денег из материальной компенсации.
Что же остается?..
Роли комических старух или уход из профессии...
Стать последовательницей Адели Зандрок меня не прельщает. Для этого мне не хватает слишком многого.
Так что же?
Незаметно исчезнуть с киноэкранов, уехать за границу - в качестве компаньонки или экономки в какой-нибудь интеллигентной семье...
Не снизившийся уровень жизни заставляет меня задумываться - мне приходилось голодать, я знакома с нуждой и лишениями и выстояла в них, - а монотонность повседневной жизни, однообразие, при котором не отличишь один день от другого, то, чего я боялась всю свою жизнь, от чего меня избавляли мать и сестра и от чего я сама бежала в профессию, во все новые роли и дела.
Отказаться от этой "второй", подлинной для меня жизни - это то, на что я пока не могу решиться...
Я размышляю о себе и не предаюсь самообольщению: озлобленность делает человека жалким.
Итак, в шестьдесят лет еще раз начинаю все сначала...
Я продаю свой дом в Кладове и переезжаю из Берлина в Мюнхен.
Прямо в центре баварской столицы открываю свой первый косметический салон.
Что у меня есть?
Знания в косметологии, почерпнутые в Германии и за границей приобретенные десятилетия назад и постоянно пополняемые; брюссельский диплом, диплом "Universitе de Beaut"* в Париже, слушание лекций в университетах Берлина и Мюнхена, обстоятельные беседы с известным русским биологом профессором доктором Богомольцем в Лондоне, который дал мне дополнительный толчок к поиску собственной рецептуры. Я поняла, что можно способствовать регенерации тела и его клеток не только с помощью нанесения различных органических субстанций. Пациент в любом случае должен оказывать последовательное и активное содействие в этом - например, с помощью шлаковыводящей диеты.
Кроме того, у меня немалый опыт практического лечения и консультаций: друзья и знакомые часто оказывались испытуемыми и "подопытными кроликами" для приготовленных мной собственноручно кремов и масок. Мой метод популярен и среди молодых людей, у которых возрастные проблемы с кожей. Не в последнюю очередь я "эксплуатирую" и саму себя, используя опыт женщины, которая постоянно находилась на глазах у публики и в силу этого должна была всегда хорошо выглядеть, неважно, насколько сильно кожа ее испорчена театральным гримом.
Вот все это и кое-что еще было у меня в багаже.
Таким образом, уже при подготовке своего мюнхенского салона я чувствую себя довольно уверенно. Мои косметологи, которые решаются верить мне, замечают, что "шефиня" разбирается в их ремесле.
Исходная база неплоха. Я заинтригованно жду первых дам, которые доверят мне заботу о своей коже.
Вместо них приходят двое господ весьма преклонного возраста.
Еще в вечер перед открытием они стоят перед дверьми.
Обескураженно я спрашиваю их, в каких услугах они нуждаются.
- Педикюр, - говорит один из них, и оба сияют, - но только сделанный вами, уважаемая госпожа, только лично вами.
Я записываю их на следующий день. Они сверхпунктуальны и с пунцовыми ушами восторгаются, словно влюбленные старшеклассники:
- Бог мой, мы так вас почитаем, что за сказочная актриса вы были...
Итак, пока оба они восторгаются моим "великим искусством" в прошлом, я вожусь с их ногами, что полностью отбивает мое обоняние на несколько дней.
Вот так заново и совершенно по-новому начинается моя карьера.
Но по счастью, приходят не только пожилые господа, для того чтобы им сделали педикюр. Приходят женщины разных возрастов и молодые девушки.
И многие, очень многие идут не только ради косметики, но и со своими заботами.
У меня предостаточно возможностей пропагандировать свои взгляды на женщину: комплексная косметика нацелена "под кожу", она включает самопознание и самодисциплину. Кожа в большинстве случаев - зеркало личности.
Я выступаю за консервативную, а не за декоративную косметику. Юность нельзя вернуть ни операцией, ни тем более купить. Сохранить молодость в первую очередь можно, борясь против внутреннего и внешнего изнашивания организма. Леность, медлительность - враг молодости, как внешней, так и внутренней.
Не обувь следует чистить в первую очередь, а кожу, от нее зависят витальность и самоощущение: если она в порядке, то не играет роли, одеты вы в горностай или крашеную кошку.
"Тонкая духовная жизнь" так же мало повинна в увядании кожи, как и несправедливости судьбы. Конечно, существуют вещи сильнее воли и разума, но они не оправдывают слабость и безропотное смирение.
Не жизнь разочаровывает нас - это мы разочаровываем жизнь.
Озлобленность делает человека жалким...
Я живу в комнате позади салона. Рядом просторная кухня - моя лаборатория.
Здесь я смешиваю и экспериментирую со своими составами до поздней ночи после закрытия салона.
Из бывших коллег одним из первых меня посещает Хуберт фон Мейеринк.
Хубси деловито обследует все пробирки и горшочки, находит все "чертовски интересным" и неожиданно говорит:
- Мой двойной подбородок, дорогая Олинка, мой двойной подбородок...
- Что с ним?
- Как бы от него избавиться?
- Я уже избавилась...
- Ты ангел.
Хубси продолжает вынюхивать и без перехода констатирует:
- Зауэрбрух* прав.
Я не знаю, почему Мейеринк именно сейчас вспомнил о когда-то широко известном берлинском хирурге.
- Говорил ли он тебе, что от тебя исходит аромат березовых листьев и земляники?
- Говорил.
- Вот-вот. И ты не смогла лишить его удовольствия поковыряться в тебе.
Я с комичной серьезностью киваю:
- Ну кто бы его еще так порадовал...
- Фу, черт возьми, Олинка, - хитро улыбается Хубси, - что за черный юмор...
Он подтягивает к себе стул, садится, откидывается, сладостно зажмуривает глаза и елейно тянет:
- Приступай, моя голубка.
- К чему?
- К чему!.. - наигранно негодует он. - К моему двойному подбородку, разумеется...
Через шесть лет по различным причинам я вынуждена отказаться от своего косметического салона: хозяин дома извещает, что ему необходимы помещения для собственных нужд. Другой район, в который я временно переезжаю, слишком шумный для меня и моих клиентов; несмотря на помощь трех работящих ассистенток, я уже не справляюсь с нагрузкой; и главная причина - спрос вырастает сверх всякой меры. Я привлекаю еще одного химика, который профессионально помогает мне в производстве разработанных и создании новых препаратов.
К этому времени производство и продажа - в этом уже нет никаких сомнений должны быть поставлены на широкую ногу и в то же время иметь промышленную основу.
Я продаю свои драгоценности и последние антикварные вещи, чтобы профинансировать открытие фирмы.
С семью сотрудниками в 1955 году я основываю фирму "Косметика Ольги Чеховой", "Olga Tschechowa Kosmetik OHG", в которой в настоящее время, словно в единой семье, трудятся свыше ста человек.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ МНОГИХ
И вот как выглядит мой сегодняшний день, день в 1973 году, один день из многих.
Семь часов пятнадцать минут. Дом пробуждается.
Марианна приносит мне чашку чаю. Она махнула рукой на то, чтобы уговорить меня съесть хотя бы кусочек хлеба. И сегодня по утрам я ем так же мало, как раньше во времена съемок, о которых часто размышляю как раз в эти утренние часы. Именно тогда ночь для меня заканчивалась между шестью и семью утра. Меня забирала на студию служебная машина, или я ехала сама - чтобы переодеться и загримироваться и быть готовой к "первой хлопушке", которая раздавалась в восемь...
Еще до прихода Марианны дает знать о себе такса Бамби. Она потягивается в своей корзинке, выбирается из нее, кладет передние лапки на край моей постели и тычется своим влажным носом в мою руку. Бамби капризна, своенравна, комична, большая собственница и - когда пожелает - так очаровательна, что никто не в состоянии противостоять ее выходкам. Никто. Даже кошка Шнурри. Она отлично ладит с Бамби по одной-единственной причине: когда такса начинает нахально приставать - а пристает она постоянно, - Шнурри благодаря своему столетиями оттачиваемому индивидуализму сохраняет достоинство и держится на расстоянии. Иногда из новостройки заглядывает и пинчер Аби. Он остается лишь в том случае, если на то дает милостивое дозволение крошка такса. Тявкает ли она на него, убегает ли он - пинчер всегда остается добродушным и невозмути
мым.
Ники на школьном автобусе ездит в Международную школу в Штарнберге. Он растет двуязычным мальчиком и уже в ближайшие годы осознает, как важно говорить минимум на двух, а лучше на трех языках.
Вера и Вадим коротко кивают мне: "Чус*, Жужу!" (в доме все вплоть до Марианны зовут меня "Жужу", французское слово, которое можно вольно перевести как "игрушка" - так, ласково, прозвала меня Вера. Еще ребенком она постоянно слышала от меня: "Voil?a-ton joujou!"** Я старалась с ранних лет обучить свою внучку французскому, языку, который я выучила еще маленькой и любила). У Веры репетиция в театре, у Вадима - дискуссия на телевидении.
Восемь десять.
Я еду в фирму. Свой белый "БМВ" вожу до сих пор сама: мне это доставляет удовольствие.
Сегодня на повестке дня большое обсуждение перестройки и расширения наших помещений на Тенг-штрассе. В офисе я здороваюсь с моим компаньоном, директором по продажам и секретаршей по производству. Мы сидим все вместе: комнаты слишком маленькие, тесные - необходимо добавить помещения соседнего дома. Производство расширяется, нужен конвейер. И мы не проходим мимо автоматизации.
Я иду в лабораторию. Представитель строительной фирмы поясняет мне план расширения вновь присоединенных помещений, показывает, какие стены необходимо сломать, чтобы образовалось место для установки конвейера.
Мимо высоких, переполненных стеллажей я возвращаюсь обратно в офис. Здесь составлено свыше ста препаратов; над девятью мы начинаем работу. Меня всегда радуют награды, завоеванные нашей продукцией, - например, международный Гран-при в Венеции.
Секретарша называет мне даты моих выступлений в Гамбурге, Ганновере и Дюссельдорфе; она заботится о том, чтобы я смогла увязать между собой доклады без существенной потери во времени.
Еду домой.
Ранний полдень. Час пик пока не начался, движение на улицах слабое. Я могу подумать о том, что мне сегодня еще предстоит сделать.
Мне приходит на ум, что я хотела позаботиться о посадке новых цветов на могиле дочери Ады в Грефельфинге.
Дома меня ждут Бамби, Аби и Шнурри.
Бамби, радостно тявкая, прыгает вокруг меня, словно не видела по крайней мере неделю; Аби степенно по-дружески тычет меня своей влажной мордочкой несколько раз в бок; Шнурри ждет, когда господа собаки утихомирятся, затем важно трется вокруг моих ног и снова сворачивается в клубок в каком-нибудь наиболее уютном кресле.
Шнурри обязана жизнью моему правнуку Ники. Однажды он попросил у меня пять марок, "еще лучше семь", - важно добавив при этом. Я дала ему семь.
Он исчез и потом появился со Шнурри, купив его у людей по соседству, которые попросту собирались утопить котенка. Шнурри обошелся ему в пять марок, и, таким образом, на своей акции по спасению он вмиг еще и "заработал" две марки.
Марианна, мой добрый "домовой", приносит почту. Ее много - я разберусь с ней позднее.
"Солдат Миша", двадцатилетний сын умершей дочери Ады, приветствует меня. Сейчас он служит в Люфтваффе и у него краткосрочный отпуск.
Мы выпиваем по чашке чаю. Он рассказывает мне о своей службе - не слишком много и не слишком охотно. Что-то есть в этом напоминающее Йепа...
Миша - совсем другой тип, и все же...
"Надеюсь, ему не придется нажимать на спусковой крючок", - думаю я, и тут меня радостно целуют: из другой половины дома пришел Ники. Он-то и проводит меня на могилу дочери.
Я обсуждаю с садовником новую посадку. Ники молча прислушивается. Когда садовник уходит, говорит неожиданно:
- А правда, что теперь ты следующая?
- Возможно, - отвечаю я обескураженно, - но утверждать этого нельзя.
- Почему?
Я бросаю короткий взгляд на могилу Ады:
- Иногда умирают гораздо моложе...
Ники небрежно кивает головой и деловито констатирует:
- Ну, бабушка - исключение, она разбилась. Но по правилам должно быть так: сначала умрешь ты, потом папа, потом мама, а потом, - он разводит руки, словно собираясь с трехметрового трамплина прыгнуть в воду, - а совсем уж потом и я сыграю в ящик...
Я слегка озадаченно гляжу на него.
Он беззаботно смеется.
После ужина я просматриваю почту. Несколько писем от друзей, большинство от незнакомых людей, молодых и пожилых, которые поверяют мне свои большие и малые заботы: морщины и морщинки, одиночество, опустошенность, пресыщенность, проблемы брака, страх бытия...
Я делаю пометки на полях для ответа.
Для одной молодой женщины в депрессивном состоянии я помечаю: "Каждую секунду, минуту и час, прожитые вами без счастья, вы потеряли безвозвратно"...
23 часа.
Дом затихает. День подходит к концу. Еще один день из череды многих...
Вдобавок я сама инсценирую собственную пьесу: переделываю новеллу Чарлза Диккенса "Сверчок на печи". Ханс Лейбельт играет главную роль, я читаю пролог.
В остальном же мы едва сводим концы с концами, голодаем и счастливы, когда нас как драматических артистов приглашают на дипломатические приемы союзников. Вместо обесцененных марок получаем там сигареты, масло, вино или шнапс - "с собой".
Редкие, слишком редкие праздники...
В Берлине объявляется некий молодой человек из Польши. Он делает не первый немецкий послевоенный фильм (который снимается на лицензированной советскими студии ДЕФА в восточном секторе), а первый послевоенный фильм в западных секторах. Вскоре имя его в кинокругах знает каждый, а несколько лет спустя он становится известным и далеко за пределами Германии - это Артур Браунер.
Я играю в его фильме "Магараджа против воли". К нам присоединяются Соня Циман, Иван Петрович, Рудольф Пракк, Рудольф Платте и Хуберт фон Мейеринк.
"Знаменитые имена, - предполагал Браунер, - сделают сборы..."
Но сборов не получается. Браунер не падает духом. В Шпандау старые фабричные цеха он превращает, как по волшебству, в современную киностудию. И делает "кассовые" фильмы, а позднее и другие, высокохудожественные, которые завоевывают государственные премии.
Браунер - "Поммер" этих послевоенных лет. Но вообще-то положение его незавидное: в Третьем рейхе в прокате шло мало американских, французских или английских картин, и публика теперь наверстывает то, чего была лишена в течение двенадцати лет.
Фильмы из США, Англии и Франции потоком хлынули в Германию. Очень, очень трудно в стране, которая лежит в руинах, противостоять их финансовым возможностям, их прекрасной постановочной работе и художественной манере.
Проходят годы.
Я задумываюсь о себе и не заблуждаюсь на собственный счет: подрастает новое, юное поколение, поколение, которое невысокого мнения о старших уже потому, что они старше, поколение, которое процесс старения воспринимает как нечто странное и, похоже, совсем не ассоциирует его с собой, нетерпеливое, стремительное поколение ниспровергателей. В принципе в этом нет ничего необычного, напротив, само по себе в веках это одна из немногих постоянных величин; просто на этот раз все происходит в более жесткой, крайней, беспардонной форме. Но чему тут удивляться...
О моем материальном положении нечего долго и думать, оно весьма плачевно: по простоте душевной я дала себя уговорить заложить свою усадьбу при условии, что после денежной реформы должна буду вернуть залог в твердых марках. Тяжкое бремя, которое я ежедневно влачу на себе в прямом смысле слова.
Я расстаюсь с вещами, которые мне были дороги на протяжении всей жизни и немало стоили: с иконами, книгами, другими ценными предметами. Это источник существования.
Я пишу свою первую небольшую книгу по косметике.
Она быстро расходится без переиздания.
Издательство разоряется на претенциозной книге об Альберте Швейцере и объявляет о банкротстве.
И вместо того чтобы учиться на ошибках, я даю себя уговорить на еще одно дело: открыть собственную киностудию.
Я больше не хочу быть зависимой от других. Я хочу доказать, что существует потребность в немецком развлекательном кино. Я хочу не только играть, но и быть режиссером.
И сильно заблуждаюсь...
После трех фильмов фирма прекращает существование. Почему?..
По многим причинам, но главным образом по одной, которая на этот раз все-таки делает меня умнее: оказывается, деньги и друзья - вещи несовместимые...
"Деньги губят дружбу", - утверждают друзья, у которых они есть и которые всегда находят новые основания не дать мне краткосрочный кредит на нормальных условиях.
Набитые марками "друзья" переходят на другую сторону улицы, завидев меня издалека.
Поддержка, личная поддержка - не для фирмы - приходит от двух мужчин, которые совсем не принадлежат к моему кругу.
Один из них - мой прежний коллега из Берлина - живет на скромную ренту и отдает мне все свои сбережения, другой был в концлагере. Он передает мне часть денег из материальной компенсации.
Что же остается?..
Роли комических старух или уход из профессии...
Стать последовательницей Адели Зандрок меня не прельщает. Для этого мне не хватает слишком многого.
Так что же?
Незаметно исчезнуть с киноэкранов, уехать за границу - в качестве компаньонки или экономки в какой-нибудь интеллигентной семье...
Не снизившийся уровень жизни заставляет меня задумываться - мне приходилось голодать, я знакома с нуждой и лишениями и выстояла в них, - а монотонность повседневной жизни, однообразие, при котором не отличишь один день от другого, то, чего я боялась всю свою жизнь, от чего меня избавляли мать и сестра и от чего я сама бежала в профессию, во все новые роли и дела.
Отказаться от этой "второй", подлинной для меня жизни - это то, на что я пока не могу решиться...
Я размышляю о себе и не предаюсь самообольщению: озлобленность делает человека жалким.
Итак, в шестьдесят лет еще раз начинаю все сначала...
Я продаю свой дом в Кладове и переезжаю из Берлина в Мюнхен.
Прямо в центре баварской столицы открываю свой первый косметический салон.
Что у меня есть?
Знания в косметологии, почерпнутые в Германии и за границей приобретенные десятилетия назад и постоянно пополняемые; брюссельский диплом, диплом "Universitе de Beaut"* в Париже, слушание лекций в университетах Берлина и Мюнхена, обстоятельные беседы с известным русским биологом профессором доктором Богомольцем в Лондоне, который дал мне дополнительный толчок к поиску собственной рецептуры. Я поняла, что можно способствовать регенерации тела и его клеток не только с помощью нанесения различных органических субстанций. Пациент в любом случае должен оказывать последовательное и активное содействие в этом - например, с помощью шлаковыводящей диеты.
Кроме того, у меня немалый опыт практического лечения и консультаций: друзья и знакомые часто оказывались испытуемыми и "подопытными кроликами" для приготовленных мной собственноручно кремов и масок. Мой метод популярен и среди молодых людей, у которых возрастные проблемы с кожей. Не в последнюю очередь я "эксплуатирую" и саму себя, используя опыт женщины, которая постоянно находилась на глазах у публики и в силу этого должна была всегда хорошо выглядеть, неважно, насколько сильно кожа ее испорчена театральным гримом.
Вот все это и кое-что еще было у меня в багаже.
Таким образом, уже при подготовке своего мюнхенского салона я чувствую себя довольно уверенно. Мои косметологи, которые решаются верить мне, замечают, что "шефиня" разбирается в их ремесле.
Исходная база неплоха. Я заинтригованно жду первых дам, которые доверят мне заботу о своей коже.
Вместо них приходят двое господ весьма преклонного возраста.
Еще в вечер перед открытием они стоят перед дверьми.
Обескураженно я спрашиваю их, в каких услугах они нуждаются.
- Педикюр, - говорит один из них, и оба сияют, - но только сделанный вами, уважаемая госпожа, только лично вами.
Я записываю их на следующий день. Они сверхпунктуальны и с пунцовыми ушами восторгаются, словно влюбленные старшеклассники:
- Бог мой, мы так вас почитаем, что за сказочная актриса вы были...
Итак, пока оба они восторгаются моим "великим искусством" в прошлом, я вожусь с их ногами, что полностью отбивает мое обоняние на несколько дней.
Вот так заново и совершенно по-новому начинается моя карьера.
Но по счастью, приходят не только пожилые господа, для того чтобы им сделали педикюр. Приходят женщины разных возрастов и молодые девушки.
И многие, очень многие идут не только ради косметики, но и со своими заботами.
У меня предостаточно возможностей пропагандировать свои взгляды на женщину: комплексная косметика нацелена "под кожу", она включает самопознание и самодисциплину. Кожа в большинстве случаев - зеркало личности.
Я выступаю за консервативную, а не за декоративную косметику. Юность нельзя вернуть ни операцией, ни тем более купить. Сохранить молодость в первую очередь можно, борясь против внутреннего и внешнего изнашивания организма. Леность, медлительность - враг молодости, как внешней, так и внутренней.
Не обувь следует чистить в первую очередь, а кожу, от нее зависят витальность и самоощущение: если она в порядке, то не играет роли, одеты вы в горностай или крашеную кошку.
"Тонкая духовная жизнь" так же мало повинна в увядании кожи, как и несправедливости судьбы. Конечно, существуют вещи сильнее воли и разума, но они не оправдывают слабость и безропотное смирение.
Не жизнь разочаровывает нас - это мы разочаровываем жизнь.
Озлобленность делает человека жалким...
Я живу в комнате позади салона. Рядом просторная кухня - моя лаборатория.
Здесь я смешиваю и экспериментирую со своими составами до поздней ночи после закрытия салона.
Из бывших коллег одним из первых меня посещает Хуберт фон Мейеринк.
Хубси деловито обследует все пробирки и горшочки, находит все "чертовски интересным" и неожиданно говорит:
- Мой двойной подбородок, дорогая Олинка, мой двойной подбородок...
- Что с ним?
- Как бы от него избавиться?
- Я уже избавилась...
- Ты ангел.
Хубси продолжает вынюхивать и без перехода констатирует:
- Зауэрбрух* прав.
Я не знаю, почему Мейеринк именно сейчас вспомнил о когда-то широко известном берлинском хирурге.
- Говорил ли он тебе, что от тебя исходит аромат березовых листьев и земляники?
- Говорил.
- Вот-вот. И ты не смогла лишить его удовольствия поковыряться в тебе.
Я с комичной серьезностью киваю:
- Ну кто бы его еще так порадовал...
- Фу, черт возьми, Олинка, - хитро улыбается Хубси, - что за черный юмор...
Он подтягивает к себе стул, садится, откидывается, сладостно зажмуривает глаза и елейно тянет:
- Приступай, моя голубка.
- К чему?
- К чему!.. - наигранно негодует он. - К моему двойному подбородку, разумеется...
Через шесть лет по различным причинам я вынуждена отказаться от своего косметического салона: хозяин дома извещает, что ему необходимы помещения для собственных нужд. Другой район, в который я временно переезжаю, слишком шумный для меня и моих клиентов; несмотря на помощь трех работящих ассистенток, я уже не справляюсь с нагрузкой; и главная причина - спрос вырастает сверх всякой меры. Я привлекаю еще одного химика, который профессионально помогает мне в производстве разработанных и создании новых препаратов.
К этому времени производство и продажа - в этом уже нет никаких сомнений должны быть поставлены на широкую ногу и в то же время иметь промышленную основу.
Я продаю свои драгоценности и последние антикварные вещи, чтобы профинансировать открытие фирмы.
С семью сотрудниками в 1955 году я основываю фирму "Косметика Ольги Чеховой", "Olga Tschechowa Kosmetik OHG", в которой в настоящее время, словно в единой семье, трудятся свыше ста человек.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ МНОГИХ
И вот как выглядит мой сегодняшний день, день в 1973 году, один день из многих.
Семь часов пятнадцать минут. Дом пробуждается.
Марианна приносит мне чашку чаю. Она махнула рукой на то, чтобы уговорить меня съесть хотя бы кусочек хлеба. И сегодня по утрам я ем так же мало, как раньше во времена съемок, о которых часто размышляю как раз в эти утренние часы. Именно тогда ночь для меня заканчивалась между шестью и семью утра. Меня забирала на студию служебная машина, или я ехала сама - чтобы переодеться и загримироваться и быть готовой к "первой хлопушке", которая раздавалась в восемь...
Еще до прихода Марианны дает знать о себе такса Бамби. Она потягивается в своей корзинке, выбирается из нее, кладет передние лапки на край моей постели и тычется своим влажным носом в мою руку. Бамби капризна, своенравна, комична, большая собственница и - когда пожелает - так очаровательна, что никто не в состоянии противостоять ее выходкам. Никто. Даже кошка Шнурри. Она отлично ладит с Бамби по одной-единственной причине: когда такса начинает нахально приставать - а пристает она постоянно, - Шнурри благодаря своему столетиями оттачиваемому индивидуализму сохраняет достоинство и держится на расстоянии. Иногда из новостройки заглядывает и пинчер Аби. Он остается лишь в том случае, если на то дает милостивое дозволение крошка такса. Тявкает ли она на него, убегает ли он - пинчер всегда остается добродушным и невозмути
мым.
Ники на школьном автобусе ездит в Международную школу в Штарнберге. Он растет двуязычным мальчиком и уже в ближайшие годы осознает, как важно говорить минимум на двух, а лучше на трех языках.
Вера и Вадим коротко кивают мне: "Чус*, Жужу!" (в доме все вплоть до Марианны зовут меня "Жужу", французское слово, которое можно вольно перевести как "игрушка" - так, ласково, прозвала меня Вера. Еще ребенком она постоянно слышала от меня: "Voil?a-ton joujou!"** Я старалась с ранних лет обучить свою внучку французскому, языку, который я выучила еще маленькой и любила). У Веры репетиция в театре, у Вадима - дискуссия на телевидении.
Восемь десять.
Я еду в фирму. Свой белый "БМВ" вожу до сих пор сама: мне это доставляет удовольствие.
Сегодня на повестке дня большое обсуждение перестройки и расширения наших помещений на Тенг-штрассе. В офисе я здороваюсь с моим компаньоном, директором по продажам и секретаршей по производству. Мы сидим все вместе: комнаты слишком маленькие, тесные - необходимо добавить помещения соседнего дома. Производство расширяется, нужен конвейер. И мы не проходим мимо автоматизации.
Я иду в лабораторию. Представитель строительной фирмы поясняет мне план расширения вновь присоединенных помещений, показывает, какие стены необходимо сломать, чтобы образовалось место для установки конвейера.
Мимо высоких, переполненных стеллажей я возвращаюсь обратно в офис. Здесь составлено свыше ста препаратов; над девятью мы начинаем работу. Меня всегда радуют награды, завоеванные нашей продукцией, - например, международный Гран-при в Венеции.
Секретарша называет мне даты моих выступлений в Гамбурге, Ганновере и Дюссельдорфе; она заботится о том, чтобы я смогла увязать между собой доклады без существенной потери во времени.
Еду домой.
Ранний полдень. Час пик пока не начался, движение на улицах слабое. Я могу подумать о том, что мне сегодня еще предстоит сделать.
Мне приходит на ум, что я хотела позаботиться о посадке новых цветов на могиле дочери Ады в Грефельфинге.
Дома меня ждут Бамби, Аби и Шнурри.
Бамби, радостно тявкая, прыгает вокруг меня, словно не видела по крайней мере неделю; Аби степенно по-дружески тычет меня своей влажной мордочкой несколько раз в бок; Шнурри ждет, когда господа собаки утихомирятся, затем важно трется вокруг моих ног и снова сворачивается в клубок в каком-нибудь наиболее уютном кресле.
Шнурри обязана жизнью моему правнуку Ники. Однажды он попросил у меня пять марок, "еще лучше семь", - важно добавив при этом. Я дала ему семь.
Он исчез и потом появился со Шнурри, купив его у людей по соседству, которые попросту собирались утопить котенка. Шнурри обошелся ему в пять марок, и, таким образом, на своей акции по спасению он вмиг еще и "заработал" две марки.
Марианна, мой добрый "домовой", приносит почту. Ее много - я разберусь с ней позднее.
"Солдат Миша", двадцатилетний сын умершей дочери Ады, приветствует меня. Сейчас он служит в Люфтваффе и у него краткосрочный отпуск.
Мы выпиваем по чашке чаю. Он рассказывает мне о своей службе - не слишком много и не слишком охотно. Что-то есть в этом напоминающее Йепа...
Миша - совсем другой тип, и все же...
"Надеюсь, ему не придется нажимать на спусковой крючок", - думаю я, и тут меня радостно целуют: из другой половины дома пришел Ники. Он-то и проводит меня на могилу дочери.
Я обсуждаю с садовником новую посадку. Ники молча прислушивается. Когда садовник уходит, говорит неожиданно:
- А правда, что теперь ты следующая?
- Возможно, - отвечаю я обескураженно, - но утверждать этого нельзя.
- Почему?
Я бросаю короткий взгляд на могилу Ады:
- Иногда умирают гораздо моложе...
Ники небрежно кивает головой и деловито констатирует:
- Ну, бабушка - исключение, она разбилась. Но по правилам должно быть так: сначала умрешь ты, потом папа, потом мама, а потом, - он разводит руки, словно собираясь с трехметрового трамплина прыгнуть в воду, - а совсем уж потом и я сыграю в ящик...
Я слегка озадаченно гляжу на него.
Он беззаботно смеется.
После ужина я просматриваю почту. Несколько писем от друзей, большинство от незнакомых людей, молодых и пожилых, которые поверяют мне свои большие и малые заботы: морщины и морщинки, одиночество, опустошенность, пресыщенность, проблемы брака, страх бытия...
Я делаю пометки на полях для ответа.
Для одной молодой женщины в депрессивном состоянии я помечаю: "Каждую секунду, минуту и час, прожитые вами без счастья, вы потеряли безвозвратно"...
23 часа.
Дом затихает. День подходит к концу. Еще один день из череды многих...