– Фи-и-инансовый дире-е-ектор, – протянул Савва. – Это в детдоме-то?
– Чего ж вы тут считаете, это какие деньги должны быть в детдоме, чтобы потребовался целый финдиректор? – фальшиво удивился Артем.
Устенко сделал вид, что не расслышал этой нотки в голосе контроллера. Он развел руками и сладко улыбнулся.
– Да, знаете, тас-скать, у нас много щедрых друзей. Меценатов. Да, меценатов. Они дают деньги нашему детдому. Вот и приходится… тас-скать, управлять хозяйством.
– Меценатов, говоришь? Будут тебе меценаты! – заорал Савва.
Корняков подскочил к Устенко, ухватил его за шкирку и шагнул в дверь, одной рукой тянул за собой ошеломленного финдиректора.
Наверху в вестибюле он швырнул коротышку в угол. Тот упал, задел головой ножку стола, за которой еще совсем недавно сидел сторож. Теперь он валялся рядом, связанный и с кляпом во рту. На эту роль прекрасно подошло фирменное кепи.
Устенко схватился руками за голову, зашипел от боли. Встретился взглядом с выпученными глазами растерявшего всю вальяжность охранника и зло выругался.
– Вам это с рук не сойдет!
Даниила почему-то нигде не было видно.
Снизу поднимался Артем, подгоняя перед собой женщину, – как оказалось, номинального директора «Зеленого луча» Инну Вольдемаровну. На самой последней ступеньке лестницы он остановился, заметив какое-то шевеление наверху. Три девочки боязливо выглядывали из-за перил.
– Вы под нашей защитой! – громко повторил Артем положенную фразу. – Оставайтесь на своих местах!
Финдиректор сидел на полу, приложив к затылку платок. Отнял, поднес к глазам и, увидев кровь, повторил еще раз:
– Вам это с рук не сойдет! Никому, ясно?
Корняков ощерился:
– Лучше подумай о себе!
– Что же вы, гражданин Устенко? – едва сдерживаемая ненависть послышалась в голосе Артема. – Зачем вы сирот-то?… Детей! – почти крикнул он.
Финансовый директор снова приложил платок к голове и усмехнулся.
– А что? Я им помогал на ноги встать, тас-скать… Чем плохо-то? А вы пришли, намусорили… – его взгляд скользнул в сторону слабо копошащегося рядом сторожа. – Теперь же что? Теперь к нам хорошие люди не пойдут?
– Ты чего, сволочь? Ты решил, что эта <…> будет продолжаться?! – выкрикнул прямо в лицо финдиректору Савва. – Да я тебя сам, своими руками сейчас порву!
Устенко едва заметно вздрогнул и отодвинулся от Корнякова. Но почти тут же на его лице возникла нагловатая усмешечка:
– Видели мы и не таких, и все как-то… Детям работа нужна, а хорошим людям… уважение. Вот детки им, тас-скать, уважение окажут – и все довольны. Небось, сами же к нам потом придете.
Савва побагровел. Его рука скользнула к наплечной кобуре. Артем перехватил ее и крепко сжал.
– Прекрати.
– Этот <…>ный козел!
Директор подпольного дома терпимости довольно наблюдал за контроллерами. Щерился, будто кот после сытного обеда.
Из левого коридора показался Даниил. Он шел, придерживаясь левой рукой за стену, в правой нес два ДВД-диска. Бледное лицо и заметно дрожащие руки выдавали смятение в душе, бывший инок явно пребывал не в себе. Увидев Корнякова и Чернышова, он направился к ним и протянул диски.
– Я… Там такое… Я зашел, а они там сидят и смотрят… А на экране… Дети… – деревянным голосом пробормотал он.
Даниил вдруг резко побледнел и отошел к увитой зеленью дальней стене вестибюля. Его вырвало. Пару минут он стоял согнувшись и вздрагивал от рвотных позывов. Выпрямился, утер рот, отвернулся от товарищей и часто-часто задышал.
Савва выдернул носовой платок из пальцев Устенко, подошел к Даниилу:
– Вот, вытри руки, что ли…
Инок благодарно кивнул, но тут увидел кровоподтек на голове финдиректора и с омерзением отказался:
– Нет. Я лучше так…
Артем кинул взгляд на диски в руках, молча прочел надписи на коробочках и передал Савве. Тот повертел их и в упор посмотрел на Устенко:
– Света, значит. Десять лет. И Ирина, девять лет.
Устенко сжался под взглядами контроллеров, но прошипел:
– Мой адвокат – один из лучших в России! Меня знают такие люди!
– Сейчас он тебе не поможет, с-сука! Я тебя здесь убью, понял!!
– У меня много знакомых среди больших людей! – заверещал финдиректор. – Лучше уходите, и я забуду те беспорядки, которые вы учинили в нашем детдоме!
Из того же коридора, откуда только что появился Даниил, выглянул солидный господин в дорогой, но сейчас несколько помятой рубашке и сбившемся набок галстуке.
– Ну! Где наши маленькие крошки?! Мы заждались! Я хочу вот эту и эту!! – он потряс над головой дисками. – Катя и Вероника. Эдик, мы ждем!
Нетвердой походкой он вывалился в вестибюль, увидел разгром и замолчал, ошеломленно оглядываясь.
– Устенко, кто это? – спросил Чернышов.
Финдиректор поднялся навстречу гостю. На его губах заиграла подобострастная улыбочка.
– А это… Это меценат. Пришел пообщаться со своими любимицами. Так ведь?
«Меценат» угрюмо смотрел по сторонам, все еще ничего не понимая. Пришлось Устенко оправдываться самому.
– Михаил… пусть будет Михаил Викторович… – Эдуард Андреевич гнусно ухмыльнулся, – очень любит детей. Пока жена не смогла одарить его наследницей, он ходит к нам. Привыкает. Приносит девочкам подарки, новые платьица. И они его очень любят… Правда, Михаил Викторович?
– К-конечно, – немного пьяно согласился он. – Катенька меня очень любит. У нее такой ротик! Сказка, а не ротик!
Корняков зарычал. Артем едва успел остановить его – иначе без членовредительства бы не обошлось. Не подозревая, что он только что был на волосок от больницы, «Михаил Викторович» обвел контроллеров мутными глазами и спросил:
– А вы что, Эдикову крышу приехали проверять? Зря, ребятки. Выйдите во двор, там черный «Паджеро» стоит с моими волкодавами. Они вам живо все объяснят.
Он покачнулся, шире расставил ноги, чтобы не упасть.
– Ладно, с этим есть кому раз… разбираться. Эдик, скажи, а Вероника и вправду еще девочка? Так на диске написано.
– Конечно. Вы наш товар знаете – у нас все без обмана.
– Тогда давай и ее. Хочу порвать сам. А Катенька потом Веронику утешит…
– Для вас берегли. Сейчас вот только с гостями разберемся.
– Ну, я жду. Если чего – скажи, мои помогут. Но смотри – недолго. У м-меня что-то сегодня сил нет долго терпеть.
«Меценат» развернулся и медленно, зигзагами от стены к стене зашагал обратно по коридору.
– Видите? – спросил Устенко контроллеров. – Помешали человеку отдыхать от трудов праведных. А он, между прочим, важный государственный винтик, о нас с вами думает. И детей очень любит. Особенно девочек.
Последнее слово финдиректор выделил голосом и нагло подмигнул.
Наверное, никто и предположить не мог, что случится потом.
Кто-то горестно застонал. Голос, полный боли и страстного желания не видеть зла, на мгновение заставил всех замереть. Даже «Михаил Викторович» остановился и вроде бы даже немного протрезвел.
Артем обернулся на звук и с удивлением понял, что стонал Даниил. Инок в праведном гневе навис над хозяином детского дома, воздел вверх руки. На секунду Чернышов подумал, что он сейчас ударит маленького финдиректора.
Но нет.
У Даниила словно перегорели пробки. Инок три раза перекрестился, поднял голову вверх.
– Господи, Царь наш Небесный, Заступник и Утешитель, спаси и сохрани раба твоего Эдуарда, изгони бесов из души его, не дай черной силе возобладать…
Он творил неистовую молитву, призывая Господа наставить Устенко на путь истинный, спасти хотя бы его душу от поругания бесами.
– Не лиши своего раба Небесного Царствия, Христе Боже наш. Прошу Тя, Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, дай ему успокоение и наполни душу раскаянием. Пусть сгинет бесовское наваждение и предстанет он пред Тобою, Господи, чистым и непорочным!
Устенко глумливо усмехнулся:
– Вот-вот, вам теперь только Господу молиться и осталось…
Внезапно он замолчал – из горла вырывались только нечленораздельные хрипы. Финдиректор с силой потер рукой грудь, несколько раз судорожно дернул кадыком. Кашлянул.
В углу рта коротышки появилась капля слюны. Он облизнулся, удивленно сказал:
– Соленая…
Сначала пальцы правой руки, потом вся ладонь и дальше, дальше – тело Устенко быстро, прямо на глазах покрылось мутно-прозрачной коркой. Финдиректор попытался дернуться, сделать шаг вперед – бесполезно, соляная волна поднималась выше, вот она дошла до шеи, потом до подбородка. Маленький человечек успел прошептать:
– Помоги…
Но тут корка коснулась его губ, они дрогнули в последний раз и застыли, словно замерзнув. Что-то хрустнуло, мутная пелена заставила остановиться зрачки, склеила веки.
Еще через мгновение Устенко не стало.
Вместо него, покачиваясь на неровном основании, стоял невысокий грязно-серый цилиндр, кое-где сохранявший форму человеческого тела.
Инна Вольдемаровна потеряла сознание и навалилась на Артема. Не отрывая глаз от инока, Чернышов осторожно положил ее на пол.
Ошеломленный Даниил шептал:
– Господи, волей Твоей. Не за ради гордыни, не ради ненависти, а ради детей и прославления Тебя. Господи, прости раба Твоего…
Губы его дрожали.
В этот миг нетвердо покачивающийся соляной столп с резким стуком упал на бетонный пол, раскололся, грязноватые куски разлетелись по вестибюлю.
Мгновенно протрезвевший «меценат» выронил диски, что-то заорал и неудержимо обмочился. Он рухнул на колени, на четвереньках подбежал к Даниилу. Обняв инока за ноги, Михаил Викторович завопил в смертном ужасе:
– Батюшка! Простите! Простите! Отмолю! Отсижу! Все расскажу! Батю-юшка-а-а-а…
Сторож что-то мычал и дико вращал глазами.
– Даня? Ты… в порядке? – тихо спросил Савва.
Инок трижды перекрестился:
– Все в деснице Твоей, Господи! Все в Твоей воле, – потом обернулся к Корнякову и, тщательно выговаривая слова, процитировал:
– …Жена же Лотова оглянулась позади его, и стала соляным столпом…
Вечером, сдав отчеты о произошедшем отцу Адриану, Чернышов собрал группу у себя в кабинете.
Даниил неподвижно сидел в кресле, молчал. Савва с Артемом изредка поглядывали на него с опаской. И это больно ранило инока – он чувствовал, что между ними теперь выросла невидимая стена.
Чернышов коротко подвел итоги, поблагодарил обоих. В конце добавил:
– …то, что случилось сегодня, нам с тобой, Сав, не понять. Пусть отец Сергий с отцом Адрианом решают. Или повыше кто. Но тебе, Дань, я хочу кое-что показать…
Инок встрепенулся.
Чернышов вставил в видеомагнитофон кассету.
– Это запись допроса одной из девочек «Зеленого луча». Самой старшей, зовут ее Ингой. Посмотри, Дань. Чтобы ты не мучился, правильно ли ты этого гада Устенко… ну… – Артем мучительно подбирал слова, – …наказал…
– Это не я, – повторил Даниил в который уже раз. – Это воля Господня.
– Пусть так. Но все равно – стоило. Эдик, поганец так все устроил, что девчонки постарше даже остались ему благодарны!
– Что? – удивленно спросил Савва.
– Да, благодарны. И далеко не все встретили нас с распростертыми объятиями. Смотрите, в общем.
Запись началась с полуслова. Видимо, сначала Чернышов решил, что будет достаточно и протокола, но потом, услышав, что говорит свидетельница, все-таки включил камеру.
– Зачем вы пришли?! Зачем? – кричала девушка в запале прямо в лицо Артему. – Думаете, вы нам помогли? Нет! Я три дня радовалась, когда меня сюда из старого дома перевели! Там я как в могиле жила, а здесь – единственный шанс хоть как-то выбиться в люди, найти мужа нормального, бандита или старпера из депутатов какого-нибудь… Да я за «Зеленый луч» обеими руками ухватилась, и плевать мне на все. Целку мне бы и так порвали, не жалко, можно было и потерпеть. Потом легче стало, даже интересно иногда… к нам такие изобретательные мужики, бывало, приезжали. – Она мрачно усмехнулась. – А теперь – что? Жить в общаге, с работягами непросыхающими? Идти пахать на завод, да?
В ответ на слова Чернышова о предоставлении квартир детдомовцам она только рассмеялась.
– Ага, счаз! Эти песни ты кому-нибудь другому петь будешь, только не мне. Лучшие квартиры, что нам положены, давно уже выведены из фонда как аварийные. И проданы. А те, что остались… лучше на улице жить, чем там.
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю. Я с Борькой Крестом сколько раз трахалась, после того уже, как его из детдома выперли. Ему тоже квартиру предоставили. Была я там, ага – развалюха гнилая, потолок того и гляди обвалится, стены мхом поросли… Нет, Артем, я тебе не дурочка, как все детдомовские, кого знаю. С какой это радости я должна жить в гнилушке да у станка горбатиться? Мне на четырех костях привычнее, я с двенадцати лет так зарабатываю, с тех пор как сюда перевели. Инна Вольдемаровна ментов да комиссии всякие по высшему разряду обслуживала. Ну а нам, кто под ними отрабатывал, – жратву дополнительную, шмотки из гуманитарной помощи самые лучшие и все такое. Эдик обещал меня в первую очередь к нормальным сутенерам сосватать – мы-то уже опытные, они таких ценят. Я уж прицелилась: баксов огребу кучу, рестораны, тачки красивые – в общем, все как у людей, а тут вы приперлись, обо<…>ли всю малину.
Савва слушал запись, забористо ругаясь, кляня директоршу на чем свет стоит. Даниил молчал, лишь побелевшие костяшки на стиснутых кулаках выдавали его волнение.
* * *
Следующим утром Чернышова разбудил ранний звонок. Это был Савва – он остался в конторе на ночь, дежурить.
– Только что сообщили. Инна Вольдемаровна Керн найдена мертвой в своей квартире. Судя по язвам и покраснениям на коже, она умерла от неожиданно резкой аллергической реакции на туесок клубники. Врач диагностировал крапивницу и почти сразу – отек Квинке. В желудке найдены остатки ягод, никаких ядовитых веществ экспертиза не обнаружила.
– Боже мой…
– Знаешь, – тихо сказал Корняков, – у нас тут Библия есть. Отец Сергий подарил. Так я полистал, нашел кое-что. Прочитать?
– Да…
– Смотри. Исход, глава девятая: «…и будет на людях и на скоте воспаление с нарывами…». Откровение, глава шестнадцатая: «…и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях…».
– Ты думаешь и это тоже… Даня?
– Я уже не знаю, что и думать. Не знаю.
7. 2008 год. Осень. Возмездие
Даниил три часа провел у отца Сергия, а потом, испросив разрешение Артема, взял недельный отгул. Пока в его помощи особой нужды не было – рутина с подготовкой материалов по делу «Зеленого луча» затянется не на один день. Страшная гибель обоих главных подозреваемых породила кучу проблем. Зато – нет худа без добра – согласились дать показания сторож и «меценат» Михаил Викторович, свидетели превращения Устенко. Да не просто согласились – молили об этом, упрашивали, даже ползали на коленях. В камеру предварительного заключения пошли сами, чуть ли не вприпрыжку.
Еще надо опросить девочек, да не забыть подыскать им временное жилье, лучше в семейном детдоме или при монастыре. В обычном приюте им сейчас делать нечего, могут просто не выдержать. А самое отвратительное, но, к сожалению, необходимое дело – просмотр архива «Зеленого луча»: при обыске найдено порядка полутора сотен дисков с самым омерзительным содержанием. Придется отбирать наиболее характерные образцы, готовить подборку для кинематографической экспертизы. Даниилу, пожалуй, лучше во всем этом не участвовать. А то, неровен час, еще кто-нибудь умрет.
Насколько понял Чернышов, духовник наложил на инока серьезную епитимью. Черный хлеб, вода, усмирение плоти, рубище вместо обычной домашней одежды, многократное моление…
Когда Даниил вышел, Корняков посмотрел ему вслед и спросил:
– Как ты думаешь, за что его?
– Тебе виднее, Сав. Ты же верующий. Я не знаю, как можно наказывать за чудо.
– Епитимья – это не наказание. Это благочестивое упражнение, приучающее к духовному подвигу.
Корняков выговорил фразу без запинки, видимо в свое время ему часто пришлось ее повторять. Артем улыбнулся.
– Если б ты еще и кодекс так же выучил!
– Я не учил, – мрачно сказал Савва и потупился. – Просто много раз слышал.
– Грешен? – быстро спросил Чернышов.
– Не без того. Отец Сергий мне… иногда тоже… Так первое, чему он меня учил – епитимье нужно радоваться. Ее… э-э… обычно назначают нечасто…
Старший контроллер веселился уже в открытую.
– Обычно, но не на тебя, да?
– Да, – сказал Корняков. – Не везет мне.
Артем хохотал не меньше минуты.
– Ох, Сав, ты меня уморишь!
– Просто грешил много, пока не понял, что и как. И нечего смеяться! Я правда радовался, когда каялся, честное слово, будто груз с души упал!
Чернышов посерьезнел.
– А Даня тогда почему не радуется?
– У него, наверное, по-другому все. Он же все-таки инок, а я – простой мирянин. Может, за то, что он сделал как-то по-особенному каяться нужно. Мы ж не знаем.
– Ты все-таки думаешь, Даня сам это сделал?
– Я не знаю… – Савва погладил бороду, зажал пальцами несколько волосков. Артем и раньше замечал за ним подобный жест. Обычно он означал, что Корняков в раздумьях или сомневается.
– Сам он по-другому считает. Помнишь, он все поправлял нас: не я, мол, а Господь чудо совершил!
– Это не чудо, Артем. Это кара. Мера преступлений Устенко превысила какую-то норму… не знаю какую, и есть ли она вообще… и его покарали. Разве Господь в великой своей любви к нам мог такое совершить?
– Прости, если я чего не так скажу, но разве Бог не всемогущ?
– Он не только всемогущ, но и всемилостив. Господь Бог прощает всех. Что бы человек ни совершил, все равно прощает, если раскаяние искренне. Даже у самого закоренелого подлеца всегда есть шанс исповедаться и стать на путь истинный.
– Ага, то-то ты через пять минут разговора с Устенко к пистолету потянулся.
– Спасибо тебе, не дал еще один грех на душу взять. Но я – обычный человек, а значит несовершенен. Легко поддаюсь гневу. А Даня – другой. Может, Господь потому и дал ему эту силу? Самого достойного выбрал. Ведь инок наш не начнет карать всех направо и налево.
– А может, Даня просто проклял Устенко? – спросил Артем.
– Нет, ты что! Проклятие – серьезный грех для православного христианина. А для священника и вовсе один из самых тяжелых. Ему положено смиренным быть, подавать пример благочестия и всепрощения. Куда уж тут проклинать!
– Даня все-таки не священник.
– Он в монастыре сколько жил? А потом – в семинарии еще. Думаешь, его там смирению не научили? У послушника это вообще главная заповедь.
– Учи не учи, а жизнь потом по-другому переучит, – философски заметил Чернышов. – Ты же видел, что с ним было. Я даже на секунду подумал: Даня сейчас Эдику голову разобьет. А он, наверное, проклял мерзавца.
– Он молился, Артем. Я ближе тебя стоял и все слышал.
– Ну… – неуверенно сказал Чернышов, – может, он про себя чего добавил.
– Господь не слушает проклятий.
– А мне говорили – слушает. Знаешь, я еще когда в МУРе работал, было у нас одно дело. Ушлые парни повадились лазить в подземные коммуникации. Потом уж мы разобрались, – промышляли они вполне прибыльным бизнесом: трупы криминальные прятали. Но это потом выяснилось, а для того, чтобы их поймать, пришлось по коллекторам побегать. А там – сам черт ногу сломит! Обратились за помощью к диггерам. Они ребята контактные, согласились. Так я пока с ними работал, баек подземных понаслушался – на три книги хватит. И в том числе рассказали они мне вот такую историю. Стояла, мол, в районе Воробьевых гор старая церковь. Лет триста стояла, пока не решили проложить в тех местах Ленинский проспект. Храм разровняли бульдозерами и засыпали грунтом. Старый священник, настоятель храма, якобы проклял то место, где стояла церковь, проклял своей жизнью, и от силы проклятия сразу умер. И с тех пор там творятся всякие странности и темные дела. В начале девяностых ушла и не вернулась целая группа диггеров – так никого и не нашли, даже тел. Еще сказали, лошади это место не любят, брыкаются, однажды чуть человека не убили. Там цирк недалеко, по утрам их выводят на прогулку, а два жеребца внезапно разъярились, бросились в сторону, понесли. Едва успокоили.
Савва упрямо мотнул головой.
– Все это неправда. Господь никогда не наказывает людей по просьбе других людей.
– А как же Моисей и египетские казни?..
– Что ты меня пытаешь? – насупился Савва, смущенный неожиданным вопросом. – Я же не церковник!
– Ладно, значит, ты считаешь, что Бог дал Дане силу карать преступников?
– Мне так кажется.
– Зачем? Почему для того, чтобы покарать этого омерзительного Устенко, понадобился Даня? Если Бог всемогущ, что же он не испепелил мерзавца раньше?
– Я тебе уже говорил: Господь наш всемилостив.
– А Даня, выходит, нет? И теперь он получил право выбора: наказывать или пощадить. Знаешь, не хотел бы я оказаться на его месте. Наверное, поэтому отец Сергий и наложил на него епитимью. Чтобы не преисполнился гордыни, то есть не решил, что он теперь – борец со злом номер один, и пора вымести всю нечисть огненной метлой.
Савва промолчал. Разговор все больше казался ему кощунственным, а логические ловушки Чернышова запутали его окончательно. Корняков просто верил. Не нуждаясь в доказательствах и не особенно задумываясь над теологической софистикой.
Даниил стоял на коленях перед образами. Грубое рубище уже натерло пояс и плечи, но он не обращал внимания на боль. Инок молился. По очереди читал вслух «Отче наш», «Тропарь» и «Богородицу», пытаясь очистить мысли, как можно глубже спрятать свой страх.
Не получалось.
В отличие от Саввы с Артемом его больше всего волновало другое. Настолько чудовищное и невероятное, что Даниил даже не решился рассказать обо всем отцу Сергию.
Впервые инок утаил что-то от духовника. Но не это пугало его.
Как только стало известно о смерти директорши Керн, Даниил понял, что отныне в руках у него какая-то сила: если первый случай с Устенко можно было счесть случайностью, списать на неистовую молитву, помноженную на желание покарать преступника, то два подряд – уже система. А вчера перед сном инок как раз помолился за очищение от бесов души Инны Вольдемаровны.
Но кто дал ему эту силу? Кто решил сделать скромного инока Даниила своей карающей десницей? Господь?..
А если нет?
Даниил бухнулся головой в пол и зашептал:
– Господи! Святый Иисусе Христе! Вразуми раба своего! Спаси и сохрани мою душу! Дай мне знак!
Савва столкнулся с Даниилом на входе. Вид инока поразил Корнякова: бледное, осунувшееся лицо, огромные синяки под глазами, да и весь он как будто высох.
– Даня! Что с тобой?
– Говел. Просил Господа вразумить меня. А что?
«Да ты словно в отпуск в Бухенвальд съездил», – хотел сказать Савва, но вовремя остановился. У Даниила с юмором… даже не плохо, а очень плохо. А обижать его – все равно, что ребенка.
– Хорошо, что ты пришел. Пойдем, Артем зовет.
– Что-то случилось?
Корняков понял невысказанный вопрос «как вы тут без меня?», ответил честно, даже и не представляя, какую радость вызовут его слова в душе Даниила.
– Мы с «Зеленым лучом» до конца не разделались. Там работы дня на три, не меньше, но раз ты пришел – побыстрее справимся. А то мы без тебя зашивались совсем. Так вот, нам тут еще одного подкинули: наркоторговец, взяли с товаром во время случайной проверки документов. Что-то они в последнее время расплодились, скоты! А у него в карманах, кроме всего прочего – донорское удостоверение и служебный пропуск в Онкологический центр. Решили, что органами промышляет, вот и передали нам.
– И что?
– Молчит, гад. Артем с ним уже третий час возится.
В кабинете Чернышова действительно удобно развалился на стуле нагловатый парень лет двадцати пяти. Закинув ногу на ногу, он старательно рассматривал свои ногти, изредка отвечая на вопросы. Врал, в основном.
– …хорошо, гражданин Силаев. Ответьте тогда на такой вопрос: зачем вам понадобилось удостоверение донора?
Дилер смерил взглядом усевшегося сбоку Савву и ничего не ответил. Даниила он пока не видел.
– Поймите, Силаев, выяснить, состоите ли вы на учете как донор, – пятиминутное дело. Уверен, что нет.
– И что тогда? – лениво спросил тот. – Посадите меня за подделку? Так у меня и значок есть.
Он кивнул подбородком на лацкан куртки, где красовалась красная капелька с крестом и полумесяцем.
– За него тоже срок будет?
– Срок вам, Силаев, в любом случае обеспечен. А пропуск в Онкоцентр у вас откуда?
– Купил. Мама у меня там лежит, навещаю. Не всегда получается в разрешенное для посещений время приехать, вот я и купил пропуск. Чтобы в любой момент к мамашке любимой попасть.
Савва побагровел. Наглость дилера злила его. Конечно, никакой мамы не было и в помине, – это проверили в первую очередь. Ирина Васильевна Силаева спокойно жила сейчас в умирающей деревеньке Крюканово под Владимиром и недоумевала: почему сын так давно не навещал ее?
Даниил спокойно приглядывался к Силаеву.
– Мама, говорите? И как ее имя-отчество?
– Ну… – усмехнулся дилер, – пусть будет Алевтина Митрофановна.
– Значит, не хотите сотрудничать? Вы не хуже меня знаете, что никакой Алевтины Митрофановны в Онкоцентре нет. Как нет и вашей настоящей мамы – Ирины Васильевны.
– Что, уже выписали, пока мы с вами тут валандаемся? – Наркоторговец откровенно издевался.
Савва скрипнул зубами, но промолчал.
И вдруг поднялся Даниил. Сделал два широких шага и встал прямо над Силаевым. Тот ухмыльнулся.
– А это что еще за призрак замка Моррисвиль?